Страница:
— — Я не знаю, я — предполагаю.
— — Поясните.
— — Если новичок правдиво рассказал Наставнику о том, что произошло, тот должен был отправить его в изолятор.
— — И сделать соответствующую запись в Дневнике Потока, подследственный. — иронически добавил Скептик. — Ваша гипотеза остроумна, но может быть с легкостью опровергнута.
— — Ну так опровергните. — согласился Франц, — Вы нашли Дневник?
— — Нашли.
— — И что же?
Следователи опять переглянулись — Скептик недовольно хмыкнул.
— — Вы правы. — Это сказал Добряк. — 24-ый провел ночь в изоляторе.
Секунд десять в комнате раздавался лишь скрип пера стенографистки. Франц видел перед собой три одинаковых силуэта без лиц.
— — Есть еще одно обстоятельство, требующее разъяснений. — Добряк пошуршал бумагами у себя на столе и, найдя нужную, придвинул поближе к настольной лампе. — Последняя запись в Дневнике свидетельствует о том, что Наставник отправил 12-го и 16-го в карцер на двое суток.
Добряк многозначительно помолчал — видимо, ожидая, что Франц задаст вопрос, а потом продолжил:
— — Иными словами, те самые двое заключенных, с которыми вы только что подрались, оказались там же, где и вы. — Он поднял глаза на Франца. — Я искренне советую подумать, имеются ли у вас доказательства, что они были убиты до своего появления в карцере.
— — Наставник не мог отправить их в тот же карцер, — возразил Франц, — по Уставу участники драки должны быть разъединены.
— — А он отлично знает Устав … — язвительно произнес Скептик, — наверно, отличник по всем теоретическим. — Он раскрыл лежавшую перед ним папку и вытащил оттуда лист бумаги. — Только вот педагоги ваши так не считают, подследственный: дерзок, систематически проявляет несогласие, материал усваивается поверхностно … — он повернулся к Добряку. — Полюбуйтесь, коллега, — характеристика на него от преподавателя теории благодарности.
Добряк сокрушенно покачал головой.
— — Ну да не в характеристиках дело. — лицемерно продолжал Скептик после многозначительной паузы, — А дело в том, что, по имеющимся у нас данным, 12-ый и 16-ый ни в какой другой карцер Сектора не поступали, а следовательно, Наставник мог поместить их только в карцер вашего Потока.
Тыльной стороной ладони Франц вытер пот со лба и закрыл глаза — свет направленных в лицо ламп резал зрачки, как нож.
— — Это не согласуется с отправкой 24-го в изолятор, господин Следователь. — сказал он, не поднимая век. — Если б его обидчики ночевали в карцере, то сам он мог оставаться в камере.
— — Мне это тоже приходило в голову, — легко согласился Добряк, — но ваш бывший Наставник рассудил по-другому. И об этом свидетельствует запись в Дневнике.
— — Можно мне посмотреть в Дневник самому?
— — Нет. — встрепенулся Злыдень, — Ишь чего захотел!
— — Ха-ха-ха … — притворно засмеялся Скептик ненатурально тонким голосом, — а вы, оказывается, остряк …
— — Господа, господа! — в голосе Добряка чувствовалось невыполнимое желание сделать хорошо всем. — Давайте оставаться в рамках Устава. — Он раскрыл лежавший на краю стола том и, пошелестев страницами, зачитал, — Глава 11, Секция 5, Пункт 32: «Подследственный имеет право ознакомиться с копиями всех вещественных доказательств, проходящих по его делу.» — он передал раскрытый том Устава остальным двум следователям.
Злобно/саркастически ворча, Злыдень/Скептик покорились. Добряк подозвал стенографистку, и та передала Францу фотокопию последней страницы Дневника.
Увидев ее, Франц открыто рассмеялся.
— — Я так и знал: запись сделана другим почерком, господин Следователь, — он демонстративно обращался к Добряку, игнорируя двух других следователей, — сравните ее с предыдущей строчкой, где говорится о переводе 24-го в изолятор.
Некоторое время следователи изучали свои копии злополучной страницы. Потом Скептик хмыкнул и поднял голову.
— — Скажите, подследственный, а ваш Наставник был действительно хорошим наставником? — вкрадчиво спросил он.
— — Не понимаю вопроса. — осторожно отвечал Франц.
— — Ну, вот вы рассказали, что обнаружили в его апартаментах пустую бутылку из-под рома. Он что — пил?
— — Не могу сказать, господин Следователь. — Франц стал понимать, куда тот клонит, но поделать ничего не мог, — Пьющим я его не видел ни разу. Если хотите узнать — сделайте анализ его крови или содержимого желудка.
— — Уже сделали, подследственный, уже сделали, — Скептик не мог удержать восторга, — ваш Наставник был в стельку пьян! А отсюда и изменение почерка. — он посмотрел вправо и влево на двух других следователей, — Ибо, как доказано графологической наукой, в состоянии опьянения почерк индивидуума меняется!
И опять наступила тишина, прерываемая лишь скрипом стенографисткиной ручки. Скептик удовлетворенно откинулся на стуле, Злыдень угрожающе раскачивался, Добряк удрученно качал головой.
— — Вы можете выключить лампы? — глаза Франца слезились. — Или, по крайней мере, направить их не в лицо.
— — Нет. — по голосу Злыдня чувствовалось, что он улыбается.
— — Почему, господин Следователь?
— — По Уставу, господин подследственный. — издевательский тон Скептика был особенно противен, — По тому самому Уставу, который вы так хорошо знаете.
— — Вы не имеете права видеть наших лиц, — извиняющимся голосом сказал Добряк, — и, кроме того, допрос записывается на видеопленку — нужен яркий свет.
— — Так зачем же тогда стенографистка, господин Следователь?
— — Ну, хватит! — рявкнул Злыдень, и, на этот раз, Добряк его урезонивать не стал. — Если ты сейчас же не заткнешься и не перестанешь дерзить, падаль, ТЕБЕ БУДЕТ ХУДО! — Последние слова он проорал в полный голос.
На мгновение наступила тишина.
— — Я вам в последний раз предлагаю изложить ваше объяснение событий, подследственный. — по голосу Добряка было слышно, что францева строптивость оскорбила его в лучших чувствах.
— — Какой в этом смысл, господин Следователь? Двое ваших коллег уверены, что я — убийца, и мои слова не смогут ничего изменить.
— — Согласно Уставу, ваше дело будет прекращено, если вы убедите в своей невиновности хотя бы одного следователя. — сухо сказал Добряк, — Ну что, будете говорить?
Прежде, чем ответить, Франц еще раз просчитал оба имевшихся у него варианта:
доказательного объяснения он представить не сможет — что бы он ни сказал, все будет осмеяно и разбито в пух и прах;
однако, молчание в данной ситуации еще хуже — версия, по которой он выходит убийцей, останется тогда единственной.
Он должен представить выгодную для себя альтернативную версию, объясняющую все факты!
— — Ну-у?! — рявкнул Злыдень.
— — Хорошо. — сказал Франц. — Слушайте.
Он был в поту с головы до ног — эффект холодного душа, принятого перед допросом, давно испарился.
— — Я исхожу из того, что, послав зачинщика драки — то есть, меня — в карцер, Наставник оставил 12-го и 16-го в камере, а новичка перевел в изолятор. Вскоре после отбоя 24-ый вызвал охрану и заявил, что задыхается или что у него рези в желудке, или, может быть, почечные колики. В таких случаях охранник — перед тем, как вызвать доктора, — осматривает больного сам. Я предполагаю, что у 24-го был нож …
— — Откуда? — перебил Добряк.
— — Пронес с Первого Яруса, господин Следователь.
— — Это невозможно, подследственный: контроль в приемнике очень жесткий — все личные вещи, включая одежду, у заключенных отбирают … да что я вам объясняю — вы это лучше меня знаете!
— — Контроль везде жесткий, господин Следователь. Когда мы с работы возвращаемся, нас тоже обыскивают.
— — Обыскивают или не обыскивают, подследственный, а холодное оружие в цехах изготавливается и в камеры проносится. — Добряк говорил намного суше, чем раньше. — Надеюсь, вы не станете отрицать очевидного.
— — Не стану, господин Следователь, — не сдавался Франц, — да только и вы тогда не отрицайте, что оружие в камере могут иметь только урки. Если б они нашли у меня нож, то этим бы ножом меня тут же и зарезали.
— — А как, по-вашему, подследственный, — вмешался Скептик, — закон урок дозволяет, чтоб вы им морды били?
«Вот ведь сволочь!» — подумал Франц.
— — Драка с 12-ым и 16-ым мне потом дорого бы обошлась, после карцера …
— — Если б они до этого дожили … — перебил Скептик, — Ну да ладно, подследственный, давайте для экономии времени по вопросу ножа согласимся не соглашаться: вы считаете, что оружие легче пронести с Первого Яруса, а мы считаем — что из механических цехов. Не возражаете? — он посмотрел на двух других следователей, и те закивали. — Продолжайте.
Три черных силуэта неподвижно, как мишени в тире, застыли перед Францем.
— — Зарезав охранника, 24-ый завладел его пистолетом, пробрался на главный пост и застрелил второго охранника.
— — Каким образом? — резко спросил Добряк, — Второй охранник не подпустил бы к себе заключенного ночью за пределами территории Потока, не подняв тревоги.
— — Насколько я понимаю, господин Следователь, если один из охранников уходит по вызову, то второй остается на главном посту у поворота на карцер.
— — Допустим.
— — Скорее всего, 24-ый обошел этаж по периметру кругом и подошел к главному посту с востока. Обратите внимание, что от пересечения восточного и северного коридоров до главного поста не более десяти метров; если 24-ый выскочил из-за угла и сразу выстрелил — охранник среагировать не успевал. С таким сценарием, кстати, согласуется и ориентация трупа: ногами по восток, головой на запад — пуля, пущенная из восточного коридора, как бы сбила охранника с ног.
— — Что ж, убедительно. — иронически согласился Скептик, — А теперь давайте рассмотрим альтернативный сценарий: убийца стреляет не из восточного коридора, а из карцерного. — он наслаждался собственной сообразительностью, — Причем охранник находится в этот момент слева от входа. Как, по-вашему, будет ориентирован труп?
— — В этом случае, труп будет ориентирован примерно так же, но …
— — Достаточно, подследственный. — Скептик с удовлетворением откинулся на стуле.
— — Ну уж нет, господин Следователь, — впервые за весь допрос Франц повысил голос, — раз уж вы потребовали от меня объяснений, извольте выслушать все, что я хочу сказать.
— — ЧТО?! — ужасающим басом заревел Злыдень, — ОПЯТЬ ДЕРЗИТЬ? — он привстал на своем стуле.
— — Господа! Господа! — вмешался Добряк, — Подследственный имеет право сказать, все, что сочтет нужным, — а уж выводы из его слов вы делайте сами.
Недовольно ворча, Злыдень опустился обратно на стул. Он жаждал крови — разговоры его не интересовали.
— — Карцерный коридор просматривается от главного поста насквозь, — объяснил Франц, — а потому, незаметно подобраться по нему к охраннику намного труднее, чем по периметру.
— — Но все-таки можно, подследственный, — опять влез Скептик, — если охранник стоит не в точности напротив входа.
— — Например, слева. — добавил Добряк, — Что, как мы уже выяснили, объясняет и ориентацию трупа. Продолжайте, подследственный.
Комбинезон Франца промок насквозь.
— — Ну, может, теоретически я и мог бы пробраться из карцера к главному посту незамеченным. — он замолчал и секунд пять слушал пульсировавшую в висках боль, — Но, во-первых, это исключительно маловероятно — чтобы второй охранник не смотрел в сторону карцера, зная, что его товарищ ушел туда ночью по срочному вызову; а во-вторых, я этого не делал, и доказать обратное никто и никогда не сможет.
Он посмотрел по очереди на сидевшие перед ним три черные фигуры.
— — Продолжайте, подследственный. — произнес Добряк ничего не выражающим голосом.
Подавив непрерывно усиливавшееся чувство безысходности, Франц продолжил:
— — Потом 24-ый перенес тело первого охранника из изолятора в коридор и спрятал его в стенном шкафу.
— — Каким образом в изоляторе не осталось следов крови? — злобно пробасил Злыдень.
— — Если держать труп сидя, прислоненным к стене, то кровь из перерезанного горла будет впитываться в переднюю часть мундира и не попадет на пол.
— — Значит, 24-ый попросил охранника сесть на пол и прислониться к стенке — и лишь потом зарезал его? — насмешливо поинтересовался Скептик.
— — Даже если кровь и брызнула вначале на пол, то в изоляторе есть умывальник, — все следы ничего не стоило убрать.
— — Я в это не верю. — это сказал Злыдень.
— — Ваше право, господин Следователь. — сделав паузу в ожидании дальнейших придирок (их не последовало), Франц продолжил, — Затем 24-ый проник в квартиру Наставника, убил его и завладел автоматической винтовкой.
— — Каким образом? Все огнестрельное оружие хранится в запертом сейфе — чтобы открыть его, нужно знать шифр. — это сказал Скептик.
— — Он мог пригрозить Наставнику и заставить его выдать шифр.
— — Этого не могло быть, подследственный: все указывает на то, что преступник убил Наставника сразу же, как проник в его апартаменты.
Франц на мгновение задумался.
— — Ну, тогда Наставник, в пьяном виде, мог забыть запереть сейф после того, как выдал оружие охранникам.
— — Это тоже маловероятно: охранники-то были трезвы и указали бы ему на просчет.
— — Они могли не заметить, господин Следователь.
— — Ну, хорошо, продолжайте. — неожиданно сдался Скептик.
Добряк и Злыдень промолчали — победа пришла к Францу подозрительно легко.
— — Далее 24-ый проник (с помощью ключей, взятых у охранников) на территорию Потока и расстрелял всех заключенных, кроме 12-го и 16-го; а последних, угрожая оружием, отвел к карцеру, приказал им лечь на пол и перерезал им глотки. Потом он быстро перенес тела в карцер и уложил на кровати — вся операция не должна была занять более десяти секунд.
— — А вы даже не проснулись? — язвительно поинтересовался Скептик, — Крепкий сон — признак чистой совести.
— — Проснулся, господин Следователь, но не сразу, и, поскольку трупы были укрыты с головой простынями, ничего не заметил.
— — Вы поразительно ненаблюдательны, мой друг.
Франц промолчал, не желая тратить немногие оставшиеся у него силы на бесплодные препирательства.
— — Я уснул опять; а 24-ый, вернувшись в камеру, обнаружил, что некоторые заключенные не убиты, а только ранены, и дострелял их.
Злыдень и Скептик, перебиравшие бумаги на своих столах, подняли головы. Добряк резко спросил:
— — Откуда вы знаете?
— — Что знаю?
— — Что некоторые из заключенных не были убиты наповал?
— — Догадался по пороховым отметинам на их телах — их приканчивали одиночными выстрелами в упор, да и винтовка, когда я ее нашел, была переключена с автоматического боя на одиночный.
Злыдень и Скептик опять опустили головы и зашуршали бумагами. Франц продолжал:
— — После этого 24-ый вернулся в карцер, приоткрыл дверь и разбудил меня каким-то звуком, а сам отправился в апартаменты Наставника (он понимал, что, рано или поздно, я обязательно туда приду). Он спрятался в спальне, намереваясь задушить меня, оттащить труп в изолятор, а потом представить дело так, будто я сам напал на него, но не рассчитал своих сил. Именно для этого он расстрелял все патроны и оставил нож в камере: иначе бы получалось, что я явился в изолятор вооруженным до зубов, и ему б никто не поверил, что он сумел меня одолеть.
— — И он не испугался оставить нож? — недоверчиво спросил Добряк. — Ведь вы могли прихватить его с собой, и тогда бы он не имел ни одного шанса. — Добряк посмотрел на остальных двух следователей, и те согласно закивали головами.
— — 24-ый демонстративно оставил на рукоятке ножа отпечатки своих пальцев — он понимал, что, увидев их, я ножа не коснусь. Он, видимо, собирался стереть отпечатки уже после того, как убьет меня; он даже мог принести нож в изолятор, коснуться рукоятки моей ладонью и унести обратно — что подтверждало бы его версию событий. Видимо, 24-ый был уверен, что справится со мной голыми руками … и, кстати, справился бы, если б мне под руку не подвернулся тот камень.
Скептик поднял голову.
— — Я должен предупредить вас, мой друг, — с лицемерной заботливостью сказал он, — что следов крови 24-го на камне не обнаружено — только мозги и кровь вашего Наставника. Ну и, конечно, отпечатки ваших пальцев.
— — Уж не хотите ли вы сказать, что я убил Наставника этим камнем, господин Следователь?
— — Конечно же, нет, подследственный. — снисходительно улыбнулся Скептик, — Я отлично знаю, что он был застрелен.
— — Так в чем же тогда дело? — на этот раз Франц решил настаивать на своем, — Я ведь объяснил, каким образом кровь Наставника оказалась на камне.
— — Я лишь хочу обратить ваше внимание, подследственный, — сказал Скептик с напускным сожалением, — что даже самые незначительные детали вашего рассказа не подтверждаются вещественными доказательствами.
Отвечать на это Франц не стал.
Силуэты следователей, будто вырезанные из черной бумаги, застыли перед ним.
Наконец, Добряк шевельнулся и спросил:
— — В своем рассказе, подследственный, вы сконцентрировались на описании действий 24-го …
— — Гипотетических действий 24-го. — поправил Скептик.
— — Хорошо, гипотетических. — Добряк откашлялся, — Однако, почти не уделили внимания его мотивам. Иными словами — зачем 24-ый все это сделал?
Франц опустил голову — он давно ждал этого вопроса, однако удовлетворительного ответа не имел.
— — Когда 24-ый на меня напал, он был стопроцентно безумен …
— — А до этого? — перебил Скептик, — Показался ли он вам безумным накануне событий, когда только появился в камере?
— — В камере я его видел около трех минут, — парировал Франц, — за это время диагностировать шизофрению не смог бы даже опытный психиатр.
— — Однако ж в кабинете вашего бывшего Наставника вы диагностировали ее и за более короткое время. — ехидно прокомментировал Скептик.
— — 24-ый в это время меня душил — это помогает. — в тон ему ответил Франц.
Скептик презрительно хмыкнул, но ничего не сказал.
— — Думаю, что 24-ый убил охранников, Наставника и остальных заключенных в припадке безумия, вызванном шоком от перехода с Первого Яруса на Второй и нападением на него урок. А потом решил свалить вину на меня. Если бы он меня задушил, то его версия выглядела бы единственно возможной. Она даже сейчас выглядит возможной, — Франц сделал паузу, — но, все же, не единственной. — Он помолчал секунду, а потом повторил, делая ударение на каждом слоге, — Не е-дин-ствен-ной.
— — Я принял бы этот аргумент, подследственный, — печально сказал Добряк, — если б версия ваша не базировалась на столь невероятном поведении 24-го. Это превращение из запуганной жертвы в маньяка-убийцу … А зачем он засунул труп первого охранника в стенной шкаф? Или, посудите сами, разве может убийца-шизофреник действовать с таким тонким расчетом, какой 24-ый проявил, как вы утверждаете, в вопросе ножа.
— — Шизофреник — это не обязательно идиот, господин Следователь. — возразил Франц, но Добряк лишь сокрушенно покачал головой.
— — А доказательства? Можете ли вы подкрепить вашу версию хоть одним вещественным доказательством?
Франц на мгновение задумался.
— — 24-ый мог оставить отпечатки своих пальцев в карцере или апартаментах Наставника. — Никаких отпечатков, кроме ваших, не обнаружено.
— — Тогда проверьте группы крови в лужах на полу возле карцера, господин Следователь, — они должны соответствовать крови 12-го и 16-го — а значит, те были убиты в коридоре, а не карцере.
— — А что, это идея … — заинтересовался Добряк и стал рыться в бумагах на столе, — Точно! — Он повернулся к остальным двум следователям, — Смотрите протокол No 14: образцы 17а и 17б содержат кровь второй группы — то есть, той же, что и у заключенных 12/21/17/2 и 16/21/17/2 — смотрите образцы 24 и 25 в протоколах No 18 и 19, соответственно. — Он повернулся к Францу, — Что ж, это несколько меняет дело …
— — Нисколько не меняет, коллега, — вмешался Скептик, — ибо, если вы проверите по протоколу No 2 образец 1, то убедитесь, что вторую группу крови имел также и зарезанный охранник … чей труп, кстати, находился в двух шагах от тех луж крови в карцерном коридоре.
Некоторое время Добряк изучал злополучный протокол No 2, а потом поднял голову и с подчеркнутым сожалением произнес:
— — Мой коллега прав, подследственный: совпадение групп крови ничего не доказывает.
— — Тогда сделайте анализ ДНК. — предложил Франц.
— — Какой анализ? — удивился Добряк и, судя по голосу, вполне искренне, — Что такое ДНК?…
— — Вы никогда не слыхали об анализе дезоксирибонуклеиновых кислот?
— — Нет. — в голосе Следователя послышалось раздражение, — Такой анализ мне неизвестен. Есть ли у вас реалистические предложения? — Франц пожал плечами, и Добряк повернулся к Скептику и Злыдню, — Вопросы?
— — Ты зачем при аресте в стенку стрелял, гад? — с бешенством в голосе поинтересовался Злыдень. — Убить никого уже не мог, так решил имущество попортить?
— — Я не знал, кто там ходит. — индифферентно отвечал Франц. — Хотел отпугнуть.
Он на мгновение зажмурился, защищая глаза от режущего света ламп.
— — Еще вопросы? — спросил Добряк.
Вопросов не последовало.
— — Выступления?
Скептик поднял руку.
— — У меня есть выступление.
Он встал на ноги и прошелся взад-вперед поперек комнаты. (Силуэт его иногда перекрывался с силуэтами остальных следователей — однако, ходил ли Скептик перед столами или позади них, Франц разобрать не мог. Картина перед ним была двумерна, как экран).
— — Ход событий представляется мне несколько другим, чем в рассказе уважаемого подследственного. — приложив руку к сердцу, Скептик отвесил издевательский поклон в сторону Франца, — А именно: отправив признавшегося зачинщика драки в карцер, Наставник допрашивает потерпевших, однако толку добиться не может: запуганный 24-ый мямлит что-то невразумительное и опасливо косится на урок, а те несут какую-то чушь о неспровоцированном нападении на них маньяка 23-го. Не выяснив ничего, однако понимая, что за безопасность 12-го и 16-го опасаться не следует, раздраженный Наставник на всякий случай отсылает новичка в изолятор и уходит к себе. Он делает соответствующую запись в Дневнике Потока, затем достает бутылку рома и начинает пить — за каковым занятием его посещает, наконец, здравая мысль: как так получилось, что обычный «мужик» затеял драку с двумя урками? Логичного объяснения этому нет, и, прикончив бутылку, Наставник идет в изолятор, чтобы допросить 24-го с пристрастием. На этот раз — вдали от своих обидчиков — новичок рассказывает правду. Разъяренный сверх всякой меры (его обманули!), наш доблестный воспитатель несется в камеру, вызывает охранников и спьяну отправляет 12-го и 16-го в тот же самый карцер — про 23-го он к тому времени уже забыл! После чего с сознанием выполненного долга возвращается к себе, неверной рукой делает еще одну запись в Дневнике и засыпает в кресле — так сказать, на боевом посту.
Однако, вернемся к судьбе двух урок.
Охранники ничего не знают о подоплеке событий и, ничтоже сумняшеся, исполняют данное им приказание: 12-ый и 16-ый оказываются в карцере. На верхней полке кто-то спит, однако опасение разбудить спящего ниже достоинства урок. Кляня в полный голос проклятого 23-го, они обещают прирезать его при первой же возможности: «Вот этим самым ножом!» — говорит один из них и похлопывает себя по карману комбинезона. «И отвечать потом за убийство?» — пугается другой; «Да ты что, вчера родился, парень? — удивляется первый, — Перережем ему вены и подержим минуты две, а когда подохнет, — вложим нож в его руку, всего-то и делов! Пройдет как самоубийство.»
Они ложатся спать.
Скептик откашлялся.
— — Я не ручаюсь, коллеги, за мелкие детали диалога между 12-ым и 16-ым, однако уверен, что общий ход их мыслей я передал правильно. — Повернувшись на месте, он опять стал прохаживаться по темной комнате. — Между тем, тот самый 23-ий, которого урки только что приговорили к смерти, проснулся от громких голосов и слышал все их угрозы. Вывод один: если он хочет жить — нужно действовать, иначе ему не пережить подъема. Как только в карцере загорится верхний свет, 12-ый и 16-ый увидят его и зарежут до прихода охранников. Единственный реальный шанс — это опередить их. Выждав, пока урки уснут, 23-ий спускается вниз, обыскивает их комбинезоны, находит нож и перерезает им горла.
Скептик на мгновение замолчал, а потом добавил тошнотворным тоном показного беспристрастия:
— — Я готов признать, что 23-ий имел все права защищать свою жизнь.
И он картинно указал на Франца широким жестом правой руки.
— — Однако дальнейшие действия подследственного не укладываются ни в какие моральные нормы. — в голосе Скептика чувствовалась безмерная печаль, — Я думаю, что он действовал в приступе помешательства и действительно не помнит своих поступков (а не делает вид, как я предполагал вначале). Им овладел инстинкт убийства, а мозг превратился в придаток к инстинкту … в компьютер, рассчитывавший на десять ходов вперед — быстро и с идеальной точностью.
— — Поясните.
— — Если новичок правдиво рассказал Наставнику о том, что произошло, тот должен был отправить его в изолятор.
— — И сделать соответствующую запись в Дневнике Потока, подследственный. — иронически добавил Скептик. — Ваша гипотеза остроумна, но может быть с легкостью опровергнута.
— — Ну так опровергните. — согласился Франц, — Вы нашли Дневник?
— — Нашли.
— — И что же?
Следователи опять переглянулись — Скептик недовольно хмыкнул.
— — Вы правы. — Это сказал Добряк. — 24-ый провел ночь в изоляторе.
Секунд десять в комнате раздавался лишь скрип пера стенографистки. Франц видел перед собой три одинаковых силуэта без лиц.
— — Есть еще одно обстоятельство, требующее разъяснений. — Добряк пошуршал бумагами у себя на столе и, найдя нужную, придвинул поближе к настольной лампе. — Последняя запись в Дневнике свидетельствует о том, что Наставник отправил 12-го и 16-го в карцер на двое суток.
Добряк многозначительно помолчал — видимо, ожидая, что Франц задаст вопрос, а потом продолжил:
— — Иными словами, те самые двое заключенных, с которыми вы только что подрались, оказались там же, где и вы. — Он поднял глаза на Франца. — Я искренне советую подумать, имеются ли у вас доказательства, что они были убиты до своего появления в карцере.
— — Наставник не мог отправить их в тот же карцер, — возразил Франц, — по Уставу участники драки должны быть разъединены.
— — А он отлично знает Устав … — язвительно произнес Скептик, — наверно, отличник по всем теоретическим. — Он раскрыл лежавшую перед ним папку и вытащил оттуда лист бумаги. — Только вот педагоги ваши так не считают, подследственный: дерзок, систематически проявляет несогласие, материал усваивается поверхностно … — он повернулся к Добряку. — Полюбуйтесь, коллега, — характеристика на него от преподавателя теории благодарности.
Добряк сокрушенно покачал головой.
— — Ну да не в характеристиках дело. — лицемерно продолжал Скептик после многозначительной паузы, — А дело в том, что, по имеющимся у нас данным, 12-ый и 16-ый ни в какой другой карцер Сектора не поступали, а следовательно, Наставник мог поместить их только в карцер вашего Потока.
Тыльной стороной ладони Франц вытер пот со лба и закрыл глаза — свет направленных в лицо ламп резал зрачки, как нож.
— — Это не согласуется с отправкой 24-го в изолятор, господин Следователь. — сказал он, не поднимая век. — Если б его обидчики ночевали в карцере, то сам он мог оставаться в камере.
— — Мне это тоже приходило в голову, — легко согласился Добряк, — но ваш бывший Наставник рассудил по-другому. И об этом свидетельствует запись в Дневнике.
— — Можно мне посмотреть в Дневник самому?
— — Нет. — встрепенулся Злыдень, — Ишь чего захотел!
— — Ха-ха-ха … — притворно засмеялся Скептик ненатурально тонким голосом, — а вы, оказывается, остряк …
— — Господа, господа! — в голосе Добряка чувствовалось невыполнимое желание сделать хорошо всем. — Давайте оставаться в рамках Устава. — Он раскрыл лежавший на краю стола том и, пошелестев страницами, зачитал, — Глава 11, Секция 5, Пункт 32: «Подследственный имеет право ознакомиться с копиями всех вещественных доказательств, проходящих по его делу.» — он передал раскрытый том Устава остальным двум следователям.
Злобно/саркастически ворча, Злыдень/Скептик покорились. Добряк подозвал стенографистку, и та передала Францу фотокопию последней страницы Дневника.
Увидев ее, Франц открыто рассмеялся.
— — Я так и знал: запись сделана другим почерком, господин Следователь, — он демонстративно обращался к Добряку, игнорируя двух других следователей, — сравните ее с предыдущей строчкой, где говорится о переводе 24-го в изолятор.
Некоторое время следователи изучали свои копии злополучной страницы. Потом Скептик хмыкнул и поднял голову.
— — Скажите, подследственный, а ваш Наставник был действительно хорошим наставником? — вкрадчиво спросил он.
— — Не понимаю вопроса. — осторожно отвечал Франц.
— — Ну, вот вы рассказали, что обнаружили в его апартаментах пустую бутылку из-под рома. Он что — пил?
— — Не могу сказать, господин Следователь. — Франц стал понимать, куда тот клонит, но поделать ничего не мог, — Пьющим я его не видел ни разу. Если хотите узнать — сделайте анализ его крови или содержимого желудка.
— — Уже сделали, подследственный, уже сделали, — Скептик не мог удержать восторга, — ваш Наставник был в стельку пьян! А отсюда и изменение почерка. — он посмотрел вправо и влево на двух других следователей, — Ибо, как доказано графологической наукой, в состоянии опьянения почерк индивидуума меняется!
И опять наступила тишина, прерываемая лишь скрипом стенографисткиной ручки. Скептик удовлетворенно откинулся на стуле, Злыдень угрожающе раскачивался, Добряк удрученно качал головой.
— — Вы можете выключить лампы? — глаза Франца слезились. — Или, по крайней мере, направить их не в лицо.
— — Нет. — по голосу Злыдня чувствовалось, что он улыбается.
— — Почему, господин Следователь?
— — По Уставу, господин подследственный. — издевательский тон Скептика был особенно противен, — По тому самому Уставу, который вы так хорошо знаете.
— — Вы не имеете права видеть наших лиц, — извиняющимся голосом сказал Добряк, — и, кроме того, допрос записывается на видеопленку — нужен яркий свет.
— — Так зачем же тогда стенографистка, господин Следователь?
— — Ну, хватит! — рявкнул Злыдень, и, на этот раз, Добряк его урезонивать не стал. — Если ты сейчас же не заткнешься и не перестанешь дерзить, падаль, ТЕБЕ БУДЕТ ХУДО! — Последние слова он проорал в полный голос.
На мгновение наступила тишина.
— — Я вам в последний раз предлагаю изложить ваше объяснение событий, подследственный. — по голосу Добряка было слышно, что францева строптивость оскорбила его в лучших чувствах.
— — Какой в этом смысл, господин Следователь? Двое ваших коллег уверены, что я — убийца, и мои слова не смогут ничего изменить.
— — Согласно Уставу, ваше дело будет прекращено, если вы убедите в своей невиновности хотя бы одного следователя. — сухо сказал Добряк, — Ну что, будете говорить?
Прежде, чем ответить, Франц еще раз просчитал оба имевшихся у него варианта:
доказательного объяснения он представить не сможет — что бы он ни сказал, все будет осмеяно и разбито в пух и прах;
однако, молчание в данной ситуации еще хуже — версия, по которой он выходит убийцей, останется тогда единственной.
Он должен представить выгодную для себя альтернативную версию, объясняющую все факты!
— — Ну-у?! — рявкнул Злыдень.
— — Хорошо. — сказал Франц. — Слушайте.
Он был в поту с головы до ног — эффект холодного душа, принятого перед допросом, давно испарился.
— — Я исхожу из того, что, послав зачинщика драки — то есть, меня — в карцер, Наставник оставил 12-го и 16-го в камере, а новичка перевел в изолятор. Вскоре после отбоя 24-ый вызвал охрану и заявил, что задыхается или что у него рези в желудке, или, может быть, почечные колики. В таких случаях охранник — перед тем, как вызвать доктора, — осматривает больного сам. Я предполагаю, что у 24-го был нож …
— — Откуда? — перебил Добряк.
— — Пронес с Первого Яруса, господин Следователь.
— — Это невозможно, подследственный: контроль в приемнике очень жесткий — все личные вещи, включая одежду, у заключенных отбирают … да что я вам объясняю — вы это лучше меня знаете!
— — Контроль везде жесткий, господин Следователь. Когда мы с работы возвращаемся, нас тоже обыскивают.
— — Обыскивают или не обыскивают, подследственный, а холодное оружие в цехах изготавливается и в камеры проносится. — Добряк говорил намного суше, чем раньше. — Надеюсь, вы не станете отрицать очевидного.
— — Не стану, господин Следователь, — не сдавался Франц, — да только и вы тогда не отрицайте, что оружие в камере могут иметь только урки. Если б они нашли у меня нож, то этим бы ножом меня тут же и зарезали.
— — А как, по-вашему, подследственный, — вмешался Скептик, — закон урок дозволяет, чтоб вы им морды били?
«Вот ведь сволочь!» — подумал Франц.
— — Драка с 12-ым и 16-ым мне потом дорого бы обошлась, после карцера …
— — Если б они до этого дожили … — перебил Скептик, — Ну да ладно, подследственный, давайте для экономии времени по вопросу ножа согласимся не соглашаться: вы считаете, что оружие легче пронести с Первого Яруса, а мы считаем — что из механических цехов. Не возражаете? — он посмотрел на двух других следователей, и те закивали. — Продолжайте.
Три черных силуэта неподвижно, как мишени в тире, застыли перед Францем.
— — Зарезав охранника, 24-ый завладел его пистолетом, пробрался на главный пост и застрелил второго охранника.
— — Каким образом? — резко спросил Добряк, — Второй охранник не подпустил бы к себе заключенного ночью за пределами территории Потока, не подняв тревоги.
— — Насколько я понимаю, господин Следователь, если один из охранников уходит по вызову, то второй остается на главном посту у поворота на карцер.
— — Допустим.
— — Скорее всего, 24-ый обошел этаж по периметру кругом и подошел к главному посту с востока. Обратите внимание, что от пересечения восточного и северного коридоров до главного поста не более десяти метров; если 24-ый выскочил из-за угла и сразу выстрелил — охранник среагировать не успевал. С таким сценарием, кстати, согласуется и ориентация трупа: ногами по восток, головой на запад — пуля, пущенная из восточного коридора, как бы сбила охранника с ног.
— — Что ж, убедительно. — иронически согласился Скептик, — А теперь давайте рассмотрим альтернативный сценарий: убийца стреляет не из восточного коридора, а из карцерного. — он наслаждался собственной сообразительностью, — Причем охранник находится в этот момент слева от входа. Как, по-вашему, будет ориентирован труп?
— — В этом случае, труп будет ориентирован примерно так же, но …
— — Достаточно, подследственный. — Скептик с удовлетворением откинулся на стуле.
— — Ну уж нет, господин Следователь, — впервые за весь допрос Франц повысил голос, — раз уж вы потребовали от меня объяснений, извольте выслушать все, что я хочу сказать.
— — ЧТО?! — ужасающим басом заревел Злыдень, — ОПЯТЬ ДЕРЗИТЬ? — он привстал на своем стуле.
— — Господа! Господа! — вмешался Добряк, — Подследственный имеет право сказать, все, что сочтет нужным, — а уж выводы из его слов вы делайте сами.
Недовольно ворча, Злыдень опустился обратно на стул. Он жаждал крови — разговоры его не интересовали.
— — Карцерный коридор просматривается от главного поста насквозь, — объяснил Франц, — а потому, незаметно подобраться по нему к охраннику намного труднее, чем по периметру.
— — Но все-таки можно, подследственный, — опять влез Скептик, — если охранник стоит не в точности напротив входа.
— — Например, слева. — добавил Добряк, — Что, как мы уже выяснили, объясняет и ориентацию трупа. Продолжайте, подследственный.
Комбинезон Франца промок насквозь.
— — Ну, может, теоретически я и мог бы пробраться из карцера к главному посту незамеченным. — он замолчал и секунд пять слушал пульсировавшую в висках боль, — Но, во-первых, это исключительно маловероятно — чтобы второй охранник не смотрел в сторону карцера, зная, что его товарищ ушел туда ночью по срочному вызову; а во-вторых, я этого не делал, и доказать обратное никто и никогда не сможет.
Он посмотрел по очереди на сидевшие перед ним три черные фигуры.
— — Продолжайте, подследственный. — произнес Добряк ничего не выражающим голосом.
Подавив непрерывно усиливавшееся чувство безысходности, Франц продолжил:
— — Потом 24-ый перенес тело первого охранника из изолятора в коридор и спрятал его в стенном шкафу.
— — Каким образом в изоляторе не осталось следов крови? — злобно пробасил Злыдень.
— — Если держать труп сидя, прислоненным к стене, то кровь из перерезанного горла будет впитываться в переднюю часть мундира и не попадет на пол.
— — Значит, 24-ый попросил охранника сесть на пол и прислониться к стенке — и лишь потом зарезал его? — насмешливо поинтересовался Скептик.
— — Даже если кровь и брызнула вначале на пол, то в изоляторе есть умывальник, — все следы ничего не стоило убрать.
— — Я в это не верю. — это сказал Злыдень.
— — Ваше право, господин Следователь. — сделав паузу в ожидании дальнейших придирок (их не последовало), Франц продолжил, — Затем 24-ый проник в квартиру Наставника, убил его и завладел автоматической винтовкой.
— — Каким образом? Все огнестрельное оружие хранится в запертом сейфе — чтобы открыть его, нужно знать шифр. — это сказал Скептик.
— — Он мог пригрозить Наставнику и заставить его выдать шифр.
— — Этого не могло быть, подследственный: все указывает на то, что преступник убил Наставника сразу же, как проник в его апартаменты.
Франц на мгновение задумался.
— — Ну, тогда Наставник, в пьяном виде, мог забыть запереть сейф после того, как выдал оружие охранникам.
— — Это тоже маловероятно: охранники-то были трезвы и указали бы ему на просчет.
— — Они могли не заметить, господин Следователь.
— — Ну, хорошо, продолжайте. — неожиданно сдался Скептик.
Добряк и Злыдень промолчали — победа пришла к Францу подозрительно легко.
— — Далее 24-ый проник (с помощью ключей, взятых у охранников) на территорию Потока и расстрелял всех заключенных, кроме 12-го и 16-го; а последних, угрожая оружием, отвел к карцеру, приказал им лечь на пол и перерезал им глотки. Потом он быстро перенес тела в карцер и уложил на кровати — вся операция не должна была занять более десяти секунд.
— — А вы даже не проснулись? — язвительно поинтересовался Скептик, — Крепкий сон — признак чистой совести.
— — Проснулся, господин Следователь, но не сразу, и, поскольку трупы были укрыты с головой простынями, ничего не заметил.
— — Вы поразительно ненаблюдательны, мой друг.
Франц промолчал, не желая тратить немногие оставшиеся у него силы на бесплодные препирательства.
— — Я уснул опять; а 24-ый, вернувшись в камеру, обнаружил, что некоторые заключенные не убиты, а только ранены, и дострелял их.
Злыдень и Скептик, перебиравшие бумаги на своих столах, подняли головы. Добряк резко спросил:
— — Откуда вы знаете?
— — Что знаю?
— — Что некоторые из заключенных не были убиты наповал?
— — Догадался по пороховым отметинам на их телах — их приканчивали одиночными выстрелами в упор, да и винтовка, когда я ее нашел, была переключена с автоматического боя на одиночный.
Злыдень и Скептик опять опустили головы и зашуршали бумагами. Франц продолжал:
— — После этого 24-ый вернулся в карцер, приоткрыл дверь и разбудил меня каким-то звуком, а сам отправился в апартаменты Наставника (он понимал, что, рано или поздно, я обязательно туда приду). Он спрятался в спальне, намереваясь задушить меня, оттащить труп в изолятор, а потом представить дело так, будто я сам напал на него, но не рассчитал своих сил. Именно для этого он расстрелял все патроны и оставил нож в камере: иначе бы получалось, что я явился в изолятор вооруженным до зубов, и ему б никто не поверил, что он сумел меня одолеть.
— — И он не испугался оставить нож? — недоверчиво спросил Добряк. — Ведь вы могли прихватить его с собой, и тогда бы он не имел ни одного шанса. — Добряк посмотрел на остальных двух следователей, и те согласно закивали головами.
— — 24-ый демонстративно оставил на рукоятке ножа отпечатки своих пальцев — он понимал, что, увидев их, я ножа не коснусь. Он, видимо, собирался стереть отпечатки уже после того, как убьет меня; он даже мог принести нож в изолятор, коснуться рукоятки моей ладонью и унести обратно — что подтверждало бы его версию событий. Видимо, 24-ый был уверен, что справится со мной голыми руками … и, кстати, справился бы, если б мне под руку не подвернулся тот камень.
Скептик поднял голову.
— — Я должен предупредить вас, мой друг, — с лицемерной заботливостью сказал он, — что следов крови 24-го на камне не обнаружено — только мозги и кровь вашего Наставника. Ну и, конечно, отпечатки ваших пальцев.
— — Уж не хотите ли вы сказать, что я убил Наставника этим камнем, господин Следователь?
— — Конечно же, нет, подследственный. — снисходительно улыбнулся Скептик, — Я отлично знаю, что он был застрелен.
— — Так в чем же тогда дело? — на этот раз Франц решил настаивать на своем, — Я ведь объяснил, каким образом кровь Наставника оказалась на камне.
— — Я лишь хочу обратить ваше внимание, подследственный, — сказал Скептик с напускным сожалением, — что даже самые незначительные детали вашего рассказа не подтверждаются вещественными доказательствами.
Отвечать на это Франц не стал.
Силуэты следователей, будто вырезанные из черной бумаги, застыли перед ним.
Наконец, Добряк шевельнулся и спросил:
— — В своем рассказе, подследственный, вы сконцентрировались на описании действий 24-го …
— — Гипотетических действий 24-го. — поправил Скептик.
— — Хорошо, гипотетических. — Добряк откашлялся, — Однако, почти не уделили внимания его мотивам. Иными словами — зачем 24-ый все это сделал?
Франц опустил голову — он давно ждал этого вопроса, однако удовлетворительного ответа не имел.
— — Когда 24-ый на меня напал, он был стопроцентно безумен …
— — А до этого? — перебил Скептик, — Показался ли он вам безумным накануне событий, когда только появился в камере?
— — В камере я его видел около трех минут, — парировал Франц, — за это время диагностировать шизофрению не смог бы даже опытный психиатр.
— — Однако ж в кабинете вашего бывшего Наставника вы диагностировали ее и за более короткое время. — ехидно прокомментировал Скептик.
— — 24-ый в это время меня душил — это помогает. — в тон ему ответил Франц.
Скептик презрительно хмыкнул, но ничего не сказал.
— — Думаю, что 24-ый убил охранников, Наставника и остальных заключенных в припадке безумия, вызванном шоком от перехода с Первого Яруса на Второй и нападением на него урок. А потом решил свалить вину на меня. Если бы он меня задушил, то его версия выглядела бы единственно возможной. Она даже сейчас выглядит возможной, — Франц сделал паузу, — но, все же, не единственной. — Он помолчал секунду, а потом повторил, делая ударение на каждом слоге, — Не е-дин-ствен-ной.
— — Я принял бы этот аргумент, подследственный, — печально сказал Добряк, — если б версия ваша не базировалась на столь невероятном поведении 24-го. Это превращение из запуганной жертвы в маньяка-убийцу … А зачем он засунул труп первого охранника в стенной шкаф? Или, посудите сами, разве может убийца-шизофреник действовать с таким тонким расчетом, какой 24-ый проявил, как вы утверждаете, в вопросе ножа.
— — Шизофреник — это не обязательно идиот, господин Следователь. — возразил Франц, но Добряк лишь сокрушенно покачал головой.
— — А доказательства? Можете ли вы подкрепить вашу версию хоть одним вещественным доказательством?
Франц на мгновение задумался.
— — 24-ый мог оставить отпечатки своих пальцев в карцере или апартаментах Наставника. — Никаких отпечатков, кроме ваших, не обнаружено.
— — Тогда проверьте группы крови в лужах на полу возле карцера, господин Следователь, — они должны соответствовать крови 12-го и 16-го — а значит, те были убиты в коридоре, а не карцере.
— — А что, это идея … — заинтересовался Добряк и стал рыться в бумагах на столе, — Точно! — Он повернулся к остальным двум следователям, — Смотрите протокол No 14: образцы 17а и 17б содержат кровь второй группы — то есть, той же, что и у заключенных 12/21/17/2 и 16/21/17/2 — смотрите образцы 24 и 25 в протоколах No 18 и 19, соответственно. — Он повернулся к Францу, — Что ж, это несколько меняет дело …
— — Нисколько не меняет, коллега, — вмешался Скептик, — ибо, если вы проверите по протоколу No 2 образец 1, то убедитесь, что вторую группу крови имел также и зарезанный охранник … чей труп, кстати, находился в двух шагах от тех луж крови в карцерном коридоре.
Некоторое время Добряк изучал злополучный протокол No 2, а потом поднял голову и с подчеркнутым сожалением произнес:
— — Мой коллега прав, подследственный: совпадение групп крови ничего не доказывает.
— — Тогда сделайте анализ ДНК. — предложил Франц.
— — Какой анализ? — удивился Добряк и, судя по голосу, вполне искренне, — Что такое ДНК?…
— — Вы никогда не слыхали об анализе дезоксирибонуклеиновых кислот?
— — Нет. — в голосе Следователя послышалось раздражение, — Такой анализ мне неизвестен. Есть ли у вас реалистические предложения? — Франц пожал плечами, и Добряк повернулся к Скептику и Злыдню, — Вопросы?
— — Ты зачем при аресте в стенку стрелял, гад? — с бешенством в голосе поинтересовался Злыдень. — Убить никого уже не мог, так решил имущество попортить?
— — Я не знал, кто там ходит. — индифферентно отвечал Франц. — Хотел отпугнуть.
Он на мгновение зажмурился, защищая глаза от режущего света ламп.
— — Еще вопросы? — спросил Добряк.
Вопросов не последовало.
— — Выступления?
Скептик поднял руку.
— — У меня есть выступление.
Он встал на ноги и прошелся взад-вперед поперек комнаты. (Силуэт его иногда перекрывался с силуэтами остальных следователей — однако, ходил ли Скептик перед столами или позади них, Франц разобрать не мог. Картина перед ним была двумерна, как экран).
— — Ход событий представляется мне несколько другим, чем в рассказе уважаемого подследственного. — приложив руку к сердцу, Скептик отвесил издевательский поклон в сторону Франца, — А именно: отправив признавшегося зачинщика драки в карцер, Наставник допрашивает потерпевших, однако толку добиться не может: запуганный 24-ый мямлит что-то невразумительное и опасливо косится на урок, а те несут какую-то чушь о неспровоцированном нападении на них маньяка 23-го. Не выяснив ничего, однако понимая, что за безопасность 12-го и 16-го опасаться не следует, раздраженный Наставник на всякий случай отсылает новичка в изолятор и уходит к себе. Он делает соответствующую запись в Дневнике Потока, затем достает бутылку рома и начинает пить — за каковым занятием его посещает, наконец, здравая мысль: как так получилось, что обычный «мужик» затеял драку с двумя урками? Логичного объяснения этому нет, и, прикончив бутылку, Наставник идет в изолятор, чтобы допросить 24-го с пристрастием. На этот раз — вдали от своих обидчиков — новичок рассказывает правду. Разъяренный сверх всякой меры (его обманули!), наш доблестный воспитатель несется в камеру, вызывает охранников и спьяну отправляет 12-го и 16-го в тот же самый карцер — про 23-го он к тому времени уже забыл! После чего с сознанием выполненного долга возвращается к себе, неверной рукой делает еще одну запись в Дневнике и засыпает в кресле — так сказать, на боевом посту.
Однако, вернемся к судьбе двух урок.
Охранники ничего не знают о подоплеке событий и, ничтоже сумняшеся, исполняют данное им приказание: 12-ый и 16-ый оказываются в карцере. На верхней полке кто-то спит, однако опасение разбудить спящего ниже достоинства урок. Кляня в полный голос проклятого 23-го, они обещают прирезать его при первой же возможности: «Вот этим самым ножом!» — говорит один из них и похлопывает себя по карману комбинезона. «И отвечать потом за убийство?» — пугается другой; «Да ты что, вчера родился, парень? — удивляется первый, — Перережем ему вены и подержим минуты две, а когда подохнет, — вложим нож в его руку, всего-то и делов! Пройдет как самоубийство.»
Они ложатся спать.
Скептик откашлялся.
— — Я не ручаюсь, коллеги, за мелкие детали диалога между 12-ым и 16-ым, однако уверен, что общий ход их мыслей я передал правильно. — Повернувшись на месте, он опять стал прохаживаться по темной комнате. — Между тем, тот самый 23-ий, которого урки только что приговорили к смерти, проснулся от громких голосов и слышал все их угрозы. Вывод один: если он хочет жить — нужно действовать, иначе ему не пережить подъема. Как только в карцере загорится верхний свет, 12-ый и 16-ый увидят его и зарежут до прихода охранников. Единственный реальный шанс — это опередить их. Выждав, пока урки уснут, 23-ий спускается вниз, обыскивает их комбинезоны, находит нож и перерезает им горла.
Скептик на мгновение замолчал, а потом добавил тошнотворным тоном показного беспристрастия:
— — Я готов признать, что 23-ий имел все права защищать свою жизнь.
И он картинно указал на Франца широким жестом правой руки.
— — Однако дальнейшие действия подследственного не укладываются ни в какие моральные нормы. — в голосе Скептика чувствовалась безмерная печаль, — Я думаю, что он действовал в приступе помешательства и действительно не помнит своих поступков (а не делает вид, как я предполагал вначале). Им овладел инстинкт убийства, а мозг превратился в придаток к инстинкту … в компьютер, рассчитывавший на десять ходов вперед — быстро и с идеальной точностью.