Затем, когда слуги ушли, она встала и не спеша пошла по тенистой лесной дороге. До нее доносился собачий лай и хруст веток – это, по-видимому, лошади пробирались сквозь густой подлесок. Робин не давал своим гостям спуску. Пенелопа почувствовала себя покинутой и подумала, что зря ее ребенок выбрал летние месяцы для того, чтобы появиться на свет.
Она услышала шум позади себя и, оглянувшись, увидела Чарльза Блаунта, пешего.
– Что случилось с вами?
– Для моей кобылы этот лес оказался слишком серьезным испытанием. Могу я немного пройтись с вашей милостью.
– Вы и не собирались охотиться сегодня, – заметила она.
Чарльз улыбнулся и сказал, что хотел во время охоты продумать новый план для постройки небольшого дома рядом с рыбными прудами и, вернувшись, перенести его на бумагу.
– Вы творите чудеса со здешними садами, – сказала Пенелопа. Они медленно, бок о бок, шли по узкой дороге. – Брат вам очень благодарен.
– В действительности благодарным должен быть я. Никогда еще человеку, не имеющему собственной земли, не позволяли осуществлять столь дорогостоящие задумки. И он меня еще благодарит! Поистине Эссекс -принц среди друзей.
Робин, которого всегда больше волновали люди и идеи, чем материальные блага, дал Чарльзу возможность на свое усмотрение улучшать окрестности Уонстеда. Они много времени проводили вместе и здесь, и в Лондоне, и за последний год Пенелопа часто виделась с Чарльзом. Они никогда не вспоминали про их разговор на барке или про ту невидимую связь, которая, по мнению Чарльза, все еще существовала между ними. Это было трудно, но они оба прошли хорошую школу при дворе. Чтобы сделать свою жизнь хотя бы терпимой, им нужна была внутренняя дисциплина.
Здесь, в Уонстеде, они все же могли позволить себе воспоминания о прошлом, но только твердо веря в то, что у этих воспоминаний нет никакой связи с настоящим и будущим.
– Вы помните те заросли орляка?
– Нет, – твердо ответила она и тут же испортила впечатление от сказанного, добавив: – Они были чуть дальше, слева.
– Я не обидел вас?
– Обидели. Тем, что привели меня сюда, когда я беременна и похожа на дыню, и напомнили, какой я была и что я делала в шестнадцать. Не думала я, что вы настолько бессердечны.
– На дыню? Нет! – Он засмеялся. – Вы похожи на золотистый абрикос. И именно ваше интересное положение позволило мне заговорить об этом. В другое время это было бы неуместным и безрассудным. Вы бы подумали, что я вынашиваю какой-либо коварный план, и, придя в ярость, как и положено Деверо, влепили бы мне пощечину. И я бы умер от огорчения.
– Чтобы вы умерли, сэр Чарльз, нужно нечто большее, чем просто пощечина.
В их подшучивании друг над другом было зерно истины. Пенелопа понимала, что они представляют потенциальную опасность друг для друга – не из-за их обручения, которому исполнилось уже одиннадцать лет, нет. Но как мужчина представляет опасность для женщины, и наоборот. Если бы не последние месяцы беременности, она бы не смогла идти с ним рядом и так спокойно разговаривать.
Дорога превратилась в тропу, которая свернула в глубь леса. Вдруг они услышали голоса впереди и остановились. Против своей воли они стали свидетелями разговора, который его участники предпочли бы сохранить в тайне.
В просвете между деревьями Пенелопа и Чарльз видели Робина. Он держал на поводу пару лошадей и смотрел на стоящую напротив Франческу Сидни.
Она, хрупкая, худенькая, решительно отчитывала лорда Эссекса.
– Ваша светлость ведет себя неподобающим образом! Я считала, что вам хоть немного небезразлично мое доброе имя.
– Ваше доброе имя волнует меня больше всего на свете, Франческа. Вы же знаете. – Она отвернулась от него. Он взял ее за локоть, ухитрившись при этом не выпустить из рук поводьев. – Милая, я так вас люблю. Единственное мое желание – это чтобы вы были счастливы. Прекратите терзать меня своим безразличным видом.
– Я же сказала вашей светлости – нет!
К этому времени Чарльз с Пенелопой, осторожно ступая по сухим листьям и веткам, отошли на такое расстояние, что уже не могли слышать разговора.
– В этом лесу они охотятся явно не на оленя, – сказал Чарльз.
– Похоже, я слишком надолго уехала в Лиз. Вы знали, что она – его последнее увлечение?
– Да. Слышал как-то.
Пенелопа замолчала. Она понимала, какой вызов может бросить спокойная красота Франчески Сидни и ее добродетель такому человеку, как Робин.
– Ему не на что надеяться, – сказала она. – Франческа слишком холодна и благочестива. Думаю, именно в этом ее прелесть.
– Она благочестива, бесспорно. Но холодна... Это слово я бы выбрал в последнюю очередь. Франческа считается второй красавицей Англии.
Пенелопа встревожилась. Она не стала спрашивать, кто считается первой, хотя не исключено, что ответ доставил бы ей удовольствие.
За ужином она внимательно наблюдала за Робином и Франческой. Он уделял ей много внимания, даже попытался посадить рядом с собой, хотя Франческа не позволила ему совершить этой бестактности и села напротив. Он, было, обиделся, но через минуту уже тянулся к ней, чтобы спросить о чем-то, вполне уверенный, что, в конце концов, получит желаемое. Франческа выглядела смущенной и растерянной. Она могла противостоять Робину в лесу, вооруженная высокими моральными принципами, но она не знала, как обращаться с могущественным графом Эссекским в его собственном доме, когда он решил выделить ее из толпы остальных гостей и сыграть с ней в игру, в которой он был признанным мастером.
Вечер выдался восхитительный, и после ужина Робин заявил, что собирается устроить гимнастические состязания – похоже, жаркая погода прибавляла ему энергии. В сад принесли деревянные козлы. Вокруг площадки для состязаний выстроились слуги с факелами, и вне этого круга резко выделялись на фоне закатного неба верхушки деревьев и высокие кусты.
Мужчины резвились, словно школьники, но никто не превзошел в азартности Роджера Уильямса, которому было под пятьдесят и который был на голову ниже всех остальных. Он бодро подбегал к козлам, пытался изобразить кульбит и не менее бодро плюхался на собственный живот.
– Вы мож-жете делать это гораз-здо лучше, – говорил Робин, поднимая его с земли и подражая тягучему валлийскому выговору Уильямса.
– А ну не дразните меня, вы, нахальный молокосос, – ворчал валлиец, потирая ушибленные места.
Никто не осмелился бы назвать молокососом графа Эссекского, но он стерпел бы и не такое от любимого им сэра Роджера, который учил его военному делу. Робин извинился и потрепал крепыша по плечу, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
В итоге состязания свелись к противоборству Робина и Чарльза. Робин выиграл их лишь с небольшим преимуществом.
– Он знает, как лучше всего себя подать, – сказала одна из девиц, наблюдающих за состязанием с террасы.
Когда Робин поднимался по лестнице на террасу, в белой рубашке с расстегнутым воротом, красивый и торжествующий, как юный греческий полубог, Франческа Сидни непроизвольно потянулась к нему. Она вовремя спохватилась, но это движение не укрылось от глаз Пенелопы, которая сразу же поняла, что оно значит. Франческа была влюблена.
Это открытие обеспокоило Пенелопу. Она думала о Франческе все время, пока служанки раздевали ее и расчесывали волосы. Франческа оказалась более уязвимой, чем она думала. Она, скорее всего, станет легкой добычей для Робина, который за последние два года превратился в искусного и беспринципного соблазнителя. Перед энергичным мужчиной трудно устоять, особенно если женщина в него влюблена, – этот урок Пенелопа извлекла, по иронии судьбы, из отношений с покойным мужем Франчески Филиппом Сидни. Пенелопа никогда не была особенно близка с Франческой, испытывая к ней нечто вроде незначительной неприязни, но она почувствовала, что должна с ней поговорить.
Отпустив служанок, она направилась к спальне Франчески и постучала в дверь.
– Войдите.
Франческа сидела на постели, полог над которой был еще поднят. Ее роскошные черные волосы рассыпались по плечам, а батист ночной рубашки был таким тонким, что казался прозрачным. Она не выглядела обеспокоенной или расстроенной. Она выглядела великолепно. Но была определенно удивлена, увидев Пенелопу.
– Я не ожидала, что ваша милость...
– Я посчитала, что вы простите мне позднее посещение. Когда собирается много народу, остается так мало времени на то, чтобы поговорить по душам, вы не находите? – Пенелопа присела на край кровати. – Надеюсь, вам нравится здесь?
Франческа, казалось, не могла придумать, что сказать в ответ. Наступила пауза, которую прервал уверенный мужской голос, донесшийся из открытой двери.
– Вот и я, милая. Ты все еще любишь меня? Я потрачу всю ночь на то, чтобы выяснить это.
Робин увидел сестру и застыл. Несколько мгновений никто из них был не в состоянии пошевелиться. Первой пришла в себя Пенелопа:
– Пожалуй, я оставлю вас наедине, – сказала она и вышла из спальни.
Щеки у нее горели, будто ей надавали пощечин. Она дала волю мыслям, только попав в свою спальню. Как ее могла провести эта бледная лживая потаскуха, строящая из себя воплощенную невинность? Видимо, они уже давно любовники. Одновременно лицемерка и распутница – что может быть отвратительней? Пускает любовника к себе в постель, но настаивает на том, чтобы он берег ее доброе имя. Которое, в конце концов, было именем Филиппа Сидни! Мысль о Филиппе окончательно привела Пенелопу в ярость. Это же мерзко! Вдова Филиппа Сидни путается с самым известным в Англии развратником! То, что этим развратником был любимый брат Пенелопы, ничуть не смягчало ее гнева. Ко всему прочему Пенелопа вспомнила, что пошла к Франческе из самых благих побуждений, и почувствовала себя идиоткой.
Спустя пару минут к ней вошел Робин.
– Я пришел сказать, что мне жаль, – сказал он. – Нам обоим неловко.
– Не стоит беспокоиться, милорд, – отрезала Пенелопа. – Все, что между вами, меня не касается.
– Франческа очень расстроена...
– Можешь заверить леди Сидни, что я не собираюсь чернить ее доброе имя. Она ведь ни о чем другом не заботится, не так ли?
– Пенелопа, ты не права. Это не то, о чем ты подумала.
– Наверное, меня подвел слух, – растягивая слова, произнесла Пенелопа. – Вы, наверное, собирались всю ночь читать ей Платона.
Лицо Робина перекосилось от досады.
– Ты слишком поспешно нас судишь. Ты слишком многого не знаешь – это, конечно, моя вина, но я сейчас все исправлю. Франческа и я женаты.
– Женаты! – Пенелопа всплеснула руками. Будто ураганом смело обиду и возмущение. – Робин, ведь это неправда? Я тебе не верю.
– Мы обвенчались в апреле в их домовой церкви. Свидетелем была ее мать.
– Ты, наверное, сошел с ума. Как ты собираешься сказать об этом королеве? Она же уничтожит тебя, Робин.
Он уклончиво ответил, что королева всегда, в конце концов, прощает ему все прегрешения.
– Ты просто никогда не делал ничего подобного! – воскликнула Пенелопа. – Да, она многое тебе прощала, но теперь ты, ее любимчик, которого она лелеет и безумно ревнует, женился! Как ты собираешься выпутаться из этого? Господи, ты же отлично помнишь, как она стала относиться к Лейстеру, когда он выкинул такую штуку. Что заставило тебя это сделать?
– Разве не понятно? Я влюбился.
– Но, Робин, ты же постоянно влюбляешься! И твоя влюбленность никогда не длится долго. Какой смысл было жениться на вдове, ставя под удар всю свою карьеру? – И тут Пенелопу осенило. – О господи! Только женившись на ней, ты мог заставить ее лечь с тобой в постель.
– Да, – кивнул Робин.
Затем, поняв, что сболтнул лишнего, он стал похож на провинившегося сорванца, которого только что отчитала мать.
– Пенелопа, мне от тебя никогда ничего не удавалось скрыть, – сказал он и принялся мерить шагами комнату. – Я вел себя не лучшим образом и жалею об этом. Я старался сделать Франческу своей любовницей, использовал все известные мне способы, но безуспешно. Затем у нас произошла ужасная ссора. Она сказала, что не привыкла к тому, как лорды обращаются с женщинами, так как всю жизнь жила среди джентльменов. Этого я не мог вынести и в ярости ушел, поклявшись, что никогда не вернусь обратно. Но я так по ней скучал! Я пытался увидеться с ней, но она меня не принимала, письма, которые я посылал, возвращались назад нераспечатанными – это был ад, и, клянусь Богом, я его заслуживал. Наконец мне удалось подстеречь ее, когда она каталась верхом, я умолял ее простить меня и попросил ее руки. Я уже ничего другого не хотел, кроме как взять ее в жены. Все остальное казалось мне просто кощунством. – Робин помолчал. Он стоял спиной к камину, печальный и тихий. – Она даже слушать меня не захотела. Не могла поверить, что я не лгу. Это было обидно, Пенелопа, поверь мне. Затем она перечислила все свои недостатки: отсутствие у нее состояния, наше различие в положении – и упомянула про неизбежный гнев королевы. В конце концов, я ее уговорил. Я не хуже тебя знаю, как рассердится королева, но не только это меня заботит. Ты же знаешь, что я не могу жить без женщин. Но я также не в силах долго жить во грехе. Ты видела многих, с кем я флиртовал, – но ты не видела раскаяния, которое всегда следовало за флиртом. Воистину обо мне сказано: «Память – горька, ноша – нестерпима». Теперь все будет иначе – моя жена научит меня быть верным и добродетельным.
Пенелопу тронула его искренность. Вера всегда была для Робина чем-то осязаемым, но она и не подозревала, какие глубокие противоречия лежат в основе его характера. Если брак с Франческой способен разрешить их, от этого выиграют все. И в любом случае было уже слишком поздно что-либо предпринимать. Она пожелала ему счастья и похвалила красоту и доброту Франчески, Робин просиял.
– У Франчески сложилось впечатление, будто ты ее не любишь, – заметил он.
– Ничего подобного! Она просто с опаской ко мне относится, так как ее муж когда-то был в меня влюблён. Ее первый муж – как странно это звучит! Я всегда испытывала некоторую неловкость в общении с ней, потому что она вышла замуж за дорогого мне человека.
– Но теперь вы сестры, и я не сомневаюсь, что в дальнейшем между вами все будет гладко.
Милый Роберт! Вечно он не сомневается в том, во что хочет верить. Пенелопа улыбнулась.
Он ушел к Франческе, а она лежала в постели и глядела на темнеющий полог. Ей было не по себе – из-за жары, из-за сумрака. У нее болела голова.
Постепенно она отдалась ощущению, возникшему у нее в тот момент, когда Робин стал говорить о своей любви к Франческе. Все три последних года, с тех пор, как он появился в Лондоне, с тех пор, как он вознесся к власти, ее жизнь весьма зависела от него. Любовь к брату – и какому брату! – заполнила место отсутствующей личной жизни. Пенелопа грелась в лучах его славы, была его близким другом и наперсницей, значащей для него больше, чем кто бы то ни было, за исключением королевы, – и гораздо больше, чем любая из его любовниц. А теперь появилась женщина, которая была ближе к нему, и ничего никогда уже не будет так, как было прежде. За всю свою жизнь Пенелопа по-настоящему любила только двоих мужчин, и Франческа Уолсингем заполучила обоих.
Утром ей пришлось сыграть роль радушной родственницы, и роль была сыграна великолепно. Ради Робина. Выдался прекрасный солнечный день. Они встретились в уединенном уголке сада. Робин с Франческой смотрелись великолепно – она приникла к его руке, как будто искала защиты, он держался так, чтобы она чувствовала, что находится под его защитой. Ему было двадцать два, ей – двадцать три, но, несмотря на предыдущий брак и печальное вдовство, она выглядела младше его, и казалось, находится всецело в его власти. Хотя, очевидно, она могла вести себя и по-другому. Чтобы заявить Робину, что он не джентльмен, должно быть, потребовалась немалая храбрость.
Долг и гордость побудили Пенелопу сделать все возможное, чтобы эта встреча прошла как подобает. Она сделала реверанс жене своего брата и обняла ее со словами:
– Дорогая сестра, я рада быть первой в нашей семье, кто назовет вас так. Уверена, что вы сумеете сделать его счастливым.
– Ваша милость очень добры, – прошептала Франческа.
– Вот видишь, любовь моя! – воскликнул Робин. – Я же говорил тебе, что вы подружитесь. Опасаться было нечего.
– Я уверена, что леди Эссекс меня не опасается, – улыбаясь, сказала Пенелопа.
– Я боюсь, как бы вы не подумали обо мне плохо. Ведь я, обманув всех, прибыла сюда под ложной личиной. – Франческа была готова заплакать. – Вы вправе осудить меня, особенно после прошлого вечера...
– Вчера я хотела предостеречь вас против чар моего брата. – Пенелопа внезапно поняла всю комичность вчерашней ситуации. – Забудьте об этом, пожалуйста. Но заставьте Робина быть более осторожным.
– Не напоминай ей об этом, она и так – сама осторожность, – сказал Робин. – На людях она со мной холодна, как айсберг, разве ты не заметила? Мы только вчера поссорились по этому поводу, но скоро забыли наши разногласия, правда, дорогая?
Это объясняло сцену в лесу. И Франческа обвиняла его в том, что он порочит не имя Сидни, но их собственное. Робин, конечно, был не вправе требовать от жены проявления потаенных чувств при посторонних, которые, не зная о том, что они муж и жена, могли бы их неправильно понять.
Пенелопа тактично намекнула ему на это, спросив:
– Когда ты собираешься сообщить королеве?
– Нужно дождаться подходящего момента. Мне предстоит обсудить с ней вопрос, касающийся войны с Францией, а для этого необходимо, чтобы она была в хорошем расположении духа. И еще я ей должен много денег и хочу отдать хотя бы часть до того, как гром грянет.
Было ясно, что Робин, как бы он ни был влюблен, не собирался отказываться, даже на время, от власти и привилегий фаворита королевы.
Шли месяцы, а Робин все откладывал тот момент, когда скажет королеве, что женился. Момент всегда был неподходящим. То у нее было плохое настроение, а это было смертельно опасно, то, наоборот, слишком хорошее, и было бы глупо нарушать ее безмятежное спокойствие. Королева все еще очень сильно влияла на жизнь Робина – и, возможно, так будет всегда. Он начал играть ту роль в государственных делах, к которой она готовила его с юных лет. А дел этих было много – Робин рассматривал все ходатайства королеве, принимал участие в обсуждении всех политических вопросов. Никто, кроме осторожного Берли, не имел такого влияния на королеву, и Берли мало-помалу становился противником Робина, который в двадцать два года возглавил хорошо организованный протестантский лагерь, сформировавшийся вокруг Лейстера, Уолсингема и Филиппа Сидни.
У Робина выработалось сильное чувство долга: государственные дела – в первую очередь. Его, казалось, не беспокоило, что он должен иметь определенные обязанности и по отношению к жене. Он любил ее, был ей верен, проводил с ней каждую свободную минуту, но она продолжала жить вместе с матерью, все еще под именем леди Сидни. И Франческа слишком его любила и была слишком скромна, чтобы бороться за приличествующее ей положение.
Второй сын Пенелопы родился в августе. Его назвали Генри. Это был милый малыш, и она очень к нему привязалась. К тому времени, как Пенелопа вернулась в Лондон, положение Франчески стало невыносимым. В январе она ожидала ребенка. А был уже октябрь. Робин был поглощен планированием военной кампании во Франции. Он собирался направить английскую армию к лидеру гугенотов Генриху Наваррскому, чтобы помочь ему в войне с католиками. Робин не мог себе позволить лишиться расположения королевы на пороге таких событий. Оставалось только ждать. Пенелопу снедали мрачные предчувствия.
Однажды ее позвали на карточный вечер во дворец Блэкфрайарз. Она сразу почувствовала, что атмосфера накалена до предела. В течение пяти минут четыре человека сказали ей, чтобы она немедленно шла в личные покои королевы, так как ее величество за ней уже посылала. Пенелопа поднялась по лестнице. Еще не дойдя до верхней галереи, она услышала тот ужасный голос, который придворные называли тюдоровским. Стражники расступились, и Энтони Килигрю, камердинер ее величества, ввел ее в королевские покои.
Войдя в комнату, Пенелопа увидела Робина, стоявшего на коленях со склоненной головой. А королева, бледная как смерть, сверкая бриллиантами, рвала и метала...
– ...И вы полагаете, что можете приползти ко мне за милосердием! Что-то слишком часто вы себе стали это позволять! Подлый вероломный предатель! Вы пожалеете, что родились на свет!
На глаза королеве попалась Пенелопа, и мишень для брани поменялась:
– А, еще одно волчицыно отродье! Что скажете? Вы помогали ему покрыть себя позором?
Пенелопа молча упала на колени.
– Ну, отвечайте же! Вы потворствовали этому браку? Вмешался Робин, произнеся почти шепотом:
– Я уже говорил вашему величеству, что ни мой брат, ни моя сестра ничего не знали об этом.
– Придержите язык, я разговариваю с вашей сестрой. Пенелопа, как долго вы знали правду?
– Я узнала об этом в июле. – Пенелопа была слишком испугана, чтобы лгать.
– В июле, а сейчас октябрь. Целых пять месяцев! Вы являетесь одной из моих приближенных – как смели вы утаить правду? Вы забыли свой долг?
Ответ напрашивался сам собой, и Пенелопа не знала, что делать. Наконец, она смогла выдавить из себя, что полагала, будто брак ее брата – его личное дело. Королева приказала ей не дерзить. Пенелопа и не думала дерзить и уставилась в пол, а над ее головой, словно хлыст, свистели слова:
– Я вижу вас насквозь, вы настоящая дочь своей матери, вы непокорная и своенравная. Вы ставите верность этому человеку выше верности монархии. А что, если я по-настоящему унижу вас, леди Рич? – Тонкие пальцы с силой вцепились Пенелопе в плечо. – Посмотрим, как вы запоете после отдыха в тюрьме Флит.
Королева толкнула ее так, что Пенелопа едва не опрокинулась, а затем она повернулась к Робину:
– А что касается вас, Эссекс...
Некоторое время спустя Пенелопа, сочтя это безопасным, поднялась с колен и присоединилась к придворным, стоявшим у стены. Она так дрожала, что едва держалась на ногах. Лорд-адмирал военно-морского флота подвинулся и дал ей место, бормоча при этом, что не понимает, за какие грехи он оказался сейчас здесь. Бедный лорд Хоуард, он всегда впутывался в какие-нибудь неприятности.
Королева продолжала бушевать. По визгливым нотам в ее голосе и по потускневшему взгляду придворные определили, что она полностью потеряла контроль над собой. Им волей-неволей пришлось наблюдать ужасное зрелище: измученная, осунувшаяся пятидесятисемилетняя женщина изо всех сил кричала на своего красивого молодого фаворита – из-за того, что он предпочел естественные радости семейной жизни изнурительному служению ее величеству. Она была жалка и нелепа.
Робин не двигался и молчал. Все время, пока она говорила, он не пошевелил и бровью. Безумная брань сменилась более обстоятельным, но ничуть не более приятным разбором его характера. Ничто не было забыто, даже то, что королева, казалось, давно ему простила и о чем не вспоминала. Робин слушал, не пытаясь оправдать или защитить себя. Лишь один раз он открыл рот для вежливого протеста, когда королева стала в резких выражениях описывать бедность Франчески, ее низкое происхождение и под конец заявила, что Франческа абсолютно не годится в жены главе дома Деверо.
– Ваше величество, женщина, которую я взял в жены, – дочь государственного секретаря королевства и вдова сэра Филиппа Сидни...
– Я повторяю: она не для вас! Такой унизительный союз должен быть признан недействительным. Берли, нет ли у нас статута, запрещающего знати вступать в брак с простолюдинами?
– Нет, ваше величество, такого закона у нас нет, – тщательно подбирая слова, ответил Берли.
– Что ж, надо с этим разобраться. Пошлите кого-нибудь за леди Сидни...
– Леди Эссекс, – поправил ее Робин.
Пенелопа затаила дыхание. Королева прошипела невнятное проклятие, схватила со стола шкатулку из слоновой кости и швырнула ее в Робина, напоминавшего каменное изваяние. Шкатулка пролетела над его головой, едва его не задев.
– Это одно и то же, – произнесла она, скривив губы.
– Вы сказали это специально, чтобы спровоцировать меня...
– Ваше величество, это не так. Говорю об этом громко, хотя уже пострадал от справедливого гнева вашего величества.
– Значит, вы признаете, что мой гнев справедлив? – прищурилась королева.
– Ваше величество, я не вижу ничего плохого в том, что я женился. Мой грех в том, что я сделал это тайно и долго скрывал это от вашего величества. И я могу лишь просить ваше величество о милосердии.
– Обман – ваше самое сильное оружие, – ответила она. – Эссекс, я верила вам, осыпала вас своими милостями. Это ваша благодарность?
Он поднял голову и посмотрел на нее. Именно таким был его взгляд, когда, больше четырех лет назад, Лейстер впервые привез его во дворец. Пенелопе показалось, что в глазах у него стояли слезы.
Королева заметила придворных и, окинув всех взглядов, сказала:
– Хватит стоять и глазеть. Все свободны.
Не прошло и минуты, как придворные исчезли, оставив Робина наедине с королевой.
Пенелопа и Дороти направились к его апартаментам, самым роскошным во дворце. Его слуга Энтони Бэгот был занят печальными приготовлениями: он собирал то немногое, что могло понадобиться хозяину в тюрьме. Энтони не расставался с Робином с тех пор, как их вместе послали в Оксфорд. Им тогда было по десять лет. Женщины молча сидели и смотрели на этого преданного слугу, слишком расстроенные, чтобы разговаривать.
Она услышала шум позади себя и, оглянувшись, увидела Чарльза Блаунта, пешего.
– Что случилось с вами?
– Для моей кобылы этот лес оказался слишком серьезным испытанием. Могу я немного пройтись с вашей милостью.
– Вы и не собирались охотиться сегодня, – заметила она.
Чарльз улыбнулся и сказал, что хотел во время охоты продумать новый план для постройки небольшого дома рядом с рыбными прудами и, вернувшись, перенести его на бумагу.
– Вы творите чудеса со здешними садами, – сказала Пенелопа. Они медленно, бок о бок, шли по узкой дороге. – Брат вам очень благодарен.
– В действительности благодарным должен быть я. Никогда еще человеку, не имеющему собственной земли, не позволяли осуществлять столь дорогостоящие задумки. И он меня еще благодарит! Поистине Эссекс -принц среди друзей.
Робин, которого всегда больше волновали люди и идеи, чем материальные блага, дал Чарльзу возможность на свое усмотрение улучшать окрестности Уонстеда. Они много времени проводили вместе и здесь, и в Лондоне, и за последний год Пенелопа часто виделась с Чарльзом. Они никогда не вспоминали про их разговор на барке или про ту невидимую связь, которая, по мнению Чарльза, все еще существовала между ними. Это было трудно, но они оба прошли хорошую школу при дворе. Чтобы сделать свою жизнь хотя бы терпимой, им нужна была внутренняя дисциплина.
Здесь, в Уонстеде, они все же могли позволить себе воспоминания о прошлом, но только твердо веря в то, что у этих воспоминаний нет никакой связи с настоящим и будущим.
– Вы помните те заросли орляка?
– Нет, – твердо ответила она и тут же испортила впечатление от сказанного, добавив: – Они были чуть дальше, слева.
– Я не обидел вас?
– Обидели. Тем, что привели меня сюда, когда я беременна и похожа на дыню, и напомнили, какой я была и что я делала в шестнадцать. Не думала я, что вы настолько бессердечны.
– На дыню? Нет! – Он засмеялся. – Вы похожи на золотистый абрикос. И именно ваше интересное положение позволило мне заговорить об этом. В другое время это было бы неуместным и безрассудным. Вы бы подумали, что я вынашиваю какой-либо коварный план, и, придя в ярость, как и положено Деверо, влепили бы мне пощечину. И я бы умер от огорчения.
– Чтобы вы умерли, сэр Чарльз, нужно нечто большее, чем просто пощечина.
В их подшучивании друг над другом было зерно истины. Пенелопа понимала, что они представляют потенциальную опасность друг для друга – не из-за их обручения, которому исполнилось уже одиннадцать лет, нет. Но как мужчина представляет опасность для женщины, и наоборот. Если бы не последние месяцы беременности, она бы не смогла идти с ним рядом и так спокойно разговаривать.
Дорога превратилась в тропу, которая свернула в глубь леса. Вдруг они услышали голоса впереди и остановились. Против своей воли они стали свидетелями разговора, который его участники предпочли бы сохранить в тайне.
В просвете между деревьями Пенелопа и Чарльз видели Робина. Он держал на поводу пару лошадей и смотрел на стоящую напротив Франческу Сидни.
Она, хрупкая, худенькая, решительно отчитывала лорда Эссекса.
– Ваша светлость ведет себя неподобающим образом! Я считала, что вам хоть немного небезразлично мое доброе имя.
– Ваше доброе имя волнует меня больше всего на свете, Франческа. Вы же знаете. – Она отвернулась от него. Он взял ее за локоть, ухитрившись при этом не выпустить из рук поводьев. – Милая, я так вас люблю. Единственное мое желание – это чтобы вы были счастливы. Прекратите терзать меня своим безразличным видом.
– Я же сказала вашей светлости – нет!
К этому времени Чарльз с Пенелопой, осторожно ступая по сухим листьям и веткам, отошли на такое расстояние, что уже не могли слышать разговора.
– В этом лесу они охотятся явно не на оленя, – сказал Чарльз.
– Похоже, я слишком надолго уехала в Лиз. Вы знали, что она – его последнее увлечение?
– Да. Слышал как-то.
Пенелопа замолчала. Она понимала, какой вызов может бросить спокойная красота Франчески Сидни и ее добродетель такому человеку, как Робин.
– Ему не на что надеяться, – сказала она. – Франческа слишком холодна и благочестива. Думаю, именно в этом ее прелесть.
– Она благочестива, бесспорно. Но холодна... Это слово я бы выбрал в последнюю очередь. Франческа считается второй красавицей Англии.
Пенелопа встревожилась. Она не стала спрашивать, кто считается первой, хотя не исключено, что ответ доставил бы ей удовольствие.
За ужином она внимательно наблюдала за Робином и Франческой. Он уделял ей много внимания, даже попытался посадить рядом с собой, хотя Франческа не позволила ему совершить этой бестактности и села напротив. Он, было, обиделся, но через минуту уже тянулся к ней, чтобы спросить о чем-то, вполне уверенный, что, в конце концов, получит желаемое. Франческа выглядела смущенной и растерянной. Она могла противостоять Робину в лесу, вооруженная высокими моральными принципами, но она не знала, как обращаться с могущественным графом Эссекским в его собственном доме, когда он решил выделить ее из толпы остальных гостей и сыграть с ней в игру, в которой он был признанным мастером.
Вечер выдался восхитительный, и после ужина Робин заявил, что собирается устроить гимнастические состязания – похоже, жаркая погода прибавляла ему энергии. В сад принесли деревянные козлы. Вокруг площадки для состязаний выстроились слуги с факелами, и вне этого круга резко выделялись на фоне закатного неба верхушки деревьев и высокие кусты.
Мужчины резвились, словно школьники, но никто не превзошел в азартности Роджера Уильямса, которому было под пятьдесят и который был на голову ниже всех остальных. Он бодро подбегал к козлам, пытался изобразить кульбит и не менее бодро плюхался на собственный живот.
– Вы мож-жете делать это гораз-здо лучше, – говорил Робин, поднимая его с земли и подражая тягучему валлийскому выговору Уильямса.
– А ну не дразните меня, вы, нахальный молокосос, – ворчал валлиец, потирая ушибленные места.
Никто не осмелился бы назвать молокососом графа Эссекского, но он стерпел бы и не такое от любимого им сэра Роджера, который учил его военному делу. Робин извинился и потрепал крепыша по плечу, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
В итоге состязания свелись к противоборству Робина и Чарльза. Робин выиграл их лишь с небольшим преимуществом.
– Он знает, как лучше всего себя подать, – сказала одна из девиц, наблюдающих за состязанием с террасы.
Когда Робин поднимался по лестнице на террасу, в белой рубашке с расстегнутым воротом, красивый и торжествующий, как юный греческий полубог, Франческа Сидни непроизвольно потянулась к нему. Она вовремя спохватилась, но это движение не укрылось от глаз Пенелопы, которая сразу же поняла, что оно значит. Франческа была влюблена.
Это открытие обеспокоило Пенелопу. Она думала о Франческе все время, пока служанки раздевали ее и расчесывали волосы. Франческа оказалась более уязвимой, чем она думала. Она, скорее всего, станет легкой добычей для Робина, который за последние два года превратился в искусного и беспринципного соблазнителя. Перед энергичным мужчиной трудно устоять, особенно если женщина в него влюблена, – этот урок Пенелопа извлекла, по иронии судьбы, из отношений с покойным мужем Франчески Филиппом Сидни. Пенелопа никогда не была особенно близка с Франческой, испытывая к ней нечто вроде незначительной неприязни, но она почувствовала, что должна с ней поговорить.
Отпустив служанок, она направилась к спальне Франчески и постучала в дверь.
– Войдите.
Франческа сидела на постели, полог над которой был еще поднят. Ее роскошные черные волосы рассыпались по плечам, а батист ночной рубашки был таким тонким, что казался прозрачным. Она не выглядела обеспокоенной или расстроенной. Она выглядела великолепно. Но была определенно удивлена, увидев Пенелопу.
– Я не ожидала, что ваша милость...
– Я посчитала, что вы простите мне позднее посещение. Когда собирается много народу, остается так мало времени на то, чтобы поговорить по душам, вы не находите? – Пенелопа присела на край кровати. – Надеюсь, вам нравится здесь?
Франческа, казалось, не могла придумать, что сказать в ответ. Наступила пауза, которую прервал уверенный мужской голос, донесшийся из открытой двери.
– Вот и я, милая. Ты все еще любишь меня? Я потрачу всю ночь на то, чтобы выяснить это.
Робин увидел сестру и застыл. Несколько мгновений никто из них был не в состоянии пошевелиться. Первой пришла в себя Пенелопа:
– Пожалуй, я оставлю вас наедине, – сказала она и вышла из спальни.
Щеки у нее горели, будто ей надавали пощечин. Она дала волю мыслям, только попав в свою спальню. Как ее могла провести эта бледная лживая потаскуха, строящая из себя воплощенную невинность? Видимо, они уже давно любовники. Одновременно лицемерка и распутница – что может быть отвратительней? Пускает любовника к себе в постель, но настаивает на том, чтобы он берег ее доброе имя. Которое, в конце концов, было именем Филиппа Сидни! Мысль о Филиппе окончательно привела Пенелопу в ярость. Это же мерзко! Вдова Филиппа Сидни путается с самым известным в Англии развратником! То, что этим развратником был любимый брат Пенелопы, ничуть не смягчало ее гнева. Ко всему прочему Пенелопа вспомнила, что пошла к Франческе из самых благих побуждений, и почувствовала себя идиоткой.
Спустя пару минут к ней вошел Робин.
– Я пришел сказать, что мне жаль, – сказал он. – Нам обоим неловко.
– Не стоит беспокоиться, милорд, – отрезала Пенелопа. – Все, что между вами, меня не касается.
– Франческа очень расстроена...
– Можешь заверить леди Сидни, что я не собираюсь чернить ее доброе имя. Она ведь ни о чем другом не заботится, не так ли?
– Пенелопа, ты не права. Это не то, о чем ты подумала.
– Наверное, меня подвел слух, – растягивая слова, произнесла Пенелопа. – Вы, наверное, собирались всю ночь читать ей Платона.
Лицо Робина перекосилось от досады.
– Ты слишком поспешно нас судишь. Ты слишком многого не знаешь – это, конечно, моя вина, но я сейчас все исправлю. Франческа и я женаты.
– Женаты! – Пенелопа всплеснула руками. Будто ураганом смело обиду и возмущение. – Робин, ведь это неправда? Я тебе не верю.
– Мы обвенчались в апреле в их домовой церкви. Свидетелем была ее мать.
– Ты, наверное, сошел с ума. Как ты собираешься сказать об этом королеве? Она же уничтожит тебя, Робин.
Он уклончиво ответил, что королева всегда, в конце концов, прощает ему все прегрешения.
– Ты просто никогда не делал ничего подобного! – воскликнула Пенелопа. – Да, она многое тебе прощала, но теперь ты, ее любимчик, которого она лелеет и безумно ревнует, женился! Как ты собираешься выпутаться из этого? Господи, ты же отлично помнишь, как она стала относиться к Лейстеру, когда он выкинул такую штуку. Что заставило тебя это сделать?
– Разве не понятно? Я влюбился.
– Но, Робин, ты же постоянно влюбляешься! И твоя влюбленность никогда не длится долго. Какой смысл было жениться на вдове, ставя под удар всю свою карьеру? – И тут Пенелопу осенило. – О господи! Только женившись на ней, ты мог заставить ее лечь с тобой в постель.
– Да, – кивнул Робин.
Затем, поняв, что сболтнул лишнего, он стал похож на провинившегося сорванца, которого только что отчитала мать.
– Пенелопа, мне от тебя никогда ничего не удавалось скрыть, – сказал он и принялся мерить шагами комнату. – Я вел себя не лучшим образом и жалею об этом. Я старался сделать Франческу своей любовницей, использовал все известные мне способы, но безуспешно. Затем у нас произошла ужасная ссора. Она сказала, что не привыкла к тому, как лорды обращаются с женщинами, так как всю жизнь жила среди джентльменов. Этого я не мог вынести и в ярости ушел, поклявшись, что никогда не вернусь обратно. Но я так по ней скучал! Я пытался увидеться с ней, но она меня не принимала, письма, которые я посылал, возвращались назад нераспечатанными – это был ад, и, клянусь Богом, я его заслуживал. Наконец мне удалось подстеречь ее, когда она каталась верхом, я умолял ее простить меня и попросил ее руки. Я уже ничего другого не хотел, кроме как взять ее в жены. Все остальное казалось мне просто кощунством. – Робин помолчал. Он стоял спиной к камину, печальный и тихий. – Она даже слушать меня не захотела. Не могла поверить, что я не лгу. Это было обидно, Пенелопа, поверь мне. Затем она перечислила все свои недостатки: отсутствие у нее состояния, наше различие в положении – и упомянула про неизбежный гнев королевы. В конце концов, я ее уговорил. Я не хуже тебя знаю, как рассердится королева, но не только это меня заботит. Ты же знаешь, что я не могу жить без женщин. Но я также не в силах долго жить во грехе. Ты видела многих, с кем я флиртовал, – но ты не видела раскаяния, которое всегда следовало за флиртом. Воистину обо мне сказано: «Память – горька, ноша – нестерпима». Теперь все будет иначе – моя жена научит меня быть верным и добродетельным.
Пенелопу тронула его искренность. Вера всегда была для Робина чем-то осязаемым, но она и не подозревала, какие глубокие противоречия лежат в основе его характера. Если брак с Франческой способен разрешить их, от этого выиграют все. И в любом случае было уже слишком поздно что-либо предпринимать. Она пожелала ему счастья и похвалила красоту и доброту Франчески, Робин просиял.
– У Франчески сложилось впечатление, будто ты ее не любишь, – заметил он.
– Ничего подобного! Она просто с опаской ко мне относится, так как ее муж когда-то был в меня влюблён. Ее первый муж – как странно это звучит! Я всегда испытывала некоторую неловкость в общении с ней, потому что она вышла замуж за дорогого мне человека.
– Но теперь вы сестры, и я не сомневаюсь, что в дальнейшем между вами все будет гладко.
Милый Роберт! Вечно он не сомневается в том, во что хочет верить. Пенелопа улыбнулась.
Он ушел к Франческе, а она лежала в постели и глядела на темнеющий полог. Ей было не по себе – из-за жары, из-за сумрака. У нее болела голова.
Постепенно она отдалась ощущению, возникшему у нее в тот момент, когда Робин стал говорить о своей любви к Франческе. Все три последних года, с тех пор, как он появился в Лондоне, с тех пор, как он вознесся к власти, ее жизнь весьма зависела от него. Любовь к брату – и какому брату! – заполнила место отсутствующей личной жизни. Пенелопа грелась в лучах его славы, была его близким другом и наперсницей, значащей для него больше, чем кто бы то ни было, за исключением королевы, – и гораздо больше, чем любая из его любовниц. А теперь появилась женщина, которая была ближе к нему, и ничего никогда уже не будет так, как было прежде. За всю свою жизнь Пенелопа по-настоящему любила только двоих мужчин, и Франческа Уолсингем заполучила обоих.
Утром ей пришлось сыграть роль радушной родственницы, и роль была сыграна великолепно. Ради Робина. Выдался прекрасный солнечный день. Они встретились в уединенном уголке сада. Робин с Франческой смотрелись великолепно – она приникла к его руке, как будто искала защиты, он держался так, чтобы она чувствовала, что находится под его защитой. Ему было двадцать два, ей – двадцать три, но, несмотря на предыдущий брак и печальное вдовство, она выглядела младше его, и казалось, находится всецело в его власти. Хотя, очевидно, она могла вести себя и по-другому. Чтобы заявить Робину, что он не джентльмен, должно быть, потребовалась немалая храбрость.
Долг и гордость побудили Пенелопу сделать все возможное, чтобы эта встреча прошла как подобает. Она сделала реверанс жене своего брата и обняла ее со словами:
– Дорогая сестра, я рада быть первой в нашей семье, кто назовет вас так. Уверена, что вы сумеете сделать его счастливым.
– Ваша милость очень добры, – прошептала Франческа.
– Вот видишь, любовь моя! – воскликнул Робин. – Я же говорил тебе, что вы подружитесь. Опасаться было нечего.
– Я уверена, что леди Эссекс меня не опасается, – улыбаясь, сказала Пенелопа.
– Я боюсь, как бы вы не подумали обо мне плохо. Ведь я, обманув всех, прибыла сюда под ложной личиной. – Франческа была готова заплакать. – Вы вправе осудить меня, особенно после прошлого вечера...
– Вчера я хотела предостеречь вас против чар моего брата. – Пенелопа внезапно поняла всю комичность вчерашней ситуации. – Забудьте об этом, пожалуйста. Но заставьте Робина быть более осторожным.
– Не напоминай ей об этом, она и так – сама осторожность, – сказал Робин. – На людях она со мной холодна, как айсберг, разве ты не заметила? Мы только вчера поссорились по этому поводу, но скоро забыли наши разногласия, правда, дорогая?
Это объясняло сцену в лесу. И Франческа обвиняла его в том, что он порочит не имя Сидни, но их собственное. Робин, конечно, был не вправе требовать от жены проявления потаенных чувств при посторонних, которые, не зная о том, что они муж и жена, могли бы их неправильно понять.
Пенелопа тактично намекнула ему на это, спросив:
– Когда ты собираешься сообщить королеве?
– Нужно дождаться подходящего момента. Мне предстоит обсудить с ней вопрос, касающийся войны с Францией, а для этого необходимо, чтобы она была в хорошем расположении духа. И еще я ей должен много денег и хочу отдать хотя бы часть до того, как гром грянет.
Было ясно, что Робин, как бы он ни был влюблен, не собирался отказываться, даже на время, от власти и привилегий фаворита королевы.
Шли месяцы, а Робин все откладывал тот момент, когда скажет королеве, что женился. Момент всегда был неподходящим. То у нее было плохое настроение, а это было смертельно опасно, то, наоборот, слишком хорошее, и было бы глупо нарушать ее безмятежное спокойствие. Королева все еще очень сильно влияла на жизнь Робина – и, возможно, так будет всегда. Он начал играть ту роль в государственных делах, к которой она готовила его с юных лет. А дел этих было много – Робин рассматривал все ходатайства королеве, принимал участие в обсуждении всех политических вопросов. Никто, кроме осторожного Берли, не имел такого влияния на королеву, и Берли мало-помалу становился противником Робина, который в двадцать два года возглавил хорошо организованный протестантский лагерь, сформировавшийся вокруг Лейстера, Уолсингема и Филиппа Сидни.
У Робина выработалось сильное чувство долга: государственные дела – в первую очередь. Его, казалось, не беспокоило, что он должен иметь определенные обязанности и по отношению к жене. Он любил ее, был ей верен, проводил с ней каждую свободную минуту, но она продолжала жить вместе с матерью, все еще под именем леди Сидни. И Франческа слишком его любила и была слишком скромна, чтобы бороться за приличествующее ей положение.
Второй сын Пенелопы родился в августе. Его назвали Генри. Это был милый малыш, и она очень к нему привязалась. К тому времени, как Пенелопа вернулась в Лондон, положение Франчески стало невыносимым. В январе она ожидала ребенка. А был уже октябрь. Робин был поглощен планированием военной кампании во Франции. Он собирался направить английскую армию к лидеру гугенотов Генриху Наваррскому, чтобы помочь ему в войне с католиками. Робин не мог себе позволить лишиться расположения королевы на пороге таких событий. Оставалось только ждать. Пенелопу снедали мрачные предчувствия.
Однажды ее позвали на карточный вечер во дворец Блэкфрайарз. Она сразу почувствовала, что атмосфера накалена до предела. В течение пяти минут четыре человека сказали ей, чтобы она немедленно шла в личные покои королевы, так как ее величество за ней уже посылала. Пенелопа поднялась по лестнице. Еще не дойдя до верхней галереи, она услышала тот ужасный голос, который придворные называли тюдоровским. Стражники расступились, и Энтони Килигрю, камердинер ее величества, ввел ее в королевские покои.
Войдя в комнату, Пенелопа увидела Робина, стоявшего на коленях со склоненной головой. А королева, бледная как смерть, сверкая бриллиантами, рвала и метала...
– ...И вы полагаете, что можете приползти ко мне за милосердием! Что-то слишком часто вы себе стали это позволять! Подлый вероломный предатель! Вы пожалеете, что родились на свет!
На глаза королеве попалась Пенелопа, и мишень для брани поменялась:
– А, еще одно волчицыно отродье! Что скажете? Вы помогали ему покрыть себя позором?
Пенелопа молча упала на колени.
– Ну, отвечайте же! Вы потворствовали этому браку? Вмешался Робин, произнеся почти шепотом:
– Я уже говорил вашему величеству, что ни мой брат, ни моя сестра ничего не знали об этом.
– Придержите язык, я разговариваю с вашей сестрой. Пенелопа, как долго вы знали правду?
– Я узнала об этом в июле. – Пенелопа была слишком испугана, чтобы лгать.
– В июле, а сейчас октябрь. Целых пять месяцев! Вы являетесь одной из моих приближенных – как смели вы утаить правду? Вы забыли свой долг?
Ответ напрашивался сам собой, и Пенелопа не знала, что делать. Наконец, она смогла выдавить из себя, что полагала, будто брак ее брата – его личное дело. Королева приказала ей не дерзить. Пенелопа и не думала дерзить и уставилась в пол, а над ее головой, словно хлыст, свистели слова:
– Я вижу вас насквозь, вы настоящая дочь своей матери, вы непокорная и своенравная. Вы ставите верность этому человеку выше верности монархии. А что, если я по-настоящему унижу вас, леди Рич? – Тонкие пальцы с силой вцепились Пенелопе в плечо. – Посмотрим, как вы запоете после отдыха в тюрьме Флит.
Королева толкнула ее так, что Пенелопа едва не опрокинулась, а затем она повернулась к Робину:
– А что касается вас, Эссекс...
Некоторое время спустя Пенелопа, сочтя это безопасным, поднялась с колен и присоединилась к придворным, стоявшим у стены. Она так дрожала, что едва держалась на ногах. Лорд-адмирал военно-морского флота подвинулся и дал ей место, бормоча при этом, что не понимает, за какие грехи он оказался сейчас здесь. Бедный лорд Хоуард, он всегда впутывался в какие-нибудь неприятности.
Королева продолжала бушевать. По визгливым нотам в ее голосе и по потускневшему взгляду придворные определили, что она полностью потеряла контроль над собой. Им волей-неволей пришлось наблюдать ужасное зрелище: измученная, осунувшаяся пятидесятисемилетняя женщина изо всех сил кричала на своего красивого молодого фаворита – из-за того, что он предпочел естественные радости семейной жизни изнурительному служению ее величеству. Она была жалка и нелепа.
Робин не двигался и молчал. Все время, пока она говорила, он не пошевелил и бровью. Безумная брань сменилась более обстоятельным, но ничуть не более приятным разбором его характера. Ничто не было забыто, даже то, что королева, казалось, давно ему простила и о чем не вспоминала. Робин слушал, не пытаясь оправдать или защитить себя. Лишь один раз он открыл рот для вежливого протеста, когда королева стала в резких выражениях описывать бедность Франчески, ее низкое происхождение и под конец заявила, что Франческа абсолютно не годится в жены главе дома Деверо.
– Ваше величество, женщина, которую я взял в жены, – дочь государственного секретаря королевства и вдова сэра Филиппа Сидни...
– Я повторяю: она не для вас! Такой унизительный союз должен быть признан недействительным. Берли, нет ли у нас статута, запрещающего знати вступать в брак с простолюдинами?
– Нет, ваше величество, такого закона у нас нет, – тщательно подбирая слова, ответил Берли.
– Что ж, надо с этим разобраться. Пошлите кого-нибудь за леди Сидни...
– Леди Эссекс, – поправил ее Робин.
Пенелопа затаила дыхание. Королева прошипела невнятное проклятие, схватила со стола шкатулку из слоновой кости и швырнула ее в Робина, напоминавшего каменное изваяние. Шкатулка пролетела над его головой, едва его не задев.
– Это одно и то же, – произнесла она, скривив губы.
– Вы сказали это специально, чтобы спровоцировать меня...
– Ваше величество, это не так. Говорю об этом громко, хотя уже пострадал от справедливого гнева вашего величества.
– Значит, вы признаете, что мой гнев справедлив? – прищурилась королева.
– Ваше величество, я не вижу ничего плохого в том, что я женился. Мой грех в том, что я сделал это тайно и долго скрывал это от вашего величества. И я могу лишь просить ваше величество о милосердии.
– Обман – ваше самое сильное оружие, – ответила она. – Эссекс, я верила вам, осыпала вас своими милостями. Это ваша благодарность?
Он поднял голову и посмотрел на нее. Именно таким был его взгляд, когда, больше четырех лет назад, Лейстер впервые привез его во дворец. Пенелопе показалось, что в глазах у него стояли слезы.
Королева заметила придворных и, окинув всех взглядов, сказала:
– Хватит стоять и глазеть. Все свободны.
Не прошло и минуты, как придворные исчезли, оставив Робина наедине с королевой.
Пенелопа и Дороти направились к его апартаментам, самым роскошным во дворце. Его слуга Энтони Бэгот был занят печальными приготовлениями: он собирал то немногое, что могло понадобиться хозяину в тюрьме. Энтони не расставался с Робином с тех пор, как их вместе послали в Оксфорд. Им тогда было по десять лет. Женщины молча сидели и смотрели на этого преданного слугу, слишком расстроенные, чтобы разговаривать.