Страница:
В. Б. Как вы считаете, возможна ли сейчас определенная реставрация? Мы видим, Путин строит единую партию и прочие институты власти. Может быть, все это даст уже запоздалый в разрушенной стране вариант Дэн Сяопина?
А. З. Нет, нет, нет. Реставрация советской системы исключена. Условий для этого нет никаких. Это я могу обосновать со стопроцентной убедительностью. Дело не в этом. Дело в том, что после краха советской системы сложилась новая социальная система. Я ее называю социальным гибридом, это гибрид советизма и западнизма. Гибрид остатка советской системы и подражания Западу. Ясно, что подражание Западу навязывается силой. Вопрос встает о советизме. Сейчас не идет реставрация советизма. Дело в том, что действует объективный социальный закон. Этот закон впервые в социологии описал я - закон социальной регенерации. Закон этот звучит так: если рушится социальная система, но при этом сохраняется человеческий материал и геополитические условия, то новая система будет максимально близка к разрушенной. То, что происходит, в особенности с приходом Путина к высшей власти, вырисовывается сейчас. Это не реставрация советской системы, это действие социального закона, в силу которого новая социальная система оказывается близкой к советской, хотят этого люди или нет. Это объективный закон, закон природы. Поэтому и получается так: Кремль или то, что называют Кремлем, то есть президентская власть, оказывается аналогом советского Кремля. Даже если просмотреть внутреннюю структуру администрации президента, то по функциям, которые она выполняет, по тому, как исполняют свои обязанности люди, вовлеченные в эту систему, можно усмотреть очень сильную аналогию с советским Кремлем. И другие компоненты социальной организации оказываются аналогичными советским. Включая Думу. Ведь Советы были выборными, демократичными снизу доверху. Если взять прерогативы парламента: и Думы и Верховного Совета, - можно усмотреть во многом аналогию. Ведь когда высшая партийная власть, Центральный комитет КПСС, принимала какие-то решения, она не издавала их как законы государства. Нужно было решение Верховного Совета, чтобы решения партийной власти становились законом. Так и тут. Президент представляет в Думу какие-то предложения, Дума обсуждает и утверждает. Взять хотя бы бюджет. Каким бы он ни был, но Дума утверждает бюджет так, как в советское время Верховный Совет утверждал, а не ЦК, хотя ЦК вносил свои предложения. Многое еще сохранилось и многое воспроизводится. В этом смысле я так определил работу в рамках, в которых и России предстоит жить в наступившем веке. Будет борьба. Можно отметить как факт, что путинское руководство явно укрепляет тенденцию к советизму. Я думаю, что это на благо России.
В. Б. По крайней мере, есть надежда на стабилизацию и сохранение России как крепкого государства. Но вернемся к нашему ХХ веку. Кого бы вы могли назвать из ведущих лидеров ХХ столетия?
А. З. Я считаю, что если XIX век можно назвать веком Наполеона и Маркса, то ХХ век - веком Ленина и Сталина. Я считаю их самыми крупными фигурами. И, может быть, даже Сталин крупнее. Ленин как революционер, а Сталин как создатель грандиозного социалистического, коммунистического общества глобального масштаба. Ну и еще могу назвать как выдающуюся личность ХХ века, конечно, Мао Цзэдуна. Его можно назвать третьим. Были и другие выдающиеся личности. И не обязательно я даю положительные или отрицательные оценки, я имею в виду роль, которую эти личности сыграли. К таким личностям, безусловно, можно отнести Гитлера, Черчилля, конечно. Потом ХХ век был не только веком политических событий, но и веком выдающихся научных открытий, технических изобретений, культуры. ХХ век необычайно богат этим. ХХ век - это и открытие кибернетики, изобретение телевидения, компьютера, кино. И в литературе, и в архитектуре. Здесь будет и Эйнштейн, и Винер, Королев, Гагарин, и сколько наших советских ученых: Курчатов и многие другие. В литературе - и Шолохов, и Маяковский. Это титаны мировой литературы. Толстой - это тоже часть ХХ века. Тут сделаны заготовки на много столетий вперед. И архитектура: ведь новые направления в архитектуре были открыты в нашей стране. То же самое - в живописи. И очередная эволюция будет еще реализовывать эти открытия, которые были сделаны в ХХ веке. И открытие ядерной энергии, и проникновение в микромир, и колоссальные открытия в генетике.
В. Б. То есть можно сказать, что до этого многотысячелетнее развитие человечества мало чем отличается. Человек XIX века или человек IX века практически жили в одних и тех же условиях. ХХ век кардинально изменил условия жизни человека и в техническом, и в других отношениях. Человек изменился.
А. З. К тому, что я сказал, хочу добавить следующее. В ХХ веке произошел эволюционный взрыв. И то, что я сейчас скажу, касается моих исследований. В ХХ веке, во второй половине в особенности, произошел переход, грандиозный эволюционный перелом. Человечество стало переходить от эпохи обществ к эпохе сверхобществ. Стали возникать человеческие общества более высокого уровня социальной организации, чем обычные общества. С этой точки зрения советский опыт особенно ценен. Советский Союз был первым в истории грандиозным сверхобществом. Я в моих работах, особенно в книге "На пути к сверхобществу", подробнейшим образом описал, в чем заключается этот эволюционный переворот. Я считаю, что этот эволюционный перелом сопоставим с величайшими переломами в истории человечества вообще. Я считаю, что по значимости сопоставимыми с ним были только два перелома. Первый - это факт возникновения самого человека, человечества, то есть переход из животного мира к человеку и другой - это возникновение обществ. Классическими образцами обществ были известные нам национальные государства стран Западной Европы, которые были известны в течение многих столетий в истории человечества. Этот перелом - наступила новая эпоха. Перелом от человека к сверхчеловеку, мышление в знаковой форме, в знаковой сфере... Короче говоря, этот перелом еще не изучен как следует. Я думаю, что мои работы в этом являются первыми, в которых дается такая постановка проблемы. Я думаю, пройдет немного времени, и все это будет детально изучено. Информационная эволюция составляет часть этого перелома. Так же, как и образование. Сейчас происходит стремительное образование западного сверхобщества после разгрома Советского Союза. Они пошли по тому же пути. Как я писал в моей книге "Запад", разгромив коммунизм на Востоке, Запад сам устремился в том же направлении. Классическим сверхобществом для меня является Советский Союз, он очень прозрачный был, простой. В силу нашей бедности у нас все было обнажено. Я берусь показать, что каждому элементу советского сверхобщества может быть найден в западном мире аналогичный элемент, выполняющий те же самые функции. И наоборот. Имеет место изоморфизм. Говоря языком логики, изоморфизм социальных структур.
В. Б. Александр Александрович, мы поговорили на тему главного события ХХ века. А вот если мы все же вернемся лично к вам. Каковы главные события в вашей жизни?
А. З. Моя жизнь сложилась так, что я оказался в какой-то мере летописцем и исследователем именно советского коммунизма, его рождения, расцвета, его истории, его гибели. И все основные события моей жизни теснейшим образом связаны с историей советского коммунизма. Я могу назвать свои личные события. Самым крупным событием моей юности было открытие того, что реальное коммунистическое общество является не таким, как его описывали в идеологии. И я поставил перед собой задачу исследования его. Это для меня - событие переворотное. Я должен заметить, что я воспитывался так, что стал очень рано коммунистом, но коммунистом романтическим, психологическим, а не формальным. И я таковым остаюсь до сих пор. Мое критическое отношение к реальному коммунизму объясняется не тем, что я отвергал его, я не отвергал, советская система - это моя система, мой строй, я от него никогда не отрекался. Мое критическое отношение объясняется тем, что я был именно идеалистическим, романтическим коммунистом. То есть реальность не соответствовала идеалу. Все время, пока я жил в Советском Союзе, там происходили всякого рода события: война, участие в войне; но все равно основной целью моей жизни всегда и при всех обстоятельствах было изучение советского общества. Я был арестован в 1939 году, сидел на Лубянке, и для себя сформулировал такую программу, что идеальных обществ не бывает, любые идеалы, когда реализуются, не совпадают с самими идеалами. Коммунистические идеалы - самые лучшие идеалы, и воплощение их дает вот такие негативные результаты... Я начал делать эксперимент над самим собой. То есть создавать свое внутреннее "я", свой внутренний мир, и создавал его таким путем, что изучал реальное советское общество, а затем вырабатывал свою собственную систему жизни, поведения. Думаю, что мне мой опыт удался. Потом я стал ученым, работал в области логики, думаю, что я добился значительных результатов. Я профессионал в этих вещах, знаю состояние мировой логики и знаю, что я совершил революцию в этой сфере. Параллельно я разрабатывал социологическую теорию, потом так обстоятельства сложились, что я начал печатать результаты своих исследований, но в литературной форме. Важным событием в моей жизни был тот момент, когда стали печататься мои литературные социологические произведения. Произошло это на Западе, и кончилось это тем, что меня выгнали из страны, я оказался на Западе, это было очень важное событие в моей жизни. Затем период жизни на Западе, интенсивная литературная работа, интенсивная работа в социологии, и я думаю, она была успешной, я имел на Западе успех. Но я относился к этому как к жизненной рутине. Другое крупнейшее в моей жизни событие - это когда я увидел, что назревает крах советского общества, и затем произошел этот крах, это для меня было событием трагическим. Это произошло в горбачевские и ельцинские годы. Это самое тяжелое событие в моей жизни. Я начал исследование и описание этого коммунистического переворота. Что получилось в результате этого переворота? Я живу теперь в постсоветской России. Должен сказать, что это чужой для меня мир, это не мое, не мой мир, но продолжаю жить постольку, поскольку в какой-то мере я еще не довел до конца свои исследования коммунистической системы, свои исследования Запада и впоследствии этого эволюционного переворота, который произошел во второй половине прошлого века. Поэтому мне есть чем заниматься. Но все крупнейшие события в моей жизни уже позади.
В. Б. Когда вы оказались в эмиграции, то остановились и жили в Германии, в Мюнхене. Почему вы выбрали Германию?
А. З. Во-первых, я не выбирал, меня ведь выслали из страны. Мне предложили или 12 лет тюрьмы, а семья высылается в Сибирь, или в течение 5 дней выезжать на Запад. Я не склонен к политическим скандалам так, как это делал Солженицын и другие, и все это не вышло на поверхность. Германию мне выбрали органы государственной безопасности. Нам дали паспорта, и там было написано: Мюнхен. Впоследствии я узнал, что в моей судьбе принимали участие такие люди, как канцлер Германии (тогда это был Шмидт), Геншер, в Баварии Штраус, который узнал, что я во время войны был летчиком, и он был летчиком... Мне в Мюнхене дали работу в университете по профессии. И я не думал, что мы там застрянем. Жена выучила немецкий язык, у нее хорошие лингвистические способности, дочь Полина пошла в немецкую школу и тоже овладела языком. Я владел английским, побывал в Америке и решил, что в Америке ни под каким видом я жить не хочу. Мюнхен - хороший, приятный город, нам там понравилось.
В. Б. Вы встречались со Штраусом? Какое впечатление он на вас произвел?
А. З. Близких отношений у нас не было, но несколько встреч произошло. Он, на мой взгляд, был одним из самых выдающихся людей Германии, человек очень симпатичный лично, сильный, влиятельный. В Баварии очень высокий уровень жизни.
В. Б. Вы никогда не писали и не говорили о вашей летной судьбе.
А. З. Видите, какое дело. Ведь я сбежал с Лубянки в 1939 году, был объявлен во всесоюзный розыск и мне все время приходилось скрываться. В самом начале войны я стал сержантом. Сам я самолетов не сбивал, а меня сбивали. Закончил войну в Австрии. День Победы встретил в Чехословакии. Объявили, что война кончилась, мы все бросились на аэродром, и только приготовились пьянствовать, как нас по тревоге - на аэродром, и опять боевой вылет. Я демобилизовался через год. Тогда я как раз находился в Австрии.
Родился я в глухой деревне в Костромской области. Деревни уже нет, последний раз я ездил на родину в 1946 году, уже тогда деревни не было. В 1946 году остатки нашей семьи переехали из колхоза в Москву. В семье было 11 детей, я был шестой. Отец и дед уходили на заработки в Москву, и мы, дети, постепенно перебирались в Москву. Я окончил школу в 1939 году, поступил в институт истории, философии и литературы, в это время я уже был антисталинистом, членом террористической группы, которая собиралась убить Сталина. В 1939 году по доносу меня арестовали. Сидел на Лубянке. Случайно получилось, что я ушел. Меня переводили с Лубянки на частную квартиру. Следователь не поверил, что я сам выдумал те идеи, которые им излагал, и хотели выяснить, кто меня научил. Получилось так, что мои конвоиры в дороге замешкались, и я ушел. Потом скрывался. Во время скитаний я зарабатывал тем, что на железнодорожных станциях разгружал вагоны, милиция сделала облаву, и таких, как я, было несколько ребят - тоже без документов. В основном это были уголовники. Всех нас забрали, предложили: или в армию, или в тюрьму. Мы согласились в армию. Документов не было, все заполнялось с моих слов. Так оказался в армии. Служил в кавалерии, потом сбежал из кавалерии в танковый полк, из танкового полка попал в авиационную школу. Когда началась война, я был в Западной Украине. Оттуда попал под Оршу, немцы были уже под Оршей. Мой принцип: где бы я ни был, я всегда был лояльным гражданином, всегда добросовестно выполнял свой долг. Был образцовым солдатом, образцовым сержантом, образцовым офицером. Единственно, я считался неблагонадежным, потому что позволял себе всякие высказывания. Потом была необходимость скрываться.
Могу рассказать один эпизод из времени войны, который характеризует, кем я был и что такое война. Идеализировать войну не следует. В войне и в армии все качества советской системы сохранялись и даже обострялись. Я уже служил в штурмовом полку на Ил-2, дело было в Германии, и для того, чтобы разобраться, где наши и где немцы, чтобы могли работать бомбардировщики и артиллерия стрелять, нужны были точные данные, нужно было сфотографировать сверху. А я считался самым плавным летчиком, то есть не дергал. Решили сфотографировать этот город. Значит, самолет должен быть очень устойчивым, чтобы включить кинопулемет и не маневрировать. Это значит, что в тебя стреляют зенитки, тебя бьют "мессера", а ты абсолютно беззащитен и не имеешь права уходить. Я за этот полет получил 32 пробоины. Еле дотянул до одного аэродрома и плюхнулся там. Результаты съемки сохранились. Командующий воздушной армии представил меня к ордену Красного Знамени за один этот вылет. Потом произошло следующее. Из политотдела армии прислали одного майора, которому как раз нужно было дать высокий орден. Для этого он должен был поучаствовать в боях. А в это время на нашем участке было летать сравнительно безопасно, и его посадили ко мне, как к плавному летчику, воздушным стрелком. Я решил над ним подшутить и стал маневрировать, хотя надобности не было. Стал бросать самолет. Его вырвало - кстати, перед вылетом он нажрался в нашей столовой. Он облевал мне всю машину. Когда прилетели, я его, угрожая пистолетом, заставил чистить машину. Он пожаловался. За это я получил 10 суток ареста, и меня отставили от этой награды. А майор получил орден Боевого Красного Знамени. В 1945 году я написал тост, он вошел в мою книгу "Светлое будущее". Я написал его печатными буквами, он всполошил особый отдел самого высшего уровня. Подозрение было, что это я написал, но доказать было невозможно. Если бы доказали, я бы вряд ли вышел из заключения. Я выпускал боевые листки, а они были стихотворные, я делал карикатуры и стихотворные подписи. Подозрение оставалось, но сажать еще за это не могли, все-таки ветеран войны, и к тому времени у меня было больше 30 боевых вылетов, на штурмовике это очень много. Демобилизовался в 1946 году в чине лейтенанта, я летал и после демобилизации, я был не в запасе, а в резерве, и мне присвоили чин капитана. Я стал командиром эскадрильи в воздушно-десантных войсках. Потом учился в университете, одновременно работал в школе и другими путями зарабатывал, потом - аспирантура, работал в Академии наук.
В. Б. Александр Александрович, а вы считаете свою жизнь удавшейся?
А. З. Главным в моей жизни было следование той клятве, которую я дал себе, сидя на Лубянке. Я дал себе клятву делать свой жизненный эксперимент, и суть его заключалась в том, что я есть суверенное государство из одного человека. И я эту свою клятву сдержал. Что бы ни было со мной в жизни, где бы я ни был, я выработал для себя определенную линию поведения, определенные взгляды и не отступил ни на миллиметр в сторону, не делал уступок никаким соблазнам.
В. Б. Вы себя больше считаете ученым или писателем?
А. З. Ни то ни другое. Передо мной эта проблема не стоит. Я скорее считаю себя миссионером и проповедником. Основное мое призвание рассказывать людям то, что я надумал в тех сферах, в которых мне приходилось работать. Я и рисовал много, но никогда не коллекционировал свои работы. Я никогда не рассчитывал на то, что я долго проживу. Я был уверен в том, что меня в 1939 году расстреляют. Я был готов к этому. Я был уверен в том, что погибну во время войны. И после войны, когда я вел активную антисталинскую пропаганду, то был уверен, что меня арестуют. И вот теперь, когда я написал "Зияющие высоты", я тоже был уверен в том, что меня не выпустят, однако я пошел на этот шаг, поскольку для меня эта проблема стала принципиальной: печатать или не печатать. Решил: печатать. Так что я в любое время мог исчезнуть. Скоро 80 лет, и я еще работаю.
В. Б. А что вы упустили в жизни, что вам не удалось?
А. З. В главном мне все удалось. Задним числом можно рассуждать. И во время войны были моменты, когда мне казалось, что лучше бы я погиб с теми ребятами, которые погибли. И потом из чувства товарищества, каждый раз, когда мне приходилось выбирать: оставаться в опасности или избегать ее, - я все-таки предпочитал оставаться. Потом, после демобилизации, когда я оказался в гражданке, были такие периоды ужасающего состояния, когда я много пил, но алкоголиком никогда не был. Это был период, когда распалась моя семья, и я был очень одиноким. Первая женитьба была во время войны. Неоднократно приходила в голову мысль, что самоубийством надо жизнь кончать. Но когда я увидел, что рушится Советский Союз, советская система, у меня возникло такое настроение: надо было исчезать еще тогда, когда Советский Союз пребывал в силе. Ведь все свои критические работы я писал, когда был уверен, что коммунизм пришел навечно. Могу сказать: если бы я знал, что он рухнет, я бы строчки не написал. Все-таки это мое общество. Я осознал затем свое положение так: судьба избрала меня быть летописцем, исследователем этого феномена, и я должен довести свое дело до конца. Я должен описать условия его гибели и последствия его гибели. Вот это я сейчас и делаю в своих книгах.
Меня все время кто-то охранял. Вот 1939 год. И надо же было: когда мы вышли из Лубянки на улицу, моих конвоиров позвали. Они сказали: парень, подожди нас, им и в голову не пришло, что я могу уйти, и я не думал, что могу уйти. А почему-то ушел. Кто-то меня толкнул, и я ушел. Или вот такой случай. У меня была язва двенадцатиперстной кишки на грани прободения. Когда меня обследовали, врачи даже домой меня не хотели отпускать, а направляли в больницу. Но я отпросился. Я встретил одного приятеля, его теща в это время достала такое лекарство, эликсир Долохова, - его изобрел один ветеринарный фельдшер. Этот эликсир должны были использовать для лечения лучевых болезней. Он действовал так: помажешь им, и тотчас поверхность быстро затягивается. Почему-то теще этого моего приятеля пришла в голову мысль (она лечилась этим эликсиром от экземы): а почему бы его не пить? Там он будет сжигать поверхность язвы, и тут же будет затягиваться. Я выпил бутылочку. А в это время меня должны были отправить на сборы как летчика. Мне не хотелось, так как я в это время начал работать над диссертацией. Я говорю, что не могу ехать, так как у меня язва. Меня на комиссию: даже никаких следов язвы не было. Мне сказали, что я единственный, кто выжил. Эликсир, оказывается, использовали и другие, и все умерли.
В. Б. А вы верующий человек?
А. З. Я верующий безбожник. Я усвоил от матери один постулат. В школе я носил крестик, и в школе проверяли на вшивость. Мне было неудобно, что у меня крестик, и я снял его и выбросил. Пришел домой. Матери сказал, и мать сказала мне: ты можешь не верить в Бога вообще, вопрос о том, существует Бог или нет, - не проблема для верующего человека. Самое главное, ты должен жить так, как будто какое-то высшее существо видит каждый твой шаг, знает каждую твою мысль и оценивает. И я воспринял этот постулат как одно из правил моей жизни, и с тех пор я прожил свою жизнь, как на сцене. Более того, я научился внутренне в голове жить так, чтобы не грешить в голове.
А. З. Нет, нет, нет. Реставрация советской системы исключена. Условий для этого нет никаких. Это я могу обосновать со стопроцентной убедительностью. Дело не в этом. Дело в том, что после краха советской системы сложилась новая социальная система. Я ее называю социальным гибридом, это гибрид советизма и западнизма. Гибрид остатка советской системы и подражания Западу. Ясно, что подражание Западу навязывается силой. Вопрос встает о советизме. Сейчас не идет реставрация советизма. Дело в том, что действует объективный социальный закон. Этот закон впервые в социологии описал я - закон социальной регенерации. Закон этот звучит так: если рушится социальная система, но при этом сохраняется человеческий материал и геополитические условия, то новая система будет максимально близка к разрушенной. То, что происходит, в особенности с приходом Путина к высшей власти, вырисовывается сейчас. Это не реставрация советской системы, это действие социального закона, в силу которого новая социальная система оказывается близкой к советской, хотят этого люди или нет. Это объективный закон, закон природы. Поэтому и получается так: Кремль или то, что называют Кремлем, то есть президентская власть, оказывается аналогом советского Кремля. Даже если просмотреть внутреннюю структуру администрации президента, то по функциям, которые она выполняет, по тому, как исполняют свои обязанности люди, вовлеченные в эту систему, можно усмотреть очень сильную аналогию с советским Кремлем. И другие компоненты социальной организации оказываются аналогичными советским. Включая Думу. Ведь Советы были выборными, демократичными снизу доверху. Если взять прерогативы парламента: и Думы и Верховного Совета, - можно усмотреть во многом аналогию. Ведь когда высшая партийная власть, Центральный комитет КПСС, принимала какие-то решения, она не издавала их как законы государства. Нужно было решение Верховного Совета, чтобы решения партийной власти становились законом. Так и тут. Президент представляет в Думу какие-то предложения, Дума обсуждает и утверждает. Взять хотя бы бюджет. Каким бы он ни был, но Дума утверждает бюджет так, как в советское время Верховный Совет утверждал, а не ЦК, хотя ЦК вносил свои предложения. Многое еще сохранилось и многое воспроизводится. В этом смысле я так определил работу в рамках, в которых и России предстоит жить в наступившем веке. Будет борьба. Можно отметить как факт, что путинское руководство явно укрепляет тенденцию к советизму. Я думаю, что это на благо России.
В. Б. По крайней мере, есть надежда на стабилизацию и сохранение России как крепкого государства. Но вернемся к нашему ХХ веку. Кого бы вы могли назвать из ведущих лидеров ХХ столетия?
А. З. Я считаю, что если XIX век можно назвать веком Наполеона и Маркса, то ХХ век - веком Ленина и Сталина. Я считаю их самыми крупными фигурами. И, может быть, даже Сталин крупнее. Ленин как революционер, а Сталин как создатель грандиозного социалистического, коммунистического общества глобального масштаба. Ну и еще могу назвать как выдающуюся личность ХХ века, конечно, Мао Цзэдуна. Его можно назвать третьим. Были и другие выдающиеся личности. И не обязательно я даю положительные или отрицательные оценки, я имею в виду роль, которую эти личности сыграли. К таким личностям, безусловно, можно отнести Гитлера, Черчилля, конечно. Потом ХХ век был не только веком политических событий, но и веком выдающихся научных открытий, технических изобретений, культуры. ХХ век необычайно богат этим. ХХ век - это и открытие кибернетики, изобретение телевидения, компьютера, кино. И в литературе, и в архитектуре. Здесь будет и Эйнштейн, и Винер, Королев, Гагарин, и сколько наших советских ученых: Курчатов и многие другие. В литературе - и Шолохов, и Маяковский. Это титаны мировой литературы. Толстой - это тоже часть ХХ века. Тут сделаны заготовки на много столетий вперед. И архитектура: ведь новые направления в архитектуре были открыты в нашей стране. То же самое - в живописи. И очередная эволюция будет еще реализовывать эти открытия, которые были сделаны в ХХ веке. И открытие ядерной энергии, и проникновение в микромир, и колоссальные открытия в генетике.
В. Б. То есть можно сказать, что до этого многотысячелетнее развитие человечества мало чем отличается. Человек XIX века или человек IX века практически жили в одних и тех же условиях. ХХ век кардинально изменил условия жизни человека и в техническом, и в других отношениях. Человек изменился.
А. З. К тому, что я сказал, хочу добавить следующее. В ХХ веке произошел эволюционный взрыв. И то, что я сейчас скажу, касается моих исследований. В ХХ веке, во второй половине в особенности, произошел переход, грандиозный эволюционный перелом. Человечество стало переходить от эпохи обществ к эпохе сверхобществ. Стали возникать человеческие общества более высокого уровня социальной организации, чем обычные общества. С этой точки зрения советский опыт особенно ценен. Советский Союз был первым в истории грандиозным сверхобществом. Я в моих работах, особенно в книге "На пути к сверхобществу", подробнейшим образом описал, в чем заключается этот эволюционный переворот. Я считаю, что этот эволюционный перелом сопоставим с величайшими переломами в истории человечества вообще. Я считаю, что по значимости сопоставимыми с ним были только два перелома. Первый - это факт возникновения самого человека, человечества, то есть переход из животного мира к человеку и другой - это возникновение обществ. Классическими образцами обществ были известные нам национальные государства стран Западной Европы, которые были известны в течение многих столетий в истории человечества. Этот перелом - наступила новая эпоха. Перелом от человека к сверхчеловеку, мышление в знаковой форме, в знаковой сфере... Короче говоря, этот перелом еще не изучен как следует. Я думаю, что мои работы в этом являются первыми, в которых дается такая постановка проблемы. Я думаю, пройдет немного времени, и все это будет детально изучено. Информационная эволюция составляет часть этого перелома. Так же, как и образование. Сейчас происходит стремительное образование западного сверхобщества после разгрома Советского Союза. Они пошли по тому же пути. Как я писал в моей книге "Запад", разгромив коммунизм на Востоке, Запад сам устремился в том же направлении. Классическим сверхобществом для меня является Советский Союз, он очень прозрачный был, простой. В силу нашей бедности у нас все было обнажено. Я берусь показать, что каждому элементу советского сверхобщества может быть найден в западном мире аналогичный элемент, выполняющий те же самые функции. И наоборот. Имеет место изоморфизм. Говоря языком логики, изоморфизм социальных структур.
В. Б. Александр Александрович, мы поговорили на тему главного события ХХ века. А вот если мы все же вернемся лично к вам. Каковы главные события в вашей жизни?
А. З. Моя жизнь сложилась так, что я оказался в какой-то мере летописцем и исследователем именно советского коммунизма, его рождения, расцвета, его истории, его гибели. И все основные события моей жизни теснейшим образом связаны с историей советского коммунизма. Я могу назвать свои личные события. Самым крупным событием моей юности было открытие того, что реальное коммунистическое общество является не таким, как его описывали в идеологии. И я поставил перед собой задачу исследования его. Это для меня - событие переворотное. Я должен заметить, что я воспитывался так, что стал очень рано коммунистом, но коммунистом романтическим, психологическим, а не формальным. И я таковым остаюсь до сих пор. Мое критическое отношение к реальному коммунизму объясняется не тем, что я отвергал его, я не отвергал, советская система - это моя система, мой строй, я от него никогда не отрекался. Мое критическое отношение объясняется тем, что я был именно идеалистическим, романтическим коммунистом. То есть реальность не соответствовала идеалу. Все время, пока я жил в Советском Союзе, там происходили всякого рода события: война, участие в войне; но все равно основной целью моей жизни всегда и при всех обстоятельствах было изучение советского общества. Я был арестован в 1939 году, сидел на Лубянке, и для себя сформулировал такую программу, что идеальных обществ не бывает, любые идеалы, когда реализуются, не совпадают с самими идеалами. Коммунистические идеалы - самые лучшие идеалы, и воплощение их дает вот такие негативные результаты... Я начал делать эксперимент над самим собой. То есть создавать свое внутреннее "я", свой внутренний мир, и создавал его таким путем, что изучал реальное советское общество, а затем вырабатывал свою собственную систему жизни, поведения. Думаю, что мне мой опыт удался. Потом я стал ученым, работал в области логики, думаю, что я добился значительных результатов. Я профессионал в этих вещах, знаю состояние мировой логики и знаю, что я совершил революцию в этой сфере. Параллельно я разрабатывал социологическую теорию, потом так обстоятельства сложились, что я начал печатать результаты своих исследований, но в литературной форме. Важным событием в моей жизни был тот момент, когда стали печататься мои литературные социологические произведения. Произошло это на Западе, и кончилось это тем, что меня выгнали из страны, я оказался на Западе, это было очень важное событие в моей жизни. Затем период жизни на Западе, интенсивная литературная работа, интенсивная работа в социологии, и я думаю, она была успешной, я имел на Западе успех. Но я относился к этому как к жизненной рутине. Другое крупнейшее в моей жизни событие - это когда я увидел, что назревает крах советского общества, и затем произошел этот крах, это для меня было событием трагическим. Это произошло в горбачевские и ельцинские годы. Это самое тяжелое событие в моей жизни. Я начал исследование и описание этого коммунистического переворота. Что получилось в результате этого переворота? Я живу теперь в постсоветской России. Должен сказать, что это чужой для меня мир, это не мое, не мой мир, но продолжаю жить постольку, поскольку в какой-то мере я еще не довел до конца свои исследования коммунистической системы, свои исследования Запада и впоследствии этого эволюционного переворота, который произошел во второй половине прошлого века. Поэтому мне есть чем заниматься. Но все крупнейшие события в моей жизни уже позади.
В. Б. Когда вы оказались в эмиграции, то остановились и жили в Германии, в Мюнхене. Почему вы выбрали Германию?
А. З. Во-первых, я не выбирал, меня ведь выслали из страны. Мне предложили или 12 лет тюрьмы, а семья высылается в Сибирь, или в течение 5 дней выезжать на Запад. Я не склонен к политическим скандалам так, как это делал Солженицын и другие, и все это не вышло на поверхность. Германию мне выбрали органы государственной безопасности. Нам дали паспорта, и там было написано: Мюнхен. Впоследствии я узнал, что в моей судьбе принимали участие такие люди, как канцлер Германии (тогда это был Шмидт), Геншер, в Баварии Штраус, который узнал, что я во время войны был летчиком, и он был летчиком... Мне в Мюнхене дали работу в университете по профессии. И я не думал, что мы там застрянем. Жена выучила немецкий язык, у нее хорошие лингвистические способности, дочь Полина пошла в немецкую школу и тоже овладела языком. Я владел английским, побывал в Америке и решил, что в Америке ни под каким видом я жить не хочу. Мюнхен - хороший, приятный город, нам там понравилось.
В. Б. Вы встречались со Штраусом? Какое впечатление он на вас произвел?
А. З. Близких отношений у нас не было, но несколько встреч произошло. Он, на мой взгляд, был одним из самых выдающихся людей Германии, человек очень симпатичный лично, сильный, влиятельный. В Баварии очень высокий уровень жизни.
В. Б. Вы никогда не писали и не говорили о вашей летной судьбе.
А. З. Видите, какое дело. Ведь я сбежал с Лубянки в 1939 году, был объявлен во всесоюзный розыск и мне все время приходилось скрываться. В самом начале войны я стал сержантом. Сам я самолетов не сбивал, а меня сбивали. Закончил войну в Австрии. День Победы встретил в Чехословакии. Объявили, что война кончилась, мы все бросились на аэродром, и только приготовились пьянствовать, как нас по тревоге - на аэродром, и опять боевой вылет. Я демобилизовался через год. Тогда я как раз находился в Австрии.
Родился я в глухой деревне в Костромской области. Деревни уже нет, последний раз я ездил на родину в 1946 году, уже тогда деревни не было. В 1946 году остатки нашей семьи переехали из колхоза в Москву. В семье было 11 детей, я был шестой. Отец и дед уходили на заработки в Москву, и мы, дети, постепенно перебирались в Москву. Я окончил школу в 1939 году, поступил в институт истории, философии и литературы, в это время я уже был антисталинистом, членом террористической группы, которая собиралась убить Сталина. В 1939 году по доносу меня арестовали. Сидел на Лубянке. Случайно получилось, что я ушел. Меня переводили с Лубянки на частную квартиру. Следователь не поверил, что я сам выдумал те идеи, которые им излагал, и хотели выяснить, кто меня научил. Получилось так, что мои конвоиры в дороге замешкались, и я ушел. Потом скрывался. Во время скитаний я зарабатывал тем, что на железнодорожных станциях разгружал вагоны, милиция сделала облаву, и таких, как я, было несколько ребят - тоже без документов. В основном это были уголовники. Всех нас забрали, предложили: или в армию, или в тюрьму. Мы согласились в армию. Документов не было, все заполнялось с моих слов. Так оказался в армии. Служил в кавалерии, потом сбежал из кавалерии в танковый полк, из танкового полка попал в авиационную школу. Когда началась война, я был в Западной Украине. Оттуда попал под Оршу, немцы были уже под Оршей. Мой принцип: где бы я ни был, я всегда был лояльным гражданином, всегда добросовестно выполнял свой долг. Был образцовым солдатом, образцовым сержантом, образцовым офицером. Единственно, я считался неблагонадежным, потому что позволял себе всякие высказывания. Потом была необходимость скрываться.
Могу рассказать один эпизод из времени войны, который характеризует, кем я был и что такое война. Идеализировать войну не следует. В войне и в армии все качества советской системы сохранялись и даже обострялись. Я уже служил в штурмовом полку на Ил-2, дело было в Германии, и для того, чтобы разобраться, где наши и где немцы, чтобы могли работать бомбардировщики и артиллерия стрелять, нужны были точные данные, нужно было сфотографировать сверху. А я считался самым плавным летчиком, то есть не дергал. Решили сфотографировать этот город. Значит, самолет должен быть очень устойчивым, чтобы включить кинопулемет и не маневрировать. Это значит, что в тебя стреляют зенитки, тебя бьют "мессера", а ты абсолютно беззащитен и не имеешь права уходить. Я за этот полет получил 32 пробоины. Еле дотянул до одного аэродрома и плюхнулся там. Результаты съемки сохранились. Командующий воздушной армии представил меня к ордену Красного Знамени за один этот вылет. Потом произошло следующее. Из политотдела армии прислали одного майора, которому как раз нужно было дать высокий орден. Для этого он должен был поучаствовать в боях. А в это время на нашем участке было летать сравнительно безопасно, и его посадили ко мне, как к плавному летчику, воздушным стрелком. Я решил над ним подшутить и стал маневрировать, хотя надобности не было. Стал бросать самолет. Его вырвало - кстати, перед вылетом он нажрался в нашей столовой. Он облевал мне всю машину. Когда прилетели, я его, угрожая пистолетом, заставил чистить машину. Он пожаловался. За это я получил 10 суток ареста, и меня отставили от этой награды. А майор получил орден Боевого Красного Знамени. В 1945 году я написал тост, он вошел в мою книгу "Светлое будущее". Я написал его печатными буквами, он всполошил особый отдел самого высшего уровня. Подозрение было, что это я написал, но доказать было невозможно. Если бы доказали, я бы вряд ли вышел из заключения. Я выпускал боевые листки, а они были стихотворные, я делал карикатуры и стихотворные подписи. Подозрение оставалось, но сажать еще за это не могли, все-таки ветеран войны, и к тому времени у меня было больше 30 боевых вылетов, на штурмовике это очень много. Демобилизовался в 1946 году в чине лейтенанта, я летал и после демобилизации, я был не в запасе, а в резерве, и мне присвоили чин капитана. Я стал командиром эскадрильи в воздушно-десантных войсках. Потом учился в университете, одновременно работал в школе и другими путями зарабатывал, потом - аспирантура, работал в Академии наук.
В. Б. Александр Александрович, а вы считаете свою жизнь удавшейся?
А. З. Главным в моей жизни было следование той клятве, которую я дал себе, сидя на Лубянке. Я дал себе клятву делать свой жизненный эксперимент, и суть его заключалась в том, что я есть суверенное государство из одного человека. И я эту свою клятву сдержал. Что бы ни было со мной в жизни, где бы я ни был, я выработал для себя определенную линию поведения, определенные взгляды и не отступил ни на миллиметр в сторону, не делал уступок никаким соблазнам.
В. Б. Вы себя больше считаете ученым или писателем?
А. З. Ни то ни другое. Передо мной эта проблема не стоит. Я скорее считаю себя миссионером и проповедником. Основное мое призвание рассказывать людям то, что я надумал в тех сферах, в которых мне приходилось работать. Я и рисовал много, но никогда не коллекционировал свои работы. Я никогда не рассчитывал на то, что я долго проживу. Я был уверен в том, что меня в 1939 году расстреляют. Я был готов к этому. Я был уверен в том, что погибну во время войны. И после войны, когда я вел активную антисталинскую пропаганду, то был уверен, что меня арестуют. И вот теперь, когда я написал "Зияющие высоты", я тоже был уверен в том, что меня не выпустят, однако я пошел на этот шаг, поскольку для меня эта проблема стала принципиальной: печатать или не печатать. Решил: печатать. Так что я в любое время мог исчезнуть. Скоро 80 лет, и я еще работаю.
В. Б. А что вы упустили в жизни, что вам не удалось?
А. З. В главном мне все удалось. Задним числом можно рассуждать. И во время войны были моменты, когда мне казалось, что лучше бы я погиб с теми ребятами, которые погибли. И потом из чувства товарищества, каждый раз, когда мне приходилось выбирать: оставаться в опасности или избегать ее, - я все-таки предпочитал оставаться. Потом, после демобилизации, когда я оказался в гражданке, были такие периоды ужасающего состояния, когда я много пил, но алкоголиком никогда не был. Это был период, когда распалась моя семья, и я был очень одиноким. Первая женитьба была во время войны. Неоднократно приходила в голову мысль, что самоубийством надо жизнь кончать. Но когда я увидел, что рушится Советский Союз, советская система, у меня возникло такое настроение: надо было исчезать еще тогда, когда Советский Союз пребывал в силе. Ведь все свои критические работы я писал, когда был уверен, что коммунизм пришел навечно. Могу сказать: если бы я знал, что он рухнет, я бы строчки не написал. Все-таки это мое общество. Я осознал затем свое положение так: судьба избрала меня быть летописцем, исследователем этого феномена, и я должен довести свое дело до конца. Я должен описать условия его гибели и последствия его гибели. Вот это я сейчас и делаю в своих книгах.
Меня все время кто-то охранял. Вот 1939 год. И надо же было: когда мы вышли из Лубянки на улицу, моих конвоиров позвали. Они сказали: парень, подожди нас, им и в голову не пришло, что я могу уйти, и я не думал, что могу уйти. А почему-то ушел. Кто-то меня толкнул, и я ушел. Или вот такой случай. У меня была язва двенадцатиперстной кишки на грани прободения. Когда меня обследовали, врачи даже домой меня не хотели отпускать, а направляли в больницу. Но я отпросился. Я встретил одного приятеля, его теща в это время достала такое лекарство, эликсир Долохова, - его изобрел один ветеринарный фельдшер. Этот эликсир должны были использовать для лечения лучевых болезней. Он действовал так: помажешь им, и тотчас поверхность быстро затягивается. Почему-то теще этого моего приятеля пришла в голову мысль (она лечилась этим эликсиром от экземы): а почему бы его не пить? Там он будет сжигать поверхность язвы, и тут же будет затягиваться. Я выпил бутылочку. А в это время меня должны были отправить на сборы как летчика. Мне не хотелось, так как я в это время начал работать над диссертацией. Я говорю, что не могу ехать, так как у меня язва. Меня на комиссию: даже никаких следов язвы не было. Мне сказали, что я единственный, кто выжил. Эликсир, оказывается, использовали и другие, и все умерли.
В. Б. А вы верующий человек?
А. З. Я верующий безбожник. Я усвоил от матери один постулат. В школе я носил крестик, и в школе проверяли на вшивость. Мне было неудобно, что у меня крестик, и я снял его и выбросил. Пришел домой. Матери сказал, и мать сказала мне: ты можешь не верить в Бога вообще, вопрос о том, существует Бог или нет, - не проблема для верующего человека. Самое главное, ты должен жить так, как будто какое-то высшее существо видит каждый твой шаг, знает каждую твою мысль и оценивает. И я воспринял этот постулат как одно из правил моей жизни, и с тех пор я прожил свою жизнь, как на сцене. Более того, я научился внутренне в голове жить так, чтобы не грешить в голове.