Блок Лоуренс. Билет на погост

   — Трудно, — согласился Вольмут. — Но такое поведение согласуется с тем, что вам известно об этом человеке? Вещественным доказательствам, судя по всему, оно не противоречит.
   Я вспомнил, как Мотли говорил Элейн о том, что мертвые девочки ничуть не хуже живых, пока не остынут.
   — Вполне согласуется, — сказал я.
   — Значит, мы имеем дело с монстром.
   — Конечно, — сказал Том Гавличек. — Не святой же Франциск Ассизский прикончил этих малышей.

Глава 6

   — Итак, Джеймс Лео Мотли, — сказал Гавличек. — Расскажи-ка мне о нем.
   — Ты же знаешь о его пристрастиях. Что еще тебя интересует?
   — Сколько ему лет?
   — Сорок или сорок один. Когда я арестовал его, ему было двадцать восемь.
   — Есть фотография?
   Я отрицательно покачал головой.
   — Вероятно, я мог бы ее разыскать, но ведь это было двенадцать лет назад! — Я описал Гавличеку Мотли таким, каким его запомнил — примерный вес, сложение, черты лица, стрижку. — Но не могу поручиться, что он по-прежнему выглядит так же. Лицо вряд ли сильно изменилось, особенно если учесть его приметные черты, однако в тюрьме он мог потерять или, напротив, набрать вес, да к тому же наверняка сменил прическу. Может, вообще облысел. Немало времени прошло.
   — В некоторых тюрьмах делают фотографии заключенных перед их освобождением.
   — Не знаю, относится ли к ним «Денмор». Обязательно выясню.
   — Где, говоришь, он содержался? В «Денморе»?
   — Оттуда он вышел на свободу; начал он сидеть в «Аттике», но через пару лет его перевели.
   — По-моему, это в «Аттике» бунтовали, верно? Хотя нет, это было еще до него. Годы летят все быстрее и быстрее, ты не находишь?
   Мы обедали в итальянском ресторанчике, который Том порекомендовал мне прошлым вечером. Пища в нем была неплохая, однако обстановка напоминала декорации из фильма «Крестный отец». От предложенных официанткой вина и коктейлей Том отказался.
   — Я не очень большой любитель выпивки, — признался он. — А ты давай, вперед.
   Я ответил, что для меня еще слишком рано. Том извинился, что ему пришлось оставить меня, после того как мы вышли от доктора Вольмута.
   — Похоже, теперь у тебя забот прибавится, — сказал он; я ответил, что у меня есть еще время почитать газеты и немного побродить по городу.
   — Вот что я скажу тебе, — сказал Том. — Мы попали в Галерею Славы профессионального футбола в Кантоне сразу же, в семьдесят седьмом. Если ты хоть немного болельщик, такое просто нельзя пропустить.
   Разговор переключился на футбол, и появление кофе и сдобных ватрушек не помешало плавному течению беседы. Массилон, объяснил мне Том, чем-то напоминал Канзас времен Гражданской войны — здесь все поделились на непримиримых поклонников «Браунов» и «Бенгалов». В этом году обе команды были в отличной форме, и если «Козары» сохранят хорошую форму, они наверняка смогут сделать «плейофф», и это вызовет в городе настоящие волнения. В суперкубке им еще не доводилось встречаться — команды выступали в разных подгруппах, но на этот раз у них был реальный шанс выбраться наверх, и что тогда?
   — Мы у себя обсуждали сабвэй-серии этого года, — сказал я. — «Метсов» и «Янки», но «Метсы» вышли еще в повторной встрече; «Янки» превосходили их по всем статьям.
   — Хотел бы я выкроить время, чтобы посмотреть бейсбол, — сказал он, — но просто не могу. Футбол и так отнимает у меня половину воскресенья, да еще по понедельникам удается иногда посмотреть ночные игры.
   Кофе закончился, и мы вернулись к главной теме.
   — Я вот почему заговорил о фото, — объяснил Том. — Ты не представил мне достаточно оснований для возобновления дела. Посмотрим еще, что мы получим из Кливленда. Если они смогут подтвердить, что сперма принадлежит кому-то иному, тогда все в порядке. Кроме этого, у нас есть только письма без обратного адреса, отправленные и полученные в Нью-Йорке, а это вряд ли подействует на моего начальника в Массилоне.
   — Понимаю.
   — Предположим, ты прав и все это — дело рук твоего парня. Убийство произошло уже больше недели назад. Он наверняка прибыл в город заблаговременно, за несколько дней — возможно, за неделю. Теоретически можно предположить, что преступление совершено в первый же день, но гораздо более вероятно, что некоторое время он изучал обстановку.
   — Да, я тоже так думаю. Он тщательно планирует свои преступления, к тому же у него было двенадцать лет на подготовку.
   — Город он покинул с напечатанной в четверг в вечерней газете статьей, так что оставался здесь как минимум до тех пор, пока в четверг после обеда эти газеты не появились в продаже. В нижнем городе есть киоск, куда они поступают уже в четыре часа, однако во всех других местах вечерние газеты начинают продаваться не раньше пяти-шести; значит, он еще долго был здесь — возможно, всю ночь. Какая дата на штемпеле?
   — Суббота.
   — Значит, он сделал вырезку из вышедшей в четверг вечером в Массилоне газеты и отправил письмо с ней из Нью-Йорка в субботу. А когда его доставили, в понедельник?
   — Во вторник.
   — Ну что же, неплохо. Иногда они идут неделю, не так ли? Я почему про штемпель спросил: если он отправил письма в пятницу, это почти наверняка означает, что в Нью-Йорк он летел самолетом. Хотя и не со стопроцентной вероятностью: возможно, он гнал машину десять часов кряду. Ты случайно не знаешь, есть ли у него машина?
   — Не знаю даже, где он живет, — покачал головой я, — и что успел натворить с тех пор, как его освободили.
   — Думаю, нам стоит поискать его имя в списках пассажиров. Как считаешь, он летел под своим именем?
   — Вряд ли; скорее он купил билет за наличные и назвался вымышленным именем.
   — Или заплатил украденной кредитной карточкой, и тогда нам тоже не удастся его отыскать. Вероятно, здесь он останавливался в каком-нибудь мотеле или отеле, но и там мы не найдем регистрационной книги, где был бы записан Джеймс Лео Мотли. Если бы у нас была фотография, кто-нибудь смог бы, возможно, его опознать.
   — Посмотрю, что мне удастся сделать.
   — Если он полетел самолетом, здесь для передвижения ему требовался автомобиль. Правда, из Кливленда он мог добраться на автобусе, но уже в самом Массилоне без автомобиля не обойтись; а чтобы арендовать его, нужно предъявить кредитную карточку и права.
   — У него могли быть украденные.
   — Верно; столько проверок, и нет никакой уверенности в том, что хоть одна принесет результат. Работы уйма!.. Если из института придет положительный ответ, тогда мы еще сможем сделать что-нибудь — в противном случае сразу предупреждаю, что наша помощь будет минимальной.
   — Я это понимаю.
   — Когда речь идет о деле, казавшемся совершенно ясным, да еще при вечной нехватке времени и сотрудников, не очень-то хочется спешить с его повторным открытием.
   После этого Том точно объяснил мне, как пройти в Галерею Славы в Кантоне. Я выслушал его, но без особого внимания. Готов согласиться, что это незабываемое зрелище, но сейчас меня как-то не тянуло пялиться через стекло на старый свитер Бронко Нагурского и кожаный шлем Сида Лукмана. Кроме того, мне нужно было срочно возвратить «форд-темпо» в Кливленд, иначе клерки «Герца» могли засчитать мне еще один день.
   Когда я рассчитался за машину, у меня еще оставалось в запасе немного времени. Рейс оказался переполненным, и перед посадкой у нас поинтересовались, кто из пассажиров согласился бы добровольно уступить свое место и полететь следующим рейсом, получив за это право на один бесплатный полет над континентальной частью Соединенных Штатов. Я хотел как можно скорее попасть домой; не все остальные пассажиры разделяли мое желание, так как добровольца долго искать не пришлось.
   Пристегнув ремень, я раскрыл Марка Аврелия, но почти сразу же провалился в сон, зажав раскрытую книгу в руках, и проснулся уже в Ла Гардии.
   Сидевшая на соседнем кресле женщина в толстых роговых очках указала на книгу и поинтересовалась, не пособие ли это по трансцендентальной медитации.
   — Что-то в этом роде, — ответил я.
   — Значит, оно и в самом деле помогает, — с завистью произнесла ока. — Вы явно путешествовали в пространстве.

* * *

   До Манхэттена я добрался на автобусе и метро; час «пик» был в самом разгаре, так что это было быстрее такси, да еще и долларов на двадцать дешевле. Добравшись до отеля, я первым делом просмотрел почту и записки, но ничего интересного среди них не оказалось. Затем я поднялся наверх и принял душ, после чего позвонил Элейн и сообщил ей то, что мне удалось узнать. Немного поболтав с ней, я спустился вниз, слегка перекусил и направился в Собор Святого Павла на собрание.
   Сегодняшним рассказчиком был постоянный член нашей группы, воздерживавшийся от алкоголя уже многие годы; вместо подробного рассказа о своем тяжелом прошлом он посвятил нас в то, как сложилась его жизнь потом. У него были конфликты на работе, а у одного из детей — серьезные неприятности из-за приема наркотиков и алкоголя. Он зациклился на этой теме, и в результате это стало неофициальной темой собрания. Я вспомнил о мудрых словах Марка Аврелия: все происходит так, как должно произойти; во время дискуссии я уже подумывал о том, чтобы рассказать присутствующим о столь поразившей меня фразе, а в связи с ней — о том, что произошло в живописном, словно игрушечном, предместье Массилона, штат Огайо. Однако собрание наше закончилось до того, как я решился поднять руку.
   Утром я позвонил в свое агентство и сказал, что сегодня выйти на работу не смогу. В предыдущий день я сказал то же самое, и мой собеседник попросил подождать минутку, а вскоре вновь взял трубку.
   — Для вас сегодня есть кое-какая работа и вчера тоже была, — сказал он. — Могу я надеяться, что вы появитесь завтра?
   — Не уверен. Вероятно, нет.
   — Вероятно, нет, — повторил он. — А что, собственно, случилось? Собственное расследование ведете?
   — Нет, это связано с личными проблемами.
   — Значит, с личными. А как насчет понедельника? — Я заколебался с ответом, но он опередил меня. — Вы знаете, что есть немало желающих попасть на такую работу?
   — Да, я знаю.
   — Вы не являетесь нашим постоянным сотрудником и в штате не состоите, но тем не менее мне нужны люди, в отношении которых я могу быть уверен, что они появятся здесь, когда в них возникнет необходимость.
   — Прекрасно понимаю это, — ответил я. — Думаю, что спустя короткий промежуток времени вы сможете быть вновь абсолютно уверены во мне.
   — Короткий промежуток времени... И сколько же он продлится?
   — Не знаю. Все зависит от того, как пойдут дела.
   Последовала долгая пауза, а за ней — неожиданный взрыв смеха.
   — Вы запили вновь, да? — сказал он. — О Господи, с этого и надо было начать! Когда выйдете из запоя, позвоните мне, и я посмотрю, смогу ли еще что-нибудь сделать для вас.
   Меня мгновенно переполнил неудержимый гнев. С трудом сдерживаясь, я дождался, пока в трубке не послышались короткие гудки, а затем хлопнул телефонной трубкой по аппарату. Кровь во мне вскипела от несправедливого обвинения, и в уме всплыли десятки фраз, которые следовало бы сказать ему, — но прежде всего неплохо было бы заявиться в агентство и повышвыривать в окно все столы и стулья, а уж потом сказать им, что я думаю об их вшивом агентстве, а потом...
   Но вместо этого я позвонил на работу Джимми Фаберу. Тот выслушал меня, а потом рассмеялся.
   — Не был бы алкоголиком в свое время, — резонно заметил он, — не вляпался бы сейчас в дерьмо.
   — Он не имеет права думать, что я пьяница!..
   — Какое тебе дело до того, что именно он думает?
   — Ты хочешь сказать, что у меня нет оснований злиться?
   — Я говорю, что ты не можешь позволить себе это. Ты что, собрался напиться с горя?
   — И в мыслях не было!
   — После разговора с этим сукиным сыном ты теперь ближе к запою, чем раньше. Ты ведь именно этим собирался заняться? Прежде чем позвонил мне?
   — Возможно, — немного поразмыслив над его словами, признался я.
   — Однако ты все-таки взялся за телефон и теперь понемногу остываешь.
   Мы поболтали с ним несколько минут, и когда я повесил трубку, гнев мой уже начал остывать. Да и на кого мне злиться? На парня, пообещавшего вновь взять меня на работу, после того как кончится запой? Нет, конечно.
   Мотли — вот кто всему виной. Мотли!..
   А может быть, и я сам. Из-за своего бессилия.
   Ну и черт с ним! Я вновь придвинул телефон и сделал несколько звонков, а затем отправился в Северный Центральный участок, чтобы поговорить с Джо Деркином.

* * *

   Я никогда не сталкивался с ним по службе, хотя нам и пришлось работать в одно время. Я узнал его лишь за последние три-четыре года, и он стал мне самым хорошим помощником, который работал в полицейском департаменте Нью-Йорка. Мы старались содействовать друг другу все эти годы — он пару раз направлял ко мне клиентов, а я от случая к случаю делился с ним полезной информацией, которую удавалось добыть.
   Когда я впервые встретился с ним, он считал месяцы, которые ему оставалось доработать до двадцатилетнего срока службы. Он всегда говорил, что не может дождаться момента, когда наконец оставит эту чертову работу и уедет из проклятого Богом Нью-Йорка. Он продолжал и сейчас говорить то же самое, но теперь твердо решил отслужить двадцать пять лет.
   Годы округлили его брюшко и проредили шевелюру темных волос, которые он всегда наискось приглаживал гребешком; лицо было круглым и румяным. Он постоянно бросал курить, но теперь в его руке снова дымилась сигарета, а пепельница на столе была забита окурками. В середине моего рассказа он затушил сигарету, но не успел я закончить, как он достал новую.
   Выслушав то, что я ему рассказал, он отъехал на кресле назад и задумчиво выпустил в потолок три дымных кольца. Сквозняков не было, и кольца поднялись до самого потолка, не потеряв своей формы.
   — Ну и дельце!.. — сказал он.
   — Не правда ли?
   — Этот парень из Огайо, судя по твоему рассказу, славный малый. Как ты говоришь его зовут, Гавличек? По-моему, за «Кельтов» играл кто-то с такой фамилией?
   — Ага.
   — И его также звали Том, если не ошибаюсь.
   — Нет, по-моему, тот был Джоном.
   — Ну что же, может, ты и прав. А тот парень ему не родственник?
   — Не знаю, не спрашивал.
   — Да, конечно, у тебя сейчас другим голова забита. Что же ты теперь собираешься делать?
   — Хочу отправить этого сукиного сына в давно заслуженное им место.
   — Да, за такое ему вполне светит подохнуть за решеткой. Как ты считаешь, эти ребята в Массилоне могут возбудить против него какое-нибудь дело?
   — Понятия не имею. Том, конечно, допустил огромную ошибку, посчитав это делом рук мужа Конни и закрыв дело.
   — Можно подумать, у нас поступили бы иначе.
   — Кто знает... Во-первых, у нас его голос был бы сразу записан на пленку, а значит, его можно было бы идентифицировать. Да и судебная экспертиза у нас была бы проведена куда более тщательно.
   — Все равно никто бы не догадался, что ее изнасиловали извращенным способом.
   Я пожал плечами.
   — Да как бы там ни было, здесь сразу бы установили, чья кровь на ее муже — только его собственная или же всех жертв.
   — Да, это верно. За исключением того, что и мы зачастую можем многое упустить. Ты слишком давно не работаешь в полиции, Мэтт, и многое позабыл.
   — Возможно.
   Джо наклонился вперед и затушил сигарету.
   — Сколько раз уже я бросал курить, — сказал он, — но потом начинаю дымить еще больше, это не может не сказаться на здоровье. А как ты считаешь: если удастся установить, что сперма принадлежит не мужу Конни, они откроют дело?
   — Не знаю.
   — По-моему, у них и в мыслях этого нет. Ты не сможешь доказать, что Мотли был в Огайо. Где он теперь, как ты считаешь?
   Я неопределенно пожал плечами.
   — Я специально интересовался в водительской ассоциации: нет у него ни машины, ни водительских прав.
   — И тебе сообщили такую информацию?
   — Возможно, там подумали, что я работаю в полиции, — объяснил я.
   Джо внимательно посмотрел на меня.
   — А ты, конечно, не выдавал себя за офицера, — заметил он.
   — Конечно. Я вообще никак не представился.
   — По закону ты не имеешь права действовать таким образом, чтобы люди принимали тебя за офицера.
   — Если есть намерение обмануть их, не так ли?
   — Обмануть или заставить их сделать что-то для тебя, чего они не стали бы иначе делать. Ну да ладно! Итак, нет ни машины, ни прав. Конечно, он может водить незарегистрированную машину без прав. А где он живет?
   — Понятия не имею.
   — Он освобожден не досрочно, так что никто теперь о нем ничего не знает. А где он проживал в последний раз?
   — В отеле в начале Бродвея, но это было больше двенадцати лет назад.
   — Да, вряд ли его номер ждал своего постояльца так долго.
   — Я звонил туда — так, на всякий случай.
   — Ну и что?
   — Во всяком случае, под его фамилией никто не значится.
   — Да, это — другое дело, — согласился Джо. — Фальшивое удостоверение; у него их может быть куча. За двенадцать лет за решеткой он перезнакомился с множеством мерзавцев. Когда, говоришь, его освободили, в середине июля? Теперь у него могут быть какие угодно документы — от «Америкэн Экспресс» до шведского паспорта.
   — Я думал об этом.
   — И ты абсолютно уверен, что сейчас он в Нью-Йорке...
   — Наверняка.
   — ... и замышляет убийство еще одной девчонки. Как ее зовут?
   — Элейн Марделл.
   — А затем он, без сомнения, прикончит и тебя — для ровного счета. — Джо вновь задумался. — Если мы получим официальный запрос из Массилона, тогда сможем заняться его поисками. Но это лишь в том случае, если они откроют дело, тогда мы сможем принять меры по защите возможной жертвы от насильника.
   — Думаю, Гавличек не против, — высказал предположение я. — Важно, чтобы он смог убедить своего шефа.
   — Конечно, он был не против, пока вы сидели в ресторане и болтали о футболе. Теперь вас разделяют пятьсот миль, а у него и своих-то дел невпроворот. Наобещать можно с три короба. Какой полицейский захочет вновь открыть закрытое им самим дело?
   — Я все понимаю.
   Джо вытащил из пачки сигарету, помял ее в пальцах, но затем засунул обратно.
   — А как насчет фотографии? Там, в «Денморе», додумались ее сделать?
   — Когда он прибыл к ним. Восемь лет назад.
   — Ты хотел сказать — двенадцать?
   — Нет, восемь. Сперва он сидел в «Аттике».
   — Да, вспомнил, ты говорил об этом.
   — Значит, единственной его фотографии уже восемь лет. Я интересовался, могу ли получить копию. Того парня, с которым я разговаривал об этом, терзали сомнения. Он не был уверен, можно ли предоставить ее неофициальному лицу.
   — Хорошо, хоть там тебя не приняли за офицера полиции.
   — Не приняли.
   — Я могу позвонить им, — сказал Джо, — но не думаю, что это принесет нам много пользы. Тамошние ребята всегда рады помочь, но у них и своих дел хватает. А в фотографии вообще нет никакой нужды до тех пор, пока в Огайо не откроют дело, а это случится не ранее, тем они получат новый судебно-медицинский отчет.
   — Возможно, и тогда не откроют.
   — Возможно. К тому времени у тебя будет фотография Мотли из «Денмора». Если только они решатся отправить ее тебе.
   — Я не могу ждать так долго.
   — Почему?
   — Потому что хочу начать его поиски.
   — Значит, фотография тебе нужна позарез.
   — Хотя бы карандашный набросок.
   Джо внимательно посмотрел на меня.
   — А это неплохая идея, — сказал он. — Ты имеешь в виду одного из наших художников?
   — Надеюсь, ты знаешь кого-нибудь, кто согласится на это?
   — За небольшую плату?
   — Конечно.
   — Да, это я могу устроить. Ты посидишь с художником, а он с твоих слов нарисует портрет того, кого ты не видел уже двенадцать лет.
   — Это лицо забыть невозможно.
   — Угу.
   — Да и в связи с его арестом в деле должно было быть фото.
   — У тебя нет копии?
   — Нет, но я могу посмотреть микрофильм в библиотеке. Он освежит память.
   — А потом ты посидишь с художником?
   — Хоть сейчас он наверняка выглядит иначе — столько лет прошло! — но приблизительное сходство, надеюсь, получится.
   — Хороший художник сможет его немного состарить, они умеют это делать.
   — Чего только они не умеют делать! Возможно, вам стоит встретиться втроем — тебе, художнику и этой...
   — Элейн.
   — Да, верно, Элейн.
   — Я не думал об этом, — сказал я, — но в принципе это хорошая идея.
   — Да, я просто переполнен хорошими идеями, это моя работа. В принципе у меня есть трое таких парней на примете, но я сначала должен договориться с ними. Как ты посмотришь, если это обойдется тебе в сотню баксов?
   — Нормально, можно и больше, если потребуется.
   — Сотни более чем достаточно. — Джо взялся за телефон. — Это отличный художник, — сказал он, набирая номер. — И что особенно важно: такая задача его наверняка заинтересует.

Глава 7

   Рэй Галиндес больше напоминал полицейского, чем художника, — среднего роста, коренастый, с густыми бровями, из-под которых выглядывали карие, как у коккер-спаниеля, глаза. Сначала я решил, что ему чуть меньше сорока, но грузность и осанистость делали его старше своих лет, и через несколько минут я мысленно сделал его моложе лет на десять — двенадцать.
   Как мы и договаривались, он встретился с нами у Элейн в тот вечер ровно в семь тридцать. Я пришел пораньше, чтобы успеть выпить чашечку кофе. Сам Галиндес от кофе отказался; тогда Элейн предложила пиво.
   — Возможно, потом, мэм, — вежливо ответил он. — Сейчас я не отказался бы от стакана воды.
   К нам он обращался «сэр» и «мэм»; пока я объяснял ему суть проблемы, он задумчиво водил карандашом по мольберту. Затем он попросил меня на словах описать Мотли.
   — Ну что же, это вполне возможно, — ответил он, выслушав меня. — Вы описали вполне запоминающуюся определенную личность, а это намного упрощает мою работу. Ничего нет хуже, когда свидетель говорит: «Вы знаете, это был самый обыкновенный человек, похожий на любого другого». Как правило, это означает одно из двух: либо подозреваемый действительно не имеет никаких характерных черт, либо свидетель в действительности не увидел то, на что смотрел. Такое часто встречается, когда они принадлежат к разным расам. Белый свидетель, видевший черного подозреваемого, запоминает только то, что тот черный. Люди видят цвет и не видят всего остального.
   Прежде чем заняться рисунком, Галиндес попросил нас еще раз, закрыв глаза, припомнить внешность Мотли.
   — Чем больше вы вспомните деталей, — сказал он, — тем подробнее получится рисунок.
   После этого он взял в руки мягкий карандаш, резинку и приступил к рисунку. Днем я сбегал в библиотеку на Сорок второй улице и нашел в старых газетах две фотографии Мотли: одна из них была сделана при его аресте, другая — во время суда. Не знаю, нужно ли было мне что-либо освежать в памяти, но они определенно помогли вновь воочию представить его себе.
   Я с удивлением и восхищением наблюдал за тем, как постепенно на бумаге проступали черты лица. Художник попросил нас показать ему, где поправить получившийся набросок, взял в руки резинку, что-то немного изменил, и постепенно рисунок стал как две капли воды походить на Мотли — такого, каким мы его запомнили. Когда все замечания были учтены, Галиндес произнес подобающую случаю речь.
   — Уже на этом рисунке, — сказал он, — человек выглядит несколько старше своих двадцати восьми лет — частично потому, что, как нам известно, ему сейчас примерно сорок или сорок один, и наш мозг непроизвольно подправляет собственную память. С возрастом черты лица изменяются только в одну сторону — они становятся более рельефными, выступающими. Нарисуйте карикатуру на человека, и через десять — двадцать лет она отнюдь не будет казаться преувеличением. Моя учительница любила повторять, что с возрастом мы становимся похожи на собственные карикатуры. Что касается нашего рисунка, то мы слегка увеличим нос, немного утопим глаза под бровями... — Рассказ сопровождался короткими, быстрыми движениями карандаша и резинки по бумаге, слегка затемнявшими рисунок в одних местах и чуть-чуть уточнявшими линии — в других; демонстрация была вполне убедительной.
   — Кроме того, давит груз возраста, — продолжил он, — изменяя черты лица здесь и там. — Еще одно легкое движение резинкой, незаметный штришок карандашом. — И еще — линия волос; в этом вопросе у нас полная неясность. Сохранил ли он свою шевелюру? Может, сейчас он лысый, как яйцо? Мы ничего не знаем об этом. Разумно предположить, что у него, как и у большинства мужчин в его возрасте, появились залысины. Это отнюдь не означает, что он сколько-нибудь заметно облысел — просто эта линия слегка изменилась и отступила назад... Примерно вот так.
   Затем он коснулся уголков глаз, слегка загнул книзу кончики губ, чуть резче обозначил скулы; подержал рисунок на вытянутой руке, потом еще несколько раз тронул его карандашом и резинкой.
   — Ну что? — спросил наконец он. — Можно в рамку — и на стену?
   Закончив работу, Галиндес не стал отказываться от предложенного Элейн «Хайнекена», а мы с ней выпили пополам бутылку «Перрьера». Гость немного рассказал о себе — сначала неохотно, но Элейн мастерски сумела разговорить его, сказывался профессиональный талант. Галиндес рассказал, что с детства умел неплохо рисовать и настолько свыкся с этим, что никогда и не думал зарабатывать этим деньги. Ему всегда хотелось стать полицейским: в департаменте служил его любимый дядюшка, так что он смог пройти вступительные экзамены сразу же по окончании двухлетних курсов в колледже Кингсборо.