Страница:
— Меня не любит твой муж! Впрочем, я не могу его за это упрекать, он сеньор, воин, а я кто-простой суконщик, неприятное напоминание о твоем происхождении, дочь моя. И это чересчур длительное путешествие для меня. Да и климат в горах слишком суров.
— Ну, хорошо, — вздохнула она, — остается один выход: Лоиз, я хочу сказать, мать Агнесса Святой Радегунды предлагает поселиться в ее доме в Таре близ монастыря. Вы там будете…
— …окроплен святой водой, окурен благовониями и замучен молитвами с утра до вечера и с вечера до утра. Госпожа аббатиса сказала мне сегодня утром, что настало время просить об отпущении грехов и о прощении, поскольку мне недолго осталось жить, и что, если я не исправлюсь, монсеньор Сатана будет, насмехаясь, поджидать меня, нагревая свои печи и поворачивая вилы. Большое спасибо! Лучше уж я умру от одиночества в Марсаннэ. По крайней мере, у меня будет вино! Лоиз же посадит меня на хлеб и воду!
В комнату вошла женщина очень маленького роста. Она избавила Катрин от новых попыток к примирению. Катрин с облегчением освободила место у кровати. Бертиль, кормилица Симоны де Совгрен, теперь была сиделкой. Она была хорошо известна в Дижоне. Бертиль принесла мазь, за которой слуга только что бегал в аптеку мэтра Бурийо. Эта мазь должна была облегчить страдания больного, искусанного блохами.
Подойдя к Готрэну, она недоуменно посмотрела на блюдо, где только что лежало запеченное мясо. Кроме ножа, на нем ничего не осталось.
— Вы слишком много едите, Матье Готрэн! — строго заметила она. — Но не то, чтобы нам было жаль еды, но вы сами себе вредите.
Седая грива делала Матье похожим на старого льва. Он бросил исподлобья вызывающий взгляд.
— Я хочу есть. Вам при ваших розовых щечках и упитанности, видимо, незнакомо чувство голода.
— Упитанная?! Сейчас этот невежда скажет, что я толстая..
— Я не скажу ничего подобного, Бертиль, но не упрекайте меня…
Пользуясь случаем, Катрин на цыпочках подошла к двери и вышла из комнаты, позволив старым знакомым спорить сколько угодно. Бертиль стала дядюшкиной сиделкой и их прежние отношения покупательницы и продавца изменились. Видимо, эта старая лиса Матье Готрэн после неудачного приключения с Амандиной почувствовал вкус к женщинам.
Кстати, было совсем несложно заставить его рассказать о своих злоключениях. После первого обеда, когда к нему полностью вернулось сознание, Матье поделился своей страшной историей, воспоминание о которой бесило его и отравляло существование.
Сначала все шло прекрасно. Амандина была предупредительной, даже нежной, внимательной к малейшим прихотям старика. Она ухаживала за ним с заботливостью матери дочери и любовницы одновременно. Как вдруг в один серый, дождливый вечер появился ее брат, и все резко изменилось.
Филиберт вернулся, как утверждал, из Святой Земли. Его состояние было плачевным. Амандина сразу сменила объект своих забот. Матье же, желая доставить eй удовольствие, отнесся к Филиберту с теплотой и сердечностью.
Мало-помалу пришелец освоился. По мере восстановления сил ему требовалось все больше места. В конце концов он стал чуть ли не хозяином лавки «Святого Бонавентуры».
Несмотря на уверения Амандины, объяснявшей тяжелый характер брата перенесенными страданиями, мэтр Готрэн однажды прозрел. Вернувшись как-то за забытой лестницей, он застал свою Амандину в подвале на бочке с за дранной юбкой в обнимку с Филибертом.
На его возмущение они ответили насмешками и издевательствами. После того как Матье пригрозил вышвырнуть обоих на улицу, они бросились на старика, связали, вставили кляп и перенесли в курятник.
— Как только вы подпишете обещание жениться н. мне, — сказала ему Амандина, — вы сможете вернуться в дом.
— Лучше умереть. Шлюха никогда не будет носить моего имени! успел крикнуть Матье, обезумев от гнева.
— Тогда вы умрете! Но это будет долгая смерть, очень долгая, чтобы дать вам время подумать! Вам будут давать только пить. А вы такой гурман, что очень скоро взмолитесь о пощаде…
И мучения Матье Готрэна начались. Амандина давала ему лишь воду, а по утрам — настой белладонны, чтобы oн своими криками не поднял на ноги весь квартал. Каждый и вечер, когда он просыпался, Амандина и Филиберт приносили ему воду и задавали один и тот же вопрос: «Готовы вы жениться?»
Матье всегда отвечал. «Нет», Он ослабел, но воля его оставалась несгибаемой. Пусть лучше он умрет, даже при таких ужасных обстоятельствах, чем женится на девице Ля Верн.
У него не было ни малейших иллюзий на сей счет. Сразу после свадьбы он начал бы чахнуть от неизвестной болезни, которая быстро свела бы его в могилу. Возможно, все было бы еще проще; удар ножа или большая доза яда, как только. Амандина станет госпожой Готрэн, его наследницей.
— Я вам обязан не только жизнью, дорогие мои, — проснувшись, сказал он склонившимся над ним сестрам, — вы мне вернули возможность достойно умереть! Да благословит вас Бог…
Прекрасный новый дом Морелей-Совгрен с окнами, украшенными резными арками, витражами, и черепичной крышей, покрытой глазурью, опирающейся на элегантную балюстраду, был достойным украшением Кузнечной улицы.
Как добрый великан, он приютил обеих сестер, их дядюшку и слуг, дав возможность Катрин прийти в себя, поразмыслить и отдохнуть.
Она воспользовалась этим, чтобы завязать дружбу с белокурой Симоной и осторожно выведать у нее условия содержания короля. Она узнала, что Рене д'Анжу, король Сицилийский и Иерусалимский, находится под стражей в герцогском дворце в Новой башне.
Это было известно всем простым смертным в Дижоне.
Выскользнув из комнаты дяди, графиня де Монсальви прошла к себе и оделась. Несмотря на обещание, Жак де Руссе не зашел к ней после ареста «семьи» Ля Верн. Сейчас было самое время самой выяснить, как проникнуть к пленнику…
Она вышла из дома, не встретив ни души. Симона еще утром уехала осматривать свои владения в Фуасси. Слуги же исчезли как по мановению волшебной палочки. Не видно было даже Готье и Беранже.
Когда Катрин оказалась на улице, ей все стало понятно; люди собрались вокруг позорного столба, где орудовали подручные палача. Сам мэтр не опускался до такой работы — нужно было надеть железный ошейник на шею вора. Но преступник был такой толстый, что ошейник мог его задушить. Старания подручных и гримасы несчастного вызвали у толпы громкий хохот. Беранже и все слуги Симоны были там.
Катрин недовольно окликнула своего пажа.
— Вам нравится этот спектакль, Беранже?
Юноша, покраснев, смотрел на нее ясным взглядом.
— Нет, госпожа Катрин. Но Готье сказал мне ждать его здесь. Больше мне нечем заняться и…
— Понятно. А где же Готье в такой час?
— Я не знаю, слово чести. Мы играли в мяч, как вдруг он заметил какого-то мужчину, спускающегося по улице. Он остановился я сказал: «Иди заканчивай без меня. У меня есть дело поважнее, — и бросился догонять этого человека. Он мне не позволил пойти с ним и приказал ждать, не двигаясь с места. Но, если надо, я пойду с вами…
— Ни к чему. Дождитесь Готье, раз он просил вас об этом. Я же пойду, помолюсь в соседнюю церковь. А ему передайте, что лучше не преследовать неизвестных в незнакомом городе.
Катрин отправилась к церкви Нотр-Дам, задаваясь вопросом, что могло взбрести в голову Готье, если он бросился за первым встречным. Но она была уверена, что, учитывая ловкость и сообразительность юноши, с ним не произойдет ничего дурного. В любом случае ей не нужны были провожатые. Она хотела встретиться со своим другом Руссе с глазу на глаз. Посещение церкви послужило лишь предлогом. Но она все-таки зашла туда на минутку, чтобы избежать обмана. Перед тем как приступить к выполнению священной миссии, ей было необходимо обратиться к Богоматери, перед которой, будучи еще девушкой, она провела столько часов, а став женой бургундского казначея — пролила столько слез!
Она была уверена, что снова почерпнет там силы, а если у алтаря никого нет, то Матерь Божья просветит ее. Катрин не любила молиться в толпе. Ей были необходимы тишина, полумрак и покой пустынного нефа. Тогда ей казалось, что Бог существует лишь для нее одной, душа ее освобождалась от земных забот и устремлялась к одной вечности.
Ей это совершенно не удавалось среди городских кумушек, которые заученно гнусавили гимны и молитвы, думая об ужине для своих мужей…
К счастью, у алтаря, где стояла необычная статуя Богоматери, никого не было. Видно было лишь мерцание свечей. Катрин, взяв свечу, зажгла ее и, преклонив колени, принялась с чувством молиться о спасении пленного короля. Вдруг она заметила, что просит за себя, желая, чтобы все побыстрее закончилось и она смогла бы как можно скорее отправиться в Монсальви.
Ей казалось, что минули годы, столетия, с тех пор как она уехала из дома. На самом деле прошло всего шесть месяцев. Но в разлуке с любимыми время тянется в сто раз медленнее.
Успокоенная молитвой, Катрин, отдав последний поклон, собиралась было выйти из храма, но причитания нищего монаха остановили ее.
— Подайте во имя всех страждущих и вашего спасения, благородная госпожа! Да будьте благословенны на земле и прославлены на Небесах.
Катрин машинально открыла кошелек, как вдруг плаксивый голос сменился радостным шепотом.
— Благословляю судьбу, которая привела сюда самую прекрасную женщину Запада! Небо вернет этому городу процветание, если сюда вернулась госпожа де Брази!
С удивлением посмотрела она на этого человека в черной монашеской рясе с заостренными чертами заросшего лица, на котором особенно выделялись живые светлые глаза.
Из глубины памяти всплыло его имя.
— Брат Жан, — воскликнула она, улыбаясь. — Вы теперь на этой паперти?
Лицо мужчины покраснело от удовольствия.
— Вы так прекрасны, благородная госпожа, и у вас такая хорошая память, я счастлив, что вы меня не забыли.
— А я так рада видеть вас в добром здравии, брат Жан. Впервые она познакомилась с лжемонахом еще до первого замужества. Он был знатоком по части попрошайничества и мошенничества. В тяжелое для Катрин время он со своим другом нищим Барнаби попытался оказать ей большую услугу, в результате чего Барнаби погиб. Катрин не могла этого забыть!
— Вы хотите сказать, — начал было Жан с горькой усмешкой, — что уже давно должны были сгнить мои кости. Да, нелегко выжить в наше время, но мне хочется жить, радоваться синему небу, хорошему вину и красивым девушкам. Но вы не ответили на мой вопрос, прекрасная госпожа: вы вернулись к нам?
Катрин покачала головой:
— Я уже не госпожа де Брази. Я живу далеко, среди овернских гор, а здесь лишь на два дня. Да к тому же, думаю, что монсеньор Филипп меня не помнит…
— Монсеньор Филипп ничего не помнит из времен своей юности! — процедил сквозь зубы монах. — Вы говорите, что он не помнит о вас, но он не вспоминает и о своей столице. Он живет во Фландрии, далеко от нас. И Дижон, такой оживленный и процветающий когда-то, становится захолустьем. Увидев вас, я решил, что вернется старое доброе время, но я ошибся. Теперь нам не остается ничего другого, как служить тюрьмой королю…
Пораженная подобным упреком нищего, Катрин достала из кошелька золотой и сунула его в грязную руку.
— Что вам известно о плененном короле, Жан? Что о нем говорят в городе?
— Никто ничего не знает или знает слишком мало! Говорят, что его охраняют лучше, чем сокровища Святой Часовни, вот и все!
Жан вдруг замолчал. Он внимательно посмотрел на Катрин из-под пыльного капюшона.
— Вы им интересуетесь? выдохнул он. — Зачем? Она колебалась лишь мгновение. Она уже давно знала, что может доверять этому человеку, какой бы черной ни была его душа.
— Я служу королеве Иоланде, его матери. Она очень беспокоится и послала меня узнать, жив ли он, по крайней мере.
— О да, он жив, — усмехнулся Жан. — Если с ним произойдет несчастье, то не по вине де Руссе. Он его хорошо охраняет. Он ведь стоит дорого, говорят, очень дорого. Наш герцог Филипп хочет за него получить достойный выкуп.
Но не исключено, что в любое время может произойти непоправимое.
— Что вы хотите сказать? — спросила Катрин. Жан ответил не сразу. Заметив трех дородных кумушек, он снова принялся просить милостыню своим плаксивым голосом. Дамы прошли, не обратив на него никакого внимания. Он плюнул им вслед и вернулся к разговору с Катрин.
— Уже три или четыре дня, как в таверне Жако остановились странные гости.
— Таверна еще существует?
— Жако располнел, он процветает, добывая сведения для шпионов виконта, это помогает ему выжить.
— Что вам известно об этих гостях?
У них есть деньги. Ведя переговоры с Жако, они часто упоминают Новую башню. У Жако есть кузен, который работает на дворцовой кухне. Я все это узнал от служанки.
— Сколько их?
— Трое. А теперь вам лучше уйти, госпожа Катрин. Сейчас наступит время службы, и народ удивится нашей долгой беседе. Где вы остановились?
— У госпожи де Морель-Совгрен…
— Кормилицы наследника? Прекрасно. Я вас оповещу, если мне удастся еще что-то узнать. Да хранит вас Господь, прекрасная госпожа!
— И вас, брат мой!
Над головой Катрин зазвонили колокола, вспугнув стаю голубей. Народу в церкви прибавилось, и Катрин удалилась, слыша за спиной нудное причитание Жана. Провидение помогло ей встретить этого старого друга и узнать так много ценного.
Загадочные гости подозрительной таверны, которую она слишком хорошо знала, были не кто иные, как люди Вилла-Андрадо и Дворянчика. Остальная часть отряда, видимо, расположилась где-то поблизости.
Ускорив шаг, Катрин обошла герцогский дворец, бросив неодобрительный взгляд на Новую башню. Прямоугольный контур резко выделялся на фоне позолоченных осенью деревьев, выше ее был только золотой шпиль Святой Часовни. Катрин обогнула башню и подошла ко входу во дворец, охраняемому вооруженными до зубов солдатами герцогской гвардии.
Ей пришлось их долго уговаривать, прежде чем один из вооруженных стражников согласился предупредить Жака. Но пройти ей не позволили.
Жан, по всей видимости, был прав: дворец и тюрьма хорошо охраняются!
Катрин осмотрелась. Вход соединял двор Святой Часовни и внутренний дворик дворца, защищенный высокими стенами. Новая башня была совсем рядом. Галерея вела к главному строению дворца. Башня и дворец разительно отличались. Изящные вытянутые резные окна дворца с сияющими стеклами и толстые грубые решетки на редких глазницах башни лишь усиливали это различие.
Туда можно проникнуть только по специальному разрешению, подумала Катрин, пытаясь сосчитать вооруженных людей, тщательно охранявших королевскую тюрьму. Несчастный, должно быть, чувствует себя как в каменном мешке.
Это было одновременно и плохо, и хорошо. Каким бы хитрым ни был Дворянчик, ему было так же сложно добраться до Рене д'Анжу, как и Катрин передать письмо от матери. Рассказ о Жако сильно взволновал Катрин. Ведь кузен трактирщика работал на кухне. А там, где не справится человек, выручит яд.:.
Она только было погрузилась в эти размышления, как за ней пришли
— Капитан ждет госпожу де Монсальви, — уважительно объявил караульный. — Следуйте, пожалуйста, за мной…
Жак был у себя в гостиной, окна которой выходили в сад и на конюшню. Он занимал те же помещения, что и раньше, когда Катрин была приближенной герцогини Маргариты. Однажды теплым летним днем она пришла сюда и чуть было не угодила в жаркие объятия и постель молодого капитана. Комната была ей знакома: прекрасная мебель, дорогая обивка кровати, оружие, доспехи, виднеющиеся из сундука, на столике — кубки и бутылки, некоторые уже были пусты.
Руссе, видимо, недавно выпил. Он раскраснелся, взор его затуманился, мокрые волосы указывали на то, что он только что держал голову под струей воды. Он пытался застегнуть свой зеленый камзол, когда вошла Катрин. Жак встретил ее радостной и немного смущенной улыбкой.
— Вы даже изволили сами прийти сюда. Мне стыдно…
— Не вижу повода. Это не так уж далеко, а так как позавчера я прождала вас весь вечер и вчера весь день, то решила прийти сама. Почему вы пропали? Вы не любите госпожу Симону?
— Что вы! Она, да еще герцогиня, — единственная красавица, которая сохранила добродетель в этом изысканном вертепе, коим является двор нашего милого герцога!
— Однако вы судите строго!
— Ничуть не бывало. Но это еще не вся правда. Герцог меняет любовниц как перчатки, повсюду производя на свет незаконнорожденных отпрысков. Он ведет себя подобно фавну, устроив в парке фонтаны-шутки, которые неожиданно сбрызгивают белье под юбками, когда дамы проходят мимо, а это, соответственно, принуждает их задирать подол. Да, с тех пор как вы нас покинули, многое изменилось!
— Жак, не будьте таким желчным и несправедливым, — смеясь, ответила Катрин. — То, что вы рассказываете, действительно несколько удивляет, но и когда я была рядом с герцогом, мне помнится, мы не превозносили добродетель. — Потому что вы были его любовницей? Но это совсем не одно и то же. Он был вдовцом и обожал вас, в вашей истории не было ничего дурного. Красота и обаяние взошло с вами на трон, а также скромность и приличие. При дворе не было никого, кто бы не понял страсти Филиппа. Как можно было перед вами устоять? Художники сделали из вас Богоматерь Запада. А теперь…
— Что?
Жак пожал плечами.
— Теперь? Нашего великого герцога можно увидеть тискающим служанок на сундуках или в темном углу. Чуть вызывающая грудь или аппетитный зад, и он теряет рассудок! Жалкое зрелище!
— Но герцогиня, как она? — спросила Катрин, озадаченная подобным взрывом отчаяния.
— Она? Она слишком самолюбива, чтобы опускаться до сцен или упреков. Она занимается воспитанием сына, молодого графа Карла, которому пытается привить целомудрие, и… она молится. Но без особой надежды. Когда вы замужем за взбесившимся сластолюбцем…
Капитан вздохнул и умолк. Он подошел к столику, налил себе полный кубок вина и опрокинул его залпом под задумчивым взглядом своей посетительницы.
— Вы же когда-то любили его, — тихо заметила она. — Почему же теперь…
Он так резко повернулся к ней, как будто его ужалила оса.
— Зачем я вам все это говорю! Теперь вы думаете, что я его ненавижу, не так ли? Так вот, это не так, я всегда готов умереть за него и сегодня, и завтра. Боже мой, только бы мне представился случай! Если бы он позволил нам, бургундцам из старой Бургундии, служить ему, сражаться за него, а не отсиживаться в наших замках, как дряхлым старцам. Он же допускает к себе лишь этих жирных и тщеславных фламандцев! В Кале мы видели, к чему это может привести.
— В Кале? — спросила Катрин, которая из-за собственных неурядиц была далека от бургундской политики. Жак гневно посмотрел на нее:
— Ваши овернские горы, видимо, слишком высоки, госпожа де Монсальви, если вы не знаете о нашем позоре. Герцог Филипп решил отобрать у англичан Кале. Купцы Гента и Брюгге подтолкнули его к этому, ибо со времени Аррасского мира торговля сукном сократилась. Он пошел на эту авантюру с жителями Гента и Брюгге, которые самонадеянно рассчитывали легко управиться с англичанами. Мужчины Пикардии и Бургундии не должны были вмешиваться. Ни при каких обстоятельствах. Только «монсеньеры Гента и Брюгге», как эти болваны себя называли. Все объяснимо: они надеялись хорошо поживиться, ни с кем не делясь. Результат был плачевным. Поняв, что им не осилить противника, они пошли на попятный, отказавшись слушать мольбы, Да мольбы, вы слышите меня, Катрин, — крикнул Жак в приливе ярости, — их сеньора и вернулись домой! За ними следовал безутешный герцог, которому они даже не позволили подождать герцога де Глусестра, вызванного на подмогу. Вот что с нами приключилось! Вот к чему приводят неоправданные знаки внимания Филиппа Доброго! В Бургундии не найдется ни одного рыцаря, который бы до крови не кусал себе кулаки при упоминании о Кале. А мне, капитану сотни молодцов, не остается в это время ничего другого, как охранять короля, весь день напролет сочиняющего стихи, рисующего картинки или наблюдающего за полетом птиц. Охранять его… и пить!
В заключение своей яростной речи Руссе налил себе еще вина. Катрин подождала, пока он поставит кубок, затем нежно прошептала:
— За короля Рене дают такой большой выкуп, что он — настоящее сокровище, мой друг Жак. Охранять сокровище — это почетно. По крайней мере, это доказывает, что герцог вам доверяет. Я думаю, вы превосходно справляетесь с возложенной на вас обязанностью.
— О, что касается охраны, то она действительно надежна. Его стерегут, как преступника, с той лишь разницей, что он не в подземелье и может видеть солнце. Уж вы мне поверьте, что, кроме добротной солдатской пищи, писания поэм и марания бумаги, ему здесь ничего больше не позволено. Для меня пленник есть пленник, независимо от титула.
— Но ведь он король! — возмущенно воскликнула молодая женщина. — Вы не можете обращаться с ним как с преступником!
— Хотели, чтобы я сделался надсмотрщиком, я им стал! ударив кулаком по столу, сказал Жак. — Я исполняю приказ.
— И вы никого к нему не пускаете?
— Никого, даже служанку, хотя он жалуется на вынужденное воздержание. Да, но в декабре я пустил к нему посланника могущественного сеньора Филиппо-Мариа Висконти герцога Миланского, который хотел узнать от короля тайные желания герцога Филиппа.
— Тайные желания? — удивилась Катрин. — Разве выкуп в миллион золотых его не устраивает?
— Если бы только Анжу мог его заплатить, — усмехнулся Руссе, — но это ему никогда не удастся, и наш «добрый» герцог согласится на его графство Бар, которое ему не очень-то нужно, так как он теперь король Неаполитанский сицилийский и других земель на побережье!
Катрин не верила своим ушам. На самом деле, бургундцы сильно изменились. Ей давно известна алчность герцога Филиппа и отсутствие у него угрызений совести в политике, но такие способы лишить пленного его исконной земли были недопустимы, как и то, что милый юноша Жак де Руссе превратился в злобного ключника. Позволив хозяину в третий раз освежиться вином, Катрин села у камина на лавку с красными подушками, расправив складки коричневого бархатного платья так, что они подчеркнули стройность ее фигуры. Подняв свою изящную головку, она спокойно посмотрела фиалковыми глазами в покрасневшие глаза своего друга..
— Жак, — начала она решительно, — я хочу увидеть короля!
Ее слова с трудом проникли сквозь легкий туман в опьяненное сознание капитана.
— Кого вы хотите видеть? — произнес он недоверчиво.
— Вы правильно поняли: я хочу видеть короля Рене, узника Новой башни, если вам так понятнее.
— Но это невозможно!
— Если я правильно поняла, это возможно для посланника. Так я и есть посланник. Жак расхохотался.
— Вы — посланник? Боже, не смешите меня! И чей?
Без тени волнения Катрин вытянула левую руку, на указательном пальце которой сверкал большой квадратный изумруд, который она никогда не снимала.
— Мудрейшей и благороднейшей госпожи Иоланды, по воле Бога графини д'Анжу, королевы Сицилийской, Неаполитанской, Арагонской и Иерусалимской, Вот кольцо, на котором изображен ее герб. Я служу ей. Она прислала меня к своему сыну с письмом. Вот оно, — добавила она, расстегивая корсаж своего платья, чтобы достать послание. — Я даю вам слово, что в этом письме нет плана побега, а лишь выражена материнская нежность и беспокойство.
Серьезный тон посетительницы впечатлял Руссе. Ничего не ответив, он поставил кубок на место. По всей видимости, он не мог решить, чью сторону ему принять. Но Катрин не дала ему времени на размышление.
— Так что? — спросила она спустя минуту. Жак беспомощно развел руками.
— Я не знаю, что и ответить, Катрин. Я охотно признаю в вас посла, но у посла герцога Миланского было перед вами одно преимущество: специальное разрешение бургундского канцлера, монсеньора Николя Роллена…который когда-то был моим другом и, конечно, не отказал бы мне в этом. Жак, у меня нет ни времени, ни желания ехать за этим разрешением во Фландрию. И потом, вы тоже мой друг, мы давно знакомы, и вы знаете, что я не способна причинить вам зло, Вы знаете, что я никогда не сделаю ничего, что могло бы хоть немного повредить вам. Во имя нашей старой дружбы, отведите меня к королю, я вас умоляю! Необходимо, чтобы я его увидела своими глазами. хотя бы для того, чтобы убедиться, что он жив,
— Как это жив? — покраснел Руссе. — Конечно, он жив! За кого вы меня принимаете. Катрин! Неужели я похож на человека, который убивает государственных заложников. чтобы от них отделаться?
— Я не так выразилась… Не сердитесь, друг мой, Я хотела сказать, жив ли он именно сейчас, ибо не уверена, что так будет завтра или даже сегодня вечером.
— Почему, черт возьми, что-то изменится? Сегодня утром я нашел его в прекрасном здравии. Боже, Катрин, о чем вы думаете? Я хорошо исполняю свою работу, даже если не люблю ее. Я вам сказал, что пленник хорошо охраняется. Он защищен от всего, что могло бы причинить ему зло.
— В этом-то я как раз и не уверена. Успокойтесь, пожалуйста, сядьте на минутку сюда, рядом со мной, и выслушайте, что я вам расскажу. Это недолго.
— Хорошо, я вас слушаю, — ответил капитан, тяжело опустившись на лавку.
Быстро и по возможности ясно Катрин рассказала Руссе о последних событиях в Шатовилене. Она с удовлетворением отметила, что по мере того, как говорила, Жак становился все более сосредоточенным. Когда она закончила свой рассказ, отсутствующее и несколько оскорбленное выражение его лица сменилось мрачным и озабоченным.
— Ну, хорошо, — вздохнула она, — остается один выход: Лоиз, я хочу сказать, мать Агнесса Святой Радегунды предлагает поселиться в ее доме в Таре близ монастыря. Вы там будете…
— …окроплен святой водой, окурен благовониями и замучен молитвами с утра до вечера и с вечера до утра. Госпожа аббатиса сказала мне сегодня утром, что настало время просить об отпущении грехов и о прощении, поскольку мне недолго осталось жить, и что, если я не исправлюсь, монсеньор Сатана будет, насмехаясь, поджидать меня, нагревая свои печи и поворачивая вилы. Большое спасибо! Лучше уж я умру от одиночества в Марсаннэ. По крайней мере, у меня будет вино! Лоиз же посадит меня на хлеб и воду!
В комнату вошла женщина очень маленького роста. Она избавила Катрин от новых попыток к примирению. Катрин с облегчением освободила место у кровати. Бертиль, кормилица Симоны де Совгрен, теперь была сиделкой. Она была хорошо известна в Дижоне. Бертиль принесла мазь, за которой слуга только что бегал в аптеку мэтра Бурийо. Эта мазь должна была облегчить страдания больного, искусанного блохами.
Подойдя к Готрэну, она недоуменно посмотрела на блюдо, где только что лежало запеченное мясо. Кроме ножа, на нем ничего не осталось.
— Вы слишком много едите, Матье Готрэн! — строго заметила она. — Но не то, чтобы нам было жаль еды, но вы сами себе вредите.
Седая грива делала Матье похожим на старого льва. Он бросил исподлобья вызывающий взгляд.
— Я хочу есть. Вам при ваших розовых щечках и упитанности, видимо, незнакомо чувство голода.
— Упитанная?! Сейчас этот невежда скажет, что я толстая..
— Я не скажу ничего подобного, Бертиль, но не упрекайте меня…
Пользуясь случаем, Катрин на цыпочках подошла к двери и вышла из комнаты, позволив старым знакомым спорить сколько угодно. Бертиль стала дядюшкиной сиделкой и их прежние отношения покупательницы и продавца изменились. Видимо, эта старая лиса Матье Готрэн после неудачного приключения с Амандиной почувствовал вкус к женщинам.
Кстати, было совсем несложно заставить его рассказать о своих злоключениях. После первого обеда, когда к нему полностью вернулось сознание, Матье поделился своей страшной историей, воспоминание о которой бесило его и отравляло существование.
Сначала все шло прекрасно. Амандина была предупредительной, даже нежной, внимательной к малейшим прихотям старика. Она ухаживала за ним с заботливостью матери дочери и любовницы одновременно. Как вдруг в один серый, дождливый вечер появился ее брат, и все резко изменилось.
Филиберт вернулся, как утверждал, из Святой Земли. Его состояние было плачевным. Амандина сразу сменила объект своих забот. Матье же, желая доставить eй удовольствие, отнесся к Филиберту с теплотой и сердечностью.
Мало-помалу пришелец освоился. По мере восстановления сил ему требовалось все больше места. В конце концов он стал чуть ли не хозяином лавки «Святого Бонавентуры».
Несмотря на уверения Амандины, объяснявшей тяжелый характер брата перенесенными страданиями, мэтр Готрэн однажды прозрел. Вернувшись как-то за забытой лестницей, он застал свою Амандину в подвале на бочке с за дранной юбкой в обнимку с Филибертом.
На его возмущение они ответили насмешками и издевательствами. После того как Матье пригрозил вышвырнуть обоих на улицу, они бросились на старика, связали, вставили кляп и перенесли в курятник.
— Как только вы подпишете обещание жениться н. мне, — сказала ему Амандина, — вы сможете вернуться в дом.
— Лучше умереть. Шлюха никогда не будет носить моего имени! успел крикнуть Матье, обезумев от гнева.
— Тогда вы умрете! Но это будет долгая смерть, очень долгая, чтобы дать вам время подумать! Вам будут давать только пить. А вы такой гурман, что очень скоро взмолитесь о пощаде…
И мучения Матье Готрэна начались. Амандина давала ему лишь воду, а по утрам — настой белладонны, чтобы oн своими криками не поднял на ноги весь квартал. Каждый и вечер, когда он просыпался, Амандина и Филиберт приносили ему воду и задавали один и тот же вопрос: «Готовы вы жениться?»
Матье всегда отвечал. «Нет», Он ослабел, но воля его оставалась несгибаемой. Пусть лучше он умрет, даже при таких ужасных обстоятельствах, чем женится на девице Ля Верн.
У него не было ни малейших иллюзий на сей счет. Сразу после свадьбы он начал бы чахнуть от неизвестной болезни, которая быстро свела бы его в могилу. Возможно, все было бы еще проще; удар ножа или большая доза яда, как только. Амандина станет госпожой Готрэн, его наследницей.
— Я вам обязан не только жизнью, дорогие мои, — проснувшись, сказал он склонившимся над ним сестрам, — вы мне вернули возможность достойно умереть! Да благословит вас Бог…
Прекрасный новый дом Морелей-Совгрен с окнами, украшенными резными арками, витражами, и черепичной крышей, покрытой глазурью, опирающейся на элегантную балюстраду, был достойным украшением Кузнечной улицы.
Как добрый великан, он приютил обеих сестер, их дядюшку и слуг, дав возможность Катрин прийти в себя, поразмыслить и отдохнуть.
Она воспользовалась этим, чтобы завязать дружбу с белокурой Симоной и осторожно выведать у нее условия содержания короля. Она узнала, что Рене д'Анжу, король Сицилийский и Иерусалимский, находится под стражей в герцогском дворце в Новой башне.
Это было известно всем простым смертным в Дижоне.
Выскользнув из комнаты дяди, графиня де Монсальви прошла к себе и оделась. Несмотря на обещание, Жак де Руссе не зашел к ней после ареста «семьи» Ля Верн. Сейчас было самое время самой выяснить, как проникнуть к пленнику…
Она вышла из дома, не встретив ни души. Симона еще утром уехала осматривать свои владения в Фуасси. Слуги же исчезли как по мановению волшебной палочки. Не видно было даже Готье и Беранже.
Когда Катрин оказалась на улице, ей все стало понятно; люди собрались вокруг позорного столба, где орудовали подручные палача. Сам мэтр не опускался до такой работы — нужно было надеть железный ошейник на шею вора. Но преступник был такой толстый, что ошейник мог его задушить. Старания подручных и гримасы несчастного вызвали у толпы громкий хохот. Беранже и все слуги Симоны были там.
Катрин недовольно окликнула своего пажа.
— Вам нравится этот спектакль, Беранже?
Юноша, покраснев, смотрел на нее ясным взглядом.
— Нет, госпожа Катрин. Но Готье сказал мне ждать его здесь. Больше мне нечем заняться и…
— Понятно. А где же Готье в такой час?
— Я не знаю, слово чести. Мы играли в мяч, как вдруг он заметил какого-то мужчину, спускающегося по улице. Он остановился я сказал: «Иди заканчивай без меня. У меня есть дело поважнее, — и бросился догонять этого человека. Он мне не позволил пойти с ним и приказал ждать, не двигаясь с места. Но, если надо, я пойду с вами…
— Ни к чему. Дождитесь Готье, раз он просил вас об этом. Я же пойду, помолюсь в соседнюю церковь. А ему передайте, что лучше не преследовать неизвестных в незнакомом городе.
Катрин отправилась к церкви Нотр-Дам, задаваясь вопросом, что могло взбрести в голову Готье, если он бросился за первым встречным. Но она была уверена, что, учитывая ловкость и сообразительность юноши, с ним не произойдет ничего дурного. В любом случае ей не нужны были провожатые. Она хотела встретиться со своим другом Руссе с глазу на глаз. Посещение церкви послужило лишь предлогом. Но она все-таки зашла туда на минутку, чтобы избежать обмана. Перед тем как приступить к выполнению священной миссии, ей было необходимо обратиться к Богоматери, перед которой, будучи еще девушкой, она провела столько часов, а став женой бургундского казначея — пролила столько слез!
Она была уверена, что снова почерпнет там силы, а если у алтаря никого нет, то Матерь Божья просветит ее. Катрин не любила молиться в толпе. Ей были необходимы тишина, полумрак и покой пустынного нефа. Тогда ей казалось, что Бог существует лишь для нее одной, душа ее освобождалась от земных забот и устремлялась к одной вечности.
Ей это совершенно не удавалось среди городских кумушек, которые заученно гнусавили гимны и молитвы, думая об ужине для своих мужей…
К счастью, у алтаря, где стояла необычная статуя Богоматери, никого не было. Видно было лишь мерцание свечей. Катрин, взяв свечу, зажгла ее и, преклонив колени, принялась с чувством молиться о спасении пленного короля. Вдруг она заметила, что просит за себя, желая, чтобы все побыстрее закончилось и она смогла бы как можно скорее отправиться в Монсальви.
Ей казалось, что минули годы, столетия, с тех пор как она уехала из дома. На самом деле прошло всего шесть месяцев. Но в разлуке с любимыми время тянется в сто раз медленнее.
Успокоенная молитвой, Катрин, отдав последний поклон, собиралась было выйти из храма, но причитания нищего монаха остановили ее.
— Подайте во имя всех страждущих и вашего спасения, благородная госпожа! Да будьте благословенны на земле и прославлены на Небесах.
Катрин машинально открыла кошелек, как вдруг плаксивый голос сменился радостным шепотом.
— Благословляю судьбу, которая привела сюда самую прекрасную женщину Запада! Небо вернет этому городу процветание, если сюда вернулась госпожа де Брази!
С удивлением посмотрела она на этого человека в черной монашеской рясе с заостренными чертами заросшего лица, на котором особенно выделялись живые светлые глаза.
Из глубины памяти всплыло его имя.
— Брат Жан, — воскликнула она, улыбаясь. — Вы теперь на этой паперти?
Лицо мужчины покраснело от удовольствия.
— Вы так прекрасны, благородная госпожа, и у вас такая хорошая память, я счастлив, что вы меня не забыли.
— А я так рада видеть вас в добром здравии, брат Жан. Впервые она познакомилась с лжемонахом еще до первого замужества. Он был знатоком по части попрошайничества и мошенничества. В тяжелое для Катрин время он со своим другом нищим Барнаби попытался оказать ей большую услугу, в результате чего Барнаби погиб. Катрин не могла этого забыть!
— Вы хотите сказать, — начал было Жан с горькой усмешкой, — что уже давно должны были сгнить мои кости. Да, нелегко выжить в наше время, но мне хочется жить, радоваться синему небу, хорошему вину и красивым девушкам. Но вы не ответили на мой вопрос, прекрасная госпожа: вы вернулись к нам?
Катрин покачала головой:
— Я уже не госпожа де Брази. Я живу далеко, среди овернских гор, а здесь лишь на два дня. Да к тому же, думаю, что монсеньор Филипп меня не помнит…
— Монсеньор Филипп ничего не помнит из времен своей юности! — процедил сквозь зубы монах. — Вы говорите, что он не помнит о вас, но он не вспоминает и о своей столице. Он живет во Фландрии, далеко от нас. И Дижон, такой оживленный и процветающий когда-то, становится захолустьем. Увидев вас, я решил, что вернется старое доброе время, но я ошибся. Теперь нам не остается ничего другого, как служить тюрьмой королю…
Пораженная подобным упреком нищего, Катрин достала из кошелька золотой и сунула его в грязную руку.
— Что вам известно о плененном короле, Жан? Что о нем говорят в городе?
— Никто ничего не знает или знает слишком мало! Говорят, что его охраняют лучше, чем сокровища Святой Часовни, вот и все!
Жан вдруг замолчал. Он внимательно посмотрел на Катрин из-под пыльного капюшона.
— Вы им интересуетесь? выдохнул он. — Зачем? Она колебалась лишь мгновение. Она уже давно знала, что может доверять этому человеку, какой бы черной ни была его душа.
— Я служу королеве Иоланде, его матери. Она очень беспокоится и послала меня узнать, жив ли он, по крайней мере.
— О да, он жив, — усмехнулся Жан. — Если с ним произойдет несчастье, то не по вине де Руссе. Он его хорошо охраняет. Он ведь стоит дорого, говорят, очень дорого. Наш герцог Филипп хочет за него получить достойный выкуп.
Но не исключено, что в любое время может произойти непоправимое.
— Что вы хотите сказать? — спросила Катрин. Жан ответил не сразу. Заметив трех дородных кумушек, он снова принялся просить милостыню своим плаксивым голосом. Дамы прошли, не обратив на него никакого внимания. Он плюнул им вслед и вернулся к разговору с Катрин.
— Уже три или четыре дня, как в таверне Жако остановились странные гости.
— Таверна еще существует?
— Жако располнел, он процветает, добывая сведения для шпионов виконта, это помогает ему выжить.
— Что вам известно об этих гостях?
У них есть деньги. Ведя переговоры с Жако, они часто упоминают Новую башню. У Жако есть кузен, который работает на дворцовой кухне. Я все это узнал от служанки.
— Сколько их?
— Трое. А теперь вам лучше уйти, госпожа Катрин. Сейчас наступит время службы, и народ удивится нашей долгой беседе. Где вы остановились?
— У госпожи де Морель-Совгрен…
— Кормилицы наследника? Прекрасно. Я вас оповещу, если мне удастся еще что-то узнать. Да хранит вас Господь, прекрасная госпожа!
— И вас, брат мой!
Над головой Катрин зазвонили колокола, вспугнув стаю голубей. Народу в церкви прибавилось, и Катрин удалилась, слыша за спиной нудное причитание Жана. Провидение помогло ей встретить этого старого друга и узнать так много ценного.
Загадочные гости подозрительной таверны, которую она слишком хорошо знала, были не кто иные, как люди Вилла-Андрадо и Дворянчика. Остальная часть отряда, видимо, расположилась где-то поблизости.
Ускорив шаг, Катрин обошла герцогский дворец, бросив неодобрительный взгляд на Новую башню. Прямоугольный контур резко выделялся на фоне позолоченных осенью деревьев, выше ее был только золотой шпиль Святой Часовни. Катрин обогнула башню и подошла ко входу во дворец, охраняемому вооруженными до зубов солдатами герцогской гвардии.
Ей пришлось их долго уговаривать, прежде чем один из вооруженных стражников согласился предупредить Жака. Но пройти ей не позволили.
Жан, по всей видимости, был прав: дворец и тюрьма хорошо охраняются!
Катрин осмотрелась. Вход соединял двор Святой Часовни и внутренний дворик дворца, защищенный высокими стенами. Новая башня была совсем рядом. Галерея вела к главному строению дворца. Башня и дворец разительно отличались. Изящные вытянутые резные окна дворца с сияющими стеклами и толстые грубые решетки на редких глазницах башни лишь усиливали это различие.
Туда можно проникнуть только по специальному разрешению, подумала Катрин, пытаясь сосчитать вооруженных людей, тщательно охранявших королевскую тюрьму. Несчастный, должно быть, чувствует себя как в каменном мешке.
Это было одновременно и плохо, и хорошо. Каким бы хитрым ни был Дворянчик, ему было так же сложно добраться до Рене д'Анжу, как и Катрин передать письмо от матери. Рассказ о Жако сильно взволновал Катрин. Ведь кузен трактирщика работал на кухне. А там, где не справится человек, выручит яд.:.
Она только было погрузилась в эти размышления, как за ней пришли
— Капитан ждет госпожу де Монсальви, — уважительно объявил караульный. — Следуйте, пожалуйста, за мной…
Жак был у себя в гостиной, окна которой выходили в сад и на конюшню. Он занимал те же помещения, что и раньше, когда Катрин была приближенной герцогини Маргариты. Однажды теплым летним днем она пришла сюда и чуть было не угодила в жаркие объятия и постель молодого капитана. Комната была ей знакома: прекрасная мебель, дорогая обивка кровати, оружие, доспехи, виднеющиеся из сундука, на столике — кубки и бутылки, некоторые уже были пусты.
Руссе, видимо, недавно выпил. Он раскраснелся, взор его затуманился, мокрые волосы указывали на то, что он только что держал голову под струей воды. Он пытался застегнуть свой зеленый камзол, когда вошла Катрин. Жак встретил ее радостной и немного смущенной улыбкой.
— Вы даже изволили сами прийти сюда. Мне стыдно…
— Не вижу повода. Это не так уж далеко, а так как позавчера я прождала вас весь вечер и вчера весь день, то решила прийти сама. Почему вы пропали? Вы не любите госпожу Симону?
— Что вы! Она, да еще герцогиня, — единственная красавица, которая сохранила добродетель в этом изысканном вертепе, коим является двор нашего милого герцога!
— Однако вы судите строго!
— Ничуть не бывало. Но это еще не вся правда. Герцог меняет любовниц как перчатки, повсюду производя на свет незаконнорожденных отпрысков. Он ведет себя подобно фавну, устроив в парке фонтаны-шутки, которые неожиданно сбрызгивают белье под юбками, когда дамы проходят мимо, а это, соответственно, принуждает их задирать подол. Да, с тех пор как вы нас покинули, многое изменилось!
— Жак, не будьте таким желчным и несправедливым, — смеясь, ответила Катрин. — То, что вы рассказываете, действительно несколько удивляет, но и когда я была рядом с герцогом, мне помнится, мы не превозносили добродетель. — Потому что вы были его любовницей? Но это совсем не одно и то же. Он был вдовцом и обожал вас, в вашей истории не было ничего дурного. Красота и обаяние взошло с вами на трон, а также скромность и приличие. При дворе не было никого, кто бы не понял страсти Филиппа. Как можно было перед вами устоять? Художники сделали из вас Богоматерь Запада. А теперь…
— Что?
Жак пожал плечами.
— Теперь? Нашего великого герцога можно увидеть тискающим служанок на сундуках или в темном углу. Чуть вызывающая грудь или аппетитный зад, и он теряет рассудок! Жалкое зрелище!
— Но герцогиня, как она? — спросила Катрин, озадаченная подобным взрывом отчаяния.
— Она? Она слишком самолюбива, чтобы опускаться до сцен или упреков. Она занимается воспитанием сына, молодого графа Карла, которому пытается привить целомудрие, и… она молится. Но без особой надежды. Когда вы замужем за взбесившимся сластолюбцем…
Капитан вздохнул и умолк. Он подошел к столику, налил себе полный кубок вина и опрокинул его залпом под задумчивым взглядом своей посетительницы.
— Вы же когда-то любили его, — тихо заметила она. — Почему же теперь…
Он так резко повернулся к ней, как будто его ужалила оса.
— Зачем я вам все это говорю! Теперь вы думаете, что я его ненавижу, не так ли? Так вот, это не так, я всегда готов умереть за него и сегодня, и завтра. Боже мой, только бы мне представился случай! Если бы он позволил нам, бургундцам из старой Бургундии, служить ему, сражаться за него, а не отсиживаться в наших замках, как дряхлым старцам. Он же допускает к себе лишь этих жирных и тщеславных фламандцев! В Кале мы видели, к чему это может привести.
— В Кале? — спросила Катрин, которая из-за собственных неурядиц была далека от бургундской политики. Жак гневно посмотрел на нее:
— Ваши овернские горы, видимо, слишком высоки, госпожа де Монсальви, если вы не знаете о нашем позоре. Герцог Филипп решил отобрать у англичан Кале. Купцы Гента и Брюгге подтолкнули его к этому, ибо со времени Аррасского мира торговля сукном сократилась. Он пошел на эту авантюру с жителями Гента и Брюгге, которые самонадеянно рассчитывали легко управиться с англичанами. Мужчины Пикардии и Бургундии не должны были вмешиваться. Ни при каких обстоятельствах. Только «монсеньеры Гента и Брюгге», как эти болваны себя называли. Все объяснимо: они надеялись хорошо поживиться, ни с кем не делясь. Результат был плачевным. Поняв, что им не осилить противника, они пошли на попятный, отказавшись слушать мольбы, Да мольбы, вы слышите меня, Катрин, — крикнул Жак в приливе ярости, — их сеньора и вернулись домой! За ними следовал безутешный герцог, которому они даже не позволили подождать герцога де Глусестра, вызванного на подмогу. Вот что с нами приключилось! Вот к чему приводят неоправданные знаки внимания Филиппа Доброго! В Бургундии не найдется ни одного рыцаря, который бы до крови не кусал себе кулаки при упоминании о Кале. А мне, капитану сотни молодцов, не остается в это время ничего другого, как охранять короля, весь день напролет сочиняющего стихи, рисующего картинки или наблюдающего за полетом птиц. Охранять его… и пить!
В заключение своей яростной речи Руссе налил себе еще вина. Катрин подождала, пока он поставит кубок, затем нежно прошептала:
— За короля Рене дают такой большой выкуп, что он — настоящее сокровище, мой друг Жак. Охранять сокровище — это почетно. По крайней мере, это доказывает, что герцог вам доверяет. Я думаю, вы превосходно справляетесь с возложенной на вас обязанностью.
— О, что касается охраны, то она действительно надежна. Его стерегут, как преступника, с той лишь разницей, что он не в подземелье и может видеть солнце. Уж вы мне поверьте, что, кроме добротной солдатской пищи, писания поэм и марания бумаги, ему здесь ничего больше не позволено. Для меня пленник есть пленник, независимо от титула.
— Но ведь он король! — возмущенно воскликнула молодая женщина. — Вы не можете обращаться с ним как с преступником!
— Хотели, чтобы я сделался надсмотрщиком, я им стал! ударив кулаком по столу, сказал Жак. — Я исполняю приказ.
— И вы никого к нему не пускаете?
— Никого, даже служанку, хотя он жалуется на вынужденное воздержание. Да, но в декабре я пустил к нему посланника могущественного сеньора Филиппо-Мариа Висконти герцога Миланского, который хотел узнать от короля тайные желания герцога Филиппа.
— Тайные желания? — удивилась Катрин. — Разве выкуп в миллион золотых его не устраивает?
— Если бы только Анжу мог его заплатить, — усмехнулся Руссе, — но это ему никогда не удастся, и наш «добрый» герцог согласится на его графство Бар, которое ему не очень-то нужно, так как он теперь король Неаполитанский сицилийский и других земель на побережье!
Катрин не верила своим ушам. На самом деле, бургундцы сильно изменились. Ей давно известна алчность герцога Филиппа и отсутствие у него угрызений совести в политике, но такие способы лишить пленного его исконной земли были недопустимы, как и то, что милый юноша Жак де Руссе превратился в злобного ключника. Позволив хозяину в третий раз освежиться вином, Катрин села у камина на лавку с красными подушками, расправив складки коричневого бархатного платья так, что они подчеркнули стройность ее фигуры. Подняв свою изящную головку, она спокойно посмотрела фиалковыми глазами в покрасневшие глаза своего друга..
— Жак, — начала она решительно, — я хочу увидеть короля!
Ее слова с трудом проникли сквозь легкий туман в опьяненное сознание капитана.
— Кого вы хотите видеть? — произнес он недоверчиво.
— Вы правильно поняли: я хочу видеть короля Рене, узника Новой башни, если вам так понятнее.
— Но это невозможно!
— Если я правильно поняла, это возможно для посланника. Так я и есть посланник. Жак расхохотался.
— Вы — посланник? Боже, не смешите меня! И чей?
Без тени волнения Катрин вытянула левую руку, на указательном пальце которой сверкал большой квадратный изумруд, который она никогда не снимала.
— Мудрейшей и благороднейшей госпожи Иоланды, по воле Бога графини д'Анжу, королевы Сицилийской, Неаполитанской, Арагонской и Иерусалимской, Вот кольцо, на котором изображен ее герб. Я служу ей. Она прислала меня к своему сыну с письмом. Вот оно, — добавила она, расстегивая корсаж своего платья, чтобы достать послание. — Я даю вам слово, что в этом письме нет плана побега, а лишь выражена материнская нежность и беспокойство.
Серьезный тон посетительницы впечатлял Руссе. Ничего не ответив, он поставил кубок на место. По всей видимости, он не мог решить, чью сторону ему принять. Но Катрин не дала ему времени на размышление.
— Так что? — спросила она спустя минуту. Жак беспомощно развел руками.
— Я не знаю, что и ответить, Катрин. Я охотно признаю в вас посла, но у посла герцога Миланского было перед вами одно преимущество: специальное разрешение бургундского канцлера, монсеньора Николя Роллена…который когда-то был моим другом и, конечно, не отказал бы мне в этом. Жак, у меня нет ни времени, ни желания ехать за этим разрешением во Фландрию. И потом, вы тоже мой друг, мы давно знакомы, и вы знаете, что я не способна причинить вам зло, Вы знаете, что я никогда не сделаю ничего, что могло бы хоть немного повредить вам. Во имя нашей старой дружбы, отведите меня к королю, я вас умоляю! Необходимо, чтобы я его увидела своими глазами. хотя бы для того, чтобы убедиться, что он жив,
— Как это жив? — покраснел Руссе. — Конечно, он жив! За кого вы меня принимаете. Катрин! Неужели я похож на человека, который убивает государственных заложников. чтобы от них отделаться?
— Я не так выразилась… Не сердитесь, друг мой, Я хотела сказать, жив ли он именно сейчас, ибо не уверена, что так будет завтра или даже сегодня вечером.
— Почему, черт возьми, что-то изменится? Сегодня утром я нашел его в прекрасном здравии. Боже, Катрин, о чем вы думаете? Я хорошо исполняю свою работу, даже если не люблю ее. Я вам сказал, что пленник хорошо охраняется. Он защищен от всего, что могло бы причинить ему зло.
— В этом-то я как раз и не уверена. Успокойтесь, пожалуйста, сядьте на минутку сюда, рядом со мной, и выслушайте, что я вам расскажу. Это недолго.
— Хорошо, я вас слушаю, — ответил капитан, тяжело опустившись на лавку.
Быстро и по возможности ясно Катрин рассказала Руссе о последних событиях в Шатовилене. Она с удовлетворением отметила, что по мере того, как говорила, Жак становился все более сосредоточенным. Когда она закончила свой рассказ, отсутствующее и несколько оскорбленное выражение его лица сменилось мрачным и озабоченным.