Страница:
Главврач срочно собрал весь персонал. Говорил Николай Арнольдович по обыкновению негромко, осторожно потирая сухонькие ручки, что было на редкость дурным знаком.
— Расслабились, дорогие коллеги. И это нам весьма дорого обойдется. Уж будьте уверены, по головке нас не погладят, но это еще полбеды. У меня есть основания полагать, что за этим побегом стоит преступный сговор с сотрудниками клиники. И это мы выясним. Беглецов уже обложили, их поимка — вопрос времени. А уж у нас они заговорят! Когда речь идет о репутации всего нашего коллектива — тут уж не приходится оглядываться, этичны или неэтичны наши средства. Почему к больным попадают наркотики и спиртное? Вы полагаете, мне не известно, кто на этом греет руки? Вас, Наум, это касается в первую очередь. И не говорите, что вы не смогли противостоять участникам побега. Смешно! Верзила, шести пудов весу!
— Но, Николай Арнольдович, это же убийца, — рыжий Наум, цепляясь за этот довольно чахлый довод, окончательно взбесил профессора.
— Это убийца? Да ты на себя посмотри! Я официально предупреждаю весь персонал: следующий ротозей, прямо или косвенно послуживший причиной любого ЧП, пойдет под следствие. А уж статью подберем, будьте уверены.
Тем временем по всем адресам, взятым из личных дел, уже шел розыск. Известно, что без серьезных криминальных связей спрятаться в городе практически невозможно. Беглецы же к уголовному миру отношения не имели. Побег произошел спонтанно, в компании подобрались типичные «бытовики», о фальшивых паспортах и прочей технике маскировки имеющие лишь теоретическое представление. Верховодил шофер Мокеев — молодой, недавно вернувшийся из армии парень, которого долго не удавалось сломать.
В долгие рейсы он всегда брал с собою нож. Арбузы можно было резать чем-нибудь попроще, а не такой внушительной, с тридцатисантиметровым лезвием, «выкидухой». Тяжесть отлично сработанного оружия он постоянно ощущал в кармане, она придавала ему уверенности в себе. В том, что произошло на трассе, Мокеев не считал себя виноватым. Мог бы и потерпеть до места — единственное, что его удручало, но кто мог предположить, как дело повернется. Остановил свой «КамАЗ» с грузом персиков у посадки и полез в пыльные кустики. Внезапно с двух сторон к машине причалили двое мотоциклистов. Действовали синхронно, как по нотам. «Купи, дядя, канистру бензина». Мокеев помотал головой, заканчивая мочиться. Мотоциклисты спорить не стали. В два счета вылили бензин на кабину, а еще через секунду машина уже пылала. Но так же энергично отчалить не успели. Короткий удар (нож словно сам собой очутился в руке), и один из парней рухнул, обливаясь кровью. Следующий удар Мокееву нанести не пришлось. Второй мотоциклист бежал, бросив машину, и вскоре оказался в камере по соседству с Мокеевым. Следствие перебирало версии от превышения необходимой обороны до умышленного убийства из хулиганских побуждений. С этим Мокеева и препроводили в ведомство Николая Арнольдовича, а характер обследования побудил к побегу.
На укромной поляне после пробежки в добрый десяток километров отдохнуть так и не удалось. Натирание подошв драгоценным табаком от собранных окурков действия не возымело. Натасканные ищейки брали такой след без малейшего усилия. Отдаленный собачий лай поднял всех на ноги. Сил не было, но сдаться преследователям невозможно. Пощады не будет.
«Стая» разбилась на две группки по трое, а несколькими сотнями метров дальше и вовсе рванула врассыпную. Единственную надежду оставляла ночная тьма. Свет луны, часто прятавшейся в тучах, мало помогал путникам. Ветки в кровь рвали тело, путались в ногах. Лес — естественный союзник беглецов, — превратился в препятствие на пути к долгожданной свободе.
— Ну, что ж, Оленька, материал для работы есть. Хотя парень мог бы быть с тобой и пооткровеннее. Погоди, погоди! Дело в том, что когда любишь, многие мелочи ускользают от взгляда, и только позднее осознаешь, как они были важны.
— Если бы я знала! Мне так хотелось верить, что у Саши с Ниной все кончено...
— Если бы! А пока — вспоминай, поройся в памяти, может быть что-то еще всплывет. Будем думать. Но чтобы оказать воздействие за ход следствия, боюсь, есть только один путь — добыть новые факты. До сих пор все свидетельствовало против Кронова. Даже судя по твоему рассказу, он — самый реальный кандидат в убийцы. Убедительный мотив, прекрасные условия для совершения преступления.
— Но, Федор Ксенофонтович...
— Погоди, не перебивай! Нина Кронова, как мне удалось установить, промышляла в интуристовских гостиницах, а проституция всегда рядом с шантажом. Скажи, есть вероятность, что она могла встретиться с твоими родителями и наговорить им всякого о Кронове? Не знаешь? Во всяком случае, это не исключено, иначе с какой бы это стати Михаил Степанович, с его сверхпринципиальностью, стал хлопотать за весьма сомнительного субъекта.
— Зачем вы так, Федор Ксенофонтович? Саша — честный человек.
— Это еще требуется доказать. Ты, насколько я понял, была неплохо знакома с Ниной. Я сразу отбрасываю версию убийства из ревности. Честно говоря, за тридцать лет работы не приходилось сталкиваться с преступлениями на этой почве в чистом, так сказать, виде. Если муж убивает жену, то в подоплеке, как правило, раздел имущества, либо личная выгода, а вовсе не вулканическая страсть. Но сейчас речь не о муже. Больше всего нас интересуют другие персонажи. Все, что тебе удастся узнать или вспомнить о Нине, немедленно сообщай мне. Это в первую очередь в интересах Кронова. Тюрьма — не место для невиновного, даже если бы речь шла о постороннем человеке. А теперь, Оленька, извини — время. И помни, многое зависит именно от тебя. Звони, заходи в любое время.
Поездка в метро и десять минут пешком пронеслись как мгновение. У подъезда снова стоял знакомый «форд». Капот был откинут, хозяин копался в моторе. Его лицо показалось из недр лимузина как раз в тот момент, когда девушка уме взялась за сияющую медью ручку двери подъезда.
— Ба, кого я вижу! — воскликнул Евгений Павлович. — Поистине, рука провидения. Не выжмет ли очаровательная соседка сцепление, дабы я смог наконец сдвинуть с места этот малопочтенный экипаж? Услуга за услугу, Оленька.
— И поделом, — девушка нашла в себе силы пошутить. — Отведайте, каково нам, грешным безлошадным.
— Грешным? Грешник тут один — это я. И тем не менее не вполне ясно, за какой из моих грехов Господь меня перевел в категорию пешеходов. Кстати, мне кажется, что для вас будет небезынтересно взглянуть на последние модели Диора. Есть билеты на сегодняшнюю демонстрацию. Только не говорите мне, что такая прелестная девушка, как вы, не интересуется модой. Ехать, правда, далековато, в «Континенталь», но надеюсь, что к вечеру со своим мустангом я все-таки справлюсь. Так что жду вас здесь в семь, за час до начала. Отправимся покорять высший свет.
Несмотря на озабоченность и грусть начало вечера не могло не захватить девушку. Публика подобралась самая пестрая — нынешние «сливки общества», из тех, чья деятельность колеблется на грани закона. Разряженные, холеные женщины сопровождали подтянутых деловых людей, порой толпа сливалась в сплошной поток, ослепительно сверкающий открытым женским телом и драгоценностями.
Евгений Павлович умело поддерживал беседу, касаясь того, что не слишком скрывают, но и специально не рекламируют. Разбирался он в тонкостях здешнего обихода недурно, со многими приветливо раскланивался, и чувствовалось, что здесь он — как рыба в воде.
Интерес Ольги к деятельности валютных профессионалок Евгений Павлович («зовите меня попросту Женя») воспринял без удивления.
— Мне, право, неловко использовать вас, Евгений Павлович, в своих целях.
— И, безусловно, в корыстных?
— А как же. Но так редко выпадает удобный случай. И мне, как журналисту, пусть и начинающему... Это же настоящий материал, а вы тут многих знаете.
— Допустим. И что же?
— Уверена, вам ничего не стоит ввести меня в круг своих знакомых, я же попытаюсь сделать репортаж, может быть серию репортажей об изнаночной, если так можно выразиться, стороне блестящей жизни...
— Метите в «золотые перья» филологического? У вас есть шанс. Надеюсь только, что я окажусь не в самом негативном свете?
— Да что вы!
— Лучше бы и вовсе ни в каком.
— Как угодно. Во всяком случае, без вас я не опубликую ни строки. Все решит ваше слово. Да и интересует меня прежде всего женская половина. Мужчины — фон, какими бы экзотическими они ни были. Сама по себе жизнь этих дам полусвета...
— Их блеск и нищета... браво!
— Смейтесь, смейтесь. И все же я чувствую, что справлюсь.
— Вот и отлично. Значит, автограф мне обеспечен. Не забудьте же потом, кто открыл вам первую тропку в большую литературу! А если всерьез — мир это любопытный и своеобразный. Здесь оборачиваются такие суммы, которые вы, Оленька, встречали лишь на уроках математики в старших классах. Я искренне желаю вам успеха, — Евгений Павлович пытливо заглянул девушке в глаза. Было в нем что-то успокаивающее, в этом человеке, он сразу вызывал симпатию. — Я вам помогу, это в моих силах. Особа вы весьма привлекательная, а среда эта — штука серьезная. Как и любая, где люди умеют добывать и тратить по-настоящему большие деньги. Проводником я вам буду надежным, и видимо, все-таки придется мне стать и первым читателем. В ваших же интересах не пропустить ляпсус из тех, что нынешние очеркисты допускают сплошь и рядом.
— Ясно. Все, что сочтете излишним, будет немедленно убрано.
— Каким бы интересным и неожиданным оно ни казалось?
— Даю слово.
— Ну что ж, тогда пойдемте знакомиться с этим блестящим и полным опасностей миром.
— Опасностей?
— Именно. Особенно, если знакомство шапочное. Так что не торопите меня, Оля.
С «континентальными» девочками Евгения Павловича Друмеко связывали отношения куда более тесные, чем дружеские. Было достаточно его вскользь оброненного слова, чтобы оградить любую из его обольстительных приятельниц от чьего-то нежелательного внимания. И дело тут было не в размерах бицепсов — таких хватало вокруг, а совсем в ином. В слове, за которым стояло обеспечение более надежное, чем страховой полис. Так ей и было сказано в одной из мимолетных бесед с девочками: слово Евгения Павловича здесь — закон.
Родители Оли немного успокоились. Отец хоть и видел ее по-прежнему редко, но и он отметил положительную перемену в дочери. Казалось, все, наконец, улеглось, и собственная прозорливость его не подвела. Поостыла и Мария Петровна, убедившаяся в том, что приятель-уголовник прочно забыт и на смену ему явилась куда более достойная фигура. В университете у Оли дела обстояли неплохо, возвращаться домой заполночь она себе не позволяла, и самое главное — к ней вернулись обычная оживленность и интерес к жизни.
Скучать Ольге и впрямь не приходилось. Впитывая поток самой разнообразной информации, она воссоздавала для себя из причудливых фрагментов довольно фантастическую картину нравов этого замкнутого человеческого мирка.
Конкуренция в среде проституток утвердилась задолго до повсеместного распространения этого всеобщего стимулятора экономики, ведь в конце концов перечень их услуг особым разнообразием не отличался... Благо, на валютный рынок не допускались наивные непрофессионалки, настроенные романтически и жаждущие поразить западных гостей своей «квалификацией». За пять-десять долларов они демонстрировали такие штучки, на которые никогда не шли профессионалки с их твердой таксой.
Штаты жестко ограничивались спросом, и новые девочки допускались только по рекомендации влиятельных лиц, каким и считался Евгений Павлович. Некоторая настороженность по отношению к Оле быстро исчезла, особенно когда выяснилось, новенькая не так уж и рвется перейти к «практике». Видя ее готовность без колебания пожертвовать выгодным клиентом, девушки охотно делились с Олей различными случаями из своего профессионального опыта. Именно это ее и интересовало.
Скрывать девушкам было нечего или почти нечего. Во всяком случае, «бойцы невидимого фронта» с красными книжечками во внутренних карманах пиджаков имели о каждой из них исчерпывающие сведения. «Легких» девочек знали по именам и в лицо, а данные на каждую из них хранились в пространных досье. Кое-кто из красавиц в строго определенное время передавал спецслужбе накопленную информацию. А те, которые по каким-либо причинам не могли регулярно докладывать, приглашались «на собеседование» и, конечно же, не отказывались ответить на поставленные вопросы, если не желали расстаться с постоянным валютным доходом и приобрести огромное количество неприятностей. Обо всем этом простодушно сообщила Оле «Машенька», получившая это прозвище за сходство с голубоглазой белокурой куклой. За три года работы ей практически всегда удавалось избежать конфликтных ситуаций, а общительность и своеобразная открытость более чем устраивали Олю.
— Нинка — она какая-то чокнутая была. Точнее, не была — стала со временем. Правда, при этой работе грех не выпить с клиентом. Хоть расслабишься, когда какая-нибудь мразь попадется. Я тоже предпочитаю: коньячку — и в койку. Ну, да ведь клиенту не прикажешь. Сами надерутся как свиньи, особенно финны, девочкам же — только шампанское. И что только они с этой шипучкой не вытворяют, умора! Цирк бесплатный!
— Ну, а с Ниной этой что же?
— Боишься влипнуть? Не дрейфь, тебя надежно ведут. А только языком лучше не трепать там, где не следует. Надо знать свое место.
Машенька, кокетливо держа на отлете высокий бокал с шампанским (только «крутые» девочки заказывают его в валютке — восемнадцатидолларовое), скользнула язычком по припухшим алым губам. Словно по команде, взгляды двух итальянцев, сидевших в углу, притянулись к ней.
Оленька вздохнула.
— Умница ты, Машенька. И подать себя умеешь.
— Да, «макаронники» цену женщине знают. Их учить не надо, сами кого угодно научат. — Машенька лениво выгнула спину и по-кошачьи зажмурилась. Ну, вот — уже идет. Давай с нами, а то ты, как я посмотрю, совсем не работаешь. Еще не привыкла?
Чтобы предложить потенциальному клиенту зажигалку и начертить сигаретой цифру на полировке стола, полиглотом быть не обязательно. Итальянец кивнул, расплылся в улыбке, обнажив белоснежные зубы, поиграл брелоком с ключами — мелькнули крупные цифры номера, повернулся к Оле.
— Синьорита?
Но синьорита решительно замотала головой. Недоуменно улыбнувшись, итальянец, провожаемый Машенькиной многообещающей улыбкой, растворился в гостиничной толпе.
— Ты что, дура, из себя строишь? Какого тебе еще рожна надо? Это же высший класс! Или решила с ходу к какому-нибудь миллионеру на содержание пристроиться? Так выкинь из головы! Пока с иностранцем до ЗАГСа доберешься, зубы на полку положишь, — Машенька рассеянно поиграла николаевским червонцем, подвешенным к массивной золотой цепочке, а затем продолжила более мягко: — Вот ты о Нине спрашивала. Работала она, как скаковая лошадь, когда на ходу меняются наездники. Клиентов из-под носа рвала. Но на нее не обижались — понимали: из-за наркотиков. Не мой кайф. Вот зелененькие — это да, из-за них обо всем забываешь. А ты странная девчонка, как будто тебе и деньги ни к чему. Кончай принцессу из себя корчить.
— Я тебе честно скажу, Машенька. Я бы пошла, да не хочу у тебя на подножке висеть. Зачем мне твои деньги половинить?
— За меня не беспокойся. Ты меня только выручишь. По две сотни баксов гарантировано. А так придется мне одной за двоих отдуваться. Эти мальчики с фантазией, сразу видно, уж ты мне поверь. Короче, давай начинать работать.
Все, что произошло потом, оказалось вовсе не так ужасно, как представлялось Оленьке. Пожалуй, ей было даже приятно, мысли о Саше отступили куда-то на задний план и растворились, а деньги, из которых пятьдесят долларов, она, по совету Машеньки, отдала Друмеко, придавали ее поступку какой-то дополнительный смысл.
Евгений Павлович принял доллары без колебаний.
Она разыгралась внезапно, заглушив шум приближающейся погони. Вспышки молний на мгновение освещали чащу. Мокеев шел с одним из беглецов, дрожавшим от страха и холода. Рядом хрустнула ветка. Огромную овчарку оба заметили одновременно. С увесистым суком наготове Мокеев кинулся навстречу. Блеснули клыки. Словно развернувшаяся пружина, пес рванулся к горлу жертвы. Это было ошибкой. Следовало выбрать того, кто послабее. Обманным движением уйдя в сторону, беглец сунул сук между могучими челюстями, не давая им сомкнуться. Подоспел напарник, обеими руками ухватился за деревяшку, с хрустом вгоняя ее в пасть зверя.
Кусты затрещали. Три разъяренных овчарки набросились на беглецов. Ошалевшие от запаха крови собаки и беззащитные люди сплелись в клубок на мокрой лесной подстилке. Подоспевшие солдаты подзадоривали ищеек, окружив место схватки. Свирепый рык сливался с воплями людей.
Утром беглецов доставили в больницу на «санобработку». Что там происходило — об этом говорили истошные крики, доносившиеся из подвала. Кронов же мог воочию наблюдать за этим через приоткрытую дверь манипуляционной, куда доставил его Наум.
Приковав беглецов наручниками к решеткам, медбратья смаху лупили их киянками. Теряя сознание, те повисали на прутьях. Били, однако, не до смерти: к полудню всю шестерку привели в чувство, чтобы продемонстрировать в назидание «контингенту».
С этого времени ночи Кронова превратились в сплошную череду провалов в беспамятство, на смену которым приходила изнурительная бессонница. В одну из таких бессонных ночей Саша услыхал негромкую возню у кормушки одиночной камеры-палаты, куда три дня назад его поместили: шло обследование с использованием новых тестов. Шорохи не имели отношения к ночным кошмарам, они были вполне реального происхождения.
— Кто здесь?
— Тише, дурень, не ори. Это я, Наум. Слушай внимательно, времени мало, могут засечь. Не знаю, чего они на тебя так взъелись, но вроде бы профессор откуда-то получил указание сделать из тебя дурака. Так вот, на свободе тебя помнят, готовят побег. Связь через меня. Что ты смотришь? Так и так — терять тебе нечего.
— Это уж точно. А ты при чем?
— Законный вопрос. Твои друзья хорошо платят. А теперь спи, и без фокусов, чтобы в карцер не загреметь. Он для тебя уж точно будет последним...
— Кронов, на выход! Пойдешь за обедом — пухлое лицо Наума было настолько безразличным, что Александр даже усомнился в близости решающего момента.
— Чего стоишь? У баландера живот схватило, кому идти?
Тем не менее все говорило о том, что необычный этот выход неспроста, да и «убийц» не баловали таким доверием.
Идя по коридору впереди Наума, нашептывавшего детали плана, вспомнил свои первые дни в больнице. Наивный дурачок, не ведающий железных порядков больницы!
Дорога, мощеная бетонными плитами, упиралась в одноэтажное, потрепанное строение. Чем ближе они подходили к нему, тем сильнее билось сердце. Кронов пару раз оглянулся на Наума.
— Не суетись, дурень! Сломаешь игру — оба зависнем. Пока все по графику.
На пороге кухни замаячила тучная повариха в некогда белом халате. Отпустила сальную шуточку, обменялась с Наумом щипками, словно не замечая Кронова. Наум с видимым сожалением оборвал игру.
— Ладно, доходяга, давай цепляй тачку.
— Да пусть дядька посмотрит, чи мне жалко! Не убудет!
«Дядька! Ну и видок же у меня сейчас, надо полагать. Толстуха лет на десять старше меня!» — Александр покорно покатил тачку с бачками к закрытому отделению. И вовремя: по аллее в ту же сторону бодро шагал Николай Арнольдович. Догнал Кронова уже на полдороге и немедленно напустился на санитара:
— Ну, Наум, ты даешь! Совсем мозги пропил! Или мало тебе дураков в отделении...
— Чтобы, как позавчера, бидон с супом опрокинул? Этот хоть нормальный...
— Нормальный! — профессор зашелся от возмущения. — Душегуб из душегубов.
Опасения Николая Арнольдовича Кронов немедленно подтвердил: оттолкнув тачку, мгновенным движением ухватил старика за шиворот и приставил к дряблому горлу профессора опасную бритву.
— А ну, тихо! Попробуй дернуться — мигом побрею. Мне терять нечего.
Профессор в ответ что-то жалобно проблеял, умоляя пощадить. Тем временем усердный Наум оказался на расстоянии удара. Как и было обещано, Александр врезал ему не в полную силу, но рослому санитару хватило: как пустой мешок, он рухнул в высокую траву. Место было выбрано удачно: самое глухое на территории больницы, так что опасаться прохожих не приходилось.
Время не ждало. В халате, снятом с «бесчувственного» Наума, и с надежным прикрытием в лице главврача закрытого отделения Кронов беспрепятственно добрался до выхода из больницы.
— Куда вы идете, Кронов? Это же безнадежно! И уберите вы, ради Бога, свою бритву. Послушайте моего совета, говорю как друг...
Что именно хотел посоветовать Николай Арнольдович, Александр так и не узнал. С чувством огромного облегчения он нанес короткий удар по профессорской плеши. Белый халат скомкал и бросил здесь же. Перемахнул через ограду на удивление легко: тело на протяжении месяца буквально нашпиговали сильнодействующими препаратами. Позади уже слышался шум, скорей всего, кто-то наткнулся на «отдыхающего» санитара.
Машина, как и было обещано, оказалась неподалеку. С работающим двигателем и неприметного вида незнакомцем за рулем. Дверцу автомобиля Кронов захлопывал уже на ходу.
— Не робей, Оля. Око это — чушь собачья. Кому мы нужны, кому можем помешать? Другие времена: живи не тужи и дай жить другим. Теперь у милиции столько хлопот, до нас просто руки не доходят. Тем более, что кое-кто лично от меня получает побольше, чем в своем министерстве. А я — не казна: даром денег не плачу. Все мы пироги не в одиночку едим.
Евгений Павлович привлек Олю к себе. Прохладный ветер врывался сквозь опущенное стекло «форда», трепал волосы девушки.
Здесь она чувствовала себя надежно и защищенно, уходили тревожные мысли.
— Хорошо с тобой, Женя. Так можно и забыть... — Оля замялась, подыскивая нужное слово.
— Что мы с тобой связаны деловыми отношениями? Не надо. Разве в деньгах дело? Нам просто хорошо друг с другом, а все остальное не имеет значения. Доверься мне и выброси из головы все лишнее. — Он припарковал машину мягко, с точностью до сантиметра.
В этот вечер Оля Гудина впервые ночевала не дома. Однако ни чуткость и опыт партнера, ни сладкое французское шампанское не могли заменить ей того, что она испытала только с одним человеком — Сашей Кроновым.
Потом начались будни. Нечастая, с придирчивым отбором клиентов «работа», зависть подруг к новенькой, сумевшей привязать к себе Евгения Павловича. И день за днем копились крохи сведений о той, к которой можно было уже не ревновать возлюбленного, из-за которого приняла она всю эту муку и унижение. Задумчивость Оли в самый «рабочий» момент замечали многие. Посмеивалась и Машенька, которая, прослышав об особенной близости Оли и Евгения Павловича, набивалась в подруги.
— Расслабились, дорогие коллеги. И это нам весьма дорого обойдется. Уж будьте уверены, по головке нас не погладят, но это еще полбеды. У меня есть основания полагать, что за этим побегом стоит преступный сговор с сотрудниками клиники. И это мы выясним. Беглецов уже обложили, их поимка — вопрос времени. А уж у нас они заговорят! Когда речь идет о репутации всего нашего коллектива — тут уж не приходится оглядываться, этичны или неэтичны наши средства. Почему к больным попадают наркотики и спиртное? Вы полагаете, мне не известно, кто на этом греет руки? Вас, Наум, это касается в первую очередь. И не говорите, что вы не смогли противостоять участникам побега. Смешно! Верзила, шести пудов весу!
— Но, Николай Арнольдович, это же убийца, — рыжий Наум, цепляясь за этот довольно чахлый довод, окончательно взбесил профессора.
— Это убийца? Да ты на себя посмотри! Я официально предупреждаю весь персонал: следующий ротозей, прямо или косвенно послуживший причиной любого ЧП, пойдет под следствие. А уж статью подберем, будьте уверены.
Тем временем по всем адресам, взятым из личных дел, уже шел розыск. Известно, что без серьезных криминальных связей спрятаться в городе практически невозможно. Беглецы же к уголовному миру отношения не имели. Побег произошел спонтанно, в компании подобрались типичные «бытовики», о фальшивых паспортах и прочей технике маскировки имеющие лишь теоретическое представление. Верховодил шофер Мокеев — молодой, недавно вернувшийся из армии парень, которого долго не удавалось сломать.
В долгие рейсы он всегда брал с собою нож. Арбузы можно было резать чем-нибудь попроще, а не такой внушительной, с тридцатисантиметровым лезвием, «выкидухой». Тяжесть отлично сработанного оружия он постоянно ощущал в кармане, она придавала ему уверенности в себе. В том, что произошло на трассе, Мокеев не считал себя виноватым. Мог бы и потерпеть до места — единственное, что его удручало, но кто мог предположить, как дело повернется. Остановил свой «КамАЗ» с грузом персиков у посадки и полез в пыльные кустики. Внезапно с двух сторон к машине причалили двое мотоциклистов. Действовали синхронно, как по нотам. «Купи, дядя, канистру бензина». Мокеев помотал головой, заканчивая мочиться. Мотоциклисты спорить не стали. В два счета вылили бензин на кабину, а еще через секунду машина уже пылала. Но так же энергично отчалить не успели. Короткий удар (нож словно сам собой очутился в руке), и один из парней рухнул, обливаясь кровью. Следующий удар Мокееву нанести не пришлось. Второй мотоциклист бежал, бросив машину, и вскоре оказался в камере по соседству с Мокеевым. Следствие перебирало версии от превышения необходимой обороны до умышленного убийства из хулиганских побуждений. С этим Мокеева и препроводили в ведомство Николая Арнольдовича, а характер обследования побудил к побегу.
На укромной поляне после пробежки в добрый десяток километров отдохнуть так и не удалось. Натирание подошв драгоценным табаком от собранных окурков действия не возымело. Натасканные ищейки брали такой след без малейшего усилия. Отдаленный собачий лай поднял всех на ноги. Сил не было, но сдаться преследователям невозможно. Пощады не будет.
«Стая» разбилась на две группки по трое, а несколькими сотнями метров дальше и вовсе рванула врассыпную. Единственную надежду оставляла ночная тьма. Свет луны, часто прятавшейся в тучах, мало помогал путникам. Ветки в кровь рвали тело, путались в ногах. Лес — естественный союзник беглецов, — превратился в препятствие на пути к долгожданной свободе.
* * *
В этот день завсегдатаи ветлугинской приемной ждали напрасно — плотные двойные двери так и не распахнулись. Вышколенный секретарь, напомнивший экс-генералу о неотложных делах, был удален из кабинета решительным жестом. То, о чем волнуясь и мучаясь говорила Ольга, нашло наконец внимательного и пытливого слушателя. По ходу ее рассказа, Ветлугин исчеркал лист бумаги какими-то пометками, символами и кружками с расходящимися от них линиями. Спустя три часа он походил на творение графика-абстракциониста.— Ну, что ж, Оленька, материал для работы есть. Хотя парень мог бы быть с тобой и пооткровеннее. Погоди, погоди! Дело в том, что когда любишь, многие мелочи ускользают от взгляда, и только позднее осознаешь, как они были важны.
— Если бы я знала! Мне так хотелось верить, что у Саши с Ниной все кончено...
— Если бы! А пока — вспоминай, поройся в памяти, может быть что-то еще всплывет. Будем думать. Но чтобы оказать воздействие за ход следствия, боюсь, есть только один путь — добыть новые факты. До сих пор все свидетельствовало против Кронова. Даже судя по твоему рассказу, он — самый реальный кандидат в убийцы. Убедительный мотив, прекрасные условия для совершения преступления.
— Но, Федор Ксенофонтович...
— Погоди, не перебивай! Нина Кронова, как мне удалось установить, промышляла в интуристовских гостиницах, а проституция всегда рядом с шантажом. Скажи, есть вероятность, что она могла встретиться с твоими родителями и наговорить им всякого о Кронове? Не знаешь? Во всяком случае, это не исключено, иначе с какой бы это стати Михаил Степанович, с его сверхпринципиальностью, стал хлопотать за весьма сомнительного субъекта.
— Зачем вы так, Федор Ксенофонтович? Саша — честный человек.
— Это еще требуется доказать. Ты, насколько я понял, была неплохо знакома с Ниной. Я сразу отбрасываю версию убийства из ревности. Честно говоря, за тридцать лет работы не приходилось сталкиваться с преступлениями на этой почве в чистом, так сказать, виде. Если муж убивает жену, то в подоплеке, как правило, раздел имущества, либо личная выгода, а вовсе не вулканическая страсть. Но сейчас речь не о муже. Больше всего нас интересуют другие персонажи. Все, что тебе удастся узнать или вспомнить о Нине, немедленно сообщай мне. Это в первую очередь в интересах Кронова. Тюрьма — не место для невиновного, даже если бы речь шла о постороннем человеке. А теперь, Оленька, извини — время. И помни, многое зависит именно от тебя. Звони, заходи в любое время.
* * *
Добираться на метро — считанные минуты, но угнетает людская толчея. Летом же к специфическому горьковато-мазутному запаху подземки примешивается сложный тяжелый дух спрессованной людской толпы. Отключиться, углубиться в собственные мысли Оле удавалось с трудом. Вокруг бурлил раздраженный водоворот толпы, над ухом толковали о ценах, о каких-то очередных талонах и дефицитах. Не дождавшись ощутимых результатов экономических реформ, люди утратили веру и в демократическое движение. Никому уже не было дела до тонкостей драматического становления хрупкой отечественной демократии. И что можно было возразить этим людям?Поездка в метро и десять минут пешком пронеслись как мгновение. У подъезда снова стоял знакомый «форд». Капот был откинут, хозяин копался в моторе. Его лицо показалось из недр лимузина как раз в тот момент, когда девушка уме взялась за сияющую медью ручку двери подъезда.
— Ба, кого я вижу! — воскликнул Евгений Павлович. — Поистине, рука провидения. Не выжмет ли очаровательная соседка сцепление, дабы я смог наконец сдвинуть с места этот малопочтенный экипаж? Услуга за услугу, Оленька.
— И поделом, — девушка нашла в себе силы пошутить. — Отведайте, каково нам, грешным безлошадным.
— Грешным? Грешник тут один — это я. И тем не менее не вполне ясно, за какой из моих грехов Господь меня перевел в категорию пешеходов. Кстати, мне кажется, что для вас будет небезынтересно взглянуть на последние модели Диора. Есть билеты на сегодняшнюю демонстрацию. Только не говорите мне, что такая прелестная девушка, как вы, не интересуется модой. Ехать, правда, далековато, в «Континенталь», но надеюсь, что к вечеру со своим мустангом я все-таки справлюсь. Так что жду вас здесь в семь, за час до начала. Отправимся покорять высший свет.
* * *
В любом случае Ольга не могла отказаться от этой поездки. После утренней беседы ее занимало только одно — где раздобыть новую информацию о Нине и ее окружении. Нельзя было пренебрегать самой ничтожной возможностью. Незадолго до семи она уже была у подъезда, где бодро урчал воскресший «Форд».Несмотря на озабоченность и грусть начало вечера не могло не захватить девушку. Публика подобралась самая пестрая — нынешние «сливки общества», из тех, чья деятельность колеблется на грани закона. Разряженные, холеные женщины сопровождали подтянутых деловых людей, порой толпа сливалась в сплошной поток, ослепительно сверкающий открытым женским телом и драгоценностями.
Евгений Павлович умело поддерживал беседу, касаясь того, что не слишком скрывают, но и специально не рекламируют. Разбирался он в тонкостях здешнего обихода недурно, со многими приветливо раскланивался, и чувствовалось, что здесь он — как рыба в воде.
Интерес Ольги к деятельности валютных профессионалок Евгений Павлович («зовите меня попросту Женя») воспринял без удивления.
— Мне, право, неловко использовать вас, Евгений Павлович, в своих целях.
— И, безусловно, в корыстных?
— А как же. Но так редко выпадает удобный случай. И мне, как журналисту, пусть и начинающему... Это же настоящий материал, а вы тут многих знаете.
— Допустим. И что же?
— Уверена, вам ничего не стоит ввести меня в круг своих знакомых, я же попытаюсь сделать репортаж, может быть серию репортажей об изнаночной, если так можно выразиться, стороне блестящей жизни...
— Метите в «золотые перья» филологического? У вас есть шанс. Надеюсь только, что я окажусь не в самом негативном свете?
— Да что вы!
— Лучше бы и вовсе ни в каком.
— Как угодно. Во всяком случае, без вас я не опубликую ни строки. Все решит ваше слово. Да и интересует меня прежде всего женская половина. Мужчины — фон, какими бы экзотическими они ни были. Сама по себе жизнь этих дам полусвета...
— Их блеск и нищета... браво!
— Смейтесь, смейтесь. И все же я чувствую, что справлюсь.
— Вот и отлично. Значит, автограф мне обеспечен. Не забудьте же потом, кто открыл вам первую тропку в большую литературу! А если всерьез — мир это любопытный и своеобразный. Здесь оборачиваются такие суммы, которые вы, Оленька, встречали лишь на уроках математики в старших классах. Я искренне желаю вам успеха, — Евгений Павлович пытливо заглянул девушке в глаза. Было в нем что-то успокаивающее, в этом человеке, он сразу вызывал симпатию. — Я вам помогу, это в моих силах. Особа вы весьма привлекательная, а среда эта — штука серьезная. Как и любая, где люди умеют добывать и тратить по-настоящему большие деньги. Проводником я вам буду надежным, и видимо, все-таки придется мне стать и первым читателем. В ваших же интересах не пропустить ляпсус из тех, что нынешние очеркисты допускают сплошь и рядом.
— Ясно. Все, что сочтете излишним, будет немедленно убрано.
— Каким бы интересным и неожиданным оно ни казалось?
— Даю слово.
— Ну что ж, тогда пойдемте знакомиться с этим блестящим и полным опасностей миром.
— Опасностей?
— Именно. Особенно, если знакомство шапочное. Так что не торопите меня, Оля.
* * *
О перемене в своем образе жизни Оля никому бы не решилась поведать. Активные «развлечения» отнимали без остатка и время, и силы. А в благодатном кондиционированном климате «Континенталя» род ее занятий никаких сомнений не вызывал. Валютные девочки приняли новенькую в свой круг с поразительным спокойствием, даже с оттенком небрежной доброжелательности. Будь Оля поопытнее, легкость, с которой она вошла в эту среду, заставила бы ее призадуматься. Впрочем, особого секрета здесь не было, удивляло только, каким образом Евгений Павлович, человек занятой и серьезный, ухитряется выкраивать столько времени для того, чтобы ввести свою подопечную в тонкости древнейшей профессии.С «континентальными» девочками Евгения Павловича Друмеко связывали отношения куда более тесные, чем дружеские. Было достаточно его вскользь оброненного слова, чтобы оградить любую из его обольстительных приятельниц от чьего-то нежелательного внимания. И дело тут было не в размерах бицепсов — таких хватало вокруг, а совсем в ином. В слове, за которым стояло обеспечение более надежное, чем страховой полис. Так ей и было сказано в одной из мимолетных бесед с девочками: слово Евгения Павловича здесь — закон.
Родители Оли немного успокоились. Отец хоть и видел ее по-прежнему редко, но и он отметил положительную перемену в дочери. Казалось, все, наконец, улеглось, и собственная прозорливость его не подвела. Поостыла и Мария Петровна, убедившаяся в том, что приятель-уголовник прочно забыт и на смену ему явилась куда более достойная фигура. В университете у Оли дела обстояли неплохо, возвращаться домой заполночь она себе не позволяла, и самое главное — к ней вернулись обычная оживленность и интерес к жизни.
Скучать Ольге и впрямь не приходилось. Впитывая поток самой разнообразной информации, она воссоздавала для себя из причудливых фрагментов довольно фантастическую картину нравов этого замкнутого человеческого мирка.
Конкуренция в среде проституток утвердилась задолго до повсеместного распространения этого всеобщего стимулятора экономики, ведь в конце концов перечень их услуг особым разнообразием не отличался... Благо, на валютный рынок не допускались наивные непрофессионалки, настроенные романтически и жаждущие поразить западных гостей своей «квалификацией». За пять-десять долларов они демонстрировали такие штучки, на которые никогда не шли профессионалки с их твердой таксой.
Штаты жестко ограничивались спросом, и новые девочки допускались только по рекомендации влиятельных лиц, каким и считался Евгений Павлович. Некоторая настороженность по отношению к Оле быстро исчезла, особенно когда выяснилось, новенькая не так уж и рвется перейти к «практике». Видя ее готовность без колебания пожертвовать выгодным клиентом, девушки охотно делились с Олей различными случаями из своего профессионального опыта. Именно это ее и интересовало.
Скрывать девушкам было нечего или почти нечего. Во всяком случае, «бойцы невидимого фронта» с красными книжечками во внутренних карманах пиджаков имели о каждой из них исчерпывающие сведения. «Легких» девочек знали по именам и в лицо, а данные на каждую из них хранились в пространных досье. Кое-кто из красавиц в строго определенное время передавал спецслужбе накопленную информацию. А те, которые по каким-либо причинам не могли регулярно докладывать, приглашались «на собеседование» и, конечно же, не отказывались ответить на поставленные вопросы, если не желали расстаться с постоянным валютным доходом и приобрести огромное количество неприятностей. Обо всем этом простодушно сообщила Оле «Машенька», получившая это прозвище за сходство с голубоглазой белокурой куклой. За три года работы ей практически всегда удавалось избежать конфликтных ситуаций, а общительность и своеобразная открытость более чем устраивали Олю.
— Нинка — она какая-то чокнутая была. Точнее, не была — стала со временем. Правда, при этой работе грех не выпить с клиентом. Хоть расслабишься, когда какая-нибудь мразь попадется. Я тоже предпочитаю: коньячку — и в койку. Ну, да ведь клиенту не прикажешь. Сами надерутся как свиньи, особенно финны, девочкам же — только шампанское. И что только они с этой шипучкой не вытворяют, умора! Цирк бесплатный!
— Ну, а с Ниной этой что же?
— Боишься влипнуть? Не дрейфь, тебя надежно ведут. А только языком лучше не трепать там, где не следует. Надо знать свое место.
Машенька, кокетливо держа на отлете высокий бокал с шампанским (только «крутые» девочки заказывают его в валютке — восемнадцатидолларовое), скользнула язычком по припухшим алым губам. Словно по команде, взгляды двух итальянцев, сидевших в углу, притянулись к ней.
Оленька вздохнула.
— Умница ты, Машенька. И подать себя умеешь.
— Да, «макаронники» цену женщине знают. Их учить не надо, сами кого угодно научат. — Машенька лениво выгнула спину и по-кошачьи зажмурилась. Ну, вот — уже идет. Давай с нами, а то ты, как я посмотрю, совсем не работаешь. Еще не привыкла?
Чтобы предложить потенциальному клиенту зажигалку и начертить сигаретой цифру на полировке стола, полиглотом быть не обязательно. Итальянец кивнул, расплылся в улыбке, обнажив белоснежные зубы, поиграл брелоком с ключами — мелькнули крупные цифры номера, повернулся к Оле.
— Синьорита?
Но синьорита решительно замотала головой. Недоуменно улыбнувшись, итальянец, провожаемый Машенькиной многообещающей улыбкой, растворился в гостиничной толпе.
— Ты что, дура, из себя строишь? Какого тебе еще рожна надо? Это же высший класс! Или решила с ходу к какому-нибудь миллионеру на содержание пристроиться? Так выкинь из головы! Пока с иностранцем до ЗАГСа доберешься, зубы на полку положишь, — Машенька рассеянно поиграла николаевским червонцем, подвешенным к массивной золотой цепочке, а затем продолжила более мягко: — Вот ты о Нине спрашивала. Работала она, как скаковая лошадь, когда на ходу меняются наездники. Клиентов из-под носа рвала. Но на нее не обижались — понимали: из-за наркотиков. Не мой кайф. Вот зелененькие — это да, из-за них обо всем забываешь. А ты странная девчонка, как будто тебе и деньги ни к чему. Кончай принцессу из себя корчить.
— Я тебе честно скажу, Машенька. Я бы пошла, да не хочу у тебя на подножке висеть. Зачем мне твои деньги половинить?
— За меня не беспокойся. Ты меня только выручишь. По две сотни баксов гарантировано. А так придется мне одной за двоих отдуваться. Эти мальчики с фантазией, сразу видно, уж ты мне поверь. Короче, давай начинать работать.
Все, что произошло потом, оказалось вовсе не так ужасно, как представлялось Оленьке. Пожалуй, ей было даже приятно, мысли о Саше отступили куда-то на задний план и растворились, а деньги, из которых пятьдесят долларов, она, по совету Машеньки, отдала Друмеко, придавали ее поступку какой-то дополнительный смысл.
Евгений Павлович принял доллары без колебаний.
* * *
Низкие тучи плотной завесой укрыли размытое пятно луны. Осторожный раскат грома встряхнул вязкую тишину леса. Надвигалась гроза.Она разыгралась внезапно, заглушив шум приближающейся погони. Вспышки молний на мгновение освещали чащу. Мокеев шел с одним из беглецов, дрожавшим от страха и холода. Рядом хрустнула ветка. Огромную овчарку оба заметили одновременно. С увесистым суком наготове Мокеев кинулся навстречу. Блеснули клыки. Словно развернувшаяся пружина, пес рванулся к горлу жертвы. Это было ошибкой. Следовало выбрать того, кто послабее. Обманным движением уйдя в сторону, беглец сунул сук между могучими челюстями, не давая им сомкнуться. Подоспел напарник, обеими руками ухватился за деревяшку, с хрустом вгоняя ее в пасть зверя.
Кусты затрещали. Три разъяренных овчарки набросились на беглецов. Ошалевшие от запаха крови собаки и беззащитные люди сплелись в клубок на мокрой лесной подстилке. Подоспевшие солдаты подзадоривали ищеек, окружив место схватки. Свирепый рык сливался с воплями людей.
Утром беглецов доставили в больницу на «санобработку». Что там происходило — об этом говорили истошные крики, доносившиеся из подвала. Кронов же мог воочию наблюдать за этим через приоткрытую дверь манипуляционной, куда доставил его Наум.
Приковав беглецов наручниками к решеткам, медбратья смаху лупили их киянками. Теряя сознание, те повисали на прутьях. Били, однако, не до смерти: к полудню всю шестерку привели в чувство, чтобы продемонстрировать в назидание «контингенту».
С этого времени ночи Кронова превратились в сплошную череду провалов в беспамятство, на смену которым приходила изнурительная бессонница. В одну из таких бессонных ночей Саша услыхал негромкую возню у кормушки одиночной камеры-палаты, куда три дня назад его поместили: шло обследование с использованием новых тестов. Шорохи не имели отношения к ночным кошмарам, они были вполне реального происхождения.
— Кто здесь?
— Тише, дурень, не ори. Это я, Наум. Слушай внимательно, времени мало, могут засечь. Не знаю, чего они на тебя так взъелись, но вроде бы профессор откуда-то получил указание сделать из тебя дурака. Так вот, на свободе тебя помнят, готовят побег. Связь через меня. Что ты смотришь? Так и так — терять тебе нечего.
— Это уж точно. А ты при чем?
— Законный вопрос. Твои друзья хорошо платят. А теперь спи, и без фокусов, чтобы в карцер не загреметь. Он для тебя уж точно будет последним...
— Кронов, на выход! Пойдешь за обедом — пухлое лицо Наума было настолько безразличным, что Александр даже усомнился в близости решающего момента.
— Чего стоишь? У баландера живот схватило, кому идти?
Тем не менее все говорило о том, что необычный этот выход неспроста, да и «убийц» не баловали таким доверием.
Идя по коридору впереди Наума, нашептывавшего детали плана, вспомнил свои первые дни в больнице. Наивный дурачок, не ведающий железных порядков больницы!
Дорога, мощеная бетонными плитами, упиралась в одноэтажное, потрепанное строение. Чем ближе они подходили к нему, тем сильнее билось сердце. Кронов пару раз оглянулся на Наума.
— Не суетись, дурень! Сломаешь игру — оба зависнем. Пока все по графику.
На пороге кухни замаячила тучная повариха в некогда белом халате. Отпустила сальную шуточку, обменялась с Наумом щипками, словно не замечая Кронова. Наум с видимым сожалением оборвал игру.
— Ладно, доходяга, давай цепляй тачку.
— Да пусть дядька посмотрит, чи мне жалко! Не убудет!
«Дядька! Ну и видок же у меня сейчас, надо полагать. Толстуха лет на десять старше меня!» — Александр покорно покатил тачку с бачками к закрытому отделению. И вовремя: по аллее в ту же сторону бодро шагал Николай Арнольдович. Догнал Кронова уже на полдороге и немедленно напустился на санитара:
— Ну, Наум, ты даешь! Совсем мозги пропил! Или мало тебе дураков в отделении...
— Чтобы, как позавчера, бидон с супом опрокинул? Этот хоть нормальный...
— Нормальный! — профессор зашелся от возмущения. — Душегуб из душегубов.
Опасения Николая Арнольдовича Кронов немедленно подтвердил: оттолкнув тачку, мгновенным движением ухватил старика за шиворот и приставил к дряблому горлу профессора опасную бритву.
— А ну, тихо! Попробуй дернуться — мигом побрею. Мне терять нечего.
Профессор в ответ что-то жалобно проблеял, умоляя пощадить. Тем временем усердный Наум оказался на расстоянии удара. Как и было обещано, Александр врезал ему не в полную силу, но рослому санитару хватило: как пустой мешок, он рухнул в высокую траву. Место было выбрано удачно: самое глухое на территории больницы, так что опасаться прохожих не приходилось.
Время не ждало. В халате, снятом с «бесчувственного» Наума, и с надежным прикрытием в лице главврача закрытого отделения Кронов беспрепятственно добрался до выхода из больницы.
— Куда вы идете, Кронов? Это же безнадежно! И уберите вы, ради Бога, свою бритву. Послушайте моего совета, говорю как друг...
Что именно хотел посоветовать Николай Арнольдович, Александр так и не узнал. С чувством огромного облегчения он нанес короткий удар по профессорской плеши. Белый халат скомкал и бросил здесь же. Перемахнул через ограду на удивление легко: тело на протяжении месяца буквально нашпиговали сильнодействующими препаратами. Позади уже слышался шум, скорей всего, кто-то наткнулся на «отдыхающего» санитара.
Машина, как и было обещано, оказалась неподалеку. С работающим двигателем и неприметного вида незнакомцем за рулем. Дверцу автомобиля Кронов захлопывал уже на ходу.
* * *
Войдя в курс дела, Оля всей кожей почувствовала, как изменилось отношение к ней. Своя, и к тому же под крылышком Евгения Павловича, — это кое-что да значило. Единственное обстоятельство омрачало Оленьке прелесть ее новой жизни: она опасалась доноса родителям. Ведь недаром ходят слухи, что есть некое недреманное око, которое всех девушек такого рода пристально «пасет».— Не робей, Оля. Око это — чушь собачья. Кому мы нужны, кому можем помешать? Другие времена: живи не тужи и дай жить другим. Теперь у милиции столько хлопот, до нас просто руки не доходят. Тем более, что кое-кто лично от меня получает побольше, чем в своем министерстве. А я — не казна: даром денег не плачу. Все мы пироги не в одиночку едим.
Евгений Павлович привлек Олю к себе. Прохладный ветер врывался сквозь опущенное стекло «форда», трепал волосы девушки.
Здесь она чувствовала себя надежно и защищенно, уходили тревожные мысли.
— Хорошо с тобой, Женя. Так можно и забыть... — Оля замялась, подыскивая нужное слово.
— Что мы с тобой связаны деловыми отношениями? Не надо. Разве в деньгах дело? Нам просто хорошо друг с другом, а все остальное не имеет значения. Доверься мне и выброси из головы все лишнее. — Он припарковал машину мягко, с точностью до сантиметра.
В этот вечер Оля Гудина впервые ночевала не дома. Однако ни чуткость и опыт партнера, ни сладкое французское шампанское не могли заменить ей того, что она испытала только с одним человеком — Сашей Кроновым.
Потом начались будни. Нечастая, с придирчивым отбором клиентов «работа», зависть подруг к новенькой, сумевшей привязать к себе Евгения Павловича. И день за днем копились крохи сведений о той, к которой можно было уже не ревновать возлюбленного, из-за которого приняла она всю эту муку и унижение. Задумчивость Оли в самый «рабочий» момент замечали многие. Посмеивалась и Машенька, которая, прослышав об особенной близости Оли и Евгения Павловича, набивалась в подруги.