- Ну что ж, - наконец заговорил он, убитый горем, - я сам виноват, надо было смотреть чуть дальше своего носа, наверное только такой дурак как я смог бросить без присмотра старинную рукопись, но кто же мог знать? Это же Сальери!
- Не расстраивайся, сынок, ты же не умрешь ведь с голоду без этих проклятых рукописей, черт с ними с долларами, здоровье и нервы не купишь ни за какие доллары. Франя! Вспомни, я тебе много раз говорила: умный еврей не должен переживать из-за потери денег, а ты ведь у меня умный, ты же знаешь, мы все тобой гордимся, даже Гальперины.
Очень похоже на то, что Франца осенило:
- А как ты думаешь, может быть Берта забрала их себе, она ведь с детства была такой практичной.
- Вполне возможно, - слишком поспешно согласилась ст. Зина, - я спрошу у нее. А что ей сказать, если ЭТО у нее? Чтобы она вернула тебе?
Франц был в явном замешательстве:
- Ну... скажи ей, что рукописи стоят денег, и если она захочет их продать... пусть она их отдаст тебе, а ты сходи к Солодчикам и позвони мне.
По-видимому сама мысль о том, что деньги могут попасть к ненавистному гою, уведшему у него, Франца Менциковского, единственную дочь, была невыносима и он вскоре распрощался.
Проходя верандой он несколько замешкался, и я ощутил его огненный взгляд, брошенный на непонятно какого дьявола запертый на замок люк, а на чердаке долго клубилась запущенная им лютая злоба на всех этих бездельников и дармоедов из пожарного управления шарившихся по чужим чердакам.
Мы сидели в комнате для гостей. За окном темная августовская ночь уверенно вступила в свои права. В соседней комнате шумно ворочалась и вздыхала старая Зина. В комнате было традиционно темно.
Бутылка коньяка была уже наполовину пустой, но в Берте не чувствовалось привычной блаженной расслабленности. Ее определенно что-то беспокоило.
- Я думаю все скоро должно кончиться, Вадим, - произнесла она приглушенным шепотом.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я и в моей груди что-то сжалось.
- Твои, или, вернее наши проблемы, - она потянулась к пачке сигарет.
- У меня нет и не будет проблем, пока ты со мной, - не очень убедительно заявил я.
- Ты прекрасно знаешь сам, что бесконечно все это продолжаться не может.
Как всегда она была права. Долгое время мы старательно избегали этой темы, но видимо пришло время спускать шлюпку и грести изо всех сил подальше от корабля, грести в беспросветную тьму.
- Сам Бог натолкнул тебя на английский язык, а мне подсказал выход из положения, - продолжала Берта, Которая Была Всегда Права, - да и рукопись тоже Бог послал.
Я был уверен, что она уже все обдумала, что-то такое, к чему меня тихонечко подводит, чтобы не слишком шокировать меня, ходит вокруг да около, словно боится сообщить о смерти близкого человека.
- Причем здесь Бог, рукопись и английский, - спросил я смутно догадываясь о том, что сейчас услышу от нее.
- За эти доллары я купила для тебя возможность уехать туда, где ты будешь в полной безопасности.
Уже купила! Опять за меня все решают, за меня думают.
- И когда это произойдет? - полюбопытствовал я, стараясь скрыть легкое раздражение.
- Дней через десять-двенадцать. Давай пока обсудим детали. Тебе недолго там быть одному, я приеду почти следом за тобой. - Она и не старалась скрыть своего возбуждения.
За всем этим слышался тихий, но отчетливый колокольный звон тревоги.
Я закрыл ей ладонью рот и прошептал в ухо:
- У нас еще есть время, детали подождут, а вот я больше ждать не хочу...
Она тихонько отстранилась и предложила:
- Давай выпьем за удачу, только принеси мне, пожалуйста, холодной воды.
Я тихонько отправился на кухню за холодной водой, было слышно как из бутылки булькая лился коньяк...
Они нашли меня и здесь.
Я лежал в одних трусах спеленутый по рукам и ногам прочной капроновой тесьмой. В залитой светом комнате пахло хлороформом, наверное им отключили меня перед тем как связать.
Берта лежала на второй кровати совершенно голая лицом вверх, с раскинутыми руками и ногами связанными тесьмой, пропущенной под кроватью, ее рот был заклеен широкой полосой лейкопластыря.
Я застонал от унижения, ярости и бессилия.
Их было трое и среди них я сразу узнал доктора, который меня лечил. Он был как всегда элегантен, лицо было бесстрастно. Он снял джинсовую куртку, под которой оказалась майка с надписью на английском языке, которую можно было перевести приблизительно так: ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ, И БУДЕМ ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ.
Второй, белобрысый, стриженый почти наголо в темно-синей рубашке с погончиками и закатанными выше локтя рукавами. Он не мог отвести глаз от распятой обнаженной Берты и весь его облик выражал звериное желание овладеть столь доступной плотью.
Третий, постарше, в длинном светлом плаще стоял прислонившись к косяку открытой двери, держа под контролем комнату и холл, медленно двигая челюстями, пережевывая жевательную резинку. В его левой руке удобно примостилась Беретта армейского образца. Правая рука покоилась в кармане плаща. Этот был наиболее опасен. И не из-за Беретты. В его расслабленном спокойствии угадывалась молниеносная реакция, а узкий лоб с низко растущими густыми волосами и глубоко посаженные глаза начисто отметали малейшее предположение о каких-либо эмоциях.
Доктор поставил на стол свой походный медицинский несессер, отодвинув высокую вазу с гладиолусами, открыл крышку и на мгновение задумался.
- Ну, что, эскулап, - услышал я свой хриплый голос, - так это ты правишь бал? Свои тридцать сребреников тоже в чемоданчике носишь? Они греют твою подлую душонку... Могу показать хорошее, надежное место, где их спрятать.
- Причем здесь тридцать сребреников, - искренне удивился он полуобернувшись в мою сторону, - я никого не предавал.
- Ты самый мерзкий и подлый предатель. Иуда по сравнению с тобой невинный агнц. Ты предал своих товарищей по благородной профессии. Ты не из тех, кто рискуя собственной жизнью идут в очаги, зараженные чумой или холерой. Нет. Ты пошел прямо в противоположную сторону, чтобы работать на чуму, за лишнюю десятку. На чуму двадцатого века, наводнившую землю наркотиками, проституцией и разъедающей коррупцией, на чуму похуже настоящей. Ты самая настоящая отвратительная тварь, криттер.
- У тебя самого руки по локоть в крови, - он вновь повернулся к несессеру.
Я все-таки его достал - на его скулах едва заметно играли желваки. Белобрысый приблизился к моей кровати и сильно ударив по ней ногой произнес:
- Верни быстренько все деньги и все остальное, что было в дипломате, и не попадайся нам больше на глаза.
- Ага. И ты на прощанье дашь пожать свою грязную лапу, оставив меня и ее, - я посмотрел в сторону извивающейся и мычавшей Берты, - в целости и сохранности. Да еще пожелаешь доброго здоровья и долгих и счастливых лет жизни. И мило помашешь ручкой.
Отойди отсюда, мразь, с шестерками у меня никакого разговора не будет.
Его лицо перекосилось от злобы, он склонился надо мной и сильно, кулаком, ударил меня в лицо. Он было занес другую руку, но доктор перехватил ее:
- Оставь, сейчас он все расскажет. И очень подробно, даже маленькие интимные штучки, о которых, как правило, не рассказывают никому.
- Это ты, эскулап, весь состоишь из маленьких интимных штучек, - из разбитой губы сочилась кровь, мешая говорить, - а, мистер Пинч расскажи, мы не из болтливых, что там у тебя за канализационным отстойником, который ты называешь своей душой: мальчики? девочки? Или может быть сам подставляешь?
Доктор протянул белобрысому пузырек с комком ваты и, кивнув в сторону комнаты ст.Зины сказал:
- Проверь старуху и, если очнулась, добавь, а потом иди в машину.
Белобрысый нехотя подчинился.
Лишенный Эмоций с интересом наблюдал за происходящим, похожий на гориллу, попавшую на костюмированный бал. Пристальный зрачок Беретты не отрываясь смотрел мне в подбородок.
К своему великому удивлению я обнаружил, что мои руки за спиной освободились от пут капроновой тесьмы. Или меня связали слишком поспешно, или Геббельс не напрасно тратил свое время. А может и то и другое.
Хлопнула дверь за вышедшим белобрысым, наверное старухе добавки не потребовалось. Доктор распечатывал упаковку одноразового шприца. Я лихорадочно оценивал свои возможности. Со связанными ногами и под присмотром Беретты, они практически равны нулю.
Вдохновляла убежденность в том, что я буду жить до тех пор, пока они не узнают где находятся деньги.
Доктор держа в одной руке ампулу с уже отломанным кончиком, а в другой шприц, повернулся лицом к аудитории и произнес тронную речь:
- В этой ампуле культура СПИДа. Через несколько секунд я введу ее внутривенно или подкожно, не имеет значения, нашей удивительной Берте Францевне. Я думаю, она не будет против. Ведь за все надо платить. В том числе и за классически преступную любовь.
Он наполнил шприц и повернув его иголкой вверх, вытеснил воздух вместе с капелькой жидкости. Взглянув на каждого из троих, он продолжал:
- Затем, дав возможность в полной мере осмыслить происходящее этому строптивому молодому человеку, мы и его не обойдем своим вниманием. Ибо сказано в Священном Писании: "Аз воздам".
Ему будет введен препарат с несколько иным эффектом. Я думаю научные медицинские термины в данном случае неуместны. Этот препарат разрушает личность, иными словами, наш подопечный станет полным идиотом и не только расскажет, где он спрятал то, что ему не принадлежало и не принадлежит, но ползая на коленях, сам приподнесет ЭТО, плача и пуская слюни от искреннего раскаяния.
Берта извивалась и корчилась так, что кровать ходила ходуном. За спиной Лишенного Эмоций мелькнула неясная тень. Я согнул ноги в коленях и ринулся на доктора, захватив его шею левой рукой, правой схватил его руку, державшую шприц и, направив иглу ему в шею, несколько раз вонзил в нее шприц до самого основания иглы.
Мы оба повалились на пол стянув со стола скатерть вместе с несессером и вазой с гладиолусами. По полу рассыпались различные медицинские инструменты, пузырьки, ампулы... Из опрокинутой, однако не разбившейся вазы, хлынула вода вперемешку с гладиолусами, придавая натюрморту, возникшему на полу, весьма живописный вид.
В проеме двери медленно, как бы нехотя, опускался на колени Лишенный Эмоций. С глухим зловещим стуком упала на пол Беретта.
В коридоре стояла в белой ночной рубашке с растрепанными седыми космами, одной рукой прижимая к груди бутылку из-под шампанского, а другой опираясь на косяк Зина Борисовна, почти беззвучно шевеля губами:
- Берта... Берта... Берточка...
Она выпустила бутылку, которая упала на пол рядом с завалившимся на бок и окончательно Лишенным Эмоций, закрыла лицо руками и зашлась в душераздирающих рыданиях. Доктор лежал навзничь, находясь по-видимому в глубоком обмороке.
Я разрезал путы на ногах столовым ножом, лежавшим на пластмассовом столике среди остатков вчерашнего пиршества, одним прыжком пересек комнату и, подняв с пола Беретту, возвратился к кровати с притихшей Бертой. Разрезав капроновую тесьму на ее руках и ногах и предоставив ей возможность самой отдирать с лица лейкопластырь я устремился на веранду, не дав себе труда даже натянуть брюки.
Я подоспел вовремя. Белобрысый то ли услышав старухины рыдания то ли по своей звериной сущности почуя неладное, был уже в трех шагах от двери. Открыв ее, он на секунду замер в настороженности но уже в следующую, увлеченный собственной рукой, захваченной мной, влетел на веранду и улегся на ковровой дорожке лицом вниз.
Я сел на него верхом и завел его руки за спину, время от времени подергивая их в сторону затылка. Беретта покоилась на полу рядом с ковровой дорожкой - в ней не было необходимости.
От невыносимой боли он застонал.
- Слушай, козел, очень внимательно. Сейчас ты подгонишь машину к самой калитке и погрузишь в нее своих друзей, пока не рассвело. Затем отвезешь их куда хочешь и свяжешься со своими боссами.
Передашь им, что я возвращаю деньги, возвращаю все в целости и сохранности, но каким образом, это я скажу по телефону, номер которого ты мне сейчас назовешь. Можешь назвать свой телефон, если он есть в твоей крысиной норе, но запомни одно: по нему я буду говорить только с боссом. Запомнил? Только с боссом. - Я сильно дернул его руки и он взвыл от боли. - И еще. Завтра, вернее уже сегодня утром, к семи часам у Тарасовского поссовета должна стоять машина с полным баком бензина, а ключи от нее - в почтовом ящике у калитки, машину я тоже верну, а теперь - телефон.
Я вновь дернул его руки, и он сдавленным голосом назвал телефон.
- Смотри, не ошибись, крысятник, это тебе дорого обойдется, предупредил я, обыскивая его карманы.
Кроме пружинного ножа у него ничего не было. Рядом возникла Берта и ударила его ногой в лицо.
- Оставь, Берта, будь выше этого, не ставь себя на одну доску с ними.
Я поднялся и дал возможность подняться белобрысому. Он устремился к калитке, споткнувшись и чуть не упав с крыльца.
Вернувшись в комнату, я увидел что доктор пришел в себя. Приподнявшись на локте он смотрел на валявшийся рядом шприц и потирал шею, размазывая капельки крови выступивших от "уколов".
Старуха скулила и подвывала за стенкой, причитая то на русском, то на идиш.
Лишенного Эмоций уже ничего не интересовало: щупать пульс не было никакой необходимости, глядя на него, я мог с полной уверенностью сказать, что он мертв.
Берта деловито собирала в несессер все, что из него вывалилось.
Доктор застыл в прострации, продолжая опираться на локоть.
Появившийся белобрысый попытался приподнять Лишенного Эмоций и посмотрел с робкой надеждой на меня. Я не шелохнулся. К моему удивлению, ему помогла Берта.
"Аз воздавший" доктор никак не мог оправиться от шока. Вернувшиеся белобрысый и Берта подняли с пола то, что осталось от еще недавно щеголеватого доктора и, закинув его руки за свои шеи, поволокли к машине под неумолкающие стенания ст.Зины:
- Ах, Берта, ах Берта, что же ты наделала... Берта, как же мне жить дальше, разве нельзя было жить как все люди. Боже ж мой, Боже ж мой, зачем я не умерла в концлагере в сорок втором году...
Здесь все было по-прежнему: и дуб с давно засохшей остроконечной вершиной, и тропинка, сопровождавшая дренажную канаву с водой настолько плотно покрытой ряской, что нигде не видно было ни единого пятнышка воды, и едва видневшаяся сквозь частокол стволов усадьба детского дома с давно не крашенными забором и постройками. Где-то над головой изредка стучал дятел, добывая свой тяжкий хлеб.
Лес, даже небольшой, обладает удивительным свойством растворять в себе самые жгучие и неотложные человеческие заботы и проблемы, заполнять душу первозданной тишиной и покоем, своей тихой музыкой, свойством убедительно подчеркивать тщету и суетность человеческих страстей, способностью пробуждать подавляемый человеком внутренний голос, органично связанный с лесом, природой.
Человек, еще несколько минут тому назад ехавший в электричке среди себе подобных, мучительно размышляя о том, стоит ли залезать в долги, чтобы купить видеомагнитофон, оказавшись наедине с лесом, с удивлением замечает, что здесь, среди первозданной природы, сама мысль об этом кажется пустой и никчемной.
Но на обратном пути стальная коробка вагона и присутствие других людей снова возрождают ушедшую было мысль, порождение коварного урбанизма.
В тайнике все было на месте. Я стряхнул с сумки приставшие комочки земли, мха и потемневшие от времени сосновые иголки. Из тайника на ряску канавы выпали две обертки от жевательной резинки - наша детдомовская валюта среди малышей. Я бросился напролом через дес, намереваясь сделать большой крюк, чтобы не видеть ни усадьбу, ни того что с ней связано, избегая ненужной мне сейчас бури противоречивых чувств, вызванных воспоминаниями.
Сев в машину, оставленную на той же поляне, уже тронутой ранними признаками надвигающейся осени, я рванул с места и, проскочив железный мостик, покинул, наверное уже навсегда, и усадьбу, и зловещую поляну и мечты вложить неправедные деньги в праведное дело - в детский дом - и притормозил только перед въездом на большой бетонный мост.
Голос по телефону действительно мог принадлежать только человеку, облеченному неограниченной властью. Человеку, над которым больше никого нет. Только Господь Бог. А с Господом Богом, как с собственной совестью можно вступить в сделку, пообещав в перспективе деньги в храм. В храме от денег не отказываются, отмывать их нет необходимости, не в банке, где могут поинтересоваться, что да как.
Голос вкрадчиво прошелестел:
- Добрый день, Вадим, - делая паузу, чтобы я мог сказать:
- Добрый день. У меня все готово, все в полной сохранности, включая по случаю попавшую ко мне Беретту, но прежде чем все это поступит в ваше распоряжение, мне хотелось бы заручиться вашим словом, что ваши люди оставят меня в покое, - влияние даже молчавшего Голоса было так велико, что даже на расстоянии от него, я не мог удержаться от известной доли подобострастия.
- Я обещаю тебе это, - интонация Голоса ничуть не изменилась от радостного для него известия, - ровно через сутки мое слово вступит в силу.
- Почему через сутки? - Я этого не ожидал и, честно говоря, сразу заподозрил подвох.
- Когда бросают камень в стоячую воду, то круги, образующиеся на воде, нельзя остановить мгновенно, нужно просто подождать.
Да, с этим не поспоришь. Афоризм, вполне достойный занесения в анналы истории. Ни к чему не обязывающее слово.
- Если ты не уверен в себе или сомневаешься, или хочешь подстраховаться то можешь провести эти сутки в моей квартире, ты меня отнюдь не стеснишь, - продолжал шелестеть Голос.
Я представил стоявшую или сидевшую вокруг него свиту с восхищением и восторгом следившую за тихой, неравной борьбой: Голос просчитал все мои возможные ходы, не оставив мне ни малейшей лазейки среди красных флажков.
- Кстати, у меня есть для тебя прекрасное предложение, которое, на мой взгляд, должно тебя заинтересовать, - Голос ни на секунду не отпускал инициативу, но этот ход я предвидел:
- Нет, босс, профессиональным убийцей у вас я не буду.
У Голоса, в отличие от меня, на все был готов ответ:
- У нас нет и никогда не будет профессиональных убийц. В исключительных случаях мы нанимаем людей со стороны, но нам нужен телохранитель, а ты почти идеально подходишь для этой хорошо оплачиваемой работы. Не торопись с ответом, взвесь все хорошенько.
- Да, торопиться некуда, впереди сутки, - не удержавшись съязвил я.
- Сутки здесь не причем, Вадим, твои цирковые фокусы тоже, у тебя есть нечто другое...
- Вы имеете ввиду элемент удачи, - перебил я, - но удача коварная дама, может в любой момент изменить... Короче, машина стоит у вашего подъезда, ключи лежат на асфальте возле правого заднего колеса с внутренней стороны, содержимое кейса с Береттой в брезентовой сумке в багажнике. Благодарю за ни к чему не обязывающее слово и предложение насчет работы.
Я повесил трубку и вышел из телефонной будки, расположенной у входа в НИИ.
Повесив две сумки, нагруженных бутылками дорогого вина, тортом "Прага", экзотическими фруктами с Центрального рынка и другими, на мой взгляд деликатесами, на забор я легко перемахнул его, не выпуская из рук огромный букет самых дорогих роз и, сняв сумки, направился к веранде. Войдя на веранду и поставив сумки на диван, я вошел в холл и, вежливо постучав, заглянул в комнату ст. Зины. Она сидела на инвалидной коляске откинув голову с открытым ртом назад. Тихонько прикрыв дверь, я направился в комнату для гостей и распахнул дверь.
Кресло, которое обычно стояло слева от двери, было придвинуто к столу. На нем сидел закинув ногу на ногу Женька Баранов в замшевом бельгийском пиджаке и белых джинсах. На коленях красовался АКМС образца 1959 года.
Рядом с креслом, слегка опершись на него рукой, как на старинной семейной фотографии, стояла Берта, моя милая, добрая Берта, сжимая правой рукой никелированный короткоствольный револьвер.
В мою спину напротив сердца уперлось дуло третьего зверя.
Я не стал оборачиваться.
Какой смысл?
- Не расстраивайся, сынок, ты же не умрешь ведь с голоду без этих проклятых рукописей, черт с ними с долларами, здоровье и нервы не купишь ни за какие доллары. Франя! Вспомни, я тебе много раз говорила: умный еврей не должен переживать из-за потери денег, а ты ведь у меня умный, ты же знаешь, мы все тобой гордимся, даже Гальперины.
Очень похоже на то, что Франца осенило:
- А как ты думаешь, может быть Берта забрала их себе, она ведь с детства была такой практичной.
- Вполне возможно, - слишком поспешно согласилась ст. Зина, - я спрошу у нее. А что ей сказать, если ЭТО у нее? Чтобы она вернула тебе?
Франц был в явном замешательстве:
- Ну... скажи ей, что рукописи стоят денег, и если она захочет их продать... пусть она их отдаст тебе, а ты сходи к Солодчикам и позвони мне.
По-видимому сама мысль о том, что деньги могут попасть к ненавистному гою, уведшему у него, Франца Менциковского, единственную дочь, была невыносима и он вскоре распрощался.
Проходя верандой он несколько замешкался, и я ощутил его огненный взгляд, брошенный на непонятно какого дьявола запертый на замок люк, а на чердаке долго клубилась запущенная им лютая злоба на всех этих бездельников и дармоедов из пожарного управления шарившихся по чужим чердакам.
Мы сидели в комнате для гостей. За окном темная августовская ночь уверенно вступила в свои права. В соседней комнате шумно ворочалась и вздыхала старая Зина. В комнате было традиционно темно.
Бутылка коньяка была уже наполовину пустой, но в Берте не чувствовалось привычной блаженной расслабленности. Ее определенно что-то беспокоило.
- Я думаю все скоро должно кончиться, Вадим, - произнесла она приглушенным шепотом.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я и в моей груди что-то сжалось.
- Твои, или, вернее наши проблемы, - она потянулась к пачке сигарет.
- У меня нет и не будет проблем, пока ты со мной, - не очень убедительно заявил я.
- Ты прекрасно знаешь сам, что бесконечно все это продолжаться не может.
Как всегда она была права. Долгое время мы старательно избегали этой темы, но видимо пришло время спускать шлюпку и грести изо всех сил подальше от корабля, грести в беспросветную тьму.
- Сам Бог натолкнул тебя на английский язык, а мне подсказал выход из положения, - продолжала Берта, Которая Была Всегда Права, - да и рукопись тоже Бог послал.
Я был уверен, что она уже все обдумала, что-то такое, к чему меня тихонечко подводит, чтобы не слишком шокировать меня, ходит вокруг да около, словно боится сообщить о смерти близкого человека.
- Причем здесь Бог, рукопись и английский, - спросил я смутно догадываясь о том, что сейчас услышу от нее.
- За эти доллары я купила для тебя возможность уехать туда, где ты будешь в полной безопасности.
Уже купила! Опять за меня все решают, за меня думают.
- И когда это произойдет? - полюбопытствовал я, стараясь скрыть легкое раздражение.
- Дней через десять-двенадцать. Давай пока обсудим детали. Тебе недолго там быть одному, я приеду почти следом за тобой. - Она и не старалась скрыть своего возбуждения.
За всем этим слышался тихий, но отчетливый колокольный звон тревоги.
Я закрыл ей ладонью рот и прошептал в ухо:
- У нас еще есть время, детали подождут, а вот я больше ждать не хочу...
Она тихонько отстранилась и предложила:
- Давай выпьем за удачу, только принеси мне, пожалуйста, холодной воды.
Я тихонько отправился на кухню за холодной водой, было слышно как из бутылки булькая лился коньяк...
Они нашли меня и здесь.
Я лежал в одних трусах спеленутый по рукам и ногам прочной капроновой тесьмой. В залитой светом комнате пахло хлороформом, наверное им отключили меня перед тем как связать.
Берта лежала на второй кровати совершенно голая лицом вверх, с раскинутыми руками и ногами связанными тесьмой, пропущенной под кроватью, ее рот был заклеен широкой полосой лейкопластыря.
Я застонал от унижения, ярости и бессилия.
Их было трое и среди них я сразу узнал доктора, который меня лечил. Он был как всегда элегантен, лицо было бесстрастно. Он снял джинсовую куртку, под которой оказалась майка с надписью на английском языке, которую можно было перевести приблизительно так: ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ, И БУДЕМ ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ.
Второй, белобрысый, стриженый почти наголо в темно-синей рубашке с погончиками и закатанными выше локтя рукавами. Он не мог отвести глаз от распятой обнаженной Берты и весь его облик выражал звериное желание овладеть столь доступной плотью.
Третий, постарше, в длинном светлом плаще стоял прислонившись к косяку открытой двери, держа под контролем комнату и холл, медленно двигая челюстями, пережевывая жевательную резинку. В его левой руке удобно примостилась Беретта армейского образца. Правая рука покоилась в кармане плаща. Этот был наиболее опасен. И не из-за Беретты. В его расслабленном спокойствии угадывалась молниеносная реакция, а узкий лоб с низко растущими густыми волосами и глубоко посаженные глаза начисто отметали малейшее предположение о каких-либо эмоциях.
Доктор поставил на стол свой походный медицинский несессер, отодвинув высокую вазу с гладиолусами, открыл крышку и на мгновение задумался.
- Ну, что, эскулап, - услышал я свой хриплый голос, - так это ты правишь бал? Свои тридцать сребреников тоже в чемоданчике носишь? Они греют твою подлую душонку... Могу показать хорошее, надежное место, где их спрятать.
- Причем здесь тридцать сребреников, - искренне удивился он полуобернувшись в мою сторону, - я никого не предавал.
- Ты самый мерзкий и подлый предатель. Иуда по сравнению с тобой невинный агнц. Ты предал своих товарищей по благородной профессии. Ты не из тех, кто рискуя собственной жизнью идут в очаги, зараженные чумой или холерой. Нет. Ты пошел прямо в противоположную сторону, чтобы работать на чуму, за лишнюю десятку. На чуму двадцатого века, наводнившую землю наркотиками, проституцией и разъедающей коррупцией, на чуму похуже настоящей. Ты самая настоящая отвратительная тварь, криттер.
- У тебя самого руки по локоть в крови, - он вновь повернулся к несессеру.
Я все-таки его достал - на его скулах едва заметно играли желваки. Белобрысый приблизился к моей кровати и сильно ударив по ней ногой произнес:
- Верни быстренько все деньги и все остальное, что было в дипломате, и не попадайся нам больше на глаза.
- Ага. И ты на прощанье дашь пожать свою грязную лапу, оставив меня и ее, - я посмотрел в сторону извивающейся и мычавшей Берты, - в целости и сохранности. Да еще пожелаешь доброго здоровья и долгих и счастливых лет жизни. И мило помашешь ручкой.
Отойди отсюда, мразь, с шестерками у меня никакого разговора не будет.
Его лицо перекосилось от злобы, он склонился надо мной и сильно, кулаком, ударил меня в лицо. Он было занес другую руку, но доктор перехватил ее:
- Оставь, сейчас он все расскажет. И очень подробно, даже маленькие интимные штучки, о которых, как правило, не рассказывают никому.
- Это ты, эскулап, весь состоишь из маленьких интимных штучек, - из разбитой губы сочилась кровь, мешая говорить, - а, мистер Пинч расскажи, мы не из болтливых, что там у тебя за канализационным отстойником, который ты называешь своей душой: мальчики? девочки? Или может быть сам подставляешь?
Доктор протянул белобрысому пузырек с комком ваты и, кивнув в сторону комнаты ст.Зины сказал:
- Проверь старуху и, если очнулась, добавь, а потом иди в машину.
Белобрысый нехотя подчинился.
Лишенный Эмоций с интересом наблюдал за происходящим, похожий на гориллу, попавшую на костюмированный бал. Пристальный зрачок Беретты не отрываясь смотрел мне в подбородок.
К своему великому удивлению я обнаружил, что мои руки за спиной освободились от пут капроновой тесьмы. Или меня связали слишком поспешно, или Геббельс не напрасно тратил свое время. А может и то и другое.
Хлопнула дверь за вышедшим белобрысым, наверное старухе добавки не потребовалось. Доктор распечатывал упаковку одноразового шприца. Я лихорадочно оценивал свои возможности. Со связанными ногами и под присмотром Беретты, они практически равны нулю.
Вдохновляла убежденность в том, что я буду жить до тех пор, пока они не узнают где находятся деньги.
Доктор держа в одной руке ампулу с уже отломанным кончиком, а в другой шприц, повернулся лицом к аудитории и произнес тронную речь:
- В этой ампуле культура СПИДа. Через несколько секунд я введу ее внутривенно или подкожно, не имеет значения, нашей удивительной Берте Францевне. Я думаю, она не будет против. Ведь за все надо платить. В том числе и за классически преступную любовь.
Он наполнил шприц и повернув его иголкой вверх, вытеснил воздух вместе с капелькой жидкости. Взглянув на каждого из троих, он продолжал:
- Затем, дав возможность в полной мере осмыслить происходящее этому строптивому молодому человеку, мы и его не обойдем своим вниманием. Ибо сказано в Священном Писании: "Аз воздам".
Ему будет введен препарат с несколько иным эффектом. Я думаю научные медицинские термины в данном случае неуместны. Этот препарат разрушает личность, иными словами, наш подопечный станет полным идиотом и не только расскажет, где он спрятал то, что ему не принадлежало и не принадлежит, но ползая на коленях, сам приподнесет ЭТО, плача и пуская слюни от искреннего раскаяния.
Берта извивалась и корчилась так, что кровать ходила ходуном. За спиной Лишенного Эмоций мелькнула неясная тень. Я согнул ноги в коленях и ринулся на доктора, захватив его шею левой рукой, правой схватил его руку, державшую шприц и, направив иглу ему в шею, несколько раз вонзил в нее шприц до самого основания иглы.
Мы оба повалились на пол стянув со стола скатерть вместе с несессером и вазой с гладиолусами. По полу рассыпались различные медицинские инструменты, пузырьки, ампулы... Из опрокинутой, однако не разбившейся вазы, хлынула вода вперемешку с гладиолусами, придавая натюрморту, возникшему на полу, весьма живописный вид.
В проеме двери медленно, как бы нехотя, опускался на колени Лишенный Эмоций. С глухим зловещим стуком упала на пол Беретта.
В коридоре стояла в белой ночной рубашке с растрепанными седыми космами, одной рукой прижимая к груди бутылку из-под шампанского, а другой опираясь на косяк Зина Борисовна, почти беззвучно шевеля губами:
- Берта... Берта... Берточка...
Она выпустила бутылку, которая упала на пол рядом с завалившимся на бок и окончательно Лишенным Эмоций, закрыла лицо руками и зашлась в душераздирающих рыданиях. Доктор лежал навзничь, находясь по-видимому в глубоком обмороке.
Я разрезал путы на ногах столовым ножом, лежавшим на пластмассовом столике среди остатков вчерашнего пиршества, одним прыжком пересек комнату и, подняв с пола Беретту, возвратился к кровати с притихшей Бертой. Разрезав капроновую тесьму на ее руках и ногах и предоставив ей возможность самой отдирать с лица лейкопластырь я устремился на веранду, не дав себе труда даже натянуть брюки.
Я подоспел вовремя. Белобрысый то ли услышав старухины рыдания то ли по своей звериной сущности почуя неладное, был уже в трех шагах от двери. Открыв ее, он на секунду замер в настороженности но уже в следующую, увлеченный собственной рукой, захваченной мной, влетел на веранду и улегся на ковровой дорожке лицом вниз.
Я сел на него верхом и завел его руки за спину, время от времени подергивая их в сторону затылка. Беретта покоилась на полу рядом с ковровой дорожкой - в ней не было необходимости.
От невыносимой боли он застонал.
- Слушай, козел, очень внимательно. Сейчас ты подгонишь машину к самой калитке и погрузишь в нее своих друзей, пока не рассвело. Затем отвезешь их куда хочешь и свяжешься со своими боссами.
Передашь им, что я возвращаю деньги, возвращаю все в целости и сохранности, но каким образом, это я скажу по телефону, номер которого ты мне сейчас назовешь. Можешь назвать свой телефон, если он есть в твоей крысиной норе, но запомни одно: по нему я буду говорить только с боссом. Запомнил? Только с боссом. - Я сильно дернул его руки и он взвыл от боли. - И еще. Завтра, вернее уже сегодня утром, к семи часам у Тарасовского поссовета должна стоять машина с полным баком бензина, а ключи от нее - в почтовом ящике у калитки, машину я тоже верну, а теперь - телефон.
Я вновь дернул его руки, и он сдавленным голосом назвал телефон.
- Смотри, не ошибись, крысятник, это тебе дорого обойдется, предупредил я, обыскивая его карманы.
Кроме пружинного ножа у него ничего не было. Рядом возникла Берта и ударила его ногой в лицо.
- Оставь, Берта, будь выше этого, не ставь себя на одну доску с ними.
Я поднялся и дал возможность подняться белобрысому. Он устремился к калитке, споткнувшись и чуть не упав с крыльца.
Вернувшись в комнату, я увидел что доктор пришел в себя. Приподнявшись на локте он смотрел на валявшийся рядом шприц и потирал шею, размазывая капельки крови выступивших от "уколов".
Старуха скулила и подвывала за стенкой, причитая то на русском, то на идиш.
Лишенного Эмоций уже ничего не интересовало: щупать пульс не было никакой необходимости, глядя на него, я мог с полной уверенностью сказать, что он мертв.
Берта деловито собирала в несессер все, что из него вывалилось.
Доктор застыл в прострации, продолжая опираться на локоть.
Появившийся белобрысый попытался приподнять Лишенного Эмоций и посмотрел с робкой надеждой на меня. Я не шелохнулся. К моему удивлению, ему помогла Берта.
"Аз воздавший" доктор никак не мог оправиться от шока. Вернувшиеся белобрысый и Берта подняли с пола то, что осталось от еще недавно щеголеватого доктора и, закинув его руки за свои шеи, поволокли к машине под неумолкающие стенания ст.Зины:
- Ах, Берта, ах Берта, что же ты наделала... Берта, как же мне жить дальше, разве нельзя было жить как все люди. Боже ж мой, Боже ж мой, зачем я не умерла в концлагере в сорок втором году...
Здесь все было по-прежнему: и дуб с давно засохшей остроконечной вершиной, и тропинка, сопровождавшая дренажную канаву с водой настолько плотно покрытой ряской, что нигде не видно было ни единого пятнышка воды, и едва видневшаяся сквозь частокол стволов усадьба детского дома с давно не крашенными забором и постройками. Где-то над головой изредка стучал дятел, добывая свой тяжкий хлеб.
Лес, даже небольшой, обладает удивительным свойством растворять в себе самые жгучие и неотложные человеческие заботы и проблемы, заполнять душу первозданной тишиной и покоем, своей тихой музыкой, свойством убедительно подчеркивать тщету и суетность человеческих страстей, способностью пробуждать подавляемый человеком внутренний голос, органично связанный с лесом, природой.
Человек, еще несколько минут тому назад ехавший в электричке среди себе подобных, мучительно размышляя о том, стоит ли залезать в долги, чтобы купить видеомагнитофон, оказавшись наедине с лесом, с удивлением замечает, что здесь, среди первозданной природы, сама мысль об этом кажется пустой и никчемной.
Но на обратном пути стальная коробка вагона и присутствие других людей снова возрождают ушедшую было мысль, порождение коварного урбанизма.
В тайнике все было на месте. Я стряхнул с сумки приставшие комочки земли, мха и потемневшие от времени сосновые иголки. Из тайника на ряску канавы выпали две обертки от жевательной резинки - наша детдомовская валюта среди малышей. Я бросился напролом через дес, намереваясь сделать большой крюк, чтобы не видеть ни усадьбу, ни того что с ней связано, избегая ненужной мне сейчас бури противоречивых чувств, вызванных воспоминаниями.
Сев в машину, оставленную на той же поляне, уже тронутой ранними признаками надвигающейся осени, я рванул с места и, проскочив железный мостик, покинул, наверное уже навсегда, и усадьбу, и зловещую поляну и мечты вложить неправедные деньги в праведное дело - в детский дом - и притормозил только перед въездом на большой бетонный мост.
Голос по телефону действительно мог принадлежать только человеку, облеченному неограниченной властью. Человеку, над которым больше никого нет. Только Господь Бог. А с Господом Богом, как с собственной совестью можно вступить в сделку, пообещав в перспективе деньги в храм. В храме от денег не отказываются, отмывать их нет необходимости, не в банке, где могут поинтересоваться, что да как.
Голос вкрадчиво прошелестел:
- Добрый день, Вадим, - делая паузу, чтобы я мог сказать:
- Добрый день. У меня все готово, все в полной сохранности, включая по случаю попавшую ко мне Беретту, но прежде чем все это поступит в ваше распоряжение, мне хотелось бы заручиться вашим словом, что ваши люди оставят меня в покое, - влияние даже молчавшего Голоса было так велико, что даже на расстоянии от него, я не мог удержаться от известной доли подобострастия.
- Я обещаю тебе это, - интонация Голоса ничуть не изменилась от радостного для него известия, - ровно через сутки мое слово вступит в силу.
- Почему через сутки? - Я этого не ожидал и, честно говоря, сразу заподозрил подвох.
- Когда бросают камень в стоячую воду, то круги, образующиеся на воде, нельзя остановить мгновенно, нужно просто подождать.
Да, с этим не поспоришь. Афоризм, вполне достойный занесения в анналы истории. Ни к чему не обязывающее слово.
- Если ты не уверен в себе или сомневаешься, или хочешь подстраховаться то можешь провести эти сутки в моей квартире, ты меня отнюдь не стеснишь, - продолжал шелестеть Голос.
Я представил стоявшую или сидевшую вокруг него свиту с восхищением и восторгом следившую за тихой, неравной борьбой: Голос просчитал все мои возможные ходы, не оставив мне ни малейшей лазейки среди красных флажков.
- Кстати, у меня есть для тебя прекрасное предложение, которое, на мой взгляд, должно тебя заинтересовать, - Голос ни на секунду не отпускал инициативу, но этот ход я предвидел:
- Нет, босс, профессиональным убийцей у вас я не буду.
У Голоса, в отличие от меня, на все был готов ответ:
- У нас нет и никогда не будет профессиональных убийц. В исключительных случаях мы нанимаем людей со стороны, но нам нужен телохранитель, а ты почти идеально подходишь для этой хорошо оплачиваемой работы. Не торопись с ответом, взвесь все хорошенько.
- Да, торопиться некуда, впереди сутки, - не удержавшись съязвил я.
- Сутки здесь не причем, Вадим, твои цирковые фокусы тоже, у тебя есть нечто другое...
- Вы имеете ввиду элемент удачи, - перебил я, - но удача коварная дама, может в любой момент изменить... Короче, машина стоит у вашего подъезда, ключи лежат на асфальте возле правого заднего колеса с внутренней стороны, содержимое кейса с Береттой в брезентовой сумке в багажнике. Благодарю за ни к чему не обязывающее слово и предложение насчет работы.
Я повесил трубку и вышел из телефонной будки, расположенной у входа в НИИ.
Повесив две сумки, нагруженных бутылками дорогого вина, тортом "Прага", экзотическими фруктами с Центрального рынка и другими, на мой взгляд деликатесами, на забор я легко перемахнул его, не выпуская из рук огромный букет самых дорогих роз и, сняв сумки, направился к веранде. Войдя на веранду и поставив сумки на диван, я вошел в холл и, вежливо постучав, заглянул в комнату ст. Зины. Она сидела на инвалидной коляске откинув голову с открытым ртом назад. Тихонько прикрыв дверь, я направился в комнату для гостей и распахнул дверь.
Кресло, которое обычно стояло слева от двери, было придвинуто к столу. На нем сидел закинув ногу на ногу Женька Баранов в замшевом бельгийском пиджаке и белых джинсах. На коленях красовался АКМС образца 1959 года.
Рядом с креслом, слегка опершись на него рукой, как на старинной семейной фотографии, стояла Берта, моя милая, добрая Берта, сжимая правой рукой никелированный короткоствольный револьвер.
В мою спину напротив сердца уперлось дуло третьего зверя.
Я не стал оборачиваться.
Какой смысл?