Страница:
- они окрашены в темный цвет и легко распознаваемы издалека. Справа
останкинской башней вздымается громадная бетонная труба. Солнце периодически
показывается из-за зданий. Я обнаруживаю, что не могу смотреть не то чтобы
на солнце, но даже в его сторону - глаза моментально начинают слезиться.
(Я пойму позже, что это - один из нескольких выверенных практикой
индикаторов воздействия радиации на организм. Обычно такая реакция наступает
на небольших фонах).
Повернув за 2-й блок, мы упираемся в многоэтажный куб АБК-2.
Ходырев командует:
- Одеть пропитку, собраться в вестибюле через десять минут.
Мы бегом поднимаемся на 5-й этаж, закрепленный за нашей бригадой.
Тяжелый запах уставшего мужицкого тела бьет в нос. К нему примешиваются
резковатые запахи дезинфекции, ненадеванного текстиля, табачный дым.
На этаже - столпотворение. Ходырев терпеливо приостанавливается, ведя
меня за собой, пробиваясь куда-то в сторону окон. Там - металлические шкафы
в два уровня, рядом - скамейки. Шум бегущей воды, пар, сырость дают знать о
близости душевой.
Саша находит два свободных шкафа пососедству. В в них висит одежда, в
которой я сразу узнал одиозное "импрегнированное обмундирование". Эта пошлая
разработка какого-то сталинского еще НИИ долгое время была на вооружении
армии как патентованное средство для защиты от ОМП - мы буквально плавились
в нем на послеинститутских сборах, потому что воздуха оно не пропускало
совсем... Его можно учуять по странно-сладковатому запаху пропитывающего
состава, но в здешней крепкой смеси он практически неуловим.
- Одевай, - говорит Ходырев. - Не забудь рубаху под низ, иначе кожа
будет зудеть.
Я вижу, как голый мужик, выйдя из душевой, извлекает из полиэтиленовых
мешков у стены трусы, рубаху и носки, похоже, новые... Саша кивает мне на
мешки:
- Кое-что простирано в станционной прачечной, там, где наши РАСТовцы
работают с Игорем, но в основном все новое. Одевайся. После смены сбросишь
все использованное на расфасовку, вон там, - он показывает на несколько
мешков с желтыми ярлыками у входа. - Оставь свои сапоги в шкафу, не надо их
пылить лишний раз... В том углу стоит мешок с кирзой - она
пользованая-перепользованая, но дозеры ее проверяют регулярно, должна быть
"чистая". Одень две пары носок, возьми сапоги на размер больше, будет легче
ногам. Поторопись...
Сам он уже одет. Пропитка, дополненная полотняным шлемом, на манер
монтажного, прикрывающим голову и шею, сильно меняет его вид. Я стараюсь
привыкнуть к несгибаемости гимнастерки и галифе, щедро пропитанных
спец-составом. Пока получается плохо.
В вестибюле по-прежнему толкучка. Бойцы ждут нас, сгрудившись у
лестницы, подальше от окон. Узнать их в спецухе почти невозможно, тем более,
что видел-то я их всего несколько минут в курилке перед отправкой.
Ориентируюсь по дозеру: синяя изолента на приборе у Звягинцева заметна
издалека.
Ходырев пересчитывает людей, дает команду на выход.
Мы двигаемся в темпе. Солнце моментально пропекает спину, голова преет
в дурацком шлеме. Но я понимаю: это тот самый вариант, когда пар костей не
ломит...
Пробегаем под какой-то эстакадой. Воспользовавшись тем, что нахожусь в
ее тени, оборачиваюсь назад и задираю голову. Вот она, та самая полосатая
труба на разделе 3-го и 4-го блоков. Ее пугающая близость резко усиливает
потоотделение. Страхом это назвать, наверное, можно, но добавляется еще
что-то необычное, как пузырьки кессонной болезни, вскипающие в крови...
Лихорадочное возбуждение... Вата в ногах...
Ходырев тянет меня за рукав:
- Чего ты уставился, погнали... - Он выдергивает меня на солнце, и я
жмурюсь, как вурдалак, от резкой боли в глазах.
- Не пялься зря! - Отфыркиваясь под лепестком, Саша наставляет меня на
ходу:
- Будет время, раздобудь где-нибудь очки... Сетчатка глаза может
повредиться легче легкого, мне гражданские из Курчатовского института
говорили. Бета-частицы удержатся даже пластмассой, поэтому любые очки
сойдут. Звягинцев, не туда! Вправо, вдоль той стенки, и бегом, бегом! - Он
бросает меня и кидается догонять команду, которая, сгрудившись вокруг
дозера, ушла вперед.
Я бегу за ними, хлябая сапогами; моим легким явно не по пути с
лепестком-респиратором...
Следуют несколько минут гонки под палящим солнцем по местности, с
которой словно гигантским скальпелем содрали шкуру-землю. Ее начинка в виде,
выкорчеванных, хаотически спутанных и брошенных как попало трубопроводов и
кабелей мешает бежать по прямой, и мы мчимся зигзагами, словно под
обстрелом.
Небольшое (двухэтажное?) здание. Стеклянный коридор ведет из него
куда-то в другое здание по соседству. Мы в изнеможении опускаемся на
ступеньки, ведущие наверх. Звягинцев щелкает дэпэшкой:
- Двадцать миллирентген...
Сдергиваются ненавистные респираторы, трясущиеся руки вытаскивают
сигареты. Ходырев спрашивает дозера:
- Сколько было по максимуму, пока бежали?
- Пять рентген...
- Семечки, ребята! Накопили не больше пол-рентгена на нос, а были почти
под самой "четверкой", - Саша явно старается ободрить бойцов. - Психовать
нечего, работать будем по-умному, я ручаюсь, больше установленных двух
рентген никто не получит...
Я тихо спрашиваю:
- Ты уверен, что мы пришли, куда надо? - И тут же жалею об этом. Не
глядя мне в глаза, Ходырев говорит:
- Это здание - управление строительством ЧАЭС. Начальник - Кизима
Валерий Трофимович, его кабинет - в том крыле. В кабинете на полу куча
визиток с его координатами, возьми одну на сувенир...
Помолчав, он продолжает:
- Если заказчик не придет через двадцать минут, двигаем назад.
Команда облегченно выдохнула.
Мне неловко. Ухожу в застекленный переход, прикуриваю сигарету. Сердце
не успокаивается. Адреналин с готовностью отзывается на сигналы
перевозбужденного мозга, радостно бухая в артериях.
На полу возле окна лежит дохлая бабочка. Потом еще одна, еще, и еще...
Целый сонм - не меньше сотни - маленьких желтых капустниц, захваченных
врасплох непонятной смертью, нахожу я на подоконнике. Неужели от радиации? А
говорят, насекомые ей не подвластны...
Я поднимаю глаза.
Мертвые бабочки на подоконнике отражаются в стекле, сквозь которое я
гляжу прямо на распанаханное нутро 4-го блока.
Все, что я видел до этого момента на станции, выглядело неповрежденным,
пусть даже заброшенно-грязным, но целым. Но здесь...
Я до сих пор вижу это во снах, снова и снова.
Здание было натурально разворочено "прицельным бомбометанием" с
воздуха... Торчащие покореженные ребра металлоконструкций, обвешанные
соплями свисающих до земли парашютных строп, которыми связывались гроздья
контейнеров с бором и пучки свинцовых самокруток. Потеки грязи и копоти на
уцелевших стенах. Тонны искрошенных остатков стен и перекрытий на земле и на
крыше прилегающего здания (ВСРО, вспомогательные системы реакторного
отделения - СБ). Полосатая вентиляционная труба на крыше блока, совем рядом
с провалом взорвавшегося реактора, выглядит до несуразности нарядно.
Полное отсутствие людей в поле зрения нервирует. Кажется, что воздух,
до предела наполненный невидимым, неощутимым мощнейшим излучением, исходящим
от разрушенного четвертого блока, вибрируя, искажает воспринимаемое
изображение.
Несколько мгновений я завороженно смотрю на реактор. Пропорции и
значимость происходящего подавляют полностью. Все, что приходит в голову для
описания моих ощущений в тот момент, звучит пошло.
Потом я вижу поразительную картину.
На расстоянии нескольких сотен, а может, и десятков метров по прямой от
разрушенного реактора, на открытом, незащищенном ничем пространстве, работал
сварщик.
Искры газосварки фонтанами брызгали в стороны. Он работал сноровисто,
методично, профессионально. Периодически поднимая щиток, проверяя качество.
Мне даже показалось, что он насвистывал.
Вовиковы стихи всплывают неожиданно: "Сварщик зварює метал..."
За его спиной, кашляя тысячами рентген, грозно возвышался радиоактивный
монстр. Но - наверняка зная, на что шел, что его ожидает - сварщик тем не
менее спокойно делал свое дело.
И совсем неожиданно, глядя на него, я тоже успокоился.
Впервые за сегодняшний день я загнал свой адреналин в угол.
...Я подобрал визитку В. Т. Кизимы в том кабинете. Так же, как и в
Припяти, все в нем кричало о скоротечной, драматической эвакуации. Хозяин
оставил все как есть, может, поздним вечером, накануне того утра, когда ему
сказали: туда больше нельзя. Открытая папка с докладом на столе, стопки
документов, коммутатор, телефоны, карты, чертежи, мебель - все было просто
оставлено. Надолго, если не навсегда.
Визитка была моим талисманом в течение последующих сорока дней моего
Чернобыля.
Заказчик так и не пришел. Мы вернулись на размывку в АБК-2, выкупались,
долго ждали Василия с его "ММ". Он отоварился где-то возле столовой ЧАЭС
ящиком минеральной воды, которую мы выхлебали почти в момент. Радиация
изводит жаждой, пить хочется без остановки, как в те далекие детские дни
летнего футбола, когда ты пьешь и пьешь холодную воду из-под крана в
школьном подвале - и не можешь оторваться...
К моему прискорбию, у меня увели сапоги из шкафа.
Положение исправил дежурный дозер на АБК. Пожалев новичка, он жестом
фокусника достал из одного из шкафов пару новых офицерских ботинок - рант,
наборной каблук, все чин чином... "Я собi ще дiстану", - великодушно сказал
он.
Ботинки смотрелись слегка кичливо в паре с моими галифеобразными
брюками. Ходырев сказал, что в этой паре я похожу на Паниковского, поэтому
по приезду в бригаду Василий снабдил меня "от щирого серця" слегка
поношенной парой брюк прямого, "дляботиночного" покроя. Я проходил в них до
конца своего срока. Равно как и в ботинках, приобретенных в первую ходку.
Опыт учит. С той поры я оставлял их в кабине машины, имея также
подменную обувь, чтобы дотопать до АБК. Схема сложная, но по крайней мере,
гарантирующая меньше шансов нацеплять лишних рентгенов на повседневную
обувь.
На обратном пути обычно сволочное, по определению Василия, молдаванское
КПП неожиданно смилостивилось и выпустило нас из зоны, закрыв глаза на
гадючую засвеченную ММ 00-02.
Сашу не пилили за происшедшее. Более того, особист бригады предложил
Саше "заложить" заказчика, написать докладную о случившемся. Я не
сомневался, что он откажется.
Утром следующего дня, когда я во сне вновь и вновь заглядывал в
разверзнутое нутро реактора, и насвистывающий сварщик заваривал его
газосваркой, а потом пил спец-молоко, утирая пот со лба, А. И. Ходырев убыл
из расположения.
"Втома нападає..."
Проснувшись, я обнаружил рядом на табуретке блок "Честерфилда" и клочок
бумаги, на котором Ходырев крупно написал:
"БЕРЕГИ ЗДОРОВЬЕ!"
5 августа 1986 г.
С. Ораное, ХХ бригада химзащиты
"...Для вручения высокой награды в бригаду прибыла делегация ЦК
Компартии Украины. Воины-химики торжественно поклялись, что будут с честью
нести знамя Родины, продолжая своим каждодневным ударным трудом вносить
весомую лепту в ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Торжественным маршем прошли по плацу колонны батальонов химразведки,
спецобработки и других подразделений бригады, многие из которых сразу же
отправились на выполнение правительственного задания на ЧАЭС..."
Из газеты "За нашу Советскую Родину", август 1986 г.
- Добрейшее утро, сэр, - я церемонно отвешиваю поклон.
- Как почивали, сэр? - отвечает Андрей, он же Дрюня, галантно повязывая
вафельное полотенце на шее. Вместо сапог он обут в кеды; бушлат накинут
прямо на голый торс. Его глаза за толстыми затемненными линзами очков едва
расклеены - достает открывшаяся язва желудка и бессонница.
- Спасибо, сэр, нехило. Дворецкий, скотина эдакая, повечеру опять
надрался и забыл выгулять собак...
Мы чинно направляемся к умывальнику.
Человека, не искушенного в армейском быту, в лагерной действительности
всегда поражает обилие зеленого цвета всех оттенков - палатки, деловито
снующие войсковые, одетые в полевую форму, техника, плюс к этому лес на
заднем плане, трава...
Умывальник сподоблен без премудростей. К цистерне, снятой с АРСа,
приделаны трубы-отводы с кранами над деревянными лоханками-стоками. По
шестнадцать штук с каждой стороны. По энному количеству умывающихся душ на
каженный, извините, сосок. Типичный армейский бытовой уклад. От стоячих луж
под стоками пахнет смесью туалетного мыла и зубной пасты - запах, глубоко
укоренившийся в памяти еще со времен пионер-лагерей. Скоро линейка, доклады
старшему пионервожатому... Скептицизм ест глаза вместе с хлоркой. Медики
здесь явно перестраховываются, опасаясь инфекций.
Я бреюсь, с сожалением обозревая в кусочке зеркала, закрепленного в
опорном стобе, вздувшиеся струпья солнечных ожогов на ушах. Не лучше обстоит
дело и с шеей.
Идет пятый день моего Чернобыля.
Мысль о моей гражданской жизни, институт, химия не вызывают ничего,
кроме тупого недоумения. Я стараюсь пореже смотреть на маленькую фотографию
Лоры, спрятанную в кошельке. Слишком много эмоций связано с этим фото.
Армейское искусство нивелирования индивидуальностей берет свое. Я вновь
постиг секрет мастерства подшивания свежего подворотничка, а также лытания
(укрывания) от начальства и отдания чести в движении. Я легко вспомнил
традиционные армейские шутки-прибаутки типа: "Вы в карауле или кто? Вы
часовой или где?", "Эй, вы трое, идите оба сюда, я тебе говорю!", и так
далее. Вся эта нехитрая армейская лавочка для запасников-переростков все
больше напоминала мне послевузовские сборы, для которых у каждого из нас,
носителей синего диплома, "есть в сердце уголок".
Я тщательно намыливаю щеки во второй раз.
Дрюня теряет терпение.
- Я пошел есть. Сегодня праздник у девчат, сегодня будут сырки.
- Угум, - отвечаю я. - Надеюсь, имеются в виду не завонявшиеся носки.
Надкуси парочку для меня, а то снова не достанется...
Черт с ними, с сырками. Мне спешить некуда.
По непонятным причинам, отцы-командиры держат меня на приколе. На
станцию не отправляют, но зато уже дважды за четыре дня сделали меня
дежурным по батальону. Совершенно дурацкая и кабальная миссия, как
единогласно порешили мы с Дрюней и лейтенантом Серегой Ивановым, помначштаба
разведбата. Дискуссия имела место вчера вечером все в той же штабной
палатке, Серегиной вотчине.
- В общем, так, - пояснял тезка-Иванов, - разведроты своих офицеров
посылать на станцию не будут. Им и так не хватает народу на разведку. Ни
водителей, ни командиров экипажа, свежих, с замены, не было почти неделю.
Те, у кого доза выбрана или близка к выборке, ехать не могут. Остаются
такие, как ты и Игорь, пришей-пристебайщики из придаточных взводов, а вас не
так много, человека четыре-пять... Минус Игорь, завязан на прачечной. Из
всех оставшихся ты - свежачок. Вот и прикинь, по идее тебя уже должны были
запрячь по самые... сам знаешь. Твое время на подходе, пошлют, никуда не
денешься...
Я согласен.
Но торчать в бригаде невмоготу. Первая ходка вспоминается уже почти как
нечто киношное, случившееся не со мной. Напряжение, риск, азарт, явственно
ощущаемые на станции, здесь, в бригаде, неосязаемы. Зато вполне реальны
построения, прохождения с песней, суматошные приготовления к приезду высокой
правительственной делегации - покраска всего, что красится, помывка всего,
что моется... Если посмотреть со стороны, то жизнь в бригаде кипит. Только
характер этого кипения явно наносной, неестественный, как и все, что связано
в моем воображении со сборами для "партизан" - надо нас чем-то подгрузить,
чтобы без дела не сидели.
Вчера после утреннего построения бригаду гоняли по плацу три раза.
Подготовка к прохождению торжественным маршем пред светлыми очами делегации.
Ходили мы неважно. Нас погнали бы, наверное, еще и еще, но какому-то
бедолаге из 1-го батальона спецобработки стало плохо на щедром утреннем
солнце, и он хлопнулся в обморок, аккуратно раскроив при этом подбородок об
асфальт...
Палатки разведбата разбиты ближе всех к трассе. Это сделано с умыслом,
поскольку из автопарка чаще других выезжает наша техника - разведброники и
борты на станцию. Ответвление, ведущее с трассы в бригаду, разделяет
разведбат и штаб бригады. Из штаба через наш батальон без конца курсируют
"чины", поскольку за нами находится офицерская столовая и четыре офицерских
же туалета на, пардон, одно отхожее место.
История с постройкой индивидуальных гальюнов в бригаде имела
определенные социальные последствия. Я позволю себе слегка развить эту тему.
Публичность отправления естественных потребностей всегда была одним из
наиболее мощных рычагов уничтожения человеческой индивидуальности в нашей
родной армии.
Я перечитал это и подумал, что написал с вывертом, но главное,
правильно. В самом деле, если ты такая цаца, что стесняешься при своем же
товарище погадить, почти что на брудершафт, как же тебе с ним в разведку
идти?! Вот и строили - и сейчас, наверное, строят - сортиры на 10, 20, а то
и 50 посадочных мест. В лучшем случае с перегородками. В худшем, как в
бригаде - просто с прорубленными "очками". Эти самые отверстия во избежание
распространения заразы истово посыпались хлорной известью, что автоматически
сводило концентрацию кислорода к полуобморочному уровню. Поэтому в туалете
особо не задерживались, разве что была, извините, особая нужда. В довершение
ко всему под крышей вдоль прохода были привешены лампочки ватт этак в
двести. Очень радостное мерприятие после заката солнца получалось. Люди
мнимые, с определенными комплексами, да и просто стеснительные испытывали
характерный шок. В один прекрасный день начальство, по-видимому,
застеснялось, и приказало выстроить для себя отдельные кабинки. К ним сразу
же потянулась муравьиная цепочка штабных, к неописуемой досаде наших
разведбатовцев, поскольку конца этим культпоходам не было... В батальоне еще
до меня был выработан своего рода "флотский шик" - пренебрежение к форме,
своеобразный немой протест против закоснелости начальства, не желающего
считаться со спецификой нашей жизни и работы и упрямо старающегося загнать
нас в рамки рутинных войсковых сборов. Мой начальник Игорь, например,
пользуясь тем, что он ежедневно вывозил команду на прачечную, по приезду со
станции ходил по батальону в белом костюме, шапочке и бахилах оператора
машзала. Разведка, та вообще старалась по возвращению с задания сразу же
сбросить форму. Часто можно было видеть на офицерах странное сочетание
армейских брюк и домашних тапочек без задников, или футболки "Сочи-85" с
белыми штанами оператора. На то она и разведка, чтобы манкировать
правилами...
Лафа закончилась после разрезания красной ленточки на новых гальюнах.
Частые хождения посторонних начальников через наш батальон привели к
неминуемому итогу. Какому-то чину из штаба, может быть, даже самому
комбригу, не приглянулись тапочки на ногах торопливо козырнувшего ему
разведчика. Разнос был спорым.
На вечерней летучке комбат, с багровым от злости лицом, прогудел:
- Шоб ни одного заср...ца без формы снаружи палаток я не видел! Не
армия, а пансионат, туда вас растуда... Б...дей скоро водить станут!
Мы переглянулись. Кто-то тихо скзал:
- Было бы клево...
...Торжественный день вручения бригаде Почетного Знамени ЦК КПУ
приближался с неумолимостью тайфуна. Как всегда в таких ситуациях,
начальство серьезно дрейфило, и старалось всеми способами успокоить себя,
раздавая полубезумные наряды и задания по наведению порядка. Те, кто ходил в
разведку или на станцию, естественно, от этого дурдома освобождались.
Доставалось тем, кто "сидел". Например, мне. После завтрака я с двумя
солдатами был занаряжен нарезать дерн в лесу и накрывать им "периметр
палаток", как выразился комбат. Логика в этом была, поскольку пыль
бесперестанно кочевала по территории бригады, не улучшая радиационного фона.
Хотя начальство, отдавшее приказ, наверняка руководствовалось соображениями
эстетики, а не радиационной защиты.
Пока бойцы неспешно дефилировали с носилками туда-обратно, я резал
лопатой жирный дерн на опушке леса и уныло упражнялся в математике.
Среднепринятый фон в расположении бригады - 30 миллирентген в час. Это
учитывается при вычислении общенакопленной дозы для каждого из нас. Значит,
для того, чтобы набрать положенные 25 рентген, сидючи в бригаде, мне
потребуется (за вычетом 1,75 рентген, начисленных в первую ходку) ровно 775
дней...
Я сбросил куртку, оставшись в майке. Даже в тени деревьев жара не дает
покоя. Дрюня авторитетно заявил, что за последние три недели в
30-километровой зоне не упало ни капли дождя: Госгидромет распыляет с
самолетов раствор иодида серебра, предотвращая формирование дождевых
облаков. Звучит красиво, но я все-таки сомневаюсь в эффективности. Реалии же
остаются реалиями. Сильные проливные дожди могут привести к резкому подъему
уровня подпочвенных вод, которые в Полесье и без того очень близки к
поверхности. Как следствие, радионуклиды, осевшие на почве и смытые дождями,
могут прорваться в Припять и Днепр, а там и в Черное море...
Мои носильщики принесли бутылку минеральной воды. Теплая, соленющая
"Миргородская" все же кое-как утоляет жажду. Обед не за горами. Я ловлю себя
на том, что мыслю категориями отбывающего срок: "А в зоне сейчас ужин,
макароны дают!"... Тошно.
Видя мое настроение, бойцы тоже не рвут пупы. Мы проковырялись до
обеда, не спеша поели. В таком же вялом темпе продолжили после обеда и, к
моему удивлению, закончили отбортовку до пяти вечера - у меня была еще масса
времени до ужина, и я пошел в автолавку.
Приезд автолавки был одним из немногих развлечений, доступных
брату-партизану в те дни. Ассортимент вещей и продуктов в ней не поддавался
нормальной логике и уже поэтому заслуживал досконального изучения.
Напрашивались аналогии с коробейниками, а также с европейцами в процессе
оживленного натурального обмена с папуасами. Наверное, какой-то высокий
военторговский начальник сжалился над нами, присылая дефицитный даже на
гражданке товар: халву и соки, конфеты и китайские фонарики (последние были
очень в ходу, поскольку свет после захода солнца периодически отрубался, и
тогда в бригаде властвовала чернильная темнота), импортные лезвия и сигареты
- последние были особенно востребованы, поскольку к нам попадали практически
все болгарские, включая БТ, и даже "Честерфилд", подаренный мне Сашей.
"Пепси-кола" тоже привозилась, но в ограниченных количествах, и ее разбирали
в момент.
Прикупив батареек к фонарику, я иду ужинать.
По пути с легким флером грусти обозреваю РАСТ за колючкой автопарка,
покоящийся на спущенных шинах. Наивно было предполагать, что кто-то будет
использовать принципы и технику расчета доз прямого ядерного удара для
прогнозирования радиационных полей, образованных выпадением радиоактивных
осадков после взрыва станции. Пятнистость и полосатость - две функции,
присущие этим полям. "Як та пантэра", говорили на ЧАЭС.
Ужин был украшен дискуссией о том, светятся ли ночью сильно
радиоактивные куски ТВЭЛов на крыше третьего реактора или нет. Мнения
разделились, и отсутствие мяса в меню ужина отошло на задний план. Дрюня,
приехав с маршрута, рассказал, что на Янове, железнодорожной станции, на
запасных путях стоит самый обычный с виду грузовой вагон. На его стенке есть
пятно размером с два-три квадратных метра, которое стабильно "светит" 50
рентген в час, хоть дозиметры на нем поверяй...
Мы успели перекурить до вечерней оперативки, на которой комбат
обыденным голосом сообщил, что завтра я с командой в десять человек еду на
"объект Пикалова".
Звучало таинственно и грозно.
Я уснул под слаженный храп РАСТовцев, которых я пока не успел толком
узнать; они ежедневно упирались на санпропускнике ЧАЭС, приезжая уже в
потемках, к самому ужину. Игорь сказал, что большинство из них - донбасские
шахтеры. Судя по храпу, шахтари обладали легкими солидного объема.
6 августа 1986 г.
ЧАЭС, 2-я ходка
"...Работы по очистке территории проводили круглосуточно сменными
экипажами общей численностью до 6 тыс. человек... В целях снижения уровня
радиоактивного загрязнения почвы был осуществлен сбор фрагментов ядерного
топлива... ...а на территории промплощадки - снятие слоя загрязненного
грунта, засыпка территории щебнем и ее бетонирование. ...Толщина покрытия
составляла в отдельных местах до 8 м. Территория, вплотную прилегающая к
4-му энергоблоку, была засыпана щебнем, песком, сухой бетонной смесью, были
также выставлены объемные опалубочные блоки... По состоянию на 10 августа
1986г. было ...вывезено 25 тыс.куб.м грунта, территория площадью 187
тыс.кв.м покрыта железобетонными плитами."
Из официального сайта, посвященного закрытию ЧАЭС
...За высокими, толстыми стеклами "отсидки" видна серая бетонная стена
"тройки", третьего энергоблока. Рядом с ней, местами совсем вплотную,
навороченные бульдозерами кучи грунта, вперемежку с кусками бетона,
пронизанного арматурой, и прочим мусором. Сюда сгребали срезанную с
территории промплощадки землю и все, что на ней находилось, включая куски
разрушенного корпуса взорвавшегося реактора и части его "начинки".
останкинской башней вздымается громадная бетонная труба. Солнце периодически
показывается из-за зданий. Я обнаруживаю, что не могу смотреть не то чтобы
на солнце, но даже в его сторону - глаза моментально начинают слезиться.
(Я пойму позже, что это - один из нескольких выверенных практикой
индикаторов воздействия радиации на организм. Обычно такая реакция наступает
на небольших фонах).
Повернув за 2-й блок, мы упираемся в многоэтажный куб АБК-2.
Ходырев командует:
- Одеть пропитку, собраться в вестибюле через десять минут.
Мы бегом поднимаемся на 5-й этаж, закрепленный за нашей бригадой.
Тяжелый запах уставшего мужицкого тела бьет в нос. К нему примешиваются
резковатые запахи дезинфекции, ненадеванного текстиля, табачный дым.
На этаже - столпотворение. Ходырев терпеливо приостанавливается, ведя
меня за собой, пробиваясь куда-то в сторону окон. Там - металлические шкафы
в два уровня, рядом - скамейки. Шум бегущей воды, пар, сырость дают знать о
близости душевой.
Саша находит два свободных шкафа пососедству. В в них висит одежда, в
которой я сразу узнал одиозное "импрегнированное обмундирование". Эта пошлая
разработка какого-то сталинского еще НИИ долгое время была на вооружении
армии как патентованное средство для защиты от ОМП - мы буквально плавились
в нем на послеинститутских сборах, потому что воздуха оно не пропускало
совсем... Его можно учуять по странно-сладковатому запаху пропитывающего
состава, но в здешней крепкой смеси он практически неуловим.
- Одевай, - говорит Ходырев. - Не забудь рубаху под низ, иначе кожа
будет зудеть.
Я вижу, как голый мужик, выйдя из душевой, извлекает из полиэтиленовых
мешков у стены трусы, рубаху и носки, похоже, новые... Саша кивает мне на
мешки:
- Кое-что простирано в станционной прачечной, там, где наши РАСТовцы
работают с Игорем, но в основном все новое. Одевайся. После смены сбросишь
все использованное на расфасовку, вон там, - он показывает на несколько
мешков с желтыми ярлыками у входа. - Оставь свои сапоги в шкафу, не надо их
пылить лишний раз... В том углу стоит мешок с кирзой - она
пользованая-перепользованая, но дозеры ее проверяют регулярно, должна быть
"чистая". Одень две пары носок, возьми сапоги на размер больше, будет легче
ногам. Поторопись...
Сам он уже одет. Пропитка, дополненная полотняным шлемом, на манер
монтажного, прикрывающим голову и шею, сильно меняет его вид. Я стараюсь
привыкнуть к несгибаемости гимнастерки и галифе, щедро пропитанных
спец-составом. Пока получается плохо.
В вестибюле по-прежнему толкучка. Бойцы ждут нас, сгрудившись у
лестницы, подальше от окон. Узнать их в спецухе почти невозможно, тем более,
что видел-то я их всего несколько минут в курилке перед отправкой.
Ориентируюсь по дозеру: синяя изолента на приборе у Звягинцева заметна
издалека.
Ходырев пересчитывает людей, дает команду на выход.
Мы двигаемся в темпе. Солнце моментально пропекает спину, голова преет
в дурацком шлеме. Но я понимаю: это тот самый вариант, когда пар костей не
ломит...
Пробегаем под какой-то эстакадой. Воспользовавшись тем, что нахожусь в
ее тени, оборачиваюсь назад и задираю голову. Вот она, та самая полосатая
труба на разделе 3-го и 4-го блоков. Ее пугающая близость резко усиливает
потоотделение. Страхом это назвать, наверное, можно, но добавляется еще
что-то необычное, как пузырьки кессонной болезни, вскипающие в крови...
Лихорадочное возбуждение... Вата в ногах...
Ходырев тянет меня за рукав:
- Чего ты уставился, погнали... - Он выдергивает меня на солнце, и я
жмурюсь, как вурдалак, от резкой боли в глазах.
- Не пялься зря! - Отфыркиваясь под лепестком, Саша наставляет меня на
ходу:
- Будет время, раздобудь где-нибудь очки... Сетчатка глаза может
повредиться легче легкого, мне гражданские из Курчатовского института
говорили. Бета-частицы удержатся даже пластмассой, поэтому любые очки
сойдут. Звягинцев, не туда! Вправо, вдоль той стенки, и бегом, бегом! - Он
бросает меня и кидается догонять команду, которая, сгрудившись вокруг
дозера, ушла вперед.
Я бегу за ними, хлябая сапогами; моим легким явно не по пути с
лепестком-респиратором...
Следуют несколько минут гонки под палящим солнцем по местности, с
которой словно гигантским скальпелем содрали шкуру-землю. Ее начинка в виде,
выкорчеванных, хаотически спутанных и брошенных как попало трубопроводов и
кабелей мешает бежать по прямой, и мы мчимся зигзагами, словно под
обстрелом.
Небольшое (двухэтажное?) здание. Стеклянный коридор ведет из него
куда-то в другое здание по соседству. Мы в изнеможении опускаемся на
ступеньки, ведущие наверх. Звягинцев щелкает дэпэшкой:
- Двадцать миллирентген...
Сдергиваются ненавистные респираторы, трясущиеся руки вытаскивают
сигареты. Ходырев спрашивает дозера:
- Сколько было по максимуму, пока бежали?
- Пять рентген...
- Семечки, ребята! Накопили не больше пол-рентгена на нос, а были почти
под самой "четверкой", - Саша явно старается ободрить бойцов. - Психовать
нечего, работать будем по-умному, я ручаюсь, больше установленных двух
рентген никто не получит...
Я тихо спрашиваю:
- Ты уверен, что мы пришли, куда надо? - И тут же жалею об этом. Не
глядя мне в глаза, Ходырев говорит:
- Это здание - управление строительством ЧАЭС. Начальник - Кизима
Валерий Трофимович, его кабинет - в том крыле. В кабинете на полу куча
визиток с его координатами, возьми одну на сувенир...
Помолчав, он продолжает:
- Если заказчик не придет через двадцать минут, двигаем назад.
Команда облегченно выдохнула.
Мне неловко. Ухожу в застекленный переход, прикуриваю сигарету. Сердце
не успокаивается. Адреналин с готовностью отзывается на сигналы
перевозбужденного мозга, радостно бухая в артериях.
На полу возле окна лежит дохлая бабочка. Потом еще одна, еще, и еще...
Целый сонм - не меньше сотни - маленьких желтых капустниц, захваченных
врасплох непонятной смертью, нахожу я на подоконнике. Неужели от радиации? А
говорят, насекомые ей не подвластны...
Я поднимаю глаза.
Мертвые бабочки на подоконнике отражаются в стекле, сквозь которое я
гляжу прямо на распанаханное нутро 4-го блока.
Все, что я видел до этого момента на станции, выглядело неповрежденным,
пусть даже заброшенно-грязным, но целым. Но здесь...
Я до сих пор вижу это во снах, снова и снова.
Здание было натурально разворочено "прицельным бомбометанием" с
воздуха... Торчащие покореженные ребра металлоконструкций, обвешанные
соплями свисающих до земли парашютных строп, которыми связывались гроздья
контейнеров с бором и пучки свинцовых самокруток. Потеки грязи и копоти на
уцелевших стенах. Тонны искрошенных остатков стен и перекрытий на земле и на
крыше прилегающего здания (ВСРО, вспомогательные системы реакторного
отделения - СБ). Полосатая вентиляционная труба на крыше блока, совем рядом
с провалом взорвавшегося реактора, выглядит до несуразности нарядно.
Полное отсутствие людей в поле зрения нервирует. Кажется, что воздух,
до предела наполненный невидимым, неощутимым мощнейшим излучением, исходящим
от разрушенного четвертого блока, вибрируя, искажает воспринимаемое
изображение.
Несколько мгновений я завороженно смотрю на реактор. Пропорции и
значимость происходящего подавляют полностью. Все, что приходит в голову для
описания моих ощущений в тот момент, звучит пошло.
Потом я вижу поразительную картину.
На расстоянии нескольких сотен, а может, и десятков метров по прямой от
разрушенного реактора, на открытом, незащищенном ничем пространстве, работал
сварщик.
Искры газосварки фонтанами брызгали в стороны. Он работал сноровисто,
методично, профессионально. Периодически поднимая щиток, проверяя качество.
Мне даже показалось, что он насвистывал.
Вовиковы стихи всплывают неожиданно: "Сварщик зварює метал..."
За его спиной, кашляя тысячами рентген, грозно возвышался радиоактивный
монстр. Но - наверняка зная, на что шел, что его ожидает - сварщик тем не
менее спокойно делал свое дело.
И совсем неожиданно, глядя на него, я тоже успокоился.
Впервые за сегодняшний день я загнал свой адреналин в угол.
...Я подобрал визитку В. Т. Кизимы в том кабинете. Так же, как и в
Припяти, все в нем кричало о скоротечной, драматической эвакуации. Хозяин
оставил все как есть, может, поздним вечером, накануне того утра, когда ему
сказали: туда больше нельзя. Открытая папка с докладом на столе, стопки
документов, коммутатор, телефоны, карты, чертежи, мебель - все было просто
оставлено. Надолго, если не навсегда.
Визитка была моим талисманом в течение последующих сорока дней моего
Чернобыля.
Заказчик так и не пришел. Мы вернулись на размывку в АБК-2, выкупались,
долго ждали Василия с его "ММ". Он отоварился где-то возле столовой ЧАЭС
ящиком минеральной воды, которую мы выхлебали почти в момент. Радиация
изводит жаждой, пить хочется без остановки, как в те далекие детские дни
летнего футбола, когда ты пьешь и пьешь холодную воду из-под крана в
школьном подвале - и не можешь оторваться...
К моему прискорбию, у меня увели сапоги из шкафа.
Положение исправил дежурный дозер на АБК. Пожалев новичка, он жестом
фокусника достал из одного из шкафов пару новых офицерских ботинок - рант,
наборной каблук, все чин чином... "Я собi ще дiстану", - великодушно сказал
он.
Ботинки смотрелись слегка кичливо в паре с моими галифеобразными
брюками. Ходырев сказал, что в этой паре я похожу на Паниковского, поэтому
по приезду в бригаду Василий снабдил меня "от щирого серця" слегка
поношенной парой брюк прямого, "дляботиночного" покроя. Я проходил в них до
конца своего срока. Равно как и в ботинках, приобретенных в первую ходку.
Опыт учит. С той поры я оставлял их в кабине машины, имея также
подменную обувь, чтобы дотопать до АБК. Схема сложная, но по крайней мере,
гарантирующая меньше шансов нацеплять лишних рентгенов на повседневную
обувь.
На обратном пути обычно сволочное, по определению Василия, молдаванское
КПП неожиданно смилостивилось и выпустило нас из зоны, закрыв глаза на
гадючую засвеченную ММ 00-02.
Сашу не пилили за происшедшее. Более того, особист бригады предложил
Саше "заложить" заказчика, написать докладную о случившемся. Я не
сомневался, что он откажется.
Утром следующего дня, когда я во сне вновь и вновь заглядывал в
разверзнутое нутро реактора, и насвистывающий сварщик заваривал его
газосваркой, а потом пил спец-молоко, утирая пот со лба, А. И. Ходырев убыл
из расположения.
"Втома нападає..."
Проснувшись, я обнаружил рядом на табуретке блок "Честерфилда" и клочок
бумаги, на котором Ходырев крупно написал:
"БЕРЕГИ ЗДОРОВЬЕ!"
5 августа 1986 г.
С. Ораное, ХХ бригада химзащиты
"...Для вручения высокой награды в бригаду прибыла делегация ЦК
Компартии Украины. Воины-химики торжественно поклялись, что будут с честью
нести знамя Родины, продолжая своим каждодневным ударным трудом вносить
весомую лепту в ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Торжественным маршем прошли по плацу колонны батальонов химразведки,
спецобработки и других подразделений бригады, многие из которых сразу же
отправились на выполнение правительственного задания на ЧАЭС..."
Из газеты "За нашу Советскую Родину", август 1986 г.
- Добрейшее утро, сэр, - я церемонно отвешиваю поклон.
- Как почивали, сэр? - отвечает Андрей, он же Дрюня, галантно повязывая
вафельное полотенце на шее. Вместо сапог он обут в кеды; бушлат накинут
прямо на голый торс. Его глаза за толстыми затемненными линзами очков едва
расклеены - достает открывшаяся язва желудка и бессонница.
- Спасибо, сэр, нехило. Дворецкий, скотина эдакая, повечеру опять
надрался и забыл выгулять собак...
Мы чинно направляемся к умывальнику.
Человека, не искушенного в армейском быту, в лагерной действительности
всегда поражает обилие зеленого цвета всех оттенков - палатки, деловито
снующие войсковые, одетые в полевую форму, техника, плюс к этому лес на
заднем плане, трава...
Умывальник сподоблен без премудростей. К цистерне, снятой с АРСа,
приделаны трубы-отводы с кранами над деревянными лоханками-стоками. По
шестнадцать штук с каждой стороны. По энному количеству умывающихся душ на
каженный, извините, сосок. Типичный армейский бытовой уклад. От стоячих луж
под стоками пахнет смесью туалетного мыла и зубной пасты - запах, глубоко
укоренившийся в памяти еще со времен пионер-лагерей. Скоро линейка, доклады
старшему пионервожатому... Скептицизм ест глаза вместе с хлоркой. Медики
здесь явно перестраховываются, опасаясь инфекций.
Я бреюсь, с сожалением обозревая в кусочке зеркала, закрепленного в
опорном стобе, вздувшиеся струпья солнечных ожогов на ушах. Не лучше обстоит
дело и с шеей.
Идет пятый день моего Чернобыля.
Мысль о моей гражданской жизни, институт, химия не вызывают ничего,
кроме тупого недоумения. Я стараюсь пореже смотреть на маленькую фотографию
Лоры, спрятанную в кошельке. Слишком много эмоций связано с этим фото.
Армейское искусство нивелирования индивидуальностей берет свое. Я вновь
постиг секрет мастерства подшивания свежего подворотничка, а также лытания
(укрывания) от начальства и отдания чести в движении. Я легко вспомнил
традиционные армейские шутки-прибаутки типа: "Вы в карауле или кто? Вы
часовой или где?", "Эй, вы трое, идите оба сюда, я тебе говорю!", и так
далее. Вся эта нехитрая армейская лавочка для запасников-переростков все
больше напоминала мне послевузовские сборы, для которых у каждого из нас,
носителей синего диплома, "есть в сердце уголок".
Я тщательно намыливаю щеки во второй раз.
Дрюня теряет терпение.
- Я пошел есть. Сегодня праздник у девчат, сегодня будут сырки.
- Угум, - отвечаю я. - Надеюсь, имеются в виду не завонявшиеся носки.
Надкуси парочку для меня, а то снова не достанется...
Черт с ними, с сырками. Мне спешить некуда.
По непонятным причинам, отцы-командиры держат меня на приколе. На
станцию не отправляют, но зато уже дважды за четыре дня сделали меня
дежурным по батальону. Совершенно дурацкая и кабальная миссия, как
единогласно порешили мы с Дрюней и лейтенантом Серегой Ивановым, помначштаба
разведбата. Дискуссия имела место вчера вечером все в той же штабной
палатке, Серегиной вотчине.
- В общем, так, - пояснял тезка-Иванов, - разведроты своих офицеров
посылать на станцию не будут. Им и так не хватает народу на разведку. Ни
водителей, ни командиров экипажа, свежих, с замены, не было почти неделю.
Те, у кого доза выбрана или близка к выборке, ехать не могут. Остаются
такие, как ты и Игорь, пришей-пристебайщики из придаточных взводов, а вас не
так много, человека четыре-пять... Минус Игорь, завязан на прачечной. Из
всех оставшихся ты - свежачок. Вот и прикинь, по идее тебя уже должны были
запрячь по самые... сам знаешь. Твое время на подходе, пошлют, никуда не
денешься...
Я согласен.
Но торчать в бригаде невмоготу. Первая ходка вспоминается уже почти как
нечто киношное, случившееся не со мной. Напряжение, риск, азарт, явственно
ощущаемые на станции, здесь, в бригаде, неосязаемы. Зато вполне реальны
построения, прохождения с песней, суматошные приготовления к приезду высокой
правительственной делегации - покраска всего, что красится, помывка всего,
что моется... Если посмотреть со стороны, то жизнь в бригаде кипит. Только
характер этого кипения явно наносной, неестественный, как и все, что связано
в моем воображении со сборами для "партизан" - надо нас чем-то подгрузить,
чтобы без дела не сидели.
Вчера после утреннего построения бригаду гоняли по плацу три раза.
Подготовка к прохождению торжественным маршем пред светлыми очами делегации.
Ходили мы неважно. Нас погнали бы, наверное, еще и еще, но какому-то
бедолаге из 1-го батальона спецобработки стало плохо на щедром утреннем
солнце, и он хлопнулся в обморок, аккуратно раскроив при этом подбородок об
асфальт...
Палатки разведбата разбиты ближе всех к трассе. Это сделано с умыслом,
поскольку из автопарка чаще других выезжает наша техника - разведброники и
борты на станцию. Ответвление, ведущее с трассы в бригаду, разделяет
разведбат и штаб бригады. Из штаба через наш батальон без конца курсируют
"чины", поскольку за нами находится офицерская столовая и четыре офицерских
же туалета на, пардон, одно отхожее место.
История с постройкой индивидуальных гальюнов в бригаде имела
определенные социальные последствия. Я позволю себе слегка развить эту тему.
Публичность отправления естественных потребностей всегда была одним из
наиболее мощных рычагов уничтожения человеческой индивидуальности в нашей
родной армии.
Я перечитал это и подумал, что написал с вывертом, но главное,
правильно. В самом деле, если ты такая цаца, что стесняешься при своем же
товарище погадить, почти что на брудершафт, как же тебе с ним в разведку
идти?! Вот и строили - и сейчас, наверное, строят - сортиры на 10, 20, а то
и 50 посадочных мест. В лучшем случае с перегородками. В худшем, как в
бригаде - просто с прорубленными "очками". Эти самые отверстия во избежание
распространения заразы истово посыпались хлорной известью, что автоматически
сводило концентрацию кислорода к полуобморочному уровню. Поэтому в туалете
особо не задерживались, разве что была, извините, особая нужда. В довершение
ко всему под крышей вдоль прохода были привешены лампочки ватт этак в
двести. Очень радостное мерприятие после заката солнца получалось. Люди
мнимые, с определенными комплексами, да и просто стеснительные испытывали
характерный шок. В один прекрасный день начальство, по-видимому,
застеснялось, и приказало выстроить для себя отдельные кабинки. К ним сразу
же потянулась муравьиная цепочка штабных, к неописуемой досаде наших
разведбатовцев, поскольку конца этим культпоходам не было... В батальоне еще
до меня был выработан своего рода "флотский шик" - пренебрежение к форме,
своеобразный немой протест против закоснелости начальства, не желающего
считаться со спецификой нашей жизни и работы и упрямо старающегося загнать
нас в рамки рутинных войсковых сборов. Мой начальник Игорь, например,
пользуясь тем, что он ежедневно вывозил команду на прачечную, по приезду со
станции ходил по батальону в белом костюме, шапочке и бахилах оператора
машзала. Разведка, та вообще старалась по возвращению с задания сразу же
сбросить форму. Часто можно было видеть на офицерах странное сочетание
армейских брюк и домашних тапочек без задников, или футболки "Сочи-85" с
белыми штанами оператора. На то она и разведка, чтобы манкировать
правилами...
Лафа закончилась после разрезания красной ленточки на новых гальюнах.
Частые хождения посторонних начальников через наш батальон привели к
неминуемому итогу. Какому-то чину из штаба, может быть, даже самому
комбригу, не приглянулись тапочки на ногах торопливо козырнувшего ему
разведчика. Разнос был спорым.
На вечерней летучке комбат, с багровым от злости лицом, прогудел:
- Шоб ни одного заср...ца без формы снаружи палаток я не видел! Не
армия, а пансионат, туда вас растуда... Б...дей скоро водить станут!
Мы переглянулись. Кто-то тихо скзал:
- Было бы клево...
...Торжественный день вручения бригаде Почетного Знамени ЦК КПУ
приближался с неумолимостью тайфуна. Как всегда в таких ситуациях,
начальство серьезно дрейфило, и старалось всеми способами успокоить себя,
раздавая полубезумные наряды и задания по наведению порядка. Те, кто ходил в
разведку или на станцию, естественно, от этого дурдома освобождались.
Доставалось тем, кто "сидел". Например, мне. После завтрака я с двумя
солдатами был занаряжен нарезать дерн в лесу и накрывать им "периметр
палаток", как выразился комбат. Логика в этом была, поскольку пыль
бесперестанно кочевала по территории бригады, не улучшая радиационного фона.
Хотя начальство, отдавшее приказ, наверняка руководствовалось соображениями
эстетики, а не радиационной защиты.
Пока бойцы неспешно дефилировали с носилками туда-обратно, я резал
лопатой жирный дерн на опушке леса и уныло упражнялся в математике.
Среднепринятый фон в расположении бригады - 30 миллирентген в час. Это
учитывается при вычислении общенакопленной дозы для каждого из нас. Значит,
для того, чтобы набрать положенные 25 рентген, сидючи в бригаде, мне
потребуется (за вычетом 1,75 рентген, начисленных в первую ходку) ровно 775
дней...
Я сбросил куртку, оставшись в майке. Даже в тени деревьев жара не дает
покоя. Дрюня авторитетно заявил, что за последние три недели в
30-километровой зоне не упало ни капли дождя: Госгидромет распыляет с
самолетов раствор иодида серебра, предотвращая формирование дождевых
облаков. Звучит красиво, но я все-таки сомневаюсь в эффективности. Реалии же
остаются реалиями. Сильные проливные дожди могут привести к резкому подъему
уровня подпочвенных вод, которые в Полесье и без того очень близки к
поверхности. Как следствие, радионуклиды, осевшие на почве и смытые дождями,
могут прорваться в Припять и Днепр, а там и в Черное море...
Мои носильщики принесли бутылку минеральной воды. Теплая, соленющая
"Миргородская" все же кое-как утоляет жажду. Обед не за горами. Я ловлю себя
на том, что мыслю категориями отбывающего срок: "А в зоне сейчас ужин,
макароны дают!"... Тошно.
Видя мое настроение, бойцы тоже не рвут пупы. Мы проковырялись до
обеда, не спеша поели. В таком же вялом темпе продолжили после обеда и, к
моему удивлению, закончили отбортовку до пяти вечера - у меня была еще масса
времени до ужина, и я пошел в автолавку.
Приезд автолавки был одним из немногих развлечений, доступных
брату-партизану в те дни. Ассортимент вещей и продуктов в ней не поддавался
нормальной логике и уже поэтому заслуживал досконального изучения.
Напрашивались аналогии с коробейниками, а также с европейцами в процессе
оживленного натурального обмена с папуасами. Наверное, какой-то высокий
военторговский начальник сжалился над нами, присылая дефицитный даже на
гражданке товар: халву и соки, конфеты и китайские фонарики (последние были
очень в ходу, поскольку свет после захода солнца периодически отрубался, и
тогда в бригаде властвовала чернильная темнота), импортные лезвия и сигареты
- последние были особенно востребованы, поскольку к нам попадали практически
все болгарские, включая БТ, и даже "Честерфилд", подаренный мне Сашей.
"Пепси-кола" тоже привозилась, но в ограниченных количествах, и ее разбирали
в момент.
Прикупив батареек к фонарику, я иду ужинать.
По пути с легким флером грусти обозреваю РАСТ за колючкой автопарка,
покоящийся на спущенных шинах. Наивно было предполагать, что кто-то будет
использовать принципы и технику расчета доз прямого ядерного удара для
прогнозирования радиационных полей, образованных выпадением радиоактивных
осадков после взрыва станции. Пятнистость и полосатость - две функции,
присущие этим полям. "Як та пантэра", говорили на ЧАЭС.
Ужин был украшен дискуссией о том, светятся ли ночью сильно
радиоактивные куски ТВЭЛов на крыше третьего реактора или нет. Мнения
разделились, и отсутствие мяса в меню ужина отошло на задний план. Дрюня,
приехав с маршрута, рассказал, что на Янове, железнодорожной станции, на
запасных путях стоит самый обычный с виду грузовой вагон. На его стенке есть
пятно размером с два-три квадратных метра, которое стабильно "светит" 50
рентген в час, хоть дозиметры на нем поверяй...
Мы успели перекурить до вечерней оперативки, на которой комбат
обыденным голосом сообщил, что завтра я с командой в десять человек еду на
"объект Пикалова".
Звучало таинственно и грозно.
Я уснул под слаженный храп РАСТовцев, которых я пока не успел толком
узнать; они ежедневно упирались на санпропускнике ЧАЭС, приезжая уже в
потемках, к самому ужину. Игорь сказал, что большинство из них - донбасские
шахтеры. Судя по храпу, шахтари обладали легкими солидного объема.
6 августа 1986 г.
ЧАЭС, 2-я ходка
"...Работы по очистке территории проводили круглосуточно сменными
экипажами общей численностью до 6 тыс. человек... В целях снижения уровня
радиоактивного загрязнения почвы был осуществлен сбор фрагментов ядерного
топлива... ...а на территории промплощадки - снятие слоя загрязненного
грунта, засыпка территории щебнем и ее бетонирование. ...Толщина покрытия
составляла в отдельных местах до 8 м. Территория, вплотную прилегающая к
4-му энергоблоку, была засыпана щебнем, песком, сухой бетонной смесью, были
также выставлены объемные опалубочные блоки... По состоянию на 10 августа
1986г. было ...вывезено 25 тыс.куб.м грунта, территория площадью 187
тыс.кв.м покрыта железобетонными плитами."
Из официального сайта, посвященного закрытию ЧАЭС
...За высокими, толстыми стеклами "отсидки" видна серая бетонная стена
"тройки", третьего энергоблока. Рядом с ней, местами совсем вплотную,
навороченные бульдозерами кучи грунта, вперемежку с кусками бетона,
пронизанного арматурой, и прочим мусором. Сюда сгребали срезанную с
территории промплощадки землю и все, что на ней находилось, включая куски
разрушенного корпуса взорвавшегося реактора и части его "начинки".