Я ей все объяснил. Наверное, она запомнила, потому что тут же отбарабанила мне все слово в слово. Правда, она немного волновалась, оставляя меня в квартире одного.
— Со мной все будет хорошо, — уверил я Арлетту.
— Постарайся поспать.
— Если сумею. Мне еще надо кое-что доделать.
Она ушла. "Но должен я вернуться в срок, верещал мерзкий голосишко у правого виска, и до ночлега путь далек. Но должен я ползти чуть-чуть и до привала краток путь. Но должен долг вернуть я в срок, и до суда — один прыжок. И должен я…23
Я подошел к зеркалу и рявкнул своему отражению:
— Ты должно быть, старина, сходишь с ума? Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит? У тебя словесные галлюцинации — вот что с тобой происходит. Ты хоть отдаешь себе отчет, что из тебя ум выходит по капле? А коли так, то весь твой расчудесный план действий может пойти коту под хвост! А коль скоро ты никому не сказал, в чем состоит твой расчудесный план, никто не сможет проверить, такой ли уж он расчудесный! А что если это все не более чем послевкусие и последымие того косячка с травкой? А что если ты все еще валяешься на полу под кайфом и сейчас только шесть утра, и все еще спят, и никаких плакатов и никаких лодок не было и в помине? А может, и не будет. Так какого же черта ты, обалдуй хренов, сидишь в этом зеркале и пялишься на меня? Скажи хоть что-нибудь! О боже, а что мне сказать, если ты скажешь?
Я вернулся в спальню и, скрестив ноги, сел в позе лотоса на пол рядом с кроватью под тигровой шкурой. Я начал скандировать таблицу умножения, сначала на английском языке, потом на французском, на испанском, на португальском, на немецком, на голландском, на сербохорватском и так далее, переключаясь с одного языка на другой, тупо бубня числа и ожидая, когда что-то в окружающем меня мире улучшится или ухудшится.
Жутковато было, уж поверьте мне на слово. Мое сознание расширилось настолько, что во мне как бы одновременно возникло несколько разных людей: один декламировал абракадабру на всех известных мне языках, другой без устали каламбурил стихами, третий боялся сойти с ума, а четвертый на все плевать хотел, но где-то глубоко-глубоко, на самом дне души, теплилась какая-то искорка благоразумия, которая тихо говорила: ну и ну, и что только вытворяют эти умники! Ты только дай мне взять все под свой контроль, уверяла искорка, и все опять будет хорошо. Пускай все эти умники горят синим пламенем. Я же с тобой, приятель. Я о тебе позабочусь!
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
— Со мной все будет хорошо, — уверил я Арлетту.
— Постарайся поспать.
— Если сумею. Мне еще надо кое-что доделать.
Она ушла. "Но должен я вернуться в срок, верещал мерзкий голосишко у правого виска, и до ночлега путь далек. Но должен я ползти чуть-чуть и до привала краток путь. Но должен долг вернуть я в срок, и до суда — один прыжок. И должен я…23
Я подошел к зеркалу и рявкнул своему отражению:
— Ты должно быть, старина, сходишь с ума? Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит? У тебя словесные галлюцинации — вот что с тобой происходит. Ты хоть отдаешь себе отчет, что из тебя ум выходит по капле? А коли так, то весь твой расчудесный план действий может пойти коту под хвост! А коль скоро ты никому не сказал, в чем состоит твой расчудесный план, никто не сможет проверить, такой ли уж он расчудесный! А что если это все не более чем послевкусие и последымие того косячка с травкой? А что если ты все еще валяешься на полу под кайфом и сейчас только шесть утра, и все еще спят, и никаких плакатов и никаких лодок не было и в помине? А может, и не будет. Так какого же черта ты, обалдуй хренов, сидишь в этом зеркале и пялишься на меня? Скажи хоть что-нибудь! О боже, а что мне сказать, если ты скажешь?
Я вернулся в спальню и, скрестив ноги, сел в позе лотоса на пол рядом с кроватью под тигровой шкурой. Я начал скандировать таблицу умножения, сначала на английском языке, потом на французском, на испанском, на португальском, на немецком, на голландском, на сербохорватском и так далее, переключаясь с одного языка на другой, тупо бубня числа и ожидая, когда что-то в окружающем меня мире улучшится или ухудшится.
Жутковато было, уж поверьте мне на слово. Мое сознание расширилось настолько, что во мне как бы одновременно возникло несколько разных людей: один декламировал абракадабру на всех известных мне языках, другой без устали каламбурил стихами, третий боялся сойти с ума, а четвертый на все плевать хотел, но где-то глубоко-глубоко, на самом дне души, теплилась какая-то искорка благоразумия, которая тихо говорила: ну и ну, и что только вытворяют эти умники! Ты только дай мне взять все под свой контроль, уверяла искорка, и все опять будет хорошо. Пускай все эти умники горят синим пламенем. Я же с тобой, приятель. Я о тебе позабочусь!
Глава шестнадцатая
Мы вышли без четверти семь. Арлетта села за руль своей крошки-"рено", а я рядом с ней. Она предложила мне лечь на пол под задним сиденьем, но там было очень тесно, к тому же я побоялся, что если меня там заметят, возникнут ненужные подозрения. Странное дело: я отвык выходить на улицу в дневное время. Но особого волнения по этому поводу не испытывал — по крайней мере до тех пор, пока Арлетта не посоветовала мне не волноваться.
— Если ты от волнения вспотеешь, — заботливо предупредила она, — от ушей и носа отлепятся восковые накладки!
Ну и зачем она об этом сказала? Давно замечено: если изо всех сил стараешься не вспотеть —обязательно вспотеешь. Но я не устроил ей по этому поводу взбучку, я вообще ни слова не сказал. Пустопорожняя болтовня больше меня не вдохновляла. Перед тем, как выйти из дома, я добавил последние штрихи к своему маскарадному костюму, вложив ватные тампоны между губами и деснами. С помощью этого ухищрения мне хотелось изменить до неузнаваемости форму губ. Не знаю, сильно ли мои губы изменились, но ощущение во рту было непривычным.
Пока Арлетта уворачивалась от встречных машин, я пытался вспомнить, ничего ли мы не забыли. Героин был спрятан в подкладке одежды. Японский автоматический семизарядник лежал в правом кармане, запасная обойма в левом. Самодельное удостоверение Сюзанны Лафитт я пока что держал при себе, опасаясь, как бы Арлетта не потеряла его раньше времени. Оно было засунуто в задний карман брюк. У нее в сумочке лежали очки с простыми стеклами, я же водрузил на нос солнцезащитные очки, совершенно не опасаясь за возможную потерю тех, других. Микрофончик и приемник я спрятал в багажнике «рено».
Сет и Рэнди позвонили в шесть, и мы сверили часы. Я попросил ребят встретить меня около бюро находок у входа на «Экспо» ровно в двадцать один ноль-ноль. Они не сразу поняли, что это за время такое — ну понятно, оба же откосили от армии, откуда им знать? — и я перевел на нормальный человеческий язык: встречаемся в девять вечера. Они пообещали не опаздывать.
— Ну, зададим им жару, парни! — сказал я им на прощанье.
— Так держать, малыш! — отозвался Сет.
Вот вам, если угодно, краткая формула конфликта отцов и детей24.
— Эмиль со своими орлятами собираются прибыть на место к семи, — проинформировал я Арлетту. — Допустим, они появятся там самое позднее в четверть восьмого. К этому моменту мы должны быть готовы вступить в игру.
— У нас полно времени.
— Хорошо. Мы с ребятами договорились встретиться в девять на выставке. Так? У бюро находок?
— Так.
— Я просто себя проверяю. Надеюсь, ребятки придут.
— Я тоже надеюсь. Ивен, меня что-то беспокоит тот мужчина. По-моему, он пьяница.
— Не сомневаюсь.
— На него можно положиться?
— Понятия не имею!
— Но ты ж сам его выбрал…
— У него не все дома, но он сделает все, о чем я его попрошу, — сказал я, — Дефицит надежности у него возмещается избытком отваги.
— Он был в стельку пьян, когда я с ним встретилась.
— Отлично. Значит, ты нашла именно того, кто нам нужен.
— Трудную ты задал мне задачку. Я даже не знала, как его зовут.
— Я и сам не знаю. Как его зовут, кстати?
— Ой… Я не спросила. А надо было?
— Может, и не надо. Ладно, не бери в голову.
— Если бы я точно знала, что тебе от него нужно…
— Ты ему пообещала, что я заплачу?
— Да. Он сказал, что за такие деньжищи готов сбегать в преисподнюю и дернуть главного черта за хвост.
— Возможно, именно об этом я его и попрошу.
До конца поездки мы с ней провели генеральную репетицию. Арлетта точно и без запинки перечислила все свои действия. Все-таки она на такая дура, подумал я, совсем не дура. Просто меня бесила необходимость постоянно затыкать ей рот, только и всего.
Мы выехали за черту города, миновали пустыри на окраине и направились прямехонько к пункту Х. Она без труда нашла туда дорогу. Шоссе бежало метрах в двухстах от русла реки. Между рекой и шоссе местность была холмистая, поросшая густыми кустарниками и высокой травой. Из машины отлично была видна вершина холма, где залег Клод с винтовкой и биноклем.
Я оставил Арлетту в «рено» на кромке большой поляны и, навострив уши с восковыми накладками, отправился до холма пешком. Я остановился, когда до моего слуха донеслись обрывки разговора. Мне удалось различить голоса Клода и Жана Бертона. Ага, значит, они все-таки прибыли в пункт Х. Скоро братишки Бертоны отправятся на свой пост и установят под сенью куста пулемет...
Я посмотрел на часы: рановато мы приехали. Я вернулся к «рено» и попросил Арлетту вернуться к бензоколонке, которую мы проехали на пути сюда. Времени еще оставалось изрядно, и я рассудил, что теперь самая пора сделать отвлекающий маневр. Взяв пригоршню монеток, я отправился в телефонную будку рядом с бензоколонкой и потратил их все на анонимные звонки устрашающего содержания. Я позвонил в британское консульство и предупредил, что у них в подвале заложена бомба. Я обзвонил три полицейских участка и сообщил о совершении целого букета разных преступлений от вооруженного ограбления до убийства. Пожарную службу города я известил о серии возгораний в жилых зданиях. Потом я напугал администрацию нескольких кинотеатров в центре города, посоветовав им срочно очистить зрительный зал и вызвать кинологов с собаками. Короче говоря, я вел себя как оголтелый антисоциальный элемент. Теперь, после моей серии актов телефонного терроризма, если бы кто-то позвонил в полицию и заявил о готовящемся покушении на английскую королеву, никто бы на такой сигнал не обратил ни малейшего внимания. Городские власти просто списали бы этот звонок на очередную провокацию телефонного маньяка.
Истратив все монетки, я вернулся к машине. Арлетта отвезла меня к пункту Х, потом проехала чуть дальше и нашла естественное укрытие, где можно было поставить «рено». Косметичку она оставила в машине. Я подумал было забросить напичканный героином пиджак в багажник, но потом решил, что лучше все-таки его не снимать.
Выйдя из «рено», мы углубились в поле, а потом разделились. Арлетта направилась к пулеметному гнезду братишек Бертонов, а я — к засаде Клода. Стараясь не шуметь, я шагал очень медленно. В том, что братишки Бертоны услышат шаги Арлетты, большой беды не было. По моему плану, она должна была не подкрадываться к ним незаметно, а наоборот совершенно не таясь прибежать и сообщить важную весть. Мне же предстояло приблизиться к Клоду, соблюдая все меры предосторожности. Ведь я изменил свою внешность, и если бы Клод засек мое появление, он вполне бы мог пристрелить меня на месте.
Поэтому я без спешки взбирался по склону высокого холма. На полпути к вершине я остановился посмотреть на часы. Семь двадцать четыре. По расписанию ложный катамаран должен прибыть сюда через шестнадцать минут, следовательно, он вполне мог появиться в поле видимости чуть раньше. Или позже.
Обувь теперь стала мне лишней обузой. Как и пиджак. Я снял башмаки и пиджак и спрятал в траве, надеясь потом их найти. Запасную обойму я переложил в задний карман брюк, а «марли» зажал в правой руке.
Вперед и выше. Сейчас, подумал я, Арлетта уже обрабатывает братишек Бертонов. Она должна предупредить их о непредвиденном изменении плана. Королевский катамаран, оказывается, идет с опережением графика, королевская свита и сама монархиня удалились в трюм, а из-за слухов о планируемом покушении служба охраны предприняла беспрецедентные меры безопасности. Арлетта сошлется на Клода, у которого-де появились сведения о том, будто королеву чуть ли не пересадили вообще на другое судно. Напоследок она скажет, что Клод намерен действовать сообразно обстановке, поэтому три сигнальных выстрела из винтовки Клода могут прогреметь в любой момент.
Я надеялся, что моя задумка сработает. Времени на то, чтобы дезинформировать Эмиля, уже не осталось. Но оставалась надежда, что он пойдет на поводу у большинства. Как только ложный катамаран попадет под перекрестный огонь, он волей-неволей поверит, что это и есть его цель, и с честью отыграет отведенную ему роль.
Подойдя к засаде совсем близко, я обогнул стайку осин и увидел Клода.
Сидящий на корточках на самой вершине холма, с крупнокалиберной винтовкой на коленях, одной рукой сжимая ствол, а второй — приставленный к глазам бинокль, он казался высеченной из гранита скульптурой. Он не шевелился, и я тоже. Затаив дыхание, я смотрел на этого хладнокровного садиста и вдруг почувствовал, как к горлу подкатил комок и на глаза навернулись слезы. Когда Квебек обретет независимость, а Национальное Движение Квебека одержит победу на выборах, в центре Монреаля надо бы установить статую защитника свободы в такой вот позе: Клод, с биноклем и винтовкой, готовый отдать свою жизнь ради Quebec Libre…
Я стал медленно приближаться к нему, осторожно, шаг за шагом. Меня обуял стыд. Да кто я такой, чтобы вмешиваться в их борьбу? Что я, в самом деле, Господь Бог? Четверо сынов Квебека выполняют свою высокую миссию, а я хочу им помешать, причем в самый ответственный момент. Эмиль, который даже в минуты ярости, остается приятным милым собеседником. Жан и Жак, парочка хладнокровных убийц, но в то же время по-своему обаятельные ребятки. И Клод — но Клод, к счастью, единственный, к кому я не испытывал ни грана симпатии.
Хорошо, что он оказался на этом холме один. Иначе нет гарантии, что я смог бы осуществить задуманное...
Я сделал вдох и, приблизившись к Клоду насколько возможно, оторвал взгляд от его неподвижной фигуры и посмотрел на реку.
И сразу обнаружил изъян в своем блестящем плане.
Такого я просто не мог предвидеть. Я понял свою оплошность только сейчас, оказавшись там, где оказался. Это можно было бы предвидеть, если бы я накануне пришел сюда и встал там, где сейчас. Но я отмел мысль провести сегодня утром контрольную рекогносцировку местности как слишком рискованную и трудоемкую. И вот теперь, стоя в пункте Х, я понял, что мой сценарий придется переписывать по ходу действия.
Я-то планировал прятаться у Клода за спиной до самого момента появления катамарана-обманки. И дождавшись, когда судно подойдет поближе, я бы вырубил Клода. Я рассчитывал шарахнуть его по затылку рукояткой пистолета и произвести из его винтовки три сигнальных выстрела. Если бы мне не удалось оглушить его вовремя, я бы все равно выстрелил три раза, воспользовавшись своим пистолетом, и по крайней мере одна пуля попала бы в старину Клода. Это в лучшем случае.
В квартире Арлетты эта идея казалась мне очень удачной. Но я не предусмотрел того, что с того места, где я сейчас стоял, можно было увидеть только кусочек водной глади. Катамаран-обманка мог преспокойно проплыть мимо холма, а я бы его даже не заметил. А попытайся я подкрасться к Клоду поближе, он бы меня сразу учуял.
Только не волнуйся, приказал я себе, иначе отвалятся восковые накладки…
Я вновь почувствовал угрызения совести, подкрепленные болезненными уколами разума. Значит, так угодно судьбе, подумал я. Значит, так расположились звезды на небосводе. Возвращайся домой и займись созерцанием своего пупа…
Ну нет! Они же мечтают устроить кровавую баню во имя независимости Квебека, и у них есть на то полное право. Они мечтают совершить великий подвиг. Они мечтают о смерти мучеников. Так тому и быть.
Но как? Можно оглушить Клода пистолетом, и если успеть это сделать вовремя, как и было задумано, то мой великолепный план сработает. Если же я опоздаю — что вполне могло случиться, — тогда придется его пристрелить. А если я выстрелю до того, как катамаран окажется в зоне прямой видимости, тогда мой великолепный план рассыплется как карточный домик.
А уж если я не успею оглушить Клода до того, как он обернется и увидит меня, и если я не сумею в него выстрелить, а попытаюсь его нейтрализовать, не прибегая к помощи пистолета, то… могу себе представить, что тогда произойдет.
Он просто сделает из меня фарш.
Я приблизился к нему еще на шаг. Посмотрел на часы, сделал вдох и покрепче сжал «марли».
— Клод, ты дурак! — вкрадчиво произнес я.
Вздрогнув, он обернулся и выронил сначала бинокль, а потом и винтовку.
— А… что… Ах, это ты! Ты что здесь делаешь? А…
Я стал на него надвигаться с перекошенным от злости лицом и продолжал поливать его презрением.
— Дубина, кретин, свинья! Ты что, ослеп? Как ты мог заснуть в такой ответственный момент!
— Да о чем ты?
— О катамаране английской королевы, идиот! В то время, как настоящие патриоты затаились на огневых рубежах в ожидании сигнала к восстанию, ты ее проворонил! Почему ты не произвел сигнальные выстрелы?
Я стоял рядом с Клодом, который грозно навис над мной, но когда до него дошел смысл моих слов, у него отвалилась челюсть и чуть не стукнула меня по лбу.
— Не может быть, — пробормотал он. — Я же глаз не спускал с реки. Клянусь! Могилой моей тетушки кля…
— Да ты глаза протри, идиот! Вон, смотри!
— Не могу…
— Где твой бинокль? Ты только посмотри!
Он нагнулся поднять бинокль с земли, а я сжал ствол «марли», размахнулся и огрел его по темени так, как никогда в своей жизни никого не бил. Я вложил в этот удар всю свою силу, и если бы я промазал, меня бы мог спасти только прыжок в воду. Пистолет, с глухим стуком отскочив от его черепушки, выскользнул из моей ладони — и только тут я сполна ощутил всю мощь своего удара, отозвавшегося волной вибрации от ладони до плеча. Клод рухнул как тонущий «Титаник».
От неожиданности я застыл на месте, то есть просто оцепенел. Обретя вновь способность двигаться, я нащупал в траве пистолет и сунул его за пояс. Потом откатил в сторонку бездыханное тело Клода и занял его место на вершине холма, положив на колени винтовку и поднеся бинокль к глазам. Я осмотрел реку, гадая, не проплыл ли уже эта чертов катамаран.
Мои часы показывали 7:33. Я не мог поверить, что в последний раз смотрел на циферблат всего-то девять минут назад. Я даже поднес часы к уху — удостовериться, что они не встали. Нет, часы шли. Тикают часы. Тукают весы. Вешают тюки…
Мой мозг все еще играл со мной в бирюльки. Я сосредоточился и продолжал вести наблюдение за рекой. Пока Арлетта ездила по моему поручению на «Экспо», я смог предотвратить падение в пучину умственного расстройства и с тех пор в полной мере контролировал свое поведение. И теперь не мог позволить себе распуститься…
Я поминутно поглядывал на часы. Время, казалось, мчалось стремглав и тащилось черепахой. Каждая минута тянулась целую вечность, и в то же время каждая минута отсутствия катамарана приближала неминуемый провал моей затеи.
Надолго ли Сет и Рэнди смогут задержать водный кортеж королевы? Сейчас ее катамаран уже наверняка вошел в протоку. Если демонстрация протеста началась, как долго они сумеют продержаться до прибытия полиции? Я просил их продержаться хотя бы не меньше пятнадцати минут, а лучше полчаса, но я прекрасно понимал, что даже пятнадцать минут — это нереально много, и точно так же было понятно, что если катамаран придет чуть раньше времени, то пользы от пикетчиков не будет никакой…
То есть катамаран мог достичь пункта Х в восемь вечера или даже еще раньше. Мне ничего не оставалось как только надеяться на то, что Эмиль с братишками Бертонами будут терпеливо дожидаться выстрелов Клода. А что если они сами заметят судно? А что если кому-то из них вздумается прибежать сюда проведать Клода? И в любом случае что будет делать Арлетта? А как насчет великого подвига, оправдывающего массовую мученическое гибель?
Если катамаран компании «Линк-Райт» не появится на горизонте без десяти восемь, рассудил я, придется о нем забыть и действовать в автономном режиме. Катамаран мог уже давно проплыть мимо холма, или его могло что-то задержать, наконец он мог вместе с посудиной миссис Баттенберг стать жертвой демонстрантов, выражающих свою солидарность с народом Мордоноленда.
Если в ближайшие десять минут лже-катамаран так и не появится, я просто открою стрельбу по любому проплывающему мимо судну, что бы это ни было — речной трамвайчик, байдарка или океанский лайнер.
Начало смеркаться. Я снял темные очки и снова поднес к глазам бинокль. Моя левая рука покоилась на ложе винтовки.
Время мчалось стремглав и тащилось черепахой.
Катамаран «Линк-Райт» невозможно было спутать ни с чем. Он появилась в окулярах моего бинокля в 7:43, на семь минут раньше установленного мною часа "Ч". Длинная, широкая и плоская посудина, с канадским флагом на корме и с вымпелами-флажками всех канадских провинций вдоль обоих бортов. Никогда не думал, что можно плыть так медленно! Я опустил бинокль и, подняв винтовку, уткнул ребро приклада в правое плечо. Катамаран полз как во сне, но я дождался, когда он пройдет мимо меня и войдет в зону обстрела между моим холмом и кустом братишек Бертонов, оказавшись прямо напротив бухты Эмиля.
Потом я трижды нажал на спусковой крючок.
Уверен: я промазал. Почти одновременно с моим третьим выстрелом слева залопотал пулемет Бертонов, и я увидел, как пули вспороли сначала водную гладь перед катамараном, потом прошили обшивку левого борта и носовой части. Я продолжал стрелять, не прицеливаясь. Мне просто хотелось создать побольше шума, чтобы выманить Эмиля из его укрытия.
Ну где же он…
Эмиль запоздал с выходом. Скорее всего, он заметил эту тихоходную посудину и проигнорировал ее как не соответствующую приметам той, которую он поджидал. Наверное, он просто не успел запустить мотор, когда мы подняли стрельбу. Я подполз к самому краю холма, чтобы лучше видеть акваторию, но Эмиля нигде не было видно. Тогда я напряг слух, надеясь уловить стрекот его моторки. Но не услышал ничего кроме пулеметной стрельбы. Я перевел взгляд на катамаран — он не останавливаясь продолжал тащиться своим курсом.
Я разрядил в него остатки обоймы.
И увидел Эмиля: он сидел на корме крохотной лодочки, склонившись над мотором, несясь сломя голову навстречу своей гибели. Зрелище было душераздирающее. В какой-то момент мне показалось, что он собрался обогнуть катамаран справа, но он, видимо, и сам заметил, что сбился с самоубийственного маршрута, и кое-как выправил лодку. Я смотрел на моторку, слышал пулеметную очередь, и вдруг заметил, что Эмиль отвлекся от мотора, чтобы проверить запалы и таймеры своих адских машин. В самый последний момент, за секунду-другую до столкновения с катамараном, Эмиль выпрямился в полный рост и принял позу генерала Вашингтона, форсирующего реку Делавэр. Он повернулся к холму лицом, снял шляпу и подбросил ее в воздух.
И в этот миг его моторка врезалась в катамаран.
Раздался грохот, какой могла бы издать расколовшаяся надвое Земля. Оба судна, большое и маленькое, исчезли в головокружительном вихре огня и грома. Небо, еще минуту назад покрытое серо-угольной сумеречной пеленой, озарилось разноцветными всполохами и разорвалось во многих местах красными, синими, белыми, желтыми и зелеными вспышками салюта. Потом вверх полетели световые ракеты и шутихи, бешено завертелись огненные круги. Началось посвященное столетию образования Канадской Конфедерации грандиозное фейерверк-шоу, сопровождаемое мощным взрывом динамита и пластита.
По-моему, пулемет захлебнулся. Даже если братишки все еще продолжали вести огонь, звук стрельбы потонул в огнедышащей какофонии фейерверка.
И тут вдруг кто-то запрыгал на одном месте и, воздев к небу кулаки и затопав ногами, истошно завопил со слезами на глазах: «Quebec Libre!» А потом снова и снова.
Это я вопил.
— Если ты от волнения вспотеешь, — заботливо предупредила она, — от ушей и носа отлепятся восковые накладки!
Ну и зачем она об этом сказала? Давно замечено: если изо всех сил стараешься не вспотеть —обязательно вспотеешь. Но я не устроил ей по этому поводу взбучку, я вообще ни слова не сказал. Пустопорожняя болтовня больше меня не вдохновляла. Перед тем, как выйти из дома, я добавил последние штрихи к своему маскарадному костюму, вложив ватные тампоны между губами и деснами. С помощью этого ухищрения мне хотелось изменить до неузнаваемости форму губ. Не знаю, сильно ли мои губы изменились, но ощущение во рту было непривычным.
Пока Арлетта уворачивалась от встречных машин, я пытался вспомнить, ничего ли мы не забыли. Героин был спрятан в подкладке одежды. Японский автоматический семизарядник лежал в правом кармане, запасная обойма в левом. Самодельное удостоверение Сюзанны Лафитт я пока что держал при себе, опасаясь, как бы Арлетта не потеряла его раньше времени. Оно было засунуто в задний карман брюк. У нее в сумочке лежали очки с простыми стеклами, я же водрузил на нос солнцезащитные очки, совершенно не опасаясь за возможную потерю тех, других. Микрофончик и приемник я спрятал в багажнике «рено».
Сет и Рэнди позвонили в шесть, и мы сверили часы. Я попросил ребят встретить меня около бюро находок у входа на «Экспо» ровно в двадцать один ноль-ноль. Они не сразу поняли, что это за время такое — ну понятно, оба же откосили от армии, откуда им знать? — и я перевел на нормальный человеческий язык: встречаемся в девять вечера. Они пообещали не опаздывать.
— Ну, зададим им жару, парни! — сказал я им на прощанье.
— Так держать, малыш! — отозвался Сет.
Вот вам, если угодно, краткая формула конфликта отцов и детей24.
— Эмиль со своими орлятами собираются прибыть на место к семи, — проинформировал я Арлетту. — Допустим, они появятся там самое позднее в четверть восьмого. К этому моменту мы должны быть готовы вступить в игру.
— У нас полно времени.
— Хорошо. Мы с ребятами договорились встретиться в девять на выставке. Так? У бюро находок?
— Так.
— Я просто себя проверяю. Надеюсь, ребятки придут.
— Я тоже надеюсь. Ивен, меня что-то беспокоит тот мужчина. По-моему, он пьяница.
— Не сомневаюсь.
— На него можно положиться?
— Понятия не имею!
— Но ты ж сам его выбрал…
— У него не все дома, но он сделает все, о чем я его попрошу, — сказал я, — Дефицит надежности у него возмещается избытком отваги.
— Он был в стельку пьян, когда я с ним встретилась.
— Отлично. Значит, ты нашла именно того, кто нам нужен.
— Трудную ты задал мне задачку. Я даже не знала, как его зовут.
— Я и сам не знаю. Как его зовут, кстати?
— Ой… Я не спросила. А надо было?
— Может, и не надо. Ладно, не бери в голову.
— Если бы я точно знала, что тебе от него нужно…
— Ты ему пообещала, что я заплачу?
— Да. Он сказал, что за такие деньжищи готов сбегать в преисподнюю и дернуть главного черта за хвост.
— Возможно, именно об этом я его и попрошу.
До конца поездки мы с ней провели генеральную репетицию. Арлетта точно и без запинки перечислила все свои действия. Все-таки она на такая дура, подумал я, совсем не дура. Просто меня бесила необходимость постоянно затыкать ей рот, только и всего.
Мы выехали за черту города, миновали пустыри на окраине и направились прямехонько к пункту Х. Она без труда нашла туда дорогу. Шоссе бежало метрах в двухстах от русла реки. Между рекой и шоссе местность была холмистая, поросшая густыми кустарниками и высокой травой. Из машины отлично была видна вершина холма, где залег Клод с винтовкой и биноклем.
Я оставил Арлетту в «рено» на кромке большой поляны и, навострив уши с восковыми накладками, отправился до холма пешком. Я остановился, когда до моего слуха донеслись обрывки разговора. Мне удалось различить голоса Клода и Жана Бертона. Ага, значит, они все-таки прибыли в пункт Х. Скоро братишки Бертоны отправятся на свой пост и установят под сенью куста пулемет...
Я посмотрел на часы: рановато мы приехали. Я вернулся к «рено» и попросил Арлетту вернуться к бензоколонке, которую мы проехали на пути сюда. Времени еще оставалось изрядно, и я рассудил, что теперь самая пора сделать отвлекающий маневр. Взяв пригоршню монеток, я отправился в телефонную будку рядом с бензоколонкой и потратил их все на анонимные звонки устрашающего содержания. Я позвонил в британское консульство и предупредил, что у них в подвале заложена бомба. Я обзвонил три полицейских участка и сообщил о совершении целого букета разных преступлений от вооруженного ограбления до убийства. Пожарную службу города я известил о серии возгораний в жилых зданиях. Потом я напугал администрацию нескольких кинотеатров в центре города, посоветовав им срочно очистить зрительный зал и вызвать кинологов с собаками. Короче говоря, я вел себя как оголтелый антисоциальный элемент. Теперь, после моей серии актов телефонного терроризма, если бы кто-то позвонил в полицию и заявил о готовящемся покушении на английскую королеву, никто бы на такой сигнал не обратил ни малейшего внимания. Городские власти просто списали бы этот звонок на очередную провокацию телефонного маньяка.
Истратив все монетки, я вернулся к машине. Арлетта отвезла меня к пункту Х, потом проехала чуть дальше и нашла естественное укрытие, где можно было поставить «рено». Косметичку она оставила в машине. Я подумал было забросить напичканный героином пиджак в багажник, но потом решил, что лучше все-таки его не снимать.
Выйдя из «рено», мы углубились в поле, а потом разделились. Арлетта направилась к пулеметному гнезду братишек Бертонов, а я — к засаде Клода. Стараясь не шуметь, я шагал очень медленно. В том, что братишки Бертоны услышат шаги Арлетты, большой беды не было. По моему плану, она должна была не подкрадываться к ним незаметно, а наоборот совершенно не таясь прибежать и сообщить важную весть. Мне же предстояло приблизиться к Клоду, соблюдая все меры предосторожности. Ведь я изменил свою внешность, и если бы Клод засек мое появление, он вполне бы мог пристрелить меня на месте.
Поэтому я без спешки взбирался по склону высокого холма. На полпути к вершине я остановился посмотреть на часы. Семь двадцать четыре. По расписанию ложный катамаран должен прибыть сюда через шестнадцать минут, следовательно, он вполне мог появиться в поле видимости чуть раньше. Или позже.
Обувь теперь стала мне лишней обузой. Как и пиджак. Я снял башмаки и пиджак и спрятал в траве, надеясь потом их найти. Запасную обойму я переложил в задний карман брюк, а «марли» зажал в правой руке.
Вперед и выше. Сейчас, подумал я, Арлетта уже обрабатывает братишек Бертонов. Она должна предупредить их о непредвиденном изменении плана. Королевский катамаран, оказывается, идет с опережением графика, королевская свита и сама монархиня удалились в трюм, а из-за слухов о планируемом покушении служба охраны предприняла беспрецедентные меры безопасности. Арлетта сошлется на Клода, у которого-де появились сведения о том, будто королеву чуть ли не пересадили вообще на другое судно. Напоследок она скажет, что Клод намерен действовать сообразно обстановке, поэтому три сигнальных выстрела из винтовки Клода могут прогреметь в любой момент.
Я надеялся, что моя задумка сработает. Времени на то, чтобы дезинформировать Эмиля, уже не осталось. Но оставалась надежда, что он пойдет на поводу у большинства. Как только ложный катамаран попадет под перекрестный огонь, он волей-неволей поверит, что это и есть его цель, и с честью отыграет отведенную ему роль.
Подойдя к засаде совсем близко, я обогнул стайку осин и увидел Клода.
Сидящий на корточках на самой вершине холма, с крупнокалиберной винтовкой на коленях, одной рукой сжимая ствол, а второй — приставленный к глазам бинокль, он казался высеченной из гранита скульптурой. Он не шевелился, и я тоже. Затаив дыхание, я смотрел на этого хладнокровного садиста и вдруг почувствовал, как к горлу подкатил комок и на глаза навернулись слезы. Когда Квебек обретет независимость, а Национальное Движение Квебека одержит победу на выборах, в центре Монреаля надо бы установить статую защитника свободы в такой вот позе: Клод, с биноклем и винтовкой, готовый отдать свою жизнь ради Quebec Libre…
Я стал медленно приближаться к нему, осторожно, шаг за шагом. Меня обуял стыд. Да кто я такой, чтобы вмешиваться в их борьбу? Что я, в самом деле, Господь Бог? Четверо сынов Квебека выполняют свою высокую миссию, а я хочу им помешать, причем в самый ответственный момент. Эмиль, который даже в минуты ярости, остается приятным милым собеседником. Жан и Жак, парочка хладнокровных убийц, но в то же время по-своему обаятельные ребятки. И Клод — но Клод, к счастью, единственный, к кому я не испытывал ни грана симпатии.
Хорошо, что он оказался на этом холме один. Иначе нет гарантии, что я смог бы осуществить задуманное...
Я сделал вдох и, приблизившись к Клоду насколько возможно, оторвал взгляд от его неподвижной фигуры и посмотрел на реку.
И сразу обнаружил изъян в своем блестящем плане.
Такого я просто не мог предвидеть. Я понял свою оплошность только сейчас, оказавшись там, где оказался. Это можно было бы предвидеть, если бы я накануне пришел сюда и встал там, где сейчас. Но я отмел мысль провести сегодня утром контрольную рекогносцировку местности как слишком рискованную и трудоемкую. И вот теперь, стоя в пункте Х, я понял, что мой сценарий придется переписывать по ходу действия.
Я-то планировал прятаться у Клода за спиной до самого момента появления катамарана-обманки. И дождавшись, когда судно подойдет поближе, я бы вырубил Клода. Я рассчитывал шарахнуть его по затылку рукояткой пистолета и произвести из его винтовки три сигнальных выстрела. Если бы мне не удалось оглушить его вовремя, я бы все равно выстрелил три раза, воспользовавшись своим пистолетом, и по крайней мере одна пуля попала бы в старину Клода. Это в лучшем случае.
В квартире Арлетты эта идея казалась мне очень удачной. Но я не предусмотрел того, что с того места, где я сейчас стоял, можно было увидеть только кусочек водной глади. Катамаран-обманка мог преспокойно проплыть мимо холма, а я бы его даже не заметил. А попытайся я подкрасться к Клоду поближе, он бы меня сразу учуял.
Только не волнуйся, приказал я себе, иначе отвалятся восковые накладки…
Я вновь почувствовал угрызения совести, подкрепленные болезненными уколами разума. Значит, так угодно судьбе, подумал я. Значит, так расположились звезды на небосводе. Возвращайся домой и займись созерцанием своего пупа…
Ну нет! Они же мечтают устроить кровавую баню во имя независимости Квебека, и у них есть на то полное право. Они мечтают совершить великий подвиг. Они мечтают о смерти мучеников. Так тому и быть.
Но как? Можно оглушить Клода пистолетом, и если успеть это сделать вовремя, как и было задумано, то мой великолепный план сработает. Если же я опоздаю — что вполне могло случиться, — тогда придется его пристрелить. А если я выстрелю до того, как катамаран окажется в зоне прямой видимости, тогда мой великолепный план рассыплется как карточный домик.
А уж если я не успею оглушить Клода до того, как он обернется и увидит меня, и если я не сумею в него выстрелить, а попытаюсь его нейтрализовать, не прибегая к помощи пистолета, то… могу себе представить, что тогда произойдет.
Он просто сделает из меня фарш.
Я приблизился к нему еще на шаг. Посмотрел на часы, сделал вдох и покрепче сжал «марли».
— Клод, ты дурак! — вкрадчиво произнес я.
Вздрогнув, он обернулся и выронил сначала бинокль, а потом и винтовку.
— А… что… Ах, это ты! Ты что здесь делаешь? А…
Я стал на него надвигаться с перекошенным от злости лицом и продолжал поливать его презрением.
— Дубина, кретин, свинья! Ты что, ослеп? Как ты мог заснуть в такой ответственный момент!
— Да о чем ты?
— О катамаране английской королевы, идиот! В то время, как настоящие патриоты затаились на огневых рубежах в ожидании сигнала к восстанию, ты ее проворонил! Почему ты не произвел сигнальные выстрелы?
Я стоял рядом с Клодом, который грозно навис над мной, но когда до него дошел смысл моих слов, у него отвалилась челюсть и чуть не стукнула меня по лбу.
— Не может быть, — пробормотал он. — Я же глаз не спускал с реки. Клянусь! Могилой моей тетушки кля…
— Да ты глаза протри, идиот! Вон, смотри!
— Не могу…
— Где твой бинокль? Ты только посмотри!
Он нагнулся поднять бинокль с земли, а я сжал ствол «марли», размахнулся и огрел его по темени так, как никогда в своей жизни никого не бил. Я вложил в этот удар всю свою силу, и если бы я промазал, меня бы мог спасти только прыжок в воду. Пистолет, с глухим стуком отскочив от его черепушки, выскользнул из моей ладони — и только тут я сполна ощутил всю мощь своего удара, отозвавшегося волной вибрации от ладони до плеча. Клод рухнул как тонущий «Титаник».
От неожиданности я застыл на месте, то есть просто оцепенел. Обретя вновь способность двигаться, я нащупал в траве пистолет и сунул его за пояс. Потом откатил в сторонку бездыханное тело Клода и занял его место на вершине холма, положив на колени винтовку и поднеся бинокль к глазам. Я осмотрел реку, гадая, не проплыл ли уже эта чертов катамаран.
Мои часы показывали 7:33. Я не мог поверить, что в последний раз смотрел на циферблат всего-то девять минут назад. Я даже поднес часы к уху — удостовериться, что они не встали. Нет, часы шли. Тикают часы. Тукают весы. Вешают тюки…
Мой мозг все еще играл со мной в бирюльки. Я сосредоточился и продолжал вести наблюдение за рекой. Пока Арлетта ездила по моему поручению на «Экспо», я смог предотвратить падение в пучину умственного расстройства и с тех пор в полной мере контролировал свое поведение. И теперь не мог позволить себе распуститься…
Я поминутно поглядывал на часы. Время, казалось, мчалось стремглав и тащилось черепахой. Каждая минута тянулась целую вечность, и в то же время каждая минута отсутствия катамарана приближала неминуемый провал моей затеи.
Надолго ли Сет и Рэнди смогут задержать водный кортеж королевы? Сейчас ее катамаран уже наверняка вошел в протоку. Если демонстрация протеста началась, как долго они сумеют продержаться до прибытия полиции? Я просил их продержаться хотя бы не меньше пятнадцати минут, а лучше полчаса, но я прекрасно понимал, что даже пятнадцать минут — это нереально много, и точно так же было понятно, что если катамаран придет чуть раньше времени, то пользы от пикетчиков не будет никакой…
То есть катамаран мог достичь пункта Х в восемь вечера или даже еще раньше. Мне ничего не оставалось как только надеяться на то, что Эмиль с братишками Бертонами будут терпеливо дожидаться выстрелов Клода. А что если они сами заметят судно? А что если кому-то из них вздумается прибежать сюда проведать Клода? И в любом случае что будет делать Арлетта? А как насчет великого подвига, оправдывающего массовую мученическое гибель?
Если катамаран компании «Линк-Райт» не появится на горизонте без десяти восемь, рассудил я, придется о нем забыть и действовать в автономном режиме. Катамаран мог уже давно проплыть мимо холма, или его могло что-то задержать, наконец он мог вместе с посудиной миссис Баттенберг стать жертвой демонстрантов, выражающих свою солидарность с народом Мордоноленда.
Если в ближайшие десять минут лже-катамаран так и не появится, я просто открою стрельбу по любому проплывающему мимо судну, что бы это ни было — речной трамвайчик, байдарка или океанский лайнер.
Начало смеркаться. Я снял темные очки и снова поднес к глазам бинокль. Моя левая рука покоилась на ложе винтовки.
Время мчалось стремглав и тащилось черепахой.
Катамаран «Линк-Райт» невозможно было спутать ни с чем. Он появилась в окулярах моего бинокля в 7:43, на семь минут раньше установленного мною часа "Ч". Длинная, широкая и плоская посудина, с канадским флагом на корме и с вымпелами-флажками всех канадских провинций вдоль обоих бортов. Никогда не думал, что можно плыть так медленно! Я опустил бинокль и, подняв винтовку, уткнул ребро приклада в правое плечо. Катамаран полз как во сне, но я дождался, когда он пройдет мимо меня и войдет в зону обстрела между моим холмом и кустом братишек Бертонов, оказавшись прямо напротив бухты Эмиля.
Потом я трижды нажал на спусковой крючок.
Уверен: я промазал. Почти одновременно с моим третьим выстрелом слева залопотал пулемет Бертонов, и я увидел, как пули вспороли сначала водную гладь перед катамараном, потом прошили обшивку левого борта и носовой части. Я продолжал стрелять, не прицеливаясь. Мне просто хотелось создать побольше шума, чтобы выманить Эмиля из его укрытия.
Ну где же он…
Эмиль запоздал с выходом. Скорее всего, он заметил эту тихоходную посудину и проигнорировал ее как не соответствующую приметам той, которую он поджидал. Наверное, он просто не успел запустить мотор, когда мы подняли стрельбу. Я подполз к самому краю холма, чтобы лучше видеть акваторию, но Эмиля нигде не было видно. Тогда я напряг слух, надеясь уловить стрекот его моторки. Но не услышал ничего кроме пулеметной стрельбы. Я перевел взгляд на катамаран — он не останавливаясь продолжал тащиться своим курсом.
Я разрядил в него остатки обоймы.
И увидел Эмиля: он сидел на корме крохотной лодочки, склонившись над мотором, несясь сломя голову навстречу своей гибели. Зрелище было душераздирающее. В какой-то момент мне показалось, что он собрался обогнуть катамаран справа, но он, видимо, и сам заметил, что сбился с самоубийственного маршрута, и кое-как выправил лодку. Я смотрел на моторку, слышал пулеметную очередь, и вдруг заметил, что Эмиль отвлекся от мотора, чтобы проверить запалы и таймеры своих адских машин. В самый последний момент, за секунду-другую до столкновения с катамараном, Эмиль выпрямился в полный рост и принял позу генерала Вашингтона, форсирующего реку Делавэр. Он повернулся к холму лицом, снял шляпу и подбросил ее в воздух.
И в этот миг его моторка врезалась в катамаран.
Раздался грохот, какой могла бы издать расколовшаяся надвое Земля. Оба судна, большое и маленькое, исчезли в головокружительном вихре огня и грома. Небо, еще минуту назад покрытое серо-угольной сумеречной пеленой, озарилось разноцветными всполохами и разорвалось во многих местах красными, синими, белыми, желтыми и зелеными вспышками салюта. Потом вверх полетели световые ракеты и шутихи, бешено завертелись огненные круги. Началось посвященное столетию образования Канадской Конфедерации грандиозное фейерверк-шоу, сопровождаемое мощным взрывом динамита и пластита.
По-моему, пулемет захлебнулся. Даже если братишки все еще продолжали вести огонь, звук стрельбы потонул в огнедышащей какофонии фейерверка.
И тут вдруг кто-то запрыгал на одном месте и, воздев к небу кулаки и затопав ногами, истошно завопил со слезами на глазах: «Quebec Libre!» А потом снова и снова.
Это я вопил.
Глава семнадцатая
Я бежал по зарослям кустов и высокой траве к засаде братьев Бертонов. Я снова надел башмаки и пузырящийся пиджак и с грацией слона продирался сквозь растительность. В правой руке я сжимал «марли». Мой левый карман оттягивал револьвер Клода. Я пулей скатился вниз по склону холма, миновал голую равнину и продолжал бежать.
— Жан! Жак! — закричал я. — Вы целы?
Они оба выпрыгнули на меня из густого кустарника, и от неожиданности ноги у меня стали как ватные, а японский семизарядник внезапно так потяжелел, что я с трудом удержал его в ладони. Мысленно я прицелился в них и уложил обоих двумя точными выстрелами…
— Товарищ Ивен! Ты это видел? Ты это слышал? Это же победа Квебека, брат!
Один из них обхватил меня за плечи и приподнял вверх. А другой стал дико приплясывать, точно индеец в боевой раскраске, улюлюкая и хохоча, изрыгая дикую смесь из текста оасовской присяги и клятвы квебекских патриотов. Я с облегчением выронил пистолет, радуясь, что мне не пришлось пустить его в ход.
— А ведь эти гады пытались нас обдурить! — орал Жак. — Замаскировали судно, изменили расписание. Они что же думали, нас так легко облапошить? — Он хлопнул себя кулаками по ляжкам. — А салют? В жизни ни видал ничего похожего. Это у них салют в честь столетия Канады? Хрен-то! Это салют в честь королевы, сгинувшей ко всем чертям! Это огненный сигнал папаше Сатане, чтобы он поспешил открыть перед ней ворота!
Мы вчетвером орали, плясали и пели как сумасшедшие. Да, Арлетта тоже вылезла из укрытия. Мы обнимались и обсуждали героический поступок Эмиля, погибшего за славную Французскую Канаду. У братишек не возникло ни малейшего сомнения в том, что они обстреляли нужное судно и добились желаемого эффекта, получив в награду за свои старания оглушительный фейерверк. Так что мне не пришлось причислять их к сонму квебекских мучеников, чему я был очень рад, ибо сильно сомневался, что смогу совершить сей хладнокровный акт... Теперь нам уже ничего не угрожало. И когда впоследствии братишки узнают, что на том катамаране не было никакой королевы, они, надо надеяться, не станут меня за это сильно упрекать. В любом случае, к тому моменту меня уж в Канаде не будет.
— А как там Клод? — поинтересовался Жан. — Где Клод, наш мрачный и благородный дух мести?
— Вы разве ничего не слышали? — удивился я.
— Выстрелы — слышали.
— А крик?
— Нет. Разве он кричал?
— Да, когда падал в воду, — я скорбно склонил голову. — От переизбытка патриотических чувств наш товарищ Клод потерял равновесие и упал на скалы! — Я шумно вздохнул, не только ради пущего эффекта, но и вспомнив, как я волок его тяжеленное тело к краю холма и как с трудом скинул вниз. — Уверен: смерть наступила мгновенно, и он ничего не почувствовал.
— Бедный наш товарищ Клод! — покачал головой Жан.
— Мне он никогда не нравился, — поразмыслив, заметил Жак.
— А кому он мог нравиться? Он был моральный урод, разве нет? Но умер как герой.
Я взял Арлетту за руку.
— Жан! Жак! — закричал я. — Вы целы?
Они оба выпрыгнули на меня из густого кустарника, и от неожиданности ноги у меня стали как ватные, а японский семизарядник внезапно так потяжелел, что я с трудом удержал его в ладони. Мысленно я прицелился в них и уложил обоих двумя точными выстрелами…
— Товарищ Ивен! Ты это видел? Ты это слышал? Это же победа Квебека, брат!
Один из них обхватил меня за плечи и приподнял вверх. А другой стал дико приплясывать, точно индеец в боевой раскраске, улюлюкая и хохоча, изрыгая дикую смесь из текста оасовской присяги и клятвы квебекских патриотов. Я с облегчением выронил пистолет, радуясь, что мне не пришлось пустить его в ход.
— А ведь эти гады пытались нас обдурить! — орал Жак. — Замаскировали судно, изменили расписание. Они что же думали, нас так легко облапошить? — Он хлопнул себя кулаками по ляжкам. — А салют? В жизни ни видал ничего похожего. Это у них салют в честь столетия Канады? Хрен-то! Это салют в честь королевы, сгинувшей ко всем чертям! Это огненный сигнал папаше Сатане, чтобы он поспешил открыть перед ней ворота!
Мы вчетвером орали, плясали и пели как сумасшедшие. Да, Арлетта тоже вылезла из укрытия. Мы обнимались и обсуждали героический поступок Эмиля, погибшего за славную Французскую Канаду. У братишек не возникло ни малейшего сомнения в том, что они обстреляли нужное судно и добились желаемого эффекта, получив в награду за свои старания оглушительный фейерверк. Так что мне не пришлось причислять их к сонму квебекских мучеников, чему я был очень рад, ибо сильно сомневался, что смогу совершить сей хладнокровный акт... Теперь нам уже ничего не угрожало. И когда впоследствии братишки узнают, что на том катамаране не было никакой королевы, они, надо надеяться, не станут меня за это сильно упрекать. В любом случае, к тому моменту меня уж в Канаде не будет.
— А как там Клод? — поинтересовался Жан. — Где Клод, наш мрачный и благородный дух мести?
— Вы разве ничего не слышали? — удивился я.
— Выстрелы — слышали.
— А крик?
— Нет. Разве он кричал?
— Да, когда падал в воду, — я скорбно склонил голову. — От переизбытка патриотических чувств наш товарищ Клод потерял равновесие и упал на скалы! — Я шумно вздохнул, не только ради пущего эффекта, но и вспомнив, как я волок его тяжеленное тело к краю холма и как с трудом скинул вниз. — Уверен: смерть наступила мгновенно, и он ничего не почувствовал.
— Бедный наш товарищ Клод! — покачал головой Жан.
— Мне он никогда не нравился, — поразмыслив, заметил Жак.
— А кому он мог нравиться? Он был моральный урод, разве нет? Но умер как герой.
Я взял Арлетту за руку.