Биргер Алексей. Нож великого летчика (Седой и 'Три ботфорта' - 1)

   - В общем, да, - сказала Шарлота, пододвигая к столу стоявший в углу стул и тоже усаживаясь пить чай. - Пусть подсохнут немного, а потом мы досушим их утюгом. Будут ещё лучше, чем раньше!
   - Мы познакомились с Шарлотой... - повернулась ко мне Мадлена Людвиговна. - с Шарлотой Евгеньевной, её отца звали Эжен, то же самое, что русское "Евгений"... в конце двадцатых годов. Она тоже приехала в Санкт-Петербург ещё до революции, и тоже потерялась, отстав от семьи в которой работала, когда эта семья выезжала за границу. Мы познакомились и с другими французскими гувернантками, которых постигла такая же, или приблизительно такая же, судьба. В первой половине тридцатых годов у нас даже сложилось, в Санкт-Петербурге, нечто вроде клуба или общества бывших гувернанток-француженок, мы в основном между собой и общались, а потом всех как-то развеяло. А с Шарлотой мы с тех пор почти неразлучны. Только вот во время войны потеряли друг друга, а потом опять нашли. В начале войны меня из Ленинграда эвакуировали в Алма-Ату, вместе с семьей, в которой я тогда работала. Это была семья военного, который за время войны сделал большую карьеру - чуть ли не фронтом командовал. Когда в сорок пятом он вернулся забирать семью, то повез её уже не назад в Ленинград, а в Москву, где его ждала новая работа и новое жилье. Он хотел, чтобы я продолжала заниматься с его детьми, и у него оказалось достаточно связей и влияния, чтобы выхлопотать мне двухкомнатную квартиру в Москве, в которую я и переехала в сорок шестом году из своей комнатки в Ленинграде. Так с тех пор и живу здесь, а Шарлота - со мной. Кстати, вон наши фотографии в юности, и меня, и Шарлоты. Интересно, ты догадаешься, кто есть кто?
   Я встал с кресла, подошел к стене, на которой были развешаны старые фотографии. На двух больших овальных фотографиях, висевших симметрично по две стороны от центра стены, были запечатлены две хрупкие красивые девушки, одна - с длинными светлыми локонами, которые выбивались из-под белой шляпки с полями, украшенной белыми перьями, в белом платье с четырехугольным вырезом воротника, другая - в платье более темных тонов, с закрывавшим горло глухим строгим воротником, с треугольной вставкой из другого материала и другого цвета, этот перевернутый треугольник тянулся от плеч далеко вниз. Первая была сама грациозность, а во второй было больше деловитости. То есть, тогда я думал не такими словами, но ход моих мыслей был приблизительно таким. В общем, я угадал правильно.
   - Вот вы, Мадлена Людвиговна, - я указал на первую девушку, в белом платье, - а вот вы, Шарлота Евгеньевна, - я указал на девушку в более строгом наряде.
   Старушки рассмеялись.
   - Надо же! - сказала Шарлота Евгеньевна. - Значит, мы не очень изменились, раз мальчик нас узнал... Как это по русски... есть ещё порох в пороховницах!
   На самом деле, если бы они сами мне не сказали, что это - они, я вряд ли бы догадался. Ну, может, предположил бы - потому что чьи ещё фотографии могут висеть на стене? Или их самих, или близких подруг их молодости, так? Но в тот момент меня больше привлекла другая фотография, висевшая чуть выше и левее. На ней был человек с округлым лицом, с немного смешно вздернутым носом - вообще, во все его круглом лице было что-то барсучье - и можно было разглядеть (он был снят по плечи), что он в какой-то форменной одежде, скорей всего, в кожаной стеганке, которую когда-то носили летчики. Его лицо казалось мне мучительно, до боли знакомым, хотя я и не мог сообразить, почему.
   - А это кто? - спросил я. - Тот самый генерал, который перевез вас в Москву? Он был летчиком? Командовал авиацией?
   Я решил, что, раз в лице мне мерещится что-то знакомое, то, скорей всего, я видел фотографию этого человека в учебнике истории Советского Союза или в какой-нибудь книге о войне.
   Мадлена Людвиговна и Шарлота Евгеньевна как-то странно переглянулись.
   - Нет, - ответила Мадлена Людвиговна, - этот человек - не генерал. Хотя, ты прав, он был летчиком, великим летчиком. И не только. До войны... - она вдруг сделала легкую паузу. - До войны он был ещё и журналистом, и даже написал про нас статью - про то, как живут в Ленинграде тридцать восьмого года бывшие гувернантки, француженки, у которых так и не получилось вернуться на родину. Неужели ты его не узнаешь?
   - Так я ж вижу, что лицо какое-то знакомое! - с досадой сказал я. - Но никак не могу ухватить, кто же это! А про вас правда написали статью?
   - Покажи ему газету, Мадлена, - сказала Шарлота Евгеньевна.
   - Это можно, - улыбнулась Мадлена Людвиговна.
   Она встала, подошла к серванту, отперла и выдвинула одну из нижних полок. Газета лежала почти с самого верха, а на ней...
   На ней лежал самый потрясающий нож, который я видел в жизни!
   Он был убран в кожаный чехол, только ручка высовывалась, и сверху в ручке был сделан компас. Сама ручка была из черного дерева - я почему-то сразу подумал об одном из деревьев тропических лесов, о железном, например. Может быть, потому что у ручки был такой же отлив, как у резных африканских скульптур на выставке, где мы не так давно были на экскурсии. По-моему, это была выставка ангольского искусства, и весь сбор от неё шел в "фонд помощи борющемуся ангольскому народу", поэтому нас туда и повели.
   - Ух ты! - сказал я. - А это что такое? Можно поглядеть?
   - Это - подарок того самого летчика, - сообщила Мадлена Людвиговна. Вот здесь, на ножнах, есть надпись, что этот нож однажды спас ему жизнь, когда его самолет потерпел аварию в пустыне...
   - Так он летал через пустыни? - я был так захвачен, что у меня испарились все робость и смущение, я забыл о любой вежливости и готов был расспрашивать до бесконечности.
   - Он много где летал, - улыбнулась Мадлена Людвиговна. - На, погляди.
   Я с трепетом взял нож в руки и повертел его, прежде, чем вынуть из ножен.
   Надпись на ножнах была по французски.
   - Так он был француз? - спросил я.
   - Француз, - кивнула она. - Видишь, и газета французская.
   Да, пожелтелая газета была французской, и я, естественно, не стал к ней особенно приглядываться. Ведь я бы все равно ничего не понял. Так, взглянул на заголовок, на текст, и все. А стоило бы мне приглядеться! Ведь тогда бы я... Ладно, узнаете в свое время.
   И, что самое главное, нож занимал меня в тот момент намного больше газеты.
   Я аккуратно вынул его из ножен. Стоило поглядеть на его лезвие!..
   - Да... - протянул я. - Это нож настоящего военного летчика... А, понимаю! До войны он был французским корреспондентом в Москве...
   - В Ленинграде, - поправила Мадлена Людвиговна. - И он не был здесь постоянно. Он приехал сделать серию репортажей. Впрочем, да, он, кажется, и в Москве побывал. Но мы-то с ним познакомились в Ленинграде.
   - ...Но, в основном, он был летчиком, - продолжил я. - И, когда началась война, он пошел воевать в "Нормандию-Неман" так?..
   Помните ведь, что такое "Нормандия-Неман"? Это была эскадрилья целиком из французских летчиков, созданная в Советском Союзе. Знаменитая, в общем, эскадрилья.
   Мадлена Людвиговна открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но я ей не дал. Меня понесло, и я выпалил:
   - А потом, в конце войны, он погиб, да?
   Старушки переглянулись. Они мгновенно погрустнели и посерьезнели, особенно Мадлена Людвиговна.
   - Да, - проговорила Мадлена Людвиговна. - Он погиб.
   Тут и слепому, и такому ничего не секущему во взрослой жизни мальчишке, как я, было ясно, что она до сих пор переживает его смерть, несмотря на то, что с конца войны прошло уже больше тридцати пяти лет. Я густо покраснел и мысленно выругал себя, что не сдержал вовремя свой язык. В этот момент мне опять - чуть ли не в третий или четвертый раз послышалась отдаленная похоронная музыка, но тогда я решил, что это мне чудится, из-за всех этих разговоров.
   - Вот так, - Мадлена Людвиговна убрала газету назад в ящик серванта. Можешь полюбоваться ножиком, пока ты здесь.
   - Пойду-ка я проглажу джинсы, - сказала Шарлота Евгеньевна. - Наверно, утюг уже совсем разогрелся, пыхтит.
   Она вышла, а я, опустясь в кресло, продолжал вертеть нож, разглядывая его со всех сторон и чуть ли не облизывая. Наверно, Гиз мог бы так смаковать сочную косточку.
   - Он говорил мне, что у этого ножа есть ещё одно замечательное свойство, - подала голос Мадлена Людвиговна. - У него так сделан центр тяжести, что, как его ни кинешь, он летит точно в цель. Но здесь этого, конечно, не попробуешь.
   - А как этот нож спас его в пустыне? - спросил я.
   - Насколько я поняла, он сумел вырезать подпорку и закрепить сломанное шасси настолько, чтобы можно было взлететь, а потом и приземлиться в нужном месте, - ответила Мадлена Людвиговна. - Но, может, я в чем-нибудь ошибаюсь. Признаться, я не очень сильна в технике.
   - Здорово! - сказал я. Тут появилась Шарлота Евгеньевна со свежепроглаженными джинсами, и я с сожалением вернул нож Мадлене Людвиговне. - Спасибо. Скажите, можно я иногда буду вас навещать?
   - Будем только рады, - ответила Мадлена Людвиговна. - Ведь мы живем так одиноко. Запиши на всякий случай наш телефон.
   - И вы мой запишите! - живо откликнулся я. - А то мало ли что бывает. Может, там, тяжелую сумку поднести понадобится, или ещё чего.
   Я был бы рад любому предлогу, чтобы ещё раз прийти сюда и снова полюбоваться на нож.
   Мы обменялись телефонами, я поблагодарил бывших гувернанток за чай и заботу, а они меня - за то, что я сумел помешать Гизу удрать, ведь мало ли куда он мог пропасть в огромном городе, и, взяв свой ранец, я отправился домой.
   На душе у меня было легко, я и думать забыл о всех неприятностях, и я словно на крыльях летел.
   "Да, кстати, - подумал я. - В следующий раз надо спросить имя этого летчика, а то с чего я вдруг застеснялся?"
   Ну, застеснялся-то я, после того, как с наскоку заговорил о его смерти - и понял, что коснулся не совсем приятной для хозяек темы. Вот уж воистину - трижды подумай, прежде чем что-нибудь ляпнуть! Возвращаясь домой, я продолжал чувствовать себя неловко, где-то в глубине души.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   МАРКА СО СПЕЦГАШЕНИЕМ
   Было часов семь вечера, и мы сидели у меня в комнате. "Мы" - это я, Юрка Богатиков, и Димка Батюшков. Я уже объяснился с родителями, которые отругали меня за дурость, и уже вернулся из парикмахерской, куда родители меня немедля отправили, вручив пятнадцать копеек - стоимость "модельной" стрижки для детей и подростков. Теперь я ощущал легкий холодок на висках и в затылке - и этот холодок был мне не слишком приятен.
   Поскольку мы тесно дружили, и поскольку наши фамилии начинались с одной буквы, мы давно уже начали называть себя "Союз Трех Б". Но нам это не очень нравилось, нам хотелось обыграть это название как-то красиво.
   - Эх! - вздыхал Димка. - Если бы у нас фамилии начинались на "М", то мы могли бы называть себя "Три Мушкетера".
   - А есть что-нибудь похожее на мушкетеров, но на букву "Б"? задумался Юрка.
   - Берсальеры... - неуверенно проговорил я. - Это, вроде, такая итальянская гвардия, как мушкетеры во Франции. Еще есть буканьеры - это такие пираты, вроде флибустьеров или корсаров.
   - "Буканьеры" мне больше всего нравятся, - заметил Димка.
   - Только на "букашки" немного похоже! - фыркнул Юрка.
   - Может, проще всего взять словарь и посмотреть все красивые слова на букву "Б"? - предложил я.
   Так мы и сделали, и, в конце концов, остановились на слове "Ботфорт". "Ботфорты" - слово, понятное абсолютно всем, в отличие от берсальеров или буканьеров, ботфорты носили и мушкетеры, и пираты, и вообще все хорошие люди. Нам это слово очень подходило, и мы решили называть себя "Союз Трех Ботфорт" или просто "Три Ботфорта".
   Вот такая история названия нашего союза - или тайного общества, если хотите - а теперь я рассказывал приятелям о моем необычайном знакомстве - и о необычайном ноже.
   - Как же ты не спросил имя этого летчика! - подосадовал Димка. - Ведь это должен быть известный человек, раз тебе померещилось, будто ты его знаешь! Я бы поинтересовался этим в первую очередь!
   - Ничего, завтра или послезавтра спрошу, - беспечно ответил я.
   Юрка думал, наморщив нос - была у него такая привычка смешно морщить нос, когда он глубоко задумывался.
   - Что-то мне это напоминает... - пробормотал он. - Что-то мне это напоминает...
   - Что именно? - поинтересовался Димка. - Я имею в виду, что именно кажется тебе таким знакомым - ведь фотографию ты не видел?
   - Вот это... Авария в пустыне, - сказал Юрка. - Где-то я что-то об этом читал, только не помню, что и где.
   - Вспоминай! - сказал я. - Это ж очень важно!
   - Не могу, - горестно вздохнул Юрка. - Может, поглядеть какие-нибудь книги о войне?
   - Или об авиации! - подхватил Димка. - У меня кое-что есть!
   Димка был известный технарь, вечно возился со всякими изобретениями и опытами, и библиотечка у него была соответствующая. Он жил в одноэтажном домике за два двора от нас, через небольшой пустырь, где были свалены обломки бетонных плит и прочий хлам, оставшийся после возведения дома, в котором теперь жил Юрка. Это был одни из последних в нашей округе - а, возможно, и во всей Москве - деревянных одноэтажных домиков на две или три семьи, с отдельным входом для каждой. Домик этот был перекосившийся, дышащий на ладан, с подслеповатыми окошками, но зато квартиры там были большие, места хватало всем, и Димкина семья, хоть и ворчала иногда из-за недостатка света в окна и прочих неудобств, все-таки побаивалась того момента, когда им придется перебираться в более светлую и благоустроенную, но при этом более тесную квартиру в стандартном многоэтажном доме.
   Если Юрка был светлым, с пшенично-рыжеватыми волосами, не очень высокого роста, но ладно скроенный, и одет почти всегда аккуратно - кроме, разумеется, тех случаев, когда мы возвращались с футбольных баталий или послешкольных "толковищ" до первой крови - то Димка был чернявым, высоким, нескладным, вечно перемазанным чернилами, на уроках истории и литературы мечтал и получал тройки, а чистописание так и не освоил - писал, в общем, правильно, но как курица лапой. Его парта была покрыта кляксами, нижняя сторона откидной крышки изрезана ножом. Школьная форма висела на нем нелепо и косо, из брючин торчали длинные ноги. Передвигался он очень стремительно, и его ноги во время движения мелькали как лезвия ножниц. На уроках он читал книги, по технике, физике и химии, держа книгу на коленях под партой, его периодически засекали, книгу изымали и вызывали родителей, а потом два или три дня Димка ходил мрачный после полеченного нагоняя.
   Вообще, его характер экспериментатора причинял ему много неприятностей. Его вечно подмывало что-нибудь развинтить, распотрошить, разобрать, поглядеть, как устроено. Однажды он испортил систему парового отопления в школе, отвинтив какую-то штуковину, которая оказалась главным регулятором давления или чем-то вроде того. В квартире у него была, кроме спальни, отдельная комнатка под эксперименты, этак метров в шесть, с дощатым столом у самого окна и сколоченными из таких же досок стеллажами вдоль боковых стен, от пола до потолка, на стеллажах стояли книги по технике и естественным наукам, химические реактивы, приспособления для экспериментов по физике - всякие реле с обмотками, провода, ключи для замыкания и размыкания электрической цепи и прочее. Отдельно стояли телескоп и микроскоп, которые он сам собрал, накопив линзы от старых увеличительных стекол и старых разбитых фотоаппаратов. Мы частенько глазели в этот телескоп на луну и звезды, вынося его во двор. Помню, как я помогал Димке откачивать воздух из колбочки, чтобы создать в колбочке вакуум - и колбочка разлетелась у нас в руках. Были и другие случаи... Но вернемся к главному: библиотечка по всем отраслям техники и точных наук была у Димки потрясающая. Книги тогда стоили дешево, и проблема была не в том, чтобы наскрести деньги на их покупку, а в том, чтобы их достать - хорошие книги сметали из магазинов тут же, и потом их можно было найти только на "черном рынке", у спекулянтов. Но, понятное дело, даже самые лучшие и самые нужные издания по науке и технике раскупались медленнее, чем художественная литература, и Димка умудрялся вовремя перехватывать интересные ему новые книги в одном из двух книжных магазинов, что были у нас по соседству, а денег на них хватало даже при довольно скудных, насколько я теперь понимаю, доходах его семьи.
   Я это к тому, что книги по истории авиации у него, конечно, тоже имелись. Уж штук пять-шесть - точно, и охватывали они всю эту историю от первой попытки человека взлететь до нынешнего покорения космоса. И, разумеется, авиации двадцатых-сороковых годов там отводилось немало места, и рассказывалось о ней очень подробно, ведь именно на те десятилетия пришлось самое бурное развитие авиатехники - от наполовину деревянных, с растопыренными двойными крыльями и пропеллерами, самолетов до близких к нынешним - алюминиевых, с обтекаемыми корпусами. Так что если этот французский летчик и впрямь был довольно известен - его портрет обязательно должен был иметься в одной из этих книг.
   - Так давай рванем к тебе! - предложил я.
   - Точно, рванем! - Юрка вскочил на ноги. Мы сидели на ковре, как всегда. Во-первых, сидеть на ковре нам нравилось больше всего, а во-вторых, во время наших разговоров мы постоянно чем-нибудь занимались: или строили, "врубив" музыку, дворцы и крепости - тогда только-только появились вот эти строительные наборы, из пластмассовых кирпичиков "с пупырышками", как мы их называли, чтобы кирпичики можно было не просто составлять, но и крепко сцеплять друг с другом, наборы типа нынешнего "Лего", понимаете, только в наши времена они в основном были гэдээровского производства, и продавались в основном в "Детском мире" и в фирменном гэдээровском магазине "Лейпциг", где за этими наборами выстраивались очереди, когда они появлялись - или возясь с солдатиками. Солдатики тогда в основном были металлические и раскрашенные. Самым красивым - самым "убойным" - среди моих наборов был, наверно, юбилейный подарочный набор, выпущенный то ли к пятидесятилетию революции - в шестьдесят седьмом году, то ли к столетию Ленина - в семидесятом году. По-моему, все-таки в шестьдесят седьмом, потому что семидесятый миновал только-только, а солдатики были у меня уже давно. Это был большой набор в красиво оформленной картонной коробке, и все солдатики были крупными, объемными и в движении, раскрашенные такими стойкими красками, которые, в отличие от солдатиков из обычных наборов, держались целую вечность. Там был и матрос в черном бушлате и бескозырке, везущий за собой пулемет, и комиссар, размахивающий наганом, и чапаевец с саблей вылитый Петька, и Анка тоже имелась, правда, пулемета при ней не было, она была в солдатской шинели и шла размашистым шагом, перекинув через плечо ремень санитарной сумки. А может, не Анка имелась в виду, а девушка из песни Светлова: "И девушка наша в солдатской шинели Горячей Каховкой идет..." Не знаю. А всех не перечислишь - набор, повторяю, был очень большой, фантастически яркий и красивый. Его выпустили именно к юбилею, в ограниченном количестве, которое быстро раскупили, и, как говорится, кто не успел, тот опоздал, потому что больше его уже не производили. Мои родители успели - и положили мне его под новогоднюю елку. Так что и мне было, чем гордиться.
   Что до Юрки, то он привез из Польши солдатиков польского, гэдээровского и, по-моему, даже гонконгского производства - солдатиков, которые нас потрясли. Они были сделаны из мягкой, упругой почти как резина, пластмассы, кое-кто был цельным, а кое-кто составным, на штырьках, и у них вращались туловище, голова, руки, ноги... Там были и ковбои, и индейцы, и средневековые рыцари, и мушкетеры в развевающихся плащах, и английская гвардия в красных мундирах и черных мохнатых шапках. И, разумеется, современные войска, и польская конница - та, что в свое время пошла на нацистские танки с саблями наголо... У ковбоев в крохотных кобурах лежали крохотные револьверы, которые можно было вынимать и вставлять им в руки, так же, как можно было вынимать из рук и вставлять как-то иначе индейские копья, мушкетерские шпаги, ружья со штыками. А ко всему этому, у Юрки были индейские пироги, сборный форт первых поселенцев, бастионы... Да, такого мы ещё не видели.
   Может быть, я опять отвлекся, но я хочу, чтобы вы полнее представляли жизнь, которая была тогда, что для нас было внове, что нас восхищало... Без этого, наверно, вам трудно будет понять и кое-что другое, имеющее непосредственное отношение к приключившейся истории.
   - Вообще-то, - проговорил я, - я мог бы сейчас позвонить Мадлене Людвиговне и просто спросить имя летчика. Ведь телефон у меня есть.
   - Раз уж сразу не спросил, то чего сейчас выяснять? - сказал Юрка. Совсем глупо получится. Кроме того, если мы сейчас найдем его сами, то заодно и прочтем, чем он знаменит. Представляешь, завтра или когда там ты опять заглянешь к этой Мадлене Людвиговне и так небрежненько обронишь: "В прошлый раз во мне заклинило, а потом я вспомнил, только на лестницу вышел - это ж такой-то и такой-то, и совершил он такие-то и такие-то подвиги!" А то если ты и в следующий раз его не узнаешь и будешь спрашивать, кто это такой - ты в её глазах полной деревней начнешь выглядеть!
   С этим я согласился, и мы, быстро собравшись, отправились к Димке.
   - Ты куда? - окликнула мама из кухни.
   - Мы к Димке быстро прогуляемся, и все! - ответил я.
   - Смотри, чтобы действительно быстро, - предупредила мама. - Ведь время уже к восьми, а тебе не позже десяти надо быть в постели, ведь завтра в школу.
   - Да, конечно! - отозвался я, выскакивая за дверь вслед за моими друзьями.
   Как я говорил, Димка жил чуть дальше, в глубине нашего микрорайона, с его путаными проходами и выездами между дворами, и попасть к нему можно было либо через два проходных двора и пустырь, обогнув перед этим слева Юркин дом, либо через один двор и стройплощадку, где только-только начали возводить такую же бетонную "коробку" как та, в которой жил Юрка. Эта стройплощадка была обнесена довольно высоким забором, а ворота, через которые въезжали и выезжали грузовики со стройматериалами и через которые можно было пройти днем (рабочие нас шугали со стройки, но не очень, и. если не слишком мозолить им глаза, можно было даже поболтаться по подвалам и ещё недостроенным первому и второму этажам, блуждая по бетонным лестницам без перил), с окончанием рабочего дня запирали, поэтому через забор надо было перелезать. Зато со стороны Витькиного дома в заборе имелась дырка в две вышибленных доски, и через неё мы практически сразу попадали к двери его квартиры. И, разумеется, мы предпочитали забор и стройплощадку обходному пути, хотя, наверно, за то время, что мы затрачивали на перелезание забора и на блуждание между бетонными конструкциями, ямами и грудами всякого щебня, мы бы по другой, более длинной, дороге уже добрались. Но зато путь через стройку был в сто раз интересней, сами понимаете.