Страница:
Генрих порывисто втянул в себя воздух и сел, схватив ее за руку в том месте, где она все еще держала его. В глазах его полыхало пламя страсти.
– Полегче, дорогая, – хрипло проговорил он. Жезл в ее руке шевельнулся, и она нежно провела пальцем по бархатистой коже. Глаза Генри подернулись туманом. – Дженова, – простонал он. – Я не хочу кончить до того, как войду в тебя.
Теперь настал черед Дженовы затаить дыхание. Генрих обвил ее талию рукой и, приподняв, медленно опустил на пол, предварительно застелив его своим плащом.
Дженова пробежала руками по его нагой плоти с буграми мышц. Давно не ощущала она мужской страсти, зная, что эта страсть адресована лишь ей одной. Ее пальцы вновь отыскали его жезл. Она улыбнулась, услышав, как Генри тихо застонал, покрыв ее тело нетерпеливыми поцелуями.
Он склонился к ее груди, лаская языком пышную матовую плоть, терзая соски, пока они не стали чувствительными до сладостной боли. Дженова извивалась в его руках, пока не ощутила на внутренней стороне своих бедер его эрекцию. Его рука заключила в ладонь ее разгоряченную плоть, а пальцы принялись гладить набухшие складки. От страстного желания она истекала соком, томилась и изнывала.
Генрих поцеловал ее в ямочку у основания шеи и нашел ее рот. Теперь его нежность уступила место неистовству. Страстно впившись в ее губы и язык, он раздвинул коленом ее бедра. Ощутив прикосновение эрегированного органа к нежным завиткам чувствительной плоти, она почувствовала, что у нее дрожат ноги. От желания. От страсти. Ее тело полыхало огнем. Пульсировало в стремлении взмыть на вершину блаженства. Она больше не беспокоилась о последствиях того, что сейчас происходило между ними.
Это таило в себе опасность, большую опасность.
Генри слегка проник в нее, словно проверяя реакцию. Дженова обвила его тело руками и ногами. Он погрузился глубже.
Теперь она молила его не останавливаться, извиваясь под ним. Но Генри не собирался останавливаться. Это было выше его сил. Он упивался ее телом, ее лоном, ее запахом. Испытывал ли он когда-нибудь что-либо подобное? Если и испытывал, то это было слишком давно. Сейчас он чувствовал себя больше чем мужчиной.
Он чувствовал себя богом.
Генрих еще немного продвинулся вглубь, ощущая легкое сопротивление женской плоти, давно не знавшей мужчины. Это было ни с чем не сравнимое наслаждение. Как же ему не хотелось, чтобы Дженовой владел этот влюбленный телок Алфрик! Генрих сам хотел быть ее избранником. Владеть ею, доводить от страсти до исступления и заставлять молить о продолжении, чтобы она навеки забыла всех остальных мужчин.
Мягкие волосы Дженовы разметались вокруг спутанными прядями. От ее разогретого тела исходил аромат благовоний. Зарыв лицо в ее растрепанные кудри, Генри сделал еще один рывок вглубь. И замер.
– Я не делаю тебе больно? – спросил он.
Она издала смешок, больше похожий на всхлип.
– Нет, Генри, мне не больно.
– Даже если я буду делать это?
Его движение заставило ее застонать. От вызванных им приятных ощущений по телу пробежала дрожь. Он снова шевельнулся. Она вскрикнула и приподняла бедра. Он вновь погрузился в нее рывком, потом еще и еще, теряя над собой контроль в стремлении достичь оргазма.
Когда их обоих накрыла волна наслаждения, Генрих ощутил разочарование. Он собирался продержаться гораздо дольше! Он даже не успел исследовать ее тело, довести ее до состояния испепеляющей страсти, пробежать пальцам и языком по всем потаенным закоулкам… Куда подевалось его мастерство, его самообладание? Изменило ему. Едва отхлынула восхитительная волна удовлетворения, как он снова воспылал к ней страстью.
Потом они лежали в объятиях друг друга. Покоившаяся на ее груди его ладонь улавливала биение ее сердца. Он чувствовал, как оно успокаивается, как расслабляется ее насытившееся тело.
Но вдруг ее сердце дрогнуло и застучало сильнее, а тело застыло в напряжении. Генрих понял, что вернулась память. А с ней осознание.
С возвращением к реальности Дженова впала в отчаяние. Что она наделала? Как могла совершить такую глупость? Генрих ее друг. То, что они сделали, все усложнило. Возможно, даже разрушило их дружбу. Как сможет она посмотреть ему в глаза? Обратиться к нему доверчиво и непринужденно? А как будет к ней относиться он? Как к распутнице? Во всяком случае, не так, как прежде.
Дженова почувствовала, как слезы обожгли ей веки.
Она должна была сказать «нет». Превратить все в шутку. Положить конец ситуации, пока та не вышла из-под контроля. Она могла это предотвратить. Она умела выходить из любых неловких ситуаций. Но Дженова, как и Генри, хотела того, что произошло между ними. Оба пошли на это сознательно. Генри доставил ей наслаждение, о котором она и мечтать не могла. В тот момент остальное не имело значения.
Дженова нахмурилась. Конечно, немаловажную роль сыграл тот факт, что Генри был опытным соблазнителем. У него перебывало женщин больше, чем было деревьев в лесах Ганлингорна. Спору нет, она стала его добровольной партнершей, но он знал, как заставить звучать ее тело, как заглушить ее сомнения и вынудить забыть страхи. Имей она иной склад характера, всю вину за случившееся возложила бы на него.
Но чувство справедливости никогда не изменяло Дженове. Она понимала, что Генриху не больше, чем ей, нужно было осложнять их отношения. Может, он и искусный любовник, но при сложившихся обстоятельствах он, также keik и она, пал жертвой внезапной страсти.
Что случилось, то случилось. А теперь пришло время действовать.
Дженова оттолкнула Генриха и встала. Держа плащ как щит, направилась к тому месту, где Генрих разложил у огня ее одежду для просушки. Дженова взяла сорочку, сжала ее в кулак и, набравшись храбрости, посмотрела Генри в глаза.
Генрих все еще лежал, неподвижный и нагой, наблюдая за ней. Похоже, его ничего не смущало, и он вполне гордился собой, своим телом и его совершенством. Хотя не таким уж совершенным оно было, припомнила вдруг Дженова. Его золотистую плоть покрывали шрамы и белые неровности, где его кололо и кромсало оружие тех, кто хотел его убить. Он не был совершенным, он был обычным человеком.
И сейчас он ждал, когда Дженова заговорит. Чтобы согласиться с принятым ею решением. Она судорожно сглотнула. Ее решение должно устроить обоих.
– Это больше не должно повториться, Генри, – тихо обронила она. Ее голос прозвучал ровно и серьезно. Так обычно она говорила, когда вершила суд над своими строптивыми подданными. Перекинув через плечо свои длинные волосы, Дженова обнаружила, что у нее дрожат руки. – Мы столько лет были друзьями. Предположить, что мы можем стать чем-то большим, нелепо. Смешно. Просто на нас нашло затмение. Уверена, мы оба будем счастливы забыть об этом.
Генрих следил по лицу Дженовы за ее эмоциями. Она не умела скрывать своих чувств. Ей это и не требовалось. Она явно сожалела о том, что они сделали. Очевидно, она не хотела, чтобы их отношения выходили за рамки дружеских. Не верила, что он способен на большее.
Генрих сам знал, что большего и не стоит.
Нет, он недостоин Дженовы, не хочет осложнений, которые могут отныне у них возникнуть. Но его мучил вопрос, стала бы она так страдать из-за случившегося, если бы здесь, в башне Адера, с ней находился Алфрик. Она с готовностью прислушивалась к советам Генри насчет устройства укреплений, принимала помощь в решении проблем с Болдессаром, но отказывала в радости быть ее возлюбленным. И все же Дженова отдалась ему и едва не лишилась чувств от наслаждения. «Сможет ли Алфрик довести ее до подобного состояния?» – спросил себя Генрих с чувством превосходства и тут же упрекнул себя в несправедливости.
Дженова собиралась замуж за Алфрика, а не за Генриха. Дженова была единственной женщиной, с которой Генрих всегда чувствовал себя непринужденно, потому что не испытывал к ней физического влечения, и не должен был играть роль искусного соблазнителя, как с другими женщинами.
Что же ему теперь делать? Дружба Дженовы значила для Генриха больше любого физического удовольствия, и не важно, что с ней он получил наслаждение, которого не испытывал прежде.
– Ты права, Дженова, это не должно повториться, – произнес он спокойно и вполне искренне. Но почему-то подумал, что, сказав это, предал их обоих.
Генрих потянулся за штанами и быстро оделся, не глядя на Дженову, которая тоже одевалась. Хотел ли он, выезжая с ней вдвоем из гавани, чтобы их отношения зашли так далеко? Он сказал себе, что это судьба, но теперь вспомнил, что испытал ревность и отчаяние, узнав от Дженовы, что она собирается связать свою жизнь с таким жалким подобием мужчины, как Алфрик, в то время как заслуживает большего. Неужели он так низко пал, что овладел Дженовой с единственной целью показать ей, что она теряет?
Генрих знал, что способен на низкие поступки, но Дженове никогда не причинил бы боли. Никогда! И хотя он был честен с самим собой, его протесты представлялись ему притворством, потому что он сделал ей больно. И ей, и себе. Выдержит ли он это испытание?
– Генри?
Генри, который в это время натягивал сапоги, поднял взгляд и увидел, что глаза ее полны слез.
Он с трудом сдержался, чтобы не заключить ее в объятия и не утешить.
Дженова смахнула непрошеную слезу и яростно заморгала.
– Могли бы мы вернуться назад, Генри? Или наша бесценная дружба разбита? О, Генри, я не хочу тебя терять…
У него ныло в груди, но он твердо решил сохранять самообладание. Медленно протянув к ней руку, Генри коснулся ее мокрой щеки. Кожа у нее была теплой и нежной, и ему захотелось большего. Но он не мог это получить, не мог себе этого позволить и испытал сладкую горечь победы над собственным желанием. Не так часто лорд Генрих Монтевой отказывал себе в женщине.
– Разве можно разрушить нашу дружбу? – спросил он с мягкой усмешкой. – Мы дружим с детства, Дженова, и останемся друзьями до гробовой доски. Обещаю тебе. А случившееся забудем. Сотрем из памяти.
Дженова улыбнулась. Улыбка осветила ее несчастное лицо, как солнце, проглянувшее сквозь грозовые тучи. Но ее голос, когда она ответила, прозвучал, как слабое дуновение ветра.
– Да, Генри, мы предадим забвению случившееся. И все будет как прежде.
Их взгляды встретились и замерли. С ее лица сбежала улыбка. Слова были обманом, и оба это понимали.
Все изменилось безвозвратно.
Тем временем буря за стенами пристанища пошла на убыль.
Глава 5
– Полегче, дорогая, – хрипло проговорил он. Жезл в ее руке шевельнулся, и она нежно провела пальцем по бархатистой коже. Глаза Генри подернулись туманом. – Дженова, – простонал он. – Я не хочу кончить до того, как войду в тебя.
Теперь настал черед Дженовы затаить дыхание. Генрих обвил ее талию рукой и, приподняв, медленно опустил на пол, предварительно застелив его своим плащом.
Дженова пробежала руками по его нагой плоти с буграми мышц. Давно не ощущала она мужской страсти, зная, что эта страсть адресована лишь ей одной. Ее пальцы вновь отыскали его жезл. Она улыбнулась, услышав, как Генри тихо застонал, покрыв ее тело нетерпеливыми поцелуями.
Он склонился к ее груди, лаская языком пышную матовую плоть, терзая соски, пока они не стали чувствительными до сладостной боли. Дженова извивалась в его руках, пока не ощутила на внутренней стороне своих бедер его эрекцию. Его рука заключила в ладонь ее разгоряченную плоть, а пальцы принялись гладить набухшие складки. От страстного желания она истекала соком, томилась и изнывала.
Генрих поцеловал ее в ямочку у основания шеи и нашел ее рот. Теперь его нежность уступила место неистовству. Страстно впившись в ее губы и язык, он раздвинул коленом ее бедра. Ощутив прикосновение эрегированного органа к нежным завиткам чувствительной плоти, она почувствовала, что у нее дрожат ноги. От желания. От страсти. Ее тело полыхало огнем. Пульсировало в стремлении взмыть на вершину блаженства. Она больше не беспокоилась о последствиях того, что сейчас происходило между ними.
Это таило в себе опасность, большую опасность.
Генри слегка проник в нее, словно проверяя реакцию. Дженова обвила его тело руками и ногами. Он погрузился глубже.
Теперь она молила его не останавливаться, извиваясь под ним. Но Генри не собирался останавливаться. Это было выше его сил. Он упивался ее телом, ее лоном, ее запахом. Испытывал ли он когда-нибудь что-либо подобное? Если и испытывал, то это было слишком давно. Сейчас он чувствовал себя больше чем мужчиной.
Он чувствовал себя богом.
Генрих еще немного продвинулся вглубь, ощущая легкое сопротивление женской плоти, давно не знавшей мужчины. Это было ни с чем не сравнимое наслаждение. Как же ему не хотелось, чтобы Дженовой владел этот влюбленный телок Алфрик! Генрих сам хотел быть ее избранником. Владеть ею, доводить от страсти до исступления и заставлять молить о продолжении, чтобы она навеки забыла всех остальных мужчин.
Мягкие волосы Дженовы разметались вокруг спутанными прядями. От ее разогретого тела исходил аромат благовоний. Зарыв лицо в ее растрепанные кудри, Генри сделал еще один рывок вглубь. И замер.
– Я не делаю тебе больно? – спросил он.
Она издала смешок, больше похожий на всхлип.
– Нет, Генри, мне не больно.
– Даже если я буду делать это?
Его движение заставило ее застонать. От вызванных им приятных ощущений по телу пробежала дрожь. Он снова шевельнулся. Она вскрикнула и приподняла бедра. Он вновь погрузился в нее рывком, потом еще и еще, теряя над собой контроль в стремлении достичь оргазма.
Когда их обоих накрыла волна наслаждения, Генрих ощутил разочарование. Он собирался продержаться гораздо дольше! Он даже не успел исследовать ее тело, довести ее до состояния испепеляющей страсти, пробежать пальцам и языком по всем потаенным закоулкам… Куда подевалось его мастерство, его самообладание? Изменило ему. Едва отхлынула восхитительная волна удовлетворения, как он снова воспылал к ней страстью.
Потом они лежали в объятиях друг друга. Покоившаяся на ее груди его ладонь улавливала биение ее сердца. Он чувствовал, как оно успокаивается, как расслабляется ее насытившееся тело.
Но вдруг ее сердце дрогнуло и застучало сильнее, а тело застыло в напряжении. Генрих понял, что вернулась память. А с ней осознание.
С возвращением к реальности Дженова впала в отчаяние. Что она наделала? Как могла совершить такую глупость? Генрих ее друг. То, что они сделали, все усложнило. Возможно, даже разрушило их дружбу. Как сможет она посмотреть ему в глаза? Обратиться к нему доверчиво и непринужденно? А как будет к ней относиться он? Как к распутнице? Во всяком случае, не так, как прежде.
Дженова почувствовала, как слезы обожгли ей веки.
Она должна была сказать «нет». Превратить все в шутку. Положить конец ситуации, пока та не вышла из-под контроля. Она могла это предотвратить. Она умела выходить из любых неловких ситуаций. Но Дженова, как и Генри, хотела того, что произошло между ними. Оба пошли на это сознательно. Генри доставил ей наслаждение, о котором она и мечтать не могла. В тот момент остальное не имело значения.
Дженова нахмурилась. Конечно, немаловажную роль сыграл тот факт, что Генри был опытным соблазнителем. У него перебывало женщин больше, чем было деревьев в лесах Ганлингорна. Спору нет, она стала его добровольной партнершей, но он знал, как заставить звучать ее тело, как заглушить ее сомнения и вынудить забыть страхи. Имей она иной склад характера, всю вину за случившееся возложила бы на него.
Но чувство справедливости никогда не изменяло Дженове. Она понимала, что Генриху не больше, чем ей, нужно было осложнять их отношения. Может, он и искусный любовник, но при сложившихся обстоятельствах он, также keik и она, пал жертвой внезапной страсти.
Что случилось, то случилось. А теперь пришло время действовать.
Дженова оттолкнула Генриха и встала. Держа плащ как щит, направилась к тому месту, где Генрих разложил у огня ее одежду для просушки. Дженова взяла сорочку, сжала ее в кулак и, набравшись храбрости, посмотрела Генри в глаза.
Генрих все еще лежал, неподвижный и нагой, наблюдая за ней. Похоже, его ничего не смущало, и он вполне гордился собой, своим телом и его совершенством. Хотя не таким уж совершенным оно было, припомнила вдруг Дженова. Его золотистую плоть покрывали шрамы и белые неровности, где его кололо и кромсало оружие тех, кто хотел его убить. Он не был совершенным, он был обычным человеком.
И сейчас он ждал, когда Дженова заговорит. Чтобы согласиться с принятым ею решением. Она судорожно сглотнула. Ее решение должно устроить обоих.
– Это больше не должно повториться, Генри, – тихо обронила она. Ее голос прозвучал ровно и серьезно. Так обычно она говорила, когда вершила суд над своими строптивыми подданными. Перекинув через плечо свои длинные волосы, Дженова обнаружила, что у нее дрожат руки. – Мы столько лет были друзьями. Предположить, что мы можем стать чем-то большим, нелепо. Смешно. Просто на нас нашло затмение. Уверена, мы оба будем счастливы забыть об этом.
Генрих следил по лицу Дженовы за ее эмоциями. Она не умела скрывать своих чувств. Ей это и не требовалось. Она явно сожалела о том, что они сделали. Очевидно, она не хотела, чтобы их отношения выходили за рамки дружеских. Не верила, что он способен на большее.
Генрих сам знал, что большего и не стоит.
Нет, он недостоин Дженовы, не хочет осложнений, которые могут отныне у них возникнуть. Но его мучил вопрос, стала бы она так страдать из-за случившегося, если бы здесь, в башне Адера, с ней находился Алфрик. Она с готовностью прислушивалась к советам Генри насчет устройства укреплений, принимала помощь в решении проблем с Болдессаром, но отказывала в радости быть ее возлюбленным. И все же Дженова отдалась ему и едва не лишилась чувств от наслаждения. «Сможет ли Алфрик довести ее до подобного состояния?» – спросил себя Генрих с чувством превосходства и тут же упрекнул себя в несправедливости.
Дженова собиралась замуж за Алфрика, а не за Генриха. Дженова была единственной женщиной, с которой Генрих всегда чувствовал себя непринужденно, потому что не испытывал к ней физического влечения, и не должен был играть роль искусного соблазнителя, как с другими женщинами.
Что же ему теперь делать? Дружба Дженовы значила для Генриха больше любого физического удовольствия, и не важно, что с ней он получил наслаждение, которого не испытывал прежде.
– Ты права, Дженова, это не должно повториться, – произнес он спокойно и вполне искренне. Но почему-то подумал, что, сказав это, предал их обоих.
Генрих потянулся за штанами и быстро оделся, не глядя на Дженову, которая тоже одевалась. Хотел ли он, выезжая с ней вдвоем из гавани, чтобы их отношения зашли так далеко? Он сказал себе, что это судьба, но теперь вспомнил, что испытал ревность и отчаяние, узнав от Дженовы, что она собирается связать свою жизнь с таким жалким подобием мужчины, как Алфрик, в то время как заслуживает большего. Неужели он так низко пал, что овладел Дженовой с единственной целью показать ей, что она теряет?
Генрих знал, что способен на низкие поступки, но Дженове никогда не причинил бы боли. Никогда! И хотя он был честен с самим собой, его протесты представлялись ему притворством, потому что он сделал ей больно. И ей, и себе. Выдержит ли он это испытание?
– Генри?
Генри, который в это время натягивал сапоги, поднял взгляд и увидел, что глаза ее полны слез.
Он с трудом сдержался, чтобы не заключить ее в объятия и не утешить.
Дженова смахнула непрошеную слезу и яростно заморгала.
– Могли бы мы вернуться назад, Генри? Или наша бесценная дружба разбита? О, Генри, я не хочу тебя терять…
У него ныло в груди, но он твердо решил сохранять самообладание. Медленно протянув к ней руку, Генри коснулся ее мокрой щеки. Кожа у нее была теплой и нежной, и ему захотелось большего. Но он не мог это получить, не мог себе этого позволить и испытал сладкую горечь победы над собственным желанием. Не так часто лорд Генрих Монтевой отказывал себе в женщине.
– Разве можно разрушить нашу дружбу? – спросил он с мягкой усмешкой. – Мы дружим с детства, Дженова, и останемся друзьями до гробовой доски. Обещаю тебе. А случившееся забудем. Сотрем из памяти.
Дженова улыбнулась. Улыбка осветила ее несчастное лицо, как солнце, проглянувшее сквозь грозовые тучи. Но ее голос, когда она ответила, прозвучал, как слабое дуновение ветра.
– Да, Генри, мы предадим забвению случившееся. И все будет как прежде.
Их взгляды встретились и замерли. С ее лица сбежала улыбка. Слова были обманом, и оба это понимали.
Все изменилось безвозвратно.
Тем временем буря за стенами пристанища пошла на убыль.
Глава 5
В большом зале Ганлингорна царило оживление. В огромном камине пылало огромное бревно. Стол на возвышении, за которым сидели Дженова и Генрих, стоял близко от огня, ибо камин не мог согреть все уголки большого зала. Снаружи сквозь гул пира доносились завывания ветра. Едва Дженова и Генрих достигли Ганлингорнского замка, как вновь испортилась погода. Снег валил не переставая. Пламя множества свечей не рассеяло зимнего сумрака.
Генрих не мог бы вернуться в Лондон даже при желании. Но, как ни странно, подобного желания он не испытывал, хотя привык к суете двора. Его взгляд скользил по собравшимся в зале. За одним из столов в окружении воинов его отряда сидел Рейнард. Склонившись над тарелкой, Генрих не прислушивался к разговорам, как обычно, думая о том, что сейчас творится за пределами Ганлингорна.
Улыбаясь чему-то, что сказала ей одна из фрейлин, Дженова наклонилась, и спускавшаяся ей на плечи вуаль открыла взгляду локон блестящих каштановых волос. Когда к Генри подошел слуга подлить в его серебряный кубок красного вина, он вновь перенесся мыслями на север. К заботам, что одолевали его до получения послания Дженовы.
Пока король Вильгельм улаживал свои дела по другую сторону Ла-Манша, его бароны не ощущали на себе его властного, неусыпного взгляда. Хотя архиепископ Ланфранк, занимавший трон как регент, успешно справлялся со своими обязанностями, некоторые из молодых баронов вели себя неблагоразумно, проявляя неосторожность. Генрих заподозрил, что Роджер, граф Херефорд, и Ральф, граф Норфолк, говорят о государственной измене. Но говорить и делать – не одно и то же. Они скрывали свои намерения. Генрих надеялся, что король по возвращении вразумит их, пока не поздно. Одного присутствия Вильгельма достаточно, чтобы пресечь подобного рода разговоры.
– Присматривай за моим королевством, – сказал ему перед отъездом король. – Делай все, что сочтешь нужным, если возникнет необходимость. Я тебе доверяю, Генрих.
Король Вильгельм знал, что за обаятельной улыбкой Генриха скрывается беспощадность, на которую можно положиться в момент кризиса. Генрих раздавит любого, кто поднимется против короля; он не раз это доказал.
Он давно заглушил свою совесть.
Но чувствовал себя совершенно беспомощным, когда дело касалось Дженовы, когда сегодня пополудни они оставались наедине. Почему он не мог взять то, что она предлагала? Почему не мог радоваться ей, отбросив в сторону всякие сожаления? Ему пришлось признаться себе, что она его единственная слабость, его ахиллесова пята. Его совесть. Если в нем и сохранились остатки совести, то имя ей было Дженова…
– Милорд Генрих?
Генрих повернул голову и увидел сына Дженовы. До этого мальчик сидел подле матери на другом конце стола, опекаемый фрейлинами.
Генрих смотрел на мальчика с чувством легкого беспокойства. За все это время он провел в его обществе не более минуты-двух. У него было привлекательное лицо и большие зеленые глаза. Может, он нездоров? Не все доживают до периода созревания. Может, именно поэтому лорд Болдессар решил женить сына на Дженове, видя для себя шанс в ее несчастье?
– Милорд Генрих? – повторил мальчик, потянув его за коричневый бархатный рукав с малиновым расшитым обшлагом. Генрих, имевший при дворе славу модника, расправил образовавшуюся на ткани морщинку и деланно улыбнулся:
– Да… э…
Как же мальчика зовут? Он снова запамятовал. Но мальчик как будто не заметил заминки или не придал ей значения.
– Вы должны прийти завтра и посмотреть, как я езжу верхом, лорд Генрих, – продолжал он беспечно. – Мама говорит, что я слишком мал, чтобы ездить верхом, но я сильный. Мне уже пять.
На взгляд Генриха, малыш не выглядел сильным. Казалось, легкое дуновение ветерка может свалить его с ног. Из его рукавов торчали тонкие, как прутики, запястья, штаны свободно болтались на костлявых ногах.
– Так вы придете?
Голосок Рафа прозвучал настойчивее. Точно, его звали Раф.
– Да, конечно, – вежливо ответил Генрих, не собираясь выполнять обещания.
Однако он не мог взять в толк, почему Раф хочет, чтобы он пришел взглянуть, как он ездит на лошади. Кто он для сына Дженовы? Может, мальчик с кем-то его спутал? С Алфриком, к примеру? Однако Генрих не мог припомнить, чтобы Алфрик уделял мальчику особое внимание, когда был здесь в последний раз.
– Я приду за вами, когда настанет время.
Генрих округлил глаза:
– Какое время?
– Посмотреть, как я езжу верхом!
Раф лукаво усмехнулся, словно это была игра.
– Вряд ли в этом есть необходимость…
– Я за вами зайду, – твердо повторил Раф.
Его хитрая усмешка переросла в улыбку. Милую, обаятельную. Его лицо словно осветилось изнутри и ожило, сияя счастьем. Свою улыбку мальчик явно унаследовал от Мортреда. Только она была невинной, не то, что у отца. Так мог улыбаться Мортред до того, как пристрастился проводить дни и ночи в борделях.
Не успел Генрих что-либо ответить, как Рафа и след простыл. Мальчик вприпрыжку возвращался к матери. Генрих видел, как он потянул Дженову за рукав, почти так же, как его, и Дженова наклонилась, чтобы послушать, что скажет сын.
Ее профиль вдруг показался Генриху совершенным.
Он хотел посмотреть, как она отреагирует на слова сына, не разозлится ли на Генриха за то, что тот дал мальчику обещание, которое не собирался выполнять. Но его отвлек рисунок ее рта, мягкая припухлость выступающей нижней губы и нежный изгиб верхней. У него возникло желание прильнуть к ее губам в поцелуе. Когда он целовал ее в последний раз, то явственно различал вкус диких сладких ягод. И ему не терпелось вновь ощутить этот вкус.
Генрих почувствовал, как вскипает кровь. Она сидела по другую сторону стола, но ему казалось, что он улавливает ее запах. У него затвердело в паху, и он стиснул зубы. Безумие! Зачем мучить себя так, если у него нет шансов владеть ею снова? Генрих сделал еще один глоток вина, пытаясь освободиться от наваждения. В зале полно прелестных женщин, настоящих красавиц. Но ни к одной Генри не влекло так, как к Дженове. Он поклялся никогда больше не думать о ней в этом плане, не прикасаться, не погружаться в нее, не видеть, как раздвигаются в стоне наслаждения ее губы…
Генрих снова приложился к вину и осушил кубок. Поставив его на место, он заметил, что Дженова на него смотрит. Ее рука покоилась на плече сына. Ей явно пришлось не по вкусу то, что сказал Раф, а еще меньше мысли Генриха, которые она прочла. Ее прекрасные зеленые глаза излучали отнюдь не дружелюбие. Они жгли его огнем. Кивнув ей, он поднял пустой бокал, словно предлагал выпить, невольно думая, сколько понадобилось бы ему времени, чтобы превратить ее злость в пылкость желания, если бы только он не обещал больше не прикасаться к ней.
Господи, и зачем только он приехал в Ганлингорн?!
Если бы не приехал, не потерял бы над собой контроль, не овладел бы Дженовой, усложнив все до невероятности, превратив знакомую территорию в чужой стан. И ему не пришлось бы притворяться, будто между ними ничего не было.
Генрих полагал, что легко с этим справится. К нему короли обращались за советом, когда возникали неразрешимые проблемы. И вдруг сам он оказался в тупиковой ситуации.
Он не мог выбросить из головы Дженову. Не хотел. На ней было платье красновато-коричневого тона с зелеными, как лесная чаща, рукавами в тон. Перестать о ней думать было все равно что перестать дышать.
Господи, как же он ее хотел!
Мужское естество рвалось наружу, и, если бы он встал, несмотря на наличие туники, все заметили бы неловкость его состояния. Генрих обвел взглядом большой зал и беззаботно пирующих обитателей замка, но видел перед собой башню Адера. Густые тени и снег снаружи, отблески огня на матовой коже Дженовы. Ее тихие вздохи и сдержанные стоны, когда, прижимаясь к нему всем телом, она раскрывалась ему навстречу, молила не останавливаться.
Генрих прерывисто вздохнул. Довольно! Он еще не разучился владеть собой. К тому же он обещал. Он обещал…
Дженова смеялась. Он поймал себя на том, что пожирает ее глазами, в то время как она, указывая на фокусника, говорит что-то сыну с ласковой улыбкой. Кроме фокусника, собравшихся развлекали также акробаты и певцы, и еще карлик, который то и дело нарочно падал. Дженова находила это забавным, и ее мелодичный смех непрерывно звенел в этот вечер в зале, вызывая у окружающих улыбки.
Но Генрих не смотрел на артистов. Он смотрел на нее. Его взгляд блуждал по румянцу на ее щеках, гладкому, высокому лбу, упрямому контуру подбородка. Он ласкал взглядом ее грудь, выделяющуюся под облегающим платьем. И живо представил себе, как берет ее груди в ладони.
Генрих с трудом сдержал готовый вырваться стон.
Это становилось нелепым! Он вел себя как мальчишка, впервые познавший томления страсти, как влюбленный подросток, что это с ним? Ведь он уже обладал Дженовой. Обычно одного раза Генри хватало.
Что же случилось на этот раз? Генри никогда не стремился к близости лишь с одной женщиной. В детстве его редко ласкали, и он не имел возможности узнать тепло домашнего очага. Его отец погиб, сражаясь бок о бок с другими крестоносцами, а мать вскоре после этого променяла сына на Бога. Когда, оставив его, она ушла в монастырь, Генрих поклялся, что никогда больше не позволит женщине властвовать над собой.
Он построил жизнь так, как хотел, и не желал, чтобы какая-нибудь эгоистичная гордячка причиняла ему боль.
Но Дженова не гордая, не эгоистичная. Она его друг. Совсем недавно он чувствовал себя в ее обществе легко и непринужденно. Неужели теперь Дженова заняла место в одном ряду с другими женщинами, которых он соблазнил за прошедшие годы? Но нет, Дженова отличалась от них. Она все еще была его другом, хотя и стала возлюбленной.
Эта мысль потрясла Генри.
Однако он не перестал ее желать. И пока снова не овладеет ею, не успокоится.
Смеясь над проделками артистов, Дженова захлопала в ладоши. Повернувшись к Генриху, улыбнулась, словно приглашая разделить незатейливое веселье, забыв на мгновение о том, что произошло. Но стоило ей взглянуть на выражение его лица, как улыбка исчезла с ее губ. Она невольно поднесла руку к горлу, словно ей стало трудно дышать, длинные ресницы затрепетали. В следующий миг Дженова отвернулась, но Генрих успел заметить, как задрожали ее пальцы, и как она прикусила нижнюю губу.
Наверняка вспомнила, что произошло между ними в башне Адера, и теперь испытывала те же чувства, что и он.
Дженова сожалела о случившемся. Она поклялась себе никогда не вспоминать об этом и не сомневалась, что у нее хватит для этого силы воли.
До последнего момента.
Когда карлик в очередной раз шлепнулся на пол, она взглянула на Генри в надежде посмеяться вместе, но Генри смотрел на нее так, что веселье мигом исчезло, и она вспомнила все до мельчайших подробностей. И ее бросило в жар.
Хотелось повторить то, что произошло в башне Адера. Зажмурить глаза и трепетать от наслаждения, вспоминая пылкие, божественные минуты, проведенные вместе. Прокрутить в памяти каждый момент.
«У тебя слишком долго не было мужчины, – сказал Дженове внутренний голос. – Вот и все. Генри здесь ни при чем; просто он очутился в нужное время в нужном месте. Любой мужчина поступил бы так же. Ты могла бы оказаться с… с Алфриком, и случилось бы то же самое!»
Ясно одно: нужно, как можно скорее начинать подготовку к свадьбе; только так она сумеет избавиться от этой навязчивой идеи. Может, Алфрик сжалится над ней, и они справят свадьбу немедленно. Если она скажет ему, что дело не терпит отлагательства, он отбросит нелепые требования его отца и покончит с формальностями.
Дженова улыбнулась, представив себе, как мчится сломя голову на своей кобыле по снегу к дому Алфрика, и требует немедленно обвенчаться, и кричит с порога: «Кто знает, с кем еще я пересплю в следующий раз, если ты не женишься!»
Но ее улыбка погасла и глаза потускнели. Все это глупости. Она не хочет ложиться в постель ни с Алфриком, ни с каким-либо другим мужчиной. Не Алфрик заставил ее тело петь. А Генри. И в целой Англии не найдется мужчины, способного занять его место. Между ними пробежала искра, и ее нельзя погасить. Поэтому Дженова, благородная вдова, мать и хозяйка имения Ганлингорн, не знает, как ей быть дальше.
– Мама, смотри!
Ее сын со смехом показывал на фокусника. Дженова с благодарностью позволила ему отвлечь себя от печальных размышлений. Раф был хороший мальчик, славный мальчик, и она возлагала на него большие надежды. В младенчестве он много хворал, но он боролся, и она боролась вместе с ним, И он выжил. Теперь она знала, что за его хрупким каркасом скрывается сила. Тщедушный с виду, Раф был на самом деле крепкий. Настоящий борец. Ее сын сделает все, чтобы преодолеть любые трудности, какие подкинет ему судьба.
Некоторое время назад она видела, как Раф искал общества Генри, но Генри, насколько она знала, не любит детей. Генри был во многих отношениях эгоистичный и тщеславный мужчина. Однако это ничуть не умаляло его достоинств воина, преданного подданного короля и хорошего человека. Еще он, безусловно, умел быть обворожительным. Дженова и в прошлом не раз испытывала на себе силу его притягательности, но только смеялась, восхищалась и отмахивалась. Генрих-возлюбленный не для нее. Она предпочитала Генри-друга. Сама того не желая, Дженова попала в зависимость от его ненавязчивой привязанности, зная, что он всегда придет на помощь.
Так оно и случилось. Однако на этот раз события приняли совсем другой оборот.
Дженова снова устремила взгляд на Генриха, и сердце у нее екнуло. Он тоже смотрел на нее. Не исподтишка, в надежде, что она не заметит. Не таков был Генри. Он сидел, повернувшись полностью в ее сторону, и пожирал ее глазами. Господи, неужели он все же решил нарушить их клятву? Он хочет от нее большего и хочет, чтобы она знала об этом.
Дженова невольно ахнула, и краска залила ее щеки. Генри не сводил с нее глаз, пылавших страстью.
Дженова порывисто отвернулась и закрыла лицо ладонью. Одна из фрейлин, Агета, справилась о ее самочувствии. Дженова улыбнулась и ответила, что просто устала. Еще раз посмотреть на Генри она не рискнула. Куда девалась ее уверенность в себе? Она сомневалась, что сможет вести себя прилично, как подобает леди Ганлингорн.
«Приличие» никогда не останавливало Мортреда.
От этой мысли Дженова похолодела. Мортред лгал ей. Относился к их браку – к их любви – с неуважением. Может, настало время последовать его примеру? Она собиралась обвенчаться с Алфриком, но разве это не очередной пример «приличного» поведения? «Дженова, – сказал ей однажды Мортред, – ты всегда слишком предсказуема». Теперь она задумалась, не существует ли другой, более приятный способ отомстить и в то же время получить удовольствие от этой новой, неожиданной страсти.
Как вспышка молнии во тьме, ее вдруг поразило осознание, что клятва воздержания, данная ею и Генри, ошибка. Отказывая себе и ему, она лишь усугубляла ситуацию. Может, размышляла она возбужденно, поддаться своему безумию и утолить голод во вновь обретенной страсти. Тогда она не только отомстит своему покойному мужу, но и удовлетворит свою прихоть. Конечный результат будет один и тот же, но путь к нему – куда более приятный…
Генрих не мог бы вернуться в Лондон даже при желании. Но, как ни странно, подобного желания он не испытывал, хотя привык к суете двора. Его взгляд скользил по собравшимся в зале. За одним из столов в окружении воинов его отряда сидел Рейнард. Склонившись над тарелкой, Генрих не прислушивался к разговорам, как обычно, думая о том, что сейчас творится за пределами Ганлингорна.
Улыбаясь чему-то, что сказала ей одна из фрейлин, Дженова наклонилась, и спускавшаяся ей на плечи вуаль открыла взгляду локон блестящих каштановых волос. Когда к Генри подошел слуга подлить в его серебряный кубок красного вина, он вновь перенесся мыслями на север. К заботам, что одолевали его до получения послания Дженовы.
Пока король Вильгельм улаживал свои дела по другую сторону Ла-Манша, его бароны не ощущали на себе его властного, неусыпного взгляда. Хотя архиепископ Ланфранк, занимавший трон как регент, успешно справлялся со своими обязанностями, некоторые из молодых баронов вели себя неблагоразумно, проявляя неосторожность. Генрих заподозрил, что Роджер, граф Херефорд, и Ральф, граф Норфолк, говорят о государственной измене. Но говорить и делать – не одно и то же. Они скрывали свои намерения. Генрих надеялся, что король по возвращении вразумит их, пока не поздно. Одного присутствия Вильгельма достаточно, чтобы пресечь подобного рода разговоры.
– Присматривай за моим королевством, – сказал ему перед отъездом король. – Делай все, что сочтешь нужным, если возникнет необходимость. Я тебе доверяю, Генрих.
Король Вильгельм знал, что за обаятельной улыбкой Генриха скрывается беспощадность, на которую можно положиться в момент кризиса. Генрих раздавит любого, кто поднимется против короля; он не раз это доказал.
Он давно заглушил свою совесть.
Но чувствовал себя совершенно беспомощным, когда дело касалось Дженовы, когда сегодня пополудни они оставались наедине. Почему он не мог взять то, что она предлагала? Почему не мог радоваться ей, отбросив в сторону всякие сожаления? Ему пришлось признаться себе, что она его единственная слабость, его ахиллесова пята. Его совесть. Если в нем и сохранились остатки совести, то имя ей было Дженова…
– Милорд Генрих?
Генрих повернул голову и увидел сына Дженовы. До этого мальчик сидел подле матери на другом конце стола, опекаемый фрейлинами.
Генрих смотрел на мальчика с чувством легкого беспокойства. За все это время он провел в его обществе не более минуты-двух. У него было привлекательное лицо и большие зеленые глаза. Может, он нездоров? Не все доживают до периода созревания. Может, именно поэтому лорд Болдессар решил женить сына на Дженове, видя для себя шанс в ее несчастье?
– Милорд Генрих? – повторил мальчик, потянув его за коричневый бархатный рукав с малиновым расшитым обшлагом. Генрих, имевший при дворе славу модника, расправил образовавшуюся на ткани морщинку и деланно улыбнулся:
– Да… э…
Как же мальчика зовут? Он снова запамятовал. Но мальчик как будто не заметил заминки или не придал ей значения.
– Вы должны прийти завтра и посмотреть, как я езжу верхом, лорд Генрих, – продолжал он беспечно. – Мама говорит, что я слишком мал, чтобы ездить верхом, но я сильный. Мне уже пять.
На взгляд Генриха, малыш не выглядел сильным. Казалось, легкое дуновение ветерка может свалить его с ног. Из его рукавов торчали тонкие, как прутики, запястья, штаны свободно болтались на костлявых ногах.
– Так вы придете?
Голосок Рафа прозвучал настойчивее. Точно, его звали Раф.
– Да, конечно, – вежливо ответил Генрих, не собираясь выполнять обещания.
Однако он не мог взять в толк, почему Раф хочет, чтобы он пришел взглянуть, как он ездит на лошади. Кто он для сына Дженовы? Может, мальчик с кем-то его спутал? С Алфриком, к примеру? Однако Генрих не мог припомнить, чтобы Алфрик уделял мальчику особое внимание, когда был здесь в последний раз.
– Я приду за вами, когда настанет время.
Генрих округлил глаза:
– Какое время?
– Посмотреть, как я езжу верхом!
Раф лукаво усмехнулся, словно это была игра.
– Вряд ли в этом есть необходимость…
– Я за вами зайду, – твердо повторил Раф.
Его хитрая усмешка переросла в улыбку. Милую, обаятельную. Его лицо словно осветилось изнутри и ожило, сияя счастьем. Свою улыбку мальчик явно унаследовал от Мортреда. Только она была невинной, не то, что у отца. Так мог улыбаться Мортред до того, как пристрастился проводить дни и ночи в борделях.
Не успел Генрих что-либо ответить, как Рафа и след простыл. Мальчик вприпрыжку возвращался к матери. Генрих видел, как он потянул Дженову за рукав, почти так же, как его, и Дженова наклонилась, чтобы послушать, что скажет сын.
Ее профиль вдруг показался Генриху совершенным.
Он хотел посмотреть, как она отреагирует на слова сына, не разозлится ли на Генриха за то, что тот дал мальчику обещание, которое не собирался выполнять. Но его отвлек рисунок ее рта, мягкая припухлость выступающей нижней губы и нежный изгиб верхней. У него возникло желание прильнуть к ее губам в поцелуе. Когда он целовал ее в последний раз, то явственно различал вкус диких сладких ягод. И ему не терпелось вновь ощутить этот вкус.
Генрих почувствовал, как вскипает кровь. Она сидела по другую сторону стола, но ему казалось, что он улавливает ее запах. У него затвердело в паху, и он стиснул зубы. Безумие! Зачем мучить себя так, если у него нет шансов владеть ею снова? Генрих сделал еще один глоток вина, пытаясь освободиться от наваждения. В зале полно прелестных женщин, настоящих красавиц. Но ни к одной Генри не влекло так, как к Дженове. Он поклялся никогда больше не думать о ней в этом плане, не прикасаться, не погружаться в нее, не видеть, как раздвигаются в стоне наслаждения ее губы…
Генрих снова приложился к вину и осушил кубок. Поставив его на место, он заметил, что Дженова на него смотрит. Ее рука покоилась на плече сына. Ей явно пришлось не по вкусу то, что сказал Раф, а еще меньше мысли Генриха, которые она прочла. Ее прекрасные зеленые глаза излучали отнюдь не дружелюбие. Они жгли его огнем. Кивнув ей, он поднял пустой бокал, словно предлагал выпить, невольно думая, сколько понадобилось бы ему времени, чтобы превратить ее злость в пылкость желания, если бы только он не обещал больше не прикасаться к ней.
Господи, и зачем только он приехал в Ганлингорн?!
Если бы не приехал, не потерял бы над собой контроль, не овладел бы Дженовой, усложнив все до невероятности, превратив знакомую территорию в чужой стан. И ему не пришлось бы притворяться, будто между ними ничего не было.
Генрих полагал, что легко с этим справится. К нему короли обращались за советом, когда возникали неразрешимые проблемы. И вдруг сам он оказался в тупиковой ситуации.
Он не мог выбросить из головы Дженову. Не хотел. На ней было платье красновато-коричневого тона с зелеными, как лесная чаща, рукавами в тон. Перестать о ней думать было все равно что перестать дышать.
Господи, как же он ее хотел!
Мужское естество рвалось наружу, и, если бы он встал, несмотря на наличие туники, все заметили бы неловкость его состояния. Генрих обвел взглядом большой зал и беззаботно пирующих обитателей замка, но видел перед собой башню Адера. Густые тени и снег снаружи, отблески огня на матовой коже Дженовы. Ее тихие вздохи и сдержанные стоны, когда, прижимаясь к нему всем телом, она раскрывалась ему навстречу, молила не останавливаться.
Генрих прерывисто вздохнул. Довольно! Он еще не разучился владеть собой. К тому же он обещал. Он обещал…
Дженова смеялась. Он поймал себя на том, что пожирает ее глазами, в то время как она, указывая на фокусника, говорит что-то сыну с ласковой улыбкой. Кроме фокусника, собравшихся развлекали также акробаты и певцы, и еще карлик, который то и дело нарочно падал. Дженова находила это забавным, и ее мелодичный смех непрерывно звенел в этот вечер в зале, вызывая у окружающих улыбки.
Но Генрих не смотрел на артистов. Он смотрел на нее. Его взгляд блуждал по румянцу на ее щеках, гладкому, высокому лбу, упрямому контуру подбородка. Он ласкал взглядом ее грудь, выделяющуюся под облегающим платьем. И живо представил себе, как берет ее груди в ладони.
Генрих с трудом сдержал готовый вырваться стон.
Это становилось нелепым! Он вел себя как мальчишка, впервые познавший томления страсти, как влюбленный подросток, что это с ним? Ведь он уже обладал Дженовой. Обычно одного раза Генри хватало.
Что же случилось на этот раз? Генри никогда не стремился к близости лишь с одной женщиной. В детстве его редко ласкали, и он не имел возможности узнать тепло домашнего очага. Его отец погиб, сражаясь бок о бок с другими крестоносцами, а мать вскоре после этого променяла сына на Бога. Когда, оставив его, она ушла в монастырь, Генрих поклялся, что никогда больше не позволит женщине властвовать над собой.
Он построил жизнь так, как хотел, и не желал, чтобы какая-нибудь эгоистичная гордячка причиняла ему боль.
Но Дженова не гордая, не эгоистичная. Она его друг. Совсем недавно он чувствовал себя в ее обществе легко и непринужденно. Неужели теперь Дженова заняла место в одном ряду с другими женщинами, которых он соблазнил за прошедшие годы? Но нет, Дженова отличалась от них. Она все еще была его другом, хотя и стала возлюбленной.
Эта мысль потрясла Генри.
Однако он не перестал ее желать. И пока снова не овладеет ею, не успокоится.
Смеясь над проделками артистов, Дженова захлопала в ладоши. Повернувшись к Генриху, улыбнулась, словно приглашая разделить незатейливое веселье, забыв на мгновение о том, что произошло. Но стоило ей взглянуть на выражение его лица, как улыбка исчезла с ее губ. Она невольно поднесла руку к горлу, словно ей стало трудно дышать, длинные ресницы затрепетали. В следующий миг Дженова отвернулась, но Генрих успел заметить, как задрожали ее пальцы, и как она прикусила нижнюю губу.
Наверняка вспомнила, что произошло между ними в башне Адера, и теперь испытывала те же чувства, что и он.
Дженова сожалела о случившемся. Она поклялась себе никогда не вспоминать об этом и не сомневалась, что у нее хватит для этого силы воли.
До последнего момента.
Когда карлик в очередной раз шлепнулся на пол, она взглянула на Генри в надежде посмеяться вместе, но Генри смотрел на нее так, что веселье мигом исчезло, и она вспомнила все до мельчайших подробностей. И ее бросило в жар.
Хотелось повторить то, что произошло в башне Адера. Зажмурить глаза и трепетать от наслаждения, вспоминая пылкие, божественные минуты, проведенные вместе. Прокрутить в памяти каждый момент.
«У тебя слишком долго не было мужчины, – сказал Дженове внутренний голос. – Вот и все. Генри здесь ни при чем; просто он очутился в нужное время в нужном месте. Любой мужчина поступил бы так же. Ты могла бы оказаться с… с Алфриком, и случилось бы то же самое!»
Ясно одно: нужно, как можно скорее начинать подготовку к свадьбе; только так она сумеет избавиться от этой навязчивой идеи. Может, Алфрик сжалится над ней, и они справят свадьбу немедленно. Если она скажет ему, что дело не терпит отлагательства, он отбросит нелепые требования его отца и покончит с формальностями.
Дженова улыбнулась, представив себе, как мчится сломя голову на своей кобыле по снегу к дому Алфрика, и требует немедленно обвенчаться, и кричит с порога: «Кто знает, с кем еще я пересплю в следующий раз, если ты не женишься!»
Но ее улыбка погасла и глаза потускнели. Все это глупости. Она не хочет ложиться в постель ни с Алфриком, ни с каким-либо другим мужчиной. Не Алфрик заставил ее тело петь. А Генри. И в целой Англии не найдется мужчины, способного занять его место. Между ними пробежала искра, и ее нельзя погасить. Поэтому Дженова, благородная вдова, мать и хозяйка имения Ганлингорн, не знает, как ей быть дальше.
– Мама, смотри!
Ее сын со смехом показывал на фокусника. Дженова с благодарностью позволила ему отвлечь себя от печальных размышлений. Раф был хороший мальчик, славный мальчик, и она возлагала на него большие надежды. В младенчестве он много хворал, но он боролся, и она боролась вместе с ним, И он выжил. Теперь она знала, что за его хрупким каркасом скрывается сила. Тщедушный с виду, Раф был на самом деле крепкий. Настоящий борец. Ее сын сделает все, чтобы преодолеть любые трудности, какие подкинет ему судьба.
Некоторое время назад она видела, как Раф искал общества Генри, но Генри, насколько она знала, не любит детей. Генри был во многих отношениях эгоистичный и тщеславный мужчина. Однако это ничуть не умаляло его достоинств воина, преданного подданного короля и хорошего человека. Еще он, безусловно, умел быть обворожительным. Дженова и в прошлом не раз испытывала на себе силу его притягательности, но только смеялась, восхищалась и отмахивалась. Генрих-возлюбленный не для нее. Она предпочитала Генри-друга. Сама того не желая, Дженова попала в зависимость от его ненавязчивой привязанности, зная, что он всегда придет на помощь.
Так оно и случилось. Однако на этот раз события приняли совсем другой оборот.
Дженова снова устремила взгляд на Генриха, и сердце у нее екнуло. Он тоже смотрел на нее. Не исподтишка, в надежде, что она не заметит. Не таков был Генри. Он сидел, повернувшись полностью в ее сторону, и пожирал ее глазами. Господи, неужели он все же решил нарушить их клятву? Он хочет от нее большего и хочет, чтобы она знала об этом.
Дженова невольно ахнула, и краска залила ее щеки. Генри не сводил с нее глаз, пылавших страстью.
Дженова порывисто отвернулась и закрыла лицо ладонью. Одна из фрейлин, Агета, справилась о ее самочувствии. Дженова улыбнулась и ответила, что просто устала. Еще раз посмотреть на Генри она не рискнула. Куда девалась ее уверенность в себе? Она сомневалась, что сможет вести себя прилично, как подобает леди Ганлингорн.
«Приличие» никогда не останавливало Мортреда.
От этой мысли Дженова похолодела. Мортред лгал ей. Относился к их браку – к их любви – с неуважением. Может, настало время последовать его примеру? Она собиралась обвенчаться с Алфриком, но разве это не очередной пример «приличного» поведения? «Дженова, – сказал ей однажды Мортред, – ты всегда слишком предсказуема». Теперь она задумалась, не существует ли другой, более приятный способ отомстить и в то же время получить удовольствие от этой новой, неожиданной страсти.
Как вспышка молнии во тьме, ее вдруг поразило осознание, что клятва воздержания, данная ею и Генри, ошибка. Отказывая себе и ему, она лишь усугубляла ситуацию. Может, размышляла она возбужденно, поддаться своему безумию и утолить голод во вновь обретенной страсти. Тогда она не только отомстит своему покойному мужу, но и удовлетворит свою прихоть. Конечный результат будет один и тот же, но путь к нему – куда более приятный…