Берендеев Кирилл. 90х60х90

   Она со всхлипом, вырвавшимся откуда-то из самых глубин души, нажала педаль газа, вырулила на мостовую. Двинулась вниз по улице. Каждое движение давалось с таким трудом, что через мгновение глаза стал заливать пот, она плакала, стонала и кусала губы, понукая себя следить за дорогой и поворачивать руль из стороны в сторону, выбирать путь и переключать рычаг коробки скоростей. Едва не врезалась в стоявшую на светофоре "девятку", заставив себя затормозить в последний момент. А потом едва заставила тронуться с места, - мотор заглох, - и она готова была уже бросить машину, выйти и упасть на холодный асфальт.
   Но потом постепенно она расходилась. Добравшись до Алисиной квартиры, Серафима почувствовала себя немного лучше, может быть, оттого, что спешить уже никуда не надо.
   Если бы не звонок Павла.... Он точно нарочно выбрал время, чтобы рассказать ей о своих свершениях. Успокоить. Сообщить о том, что ничего изменить уже невозможно. Механизм запущен, обратного хода ему не будет, разве досадная случайность, одна на миллион, та самая случайность, что всегда стояла и стоит на ее пути, разве что она неожиданно вмешается и вернет все на круги своя.
   Но Серафима знала, что не вмешается и не вернет. Так было всегда, так и будет в этот раз, недаром ее вчерашние предчувствие столь решительно воспротивилось против намеченной, и раз уже откладываемой, операции. Недаром она попыталась предотвратить неизбежное... пыталась и не смогла. Звонок Павла - вот она, та самая случайность, одна на миллион в действии он разрушил все ее построения махом.
   И ей снова придется действовать самой. В одиночку, без обычной помощи, без обязательных, жизненно необходимых посредников, без всего и всех. Так, как действовал бы Павел, будь он на ее месте, свою независимость он всегда ставил на первое место, не всегда получалось, но все же. Так действовал бы Алексей, рожденный свободным. Так действовал и ее отец, прежде, в недавние времена, когда он еще мог обходиться без посредников в любом деле, когда не был прикован к инвалидной коляске и всякое действие неизменно проводил в жизнь в одиночку.
   Она же так поступать почти никогда не смела; да и ни к чему было, воспитание, данное ей жизнью, заключалось как раз в противоположном. Воспитание, сходное с тем, что получил Павел, хоть в этом они немного схожи, в том, в чем никогда уже не признаются друг другу. Несвобода объединила их - за те пять лет, что они провели вместе, несвобода стала их второй родиной - несвобода же и разлучила.
   Она вышла за Алексея, оставив истинным своим мужем Павла, если к Серафиминой жизни вообще применима такая приставка, как муж. Брак для нее стал испытанием... на прочность или на верность, трудно сказать с определенностью. Но то, что испытанием, - несомненно.
   Потому то, она так и не смогла ответить своему отражению в зеркале на закономерный вопрос о любви. Она не выдержала испытания, конечно, за пять лет можно придти и не только к такому простому выводу, но ей не требовалось большего, пока не требовалось. Этого вывода было достаточно, чтобы согнать с плеч вечный груз усталости женщины, не работавшей и минуты в своей жизни, и попытаться действовать на свой страх и риск.
   А когда попытки потерпели вполне предсказуемое фиаско, -Серафима буквально с первых же минут будто предчувствовала, к чему приведут ее действия - тогда пришлось обратиться за помощью к другому несвободному. К Павлу.
   Павлу, ныне восставшему.
   Восставшему не без ее участия. И по ее вине. Копившему тайком даже от нее, силы, и враз выступившему против своего протеже Караева. Едва только она пригласила его на встречу, ту, о которой потом вспоминала и с ужасом и с отвращением и с любовью. И принудила его принять решение, согласиться с тем ходом событий, который она готовила для себя, и который казался абсолютно невыполнимым. Часто используемой в разговоре абстракцией: "вот, если бы".
   Он просто воспользовался ситуацией в своих интересах. Привязал ее к себе еще больше, сделал полностью зависимой от его решений и мнений. Стал вторым, кто подчинил ее своей воле. А сам поторопился от сковывающей его самого воли избавиться. Любыми путями, пускай и не слишком законными. Пускай и грешащими против самой структуры, что столько времени давала ему надежное пристанище в самых сложных ситуациях.
   Кажется, Караев все же прознал о тайных попытках Павла уйти из-под опеки. Нет сомнений, что он попытается вернуть его на прежнее, занимаемое им с двадцати лет, место.
   Если сможет. Ведь Павел еще очень молод, моложе ее на пять лет... а он уже сделал шаг вперед, сумел сделать. Он решился. Выступил из тени, преодолел сомкнутые вкруг него благостные тенета и стремительно удалялся. От нее прочь, туда, в даль, к реальной жизни. К той жизни, о которой каждый день передают в новостных выпусках, печатают в газетах, сообщают по радио и в Интернете. О которой ей известно кое-что, пускай немногое, но все-таки достаточное, чтобы составить свое самостоятельное суждение. И, исходя из суждения этого, решиться.
   Сказать правильнее, решиться на решение, она еще не зашла столь далеко, чтобы говорить о принятии или непринятии какого-либо решения. Она просто решилась.
   Пока для нее этого решения на решение на поступок - сложно представить себе столь малое движение, но верно говорят, что путь длиной в тысячу ри начинается с первого шага - пока что, более чем достаточно.
   И ей следует обождать хоть немного, прежде чем делать новый шаг.
   Шаг, во многом зависящий уже не от нее. От обстоятельств, которые слишком часто оказываются немилосердными.
   Как сегодняшний звонок Павла, например. Как все его сегодняшние звонки. О, он умеет быть жестоким, причиняющим боль, сводящим с ума! Целеустремленным в стремлении уколоть и унизить, даже не сознавая этого. Настойчивым в желании доказать свое превосходство. Упрямым в попытках добиться полного повиновения. Даже ценой муки, сладостной для него, невыносимой для нее, от двойственного и мазохистского и, одновременно, себялюбивого ощущения невозможности полного подчинения. Ни ему, ни отцу, ни Алексею. Никому, увы, никому.
   Если бы не это, нужда в Алисе отпала бы сама собой, ей досталось бы больше времени... нет, о времени лучше не вспоминать, не думать... не попадаться снова и снова на его притягательный крючок.
   Довериться чудесным рукам Алисы. Ее мастерству. Слушать ее спокойный голос, неторопливо повествующий о том и о сем, и, отпустив мысли на вольные хлеба, предаться неге. Почувствовать очарование уверенности в другом человеке.
   Человеке, научившемся принимать решения.
   Павел взял в руки мобильный телефон, когда тот зазвонил сам. Он вздрогнул, едва не выронив пиликавший аппарат из рук. Как нарочно ждал этого момента и застал врасплох.
   - Да? - в этот момент запищал селектор, Павел наклонился к нему, произнес быстро: "один момент", и снова сказал в трубку в руке: - Я слушаю.
   - Их трое. Двое известных вам лиц и телохранитель кого-то одного из них.
   Голос того человека, который именовался в своей среде "главным", произносил слова ровно и, пожалуй, излишне холодно, точно сообщал о текущей работе или просроченных платежах. О чем-то, о чем упоминается всякий раз в начале подобных бесед.
   В этот момент из селектора донеслось: "Здесь Иван Семенович, ему необходимо срочно вас видеть".
   Павел вздрогнул от неожиданности. Иной раз необходимость быть все время на людях дает сбои - сбои чрезвычайно неприятные, невыносимые, порой просто неразрешимые. Как сейчас. Заставить Ивана Семеновича ожидать в приемной, хотя бы минуту, было невозможно, впустить в кабинет - тем более, предупредить о важном звонке - нет ничего хуже.
   Павел произнес в селектор как можно громче: "одну минуточку, сейчас разберусь"... и выключил его, давая возможность решать посетителю, с чем именно ему приходится разбираться. И снова вернулся к сотовому.
   - Трое, - повторил он.
   - Именно так. Пока мы не выяснили, чей именно телохранитель находится в доме. Если для вас это важно, конечно, - хорошо поставленный голос произносил фразы старательно и верно выговаривая каждое слово, но при этом казалось, будто язык, на котором говорит человек, ему вовсе незнаком, он просто повторяет что-то услышанное и выученное по случаю ранее, чтобы произвести необходимое впечатление на непосвященного.
   И, безусловно, произвел. Павел непроизвольно внутренне сжался, едва услышал первые же слова. И осторожно произнес в ответ:
   - Это имеет значение, несущественное, но все же. Если вас, конечно, не затруднит.
   - Нет, не затруднит, - и добавил: - Мы выясним это, прежде чем начнем процесс.
   Павел тряхнул головой. На их языке это называется вот как. И подумал с некоторой дрожью от пришедшей на ум мысли: вот и пришло время.
   - Буду вам признателен.
   - По завершению процесса, я вам сообщу о достигнутых результатах. Если вас заинтересует что-то особенно, полагаю, вы сможете получить необходимые пояснения. Особенно в той части, касающейся дальнейших действий, ваших и наших.
   Голос подавлял. Своим спокойствием, каким-то безразличием ко всему происходящему в эти минуты, где-то совсем рядом с его обладателем. И, одновременно, неколебимой уверенностью в собственных силах, в удачном, если тут вообще применимо подобное слово, завершении "процесса", в том, что все дальнейшее в усадьбе будет происходить именно так, как то решит голос, никак иначе. И никаких случайностей, неопределенностей, никаких сомнений. Все, от и до. Просчитано, продумано, предусмотрено. Ни шага в сторону.
   Павел ни разу не встречался со звонившим, быть может, поэтому еще сейчас ему особенно остро казалось, что на том конце провода находится некий хитроумный агрегат, превращающий обычную человеческую речь в лишенную эмоций и каких-либо характерных голосовых артикуляций монолог, точно тот человек, что звонил ему час назад, немного возбужденный, это чувствовалось, предстоящей операцией, пускай не так сильно, как сам Павел, но все же имеющий хоть какие-то эмоции в своей речи, специально воспользовался этим прибором, чтобы усилить впечатление, что долженствовало произвести на заказчика его деяний, а не призвал своего "главного", как пообещал в прошлый раз. Впечатлить и, пользуясь достигнутым успехом, укрепить его и в дальнейшем уже распоряжаться самому, так же спокойно и уверенно, как сейчас, отдавать необходимые команды Павлу, которые тот, слушая голос и не в силах не повиноваться его уверенности, будет непременно исполнять.
   Ведь недаром же он сказал о его дальнейших действиях.
   - Благодарю вас, - Павел с трудом выдавил из себя эти слова. Он чувствовал, что не может воспринимать слова, произносимые таким образом, они проходят мимо его сознания, подавляя его, и не отпечатываются, как должно, в памяти.
   - У вас, видимо, много дел сейчас. Это верное решение. Я не буду вас отрывать от них. В следующий раз перезвоню через час с четвертью. Будьте любезны, подготовьтесь к этому времени.
   - Да, конечно.
   И эта фраза ударилась о заполонившие линию короткие гудки, мгновенно потонула, скрылась под их бесчисленными наслоениями. Павел выключил трубку, положил ее в карман и поспешил выйти в приемную, извиняясь, ссылаясь на ситуацию, делая многочисленные намеки, всячески пытаясь загладить свою неторопливость в привечании гостя.
   Иван Сергеевич прошел в кабинет, вполне удовлетворенный оказанным, хотя и с опозданием, приемом. Он сел в кресло и закурил, пока Павел торопливо вынимал из сейфа нужные бумаги и выкладывал папки перед гостем. Когда он сел за стол, Иван Сергеевич, глядя на выложенный перед ним материал, кивнул:
   - Вы неплохо поработали, молодой человек, - заметил он, приступая к просмотру бумаг. Павел поневоле поддался его оценке, поспешив погрузиться в предстоящую работу целиком и без остатка. Симе, подумалось ему напоследок, можно позвонить и позже, когда та вернется от своей Алисы, любопытно, кстати, что представляет собой эта массажистка. Имя редко встречающееся, интересно, что у него тоже была - можно сказать, любовницей, - одна Алиса, разочаровавшаяся в мужчинах; вспомнив об этом, Павел почувствовал неприятный холодок, какой всегда возникал от скверных воспоминаний. И тут же переключился снова на Симу.
   Не стоит и сомневаться, что, после его увещеваний, она может позволить себе только одну вольность - тайком прокрасться в его квартиру и поджидать его там. Готовая ко встрече и трепещущая в предвкушении ее.
   Так же как и всегда.
   Молчание продлилось не слишком долго, не более пяти минут все трое сидели молча, не глядя друг на друга, сосредоточившись на чем-то своем, неспешно изучая бетонный пол под ногами, оштукатуренную и побеленную стену, покрытую змеящимися трещинками, и железную дверь, к которой вели три ступеньки. Никто не решался нарушить установившуюся тишину, оттого, наверное, всем троим казалось, что протекло не менее получаса, прежде чем Вагит Тимурович первым не нарушил его. Никто не решался взглянуть на часы, чтобы не разочаровать свои чувства и ощущения.
   Караев поежился и сменил позу. Он дважды попадал в подобные переделки, до удержания в неволе дело тогда не доходило, по счастью, но у него был определенный опыт. Он-то и подсказывал ему, что просто необходимо, что-то сказать, привести в какое-то движение мысли, невыносимо вот так сидеть и глодать себя. Особенно молодым людям, которые впервые вляпались в пренеприятную историю.
   Этот же опыт подсказывал и еще одно, то, что Вагит Тимурович произносить вслух не хотел. Он уже чувствовал, что ситуация пойдет именно так, а не иначе, что Алексею придется совсем не здорово и случится чудо, если...
   Он не хотел так думать, но мысль не уходила. Если он останется в живых, все же пролезла в мозг мысль. Пролезла и ожгла. И именно поэтому, чтобы заглушить доводы разума, которые доказывали ему с легкостью, что пришедшим нужен он, именно и непременно он, а не его компаньон и, уж тем более, телохранитель компаньона, Вагит Тимурович и произнес:
   - Вы не замерзли, Алексей?
   Он в ответ покачал головой. Ничего так и не сказал, то ли не хотел, то ли не нашелся.
   - В любом случае, это не продлится долго, - продолжил Караев. Максимум полчаса.
   Конечно, подумалось Алексею, с ним случалось что-то подобное, он уже имеет представление... хотя бы о временных границах. И он ответил:
   - Раз уж с нами стали церемониться.... Да, раз так пошло, сейчас, должно быть, созваниваются... как вы думаете? - он не договорил, додумал, но так и не произнес, но не заметил этого.
   - Скорее всего.
   - Я слышал, как один из них, - продолжал Алексей с необычной для него торопливостью, - поднимаясь на выход, кажется, уже нажимал на кнопки.... Знаете, такой специфический звук, его ни с чем не спутаешь.
   - Скорее всего, - повторил Вагит Тимурович, сам не заметив этого. Да, скорее...
   - Вы думаете, нас отсюда вывезут?
   - Надеюсь, - Вагит Тимурович спохватился, не так следовало бы ответить, но Алексею довольно было и этого. - Все же это верный признак того, что мы оказались... кассовыми чеками.
   Он намеренно опустил слово "заложник", оно, хотя и вертелось на языке, произнестись никак не могло. Алексей мелко закивал в знак согласия. Его пробрала дрожь.
   Вагит Тимурович взглянул на молодого человека, невольно ежась и сам. И, чтобы притупить холод, а так же заглушить голоса, те, что нашептывали ему худшие из возможных сценариев, в которых он раз за разом оставался где-то в незнакомом месте, один с пришедшими в его дом людьми, механически отсчитывающим часы каждого нового дня, Караев стал говорить о "похожих случаях из жизни одних знакомых". Чистейшей воды выдумки, но слушающим его сейчас было не до того, чтобы уличать его во лжи. Они просто ждали каждого нового слова, произносимого им, и верили с готовностью в то, что с ними произойдет примерно так же, как и с неким Антоновым или Осиповым, лишь чуть по-иному, с поправкой на сложившиеся обстоятельства.
   С поправкой на место, время и имя. Последнее более всего волновало Алексея. Он уже не сомневался, почти не сомневался, что его нахождение в леднике - не более чем досадная оплошность "близнецов", не дождавшихся, пока из дома не уберутся все гости или в свое время так и не сориентировавшихся в машинах прибывших в усадьбу. Осталось только дождаться конца этой истории. Как максимум - полчаса страха с завязанными глазами или в багажнике собственного автомобиля, увозившего его куда-то "туда"; он ведь не видел их лиц, а голос слышал лишь одного, да и то не самого главного, так что....
   А вот Вагиту Тимуровичу придется несладко. За всяким человеком по пятам следует его тень, достаточно просто обернуться, чтобы увидеть ее длинный шлейф поступков, ситуаций, знакомств, просчетов, встреч и расставаний, - все, что человек накапливает за прожитые годы. Но иногда тень забегает вперед, как сегодня, случайно или намеренно опережает своего хозяина. И тогда за ее причуды, доселе скрытые за спиною, приходится отвечать.
   Как сейчас.
   Алексею хотелось спросить у Вагита Тимуровича, предполагает ли он, кто и что скрывается за гостями в масках, почему это нападение случилось сегодня и связано ли оно с его нынешним положением. Но напрямик о таком спрашивать - несмотря даже не ситуацию - ему казалось невозможным. Алексей решил начать издалека. И поинтересовался как бы, между прочим - Вагит Тимурович как раз говорил что-то о "чувстве опасности":
   - Скажите, а у вас было что-то подобное? Сегодня, перед тем, как вы отправились в Икшу? - голос его был спокоен, и вопрос прозвучал обстоятельно.
   Караев замолчал на полуслове, - Алексей не заметил, что перебил его, нахмурился. Эта мысль уже приходила ему в голову, приходили и варианты ответов на нее. Но на сей раз, он решил сказать правду.
   - Увы, нет. Было что-то отдаленно напоминающее грозу, но мне кажется более из-за вашего недолгого опоздания. Я решил, что Андрей Георгиевич передумал и.... Одним словом, ничего. А вы?
   - Я... пожалуй, тоже нет.
   - Быть может, ваше опоздание... нет, я говорю, что вы, неосознанно, сами того не подозревая, отодвигали момент поездки.
   - Нет, я... - он не знал, как лучше сказать. - Дело в Серафиме, я задержался из-за нее. В некотором смысле.
   - А она, не удерживала ли вас?
   - Нет, кажется, нет, - он попытался вспомнить последние минуты перед приездом машины. Все как обычно, но может быть его неожиданно возникшая страсть к Симе и есть то самое...
   Все же это случалось частенько и раньше. Сима сама провоцировала, или он пытался таким образом немного разрядиться перед важной встречей? Точно уезжал не на деловую встречу, а за полярный круг. Она никогда не сопротивлялась, не уходила, непременно соглашаясь. И его ни разу не удивила подобная сговорчивость, которую он считал нормой, а все прочие знакомые и друзья по работе - исключением, удивительным по своей природе. Только сейчас он подумал о ней, как о каком-то феномене.
   Интересно, а что же она испытывала на самом-то деле?
   Он попытался вспомнить, чтобы отогнать неожиданно пришедшую на ум мысль, но вспомнить не получилось. Вагит Тимурович задал новый вопрос:
   - А может, таким образом она удерживала вас от поездки?
   - Нет... это моя инициатива, - немного смутившись, произнес Алексей. Мысль ушла, он тщился вспомнить, о чем думал мгновение назад, но не смог.
   - Значит, интуиция подвела нас обоих. А что вы, Иван?
   Телохранитель вздрогнул, не ожидав, что до него снизойдут в разговоре. Он не прислушивался к нему, занятый своими мыслями, потому вынужден был, чуть покраснев, переспросить.
   - Нет, ничего такого не припомню, - наконец, ответил он. - Я как раз завтракал, когда позвонила Вероника, сказала, что мое присутствие на предстоящей встрече не помешает. Я возразил, сказав, что от непосредственного начальника инициатива не исходила, что я могу оказаться лишним. Вероника сказала, что так будет лучше, и что день мне зачтется, Иван говорил быстро, чувствуя, что от него ждут чего-то другого, более важного, но не мог оторваться от этого перечисления подробностей сегодняшнего утра. - Я спорить не стал, спросил, когда надо выехать. Решил, что ей виднее. Она сказала, что машина подъедет за мной, - и тут только сообразил. - Нет, ни во время звонка, ни после, при встрече, ничего не почувствовал. Разве что Герман Архипович более обычного жаловался на переменчивую погоду. Это все.
   Вагит Тимурович выдохнул.
   - Жаль. А Вероника как-то мотивировала свой поступок?
   - Да. Она сказала, что телохранитель нужен для солидности или чего-то в таком духе, не помню в точности. Что-то подростковое... Хотя ей уже двадцать...
   Алексей замолчал и вновь взглянул в мутное окошко. Все по-прежнему, тусклый свет едва пробивается сквозь заросшее пылью стекло, почти исчезает, когда небо закрывают плотные облака. Может быть, скоро снова пойдет снег.
   - И больше ни от кого ничего я не слышал. А зачем это вам?
   Караев пожал плечами.
   - Просто привык доверять интуиции, она меня редко когда подводила. И как, скажите на милость, в нашей стране без шестого чувства на страже своих интересов, успеха или влияния? - никак не возможно.
   Алексей недоуменно поднял глаза.
   - Я над этим не задумывался. Но не уверен, что все дело в интуиции. Скорее, в неких собственных качествах, той же работоспособности, например.
   - Вы забываете, что работоспособность, это еще далеко не залог успеха. Слава Богу, страна наша богата людьми неленивыми. На их энтузиазме, почти бескорыстном труде, да на глубокой, почти слепой уверенности в том, что "все образуется" и жива еще страна. Их заботами мы еще что-то производим, экспортируем, не даем окончательно загубить производство. Наше с вами производство, хочу уточнить. Именно наше с вами, не их. Они трудятся на нем, создают все необходимое, отрабатывают взятые под них кредиты, выплачивают собственных из карманов налоги производства, взятки, акцизы, подати. И при этом стараются быть довольными жизнью; иной раз им это даже удается. Но труд этот ни в коей мере нельзя сравнивать с нашей работой ситуация совсем иная. Они работают, чтобы прокормить себя и свои семьи, мы же... сами знаете, для чего. Ведь посмотрите, где мы и где они. Меж нами пропасть, глубину которой и представить - и нам, и им - невозможно.
   - Вы явно через край хватили, - заметил Алексей, снова занятый изучением окошка.
   - Отнюдь. Вы говорите о трудолюбии, а как сегодня без него тем, кто находится под вами и не имеет, несмотря на все старания, даже надежды выкарабкаться из той пропасти, в которой живут. Получать - вот едва не предел их мечтаний - не тысячу с хвостиком, а пять тысяч... рублей, мой дорогой друг, рублей. А ведь начинали и вы и они примерно с одного и того же: с пустых прилавков, обесцененных денег да надежды на лучшее в новой стране. Только потом разошлись. Они спустились вниз, где и копошатся до сих пор, вы двинулись вверх. И вы утверждаете, что все дело в трудолюбии.
   - Разумеется, да. Я и сейчас уверен в этом. Кроме трудолюбия, конечно, необходимы знания, решительность, уверенность, какая никакая хватка. Да, собственно, я могу явить именно такой пример.
   - Вы можете, спорить не буду. Но скажите, Алексей, отчего же те люди, о которых мы говорим, да ваши подчиненные хотя бы, не могут похвастаться десятой долей доходов, что получаете вы, их непосредственный начальник?
   - Вы еще спрашиваете, - холодно произнес Алексей, поворачиваясь к Вагиту Тимуровичу. - У части моей команды, я говорю о той команде, что была со мной, когда я создавал свою челночную фирму, все еще впереди. Пока они молоды, как и я, но уже успели неплохо продвинуться по службе. Мой главбух, к примеру, сейчас пошел в гору...
   - Я говорю не совсем о тех людях, - терпеливо возразил Караев. - О тех, кто непосредственно ездил в ту же Турцию за шмотками и торговал ими в ваших магазинах.
   Алексей недоуменно взглянул на Вагита Тимуровича.
   - Подождите, но я их не нанимал, этим занимался Анатолий... - он замолчал, но спустя какое-то время, показавшееся его собеседнику очень долгим, произнес: - Не могу сказать, что их жизнь пошла наперекосяк оттого, что я позвал этих людей к себе. Думаю, они неплохо заработали на торговле.
   - Вашей карьеры они не сделали.
   - Вы лучше бы спросили их, хотели ли они того или нет, - он раздражился.
   Караев положил руку ему на плечо. Алексей вздрогнул.
   - Да не кипятитесь вы, Алексей, - просто сказал он. - Ни в чем я не думаю вас упрекать. Вы человек молодой, активный, много знающий и понимающий. Свои знания вы научились претворять в жизнь, добиваться с их помощью значительного успеха. Простите, что вы заканчивали?
   - Плехановский, экономический факультет.
   - Да, я так и полагал.
   - Я готовил себя к предпринимательству, - произнес Алексей, с некоторым даже холодком в голосе. - В отличие от большинства тех, кто не пожелал заниматься этим изначально, но все же перешел в экономический сектор.
   - Не без причин, надо полагать.
   - Их дело.
   Вагит Тимурович проигнорировал его слова. Ему хотелось сказать молодому человеку очень многое в эти оставшиеся минуты, потом - он интуитивно понимал это - никаких минут для бесед у них быть уж не может. Разговор этот больше не состоится именно по причине невозможности в будущем каких-либо разговоров меж ними. Конечно, этот диалог бессмыслен, будущее стремительно сужалось, не давая времени на беседы, выбирая одного из них, но не по личным качествам, а по прихоти человека. Того, кто захотел снова разобраться с ним, именно с ним, Вагитом Тимуровичем, и ни с кем иным.
   Жаль, слишком поздно он торопится рассказать, выразить свои идеи и принципы своему бывшему компаньону. Да и зачем? он не мог ответить на этот вопрос.