Ее уязвимость неудержимо влекла его. Он склонился над ней, готовый коснуться ее зовущих губ.
   И тут за дверью раздался резкий, нетерпеливый стук. Не дожидаясь ответа, кто-то рывком распахнул дверь. В спальню вошел мужчина среднего роста, представительной наружности, лет пятидесяти с небольшим. У него были небольшие аккуратные усы и бородка, посеребренные сединой, волосы на макушке начали слегка редеть. Оливково-смуглая кожа еще больше потемнела под южным солнцем. Глубокие морщинки вокруг темно-карих глаз выдавали природное добродушие и готовность посмеяться, но сейчас, при виде открывшейся ему картины, в его глазах вспыхнул безудержный гнев.
   — Что все это значит? — потребовал он.
   — Я мог бы задать тот же вопрос… — начал Родерик.
   — Папа! — вскричала Мара.
   — …но только, — плавно закончил Родерик, — это кажется совершенно излишним.
   Когда напуганная до полусмерти Мара выпустила его руки, он выпрямился и с невозмутимой грацией повернулся к незнакомцу, загородив ее собой. У него за спиной она дрожащими пальцами торопливо застегнула пуговицы рубашки, расправила и стянула на груди полы блузы.
   — Вы, мой господин, конечно, не кто иной, как мсье Андре Делакруа, — продолжал Родерик, отвесив образцово вежливый поклон. — Полагаю, вас должным образом приняли в Доме Рутении, но хочу от своего имени сказать вам: «Добро пожаловать».
   За спиной у отца Мары в дверях появилась Анжелина. К веселью в ее сочувственной улыбке примешивалась тревога.
   — Вам тоже нет нужды представляться, — самым оскорбительным тоном бросил в ответ Андре. — Я где угодно узнал бы отпрыска Рольфа. Вы даже внешне — вылитый его портрет, не говоря уж о том, что он передал вам свою бесконечную наглость!
   — Благодарю вас, мсье.
   — Это был не комплимент! Может быть, вы все-таки соизволите объяснить мне, что вы тут делаете с моей дочерью?
   — Нет.
   Этот простой, односложный ответ возмутил Андре больше, чем любая цветистая речь.
   — Не соизволите? Я получаю от дочери страшное письмо с описанием событий, которые я могу назвать разве что невероятными. Проделав многонедельный путь, чтобы восстановить для себя полную картину произошедшего, я узнаю, что мою дочь подстрелили, а войдя в ее комнату, вижу, как вы силой навязываете ей свое внимание, пока она в постели! Как ее отец, я требую полного отчета о ее пребывании под вашей крышей!
   — Вам не понадобился бы этот отчет, если бы вы, как и подобало отцу, сопровождали ее в Париже.
   Андре смерил его испепеляющим взглядом.
   — Уж не хотите ли вы прочесть мне проповедь об отцовском долге, сударь?
   — Кто-то же должен это сделать, — невозмутимо ответил Родерик, ничуть не испугавшись гнева Андре.
   Анжелина вышла вперед и встала между сыном и своим бывшим женихом.
   — Прошу вас, мне кажется, не стоит…
   — Я хочу остаться наедине с дочерью, — сказал Андре.
   — Это невозможно.
   — Послушайте, молодой человек, может, вы и принц, но командуйте теми, кто готов повиноваться. Надо мной и над моей дочерью вы не имеете власти.
   Мара заметила, как желваки выступили на скулах принца. Его руки сами собой стиснулись в кулаки. Она попыталась сесть и умоляюще произнесла:
   — Родерик…
   Он услыхал ее мольбу, оглянулся на нее и, увидев, что она пытается приподняться, поспешил на помощь. Его рука стальным обручем обхватила ее плечи, другой рукой он собрал и подложил ей под спину подушки.
   — Как видите, — тихо сказала Анжелина, обращаясь к Андре, — мой сын заботится о Маре. Он не отходит от нее с тех самых пор, как она была ранена. За это время он стал опытной сиделкой.
   — Мужчины обычно не работают сиделками при больных дамах.
   — Большинство мужчин, — мягко поправила она. — Но есть и другие мужчины, которые не боятся болезней. Мужчины, которым по плечу любая задача.
   Ее слова не смягчили Андре.
   — И все-таки я хочу поговорить с дочерью. Я вынужден просить, чтобы меня оставили с ней наедине.
   Родерик повернулся к нему:
   — Мара не выдержит долгого обсуждения событий, о которых она уже написала вам в письме.
   — Но она в состоянии выдержать ваши грубые приставания? Мне следует вызвать вас на дуэль!
   Дуэль. При мысли об этом Мара пришла в ужас.
   — Папа, не надо! Родерик…
   — Я в вашем распоряжении, сударь. Но было бы лучше, если бы вы прошли со мной в мои апартаменты, где я готов ответить на любые ваши вопросы.
   — Прекрасно, но я предпочитаю правду.
   В комнате наступило напряженное молчание. В нагретом, благоухающем цветами воздухе явно собрались грозовые тучи. Андре нанес Родерику страшное оскорбление, за которое любой другой человек поплатился бы жизнью. Мара протянула руку и коснулась рукава Родерика. В глазах у нее стояли слезы.
   Он ее не разочаровал. Ровным, решительным тоном он проговорил:
   — Я, разумеется, приукрашу факты лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы укрепить доброе мнение, сложившееся у вас обо мне, сударь.
   Мара перевела взгляд на отца:
   — Скорее от него можно ожидать, что он скроет правду, чтобы защитить меня, а всю вину возложит на себя. Сделайте на это скидку, отец, и прислушайтесь к его словам. Никто лучше, чем он, не сможет объяснить вам, что здесь произошло.
   — О, я знаю, — Андре бессильным жестом вскинул и уронил руки, признавая свое поражение. — Высокопарное объяснение, составленное в таких замысловатых выражениях, что добираться до сути — все равно что выдирать зубы у дракона. Но раз уж он готов стерпеть оскорбление, нанесенное ему в его собственном доме, пожалуй, мне стоит хотя бы выслушать его.
   Он подошел к постели, с неуклюжей лаской обнял дочь и прижался губами к ее лбу. Потом, с вызовом бросив взгляд на Родерика, он пообещал вернуться позже и вместе с принцем вышел из комнаты.
   Мара проводила их взглядом. Один был высокий, стройный, золотоволосый, другой — уже полнеющий, седеющий, но оба бесконечно дороги ее сердцу. Слезы покатились у нее из-под ресниц.
   Анжелина подошла и оправила постель: отложила в сторону мандолину Родерика, вытащила оказавшуюся под подушкой забытую книгу Мары. Досадуя на себя за слабость, Мара отерла слезу краем простыни и спросила у своей крестной матери:
   — Как вы думаете, они не подерутся?
   — Они будут испытывать друг друга, но вряд ли их ссора дойдет до опасного предела, пока Родерик сохраняет самообладание.
   — Да разве он может сохранить самообладание, когда ему брошен такой вызов?
   Анжелина тепло улыбнулась ей.
   — Тебе ли не знать? Никто, насколько мне известно, не испытывал его терпение сильнее, чем ты.
   — Я думала, что его отец… — начала Мара, но тут же сообразила, что подобное замечание вряд ли польстит королеве.
   — Да, конечно, но ты женщина, ты наделена такими свойствами… для испытания мужчин, каких у Рольфа нет.
   Мара ответила ей слабой улыбкой.
   — А где король?
   — Будучи человеком, наделенным почти сверхъестественным чутьем на неприятности, он меня покинул, предоставив мне одной приветствовать твоего отца.
   — Я хочу спросить, король не против его приезда сюда?
   — Может быть, он и не слишком доволен, но я об этом не узнаю, если только он не решит, что я скучаю без его ревности.
   Мара устало откинулась на подушку.
   — Значит, у него, как и у его сына, ничто и никогда не бывает просто и ясно?
   — Ну почему же? Они оба говорят напрямую в тех случаях, когда обычные люди прибегли бы к тактичному иносказанию. Но я утомила тебя своей болтовней, — покачала головой Анжелина. — Тебе еще что-нибудь нужно?
   Как просто было бы продолжить разговор с матерью Родерика, хотя бы ради того, чтобы снова и снова слышать и произносить его имя, узнать о нем еще что-то новое! Но это не привело бы ни к чему хорошему. К тому же это было больно.
   Она заставила себя улыбнуться:
   — Нет, спасибо.
   — Что ж, пойду позабочусь, чтобы приготовили комнату для Андре. Я могла бы послать к тебе Джулиану или Труди, но, полагаю, раз ты устала, тебе лучше отдохнуть. Может быть, даже вздремнуть.
   Мара кивнула. Через минуту она услыхала, как за Анжелиной закрылась дверь. Спать ей совершенно не хотелось. Что сейчас говорят друг другу Родерик и ее отец? Об этом страшно было даже подумать. Никогда раньше она не видела своего отца таким расстроенным. Не в последнюю очередь, решила она, его уязвила справедливость упрека, брошенного ему Родериком: отец считал себя виноватым, отпустив ее с бабушкой в Европу без сопровождения. Они покинули Луизиану в разгар сезона, когда сок из собранного на плантациях тростника выжимают и делают из него сахар. Этот процесс требовал внимания и присмотра со стороны хозяина, особенно в этом году, так как от собранного урожая зависело благополучие всего хозяйства, пострадавшего от кризиса. И все-таки Андре чувствовал, что это не оправдание.
   Какими глазами посмотрит на нее отец, когда узнает, что она натворила? Может быть, теперь он разлюбит ее? Нет, в это она почему-то не верила. Похоже, он всю вину возложил на Родерика. С этим она не могла примириться. Она должна как можно скорее объяснить отцу смысл своих собственных действий.
   Пожалуй, стоит порадоваться тому, что де Ланде мертв. В своем теперешнем состоянии Андре мог бы и его вызвать на дуэль. Дуэли в Париже, как и во всем цивилизованном мире, были запрещены, но любой благородный человек, чувствуя, что его честь задета, мог с легкостью обойти этот запрет. В Новом Орлеане многие погибали, как тогда выражались, «на поле чести».
   Господи, хоть бы только Родерику не вздумалось драться с отцом! Старику не одержать над ним верх в поединке на шпагах или на пистолетах, разве что сам Родерик позволит ему взять над собой верх из каких-то ошибочных представлений о благородстве.
   Она должна этому помешать. Вся вина лежит только на ней одной. Он, конечно, будет возражать, скажет, что он сам соблазнил ее, чтобы избавить от чувства вины, но она-то знает правду! Как знает и то, что именно ее руки обагрены кровью Николя де Ланде. Она убила человека, и, что бы ни говорил Родерик, ей придется с этим жить до конца своих дней.
   Дверь открылась, и в комнату вошла Джулиана.
   — Ты спишь? Я так и знала. Мама говорит, что я должна дать тебе отдохнуть, но я подумала, что ты тут, наверное, томишься в одиночестве, грызешь себя. Напрасно ты это делаешь, ей-богу.
   — Напрасно? — с горькой улыбкой переспросила Мара, хотя ей очень хотелось дать себя уговорить.
   — Что сделано, то сделано, ничего уже не изменишь. Обрати свои мысли в завтрашний день, даже в послезавтрашний. Жизнь есть жизнь. Нужно просто жить.
   Цыганская философия. Мара спросила себя, понимает ли это Джулиана.
   — Легче сказать, чем сделать.
   — Сделать тоже нетрудно. Для начала надо забыть. А потом занять себя чем-нибудь другим. Моими проблемами, например. Думаешь, только тебе одной приходится страдать?
   — Я думаю, что ты очень похожа на своего брата.
   — Ты только теперь это заметила? Но я говорила не о нем, а о Луке.
   — О Луке?
   — Мара, ты меня не слушаешь. Знаешь, что сделал этот мерзавец с серьгой в ухе? Добился, чтобы его назначили моим официальным телохранителем! Какая наглость! Как будто мне нужен телохранитель!
   — Кто его назначил? Родерик?
   — Кто же еще? А отец не желает это решение отменить!
   Джулиана стремительным шагом обогнула комнату, отчего ее юбки раздулись колоколом. Глядя на нее, Мара осторожно заметила:
   — Я понимаю, зачем Лука это сделал. Он явно без ума от тебя.
   — О да, настолько, что публично отказался от претензий на мою руку!
   — Его вынудили это сделать.
   Лицо Джулианы искривила презрительная гримаса.
   — Он мог бы бросить вызов гвардии и моему брату. Да и моему отцу тоже.
   — Он изменил бы самому себе, своим принципам.
   — Он же ушел! Никто не просил его приползать обратно на коленях!
   — Он принес Родерику важную новость, пришел ему на помощь. Я другого не могу понять: зачем вообще понадобилось его прогонять? За что твой отец так его оскорбил? Это не в духе короля Рольфа — руководствоваться предрассудками. Может быть, это было испытание огнем?
   — Разумеется! И Лука его прошел, к полному удовлетворению моего отца. Но как насчет меня?
   Встревоженная Мара молчала, пока Джулиана расхаживала по комнате. Но вот принцесса остановилась и обратилась к ней с вопросительным видом.
   — А как же Лука? — спросила Мара. — Назначить его твоим телохранителем — значит поощрять его. Во всяком случае, мне так кажется, хотя… может быть, как в случае с кронпринцем Эрвином, вас нарочно сводят вместе, чтобы вы возненавидели друг друга. Но если результат будет противоположным, к чему это приведет? Ты принцесса, он цыган.
   — Законы Рутении не запрещают браков между королевскими особами и простолюдинами. Такое уже бывало.
   — Возможно, но любое государство нуждается в политических союзах, чтобы себя защитить. А чтобы скрепить такой союз, требуется брак.
   — Такие союзы ничего не значат. Они не стоят бумаги, на которой составляются, их рвут с такой же легкостью. Мир меняется. Подобная дипломатия безнадежно устарела.
   — Значит, ты готова стать цыганкой и кочевать по Европе в кибитке?
   — Я могла бы, но и Лука, если бы захотел, мог бы навсегда остаться с моим братом, занять важное положение в правительстве моей страны.
   — Мне кажется, он именно этого и хочет. А ты? Чего хочешь ты?
   Джулиана тряхнула головой, досада на ее лице сменилась сомнением. Она беспомощно всплеснула руками.
   — Я попыталась бы этого добиться, если бы знала… Но я не знаю.
   Джулиана добилась своей цели: отвлекла Мару от горьких раздумий. Когда она ушла, Мара осталась лежать, глядя на огонь. Ее мысли приняли другой ход. Мир меняется. Династические браки уходят в прошлое. Только одно не изменилось: принцы не женятся на своих любовницах, на женщинах, обманом проложивших себе путь в королевскую постель. Гордость не позволит им сделать такой выбор, даже если здравый смысл будет молчать. Но если Родерик все-таки будет настаивать на браке с ней, считая себя связанным клятвой, данной в минуту раскаяния, из чувства вины, она надеялась, что ей хватит сил отказать ему.

20.

   — Я хотела бы как можно скорее уехать домой.
   Мара произнесла эти слова в надежде, что они станут решительным волеизъявлением. Вопреки ее желанию, они прозвучали виновато, как будто она оправдывалась.
   — Почему, дорогая?
   Андре, сидевший в кресле у камина, оторвался от газеты и взглянул на нее поверх очков. Она сидела в таком же кресле напротив него. В последние дни все проводили чуть ли не половину времени за чтением новостей, пытаясь разобраться в том, что происходит с новой республикой и ее лидерами.
   — Это мне не в последнюю минуту в голову пришло. Я давно уже хотела уехать, много недель назад.
   — Но я так мало здесь пробыл — дней семь-восемь? — и даже не успел как следует возобновить знакомство с городом. Театры открываются, рестораны тоже. Прошло двадцать лет с тех пор, как я в последний раз побывал в Париже. Мне бы хотелось здесь задержаться.
   После первой бурной ссоры ее отец сумел договориться с Родериком. Казалось, на каком-то непостижимом для нее чисто мужском языке эти двое нашли взаимопонимание. Через день-два Андре привык к странным обитателям этого дома и влился в их компанию с удивительной легкостью, начал делиться воспоминаниями с гвардейцами и даже присоединяться к ним во время вылазок в рестораны. В доме снова стали появляться гости, и он держался с ними весьма любезно. С Анжелиной он обращался как галантный кавалер и в то же время как друг детства. Они много времени проводили вместе, предаваясь воспоминаниям, иногда он сопровождал ее в поездках в город. Рольф принял его присутствие с полным самообладанием: без дружеских восторгов, но и без проявлений ревности.
   Мара заставила себя улыбнуться.
   — В Луизиане сейчас весна, мое любимое время года. Фруктовые деревья цветут, и жимолость, и плетистые розы. Время сева — вы же не хотите его пропустить?
   — Мой управляющий — человек надежный. Я оставил ему все нужные указания перед отъездом, так как не знал, когда вернусь. В любом случае, я не уверен, что ты готова к поездке.
   — Я скоро поправлюсь, может быть, через неделю.
   Он положил газету, снял очки, сложил их и повесил на часовой цепочке, свисающей из жилетного кармана.
   — Мара, дорогая моя, ты уверена, что твердо знаешь, чего хочешь? Я думал… то есть я полагал, что ты и Родерик…
   — Нет.
   — Что значит «нет»?
   — Принц не просил моей руки, да я бы и сама ему отказала. Я этого не хочу.
   — Ты этого не хочешь. — Строго глядя на нее, все больше хмуря брови, он повторил: — Ты этого не хочешь. Ты не хотела выйти за Денниса Малхолланда, когда он скомпрометировал тебя в летнем домике. Теперь Родерик сделал нечто гораздо худшее, но за него ты тоже не хочешь выходить. Осмелюсь ли спросить, какими именно качествами должен обладать мужчина, чтобы ты за него вышла?
   — Я не знаю, папа, — сказала она, откидываясь на подголовник кресла и закрывая глаза. — Скажу лишь, что мне не нужен мужчина, который женится на мне только из чувства долга.
   — Такая щепетильность делает тебе честь, но мудро ли ты поступаешь?
   — Это не имеет значения.
   — Для меня имеет. Я твой отец, и мой долг — позаботиться о том, чтобы ты не загубила свою жизнь из-за этого злосчастного романа.
   Мара выпрямилась в кресле и посмотрела на него.
   — Один раз вы уже навязали мне помолвку, исходя именно из этих опасений. Я не позволю вам проделать это еще раз. Прошу вас, папа, не вмешивайтесь. Просто отвезите меня домой поскорее.
   Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он ответил, стараясь не встречаться с ней взглядом.
   — Ты куда больше похожа на свою мать, чем я предполагал. Я женился на ней, потому что… Впрочем, разве это можно объяснить? Я был одинок. Она была красива и ничем не напоминала Анжелину. А главное, она любила меня. Очень скоро она узнала, что моя привязанность к ней неглубока. Она знала, что я никогда не обесчещу наших брачных клятв, что как моя жена она всегда будет украшать мой дом и делить со мной постель, что нам всегда будет хорошо вместе. Ей этого было мало. Полагаю, тебе этого тоже недостаточно. Когда ты окрепнешь, через неделю или две, я сделаю приготовления к нашему отъезду.
   — Спасибо, папа.
   Победа далась ей легче, чем она ожидала. Ей бы радоваться, но вместо этого она ощущала онемение, пустоту. Перед глазами плыл серый туман.
   Вмешательство отца, продиктованное самыми добрыми намерениями, было не единственным из посланных ей испытаний. Гвардия, по неизвестным ей причинам, начала обращаться с ней так, словно было уже решено, что она останется с ними навсегда. Гвардейцы находили сотни поводов, чтобы спросить ее мнение, и выслушивали ответы с таким видом, будто это мнение было для них обязательным к исполнению. Мара не понимала, что толкает их на такое поведение, разве что постоянное присутствие Родерика, обращавшегося с ней так, словно она была его собственностью. Это смущало и тревожило ее, но в то же время дарило такое чудесное ощущение принадлежности ему, что у нее не хватало духу положить этому конец. Ну ничего, скоро все кончится так или иначе, утешала себя Мара.
   Она окрепла настолько, что начала покидать постель не только для того, чтобы посидеть в кресле у себя в комнате, но уже стала выходить к столу и присоединяться к обществу в гостиной. Капот она сменила на обычную одежду. Ей казалось, что она не сможет надеть корсет, но оказалось, что это укрепленное китовым усом одеяние, если, конечно, не слишком туго затягивать шнуровку, хорошо поддерживает ее заживающие ребра. Это открытие дало ей надежду, что она сможет уехать раньше, чем ожидала.
   В Луизиане уже наступила весна, а вот в Париже зима задержалась. Почки на деревьях набухли, на подоконниках уже ярко цвели весенние примулы, но дни все еще стояли серые, часто шел мелкий холодный дождь. В один из таких дней Труди подошла к Маре в гостиной.
   Мара пыталась заняться вышиванием. Она прилегла на кушетке под одним из высоких окон, выходящих на парадный двор, чтобы различить в жидком зимнем свете сложный рисунок на полотне. Когда Труди подтянула к себе стул и села рядом с ней, Мара воткнула иголку в натянутый на пяльцах лен и с облегчением отложила работу в сторону.
   — Я давно уже хотела кое-что тебе сказать, — торжественно начала Труди.
   — Я вижу, предстоит серьезный разговор, — шутливо заметила Мара. — В чем дело?
   — Я раньше думала… я думала, что люблю Родерика. Теперь я понимаю, что любила его только потому, что он мой принц, военачальник, красивый мужчина.
   Смех угас в глазах Мары.
   — И что же теперь?
   — Теперь я знаю, что требуется нечто большее. Я буду его уважать, буду следовать за ним, возможно, даже любить его немного. Больше ничего.
   — Для него… это будет потеря.
   Больше Мара ничего не могла придумать в ответ на это простодушное признание.
   — Я так не думаю. Тебя я тоже люблю. Я буду рада.
   — Труди, ты не должна думать…
   — Я не думаю, я знаю. Он любит тебя. Я хотела, чтоб ты знала: ты ничего у меня не отнимаешь. Моя любовь всегда будет со мной.
   — Этторе? — улыбнулась Мара.
   Легкая краска смущения залила щеки амазонки.
   — Граф, — подтвердила она. — Он смешной, правда? Он меня смешит. Мне это нравится. К тому же он понимает женщин. Это мне тоже нравится.
   Мара попыталась представить себе маленького итальянца с этой высокой белокурой женщиной в минуту страсти, но у нее ничего не вышло. Может быть, Труди говорила не о том, что у Этторе богатый опыт общения с женщинами в постели, а о том, что он понимает их нужды. Что именно имела в виду Труди, ей не дано было знать, да это и не имело значения. Она пожала руку Труди.
   — Желаю тебе счастья.
   Труди улыбнулась и ответила на пожатие.
   — И я тебе.
   Несколько дней спустя Анжелина устроила музыкальный вечер. Выступать с музыкальными номерами было приглашено трио цыган. Мара уже знала, что значительная часть европейской музыки берет начало в древних цыганских мелодиях и ритмах. Вечер должен был получиться превосходный.
   Пришли многие знаменитости, с которыми Мара уже успела познакомиться в Париже: Аврора Дюдеван, известная как Жорж Санд, отец и сын Дюма, Оноре де Бальзак, Виктор и Адель Гюго. Ламартин и другие депутаты блистали отсутствием. Они были слишком заняты важными делами, у них не было времени на легкомысленные развлечения.
   Музыка была великолепна. Музыканты извлекали из простых струнных инструментов волнующие и сложные мелодии, нежные и чистые, берущие за душу. Видавшие виды знатоки аплодировали со слезами на глазах и вызывали музыкантов на «бис».
   Мара надела на этот вечер платье палевого атласа. Она чувствовала себя гораздо лучше и даже уговорила Лилу зашнуровать корсет потуже по такому случаю. И все же, когда музыка смолкла, она не встала с кушетки, на которой устроилась перед концертом. Михал принес ей вино и закуски и остался, чтобы составить ей компанию, заменяя Родерика, вынужденного исполнять обязанности хозяина дома. Через некоторое время его сменили близнецы. Когда они покинули ее, пустившись в погоню за актрисой из театра Французской комедии, на смену им пришел Лука.
   Цыган свободно рассуждал о музыке, которую они только что прослушали, и о великих композиторах, испытавших на себе влияние его народа, но настроение у него было мрачное. Он не отрывал взгляда от Джулианы, которая расхаживала по всей просторной гостиной. Она же не взглянула на него ни разу за весь вечер, что само по себе о многом говорило, как показалось Маре, однако Лука, по-видимому, смотрел на дело иначе.
   После разговора о музыке он надолго умолк, глядя, как Джулиана оживленно кокетничает с каким-то французским аристократом. Его пальцы до боли стиснули резную спинку кушетки, костяшки побелели. Он тихо пробормотал на языке цыган что-то явно не лестное.
   — Чего хочет от меня принцесса Джулиана? Я отдал ей свою любовь, свое сердце, все, что у меня есть. Я стерпел оскорбление, чтобы заслужить прощение ее отца. Я покинул шатры моего народа ради нее. Что еще я должен сделать?
   Мара, наблюдая за своевольно вздернутым подбородком Джулианы, вдруг сказала:
   — Ты отдал так много, возможно, слишком много. А что ты просил у нее взамен?
   — Только ее любви.
   — Но разве ты не хочешь узнать ее получше? Узнать, о чем она думает, о чем мечтает, что заставляет ее смеяться и плакать?
   — Больше всего на свете, но как же я могу обо всем этом узнать, если она и близко меня к себе не подпускает?
   В самом деле, это была трудная задача. Наконец Мара спросила:
   — Что бы ты сделал, если бы она была цыганкой и обращалась с тобой подобным образом?
   Белые зубы на его смуглом лице ослепительно блеснули в улыбке.
   — Это было бы просто.
   — Так что же тебе мешает? Она хоть и принцесса, но все-таки женщина.
   Лука покосился на Мару с сомнением, но потом, когда он вновь перевел взгляд на Джулиану и стал следить, как огни хрустальных люстр играют на ее белых плечах и в золотистых волосах, в его глазах появилось задумчивое выражение.
   — Да, — медленно протянул он, — да. А если она и после этого не перестанет меня презирать, хуже уже не будет.
   Последнее утверждение показалось Маре спорным. Она не без опаски задала следующий вопрос:
   — Лука, что ты собираешься делать?
   Он не ответил.
   — Ах, Мара, что бы мы делали без вас? Вы должны поскорее выздороветь, чтобы сочетаться браком с Родериком.