Старый пошел рыболовные сети прибрать, да замешкался, а малый без
деда не хотел уходить, да тут еще вспомнил, что в погребе горшок сметаны
остался, хотел одним духом слетать и тоже не успел.
Высунул нос из погреба - смотрит, по домам уже немцы рыщут. И танки
по улице гремят.
Дедушка свалился к нему с охапкой сетей в руках,
- Ванюша, затаись, тише сиди, а то пропали! - шумит глухой под носом
у немцев..
В его глухоте был внучек виноват. Когда Ваня был поменьше, озорные
парни его подговорили деду в ружье песку насыпать. Так, мол, крепче
выстрелит.
Дед пошел по зайчишкам - ружье не проверил, не заметил, что в стволе
песок. Приложился по косому, выпалил, ружье-то и разорвалось.
С тех пор дед оглох - кричит, а ему кажется, что говорит тихо. Беда с
ним!
Немцев мимо деревни прошли тысячи, но, видно, торопились: погреб не
обнаружили. Когда движение утихло, Ваня осторожно выглянул и удивился.
Перед околицей в песчаных буграх немцы успели нарыть большие ямы.
Спереди тщательно замаскировали их кустами и плетнем.
В одной яме поставили танк, громадный, почти с избу. Страшный. На
боках черные пауки нарисованы - свастика.
Ваня понял, что это засада.
И как же хитро этот танк действовал! Когда вышли на дорогу наши
танки, он их обстрелял. Стрельнет - и тут же уползает из одной ямы в
другую.
Наши стреляют туда, где заметили вспышку от выстрела, а танка там уже
нет: он в другую яму уполз.
И страшно Ване, дух захватывает, сердце останавливается, когда
снаряды рвутся, а любопытство пуще страха.
"Неужели, - думает он, - немцы хитрей наших, а?" И такая досада его
берет, зубы стискивает.
"Была бы у меня пушка, я бы вам показал, как в прятки играть!"
Ну, какая же у него пушка! Горшок сметаны, завязанный в тряпку, - вот
и все оружие!
Да в тылу у него глухой дед прячется под сетями - тоже невелика сила.
И хочется Ване своим помочь, а пособить нечем.
Неожиданно стрельба кончилась.
Наши танки отошли. Наверно, пошли обхода искать. Или за подмогой.
Ведь им могло показаться, что танков здесь много.
Фашисты вылезли из своего танка - потные, грязные, страшные.
Достают заржавленные консервные банки. Вскрывают ножами, едят, что-то
ворчат про себя.
"Ишь ты, наверно, ругаются, что курятины у нас в деревне не
нашли!" - подумал Ваня.
Посмотрел на горшок и усмехнулся: "И не знают, что рядом свеженькая
сметанка..." И тут мелькнула у него такая мысль, что даже под сердцем
похолодело:
"Эх, была не была... А ну-ка, попробую! Хоть они и хитры, а не хитрей
нашего деда!"
И он выкатился из погреба, держа обеими руками заветный горшок.
Бесстрашно подошел к немцам.
Фашисты насторожились, двое вскочили и уставились на него в упор:
- Маленький партизан?
А Ваня улыбнулся и, протягивая вперед горшок, дружелюбно так сказал:
- А я вам сметанки принес. Во, непочатый горшок... Смотри-ка!
Немцы переглянулись.
Один подошел. Заглянул в горшок. Что-то сказал своим. Потом достал
раскладную ложку, зацепил сметану и сунул Ване в рот.
Ваня проглотил и замотал головой:
- Не, не отравлена. Сметана - гут морген! - И даже облизнулся.
Немцы одобрительно засмеялись. Забрали горшок и начали раскладывать
по своим котелкам: всем поровну, начальнику больше всех. Мальчик не
соврал: сметана хороша была.
А Ваня быстро освоился.
Подошел к танку, похлопал по пыльным бокам и похвалил:
- Гут ваша танка, гут машина... Как его зовут? "Тигра"?
Немцы довольны, что он их машину хвалит. Посмеиваются.
- Я, я, - говорят, - тигер кениг...
А Ванюша заглядывает в дуло пушки. Танк стоит в яме, и его головастая
пушка почти лежит на песчаном бугре. Так что нос в нее сунуть можно.
Покосившись на немцев, которые едят сметану, Ваня осторожно берет
горсть песку, засовывает руку в самую пасть орудия. Из нее жаром пышет:
еще не остыла после выстрелов.
Быстро разжал Ваня ладонь и отдернул руку. Гладит пушку, как будто
любуется.
А сам думает: "Это тебе в нос табачку, чихать не прочихать... Однако
маловато. Ведь это не то что дедушкино ружье - это большая пушка".
Еще раз прошелся вокруг танка. Еще раз похвалил:
- Гут "тигр", гут машина...
И, видя, что немцы сметаной увлеклись и ничего не замечают, взял да
еще одну горстку песку таким же манером подсыпал.
И только успел это сделать, как грянул новый бой. На дорогу вышел
грозный советский танк. Идет прямо грудью вперед. Ничего не боится. С
ходу выстрелил и первым снарядом угодил в пустую яму, откуда вражеский
"тигр" успел уползти.
Немцы бросились к своему танку. Забрались в него, запрятались и давай
орудийную башню поворачивать, на наш танк пушку наводить...
Ваня нырнул в погреб. В щелку выглядывает, а у самого сердце бьется,
словно выскочить хочет.
"Неужели фашисты подобьют наш танк? Неужели ихней пушке и песок
нипочем?"
Вот немцы приладились, нацелились - да как выстрелят! Такой грохот и
дребезг раздался, что Ваня на дно погреба упал.
Когда вылез обратно и выглянул - смотрит: стоит "тигр" на прежнем
месте, а пушки у него нет. Полствола оторвало. Дым из него идет. А
фашистские танкисты открыли люк, выскакивают из него, бегут в разные
стороны. Орут и руками за глаза хватаются.
"Вот так, с песочком! Вот так, с песочком! Здорово вас прочистило!"
Ваня выскочил и кричит;
- Дед, смотри, что получилось, "тигру" капут!
Дед вылез - глазам своим не верит: у танка пушка с завитушками...
Отчего это у нее так ствол разодрало?
И тут в деревню, как буря, ворвался советский танк. У брошенного
"тигра" остановился.
Выходят наши танкисты и оглядываются.
- Ага, - говорит один, - вот он, зверюга, готов, испекся... Прямо в
пушку ему попали.
- Странно... - говорит другой. - Вот туда мы стреляли, а вот сюда
попали!
- Может, вы и не попали, - вмешался Ваня.
- Как так - не попали? А кто же ему пушку разворотил?
- А это он сам подбился-разбился.
- Ну да, сами танки не разбиваются: это не игрушки.
- А если в пушку песку насыпать?
- Ну, от песка любую пушку разорвет.
- Вот ее и разорвало.
- Откуда же песок-то взялся?
- А это я немного насыпал, - признался Ваня.
- Он, он, - подтвердил дед, - озорник! Он и мне однажды в ружье песку
насыпал.
Расхохотались наши танкисты, подхватили Ванюшу и давай качать.
Мальчишке раз десять пришлось рассказывать все сначала и подъехавшим
артиллеристам, и подоспевшим пехотинцам, и жителям деревни, прибежавшим
из лесу приветствовать своих освободителей.
Он так увлекся, что и не заметил, как вернулась из лесу его мать. Она
ему всегда строго-настрого наказывала, чтобы он без спросу в погреб не
лазил, молоком не распоряжался и сметану не трогал. А Ваня тут
рассказывал, как обманул немцев на сметане.
- Ах ты разбойник! - воскликнула мать, услышав такие подробности. -
Ты чего в хозяйстве набедокурил? Сметану немцам стравил. Горшок разбил!
Хорошо, что за него танкисты заступились.
- Ладно, - говорят, - мамаша, не волнуйтесь. Сметану снова наживете.
Смотрите, какой он танк у немцев подбил! Тяжелый, пушечный, системы
"тигр".
Мать смягчилась, погладила по голове сына и ласково сказала:
- Да чего уж там, озорник известный...
Прошло с тех пор много времени. Война окончилась нашей победой. В
деревню вернулись жители. Веретейка заново отстроилась и зажила мирной
жизнью. И только немецкий "тигр" с разорванной пушкой все еще стоит у
околицы, напоминая о вражеском нашествии.
И когда прохожие или проезжие спрашивают: "Кто же подбил этот
немецкий танк?" - все деревенские ребятишки отвечают: "Иван Тигров из
нашей деревни".
Оказывается, с тех пор так прозвали Ваню Куркина - Тигров, победитель
"тигров".
Так появилась в деревне новая фамилия.
Наш суровый командир любил пошутить. Когда на фронт явились летчики,
недавно окончившие военную школу, он, рассказав им, в какой боевой полк
они прибыли, вдруг спросил:
- А летать вы умеете?
Молодые авиаторы почувствовали себя неловко. Как ответить на такой
вопрос - ведь они только и делали, что учились летать. И научились.
Поэтому их и прислали бить фашистов в воздухе. И вдруг один летчик
громко сказал:
- Я умею!
Командир поднял брови: "Ишь ты какой! Не сказал - мы умеем".
- Два шага вперед!.. Ваша фамилия?
- Младший лейтенант Николенко! - представился молодой летчик
уверенным баском.
- Ну, раз летать умеете, покажите свое умение, - сказал с усмешкой
командир. - Обязанности ведомого в воздухе знаете?
- Следовать за ведущим, прикрывая его сзади.
- Точно. Вот вы и следуйте за мной. Я ведущий, вы ведомый.
И с этими словами они направились к самолетам. Старый летчик шел и
все усмехался: не так это просто следовать за ним, мастером высшего
пилотажа, если он захочет оконфузить ведомого и уйти от него.
- Полетим в паре, я буду маневрировать так, как приходится это делать
в настоящем воздушном бою с истребителями, а вы держитесь за мой хвост,
- сказал командир, как бы предупреждая: "Держи, мол, ухо востро".
И вот два "ястребка" в воздухе. Десятки глаз наблюдают за ними с
аэродрома. Волнуется молодежь: ведь это испытание не одному Николенко...
Старый истребитель, сбивший немало фашистских асов, вначале выполнил
крутую горку, затем переворот. После пикирования - снова горка,
переворот, крутое пикирование, косая петля, на выводе - крутой вираж.
Еще и еще каскад стремительных фигур высшего пилотажа, на которые
смотреть - и то голова кружится!
Но сколько ни старался наш командир, никак не мог "стряхнуть с
хвоста" этого самого Николенко. Молодой ведомый носился за ним как
привязанный. Когда произвели посадку, командир наш вылез из машины,
вытер пот, выступивший на лице, и, широко улыбнувшись, сказал:
- Летать умеете, точно!
А Николенко принял это как должное. Он был уверен в этом и ответил:
- Рад стараться, товарищ полковник!
Еще раз оглядел его старый боец. С головы до ног. Хорош орлик, только
слишком уж самонадеян. Если зарвется, собьют его фашисты в первом же
бою.
Николенко был назначен ведомым к опытному, спокойному летчику -
старшему лейтенанту Кузнецову.
И в первом же полете совершил проступок. Когда восьмерка наших
истребителей в строю из четырех пар сопровождала на бомбежку группу
штурмовиков, Николенко заметил внизу фашистский связной самолет,
кравшийся куда-то над самым лесом. Спикировал на него и сбил первой же
очередью из всех пулеметов и пушек. Но потерял группу и нагнал своих
только при возвращении с боевого задания.
- Вы что же это вздумали? Бросать ведущего? Разрушать строй?.. -
разносил его командир эскадрильи.
- Но я сбил самолет, - пытался оправдаться Николенко.
- Хоть два! Из-за вашего самовольства мог погибнуть ведущий,
нарушиться строй. В образовавшуюся брешь могли ударить фашистские
истребители, навязать нам невыгодный бой... Мы бы не выполнили задания
по охране штурмовиков и понесли бы потери!
Словом, досталось Николенко.
Но привычки своей - волчком отскакивать от строя в погоне за своим
успехом - он не оставил. Правда, благодаря лихости и сноровке на его
счету появилось несколько сбитых вражеских самолетов. И в ответ на
упреки своих товарищей по летной школе он насмешливо отвечал:
- "Дисциплина, дисциплина"!.. Что мы, в школе, что ли? Вот вы -
первые ученики, с пятерками по дисциплине. А где у вас личные счета?
Пусты...
Как-то раз командир полка, улучив минуту, когда они были одни,
по-дружески обнял его за плечи и сказал:
- Смотрите, Николенко, убьетесь!
- Меня сбить нельзя! - задорно тряхнул головой Николенко.
- Вот я и говорю: сами убьетесь.
- Подставлю себя под удар? Нет. У меня и на затылке глаза!
И Николенко так удивительно покрутил головой, что, казалось, она у
него вертится вокруг своей оси.
- Шею натрете, - усмехнулся командир.
- Не натру: вот мне из дому прислали шарф из гладкого шелка.
И показал красивый шарф нежно-голубого цвета.
- Ну, ну, смотрите, да не прозевайте. Уж очень вы на одного себя
полагаетесь. А знаете, что мой отец, сибирский мужик, говаривал: "Один
сын - еще не сын, два сына - полсына, три сына - вот это сын!" Так и в
авиации: один самолет - еще не боевая единица, пара - вот это боец,
четыре пары - крепкая семья, полк - непобедимое братство!
Задумался Николенко. Еще в школе упрекали его, что он плохой товарищ.
Ни с кем не дружит, всегда сам по себе. Зачем ему друзья - он и так
первый ученик! А когда трудновато, родители репетитора наймут. И опять
он лучше всех. Был он у отца с матерью единственным сыном, и они хотели,
чтоб он везде был самым первым. Чтоб и костюмчик у него был лучше всех,
и отметки...
Учителя им гордились. Другим в пример ставили. А ребята не любили.
Так и прозвали: "гордец-одиночка".
А ему ни жарко ни холодно. Он школу с отличием окончил. Когда ему
бывало скучно без компании, он умел подобрать себе товарищей для игр.
Только не по дружбе, а по службе. Приманит к себе малышей отличными
горными санками, которые ему родители из Москвы привезли. И за то, что
даст прокатиться, заставляет службу служить: ему санки в гору возить.
Словом, все и все для него: и родители, и приятели, и учителя. Только
он ни для кого ничего...
И до сих пор жил отлично. Лучше всех, пожалуй. Да и на войне вот:
разве он не лучше других себя чувствует? Все хорошо воюют, а он лучше
всех. Кто из молодых летчиков больше самолетов сбил? Лейтенант
Николенко.
Усмехнулся Николенко в ответ на предупреждение командира и только из
вежливости не рассмеялся.
А командир знал, что говорил...
Не прошло и нескольких дней, как сам полковник поднял восьмерку по
тревоге. Получено было донесение разведки, что на тайный аэродром,
устроенный фашистами невдалеке от наших позиций, прилетела новая
истребительная эскадра. Самолеты все свеженькие, как с чеканки.
Заправились фашисты горючим и полетели штурмовать наши войска. Летают
над позициями, над дорогами, обстреливают каждую машину, резвятся. Не
боятся, что у них бензина мало. Тайный аэродром рядом. Только скользнут
над густым лесом - вот тебе и стол и дом... Для пилотов - теплые
землянки, горячий завтрак, а для самолетов - бензин и смазка и дежурные
мотористы наготове.
Хорошо устроились. Да наши партизаны выследили и по радио все это
сообщили.
Восьмерка истребителей поднялась, чтобы подловить фашистов в самый
момент возвращения домой. Бензин у них на исходе - драться они не смогут.
Конечно, аэродром не озеро, на которое прилетают утки. Его охраняют
зенитные пушки. Его прикрывает "шапка" дежурных истребителей.
Все это наши знали. Подошли скрытно, со стороны солнца, и стали
делать круги, разбившись на пары, идущие на разной высоте.
Фашистские летчики, прикрывавшие аэродром, вначале заметили пару
наших самолетов, затем еще два - повыше. А потом разглядели и еще. И
смекнули, что советские истребители явились в боевом порядке,
эшелонированном по высоте. Такой боевой порядок был назван летчиками
"этажерка". Неуязвимый строй: нападешь на нижнюю пару - тебя на выходе
из атаки верхняя собьет, нападешь на верхнюю - тебя во время скольжения
вниз нижняя подхватит... А уж в центр такого строя соваться и совсем не
стоит, если дорожишь головой. И фашистские летчики, прикрывавшие
аэродром, отошли в сторону, поднялись повыше.
Одна у фашистов была надежда: вот сейчас их зенитки дадут огонь,
глядишь - заставят "этажерку" рассыпаться, растреплют строй. И тогда...
Но не тут-то было. Наш полковник свой маневр знал. Лишь только
ударили пушки и расцветили небо разрывами снарядов, он приказал всей
восьмерке, не нарушая боевого порядка, скользить вправо, влево, выше,
ниже. Не так легко пристреляться к таким танцующим в воздухе крылатым
парам.
Да и недолго осталось стрелять фашистским зенитчикам:
вот сейчас, через какие-то минуты, должны вернуться немецкие
самолеты, и тогда хочешь не хочешь, а убирай огонь, не то своих
подобьешь.
Наш командир, усмехнувшись, посмотрел на часы: "Скоро явятся
фашистские истребители, и начнется славная охота!"
Вся "этажерка", совершая круг, "работает" точно, как вот эти часы с
секундомером. Он оглядел строй довольными глазами.
- Немного терпения, мальчики, - сказал он по радио.
И вдруг черная тень пробежала по его лицу, когда один самолет вышел
из боевого порядка и скользнул в сторону, за высокие ели. Туда, где не
было разрывов зенитных снарядов.
"Николенко!" - так и ударило в сердце.
И командир не ошибся. Это был Николенко. Не желая находиться под
зенитным огнем и напрасно подвергаться риску, он решил схитрить: уйти из
зоны огня и "прогуляться" в сторонке, пока не появятся немецкие
истребители. Вот тогда он и включится в бой... И набьет больше всех!
Вслед за Николенко, по обязанности защищать командира, пошел и его
ведомый.
Увидел этот маневр не только наш командир - тут же заметили его и
фашисты.
- Струсили, наконец, - обрадовались они. - Легкая добыча!
И не успел до Николенко дойти по радио предупреждающий окрик
командира, как два залпа, словно две огненные дубины, обрушились на его
самолет.
Наблюдая за огнем снизу, Николенко прозевал атаку сверху.
Один, затем второй краснозвездные самолеты, охваченные пламенем и
дымом, посыпались на вершины елей... А в это время возвратились восвояси
фашистские истребители. Они явились всей эскадрой и густо пошли на
посадку. Зенитки сразу замолкли. Все небо покрылось машинами. Одни
планировали на аэродром, другие, дожидаясь очереди, летали по кругу. А
наши гонялись за ними, сбивая один за другим.
Подбитые валились и в лес и на летное поле. Тут костер, там обломки.
На них натыкались идущие на посадку. Капотировали. Разбивались. Два
фашиста в панике столкнулись в воздухе. Иные бросились наутек, но без
горючего далеко не улетели.
- Попались, которые кусались! - шутили потом участники замечательного
побоища.
Набили бы наши больше, если бы не Николенко. Двоим нашим истребителям
пришлось связать боем фашистских дежурных, которые его сбили. Только
четыре истребителя из восьми действовали в полную силу.
И попало же Николенко во время разбора боевого вылета вечером того же
дня! Критиковали его жестоко, хотя и заочно...
А наутро его ведомого, молодого летчика Иванова, выбросившегося с
парашютом, опаленного, поцарапанного, вывезли из тыла партизаны. И
сообщили, что второй летчик сгорел вместе с самолетом.
Сняли шлемы летчики, обнажили головы.
- Сообщить родителям Николенко, что сын их погиб смертью
героя... - приказал командир. И добавил: - Тяжко будет отцу с матерью,
а ведь сами виноваты: смелым воспитали его, да только недружным.
Война продолжалась. Много было еще горячих схваток, тяжелых утрат и
славных подвигов. А командир никак не мог забыть, что случилось с
Николенко. Принимая в полк молодых орлят, полковник всегда рассказывал
эту поучительную историю. И темнел лицом. И некоторое время был сердит и
неразговорчив. Так сильно разбаливалась в его командирском сердце рана,
которую нанес ему молодой летчик своей бессмысленной гибелью.
Когда в полк вместе с новым пополнением прибыл лейтенант Фрунзе,
комиссар, представляя его командиру полка, многозначительно произнес:
- Тимур Михайлович - сын Фрунзе!
Подполковник крепко пожал лейтенанту руку.
Тимур быстро взглянул в темное рябоватое лицо. Подполковник Московец
- старый истребитель - по виду годился ему в отцы, был медлителен,
покладист.
- Я хочу стать настоящим истребителем, - поторопился предупредить
Тимур.
- Ну что ж, - сказал Московец. - Поможем вам не уронить честь отца.
Старый летчик внимательно посмотрел на Фрунзе. Открытый взгляд ясных
серых глаз, строгие черты лица, золотоволосая, крепко посаженная голова.
"Орлик, настоящий орлик", - подумалось ему, и на душе стало хорошо
при мысли, что его полку выпала честь принять в свои ряды сына
прославленного полководца. Подполковник любил молодежь, и ведомым, от
которого зависела его жизнь в бою, летал у него самый юный летчик полка
- комсомолец Усенко.
Московец был человек по-своему замечательный. Сибиряк, пришедший в
авиацию из тайги уже не мальчиком, он казался староватым для
истребителя. Но, обладая громадной силой, Пимен Корнеевич, излетав
два-три истребительных века, отлично выдерживал все перегрузки при
крутых виражах и выводах из пике скоростных машин.
Восемь сбитых вражеских самолетов подкрепляли его командирскую
репутацию. Высокий рост, широкие плечи и загорелое лицо невольно внушали
уважение. Прибавьте к этому спокойные проницательные глаза - и портрет
его будет закончен. Пимен Корнеевич отличался таежной скупостью на слова
и на патроны. Стрелял только наверняка, а говорил предельно коротко и
четко.
Даже при объяснении боевых заданий он был немногословен, хотя умел с
полной ясностью показать каждому летчику его место и роль в предстоящей
операции. Для наглядности возьмет прутик, нарисует на снегу строй,
порядок, направление и скажет:
- Понятно?
Потом наступит унтом на этот чертежик и, стерев его подошвой, пойдет
в свой самолет, чтобы возглавить боевой вылет.
Шла первая военная зима. Частенько нашим истребителям приходилось
драться с численно превосходящим противником. И все же летчики Московца
всегда выходили победителями. Полк нес мало потерь.
Когда Московца спрашивали о причине этого, он отвечал:
- Правильная тактика.
- Какая?
- Активная.
- В чем же она выражается?
- Нападаем. Инициативу захватываем.
Московец не сразу пустил Фрунзе в бой. Вначале он поручал ему
патрулирование собственного аэродрома, когда нужно кружиться, словно на
привязи, над одной точкой. Некоторые молодые летчики не любят этого
патрулирования, считая его скучным занятием, и требуют "войны", а не
"прогулок".
Но лейтенант Фрунзе безропотно нес эту вахту и ни разу не
запротестовал, когда его снова и снова назначали "воздушным дневальным".
Тимур летал ведомым. Несколько раз в паре с ним отправлялся сам
Московец. Подполковник убедился, что молодой Фрунзе не сидит, уткнувшись
в приборы, а уже научился видеть небо и землю. Он крепко держится за
ведущим, не отрываясь при всех его неожиданных рывках и поворотах.
Значит, можно попробовать его и в бою. Московец назначил Фрунзе
ведомым к командиру эскадрильи старшему лейтенанту Шутову.
Этот скромный задумчивый молодой человек умел командовать, не повышая
голоса. Летчики слушались его беспрекословно. Его сила таилась в
верности глаза, умевшего, не сморгнув, посмотреть в лицо смерти, в
крепости рук и бесстрашии сердца.
Однажды какой-то фашист пошел на него в лобовую атаку. Шутов не
дрогнул, и машины летели со страшной скоростью, готовые столкнуться
винтами и моторами. Однако фашист не выдержал, отвернул в последние
секунды. Шутов распорол его самолет кинжальным огнем своих пушек и
пулеметов и крикнул вдогонку падающему самолету:
- На кого ты полез, дурак, на ивановского комсомольца! Мы, шуйские, у
Чапая опорой были!..
Когда Московец их знакомил, он сказал Фрунзе:
- Вот земляк вашего отца. Насколько помнится, из всех городов
российских Михаил Васильевич больше всего любил Шую...
- Я никогда там не был, - ответил Фрунзе.
- Ну что же, побываем после войны. Знаете, с какой радостью нас
рабочие примут! - сказал Шутов. - Мой старик помнит Фрунзе еще юношей
Арсением, который организовал шуйских ткачей на борьбу с самодержавием.
Московец посмотрел на них и решил: "Хорошая будет пара!"
Обстановка на фронте была, что называется, "скучная". После тяжелых
оборонительных боев немцев задержали на рубеже Новгород - Ильмень-озеро.
Но фашистам удалось вклиниться в наши позиции, захватив городок Демянск.
Их шестнадцатая армия, одна из лучших у Гитлера, заняв холмы Валдайской
возвышенности, теперь пополнялась, залечивала раны, получала свежую
технику и готовилась к новому наступлению.
На карте этот клин выглядел лапой гигантского зверя, занесенной над
Москвой с севера.
_ Вот бы эту лапу отсечь! - мечтали летчики, поглядывая на карту.
И, когда по ночам мимо аэродрома по обледеневшим дорогам звенели
танки, сердца бились надеждой:
- Может быть, это и готовится? И мы примем участие в контрударе?
А пока что полк нес будничную вахту. Больших боев не было. Все
притихло, словно перед грозой. Молодежь училась. Шутов, как комсорг,
выбросил лозунг: "Ни одного комсомольца без сбитого вражеского самолета
на личном счету".
Удивительный человек был этот Алексей Шутов, сын ткача из города Шуи.
Ему было совершенно чуждо честолюбие. По-комсомольски он любил свой
боевой коллектив и жил успехами эскадрильи. Он называл своих летчиков
"мои ребятки". И стремился каждого из них поднять до уровня передовых.
В паре с Шутовым и пришлось Тимуру впервые попробовать свои силы в
воздушном бою.
Они вылетели в свободный полет, вдоль линии фронта. Стоял ясный
зимний денек. По небу бежали редкие облака. Над позициями нашей пехоты
вился немецкий корректировщик "хейнкель", прозванный солдатами
"костылем". Самый ненавистный пехотинцам самолет-соглядатай. Кружится,
кружится. Заметит людей у походной кухни - вызовет огонь минометов.
Разглядит обоз, колонну на марше, скопление машин в тылу - сообщит своей
артиллерии...
Вот на этого "костыля" и нацелил Шутов Тимура.
Фрунзе ринулся в атаку со всем пылом новичка. Конечно, ему хотелось
бы сбить истребитель или по крайней мере бомбардировщик, а тут
подвернулся всего-навсего тихоходный "хейнкель".
Нелепый, с длинными болтающимися шасси, с большой стеклянной кабиной
наблюдателя, этот самолет был для летчиков самой противной мишенью.
Тимур с первого захода промазал. "Хейнкель" увернулся и, спасаясь от
деда не хотел уходить, да тут еще вспомнил, что в погребе горшок сметаны
остался, хотел одним духом слетать и тоже не успел.
Высунул нос из погреба - смотрит, по домам уже немцы рыщут. И танки
по улице гремят.
Дедушка свалился к нему с охапкой сетей в руках,
- Ванюша, затаись, тише сиди, а то пропали! - шумит глухой под носом
у немцев..
В его глухоте был внучек виноват. Когда Ваня был поменьше, озорные
парни его подговорили деду в ружье песку насыпать. Так, мол, крепче
выстрелит.
Дед пошел по зайчишкам - ружье не проверил, не заметил, что в стволе
песок. Приложился по косому, выпалил, ружье-то и разорвалось.
С тех пор дед оглох - кричит, а ему кажется, что говорит тихо. Беда с
ним!
Немцев мимо деревни прошли тысячи, но, видно, торопились: погреб не
обнаружили. Когда движение утихло, Ваня осторожно выглянул и удивился.
Перед околицей в песчаных буграх немцы успели нарыть большие ямы.
Спереди тщательно замаскировали их кустами и плетнем.
В одной яме поставили танк, громадный, почти с избу. Страшный. На
боках черные пауки нарисованы - свастика.
Ваня понял, что это засада.
И как же хитро этот танк действовал! Когда вышли на дорогу наши
танки, он их обстрелял. Стрельнет - и тут же уползает из одной ямы в
другую.
Наши стреляют туда, где заметили вспышку от выстрела, а танка там уже
нет: он в другую яму уполз.
И страшно Ване, дух захватывает, сердце останавливается, когда
снаряды рвутся, а любопытство пуще страха.
"Неужели, - думает он, - немцы хитрей наших, а?" И такая досада его
берет, зубы стискивает.
"Была бы у меня пушка, я бы вам показал, как в прятки играть!"
Ну, какая же у него пушка! Горшок сметаны, завязанный в тряпку, - вот
и все оружие!
Да в тылу у него глухой дед прячется под сетями - тоже невелика сила.
И хочется Ване своим помочь, а пособить нечем.
Неожиданно стрельба кончилась.
Наши танки отошли. Наверно, пошли обхода искать. Или за подмогой.
Ведь им могло показаться, что танков здесь много.
Фашисты вылезли из своего танка - потные, грязные, страшные.
Достают заржавленные консервные банки. Вскрывают ножами, едят, что-то
ворчат про себя.
"Ишь ты, наверно, ругаются, что курятины у нас в деревне не
нашли!" - подумал Ваня.
Посмотрел на горшок и усмехнулся: "И не знают, что рядом свеженькая
сметанка..." И тут мелькнула у него такая мысль, что даже под сердцем
похолодело:
"Эх, была не была... А ну-ка, попробую! Хоть они и хитры, а не хитрей
нашего деда!"
И он выкатился из погреба, держа обеими руками заветный горшок.
Бесстрашно подошел к немцам.
Фашисты насторожились, двое вскочили и уставились на него в упор:
- Маленький партизан?
А Ваня улыбнулся и, протягивая вперед горшок, дружелюбно так сказал:
- А я вам сметанки принес. Во, непочатый горшок... Смотри-ка!
Немцы переглянулись.
Один подошел. Заглянул в горшок. Что-то сказал своим. Потом достал
раскладную ложку, зацепил сметану и сунул Ване в рот.
Ваня проглотил и замотал головой:
- Не, не отравлена. Сметана - гут морген! - И даже облизнулся.
Немцы одобрительно засмеялись. Забрали горшок и начали раскладывать
по своим котелкам: всем поровну, начальнику больше всех. Мальчик не
соврал: сметана хороша была.
А Ваня быстро освоился.
Подошел к танку, похлопал по пыльным бокам и похвалил:
- Гут ваша танка, гут машина... Как его зовут? "Тигра"?
Немцы довольны, что он их машину хвалит. Посмеиваются.
- Я, я, - говорят, - тигер кениг...
А Ванюша заглядывает в дуло пушки. Танк стоит в яме, и его головастая
пушка почти лежит на песчаном бугре. Так что нос в нее сунуть можно.
Покосившись на немцев, которые едят сметану, Ваня осторожно берет
горсть песку, засовывает руку в самую пасть орудия. Из нее жаром пышет:
еще не остыла после выстрелов.
Быстро разжал Ваня ладонь и отдернул руку. Гладит пушку, как будто
любуется.
А сам думает: "Это тебе в нос табачку, чихать не прочихать... Однако
маловато. Ведь это не то что дедушкино ружье - это большая пушка".
Еще раз прошелся вокруг танка. Еще раз похвалил:
- Гут "тигр", гут машина...
И, видя, что немцы сметаной увлеклись и ничего не замечают, взял да
еще одну горстку песку таким же манером подсыпал.
И только успел это сделать, как грянул новый бой. На дорогу вышел
грозный советский танк. Идет прямо грудью вперед. Ничего не боится. С
ходу выстрелил и первым снарядом угодил в пустую яму, откуда вражеский
"тигр" успел уползти.
Немцы бросились к своему танку. Забрались в него, запрятались и давай
орудийную башню поворачивать, на наш танк пушку наводить...
Ваня нырнул в погреб. В щелку выглядывает, а у самого сердце бьется,
словно выскочить хочет.
"Неужели фашисты подобьют наш танк? Неужели ихней пушке и песок
нипочем?"
Вот немцы приладились, нацелились - да как выстрелят! Такой грохот и
дребезг раздался, что Ваня на дно погреба упал.
Когда вылез обратно и выглянул - смотрит: стоит "тигр" на прежнем
месте, а пушки у него нет. Полствола оторвало. Дым из него идет. А
фашистские танкисты открыли люк, выскакивают из него, бегут в разные
стороны. Орут и руками за глаза хватаются.
"Вот так, с песочком! Вот так, с песочком! Здорово вас прочистило!"
Ваня выскочил и кричит;
- Дед, смотри, что получилось, "тигру" капут!
Дед вылез - глазам своим не верит: у танка пушка с завитушками...
Отчего это у нее так ствол разодрало?
И тут в деревню, как буря, ворвался советский танк. У брошенного
"тигра" остановился.
Выходят наши танкисты и оглядываются.
- Ага, - говорит один, - вот он, зверюга, готов, испекся... Прямо в
пушку ему попали.
- Странно... - говорит другой. - Вот туда мы стреляли, а вот сюда
попали!
- Может, вы и не попали, - вмешался Ваня.
- Как так - не попали? А кто же ему пушку разворотил?
- А это он сам подбился-разбился.
- Ну да, сами танки не разбиваются: это не игрушки.
- А если в пушку песку насыпать?
- Ну, от песка любую пушку разорвет.
- Вот ее и разорвало.
- Откуда же песок-то взялся?
- А это я немного насыпал, - признался Ваня.
- Он, он, - подтвердил дед, - озорник! Он и мне однажды в ружье песку
насыпал.
Расхохотались наши танкисты, подхватили Ванюшу и давай качать.
Мальчишке раз десять пришлось рассказывать все сначала и подъехавшим
артиллеристам, и подоспевшим пехотинцам, и жителям деревни, прибежавшим
из лесу приветствовать своих освободителей.
Он так увлекся, что и не заметил, как вернулась из лесу его мать. Она
ему всегда строго-настрого наказывала, чтобы он без спросу в погреб не
лазил, молоком не распоряжался и сметану не трогал. А Ваня тут
рассказывал, как обманул немцев на сметане.
- Ах ты разбойник! - воскликнула мать, услышав такие подробности. -
Ты чего в хозяйстве набедокурил? Сметану немцам стравил. Горшок разбил!
Хорошо, что за него танкисты заступились.
- Ладно, - говорят, - мамаша, не волнуйтесь. Сметану снова наживете.
Смотрите, какой он танк у немцев подбил! Тяжелый, пушечный, системы
"тигр".
Мать смягчилась, погладила по голове сына и ласково сказала:
- Да чего уж там, озорник известный...
Прошло с тех пор много времени. Война окончилась нашей победой. В
деревню вернулись жители. Веретейка заново отстроилась и зажила мирной
жизнью. И только немецкий "тигр" с разорванной пушкой все еще стоит у
околицы, напоминая о вражеском нашествии.
И когда прохожие или проезжие спрашивают: "Кто же подбил этот
немецкий танк?" - все деревенские ребятишки отвечают: "Иван Тигров из
нашей деревни".
Оказывается, с тех пор так прозвали Ваню Куркина - Тигров, победитель
"тигров".
Так появилась в деревне новая фамилия.
Наш суровый командир любил пошутить. Когда на фронт явились летчики,
недавно окончившие военную школу, он, рассказав им, в какой боевой полк
они прибыли, вдруг спросил:
- А летать вы умеете?
Молодые авиаторы почувствовали себя неловко. Как ответить на такой
вопрос - ведь они только и делали, что учились летать. И научились.
Поэтому их и прислали бить фашистов в воздухе. И вдруг один летчик
громко сказал:
- Я умею!
Командир поднял брови: "Ишь ты какой! Не сказал - мы умеем".
- Два шага вперед!.. Ваша фамилия?
- Младший лейтенант Николенко! - представился молодой летчик
уверенным баском.
- Ну, раз летать умеете, покажите свое умение, - сказал с усмешкой
командир. - Обязанности ведомого в воздухе знаете?
- Следовать за ведущим, прикрывая его сзади.
- Точно. Вот вы и следуйте за мной. Я ведущий, вы ведомый.
И с этими словами они направились к самолетам. Старый летчик шел и
все усмехался: не так это просто следовать за ним, мастером высшего
пилотажа, если он захочет оконфузить ведомого и уйти от него.
- Полетим в паре, я буду маневрировать так, как приходится это делать
в настоящем воздушном бою с истребителями, а вы держитесь за мой хвост,
- сказал командир, как бы предупреждая: "Держи, мол, ухо востро".
И вот два "ястребка" в воздухе. Десятки глаз наблюдают за ними с
аэродрома. Волнуется молодежь: ведь это испытание не одному Николенко...
Старый истребитель, сбивший немало фашистских асов, вначале выполнил
крутую горку, затем переворот. После пикирования - снова горка,
переворот, крутое пикирование, косая петля, на выводе - крутой вираж.
Еще и еще каскад стремительных фигур высшего пилотажа, на которые
смотреть - и то голова кружится!
Но сколько ни старался наш командир, никак не мог "стряхнуть с
хвоста" этого самого Николенко. Молодой ведомый носился за ним как
привязанный. Когда произвели посадку, командир наш вылез из машины,
вытер пот, выступивший на лице, и, широко улыбнувшись, сказал:
- Летать умеете, точно!
А Николенко принял это как должное. Он был уверен в этом и ответил:
- Рад стараться, товарищ полковник!
Еще раз оглядел его старый боец. С головы до ног. Хорош орлик, только
слишком уж самонадеян. Если зарвется, собьют его фашисты в первом же
бою.
Николенко был назначен ведомым к опытному, спокойному летчику -
старшему лейтенанту Кузнецову.
И в первом же полете совершил проступок. Когда восьмерка наших
истребителей в строю из четырех пар сопровождала на бомбежку группу
штурмовиков, Николенко заметил внизу фашистский связной самолет,
кравшийся куда-то над самым лесом. Спикировал на него и сбил первой же
очередью из всех пулеметов и пушек. Но потерял группу и нагнал своих
только при возвращении с боевого задания.
- Вы что же это вздумали? Бросать ведущего? Разрушать строй?.. -
разносил его командир эскадрильи.
- Но я сбил самолет, - пытался оправдаться Николенко.
- Хоть два! Из-за вашего самовольства мог погибнуть ведущий,
нарушиться строй. В образовавшуюся брешь могли ударить фашистские
истребители, навязать нам невыгодный бой... Мы бы не выполнили задания
по охране штурмовиков и понесли бы потери!
Словом, досталось Николенко.
Но привычки своей - волчком отскакивать от строя в погоне за своим
успехом - он не оставил. Правда, благодаря лихости и сноровке на его
счету появилось несколько сбитых вражеских самолетов. И в ответ на
упреки своих товарищей по летной школе он насмешливо отвечал:
- "Дисциплина, дисциплина"!.. Что мы, в школе, что ли? Вот вы -
первые ученики, с пятерками по дисциплине. А где у вас личные счета?
Пусты...
Как-то раз командир полка, улучив минуту, когда они были одни,
по-дружески обнял его за плечи и сказал:
- Смотрите, Николенко, убьетесь!
- Меня сбить нельзя! - задорно тряхнул головой Николенко.
- Вот я и говорю: сами убьетесь.
- Подставлю себя под удар? Нет. У меня и на затылке глаза!
И Николенко так удивительно покрутил головой, что, казалось, она у
него вертится вокруг своей оси.
- Шею натрете, - усмехнулся командир.
- Не натру: вот мне из дому прислали шарф из гладкого шелка.
И показал красивый шарф нежно-голубого цвета.
- Ну, ну, смотрите, да не прозевайте. Уж очень вы на одного себя
полагаетесь. А знаете, что мой отец, сибирский мужик, говаривал: "Один
сын - еще не сын, два сына - полсына, три сына - вот это сын!" Так и в
авиации: один самолет - еще не боевая единица, пара - вот это боец,
четыре пары - крепкая семья, полк - непобедимое братство!
Задумался Николенко. Еще в школе упрекали его, что он плохой товарищ.
Ни с кем не дружит, всегда сам по себе. Зачем ему друзья - он и так
первый ученик! А когда трудновато, родители репетитора наймут. И опять
он лучше всех. Был он у отца с матерью единственным сыном, и они хотели,
чтоб он везде был самым первым. Чтоб и костюмчик у него был лучше всех,
и отметки...
Учителя им гордились. Другим в пример ставили. А ребята не любили.
Так и прозвали: "гордец-одиночка".
А ему ни жарко ни холодно. Он школу с отличием окончил. Когда ему
бывало скучно без компании, он умел подобрать себе товарищей для игр.
Только не по дружбе, а по службе. Приманит к себе малышей отличными
горными санками, которые ему родители из Москвы привезли. И за то, что
даст прокатиться, заставляет службу служить: ему санки в гору возить.
Словом, все и все для него: и родители, и приятели, и учителя. Только
он ни для кого ничего...
И до сих пор жил отлично. Лучше всех, пожалуй. Да и на войне вот:
разве он не лучше других себя чувствует? Все хорошо воюют, а он лучше
всех. Кто из молодых летчиков больше самолетов сбил? Лейтенант
Николенко.
Усмехнулся Николенко в ответ на предупреждение командира и только из
вежливости не рассмеялся.
А командир знал, что говорил...
Не прошло и нескольких дней, как сам полковник поднял восьмерку по
тревоге. Получено было донесение разведки, что на тайный аэродром,
устроенный фашистами невдалеке от наших позиций, прилетела новая
истребительная эскадра. Самолеты все свеженькие, как с чеканки.
Заправились фашисты горючим и полетели штурмовать наши войска. Летают
над позициями, над дорогами, обстреливают каждую машину, резвятся. Не
боятся, что у них бензина мало. Тайный аэродром рядом. Только скользнут
над густым лесом - вот тебе и стол и дом... Для пилотов - теплые
землянки, горячий завтрак, а для самолетов - бензин и смазка и дежурные
мотористы наготове.
Хорошо устроились. Да наши партизаны выследили и по радио все это
сообщили.
Восьмерка истребителей поднялась, чтобы подловить фашистов в самый
момент возвращения домой. Бензин у них на исходе - драться они не смогут.
Конечно, аэродром не озеро, на которое прилетают утки. Его охраняют
зенитные пушки. Его прикрывает "шапка" дежурных истребителей.
Все это наши знали. Подошли скрытно, со стороны солнца, и стали
делать круги, разбившись на пары, идущие на разной высоте.
Фашистские летчики, прикрывавшие аэродром, вначале заметили пару
наших самолетов, затем еще два - повыше. А потом разглядели и еще. И
смекнули, что советские истребители явились в боевом порядке,
эшелонированном по высоте. Такой боевой порядок был назван летчиками
"этажерка". Неуязвимый строй: нападешь на нижнюю пару - тебя на выходе
из атаки верхняя собьет, нападешь на верхнюю - тебя во время скольжения
вниз нижняя подхватит... А уж в центр такого строя соваться и совсем не
стоит, если дорожишь головой. И фашистские летчики, прикрывавшие
аэродром, отошли в сторону, поднялись повыше.
Одна у фашистов была надежда: вот сейчас их зенитки дадут огонь,
глядишь - заставят "этажерку" рассыпаться, растреплют строй. И тогда...
Но не тут-то было. Наш полковник свой маневр знал. Лишь только
ударили пушки и расцветили небо разрывами снарядов, он приказал всей
восьмерке, не нарушая боевого порядка, скользить вправо, влево, выше,
ниже. Не так легко пристреляться к таким танцующим в воздухе крылатым
парам.
Да и недолго осталось стрелять фашистским зенитчикам:
вот сейчас, через какие-то минуты, должны вернуться немецкие
самолеты, и тогда хочешь не хочешь, а убирай огонь, не то своих
подобьешь.
Наш командир, усмехнувшись, посмотрел на часы: "Скоро явятся
фашистские истребители, и начнется славная охота!"
Вся "этажерка", совершая круг, "работает" точно, как вот эти часы с
секундомером. Он оглядел строй довольными глазами.
- Немного терпения, мальчики, - сказал он по радио.
И вдруг черная тень пробежала по его лицу, когда один самолет вышел
из боевого порядка и скользнул в сторону, за высокие ели. Туда, где не
было разрывов зенитных снарядов.
"Николенко!" - так и ударило в сердце.
И командир не ошибся. Это был Николенко. Не желая находиться под
зенитным огнем и напрасно подвергаться риску, он решил схитрить: уйти из
зоны огня и "прогуляться" в сторонке, пока не появятся немецкие
истребители. Вот тогда он и включится в бой... И набьет больше всех!
Вслед за Николенко, по обязанности защищать командира, пошел и его
ведомый.
Увидел этот маневр не только наш командир - тут же заметили его и
фашисты.
- Струсили, наконец, - обрадовались они. - Легкая добыча!
И не успел до Николенко дойти по радио предупреждающий окрик
командира, как два залпа, словно две огненные дубины, обрушились на его
самолет.
Наблюдая за огнем снизу, Николенко прозевал атаку сверху.
Один, затем второй краснозвездные самолеты, охваченные пламенем и
дымом, посыпались на вершины елей... А в это время возвратились восвояси
фашистские истребители. Они явились всей эскадрой и густо пошли на
посадку. Зенитки сразу замолкли. Все небо покрылось машинами. Одни
планировали на аэродром, другие, дожидаясь очереди, летали по кругу. А
наши гонялись за ними, сбивая один за другим.
Подбитые валились и в лес и на летное поле. Тут костер, там обломки.
На них натыкались идущие на посадку. Капотировали. Разбивались. Два
фашиста в панике столкнулись в воздухе. Иные бросились наутек, но без
горючего далеко не улетели.
- Попались, которые кусались! - шутили потом участники замечательного
побоища.
Набили бы наши больше, если бы не Николенко. Двоим нашим истребителям
пришлось связать боем фашистских дежурных, которые его сбили. Только
четыре истребителя из восьми действовали в полную силу.
И попало же Николенко во время разбора боевого вылета вечером того же
дня! Критиковали его жестоко, хотя и заочно...
А наутро его ведомого, молодого летчика Иванова, выбросившегося с
парашютом, опаленного, поцарапанного, вывезли из тыла партизаны. И
сообщили, что второй летчик сгорел вместе с самолетом.
Сняли шлемы летчики, обнажили головы.
- Сообщить родителям Николенко, что сын их погиб смертью
героя... - приказал командир. И добавил: - Тяжко будет отцу с матерью,
а ведь сами виноваты: смелым воспитали его, да только недружным.
Война продолжалась. Много было еще горячих схваток, тяжелых утрат и
славных подвигов. А командир никак не мог забыть, что случилось с
Николенко. Принимая в полк молодых орлят, полковник всегда рассказывал
эту поучительную историю. И темнел лицом. И некоторое время был сердит и
неразговорчив. Так сильно разбаливалась в его командирском сердце рана,
которую нанес ему молодой летчик своей бессмысленной гибелью.
Когда в полк вместе с новым пополнением прибыл лейтенант Фрунзе,
комиссар, представляя его командиру полка, многозначительно произнес:
- Тимур Михайлович - сын Фрунзе!
Подполковник крепко пожал лейтенанту руку.
Тимур быстро взглянул в темное рябоватое лицо. Подполковник Московец
- старый истребитель - по виду годился ему в отцы, был медлителен,
покладист.
- Я хочу стать настоящим истребителем, - поторопился предупредить
Тимур.
- Ну что ж, - сказал Московец. - Поможем вам не уронить честь отца.
Старый летчик внимательно посмотрел на Фрунзе. Открытый взгляд ясных
серых глаз, строгие черты лица, золотоволосая, крепко посаженная голова.
"Орлик, настоящий орлик", - подумалось ему, и на душе стало хорошо
при мысли, что его полку выпала честь принять в свои ряды сына
прославленного полководца. Подполковник любил молодежь, и ведомым, от
которого зависела его жизнь в бою, летал у него самый юный летчик полка
- комсомолец Усенко.
Московец был человек по-своему замечательный. Сибиряк, пришедший в
авиацию из тайги уже не мальчиком, он казался староватым для
истребителя. Но, обладая громадной силой, Пимен Корнеевич, излетав
два-три истребительных века, отлично выдерживал все перегрузки при
крутых виражах и выводах из пике скоростных машин.
Восемь сбитых вражеских самолетов подкрепляли его командирскую
репутацию. Высокий рост, широкие плечи и загорелое лицо невольно внушали
уважение. Прибавьте к этому спокойные проницательные глаза - и портрет
его будет закончен. Пимен Корнеевич отличался таежной скупостью на слова
и на патроны. Стрелял только наверняка, а говорил предельно коротко и
четко.
Даже при объяснении боевых заданий он был немногословен, хотя умел с
полной ясностью показать каждому летчику его место и роль в предстоящей
операции. Для наглядности возьмет прутик, нарисует на снегу строй,
порядок, направление и скажет:
- Понятно?
Потом наступит унтом на этот чертежик и, стерев его подошвой, пойдет
в свой самолет, чтобы возглавить боевой вылет.
Шла первая военная зима. Частенько нашим истребителям приходилось
драться с численно превосходящим противником. И все же летчики Московца
всегда выходили победителями. Полк нес мало потерь.
Когда Московца спрашивали о причине этого, он отвечал:
- Правильная тактика.
- Какая?
- Активная.
- В чем же она выражается?
- Нападаем. Инициативу захватываем.
Московец не сразу пустил Фрунзе в бой. Вначале он поручал ему
патрулирование собственного аэродрома, когда нужно кружиться, словно на
привязи, над одной точкой. Некоторые молодые летчики не любят этого
патрулирования, считая его скучным занятием, и требуют "войны", а не
"прогулок".
Но лейтенант Фрунзе безропотно нес эту вахту и ни разу не
запротестовал, когда его снова и снова назначали "воздушным дневальным".
Тимур летал ведомым. Несколько раз в паре с ним отправлялся сам
Московец. Подполковник убедился, что молодой Фрунзе не сидит, уткнувшись
в приборы, а уже научился видеть небо и землю. Он крепко держится за
ведущим, не отрываясь при всех его неожиданных рывках и поворотах.
Значит, можно попробовать его и в бою. Московец назначил Фрунзе
ведомым к командиру эскадрильи старшему лейтенанту Шутову.
Этот скромный задумчивый молодой человек умел командовать, не повышая
голоса. Летчики слушались его беспрекословно. Его сила таилась в
верности глаза, умевшего, не сморгнув, посмотреть в лицо смерти, в
крепости рук и бесстрашии сердца.
Однажды какой-то фашист пошел на него в лобовую атаку. Шутов не
дрогнул, и машины летели со страшной скоростью, готовые столкнуться
винтами и моторами. Однако фашист не выдержал, отвернул в последние
секунды. Шутов распорол его самолет кинжальным огнем своих пушек и
пулеметов и крикнул вдогонку падающему самолету:
- На кого ты полез, дурак, на ивановского комсомольца! Мы, шуйские, у
Чапая опорой были!..
Когда Московец их знакомил, он сказал Фрунзе:
- Вот земляк вашего отца. Насколько помнится, из всех городов
российских Михаил Васильевич больше всего любил Шую...
- Я никогда там не был, - ответил Фрунзе.
- Ну что же, побываем после войны. Знаете, с какой радостью нас
рабочие примут! - сказал Шутов. - Мой старик помнит Фрунзе еще юношей
Арсением, который организовал шуйских ткачей на борьбу с самодержавием.
Московец посмотрел на них и решил: "Хорошая будет пара!"
Обстановка на фронте была, что называется, "скучная". После тяжелых
оборонительных боев немцев задержали на рубеже Новгород - Ильмень-озеро.
Но фашистам удалось вклиниться в наши позиции, захватив городок Демянск.
Их шестнадцатая армия, одна из лучших у Гитлера, заняв холмы Валдайской
возвышенности, теперь пополнялась, залечивала раны, получала свежую
технику и готовилась к новому наступлению.
На карте этот клин выглядел лапой гигантского зверя, занесенной над
Москвой с севера.
_ Вот бы эту лапу отсечь! - мечтали летчики, поглядывая на карту.
И, когда по ночам мимо аэродрома по обледеневшим дорогам звенели
танки, сердца бились надеждой:
- Может быть, это и готовится? И мы примем участие в контрударе?
А пока что полк нес будничную вахту. Больших боев не было. Все
притихло, словно перед грозой. Молодежь училась. Шутов, как комсорг,
выбросил лозунг: "Ни одного комсомольца без сбитого вражеского самолета
на личном счету".
Удивительный человек был этот Алексей Шутов, сын ткача из города Шуи.
Ему было совершенно чуждо честолюбие. По-комсомольски он любил свой
боевой коллектив и жил успехами эскадрильи. Он называл своих летчиков
"мои ребятки". И стремился каждого из них поднять до уровня передовых.
В паре с Шутовым и пришлось Тимуру впервые попробовать свои силы в
воздушном бою.
Они вылетели в свободный полет, вдоль линии фронта. Стоял ясный
зимний денек. По небу бежали редкие облака. Над позициями нашей пехоты
вился немецкий корректировщик "хейнкель", прозванный солдатами
"костылем". Самый ненавистный пехотинцам самолет-соглядатай. Кружится,
кружится. Заметит людей у походной кухни - вызовет огонь минометов.
Разглядит обоз, колонну на марше, скопление машин в тылу - сообщит своей
артиллерии...
Вот на этого "костыля" и нацелил Шутов Тимура.
Фрунзе ринулся в атаку со всем пылом новичка. Конечно, ему хотелось
бы сбить истребитель или по крайней мере бомбардировщик, а тут
подвернулся всего-навсего тихоходный "хейнкель".
Нелепый, с длинными болтающимися шасси, с большой стеклянной кабиной
наблюдателя, этот самолет был для летчиков самой противной мишенью.
Тимур с первого захода промазал. "Хейнкель" увернулся и, спасаясь от