Как бы ни было неприятно это осознавать, Дороти по-прежнему совершенно беспомощна перед этим мужчиной. Он по-прежнему волнует ее.
   — Мне не нужны твои извинения, Дункан, — натянуто проговорила она. — Мне ничего от тебя не нужно. Я хочу, чтобы ты ушел. И оставил меня в покое. Навсегда.
   Она не смотрела на Дункана, но хорошо расслышала, как он с шумом втянул в себя воздух, и внутри у нее все сжалось от какого-то непонятного страха. То, что она сейчас сказала… На самом-то деле ей хотелось прямо противоположного. У нее было такое чувство, что она отказывается от чего-то такого, что потом осознает как горькую и невосполнимую потерю. Но что ей еще оставалось делать?
   Однажды Дороти уже пережила сильную боль — когда Дункан отозвался о ее чувствах к нему как о чем-то таком, что ему докучает и что ему вовсе не нужно. И больше она не позволит ему так оскорбить себя и унизить. Никогда! И тем не менее Дороти боялась, что ее решимость порвать все связи с Дунканом все-таки не настолько тверда, как ей хотелось бы. Если он не уйдет прямо сейчас, она вряд ли устоит перед искушением принять то, что он ей предлагает, — перемирие и дружбу.
   — Я еще раз повторяю. Мне не нужны твои извинения, Дункан. Видишь ли… — Она заглянула ему в глаза, очень надеясь, что ей хватит мужества договорить до конца все то, что она собиралась сказать — Твое мнение обо мне, о моем моральном облике, о том, как я живу… оно для меня ничего не значит.
   Ее так и подмывало добавить: «И ты для меня ничего не значишь». Но она поняла, что просто не сможет произнести этих слов. А тут еще — как назло! — ранка на губе вдруг заныла. Она едва не расплакалась от горечи и бессилия.
   Дункан молчал целую вечность, а потом холодно проговорил:
   — Я все понял. — Дороти очень надеялась, что он ничего не понял, что за щитом из жестких слов не разглядел ее боли. — Наверное, мне нужно уйти.
   — Да, — безучастно обронила Дороти, глядя в сторону. Она боялась, что если увидит глаза Дункана, то просто не выдержит и будет умолять его не уходить.
   Чтобы не показаться невежливой, она проводила Дункана до двери. Прихожая была небольшая, и как бы Дороти ни старалась держаться подальше от него, все равно получилось так, что они оказались совсем близко друг к другу. Дороти невольно отшатнулась и тут же испуганно замерла… Дункан, вместо того чтобы вежливо отодвинуться от нее, подошел еще ближе. Его лицо оставалось совершенно непроницаемым.
   — В своей жизни я совершил немало ошибок, но больше всего жалею о том…
   Он стоял очень близко. Так близко, что Дороти чувствовала его запах, тепло его тела. Она ощущала близость Дункана буквально всей кожей. И была близка к истерике.
   Дороти закрыла глаза и безотчетно облизала вдруг пересохшие губы.
   — Дороти… — Он произнес ее имя так странно, так проникновенно… Дороти почувствовала, как зачастили удары сердца, открыла глаза и увидела, что Дункан смотрит на ее губы. — Все еще болит?
   Дороти испуганно моргнула. Ей показалось, что Дункан спрашивает о прошлом, что он все же решил признаться, что всегда знал о ее чувствах к нему. Она растерялась, не зная, что ответить. Но потом Дункан поднял руку и легонько провел пальцами по ее губе, и она поняла, что он спрашивает о том, болит ли все еще губа.
   — Я не хотел…
   Голос у Дункана дрогнул. Дороти почувствовала, как внутри у нее все оборвалось… Такое чувство бывает во сне, когда летишь в бездонную пропасть и бессильна остановить падение. Сами собой губы ее приоткрылись, на щеках выступил предательский румянец. Что он с ней делает?! Дункан еще раз провел пальцем по крошечной ссадинке у нее на губе, а потом тяжело глотнул и напряженно застыл, так и не отняв руки от ее губ.
   — Тогда, десять лет назад, тебе бы захотелось, чтобы я поцеловал тебя там, где болит.
   Дороти уже ничего не понимала. Неужели он действительно произнес эти слова?! Она не могла поверить. Боль у нее в душе как будто собралась в тугой комок, а потом он взорвался миллиардами острых, как бритва, осколков. Если раньше Дороти еще как-то владела собой, то теперь была просто не в силах справляться с наплывом чувств, что накрыли ее, как штормовая волна. Она вновь превратилась в ту девочку, которой была тогда, десять лет назад, — ранимую, мечтательную, восторженную и абсолютно беспомощную перед этим человеком, которого она обожала неистово и безнадежно.
   Ей хотелось заплакать. Жгучие слезы уже навернулись на глаза, и Дороти сдержала их лишь нечеловеческим усилием воли. Она не могла показать свою слабость Дункану. Не могла…
   Он по-прежнему держал пальцы у нее на губе. В отчаянии она сделала шаг назад и уперлась спиной в стену. Потрясение, страх, ощущение опасности, от которой нельзя спастись… У Дороти было такое чувство, что все это происходит во сне. Вот сейчас она проснется, и все пройдет.
   Когда она заговорила, то сама не узнала свой
   — Десять лет назад я была глупой девочкой… просто дурочкой. Но я уже выросла, Дункан. Я давно уже не та наивная девчушка, какой была тогда.
   И я не знаю, зачем тебе нужно мучить меня, терзать воспоминаниями о том, чего давно уже нет. Конечно, она не сказала этого вслух. Потому что тогда Дункан бы догадался, что ей по-прежнему больно. Что он ей по-прежнему небезразличен.
   — Пожалуйста, уходи, — выдавила она. — А то твоя девушка, наверное, уже начала волноваться, почему тебя так долго нет.
   — Моя девушка? — переспросил Дункан, и Дороти мысленно отругала себя за то, что поддалась своему глупому ребяческому порыву. Его подруги, его личная жизнь ей вовсе не интересны. И кто ее за язык тянул? — Это ты, наверное, про Рейчел, — холодно уточнил Дункан. — Рейчел не моя девушка, она мой адвокат, из Америки.
   Дороти почувствовала, что краснеет — от смущения и злости на себя.
   — Меня не волнует, кто она тебе, Дункан. —Она постаралась, чтобы ее голос не дрогнул. Потому что это была неправда. — Я просто подумала…
   — Ты подумала, что у нас с ней любовь. Точно так же, как я подумал, что Форбс — твой любовник… Видишь, как это опасно — делать поспешные выводы из необоснованных предположений? Особенно если эти предположения вызваны… — Дункан на мгновение умолк и задумчиво взглянул на Дороти. — А чем конкретно было вызвано твое предположение, Дороти?
   — Ничем, — солгала она, прекрасно осознавая, насколько опасную тему затронула. — Я уже тебе говорила: твоя личная жизнь меня не интересует.
   — Да, ты мне это уже говорила, — пробормотал Дункан себе под нос и — к несказанному облегчению Дороти — развернулся, чтобы уйти. Однако в дверях он чуть помедлил и обернулся к ней. — Ты конечно же слышала, что я собираюсь вернуться в город и возглавить компанию деда.
   Дороти внутренне содрогнулась, однако внешне ей удалось сохранить спокойствие. Она даже небрежно пожала плечами и проговорила как можно более беспечно:
   — Да, Тресси что-то такое говорила.
   — Но тебе это неинтересно, — подытожил Дункан с какой-то странной горечью в голосе, которая озадачила Дороти. — Да, я все понял, Дороти. И не надо провожать меня до машины. У тебя, уверен, есть множество более важных и интересных дел, — не без сарказма добавил он. — Кстати… Еще только один вопрос. Насчет той пены для бритья. Я уже понял, что ты ее покупала не для любовника. Но тогда для кого?
   Этот вопрос застал Дороти врасплох, она не стала ничего выдумывать и сказала правду:
   — Для заболевшего мужа Тресси. Она хотела побыть с ним и попросила меня кое-что купить…
   Какого черта?! Она вовсе не обязана объяснять ему свои поступки! Но прежде чем Дороти успела сказать об этом Дункану, тот уже ушел. Ну и ладно, сказала она себе. Все равно Дункан заранее настроен так, что будет думать о ней только худшее. Как он там говорил? «Делать поспешные выводы на основе необоснованных предположений». Видно, так ему спокойнее. Похоже, Дункану хотелось верить в то, что у нее есть любовник, потому что в этом случае она не стала бы донимать его своей любовью. Если так, то мог бы и не напрягаться. Ему нечего бояться. Абсолютно нечего.
* * *
   Через час после ухода Дункана Дороти все еще трясло. Она никак не могла успокоиться. Надо же было так глупо, совсем по-детски повести себя. Но… теперь все равно ничего не изменишь, ведь глупость уже совершилась…
   К счастью, Дункан, похоже, не понял, что ее отказ принять его извинения был вызван страхом и стремлением защитить свой душевный покой, а вовсе не желанием уязвить его. Ушел он не в самом радужном настроении. Но уже очень скоро, остынув и спокойно обдумав их сегодняшний разговор, он может догадаться о правде. А когда он догадается…
   Дороти резко тряхнула головой. Что еще за ерунда?! Делать Дункану больше нечего, как только обдумывать их разговор! С чего это она решила, будто настолько ему небезразлична, что он станет тратить свое драгоценное время на то, чтобы вспоминать каждое слово из их разговора и анализировать все оттенки эмоций, которые стоят за словами?! Да он просто пожмет плечами, скажет себе, что поступил правильно — попросил прощения, а то, что Дороти его извинения не приняла, так это, как говорится, ее проблемы. После чего благополучно выкинет ее из головы и думать о ней забудет.
   На самом деле, ему все равно, какие будут у них отношения — сердечные или не очень. И она не допустит, чтобы Дункан начал вспоминать о прошлом — о том, как она с благоговением ловила каждое его слово, каждый взгляд… как она смотрела на него с восторженным обожанием в глазах. Она не допустит, чтобы он с холодным презрением забавлялся, отыскивая в каждом ее слове предательскую слабость женщины, имевшей глупость по уши влюбиться в мужчину, который не может — или не хочет — ответить ей взаимностью.
   Лучше держать Дункана на расстоянии. Вести себя с ним сдержанно, холодно и отчужденно. Нельзя рисковать и подвергать свои чувства опасности. Она была права, отказавшись принять извинения Дункана и предложенную им дружбу. Чем меньше они будут общаться, тем лучше. А теперь они, скорее всего, будут общаться мало. После того «теплого приема», который она ему устроила, Дункан больше к ней не придет.
   Умом Дороти понимала, что такой вывод должен ее успокоить, но в душе чувствовала себя несчастной и одинокой. Это было неприятное чувство — гнетущее, тяжелое. Дороти чихнула и тихонько чертыхнулась. Нет сомнений: чувствуй она себя лучше, ей было бы проще справляться с наплывом эмоций, которые пробудил в ней разговор с Дунканом и которые были ей неприятны, поскольку заставляли ясно осознать свою полную беспомощность перед этим мужчиной.
   Еще неделю назад Дороти искренне верила в то, что Дункан совсем ничего для нее не значит. Но, как теперь выясняется, она просто обманывала себя. И для того, чтобы это понять, ей хватило нескольких встреч и одного поцелуя — поцелуя, исполненного ненависти и гнева.
   Неужели она действительно такая дура?! Похоже на то, с горькой усмешкой сказала себе Дороти. К чему отрицать очевидное? Она любит Дункана. И любила его всегда.
   Дороти решила, что лучше всего для нее — лечь спать. Чтобы уже ни о чем сегодня не думать. А то неизвестно, до чего так можно додуматься. Она любит Дункана… Но этого не может быть. Тогда, десять лет назад, ей казалось, что она действительно его любит. Однако какая может быть любовь в пятнадцать лет?! Обожание — да. Но не любовь. Просто в своей глупой юношеской восторженности она видела в Дункане не живого человека, а какого-то сказочного героя — прекрасного и почти недосягаемого, кем можно лишь восторгаться издалека.
   А для взрослых любовь — это такое чувство, которое подразумевает равенство двух людей. Чувство, которое допускает, что у твоего любимого могут быть недостатки, поскольку он не непогрешимый герой из прекрасной и доброй сказки, а обыкновенный человек, которому не чуждо ничто человеческое. Любовь — это когда ты принимаешь человека таким, какой он есть, а не придумываешь себе совершенный идеал, которого в действительности не бывает. Тогда, в пятнадцать лет, Дороти влюбилась не в Дункана, а в тот идеальный образ, который существовал лишь в ее воображении. Он отвечал ее представлениям о том, каким должен быть человек, достойный любви. А настоящего Дункана она не знала. Да ей и не нужен был настоящий.
   Хотя нет. Это неправда. Она знала его настоящего. Знала, каким он бывает добрым, чутким и отзывчивым. Знала, какой он веселый и даже иной раз ехидный, но все равно — очень хороший. До того, как Дороти невольно подслушала тот разговор Дункана с дедом и стала избегать встреч с ним, они много времени проводили вместе, и она постоянно чувствовала его теплое к ней отношение, его искреннее внимание и нежную заботу.
   Теперь он конечно же изменился. Тот — прежний — Дункан, которого она знала, никогда бы не стал делать поспешных, необоснованных выводов. Никогда бы не стал думать о ней плохо. Никогда бы не разозлился на нее, не отнесся к ней с таким презрением.
   И ее чувства к нему… те самые чувства, которые она, за неимением более подходящего определения, называет любовью… Разве такое возможно — когда ты думаешь, будто любишь чело-. века, но в то же время ужасно злишься на него за то, что он одним своим существованием нарушает твой покой? Когда готова бежать на край света, лишь бы только с ним не встречаться?!
   Когда-то он очень сильно ее обидел. Горечь от той обиды не прошла до сих пор. Только со временем эта горечь превратилась в злость. Ну и что? Разве все эти чувства исключают любовь? И как определить те чувства, которые она испытывает к нему?
   Наверное, их можно было бы назвать чувственным вожделением, рожденным из любопытства пятнадцатилетней девочки, в которой только-только пробуждается сексуальность. Это любопытство давно должно было пройти. Но оно не прошло. И что самое странное — теперь разгорелось с новой силой.
   Да, Дункан будил в ней желание. К чему это отрицать? Даже сейчас, когда Дороти вспоминала о том, как при одном только взгляде на Дункана все ее существо загоралось огнем, ее пробирала сладкая дрожь. Никогда раньше она не испытывала такого пронзительного желания.
   Но если она такая чувственная и горячая женщина, тогда почему никто, кроме Дункана, ее не возбуждает? Да, она сама сторонится мужчин, сама не идет на сближение. Потому что боится близких отношений. Потому что ей страшно, что мужчина, которому она отдаст свое сердце, не примет этого дара, как когда-то его не принял Дункан. Дороти давно уже поняла, что она — из тех женщин, для которых сексуальные отношения немыслимы без любви. И если никто, кроме Дункана, не смог возбудить в ней желание, это значит, что…
   Дороти уткнулась лицом в подушку и громко застонала. Зачем она терзает себя? Зачем постоянно думает о том, что причиняет ей боль? Зачем копаться в каких-то причинах, строить какие-то предположения, когда можно просто принять правду?! Она любит Дункана. Иначе почему она так отчаянно боится поддерживать с ним приятельские отношения, почему старается держать его на расстоянии? Он пришел к ней, чтобы искренне извиниться за свою ошибку. Но она не приняла его извинений. Мало того, специально постаралась его разозлить, чтобы ему уже точно не захотелось прийти к ней опять.
   Зачем? Почему? Уж конечно, не из-за гордости или глупого упрямства. Когда-то он оскорбил ее чувства. Она дала себе слово, что больше никому не позволит обидеть ее. Никому. И в первую очередь — Дункану. Потому что второй раз подобного унижения она просто не выдержит.
   Но ведь это еще не повод для того, чтобы портить отношения с человеком, который пришел к тебе попросить прощения.
   Зачем он вернулся?! Почему не остался в своей Америке навсегда?! t
   В бессильной злости Дороти ударила кулаком по подушке. Она никак не могла расслабиться. Все ее тело болело от внутреннего напряжения. И еще ей было страшно. Больше всего ей хотелось закрыть глаза и заснуть, а проснувшись наутро, понять, что все, что случилось сегодня, — просто кошмарный сон.
   Глаза щипало от слез. Горло болело от сдерживаемых рыданий. Дороти невесело усмехнулась, вспомнив о том, как когда-то давно, десять лет назад, она плакала по ночам в подушку. Каждую ночь. На прбтяжении нескольких месяцев.
   Теперь она плакать не будет. Она давно уже не та ранимая и наивная девочка, она взрослая женщина. И никто — никто! — не догадается о ее чувствах.
   Главное — не думать про Дункана. Но вот как это сделать?

6

   Утром Дороти была вынуждена признать: прав был мудрец, сказавший, что надо быть поосторожнее со своими желаниями, а то вдруг они действительно исполнятся.
   По горлу будто скребли наждаком, а голова болела так, что хотелось кричать, правда, горлу от этого вряд ли стало бы легче. Общее ощущение такое, словно все мышцы и кости переполнены болью, накопившейся за ночь.
   Пока Дороти глотала аспирин и пила кофе, она думала только о том, что у себя в офисе будет чувствовать себя гораздо лучше, сосредоточится на работе и забудет о болезни. Однако когда она добралась до офиса, Тресси лишь покачала головой и заявила, что Дороти надо было остаться дома, в постели.
   — Но я знаю, какая ты упрямая, так что говорить с тобой просто бессмысленно.
   — Совершенно бессмысленно, — согласилась Дороти и шутливо добавила: — И вообще, я слишком занята, чтобы болеть. — Сейчас ей меньше всего хотелось сидеть дома, а значит — беспрестанно думать о Дункане.
   Аспирин помог Дороти на какое-то время справиться с симптомами болезни, и, пока лекарство не перестало действовать, она выбралась из офиса и пошла в ближайшую аптеку.
   — Грипп подхватили? — мрачно осведомился аптекарь, когда она объяснила, зачем —пришла. — Знаете, что я вам скажу? Ничего из всего этого барахла вам не поможет. — Он указал небрежным кивком на батареи лекарств у себя за спиной. — Грипп — это грипп. Если его лечить, он пройдет за неделю, а если не лечить — за семь дней.
   — Мне бы хоть что-нибудь, просто чтобы получше себя чувствовать, — заверила провизора Дороти.
   Десять минут спустя она вышла из аптеки с целым пакетом лекарств. Конечно, аптекарь прав: ни одно из этих лекарств по-настоящему ей не поможет. Но все же станет чуть полегче. Надо продержаться до серебряной свадьбы Эллы и Кристофера. Она просто не может не пойти на это торжество.
   Дороти уже почти дошла до офиса, как вдруг заметила Дункана. Тот шел по улице ей навстречу. Увидели они друг друга пр&стически одновременно, остановились и обменялись мрачными взглядами. Не ожидая, пока он ее окликнет, Дороти развернулась и вошла в ближайший магазин, что оказался газетной лавкой. Пришлось купить совершенно ненужный журнал.
   Она очень надеялась, что Дункан пошел своей дорогой. Но, к своему изумлению, выйдя из магазина, обнаружила, что тот стоит на тротуаре, явно ее дожидаясь.
   — Долго это еще будет продолжаться? — сердито спросил он. — Ддроти попыталась пройти мимо, но Дункан удержал ее за локоть. — Потому что, если так и дальше пойдет…
   — Не понимаю, о чем ты, — соврала Дороти и громко чихнула.
   Дункан вдруг помрачнел.
   — Совсем одурела?! Ты же здорово больна.
   — Немного простудилась, вот и» все, — огрызнулась Дороти. — А если боишься заразиться, отойди от меня подальше.
   Она вдруг поняла, что они привлекают к себе внимание прохожих. Городок маленький, здесь все друг друга знают, и Дороти боялась, что не один только Дункан вспоминает сейчас те годы, когда она его обожала. Ей совсем не хотелось давать повод для сплетен и досужих предположений. В этом городе у нее свой бизнес, причем достаточно солидный. И ее репутации деловой женщины вряд ли пойдет на пользу, если все начнут думать, что она до сих пор бегает за Дунканом Эшби-Кроссом, словно преданная собачонка. А тот по-прежнему держал ее за руку.
   — Я тут на днях заскочил к Дэвидсонам, — невозмутимо проговорил он. — Совершенно забыл, что у них в этом году серебряная свадьба. Они мне сказали, что твои родители приедут на их торжество. Мне будет очень приятно повидаться с миссис и мистером Пресли.
   У Дороти заныло сердце. Значит, Дункан будет на празднике. Если бы только она могла придумать серьезный предлог и не пойти… Но это невозможно. Она не может пропустить такой юбилей своего крестного отца.
   Дороти так задумалась, что не заметила, что на них чуть не наехала какая-то женщина с коляской. Она подалась назад, Дункан тоже отошел и каким-то непостижимым образом оказался гораздо ближе к ней, чем был до того.
   — А ты пойдешь туда одна или?.. — он вдруг запнулся и вопросительно посмотрел на нее.
   — Нет, я пойду не одна, — не без ехидства отозвалась Дороти.
   И, между прочим, она сказала чистую правду. Она пойдет туда со своей семьей. Впрочем, Дороти прекрасно понимала, что он имел в виду совсем другое. Пойдет ли она туда с мужчиной, вот что он хотел знать. Пойдет ли она с любовником. Интересно, а как бы сам Дункан отреагировал на такое бесцеремонное вторжение в свою личную жизнь?
   — А ты? — спросила она с лицемерной улыбкой. — Думаю, тебя будет сопровождать твой… адвокат?
   — Рейчел?! Ну, это вряд ли. Видишь ли, сегодня утром она улетела в Бостон. Ведь я собираюсь остаться здесь, а потому никакой надобности в ее присутствии уже нет. Она ведь не мой личный адвокат, а юрист нашей фирмы. Компаньоны послали ее со мной в надежде, что ей удастся уговорить меня не возвращаться в Англию, но я принял другое решение, когда понял, в каком состоянии находится дедушкина компания. — Он замолчал, а когда Дороти вопросительно взглянула на него, пояснил: — В свое время дед был преуспевающим бизнесменом. Но потом… Скажем так: продать компанию как нормально работающую фирму сейчас никак невозможно, а закрыть ее — значит оставить многих людей без работы. Я до сих пор не уверен, что принял правильное решение — и с деловой, и с человеческой^ точки зрения…
   Дункан пожал плечами, а Дороти смотрела на него в немом изумлении, не в силах поверить, что он может быть настолько откровенным с ней. Сейчас перед ней был тот Дункан, которого она вспоминала с таким восхищением, с таким сладким томлением и болью — человек, который неспособен причинить страдания другим людям.
   — Сантименты — не лучшее основание для успешного бизнеса, — сказала она, может быть, более сухо и резко, чем хотела. Но это был единственный способ как-то справиться с захлестнувшими ее чувствами.
   Он тут же отпустил ее локоть, и Дороти вздрогнула оттого, что так внезапно исчезло то тепло, которое исходило от его горячей руки.
   — Вот слова преуспевающей деловой женщины, — саркастически заметил Дункан. — Как все же сильно порой меняются люди…
   — Да, так бывает, — спокойно согласилась Дороти, резко развернулась и пошла прочь, опустив формально-вежливое «до свидания». И только дойдя до офиса, позволила себе оглянуться на Дункана, который уже спускался вниз по улице и не видел, что она на него смотрит.
   Дороти вдруг поняла, что едва не плачет. Почему он не может оставить ее в покое? Притворился бы, что ее вообще не существует — ему это так хорошо удалось тогда, десять лет назад, когда она впервые поняла, что не нужна ему, и решила вычеркнуть его из своего сердца и из своей жизни.
* * *
   — Так ты встречаешься со своей семьей прямо в клубе? — спросила Тресси.
   — Да, так всем удобнее, — отозвалась Дороти. — Я ведь говорила тебе, что надолго они не смогут остаться и потому не станут останавливаться у меня.
   — Что ты наденешь? — поинтересовалась подруга. — Купила что-то новенькое?
   Дороти покачала головой.
   — Не было времени на покупки. Сама знаешь, как мы в последнее время заняты. Наверное, надену черное платье, которое купила перед Рождеством в Бирмингеме.
   Платье было дорогим — гораздо дороже, чем рассчитывала Дороти. Продавщица сказала, что это эксклюзивный авторский экземпляр, уцененный из-за маленького размера. Примерив платье, Дороти была вынуждена признать, что роскошный черный материал, покрой и фасон — платье весьма откровенно, но в то же время не вызывающе, облегало ее изящную миниатюрную фигурку — все это очень стильно и весьма идет. Конечно, сумма на ценнике, несмотря на уценку, для нее великовата. Но ведь иногда надо и себя чем-то порадовать.
   — Да, ты будешь выглядеть сногсшибательно. Что-то в этом есть, когда изящная маленькая блондинка надевает маленькое черное платье…
   — Я не изящная и совсем не блондинка, — возразила Дороти.
   — Конечно же, нет… — с насмешливой улыбкой отозвалась Тресси. — Только скажи об этом моему мужу. Джеф неделю не мог прийти в себя после того приема в Коммерческой палате.
   Дороти вдруг поняла, что краснеет, и ужасно смутилась. А Тресс лишь рассмеялась:
   — Хочешь совет? Если ты собираешься надеть это платье, надо подумать и о хороших аксессуарах. .
   — Спасибо, но меха и бриллианты — это несколько не в моем стиле, — сухо проговорила Дороти.
   — Тогда позаботься о симпатичном спутнике. Этаком высоком и статном, — невозмутимо отозвалась Тресси.
   Это «краткое описание» как-то уж слишком напоминало Дункана. Вот почему Дороти вспылила.
   — Спасибо, конечно, но нет. Такого сокровища мне не надо. Мне, может, уже далеко за двадцать, и у меня нет мужчины — мужа там или любовника, — однако это не значит, что я несчастлива и не могу наслаждаться жизнью. На самом деле…
   — Успокойся, пожалуйста! Ты не так меня поняла, — перебила ее подруга. — Я вовсе не имела в виду, что тебе нужен мужчина как таковой. — Она примирительно рассмеялась. — Если судить по реакции на твое платье моего благоверного, обычно очень спокойного и, я бы даже сказала, невозмутимого, то, заявившись на праздник без спутника, ты просто большую часть вечера будешь отбиваться от толп восторженных кавалеров. — Она на мгновение умолкла и добавила, уже серьезней: — Послушай, прости, если я тебя обидела. Я совсем не хотела сказать что-то такое…