Индиго не повысил голоса, но его хватка напомнила Джой цепкие руки крийякви, едва не утащивших ее к себе на дерево.
Джой повернулась к Индиго. В темно-синих глазах снова плескалось высокомерное любопытство, как в тот день, когда Джой впервые заглянула в них, и он так же насмешливо склонил голову набок. Но тем не менее все его внимание было сейчас приковано к Джой – девочка и не думала, что такое возможно. Джой пожала плечами и ответила:
– Ты прав, только и всего. Я бы на это не пошла, хоть засыпь меня деньгами, так чего же я прошу об этом тебя? Забудь об этом, ладно? Моя Абуэлита – умница, она непременно придумает что-нибудь еще. Не беспокойся.
Она снова повернулась, чтобы уйти, и снова Индиго удержал ее. Он холодно произнес:
– Я в любую секунду могу пересечь Границу, голым и с пустыми руками, и самостоятельно устроиться в твоем Вудмонте или любом другом месте. Чтоб ты знала – я не нуждаюсь в вашей дурацкой помощи, ни твоей, ни твоего мистера Папаса.
– О господи! Я совсем забыла, какой ты упрямец… – устало отозвалась Джой.-Теперь ты собираешься послушаться меня только потому, что я тебе сказала этого не делать. Знаешь что, Индиго? Иди ты к черту. Делай, что тебе угодно, а я пошла обратно к Абуэлите. При случае пришли мне открытку, лады?
Джой уже довольно сильно углубилась в Закатный лес, обдумывая на ходу, как же она будет извиняться перед Абуэлитой – «Я все провалила, совершенно все! Это я виновата. Но он меня просто бесит!» – когда Индиго все-таки нагнал ее. Джой остановилась и выжидающе уставилась на Индиго; а тот смотрел на девочку так, словно впервые ее видит. Она ответила ему сердитым взглядом, поняв каким-то дальним уголком сознания, что давно уже не боится этого мальчишки, и почему-то ощутила смутное сожаление.
Индиго вздохнул.
– Столько музыкальных магазинчиков… – протянул он. – В вашем великолепном и ужасном мире столько музыкальных магазинчиков, а меня угораздило зайти в тот, где сидела Джозефина Ривера. Ах, Джозефина Ривера, тебе следовало бы родиться в Шей-рахе! Это бы избавило нас обоих от кучи хлопот.
Джон Папас принял рог почти что неохотно и спросил у Индиго:
– Ты уверен? Понимаешь, – тут он метнул взгляд на Джой, – она рассказала мне, что это за вещь и что она значит, так что я немного в курсе. Ты уверен, что ты этого хочешь?
– О, я всегда этого хотел, – тихо ответил Индиго. – Уверен ли? Нет – и, возможно, никогда не буду. Но действовать я должен так, словно не испытываю сомнений. Это – первая заповедь выживания в вашем мире, не так ли? – Он почти насильно ткнул серебристо-голубой рог в руки Джону Папасу. – Но он дорого вам обойдется, как я и предупреждал.
Джон Папас приподнял рог медленно, словно некую тяжесть, хотя Джой знала, что рог вовсе не тяжел.
– Но дешевле, чем тебе. Это я тоже знаю.
Старый грек некоторое время смотрел то на Индиго, то на Джой, потом вздохнул.
– Ну ладно. Ладно. Я найду коробку – тебе она понадобится.
Теперь им нужно было дождаться луны. Джой и Индиго сидели в маленькой уличной кофейне неподалеку от автострады. Индиго несколько раз заказал себе кофе мокко.
– Пока что это мое величайшее открытие в вашем мире! Кто знает, какие еще чудеса меня ожидают?
А Джой лихорадочно вспоминала все, о чем нужно предупредить Индиго: о грабителях, о холестерине, противостолбнячных прививках, службе иммиграции и натурализации («Абуэлита называет их la migra. Индиго, запомни: тебе совершенно необходимо любым способом раздобыть грин-карту!») и дырах в озоновом слое. В конце концов, после того как Джой объяснила насчет уличных бандитских разборок, Индиго раздраженно сказал:
– Расскажи мне лучше что-нибудь хорошее о вашем мире, о чем-нибудь таком, что тебе самой нравится и чего нет у нас в Шей-рахе. А все остальное я выясню и сам.
Джой надолго задумалась, прежде чем ответить.
– Ну, вот кошки – это здорово. Мы не можем держать их дома, потому что у меня аллергия на шерсть, но кошки и вправду классные.
Ей почудилось, словно из глаз Индиго на нее смотрит Шей-рах, с нетерпением ожидающий правдивого ответа.
– Тот человек, – сказала Джой. – Ну, под эстакадой. Помнишь, тот, который заботится о твоей подруге и приносит ей пиццу?
Индиго кивнул.
– Ты был прав. Это и вправду прекрасно. Это самое лучшее, что у нас есть.
Небо над Вудмонтом было мрачным и густым от смога, и Джой даже не знала, взошла ли уже луна. Но Индиго такие вещи чувствовал. Он допил очередную чашечку мокко, вытер губы, улыбнулся, как удравший с уроков школяр, и протянул Джой руку. Джой застыла, не в силах заставить себя подняться из-за стола.
– Пойдем, – сказал Индиго. – Я провожу тебя домой.
Они расстались на маленьком пятачке между полосами автострады. Груз золотых монет, украшений и маленьких статуэток оттягивал Джой руки, а слезы застилали глаза, так что Индиго пришлось грубовато развернуть ее, подтолкнуть в сторону Границы и сказать:
– Иди. Верни зрение моим соплеменникам или залепи им глаза клейкой бесполезной мазью. Все это, в сущности, неважно. Мы просто делаем то, что должны делать.
– Мистер Папас поможет тебе, – пробормотала сквозь слезы Джой. – И я тоже, когда вернусь. Все будет хорошо.
– Все уже хорошо, – тихо произнес Индиго. – Как ты думаешь, в чем главная причина слепоты Старейших?
– Что? – Джой попыталась вывернуться из его хватки. – О чем ты?
– Спроси у своей бабушки, – на мгновение прикосновение рук Индиго к ее плечам сделалось дружеским. – Она наверняка это знает, твоя Абуэлита. Прекрати вертеться, Фина Ривера, и приготовься – сейчас этот грузовик проедет… Пошла!
И Индиго мощным шлепком проводил девочку через Границу, под безмятежное небо Шей-раха.
Раздобыть золото для целебной мази оказалось куда легче, чем отыскать нужные травы. Некоторые из тех травок, которые припомнила Абуэлита, здесь не росли, и неясно было, можно ли их чем-то заменить. Другие же росли, но встречались до безобразия редко. Но у Абуэлиты и Джой были бесценные помощники: вездесущие тируджайи, знающие о растениях все, что только можно знать, и все ручейные джаллы Шей-раха, выказавшие поразительные познания о всякой прибрежной растительности. Названная сестра Джой даже обратилась за советом к речной джалле, знакомой Индиго. Она как-то ухитрилась выпросить у речной джаллы необходимый компонент мази – животный жир. Откуда взялся этот жир, Джой не знала и знать не желала. Абуэлита же отнеслась к этому так же просто, как и ко всему остальному, и сказала лишь:
– Как, по-твоему, мы делали это в Лас-Перлас? Не будь такой разборчивой, Фина.
Она непрерывно, прямо голыми руками размешивала смесь.
Абуэлиту тревожила еще одна проблема: как получить достаточно жаркий огонь, чтобы на нем можно было расплавить золото. Она вышла из затруднения, вырыв у реки во влажном песке яму, заполнив ее монетами Индиго и уговорив некоторое количество взрослых шенди одновременно дохнуть туда огнем – язычки пламени были небольшими, но раскаленными добела. Джой отчаянно хотелось узнать, как Абуэлита нашла общий язык с дракончиками. На ее вопрос бабушка ответила.
– Querida [24], я находила общий язык с сиделками в «Серебряных соснах». Я могу договориться даже с твоими родителями. Скажи мне, что по сравнению с этим какие-то там драконники?
Ко втихомолку отправился высоко в горы – там почти никто не бывал – и вернулся с алой тыквой размером почти с себя самого. Джой ни разу не видела в здешних местах ничего подобного, но Ко сказал, что их здесь полно, нужно только знать, где искать. Им понадобился целый день, чтобы проковырять упругую кожуру и выдолбить тыкву. Но зато из нее получился превосходный котел. Абуэлита смешала в нем золото, жир, мелко покрошенные листья и траву, кору, соки разных растений и мякоть самой тыквы. Она готовила мазь в полном одиночестве, не подпуская к себе даже Джой, и насвистывала сквозь зубы старинную песню погонщиков мулов. Потом Абуэлита дважды плюнула в тыкву, произнесла два-три слова, которые не были ни английскими, ни испанскими, и подозвала внучку.
– Вот, – сказала она. – Теперь станет ясно, знали мы у себя в Лас-Перлас что-нибудь или нет. Может, да, а может, и нет.
Джой встревоженно уставилась на бабушку.
– Как – нет? Ты же говорила, что это снадобье всегда помогало!
– Я сказала «всегда»? – Абуэлита поджала губы и слегка пожала плечами. – Ну, я уже стара, могу что-то и забыть Маленький ничтожный городишко, населенный лишь нищими крестьянами. Там мы привыкли использовать для лечения даже самые безумные зелья. Но, так или иначе, это было в Лас-Перлас. А здесь – совсем другое место.
– Индиго сказал, что эта мазь не поможет, – несчастным голосом произнесла Джой. – Но он все равно продал свой рог…
Абуэлита стремительно развернулась, обняла внучку и тут же задала ей нагоняй:
– Фина, прекрати так переживать по любому поводу! Мы сделали все, что смогли. Ни от кого нельзя требовать большего. Поможет мазь или не поможет, но Индиго знает, что мы сделали все, что было в наших силах. И Бог это знает. А теперь ступай и приведи всех сюда. Пора.
Джой сейчас постоянно боялась, что Граница сместится и они с Абуэлитой застрянут в тысячах миль от дома. Но зрелище Старейших Шей-раха, идущих за исцелением, вышибло у нее из головы все прочие мысли. Абуэлита развела костерок и подвесила над ним свою тыкву-котел. Она устроилась на краю степи, окаймленной с двух сторон отдаленными безлесными холмами, а с третьей – Летними Болотами (это место облюбовали сатиры и во множестве собирались там в теплое время). И отсюда Джой было видно, как с трех сторон к костерку тянутся длинные, насколько хватает глаз, процессии единорогов, а хвосты этих процессий теряются в тумане или солнечном мареве. Джой никогда еще, даже на лугу, не видела столько Старейших одновременно. Девочка попыталась сосчитать их, но почти сразу же сбилась. Здесь можно было увидеть единорогов всех цветов, от красных каркаданнов, отливающих золотом ярче монет Индиго, до килинов, исчерна-синих. Взрослые Старейшие стояли спокойно и величаво, а между ними сновали жеребята, ровесники Турика. И надо всем этим царила отчетливая, как никогда, музыка Шей-раха, вобравшая в себя все великолепие и разнообразие Старейших. Казалось, будто земля и воздух переполнены этой музыкой и теперь она ключом бьет через край. «Как люди в очереди за прививкой от гриппа», – подумала Джой, глупо хихикнула, потом отвернулась и расплакалась.
Абуэлита сидела у котла, скрестив ноги, и по очереди смазывала вздувшиеся, покрытые коркой глаза каждого Старейшего – и тех, кто, как Турик, только начинал терять зрение, и тех, кто уже полностью ослеп. Она здоровалась с теми, кого знала по имени (Джой была поражена, увидев, с каким количеством Старейших ее бабушка ухитрилась перезнакомиться за столь короткое время), и каждому говорила:
– Подожди три-четыре дня. Если ничего не изменится, возвращайся. Попробуем еще раз.
Она просидела так весь день, потом несколько часов подремала – Старейшие тем временем ждали, сохраняя тишину, – а когда луна еще была на небе, снова принялась за работу. Когда Джой в двадцатый или тридцатый раз предложила подменить ее, Абуэлита, как обычно, отозвалась:
– Нет, Фина, gracias [25]. Не знаю почему, но лучше это буду делать я. Со мной все в порядке, не беспокойся. Йаради, не тряси так головой. Я знаю, что сначала мазь немного жжется, но все равно, оставь ее в покое.
Процессия страждущих тянулась два дня и ночь. Последним явился лорд Синти, и когда он склонил черную голову к усталым, заляпанным мазью рукам старой женщины, Абуэлита уснула, но даже во сне умудрилась намазать снадобьем глаза единорога. После этого она спала двое суток, почти не просыпаясь, и потому не увидела первого Старейшего, вернувшегося благодарить ее. Окружающий мир пока что оставался для единорогов смутным, неясным и расплывчатым, но все же это был настоящий мир, а не те тени, которыми им так долго приходилось довольствоваться. Даже самые величественные Старейшие смотрели на все вокруг, словно жеребята, впервые вставшие на ножки. Точно так же, как Джой в свое первое утро в Шей-рахе, Абуэлита проснулась в окружении единорогов. Они смотрели на нее, не произнося ни слова, но Абуэлита тут же села и воскликнула:
– Ага, получилось все-таки! Знай наших!
А потом она снова заснула. А Старейшие стояли, не шевелясь, и терпеливо ждали, когда она проснется.
Глава 11
Джой повернулась к Индиго. В темно-синих глазах снова плескалось высокомерное любопытство, как в тот день, когда Джой впервые заглянула в них, и он так же насмешливо склонил голову набок. Но тем не менее все его внимание было сейчас приковано к Джой – девочка и не думала, что такое возможно. Джой пожала плечами и ответила:
– Ты прав, только и всего. Я бы на это не пошла, хоть засыпь меня деньгами, так чего же я прошу об этом тебя? Забудь об этом, ладно? Моя Абуэлита – умница, она непременно придумает что-нибудь еще. Не беспокойся.
Она снова повернулась, чтобы уйти, и снова Индиго удержал ее. Он холодно произнес:
– Я в любую секунду могу пересечь Границу, голым и с пустыми руками, и самостоятельно устроиться в твоем Вудмонте или любом другом месте. Чтоб ты знала – я не нуждаюсь в вашей дурацкой помощи, ни твоей, ни твоего мистера Папаса.
– О господи! Я совсем забыла, какой ты упрямец… – устало отозвалась Джой.-Теперь ты собираешься послушаться меня только потому, что я тебе сказала этого не делать. Знаешь что, Индиго? Иди ты к черту. Делай, что тебе угодно, а я пошла обратно к Абуэлите. При случае пришли мне открытку, лады?
Джой уже довольно сильно углубилась в Закатный лес, обдумывая на ходу, как же она будет извиняться перед Абуэлитой – «Я все провалила, совершенно все! Это я виновата. Но он меня просто бесит!» – когда Индиго все-таки нагнал ее. Джой остановилась и выжидающе уставилась на Индиго; а тот смотрел на девочку так, словно впервые ее видит. Она ответила ему сердитым взглядом, поняв каким-то дальним уголком сознания, что давно уже не боится этого мальчишки, и почему-то ощутила смутное сожаление.
Индиго вздохнул.
– Столько музыкальных магазинчиков… – протянул он. – В вашем великолепном и ужасном мире столько музыкальных магазинчиков, а меня угораздило зайти в тот, где сидела Джозефина Ривера. Ах, Джозефина Ривера, тебе следовало бы родиться в Шей-рахе! Это бы избавило нас обоих от кучи хлопот.
Джон Папас принял рог почти что неохотно и спросил у Индиго:
– Ты уверен? Понимаешь, – тут он метнул взгляд на Джой, – она рассказала мне, что это за вещь и что она значит, так что я немного в курсе. Ты уверен, что ты этого хочешь?
– О, я всегда этого хотел, – тихо ответил Индиго. – Уверен ли? Нет – и, возможно, никогда не буду. Но действовать я должен так, словно не испытываю сомнений. Это – первая заповедь выживания в вашем мире, не так ли? – Он почти насильно ткнул серебристо-голубой рог в руки Джону Папасу. – Но он дорого вам обойдется, как я и предупреждал.
Джон Папас приподнял рог медленно, словно некую тяжесть, хотя Джой знала, что рог вовсе не тяжел.
– Но дешевле, чем тебе. Это я тоже знаю.
Старый грек некоторое время смотрел то на Индиго, то на Джой, потом вздохнул.
– Ну ладно. Ладно. Я найду коробку – тебе она понадобится.
Теперь им нужно было дождаться луны. Джой и Индиго сидели в маленькой уличной кофейне неподалеку от автострады. Индиго несколько раз заказал себе кофе мокко.
– Пока что это мое величайшее открытие в вашем мире! Кто знает, какие еще чудеса меня ожидают?
А Джой лихорадочно вспоминала все, о чем нужно предупредить Индиго: о грабителях, о холестерине, противостолбнячных прививках, службе иммиграции и натурализации («Абуэлита называет их la migra. Индиго, запомни: тебе совершенно необходимо любым способом раздобыть грин-карту!») и дырах в озоновом слое. В конце концов, после того как Джой объяснила насчет уличных бандитских разборок, Индиго раздраженно сказал:
– Расскажи мне лучше что-нибудь хорошее о вашем мире, о чем-нибудь таком, что тебе самой нравится и чего нет у нас в Шей-рахе. А все остальное я выясню и сам.
Джой надолго задумалась, прежде чем ответить.
– Ну, вот кошки – это здорово. Мы не можем держать их дома, потому что у меня аллергия на шерсть, но кошки и вправду классные.
Ей почудилось, словно из глаз Индиго на нее смотрит Шей-рах, с нетерпением ожидающий правдивого ответа.
– Тот человек, – сказала Джой. – Ну, под эстакадой. Помнишь, тот, который заботится о твоей подруге и приносит ей пиццу?
Индиго кивнул.
– Ты был прав. Это и вправду прекрасно. Это самое лучшее, что у нас есть.
Небо над Вудмонтом было мрачным и густым от смога, и Джой даже не знала, взошла ли уже луна. Но Индиго такие вещи чувствовал. Он допил очередную чашечку мокко, вытер губы, улыбнулся, как удравший с уроков школяр, и протянул Джой руку. Джой застыла, не в силах заставить себя подняться из-за стола.
– Пойдем, – сказал Индиго. – Я провожу тебя домой.
Они расстались на маленьком пятачке между полосами автострады. Груз золотых монет, украшений и маленьких статуэток оттягивал Джой руки, а слезы застилали глаза, так что Индиго пришлось грубовато развернуть ее, подтолкнуть в сторону Границы и сказать:
– Иди. Верни зрение моим соплеменникам или залепи им глаза клейкой бесполезной мазью. Все это, в сущности, неважно. Мы просто делаем то, что должны делать.
– Мистер Папас поможет тебе, – пробормотала сквозь слезы Джой. – И я тоже, когда вернусь. Все будет хорошо.
– Все уже хорошо, – тихо произнес Индиго. – Как ты думаешь, в чем главная причина слепоты Старейших?
– Что? – Джой попыталась вывернуться из его хватки. – О чем ты?
– Спроси у своей бабушки, – на мгновение прикосновение рук Индиго к ее плечам сделалось дружеским. – Она наверняка это знает, твоя Абуэлита. Прекрати вертеться, Фина Ривера, и приготовься – сейчас этот грузовик проедет… Пошла!
И Индиго мощным шлепком проводил девочку через Границу, под безмятежное небо Шей-раха.
Раздобыть золото для целебной мази оказалось куда легче, чем отыскать нужные травы. Некоторые из тех травок, которые припомнила Абуэлита, здесь не росли, и неясно было, можно ли их чем-то заменить. Другие же росли, но встречались до безобразия редко. Но у Абуэлиты и Джой были бесценные помощники: вездесущие тируджайи, знающие о растениях все, что только можно знать, и все ручейные джаллы Шей-раха, выказавшие поразительные познания о всякой прибрежной растительности. Названная сестра Джой даже обратилась за советом к речной джалле, знакомой Индиго. Она как-то ухитрилась выпросить у речной джаллы необходимый компонент мази – животный жир. Откуда взялся этот жир, Джой не знала и знать не желала. Абуэлита же отнеслась к этому так же просто, как и ко всему остальному, и сказала лишь:
– Как, по-твоему, мы делали это в Лас-Перлас? Не будь такой разборчивой, Фина.
Она непрерывно, прямо голыми руками размешивала смесь.
Абуэлиту тревожила еще одна проблема: как получить достаточно жаркий огонь, чтобы на нем можно было расплавить золото. Она вышла из затруднения, вырыв у реки во влажном песке яму, заполнив ее монетами Индиго и уговорив некоторое количество взрослых шенди одновременно дохнуть туда огнем – язычки пламени были небольшими, но раскаленными добела. Джой отчаянно хотелось узнать, как Абуэлита нашла общий язык с дракончиками. На ее вопрос бабушка ответила.
– Querida [24], я находила общий язык с сиделками в «Серебряных соснах». Я могу договориться даже с твоими родителями. Скажи мне, что по сравнению с этим какие-то там драконники?
Ко втихомолку отправился высоко в горы – там почти никто не бывал – и вернулся с алой тыквой размером почти с себя самого. Джой ни разу не видела в здешних местах ничего подобного, но Ко сказал, что их здесь полно, нужно только знать, где искать. Им понадобился целый день, чтобы проковырять упругую кожуру и выдолбить тыкву. Но зато из нее получился превосходный котел. Абуэлита смешала в нем золото, жир, мелко покрошенные листья и траву, кору, соки разных растений и мякоть самой тыквы. Она готовила мазь в полном одиночестве, не подпуская к себе даже Джой, и насвистывала сквозь зубы старинную песню погонщиков мулов. Потом Абуэлита дважды плюнула в тыкву, произнесла два-три слова, которые не были ни английскими, ни испанскими, и подозвала внучку.
– Вот, – сказала она. – Теперь станет ясно, знали мы у себя в Лас-Перлас что-нибудь или нет. Может, да, а может, и нет.
Джой встревоженно уставилась на бабушку.
– Как – нет? Ты же говорила, что это снадобье всегда помогало!
– Я сказала «всегда»? – Абуэлита поджала губы и слегка пожала плечами. – Ну, я уже стара, могу что-то и забыть Маленький ничтожный городишко, населенный лишь нищими крестьянами. Там мы привыкли использовать для лечения даже самые безумные зелья. Но, так или иначе, это было в Лас-Перлас. А здесь – совсем другое место.
– Индиго сказал, что эта мазь не поможет, – несчастным голосом произнесла Джой. – Но он все равно продал свой рог…
Абуэлита стремительно развернулась, обняла внучку и тут же задала ей нагоняй:
– Фина, прекрати так переживать по любому поводу! Мы сделали все, что смогли. Ни от кого нельзя требовать большего. Поможет мазь или не поможет, но Индиго знает, что мы сделали все, что было в наших силах. И Бог это знает. А теперь ступай и приведи всех сюда. Пора.
Джой сейчас постоянно боялась, что Граница сместится и они с Абуэлитой застрянут в тысячах миль от дома. Но зрелище Старейших Шей-раха, идущих за исцелением, вышибло у нее из головы все прочие мысли. Абуэлита развела костерок и подвесила над ним свою тыкву-котел. Она устроилась на краю степи, окаймленной с двух сторон отдаленными безлесными холмами, а с третьей – Летними Болотами (это место облюбовали сатиры и во множестве собирались там в теплое время). И отсюда Джой было видно, как с трех сторон к костерку тянутся длинные, насколько хватает глаз, процессии единорогов, а хвосты этих процессий теряются в тумане или солнечном мареве. Джой никогда еще, даже на лугу, не видела столько Старейших одновременно. Девочка попыталась сосчитать их, но почти сразу же сбилась. Здесь можно было увидеть единорогов всех цветов, от красных каркаданнов, отливающих золотом ярче монет Индиго, до килинов, исчерна-синих. Взрослые Старейшие стояли спокойно и величаво, а между ними сновали жеребята, ровесники Турика. И надо всем этим царила отчетливая, как никогда, музыка Шей-раха, вобравшая в себя все великолепие и разнообразие Старейших. Казалось, будто земля и воздух переполнены этой музыкой и теперь она ключом бьет через край. «Как люди в очереди за прививкой от гриппа», – подумала Джой, глупо хихикнула, потом отвернулась и расплакалась.
Абуэлита сидела у котла, скрестив ноги, и по очереди смазывала вздувшиеся, покрытые коркой глаза каждого Старейшего – и тех, кто, как Турик, только начинал терять зрение, и тех, кто уже полностью ослеп. Она здоровалась с теми, кого знала по имени (Джой была поражена, увидев, с каким количеством Старейших ее бабушка ухитрилась перезнакомиться за столь короткое время), и каждому говорила:
– Подожди три-четыре дня. Если ничего не изменится, возвращайся. Попробуем еще раз.
Она просидела так весь день, потом несколько часов подремала – Старейшие тем временем ждали, сохраняя тишину, – а когда луна еще была на небе, снова принялась за работу. Когда Джой в двадцатый или тридцатый раз предложила подменить ее, Абуэлита, как обычно, отозвалась:
– Нет, Фина, gracias [25]. Не знаю почему, но лучше это буду делать я. Со мной все в порядке, не беспокойся. Йаради, не тряси так головой. Я знаю, что сначала мазь немного жжется, но все равно, оставь ее в покое.
Процессия страждущих тянулась два дня и ночь. Последним явился лорд Синти, и когда он склонил черную голову к усталым, заляпанным мазью рукам старой женщины, Абуэлита уснула, но даже во сне умудрилась намазать снадобьем глаза единорога. После этого она спала двое суток, почти не просыпаясь, и потому не увидела первого Старейшего, вернувшегося благодарить ее. Окружающий мир пока что оставался для единорогов смутным, неясным и расплывчатым, но все же это был настоящий мир, а не те тени, которыми им так долго приходилось довольствоваться. Даже самые величественные Старейшие смотрели на все вокруг, словно жеребята, впервые вставшие на ножки. Точно так же, как Джой в свое первое утро в Шей-рахе, Абуэлита проснулась в окружении единорогов. Они смотрели на нее, не произнося ни слова, но Абуэлита тут же села и воскликнула:
– Ага, получилось все-таки! Знай наших!
А потом она снова заснула. А Старейшие стояли, не шевелясь, и терпеливо ждали, когда она проснется.
Глава 11
Ночью, когда Граница сместилась, именно Ко пришел к ним с этим известием. Ну, в общем, этого и следовало ожидать. Джой разбудил запах сатира, такой же забористый и успокаивающий, как всегда. Девочка быстро села и повернулась, чтобы поднять Абуэлиту с ее лиственного ложа. Но Абуэлита уже была на ногах – она присматривалась сквозь темноту к бревну, где в последнее время ночевали шенди. Воздух казался горячим и потрескивал, прикасаясь к коже Джой. В нем чувствовался горьковатый привкус, напоминающий о буре.
– Пора идти, дочка, – сказал Ко. – Бородой чувствую.
Джой обняла Ко.
– Я никогда больше не увижу тебя! Никогда!
– Я перестал говорить «никогда», когда мне сравнялась первая сотня лет, – заметил сатир. – Ни Шей-рах, ни луна никуда не исчезнут, а Граница всегда откроется перед тобой и перед твоей бабушкой. Ты снова отыщешь ее в своем мире, и возможно, даже раньше, чем ты думаешь. А мы будем ждать тебя.
И он нежно прижал девочку к своей груди, от которой исходил козлиный запах.
Абуэлита наконец-то подала голос:
– Фина, они исчезли. Эти дракончики исчезли.
Джой и Ко дружно развернулись и кинулись к бревну. Но шенди и след простыл. Даже их странный медный запах, кажется, уже развеялся. Страх схватил Джой за горло, мешая дышать.
– Граница! Я не знаю, где Граница! Ко, что мне делать, что же мне теперь делать?!
Среди ветвей проглянул месяц.
– Спокойствие, – отозвался Ко, беспомощно оглядываясь по сторонам. – Успокойся, дочка.
Абуэлита уселась под дерево и начала неспешно расчесывать волосы.
Джой в ужасе схватила Ко за плечи и принялась трясти.
– Ко, мы оказались в ловушке! Как же я теперь верну Абуэлиту домой? Ко, пожалуйста, мне очень нужно отвести ее обратно!
– Нет, Фина, не нужно, – негромко промолвила Абуэлита. Джой и сатир изумленно уставились на нее. Даже в темноте видно было, что Абуэлита улыбается.
– Фина, я приняла решение, – сказала она. – Я не стану возвращаться.
– Что? – ошарашено спросила Джой. Узкие глаза Ко от изумления сделались круглыми. – Абуэлита, что ты такое говоришь? – прошептала Джой. – Нам нужно домой!
– Тебе нужно, да, – безмятежно согласилась бабушка. – Тебя там ждет семья, незаконченное образование – да вся жизнь! И Индиго. Ты должна найти Индиго. А меня там ждут лишь «Серебряные сосны» да смерть. Нет, спасибо, здесь мне больше нравится.
Пока Джой, потеряв дар речи, смотрела на бабушку, в кустах раздался зловещий треск, и сразу вслед за ним – победный вопль Турика:
– Вот они где!
Жеребенок галопом влетел в лощинку, ринулся прямиком к Джой и с разгона ткнулся носом ей под мышку, в свое излюбленное место.
– Вы чего тут сидите? – выпалил он. – Все шенди сейчас спят у заводи Трех Лун, там, где каркаданны купаются. А вы чего тут?
То, что происходило дальше, Джой запомнила смутно. Помнится, она ворошила листья, разыскивая свой рюкзачок и нехитрые пожитки Абуэлиты, а Ко яростно бранил свою бороду – как она могла пропустить перелет шенди?!
– Я должен был знать, что они могут этой ночью куда-то перелететь! Чем ближе Перемещение, тем они беспокойнее, тем чаще меняют место!
Потом, безо всякого перехода, всплывала другая картинка: они с Абуэлитой сидят у Турика на спине. Жеребенок мчится вверх по склону, продираясь через колючий кустарник, а рядом огромными скачками несется Ко. Все это время Джой пыталась докричаться до Абуэлиты, но бабушка лишь пожимала плечами и показывала на уши, мило улыбаясь.
До сих пор Джой видела заводь Трех Лун лишь издалека, поскольку и поныне чувствовала себя неуютно в присутствии каркаданнов. Это расположенное в холмах озерцо с каменистыми берегами казалось слишком маленьким для таких крупных созданий, но в его зеленоватой чаше всегда плескалось не менее трех-четырех каркаданнов. Впрочем, этой ночью воды озера были пусты и лишь слегка серебрились под последними лучами заходящей луны. Шенди нигде не было видно.
– Они здесь, дочка, – подал голос Ко. – Во второй раз моя борода нас не подведет.
Джой соскользнула со спины Турика и помогла спуститься бабушке. Они застыли, держась за руки.
– Абуэлита, это безумие! – сказала Джой. – О господи, родителям-то я что скажу?
Абуэлита беззаботно махнула рукой.
– Скажи им, что я вернулась в Лас-Перлас. Я уже много лет грозилась это сделать.
Внезапно лицо Абуэлиты, озаренное мягкой улыбкой, сделалось таким юным и озорным, что у Джой чуть сердце не выскочило из груди. Абуэлита добавила по-английски:
– И знаешь, что я тебе скажу, Фина? Это почти что правда!
– Вон Граница! – объявил Турик. – Я же вам говорил!
Посреди озера над водой мерцала переливающаяся завеса, превращая заводь в калейдоскоп драгоценных лун. Джой пыталась не смотреть на нее. Она с отчаянием вцепилась в Абуэлиту.
– Я не хочу оставлять тебя здесь! Я буду скучать по тебе! А ты обо мне? Обо мне – и обо всех?
– Я буду скучать по тебе, девочка, – отозвалась Абуэлита. – Я буду скучать по тебе, как скучаю по твоему дедушке. Только ты еще можешь навестить меня здесь, как навещала по воскресеньям в «Серебряных соснах», а он не может… А по остальным… – Абуэлита сделала неопределенный жест. – По остальным – меньше.
Она порывисто обняла Джой, потом отступила назад и подтолкнула девочку к заводи.
– Иди, иди, ты опоздаешь на свой автобус. И, – неожиданно она крепко сжала ладони Джой, – и скажи Индиго… Ну, просто передай, что я люблю его.
– Индиго! – Джой снова потянулась к Абуэлите. – Индиго велел мне спросить у тебя, почему Старейшие ослепли, а я забыла. Он сказал, что ты знаешь.
– Ай, этот мальчишка… – Абуэлита покачала головой и улыбнулась. – Именно из-за этого он так долго не решался продать свой рог за деньги. Им нельзя так поступать – не из-за них самих, а из-за этого места. Если сделать это, порядок вещей нарушится и все пойдет наперекосяк – comprendes [26], Фина?
– Но он продал его! – воскликнула Джой. – Ведь он – единственный Старейший, который продал свой рог…
– Но не ради себя.
В сиянии Границы казалось, что лицо Абуэлиты ежесекундно меняет выражение.
– Я же тебе говорила – все дело в причине. А теперь поспеши. Я люблю тебя, Фина.
Граница плясала и кружилась над заводью Трех Лун. Джой посмотрела на воду, потом на Турика. Жеребенок кивнул и гордо произнес:
– Садись мне на спину!
Ко молча помог девочке усесться верхом. Джой наклонилась, чтобы обнять его. Она и сама сейчас не могла вымолвить ни слова. Сатир прошептал:
– Я был прав, что называл тебя дочкой, да?
Джой смогла лишь кивнуть.
Турик вошел в озерцо, высоко вскидывая ноги, как выезженная лошадь на параде, и шагал так, пока вода не дошла ему до брюха, а Джой – до туфель. Пока они шли к Границе, Джой прижималась к шее жеребенка и сбивчиво говорила:
– Я не прощаюсь, Турик, нет – честное слово! Я разыщу вас, куда бы эта чертова Граница ни переместилась! Я отыщу Шей-рах, обязательно отыщу!
– Я знаю, – беспечно отозвался жеребенок. – Если бы я думал, что ты и вправду покидаешь нас, меня бы тут и близко не было.
В сиянии Границы его рог переливался алым, зеленым и фиолетовым.
Край неба уже окрасился багрянцем, и темнота помалу начала рассеиваться, уступая место нетерпеливой заре. Куда бы Джой ни посмотрела, ей казалось, что повсюду на берегах заводи стоят единороги, полускрытые деревьями, и наблюдают за ней – «Смотрят на меня!» Тень принцессы Лайшэ опустила рог в прощальном поклоне, и рослый спутник принцессы повторил ее движение. Сознания Джой мягко коснулся голос леди Фириз:
– Ты позаботилась о моем сыне, а я позабочусь о твоей бабушке. Ступай с миром, смертное дитя.
Джой не смогла разглядеть лорда Синти, слившегося с ночью, но его голос был все так же отчетлив:
– Передай Индиго, что мы понимаем, что он сделал. Даже если и вправду его страстное стремление всецело принадлежать вашему миру ввергло нас в слепоту, то его самопожертвование освободило нас – а возможно, и его самого. Мы будем помнить об этом. Передай ему это, Джозефина Анджелина Ривера.
К тому моменту, как они подобрались вплотную к Границе, Турику пришлось плыть, а Джой, сидевшая у него на спине, промокла до пояса и теперь дрожала от предрассветной свежести. Граница висела у них над головами, куда более дикая и величественная, чем то мягкое мерцающее сияние, к которому успела привыкнуть Джой. От нее исходил низкий, глухой звук, напоминающий шипение сала на сковородке.
– Ну… – вздохнула Джой. Она погладила Турика по шее и мрачно вознамерилась скользнуть в воду, чтобы преодолеть последние несколько метров. Но жеребенок резко повернул голову и рогом удержал Джой. Одновременно с этим Джой в последний раз услышала голос лорда Синти:
– Не пытайся плыть – одежда потянет тебя на дно. Забирайся Турику на спину и прыгай через Границу. Делай, как я сказал.
Джой заколебалась, потом сбросила туфли, взобралась на спину жеребенку и осторожно выпрямилась, раскинув руки, чтобы сохранить равновесие. Неожиданно Турик произнес:
– Может, я приду к тебе в твой мир, когда подрасту. Представляешь – поднимаешь ты голову, а перед тобой я стою!
– Нет! – воскликнула Джой с такой силой, что чуть не упала. – Нет, Турик, не смей! Обещай мне, что останешься здесь! Сейчас же обещай!
Турик пробормотал нечто неразборчивое, и непонятно было, согласен ли он дать такое обещание.
– Ну ладно, давай. Становись на цыпочки и прыгай как можно выше. Я тебе помогу. – Он медленно опустил голову. – Давай считать вместе: раз, два…
На счет «три» его спина вздыбилась под ногами у Джой, словно гребень волны. Одновременно с этим Джой пригнулась и швырнула свое тело вперед, прямо в пылающий и шипящий водоворот ярких красок, – и, сделав это, Джой ощутила, что Смещение началось. Граница мгновенно превратилась в дымный, серый круговорот на фоне тающих предрассветных сумерек, и Джой влетела в этот круговорот и понеслась через него наугад, как детская игрушка в ванне. Девочка потеряла всякое ощущение времени. Джой не знала даже, падает она через бескрайний дым или поднимается вверх. Она поджала ноги и крепко обхватила их руками, превратившись в маленький мячик. В голове у нее сейчас вертелась лишь одна связная мысль: «А что будет, если я вывалюсь прямиком на автостраду?» Джой зажмурилась, отчаянно припоминая мощный козлиный запах своего дорогого Ко…
…и обнаружила, что катится среди ржавых насосов на какой-то заброшенной бензоколонке. Несколько окрестных кварталов занимали разрушенные дома и новые строящиеся здания. Джой заметила, что повсюду стоит разнообразная строительная техника, но людей видно не было. Вечернее солнце клонилось к горизонту, а в воздухе висел прохладный отдаленный аромат. И этот запах оказался последней каплей – Джой так остро ощутила свое одиночество, что уселась на островке самообслуживания и заплакала, уткнувшись головой в мокрые коленки. Потом она встала, кое-как отжала джинсы, все еще пропитанные водой заводи Трех Лун, и медленно огляделась, определяя, куда ей идти.
«Ладно. Ладно. Если все получилось как всегда, значит, я возвращаюсь из „Серебряных сосен“, от Абуэлиты, и мне нужно сейчас же идти домой. Ладно. Идем домой».
Но все же она еще некоторое время постояла неподвижно, глядя на пустые полуразрушенные улицы и не замечая их. Вокруг не видно было ни следа Границы, и, как Джой ни вслушивалась, она не смогла расслышать ни единой ноты дерзкой музыки Шей-раха.
«Может быть, я никогда больше ее не услышу. Может быть, я просто буду чувствовать ее внутри себя, как голоса Старейших. Теперь я даже не знаю…»
Девочка резко повернулась и зашагала прочь.
Но она не сразу пошла домой. Вечер застал ее в магазинчике Папаса, за письменным столом хозяина. Джой была облачена в старый махровый халат мистера Провотакиса, а ее джинсы тем временем сохли над небольшим обогревателем. Джон Папас то сыпал вопросами, то подливал Джой хорошего греческого кофе, то напоминал, что нужно позвонить родителям, – но это Джой уже сделала.
– Домой уже сообщили насчет Абуэлиты. Я сказала, что она много говорила о Лас-Перлас, так что, может быть, она просто наконец отправилась туда. На самом деле так оно и есть.
Голос Джой дрогнул, и девочка поспешила отхлебнуть еще кофе.
– Думаешь, они на это купятся? – поинтересовался Джон Папас. Джой устало пожала плечами.
– Даже если еще не поверили, то непременно поверят. Они постоянно говорили, что держать бабушку в пансионе ужасно дорого. Не думаю, чтобы они стали так уж старательно ее разыскивать.
Некоторое время они молчали. Наконец Джон Напас произнес:
– Говоришь, она их все расплавила, а? И он ей позволил? Ну и парень этот Индиго! – Папас кивком указал на серебристо-голубой рог, уложенный в старый футляр от тромбона. – У меня такое странное ощущение, что я вроде как должен вернуть эту штуку ему. Что скажешь?
– Он не возьмет, – отозвалась Джой. Старый грек кивнул.
– Ну что ж, я уже прикинул, чем смогу возместить ему эту потерю. Надо все-таки по-честному. Значит, он где-то здесь?
– Он оставался здесь, когда Шей-рах… когда Шей-рах переместился.
«Привыкай говорить и думать об этом. И Индиго тоже придется к этому привыкнуть».
– Ну и парень! – повторил Джон Напас, потом снова указал на рог: – Теперь играй. Сыграй этот самый Шей-рах для старика, который никогда его не видел. Пожалуйста, играй.
Джой покачала головой.
– Я не могу. Это принадлежит Индиго. Вы купили его, храните его, можете сделать с ним все, что захотите, но он по-прежнему принадлежит Индиго.
Девочка встала, поколебалась, чуть было не уселась обратно, но потом все-таки подошла к пианино и коснулась клавиш. Музыка застыла на листах, исписанных корявым почерком Джой, но девочка даже не взглянула на них.
Прошло несколько ужасных и томительных секунд, но в Джой так ничто и не шевельнулось и не запело.
«Она ушла. Все ушло с Шей-рахом – и музыка, и Абуэлита, и все остальные – все просто-напросто ушло. Ничего не было. Ничего».
А потом правая рука Джой неожиданно, словно сама по себе, извлекла три стремительных ноты, а левая подхватила их и превратила в неспешное, медленно разгорающееся великолепие луны, восходящей над Шей-рахом. Откуда-то донесся возглас Джона Папаса:
– Ха, вот оно! – и дальше что-то по-гречески. Джой подвернула рукава халата мистера Провотакиса.
И музыка Шей-раха взмыла из-под рук Джой, приветствуя ее возвращение домой. В маленьком магазинчике пианино звучало, как целый оркестр, ликующе приукрашая мелодии, рожденные по обе стороны Границы, что струились сейчас через Джой – так радостно, что девочка не могла ни задуматься над ними, ни сдержать их. Джой закрыла глаза. В эти мгновения она не просто видела Ко, но и чувствовала его запах, и благоухание принесенных им джавадуров, и аромат синих листьев, покрывающих землю. Она снова гуляла в обществе принцессы Лайшэ и цеплялась за гриву Турика, резвящегося вместе с другими юными единорогами. Джой слышала смех ручейной джаллы, журчащий, как воды ее ручья, и щелканье зубов перитонов, ринувшихся на добычу. Это было уже чересчур для нее, и девочка едва не заставила себя остановиться. Но ее руки вспомнили молчание лорда Синти, неподвижность дня, потраченного на наблюдение за маленькими дракончиками, хриплые голоса компании тируджайи, распевающих какую-то скабрезную песенку, и пестрое одиночество прогулок по Закатному лесу. Если эта мелодия и не была музыкой Старейших, то все же была настолько близка к ней, насколько это вообще возможно. И когда Джой перестала играть, она спрятала лицо в ладонях, едва не смеясь от изумления.
– О, получилось, все-таки получилось! Может быть, неточно, не совсем точно, но хотя бы так! Я показала Шей-рах!
Джон Папас кивал, и лицо его все шире и шире расплывалось в глуповатой улыбке.
– О да, ты вправду что-то ухватила, да, нечто ни на что не похожее. Не знаю, что из этого получится. Мы покажем это кое-кому, может, кто-то это сыграет, кто-то запишет – может, да, может, нет, – но ты навсегда заполучила свою «Сонату единорога», дитя. Она не покинет тебя. Она останется.
И, помедлив секунду, старый грек добавил:
– Спасибо.
Они сидели в темном торговом зале музыкального магазинчика и улыбались друг другу. В конце концов Джон Папас встал и тяжело побрел к витрине.
– Я, пожалуй, закрываюсь. Хочешь съесть какой-нибудь бурды у Провотакиса?
Джой натянула влажные джинсы.
– Нет, спасибо. Я лучше пойду домой.
Она подобрала битком набитый рюкзачок и следом за Папасом подошла к витрине
– Уже стало так рано темнеть… Ненавижу это время года. – Джой немного помолчала и добавила: – Особенно теперь, когда не осталось другого места, куда можно пойти.
Джон Папас обнял девочку за плечи
– Ничего, Джозефина Анджелина Ривера. Все не так плохо. То место, оно ведь все равно осталось, верно? Не похоже, чтобы оно перестало существовать, – оно по-прежнему где-то есть, ведь так? Ну да, оно передвинулось – и что с того? Ты тоже можешь двигаться. Ты можешь искать это место повсюду, куда бы ты ни пошла, – прямо с этой минуты. Эти единороги – они везде, даже в Вудмонте. Ты об этом знаешь, я знаю – а может, никто больше и не знает. Ты ищи их, слушай эту музыку, слушай Шей-рах. Раз он где-то есть, ты найдешь его, если достаточно сильно захочешь. Времени довольно.
Джой даже умудрилась улыбнуться.
– Да, наверное. Абуэлита сказала, что я найду его снова. И я обещала Турику. Я пойду. До понедельника!
Она открыла дверь магазинчика и чуть было не вышла наружу. Но тут ее настиг оклик Джона Папаса. Старый грек указывал на босые ноги Джой:
– Ты уверена, что нормально доберешься? Давай я дам тебе на такси.
Джой рассмеялась:
– Нет, мне хочется пройтись пешком. Я доберусь.
– Они заметят, – сказал Джон Папас. – Родители, может, и нет, а твой брат наверняка заметит. И что ты им скажешь, когда они спросят, куда делись туфли?
– Не знаю, – отозвалась Джой. – Я подумаю об этом позже. А сейчас я буду высматривать одного тощего парня с очень красивыми глазами. Он где-то здесь, поблизости.
Она осторожно прикрыла за собой дверь и отправилась домой.
– Пора идти, дочка, – сказал Ко. – Бородой чувствую.
Джой обняла Ко.
– Я никогда больше не увижу тебя! Никогда!
– Я перестал говорить «никогда», когда мне сравнялась первая сотня лет, – заметил сатир. – Ни Шей-рах, ни луна никуда не исчезнут, а Граница всегда откроется перед тобой и перед твоей бабушкой. Ты снова отыщешь ее в своем мире, и возможно, даже раньше, чем ты думаешь. А мы будем ждать тебя.
И он нежно прижал девочку к своей груди, от которой исходил козлиный запах.
Абуэлита наконец-то подала голос:
– Фина, они исчезли. Эти дракончики исчезли.
Джой и Ко дружно развернулись и кинулись к бревну. Но шенди и след простыл. Даже их странный медный запах, кажется, уже развеялся. Страх схватил Джой за горло, мешая дышать.
– Граница! Я не знаю, где Граница! Ко, что мне делать, что же мне теперь делать?!
Среди ветвей проглянул месяц.
– Спокойствие, – отозвался Ко, беспомощно оглядываясь по сторонам. – Успокойся, дочка.
Абуэлита уселась под дерево и начала неспешно расчесывать волосы.
Джой в ужасе схватила Ко за плечи и принялась трясти.
– Ко, мы оказались в ловушке! Как же я теперь верну Абуэлиту домой? Ко, пожалуйста, мне очень нужно отвести ее обратно!
– Нет, Фина, не нужно, – негромко промолвила Абуэлита. Джой и сатир изумленно уставились на нее. Даже в темноте видно было, что Абуэлита улыбается.
– Фина, я приняла решение, – сказала она. – Я не стану возвращаться.
– Что? – ошарашено спросила Джой. Узкие глаза Ко от изумления сделались круглыми. – Абуэлита, что ты такое говоришь? – прошептала Джой. – Нам нужно домой!
– Тебе нужно, да, – безмятежно согласилась бабушка. – Тебя там ждет семья, незаконченное образование – да вся жизнь! И Индиго. Ты должна найти Индиго. А меня там ждут лишь «Серебряные сосны» да смерть. Нет, спасибо, здесь мне больше нравится.
Пока Джой, потеряв дар речи, смотрела на бабушку, в кустах раздался зловещий треск, и сразу вслед за ним – победный вопль Турика:
– Вот они где!
Жеребенок галопом влетел в лощинку, ринулся прямиком к Джой и с разгона ткнулся носом ей под мышку, в свое излюбленное место.
– Вы чего тут сидите? – выпалил он. – Все шенди сейчас спят у заводи Трех Лун, там, где каркаданны купаются. А вы чего тут?
То, что происходило дальше, Джой запомнила смутно. Помнится, она ворошила листья, разыскивая свой рюкзачок и нехитрые пожитки Абуэлиты, а Ко яростно бранил свою бороду – как она могла пропустить перелет шенди?!
– Я должен был знать, что они могут этой ночью куда-то перелететь! Чем ближе Перемещение, тем они беспокойнее, тем чаще меняют место!
Потом, безо всякого перехода, всплывала другая картинка: они с Абуэлитой сидят у Турика на спине. Жеребенок мчится вверх по склону, продираясь через колючий кустарник, а рядом огромными скачками несется Ко. Все это время Джой пыталась докричаться до Абуэлиты, но бабушка лишь пожимала плечами и показывала на уши, мило улыбаясь.
До сих пор Джой видела заводь Трех Лун лишь издалека, поскольку и поныне чувствовала себя неуютно в присутствии каркаданнов. Это расположенное в холмах озерцо с каменистыми берегами казалось слишком маленьким для таких крупных созданий, но в его зеленоватой чаше всегда плескалось не менее трех-четырех каркаданнов. Впрочем, этой ночью воды озера были пусты и лишь слегка серебрились под последними лучами заходящей луны. Шенди нигде не было видно.
– Они здесь, дочка, – подал голос Ко. – Во второй раз моя борода нас не подведет.
Джой соскользнула со спины Турика и помогла спуститься бабушке. Они застыли, держась за руки.
– Абуэлита, это безумие! – сказала Джой. – О господи, родителям-то я что скажу?
Абуэлита беззаботно махнула рукой.
– Скажи им, что я вернулась в Лас-Перлас. Я уже много лет грозилась это сделать.
Внезапно лицо Абуэлиты, озаренное мягкой улыбкой, сделалось таким юным и озорным, что у Джой чуть сердце не выскочило из груди. Абуэлита добавила по-английски:
– И знаешь, что я тебе скажу, Фина? Это почти что правда!
– Вон Граница! – объявил Турик. – Я же вам говорил!
Посреди озера над водой мерцала переливающаяся завеса, превращая заводь в калейдоскоп драгоценных лун. Джой пыталась не смотреть на нее. Она с отчаянием вцепилась в Абуэлиту.
– Я не хочу оставлять тебя здесь! Я буду скучать по тебе! А ты обо мне? Обо мне – и обо всех?
– Я буду скучать по тебе, девочка, – отозвалась Абуэлита. – Я буду скучать по тебе, как скучаю по твоему дедушке. Только ты еще можешь навестить меня здесь, как навещала по воскресеньям в «Серебряных соснах», а он не может… А по остальным… – Абуэлита сделала неопределенный жест. – По остальным – меньше.
Она порывисто обняла Джой, потом отступила назад и подтолкнула девочку к заводи.
– Иди, иди, ты опоздаешь на свой автобус. И, – неожиданно она крепко сжала ладони Джой, – и скажи Индиго… Ну, просто передай, что я люблю его.
– Индиго! – Джой снова потянулась к Абуэлите. – Индиго велел мне спросить у тебя, почему Старейшие ослепли, а я забыла. Он сказал, что ты знаешь.
– Ай, этот мальчишка… – Абуэлита покачала головой и улыбнулась. – Именно из-за этого он так долго не решался продать свой рог за деньги. Им нельзя так поступать – не из-за них самих, а из-за этого места. Если сделать это, порядок вещей нарушится и все пойдет наперекосяк – comprendes [26], Фина?
– Но он продал его! – воскликнула Джой. – Ведь он – единственный Старейший, который продал свой рог…
– Но не ради себя.
В сиянии Границы казалось, что лицо Абуэлиты ежесекундно меняет выражение.
– Я же тебе говорила – все дело в причине. А теперь поспеши. Я люблю тебя, Фина.
Граница плясала и кружилась над заводью Трех Лун. Джой посмотрела на воду, потом на Турика. Жеребенок кивнул и гордо произнес:
– Садись мне на спину!
Ко молча помог девочке усесться верхом. Джой наклонилась, чтобы обнять его. Она и сама сейчас не могла вымолвить ни слова. Сатир прошептал:
– Я был прав, что называл тебя дочкой, да?
Джой смогла лишь кивнуть.
Турик вошел в озерцо, высоко вскидывая ноги, как выезженная лошадь на параде, и шагал так, пока вода не дошла ему до брюха, а Джой – до туфель. Пока они шли к Границе, Джой прижималась к шее жеребенка и сбивчиво говорила:
– Я не прощаюсь, Турик, нет – честное слово! Я разыщу вас, куда бы эта чертова Граница ни переместилась! Я отыщу Шей-рах, обязательно отыщу!
– Я знаю, – беспечно отозвался жеребенок. – Если бы я думал, что ты и вправду покидаешь нас, меня бы тут и близко не было.
В сиянии Границы его рог переливался алым, зеленым и фиолетовым.
Край неба уже окрасился багрянцем, и темнота помалу начала рассеиваться, уступая место нетерпеливой заре. Куда бы Джой ни посмотрела, ей казалось, что повсюду на берегах заводи стоят единороги, полускрытые деревьями, и наблюдают за ней – «Смотрят на меня!» Тень принцессы Лайшэ опустила рог в прощальном поклоне, и рослый спутник принцессы повторил ее движение. Сознания Джой мягко коснулся голос леди Фириз:
– Ты позаботилась о моем сыне, а я позабочусь о твоей бабушке. Ступай с миром, смертное дитя.
Джой не смогла разглядеть лорда Синти, слившегося с ночью, но его голос был все так же отчетлив:
– Передай Индиго, что мы понимаем, что он сделал. Даже если и вправду его страстное стремление всецело принадлежать вашему миру ввергло нас в слепоту, то его самопожертвование освободило нас – а возможно, и его самого. Мы будем помнить об этом. Передай ему это, Джозефина Анджелина Ривера.
К тому моменту, как они подобрались вплотную к Границе, Турику пришлось плыть, а Джой, сидевшая у него на спине, промокла до пояса и теперь дрожала от предрассветной свежести. Граница висела у них над головами, куда более дикая и величественная, чем то мягкое мерцающее сияние, к которому успела привыкнуть Джой. От нее исходил низкий, глухой звук, напоминающий шипение сала на сковородке.
– Ну… – вздохнула Джой. Она погладила Турика по шее и мрачно вознамерилась скользнуть в воду, чтобы преодолеть последние несколько метров. Но жеребенок резко повернул голову и рогом удержал Джой. Одновременно с этим Джой в последний раз услышала голос лорда Синти:
– Не пытайся плыть – одежда потянет тебя на дно. Забирайся Турику на спину и прыгай через Границу. Делай, как я сказал.
Джой заколебалась, потом сбросила туфли, взобралась на спину жеребенку и осторожно выпрямилась, раскинув руки, чтобы сохранить равновесие. Неожиданно Турик произнес:
– Может, я приду к тебе в твой мир, когда подрасту. Представляешь – поднимаешь ты голову, а перед тобой я стою!
– Нет! – воскликнула Джой с такой силой, что чуть не упала. – Нет, Турик, не смей! Обещай мне, что останешься здесь! Сейчас же обещай!
Турик пробормотал нечто неразборчивое, и непонятно было, согласен ли он дать такое обещание.
– Ну ладно, давай. Становись на цыпочки и прыгай как можно выше. Я тебе помогу. – Он медленно опустил голову. – Давай считать вместе: раз, два…
На счет «три» его спина вздыбилась под ногами у Джой, словно гребень волны. Одновременно с этим Джой пригнулась и швырнула свое тело вперед, прямо в пылающий и шипящий водоворот ярких красок, – и, сделав это, Джой ощутила, что Смещение началось. Граница мгновенно превратилась в дымный, серый круговорот на фоне тающих предрассветных сумерек, и Джой влетела в этот круговорот и понеслась через него наугад, как детская игрушка в ванне. Девочка потеряла всякое ощущение времени. Джой не знала даже, падает она через бескрайний дым или поднимается вверх. Она поджала ноги и крепко обхватила их руками, превратившись в маленький мячик. В голове у нее сейчас вертелась лишь одна связная мысль: «А что будет, если я вывалюсь прямиком на автостраду?» Джой зажмурилась, отчаянно припоминая мощный козлиный запах своего дорогого Ко…
…и обнаружила, что катится среди ржавых насосов на какой-то заброшенной бензоколонке. Несколько окрестных кварталов занимали разрушенные дома и новые строящиеся здания. Джой заметила, что повсюду стоит разнообразная строительная техника, но людей видно не было. Вечернее солнце клонилось к горизонту, а в воздухе висел прохладный отдаленный аромат. И этот запах оказался последней каплей – Джой так остро ощутила свое одиночество, что уселась на островке самообслуживания и заплакала, уткнувшись головой в мокрые коленки. Потом она встала, кое-как отжала джинсы, все еще пропитанные водой заводи Трех Лун, и медленно огляделась, определяя, куда ей идти.
«Ладно. Ладно. Если все получилось как всегда, значит, я возвращаюсь из „Серебряных сосен“, от Абуэлиты, и мне нужно сейчас же идти домой. Ладно. Идем домой».
Но все же она еще некоторое время постояла неподвижно, глядя на пустые полуразрушенные улицы и не замечая их. Вокруг не видно было ни следа Границы, и, как Джой ни вслушивалась, она не смогла расслышать ни единой ноты дерзкой музыки Шей-раха.
«Может быть, я никогда больше ее не услышу. Может быть, я просто буду чувствовать ее внутри себя, как голоса Старейших. Теперь я даже не знаю…»
Девочка резко повернулась и зашагала прочь.
Но она не сразу пошла домой. Вечер застал ее в магазинчике Папаса, за письменным столом хозяина. Джой была облачена в старый махровый халат мистера Провотакиса, а ее джинсы тем временем сохли над небольшим обогревателем. Джон Папас то сыпал вопросами, то подливал Джой хорошего греческого кофе, то напоминал, что нужно позвонить родителям, – но это Джой уже сделала.
– Домой уже сообщили насчет Абуэлиты. Я сказала, что она много говорила о Лас-Перлас, так что, может быть, она просто наконец отправилась туда. На самом деле так оно и есть.
Голос Джой дрогнул, и девочка поспешила отхлебнуть еще кофе.
– Думаешь, они на это купятся? – поинтересовался Джон Папас. Джой устало пожала плечами.
– Даже если еще не поверили, то непременно поверят. Они постоянно говорили, что держать бабушку в пансионе ужасно дорого. Не думаю, чтобы они стали так уж старательно ее разыскивать.
Некоторое время они молчали. Наконец Джон Напас произнес:
– Говоришь, она их все расплавила, а? И он ей позволил? Ну и парень этот Индиго! – Папас кивком указал на серебристо-голубой рог, уложенный в старый футляр от тромбона. – У меня такое странное ощущение, что я вроде как должен вернуть эту штуку ему. Что скажешь?
– Он не возьмет, – отозвалась Джой. Старый грек кивнул.
– Ну что ж, я уже прикинул, чем смогу возместить ему эту потерю. Надо все-таки по-честному. Значит, он где-то здесь?
– Он оставался здесь, когда Шей-рах… когда Шей-рах переместился.
«Привыкай говорить и думать об этом. И Индиго тоже придется к этому привыкнуть».
– Ну и парень! – повторил Джон Напас, потом снова указал на рог: – Теперь играй. Сыграй этот самый Шей-рах для старика, который никогда его не видел. Пожалуйста, играй.
Джой покачала головой.
– Я не могу. Это принадлежит Индиго. Вы купили его, храните его, можете сделать с ним все, что захотите, но он по-прежнему принадлежит Индиго.
Девочка встала, поколебалась, чуть было не уселась обратно, но потом все-таки подошла к пианино и коснулась клавиш. Музыка застыла на листах, исписанных корявым почерком Джой, но девочка даже не взглянула на них.
Прошло несколько ужасных и томительных секунд, но в Джой так ничто и не шевельнулось и не запело.
«Она ушла. Все ушло с Шей-рахом – и музыка, и Абуэлита, и все остальные – все просто-напросто ушло. Ничего не было. Ничего».
А потом правая рука Джой неожиданно, словно сама по себе, извлекла три стремительных ноты, а левая подхватила их и превратила в неспешное, медленно разгорающееся великолепие луны, восходящей над Шей-рахом. Откуда-то донесся возглас Джона Папаса:
– Ха, вот оно! – и дальше что-то по-гречески. Джой подвернула рукава халата мистера Провотакиса.
И музыка Шей-раха взмыла из-под рук Джой, приветствуя ее возвращение домой. В маленьком магазинчике пианино звучало, как целый оркестр, ликующе приукрашая мелодии, рожденные по обе стороны Границы, что струились сейчас через Джой – так радостно, что девочка не могла ни задуматься над ними, ни сдержать их. Джой закрыла глаза. В эти мгновения она не просто видела Ко, но и чувствовала его запах, и благоухание принесенных им джавадуров, и аромат синих листьев, покрывающих землю. Она снова гуляла в обществе принцессы Лайшэ и цеплялась за гриву Турика, резвящегося вместе с другими юными единорогами. Джой слышала смех ручейной джаллы, журчащий, как воды ее ручья, и щелканье зубов перитонов, ринувшихся на добычу. Это было уже чересчур для нее, и девочка едва не заставила себя остановиться. Но ее руки вспомнили молчание лорда Синти, неподвижность дня, потраченного на наблюдение за маленькими дракончиками, хриплые голоса компании тируджайи, распевающих какую-то скабрезную песенку, и пестрое одиночество прогулок по Закатному лесу. Если эта мелодия и не была музыкой Старейших, то все же была настолько близка к ней, насколько это вообще возможно. И когда Джой перестала играть, она спрятала лицо в ладонях, едва не смеясь от изумления.
– О, получилось, все-таки получилось! Может быть, неточно, не совсем точно, но хотя бы так! Я показала Шей-рах!
Джон Папас кивал, и лицо его все шире и шире расплывалось в глуповатой улыбке.
– О да, ты вправду что-то ухватила, да, нечто ни на что не похожее. Не знаю, что из этого получится. Мы покажем это кое-кому, может, кто-то это сыграет, кто-то запишет – может, да, может, нет, – но ты навсегда заполучила свою «Сонату единорога», дитя. Она не покинет тебя. Она останется.
И, помедлив секунду, старый грек добавил:
– Спасибо.
Они сидели в темном торговом зале музыкального магазинчика и улыбались друг другу. В конце концов Джон Папас встал и тяжело побрел к витрине.
– Я, пожалуй, закрываюсь. Хочешь съесть какой-нибудь бурды у Провотакиса?
Джой натянула влажные джинсы.
– Нет, спасибо. Я лучше пойду домой.
Она подобрала битком набитый рюкзачок и следом за Папасом подошла к витрине
– Уже стало так рано темнеть… Ненавижу это время года. – Джой немного помолчала и добавила: – Особенно теперь, когда не осталось другого места, куда можно пойти.
Джон Папас обнял девочку за плечи
– Ничего, Джозефина Анджелина Ривера. Все не так плохо. То место, оно ведь все равно осталось, верно? Не похоже, чтобы оно перестало существовать, – оно по-прежнему где-то есть, ведь так? Ну да, оно передвинулось – и что с того? Ты тоже можешь двигаться. Ты можешь искать это место повсюду, куда бы ты ни пошла, – прямо с этой минуты. Эти единороги – они везде, даже в Вудмонте. Ты об этом знаешь, я знаю – а может, никто больше и не знает. Ты ищи их, слушай эту музыку, слушай Шей-рах. Раз он где-то есть, ты найдешь его, если достаточно сильно захочешь. Времени довольно.
Джой даже умудрилась улыбнуться.
– Да, наверное. Абуэлита сказала, что я найду его снова. И я обещала Турику. Я пойду. До понедельника!
Она открыла дверь магазинчика и чуть было не вышла наружу. Но тут ее настиг оклик Джона Папаса. Старый грек указывал на босые ноги Джой:
– Ты уверена, что нормально доберешься? Давай я дам тебе на такси.
Джой рассмеялась:
– Нет, мне хочется пройтись пешком. Я доберусь.
– Они заметят, – сказал Джон Папас. – Родители, может, и нет, а твой брат наверняка заметит. И что ты им скажешь, когда они спросят, куда делись туфли?
– Не знаю, – отозвалась Джой. – Я подумаю об этом позже. А сейчас я буду высматривать одного тощего парня с очень красивыми глазами. Он где-то здесь, поблизости.
Она осторожно прикрыла за собой дверь и отправилась домой.