И проснулся. Едва брезжил серый нью-йоркский рассвет. Джерри посмотрел на свои руки. "Руки как руки", - спокойно усмехнулся он.
Тот день для всего окружения Джерри Парсела показался сущим адом. И обычно Джерри работал напряженно и интенсивно. Но в тот день он словно бы задался целью вконец загнать всех своих помощников. Совещание директоров компаний сменялось брифингом экспертов. Затем наступала очередь юристов. Перед ленчем Джерри лично выбрался на биржу, чем произвел сенсацию - он не был там уже много лет. Ленч был коротким и происходил в кабинете, как в далекие годы начинавшейся зрелости. Телефонные и телексные переговоры с различными городами Соединенных Штатов и с зарубежными столицами следовали один за другим. Владельцы дочерних предприятий, высокопоставленные чиновники министерств и ведомств, генералы и адмиралы, сенаторы и конгрессмены - кого только не повидал вместительный кабинет Парсела в тот день. Вопросы решались быстро и четко. Иначе и быть не могло - они были подготовлены и проработаны до мельчайших деталей. "Время - деньги" - никому и в голову не приходило цитировать эту известную на весь мир американскую поговорку. Она была аксиомой, первейшим и главнейшим жизненным девизом Парсела. "Все стареют, а с великим Джерри неуловимое время справиться не в силах", - посмеивались пронятые седьмым потом секретари Джерри. В восемь часов вечера Парсел чувствовал себя так же свежо и бодро, как и в шесть часов утра, когда он встал - раннее пробуждение он всегда считал первоосновой успешного дня. Вернувшись в свой манхэттенский особняк, Джерри долго плескался в бассейне, медленно, обстоятельно одевался. После некоторых колебаний он выбрал темно-синий с легкой искрой костюм, прихватил однотонный галстук к рубашке своей любимой бриллиантовой булавкой.
Когда около девяти часов он вошел в большую гостиную первого этажа, там все жило ожиданием его появления. Ларссон, единственный из мужчин, допущенный к тому. чтобы разделить вечер с хозяином, включил мощный магнитофон. Послышалась волшебная музыка Иоганна Штрауса, любимого композитора Джерри. Пятьдесят девушек приветствовали его появление негромкими хлопками, возгласами "Хай! Хай! Хай!". В знак ответного приветствия Джерри помахал рукой. Каких тут только девушек не было! Светловолосые, голубоглазые скандинавки с тяжелым бюстом и широким тазом; юркие, кареглазые длинноногие итальянки; стройные, гибкие, чернокожие африканки с призывно влажными, крупными губами; изящные, хрупкие, изысканно нежные японки; страстные, гордые, с горящим взглядом перуанки - все были в легких, разноцветных, полупрозрачных одеждах. В четырех углах зала были поставлены большие столы. Один из них был баром: на нем сгрудилось несколько дюжин бутылок с различными винами, водками, коньяками, джинами. На другом разместились холодные закуски всех кухонь мира. Третий был отдан в распоряжение горячих блюд, они подогревались на небольших переносных плитах. Последний был заполнен фруктами, сладостями, разными сортами мороженого. Едва войдя в зал, Джерри отметил взглядом высокую, тоненькую девушку с раскосыми глазами и бронзовой кожей.
- Как тебя зовут? - спросил он, подходя вместе с ней к бару.
- Синтия, - ответила девушка, обнажив при этом ровные, белые зубы.
- Откуда ты родом, Синтия? - Джерри понравилось, как она улыбается.
- С острова Таити, сэр, - ответила она и вновь улыбнулась. "Какая у нее сильная грудь, - думал Парсел, разглядывая девушку. - И какая нежная".
В зале не было ни единого стула, кресла, дивана. Зато на полу было набросано вдоволь вышитых восточных подушек - из кожи, из бархата, из шелка. Каждый набирал себе на тарелку что хотел и располагался прямо на полу, подложив, подсунув, бросив под себя подушки. Джерри, как всегда, ел с аппетитом. Синтия держалась рядом с ним. Она мало пила, мало ела.Млела од его взглядами, изредка посматривала на него сквозь длинные, пушистые ресницы.
Гречанки - их оказалось пятеро - исполняли любовный танец. Обнаженные тела девушек медленно скользили вдоль одной из стен. Они словно парили в воздухе, и Джерри с некоторым недоумением подумал, почему, собственно, этот танец называется любовным. Но вот участилась музыка, и движения танцовщиц убыстрялись вместе с ней. Вот они уже стали неприличными,бесстыдными, омерзительными в своей откровенной имитации полового акта.
- Каков твой идеал счастья? - негромко спросил Джерри Синтию. И тут же почувствовал, что пьянеет.
- Счастья? - переспросила она. - Не знаю. Наверное, это когда много денег - и можешь делать, что хочешь.
Он наморщила лоб и выжидательно смотрела на Джерри,словно спрашивая взглядом, понравился ли ему ее ответ. Джерри промолчал, допил стакан, наполнил его снова. "Хорошо, что нет ни официантов, ни других слуг. Болтуны и соглядатаи. А девочка эта, милая Синтия, представляет себе счастье точно так, как представляет его себе подавляющая часть человечества. Деньги! Конечно, без них плохо. Но какое они имеют отношение к счастью? Вряд ли ошибочна существующая века пословица "Счастье не купишь ни за какие деньги". Так что же такое счастье? Наверно, сколько людей - столько и пониманий счастья. У одного это - ухватиться хоть одним пальцем за руль власти. У другого - задрать юбку первой встречной девчонке. У третьего приобрести очередную машину, книгу, монету, марку, тарелку. У четвертого зачать или родить ребенка, обмануть друга с его женой, получить наследство от любимого дядюшки, однажды напиться, да так, чтобы быть пьяным всю жизнь. А как я, Джерри Парсел, понимаю счастье? Не позавчера, не вчера сегодня, сейчас?".
Джерри вспомнил, что ведь и ему когда-то казалось, что обладай он хотя бы одним миллионов - и он будет счастливейший человек на этом свете. Милое, наивное заблуждение! Сколько у него теперь этих миллионов, он и сам точно не знает. А счастье? Где оно?
Потом ему хотелось объездить весь свет, побывать в самых далеких и укромных уголках планеты, иметь возможность в любой момент сесть в свой собственный самолет и приказать везти себя хоть в другое полушарие. Он уже давно имеет такую возможность и легче назвать те, не столь уж многие города земного шара, где он не бывал, чем те, в которых он гостил (а во многих десятки раз). Выходит, счастье и не в путешествиях.
Он жаждал славы писателя. И добился ее. Он мечтал вершить судьбами людей. И теперь на его предприятиях работают сотни тысяч мужчин и женщин и от него одного зависит, будут они завтра так же обеспечены, как и сегодня, или будут вышвырнуты на улицу и пойдут по миру. В молодости он не смел и мысли допустить о том, что когда-нибудь познает любовь представительниц всех континентов, всех рас, всех цветов и оттенков кожи. И вот все это свершилось. Свершилось, но счастлив ли он?
"Да, вероятно, слишком сильно во мне звериное начало, думал Джерри. Волк счастлив, если ему удается вырастить потомство и сохранить его. И леопард. И аллигатор. Животное начало. Инстинкт сохранения рода. Инстинкт бессмертия. Вот оно! Ну, конечно же, счастье - в бессмертии!".
Гречанок сменили негритянки из Чада. Их танец был экзотичен, быстротечен, весь наполнен такими фигурами, Разгадать смысл которых Парсел не мог. И он в который уже раз в жизни откровенно подивился многоликости человеческой культуры. Под удары барабанов девушки ритмично двигались по залу. Когда они были от Парсела всего в каких-нибудь трех ярдах, он внезапно расхохотался. Смех этот был ответом на собственные его мысли. "Судьба-дура задумала украсть у меня вечность, - подумал он. - Ушла Беатриса. Унесла с собой Джерри-младшего Рейчел. Но ведь они же есть - и Беатриса, и Джерри-младший. И - будут! Я, Джерри Парсел, победил самое судьбу. Ха-ха-ха!".
Он выпил подряд несколько стаканов очень крепкого - девять к одному "мартини". Теперь его мысли текли не ровной, спокойной чередой, а цеплялись, наталкивались одна на другую, спотыкались, еще до того, как выкристаллизоваться, падали, исчезали.
- Счастье - в движении! - выкрикнул вдруг он и двинулся к центру зала. Танцевали почти все девушки. Все были обнажены.Все исступленно импровизировали фантастические, неземные па под какофонию визжания, уханья, скрежета современного джаза.
- Счастье - в движении! В движении! Клянусь Богом нашим Иисусом Христом - в движении! - кричал Джерри, мотая головой, тряся руками, самозабвенно вихляясь всем телом. Синтия старательно повторяла каждое его "па".
В два часа девятнадцать минут утра из ворот особняка Па- рсела медленно выехал огромный черный "кадиллак". Кроме Джерри, который сидел за рулем, в нем находилось одиннадцать девушек и Ларссон. Темные стекла скрывали от редких полицейских и встречных их наготу. Они хохотали, наваливались друг на друга, щекотали Ларссона, визжали на поворотах. "Кадиллак" выбрался из Нью-Йорка и помчался на юго-запад, все увеличивая скорость. Было темно и его мощные фары выхватывали из несшегося навстречу пространства большой отрезок хайвея. Джерри включил радио и собирался вызвать зачем-то по радиотелефону дежурного секретаря, когда Синтия крепко обняла его за шею и впилась в его губы своими. Теряя дыхание, Джерри хотел оттолкнуть ее от себя локтем. И в это время руль вырвался из его рук. Последнее, что увидел Джерри Парсел в этой жизни, было огромное, рыжее, одноглазое чудовище, которое, чем-то гремя и лязгая, наваливалось на него всей своей неимоверной тяжестью. Джерри с величайшим трудом повернулся к нему грудью, пытаясь прикрыть собою Синтию.
"Счастье, в чем ты?"
Глава сорок четвертая ЭПИТАФИЯ ВЕРНОСТИ
Раджан читал верстку первой полосы завтрашнего номера "Индепендент геральд". В самом центре ее помещался большой портрет Маяка и некролог. "Уходят ветераны, - с тоской подумал Раджан. - Уходят один за другим, так и не свершив того, ради чего они сражались всю жизнь. С иностранными поработителями, голодом и нищетой, болезнями и невежеством, олигархами могущественным внутренним врагом, коварно захватившим власть в парламенте и средствах массовой информации, экономике и торговле, армии и банках. Бедные становятся беднее, а богатые - богаче. Процветают казнокрадство, коррупция, взяточничество. Совсем как в такой далекой и такой близкой Америке".
Раджан вздохнул, подписал полосу и отправил ее с посыльным в печатный цех. Председатель Совета директоров "Индепендент геральд" сегодня по телефону предложил ему возглавить газету. Как торопится жизнь, как стремительно и безостановочно летит вперед. "Могли бы подождать, пока прах Маяка развеют над Священной рекой", - сдерживая слезы, зло ответил он председателю. Тот реагировал философично, сдержанно: "Я вполне разделяю ваши эмоции, дорогой господин Раджан. Однако есть в этой жизни дела, которые не терпят отлагательства. Все люди смертны. Дело вечно".
Да, люди смертны. Они уходят - одни раньше, другие позже. Одни угасают тихо и незаметно, как свечка в храме,окруженная тысячью таких же свечек. Другие стремятся своим уходом наделать как можно больше шума, оставить след. И даже лежа на смертном одре, даже на пороге небытия, стремятся из этого небытия достать своих недругов. Раджан вспомнил, как за день до его отъезда из Нью-Йорка в Дели Чен спешно привез его к постели умирающего Бубнового Короля.
- Вот, загибаюсь - по милости твоего несостоявшегося тестя, прохрипел он. И лицо его исказило подобие улыбки. С огромным трудом приподнявшись на локте, он протянул другую руку с растопыренными пальцами к Раджану: - Ты нарушил мой запрет, написал обо мне в своей газете. Что ж, как говорится, кто старое помянет - тому глаз вон.
Он откинулся на подушку, закрыл глаза, часто дыша. Наконец сказал едва слышно:
- Об одном прошу тебя теперь... ради этого позвал... напиши и про него...
- Про Джерри Парсела? - громко спросил Раджан, наклонившись к Бубновому Королю. Тот, казалось, не слышал его вопроса и торопливо, словно боясь, что не успеет сказать самое главное, продолжал:
- Это он... Джона Кеннеди... он... своего секретаря-итальянца... он...
- Все - правда, - со зловещей улыбкой проговорил Чен, выйдя на минуту из спальни вместе с Раджаном. - И я мог бы кое-что рассказать. Да еще малость хочется потопать по этой земле, посмотреть на деревья, посчитать звезды. И потом - надо же кому-то и похоронить нашего "короля"...
Раджан сидел за своим столом, обхватив голову руками.он не выполнил просьбу Бубнового Короля. Не выполнил просьбу умирающего. Просто не поднялась рука на отца Беатрисы. Да и какие у него были доказательства для подобного страшного обвинения? Показания почившего в бозе американского гангстера? А главное - это выглядело бы, как публичная месть женщине, которая его бросила. И которую он по-прежнему любил. Нет, в этом случае роль обличителя не для него. Выдвигая бездоказательное обвинение, можно зайти слишком далеко. Например? Например, Джерри Парсел души не чаял в Джоне Кеннеди. И все же убил его по каким-то своим соображениям, как утверждает Бубновый Король. "Ястреб" убивает "голубя". Беатриса влюбилась до беспамятства в Бобби Кеннеди. А может быть, ее этот роман - часть дьявольского заговора Джерри и Беатрисы Парсел против братьев Кеннеди? Любовью убивай!
Было еще не поздно, когда Раджан закончил работу над номером и, выйдя из здания на улицу,разыскал старенький редакционный "фиат". Слышались со всех сторон негромкие разрывы петард.Иногда вечернюю синь разрывали вспышки многоцветных ракет. Был канун Праздника Огней - Дивали, одного из самых любимых в Индии. Пахло легким дымком, в тысячах очагов горел кизяк, уголь. Хозяйки готовились к приему гостей, жарили, парили, варили.Раджан долго кружил по узким улочкам Старого города, осторожно объезжая спавших прямо посреди дороги коров, буйволов. Остановившись у маленького одноэтажного дома, прошел сквозь калитку,н которой висело несколько маленьких, ярких фонариков, во внутренний двор. Его встретил худенький мальчик, одетый в белую рубашку и темные брючки.
- Здравствуй. Ты - Роберт Дайлинг-младший? - обратился к нему Раджан.
- Да, сэр - негромко ответил мальчик и стал смотреть в землю.
- Это тебе, - Раджан протянул ему коробку со сладостями. Мальчик не брал ее, продолжая глядеть в землю. Чувствуя неловкость, Раджан пробормотал: - Возьми же,наконец. А где мама?
- Мама, мама! - закричал мальчик, убегая в дом. Раджан остался на улице. Положив коробку на маленький столик возле двери, он огляделся по сторонам. Над входом во всех домах веселыми желтыми, синими, зелеными точками светились фонарики. Кого-то звали домой - радостно и протяжно. Кто-то тянул густым бархатным голосом старинную песню. Где-то сквозь открытое окно или дверь струились звуки восточных мелодий.
- Добрый вечер. Извините, сын сказал, что спрашивали меня, - услышал Раджан настороженный голос. Он обернулся. Перед ним стояла Лаура.
- Добрый вечер, - улыбнулся Раджан. - Извините за столь позднее вторжение.
- Что вы! - радостно воскликнула Лаура. - Мы так рады! Сынок, это же господин Раджан.
Они вошли в дом, который как две капли воды был похож на миллионы таких же скромных жилищ - и планировкой комнат, и более чем скромной мебелью, и стандартными украшениями на стенах. Раджан помнил, что домик этот со всем его содержимым достался Лауре по наследству от отца и что она была безмерно счастлива этим обстоятельством. Как, впрочем, и тем, что работала секретарем-машинисткой в небольшой продуктово фирме. Своя крыша над головой. Маленький, но устойчивый заработок.
- Мы так рады, так рады! - повторяла она. И приносила в крохотную гостиную и ставила на небольшой стол тарелки с угощениями. Раджан сидел на краешке сбитого из бамбука диванчика, держал в руках свою коробку со сладостями.Протянув ее Лауре, посадил на колени мальчика. Мальчик серьезно смотрел ему в глаза:
- Дядя, откуда вы нас знаете?
- Ты разве не помнишь, как я встречал тебя и маму в Нью-Йорке, когда вы приезжали за папой?
- Не помню, - тихо проговорил мальчик. И вновь посмотрел на Раджана огромными, черными, печальными глазами.
- И как мы ездили к папе в госпиталь - тоже не помнишь?
- Нет, - вновь ответил мальчик. И, помолчав, добавил: Это ведь было давно.
- Давно, - согласился Раджан. - Больше года назад.
- Я тогда был еще маленьким, - вздохнул мальчик.
- А где же мистер Дайлинг? - спросил Раджан Лауру.
- Сынок, пойди позови папу, - ответила она.
Минуты через две в комнату вошел Роберт Дайлинг. Его привел за руку сын. Раджан встал, протянул руку:
- Здравствуйте, мистер Дайлинг. Как вы себя чувствуете в этот прекрасный вечер?
Дайлинг ничего не ответил, сел на невысокий табурет в противоположном от Раджана углу. Довольно густые волосы его были белы, как снег. Лицо обрюзгло, плечи сузились, словно усохли. На нем был просторный голубой шелковый халат, на ногах - узкие черные туфли с загнутыми кверху носками.
- Частенько он даже нас не узнает, - едва слышно украдкой шепнула Раджану Лаура. - Но это ничего. Иногда бывают просветления.
И, обратившись к Дайлингу, сказала, протягивая ему тарелку с едой:
- Тут твой любимый кебаб, Роберт.
Он взял тарелку и стал поспешно, жадно есть. При этом он брал мясо руками, ронял его на пол. Мальчик стоял у него между ног, прижавшись к груди,настороженно наблюдал за гостем. Дайлинг издал нечленораздельный звук горлом, и Лаура тотчас подала ему стакан воды.
- У меня два ребенка - старый и малый, - словно извиняясь, вновь прошептала она Раджану. И посмотрела на Дайлинга нежным, влюбленным, тревожным взглядом. А он, выпив всю воду, отдал стакан и тарелку Лауре. Раджану показалось, что взгляд его при этом был вполне осмысленным, разумным. Однако в следующий момент Дайлинг обратил свой взор на стену прямо над головой Раджана. Глаза были светлыми, счастливыми. Дайлинг запел что-то. Раджан прислушался, похолодел: звуки не складывались ни в мотив, ни в ритмичную какофонию.
- Не обращайте внимания, - умоляюще прошептала Лаура. Это всегда так после еды.
Внезапно Дайлинг замолк, словно прислушиваясь к чему-то в себе.Он медленно подошел к столу и, опершись о него руками и распрямив плечи, спросил раздельно и внятно:
- Господин Раджан, я надеюсь, вы были счастливы у меня на родине, в моих Соединенных Штатах Америки?
- Всякое бывало, господин Дайлинг, - сумрачно ответил Раджан.
- Не может этого быть! Не может этого быть! - горячо воскликнул Дайлинг, и глаза его сияли. - Соединенные Штаты самая счастливая,самая добрая,самая радостная страна на всем белом свете. Вы слышите? Это вам говорю я, Роберт Дайлинг!
Так же внезапно, как они загорелись, глаза его вдруг потухли, он сгорбился, как-то весь съежился, затих. Раджан тоже молчал. Мальчик стоял рядом с отцом, уткнувшись ему головой в живот. Лаура смотрела на них глазами, полными слез.
Июнь 2000
Дели-Москва-Вашингтон-Нью-Йорк-Москва
Тот день для всего окружения Джерри Парсела показался сущим адом. И обычно Джерри работал напряженно и интенсивно. Но в тот день он словно бы задался целью вконец загнать всех своих помощников. Совещание директоров компаний сменялось брифингом экспертов. Затем наступала очередь юристов. Перед ленчем Джерри лично выбрался на биржу, чем произвел сенсацию - он не был там уже много лет. Ленч был коротким и происходил в кабинете, как в далекие годы начинавшейся зрелости. Телефонные и телексные переговоры с различными городами Соединенных Штатов и с зарубежными столицами следовали один за другим. Владельцы дочерних предприятий, высокопоставленные чиновники министерств и ведомств, генералы и адмиралы, сенаторы и конгрессмены - кого только не повидал вместительный кабинет Парсела в тот день. Вопросы решались быстро и четко. Иначе и быть не могло - они были подготовлены и проработаны до мельчайших деталей. "Время - деньги" - никому и в голову не приходило цитировать эту известную на весь мир американскую поговорку. Она была аксиомой, первейшим и главнейшим жизненным девизом Парсела. "Все стареют, а с великим Джерри неуловимое время справиться не в силах", - посмеивались пронятые седьмым потом секретари Джерри. В восемь часов вечера Парсел чувствовал себя так же свежо и бодро, как и в шесть часов утра, когда он встал - раннее пробуждение он всегда считал первоосновой успешного дня. Вернувшись в свой манхэттенский особняк, Джерри долго плескался в бассейне, медленно, обстоятельно одевался. После некоторых колебаний он выбрал темно-синий с легкой искрой костюм, прихватил однотонный галстук к рубашке своей любимой бриллиантовой булавкой.
Когда около девяти часов он вошел в большую гостиную первого этажа, там все жило ожиданием его появления. Ларссон, единственный из мужчин, допущенный к тому. чтобы разделить вечер с хозяином, включил мощный магнитофон. Послышалась волшебная музыка Иоганна Штрауса, любимого композитора Джерри. Пятьдесят девушек приветствовали его появление негромкими хлопками, возгласами "Хай! Хай! Хай!". В знак ответного приветствия Джерри помахал рукой. Каких тут только девушек не было! Светловолосые, голубоглазые скандинавки с тяжелым бюстом и широким тазом; юркие, кареглазые длинноногие итальянки; стройные, гибкие, чернокожие африканки с призывно влажными, крупными губами; изящные, хрупкие, изысканно нежные японки; страстные, гордые, с горящим взглядом перуанки - все были в легких, разноцветных, полупрозрачных одеждах. В четырех углах зала были поставлены большие столы. Один из них был баром: на нем сгрудилось несколько дюжин бутылок с различными винами, водками, коньяками, джинами. На другом разместились холодные закуски всех кухонь мира. Третий был отдан в распоряжение горячих блюд, они подогревались на небольших переносных плитах. Последний был заполнен фруктами, сладостями, разными сортами мороженого. Едва войдя в зал, Джерри отметил взглядом высокую, тоненькую девушку с раскосыми глазами и бронзовой кожей.
- Как тебя зовут? - спросил он, подходя вместе с ней к бару.
- Синтия, - ответила девушка, обнажив при этом ровные, белые зубы.
- Откуда ты родом, Синтия? - Джерри понравилось, как она улыбается.
- С острова Таити, сэр, - ответила она и вновь улыбнулась. "Какая у нее сильная грудь, - думал Парсел, разглядывая девушку. - И какая нежная".
В зале не было ни единого стула, кресла, дивана. Зато на полу было набросано вдоволь вышитых восточных подушек - из кожи, из бархата, из шелка. Каждый набирал себе на тарелку что хотел и располагался прямо на полу, подложив, подсунув, бросив под себя подушки. Джерри, как всегда, ел с аппетитом. Синтия держалась рядом с ним. Она мало пила, мало ела.Млела од его взглядами, изредка посматривала на него сквозь длинные, пушистые ресницы.
Гречанки - их оказалось пятеро - исполняли любовный танец. Обнаженные тела девушек медленно скользили вдоль одной из стен. Они словно парили в воздухе, и Джерри с некоторым недоумением подумал, почему, собственно, этот танец называется любовным. Но вот участилась музыка, и движения танцовщиц убыстрялись вместе с ней. Вот они уже стали неприличными,бесстыдными, омерзительными в своей откровенной имитации полового акта.
- Каков твой идеал счастья? - негромко спросил Джерри Синтию. И тут же почувствовал, что пьянеет.
- Счастья? - переспросила она. - Не знаю. Наверное, это когда много денег - и можешь делать, что хочешь.
Он наморщила лоб и выжидательно смотрела на Джерри,словно спрашивая взглядом, понравился ли ему ее ответ. Джерри промолчал, допил стакан, наполнил его снова. "Хорошо, что нет ни официантов, ни других слуг. Болтуны и соглядатаи. А девочка эта, милая Синтия, представляет себе счастье точно так, как представляет его себе подавляющая часть человечества. Деньги! Конечно, без них плохо. Но какое они имеют отношение к счастью? Вряд ли ошибочна существующая века пословица "Счастье не купишь ни за какие деньги". Так что же такое счастье? Наверно, сколько людей - столько и пониманий счастья. У одного это - ухватиться хоть одним пальцем за руль власти. У другого - задрать юбку первой встречной девчонке. У третьего приобрести очередную машину, книгу, монету, марку, тарелку. У четвертого зачать или родить ребенка, обмануть друга с его женой, получить наследство от любимого дядюшки, однажды напиться, да так, чтобы быть пьяным всю жизнь. А как я, Джерри Парсел, понимаю счастье? Не позавчера, не вчера сегодня, сейчас?".
Джерри вспомнил, что ведь и ему когда-то казалось, что обладай он хотя бы одним миллионов - и он будет счастливейший человек на этом свете. Милое, наивное заблуждение! Сколько у него теперь этих миллионов, он и сам точно не знает. А счастье? Где оно?
Потом ему хотелось объездить весь свет, побывать в самых далеких и укромных уголках планеты, иметь возможность в любой момент сесть в свой собственный самолет и приказать везти себя хоть в другое полушарие. Он уже давно имеет такую возможность и легче назвать те, не столь уж многие города земного шара, где он не бывал, чем те, в которых он гостил (а во многих десятки раз). Выходит, счастье и не в путешествиях.
Он жаждал славы писателя. И добился ее. Он мечтал вершить судьбами людей. И теперь на его предприятиях работают сотни тысяч мужчин и женщин и от него одного зависит, будут они завтра так же обеспечены, как и сегодня, или будут вышвырнуты на улицу и пойдут по миру. В молодости он не смел и мысли допустить о том, что когда-нибудь познает любовь представительниц всех континентов, всех рас, всех цветов и оттенков кожи. И вот все это свершилось. Свершилось, но счастлив ли он?
"Да, вероятно, слишком сильно во мне звериное начало, думал Джерри. Волк счастлив, если ему удается вырастить потомство и сохранить его. И леопард. И аллигатор. Животное начало. Инстинкт сохранения рода. Инстинкт бессмертия. Вот оно! Ну, конечно же, счастье - в бессмертии!".
Гречанок сменили негритянки из Чада. Их танец был экзотичен, быстротечен, весь наполнен такими фигурами, Разгадать смысл которых Парсел не мог. И он в который уже раз в жизни откровенно подивился многоликости человеческой культуры. Под удары барабанов девушки ритмично двигались по залу. Когда они были от Парсела всего в каких-нибудь трех ярдах, он внезапно расхохотался. Смех этот был ответом на собственные его мысли. "Судьба-дура задумала украсть у меня вечность, - подумал он. - Ушла Беатриса. Унесла с собой Джерри-младшего Рейчел. Но ведь они же есть - и Беатриса, и Джерри-младший. И - будут! Я, Джерри Парсел, победил самое судьбу. Ха-ха-ха!".
Он выпил подряд несколько стаканов очень крепкого - девять к одному "мартини". Теперь его мысли текли не ровной, спокойной чередой, а цеплялись, наталкивались одна на другую, спотыкались, еще до того, как выкристаллизоваться, падали, исчезали.
- Счастье - в движении! - выкрикнул вдруг он и двинулся к центру зала. Танцевали почти все девушки. Все были обнажены.Все исступленно импровизировали фантастические, неземные па под какофонию визжания, уханья, скрежета современного джаза.
- Счастье - в движении! В движении! Клянусь Богом нашим Иисусом Христом - в движении! - кричал Джерри, мотая головой, тряся руками, самозабвенно вихляясь всем телом. Синтия старательно повторяла каждое его "па".
В два часа девятнадцать минут утра из ворот особняка Па- рсела медленно выехал огромный черный "кадиллак". Кроме Джерри, который сидел за рулем, в нем находилось одиннадцать девушек и Ларссон. Темные стекла скрывали от редких полицейских и встречных их наготу. Они хохотали, наваливались друг на друга, щекотали Ларссона, визжали на поворотах. "Кадиллак" выбрался из Нью-Йорка и помчался на юго-запад, все увеличивая скорость. Было темно и его мощные фары выхватывали из несшегося навстречу пространства большой отрезок хайвея. Джерри включил радио и собирался вызвать зачем-то по радиотелефону дежурного секретаря, когда Синтия крепко обняла его за шею и впилась в его губы своими. Теряя дыхание, Джерри хотел оттолкнуть ее от себя локтем. И в это время руль вырвался из его рук. Последнее, что увидел Джерри Парсел в этой жизни, было огромное, рыжее, одноглазое чудовище, которое, чем-то гремя и лязгая, наваливалось на него всей своей неимоверной тяжестью. Джерри с величайшим трудом повернулся к нему грудью, пытаясь прикрыть собою Синтию.
"Счастье, в чем ты?"
Глава сорок четвертая ЭПИТАФИЯ ВЕРНОСТИ
Раджан читал верстку первой полосы завтрашнего номера "Индепендент геральд". В самом центре ее помещался большой портрет Маяка и некролог. "Уходят ветераны, - с тоской подумал Раджан. - Уходят один за другим, так и не свершив того, ради чего они сражались всю жизнь. С иностранными поработителями, голодом и нищетой, болезнями и невежеством, олигархами могущественным внутренним врагом, коварно захватившим власть в парламенте и средствах массовой информации, экономике и торговле, армии и банках. Бедные становятся беднее, а богатые - богаче. Процветают казнокрадство, коррупция, взяточничество. Совсем как в такой далекой и такой близкой Америке".
Раджан вздохнул, подписал полосу и отправил ее с посыльным в печатный цех. Председатель Совета директоров "Индепендент геральд" сегодня по телефону предложил ему возглавить газету. Как торопится жизнь, как стремительно и безостановочно летит вперед. "Могли бы подождать, пока прах Маяка развеют над Священной рекой", - сдерживая слезы, зло ответил он председателю. Тот реагировал философично, сдержанно: "Я вполне разделяю ваши эмоции, дорогой господин Раджан. Однако есть в этой жизни дела, которые не терпят отлагательства. Все люди смертны. Дело вечно".
Да, люди смертны. Они уходят - одни раньше, другие позже. Одни угасают тихо и незаметно, как свечка в храме,окруженная тысячью таких же свечек. Другие стремятся своим уходом наделать как можно больше шума, оставить след. И даже лежа на смертном одре, даже на пороге небытия, стремятся из этого небытия достать своих недругов. Раджан вспомнил, как за день до его отъезда из Нью-Йорка в Дели Чен спешно привез его к постели умирающего Бубнового Короля.
- Вот, загибаюсь - по милости твоего несостоявшегося тестя, прохрипел он. И лицо его исказило подобие улыбки. С огромным трудом приподнявшись на локте, он протянул другую руку с растопыренными пальцами к Раджану: - Ты нарушил мой запрет, написал обо мне в своей газете. Что ж, как говорится, кто старое помянет - тому глаз вон.
Он откинулся на подушку, закрыл глаза, часто дыша. Наконец сказал едва слышно:
- Об одном прошу тебя теперь... ради этого позвал... напиши и про него...
- Про Джерри Парсела? - громко спросил Раджан, наклонившись к Бубновому Королю. Тот, казалось, не слышал его вопроса и торопливо, словно боясь, что не успеет сказать самое главное, продолжал:
- Это он... Джона Кеннеди... он... своего секретаря-итальянца... он...
- Все - правда, - со зловещей улыбкой проговорил Чен, выйдя на минуту из спальни вместе с Раджаном. - И я мог бы кое-что рассказать. Да еще малость хочется потопать по этой земле, посмотреть на деревья, посчитать звезды. И потом - надо же кому-то и похоронить нашего "короля"...
Раджан сидел за своим столом, обхватив голову руками.он не выполнил просьбу Бубнового Короля. Не выполнил просьбу умирающего. Просто не поднялась рука на отца Беатрисы. Да и какие у него были доказательства для подобного страшного обвинения? Показания почившего в бозе американского гангстера? А главное - это выглядело бы, как публичная месть женщине, которая его бросила. И которую он по-прежнему любил. Нет, в этом случае роль обличителя не для него. Выдвигая бездоказательное обвинение, можно зайти слишком далеко. Например? Например, Джерри Парсел души не чаял в Джоне Кеннеди. И все же убил его по каким-то своим соображениям, как утверждает Бубновый Король. "Ястреб" убивает "голубя". Беатриса влюбилась до беспамятства в Бобби Кеннеди. А может быть, ее этот роман - часть дьявольского заговора Джерри и Беатрисы Парсел против братьев Кеннеди? Любовью убивай!
Было еще не поздно, когда Раджан закончил работу над номером и, выйдя из здания на улицу,разыскал старенький редакционный "фиат". Слышались со всех сторон негромкие разрывы петард.Иногда вечернюю синь разрывали вспышки многоцветных ракет. Был канун Праздника Огней - Дивали, одного из самых любимых в Индии. Пахло легким дымком, в тысячах очагов горел кизяк, уголь. Хозяйки готовились к приему гостей, жарили, парили, варили.Раджан долго кружил по узким улочкам Старого города, осторожно объезжая спавших прямо посреди дороги коров, буйволов. Остановившись у маленького одноэтажного дома, прошел сквозь калитку,н которой висело несколько маленьких, ярких фонариков, во внутренний двор. Его встретил худенький мальчик, одетый в белую рубашку и темные брючки.
- Здравствуй. Ты - Роберт Дайлинг-младший? - обратился к нему Раджан.
- Да, сэр - негромко ответил мальчик и стал смотреть в землю.
- Это тебе, - Раджан протянул ему коробку со сладостями. Мальчик не брал ее, продолжая глядеть в землю. Чувствуя неловкость, Раджан пробормотал: - Возьми же,наконец. А где мама?
- Мама, мама! - закричал мальчик, убегая в дом. Раджан остался на улице. Положив коробку на маленький столик возле двери, он огляделся по сторонам. Над входом во всех домах веселыми желтыми, синими, зелеными точками светились фонарики. Кого-то звали домой - радостно и протяжно. Кто-то тянул густым бархатным голосом старинную песню. Где-то сквозь открытое окно или дверь струились звуки восточных мелодий.
- Добрый вечер. Извините, сын сказал, что спрашивали меня, - услышал Раджан настороженный голос. Он обернулся. Перед ним стояла Лаура.
- Добрый вечер, - улыбнулся Раджан. - Извините за столь позднее вторжение.
- Что вы! - радостно воскликнула Лаура. - Мы так рады! Сынок, это же господин Раджан.
Они вошли в дом, который как две капли воды был похож на миллионы таких же скромных жилищ - и планировкой комнат, и более чем скромной мебелью, и стандартными украшениями на стенах. Раджан помнил, что домик этот со всем его содержимым достался Лауре по наследству от отца и что она была безмерно счастлива этим обстоятельством. Как, впрочем, и тем, что работала секретарем-машинисткой в небольшой продуктово фирме. Своя крыша над головой. Маленький, но устойчивый заработок.
- Мы так рады, так рады! - повторяла она. И приносила в крохотную гостиную и ставила на небольшой стол тарелки с угощениями. Раджан сидел на краешке сбитого из бамбука диванчика, держал в руках свою коробку со сладостями.Протянув ее Лауре, посадил на колени мальчика. Мальчик серьезно смотрел ему в глаза:
- Дядя, откуда вы нас знаете?
- Ты разве не помнишь, как я встречал тебя и маму в Нью-Йорке, когда вы приезжали за папой?
- Не помню, - тихо проговорил мальчик. И вновь посмотрел на Раджана огромными, черными, печальными глазами.
- И как мы ездили к папе в госпиталь - тоже не помнишь?
- Нет, - вновь ответил мальчик. И, помолчав, добавил: Это ведь было давно.
- Давно, - согласился Раджан. - Больше года назад.
- Я тогда был еще маленьким, - вздохнул мальчик.
- А где же мистер Дайлинг? - спросил Раджан Лауру.
- Сынок, пойди позови папу, - ответила она.
Минуты через две в комнату вошел Роберт Дайлинг. Его привел за руку сын. Раджан встал, протянул руку:
- Здравствуйте, мистер Дайлинг. Как вы себя чувствуете в этот прекрасный вечер?
Дайлинг ничего не ответил, сел на невысокий табурет в противоположном от Раджана углу. Довольно густые волосы его были белы, как снег. Лицо обрюзгло, плечи сузились, словно усохли. На нем был просторный голубой шелковый халат, на ногах - узкие черные туфли с загнутыми кверху носками.
- Частенько он даже нас не узнает, - едва слышно украдкой шепнула Раджану Лаура. - Но это ничего. Иногда бывают просветления.
И, обратившись к Дайлингу, сказала, протягивая ему тарелку с едой:
- Тут твой любимый кебаб, Роберт.
Он взял тарелку и стал поспешно, жадно есть. При этом он брал мясо руками, ронял его на пол. Мальчик стоял у него между ног, прижавшись к груди,настороженно наблюдал за гостем. Дайлинг издал нечленораздельный звук горлом, и Лаура тотчас подала ему стакан воды.
- У меня два ребенка - старый и малый, - словно извиняясь, вновь прошептала она Раджану. И посмотрела на Дайлинга нежным, влюбленным, тревожным взглядом. А он, выпив всю воду, отдал стакан и тарелку Лауре. Раджану показалось, что взгляд его при этом был вполне осмысленным, разумным. Однако в следующий момент Дайлинг обратил свой взор на стену прямо над головой Раджана. Глаза были светлыми, счастливыми. Дайлинг запел что-то. Раджан прислушался, похолодел: звуки не складывались ни в мотив, ни в ритмичную какофонию.
- Не обращайте внимания, - умоляюще прошептала Лаура. Это всегда так после еды.
Внезапно Дайлинг замолк, словно прислушиваясь к чему-то в себе.Он медленно подошел к столу и, опершись о него руками и распрямив плечи, спросил раздельно и внятно:
- Господин Раджан, я надеюсь, вы были счастливы у меня на родине, в моих Соединенных Штатах Америки?
- Всякое бывало, господин Дайлинг, - сумрачно ответил Раджан.
- Не может этого быть! Не может этого быть! - горячо воскликнул Дайлинг, и глаза его сияли. - Соединенные Штаты самая счастливая,самая добрая,самая радостная страна на всем белом свете. Вы слышите? Это вам говорю я, Роберт Дайлинг!
Так же внезапно, как они загорелись, глаза его вдруг потухли, он сгорбился, как-то весь съежился, затих. Раджан тоже молчал. Мальчик стоял рядом с отцом, уткнувшись ему головой в живот. Лаура смотрела на них глазами, полными слез.
Июнь 2000
Дели-Москва-Вашингтон-Нью-Йорк-Москва