Борис Барков. Однажды Сталин сказал Троцкому, или Кто такие конные матросы. Ситуации, эпизоды, диалоги, анекдоты

Борис Михайлович Барков
Однажды Сталин сказал Троцкому, или Кто такие конные матросы. Ситуации, эпизоды, диалоги, анекдоты

Предисловие

   Длительное время, в процессе изучения российской истории, внимание акцентировалось на «классовой борьбе», «развитии производственных сил» и соответствующих их уровню «производственных отношениях». Исходя из этих фундаментальных понятий, характеризовались закономерности и особенности развития отечественной истории, что было во времена не столь отдаленные вполне естественным. Однако частная жизнь людей оставалась на втором плане, в тени острых социальных битв. Тем не менее в реальной истории действуют и влияют на ее развитие не только широкие народные массы, но и конкретные лица, которым было суждено оставить после себя особый след в истории Российского государства. Их вклад мог быть значительным или не очень существенным, положительным или негативным для российского общества, но достаточно конкретным, чтобы повлиять на ход исторического развития.
   Эта работа стала результатом многолетнего изучения автором архивных документов, многочисленных мемуаров, дневников, а также публикаций в периодической печати.
   Действующими лицами здесь являются цари и императоры, государственные деятели и военачальники, общественные деятели (литераторы, художники, артисты) и малоизвестные приближенные «сильных мира сего».
   На протяжении исторического развития Российского государства XVIII–XX веков нередко происходили тривиальные, на первый взгляд несущественные события, но даже они по-своему отразили дух эпохи, ее специфику и колорит и приоткрыли неизвестные широкому кругу читателей страницы истории Отечества, не менее любопытные, чем «детали» жизни и деятельности исторических лиц. Поэтому так важно знать и эту сторону развития нашего государства.
   История – это не сухая наука, а люди, их деяния, разочарования, надежды, чувства и переживания.
   В этой работе читатели познакомятся с уникальной манерой поведения ярких личностей в нестандартных обстоятельствах, с образцами их иронии, юмора, сарказма в те времена, когда «обожествление» отдельных политических руководителей нередко доходило до абсурда, что, впрочем, случается и в наше время. Немалое место в работе отведено забавным эпизодам, в которых раскрывается своеобразие внутреннего мира исторических лиц, оставивших свой след в истории нашего государства.
   И если уважаемый читатель, ознакомившись с этой работой, задумается о прошлом, настоящем и будущем нашей Родины, автор будет считать свою задачу выполненной.

XVIII век

ПЕТР I. Эпоха великих потрясениий. Екатерина, Меншиков, Анна Монс и шут Балакирев

   Петровские реформы в России внедрялись в жизнь с жестокостью и не без курьезов.
   В 1709 году Петр I издал указ, гласивший: «Нами замечено, что на Невской перспективе в ассамблеях недоросли отцов именитых в нарушение этикета и регламенту штиля в гишпанских камзолах с мишурой щеголяют предерзко. Господину полицмейстеру Санкт-Петербурга указую впредь оных щеголей с рвением великим вылавливать, сводить в Литейную часть и бить кнутом, пока от гишпанских панталонов зело похабный вид не окажется. На звание и именитость не взирать, также и на вопли наказуемых…»

* * *

   Однажды командующий российским флотом адмирал Федор Апраксин на правах друга упрекнул Петра I, что тот делает слишком скромные подарки родным. Петр I (вице-адмирал) парировал:
   – Мои доходы меньше твоих. Они состоят единственно в получаемом только жалованье по чинам, из сих денег я и одеваю себя, и на другие нужды держу, и на подарки употребляю.

* * *

   Петр I заметил при французском дворе одного придворного, который ежедневно появлялся в одежде нового покроя.
   – Возможно, этот дворянин недоволен своим портным, – сказал Петр I.

* * *

   Петр I, находясь в гостях у короля Франции, ухаживал за одной дамой и на вопрос своего сподвижника Александра Даниловича Меншикова «Как успехи?» отвечал:
   – Дама имела честь, а я имел удовольствие.

* * *

   Когда фаворитка Петра I Анна Моне завела себе нового любовника, царь, узнав об этом, посадил ее под домашний арест и сказал:
   – Чтобы любить царя, надобно иметь царя в голове!

* * *

   Петр I, заседая однажды в Сенате и слушая дела о различном воровстве, в гневе своем клялся пресечь оные и тотчас сказал генерал-прокурору Павлу Ивановичу Ягужинскому:
   – Сейчас же напиши от моего имени указ!
   – Всемилостивейший государь! Неужели ты хочешь остаться императором один, без служителей и подданных? Все мы воруем, с тем только различием, что один более и приметнее, нежели другой.
   Петр, услышав такой забавный ответ своего высокопоставленного правдоборца, рассмеялся.
   Грозный указ государь не подписал.

* * *

   При возвращении из Англии в Голландию корабль Петра I выдержал ужасную четырехдневную бурю. Самые опытные моряки объявили царю, что положение очень опасное.
   – Чего боитесь, господа? – отвечал Петр весело. – Слыханное ли дело, чтобы царь русский утонул в немецком море?

* * *

   Незадолго до смерти Петра I Екатерина влюбилась в придворного красавца Монса. Об этом донесли Петру. Петра поразила измена Екатерины.
   – Ты видишь, – сказал он ей, стоя у окна дворца, – это венецианское стекло. Оно сделано из простых материалов, но благодаря искусству оно стало украшением дворца. Я могу возвратить его в прежнее ничтожество.
   С этими словами Петр разбил стекло вдребезги. Екатерина поняла намек, но не потеряла присутствия духа.
   – Вы можете это сделать, но достойно ли это будет вас, государь? – сказала она.

* * *

   Шут Петра I Иван Александрович Балакирев был талантливым острословом. Однажды царь спросил у него:
   – Правду ли при дворе говорят, что ты дурак?
   – Чужим слухам не верь, Петр Алексеич, – ответил Балакирев, – мало ли что говорят. Они и тебя называют умным, но не верь этому!

* * *

   Балакирев как-то пожаловался Петру I, что известный придворный вельможа за шутку на него пригрозил:
   – Я тебя до смерти прибью, негодник!
   – Если он тебя убьет, я его велю повесить.
   – Да я этого не желаю, Алексеич, а мне хотелось, чтобы ты его повесил, пока я жив, – ответил шут.

* * *

   Раз Балакирев, упав в ноги царю, сказал:
   – Воля твоя, Алексеич, мне прискучило быть придворным шутом. Перемени это звание на другое.
   – Да какое же тебе дать звание? – спросил его Петр. – Дурака? Ведь это, чай, будет хуже.
   – Вестимо, хуже. Назови меня царем мух и выдай мне указ за твоей царской подписью.

* * *

   Однажды в дворцовом застолье, на которое у Петра I собралось много вельмож, Балакирев важно расхаживал с хлопушкой, которой бил мух. Вдруг, подойдя к одному придворному, ведавшему дворцовым хозяйством и обкрадывавшему царскую казну, Балакирев изловчился и хлопнул по лысине казнокрада.
   – Это что значит? – спросил Петр.
   – Ничего, Алексеич, – сказал Балакирев, – одна из моих подданных крала твои царские запасы, и я ее казнил на лысине вот его милости.

* * *

   – Знаешь ли ты, Алексеич, – сказал однажды Балакирев Петру I в присутствии многочисленной царской свиты, – какая разница между колесом и стряпчим, то есть вечным приказным?
   – Какая же?
   – И то и другое надобно почаще смазывать…

* * *

   – Как ты, дурак, попал во дворец? – насмешливо спросил Балакирева один придворный.
   – Да все через вас, умников, перелезал! – ответил Балакирев.

* * *

   Один придворный, задетый шутками Балакирева, в раздражении сказал ему:
   – Тебе люди, как скоту какому-нибудь, дивятся.
   – Неправда, – отвечал Балакирев. – Даже подобные тебе скоты удивляются мне, как человеку.

* * *

   Многие вельможи и придворные нередко жаловались Петру I на то, что Балакирев ездит во дворец, как и они, на паре лошадей и в одноколке, и просили его это обидное для них сравнение запретить. Петр пообещал выполнить их просьбу.
   На другой день Балакирев подъехал ко дворцу в коляске, запряженной двумя козлами, и без доклада въехал в зал, где находилось множество вельмож. Петр посмеялся этой острой выходке Балакирева, однако в связи с тем, что козлы издавали неприятный запах, запретил ему в другой раз являться на козлах.
   Спустя некоторое время, когда в приемной Петра было много придворных, Балакирев подъехал в тележке, в которую была запряжена его жена.
   После этого Петр позволил Балакиреву ездить во дворец на паре лошадей и в одноколке.

* * *

   Однажды один придворный певец чрезвычайно хвастал своим голосом, который, впрочем, на самом деле был очень плох.
   – Я из своего голоса сделаю все, что хочу, – говорил он.
   – Отчего же ты из него не сошьешь порядочного платья? – спросил Балакирев.

* * *

   Один раз Петр I так был рассержен Балакиревым, что прогнал его не только с глаз долой, но вон из Отечества. Балакирев повиновался, и его долго не было видно. По прошествии долгого времени Петр, сидя у окна, вдруг видит, что Балакирев с женой едет в своей одноколке мимо его окон. Государь вспомнил о нем, рассердился за ослушание, вышел из дворца, закричал:
   – Кто тебе позволил, негодяй, нарушать мой указ и опять показываться на моей земле?
   – Прости, государь, заблудился, – ответил шут.

* * *

   Однажды осенью в петергофском парке сидели на траве молоденькие дамы. Мимо проходил Балакирев, уже старик, седой как лунь.
   – Видно, уж на горах снег выпал, – сказала одна из дам, смеясь над его седой головой.
   – Конечно, – ответил Балакирев, – коровы уже спустились с гор на травку в долину.

* * *

   Однажды Петр I, желая знать общественное мнение о новой столице, спросил у Балакирева, какая молва народная ходит про новорожденный Петербург.
   – Батюшка, царь-государь! – ответил шут. – С одной стороны – море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох!

* * *

   Приглашенный на обед к одному иностранцу затейник царя Петра I Балакирев увидел стол, заставленный мисками разных супов, и недоумевал: что будет с ними делать. Поевши одного супа, Балакирев снял с себя галстук. Поевши другого – кафтан. После третьего – сбросил парик, за четвертым снял жилет и, продолжая таким образом, дошел до разувания ног. Тогда хозяин дома – иностранец – с нескрываемым негодованием закричал Балакиреву:
   – Что это значит?
   – Да ничего, дядюшка: я готовлюсь только переплыть это страшное море супов, – с невозмутимым спокойствием отвечал шут.

* * *

   Однажды Балакирев, обедая у одного из вельмож, сидел против какого-то господинчика: который решился спросить Балакирева:
   – Послушай, милый мой, какое расстояние между тобой и глупым ослом?
   – Самое малое, – ответил Балакирев. – Один только стол.
   Господинчик прикусил язык, а все захохотали.

* * *

   На обеде у князя Меншикова хвалили обилие и достоинство подаваемых вин.
   – У Данилыча найдется во всякое время довольно вин, чтобы виноватым быть! – заметил Балакирев.

* * *

   Князь Меншиков принимал гостей. Один сановник, желая подшутить над Балакиревым, сказал:
   – Ну, спой, хоть ты и без голоса.
   Балакирев взглянул на него и сказал:
   – Горло без голоса – то же, что голова без волоса.

* * *

   Один офицер хвалился при Петре I своими подвигами, все показывал шрам на лице. Князь Меншиков, знавший, что этот офицер не отличается храбростью, заметил:
   – Сам виноват, что ранен: зачем было оглядываться.

* * *

   В одну из прогулок Петр I, одетый в простую солдатскую форму, зашел в кабак и встретил там молодого солдата, пригорюнившегося в углу у пустого стола. Дело было под вечер.
   Петр его спросил:
   – Что, брат, приуныл? Али не на что выпить?
   – Да, брат, не на что, – откровенно отвечает солдат, не узнавши царя в полумраке. – А голова с похмелья сильно побаливает…
   – Я тебя попотчую! – сказал император и приказал целовальнику подать водки.

* * *

   Заподозрив жену Екатерину, впоследствии его престолонаследницу императрицу Екатерину I, в измене с красавцем-камергером Монсом, Петр I недолго думая приказал отрубить ему голову и заспиртовать ее, а после демонстрировал «препарат» супруге, доводя ее до обморочного состояния.

* * *

   Понаблюдав за работой зубодера, Петр I подошел к нему и поинтересовался:
   – Мог бы ты и меня обучить своему искусству?
   – Если хорошо заплатишь, то научу.
   – Идет, – обрадованно кивнул царь. – Откладывать не станем, начнем прямо сейчас!
   Новое медицинское ремесло Петр Алексеевич освоил довольно быстро и неплохо и потом при любом удобном случае и даже без него любил похвастаться своим умением.

* * *

   Весьма активно Петр Алексеевич интересовался практической хирургией. Почему именно хирургией и только хирургией – до сих пор осталось неразгаданной тайной! Иногда государь проявлял довольно живой интерес к гинекологии, однако хирургия всегда была на первом месте. Ничто не могло ее затмить в его понимании.

АННА ИОАННОВНА. Любимый мужчина императрицы Бирон и любимый шут императрицы Педрилло

   Во время коронации Анна Иоанновна порвала кондиции (условия ограничения ее правления), и, когда государыня прошла в Грановитую палату и поместилась на троне, вся свита заняла свои места, вдруг государыня встала и с важностью сошла со ступеней трона. Все изумились, в церемониале этого указано не было. Она прямо подошла к одному из «верховников», Василию Лукичу Долгорукову, взяла его за нос и повела его около среднего столба, которым поддерживаются своды. Обведя кругом и остановившись против портрета Грозного, она спросила:
   – Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?
   – Знаю, матушка государыня!
   – Чей он?
   – Царя Ивана Васильевича, матушка.
   – Ну так знай же и то, что хотя баба, да такая же буду, как он: вас семеро дураков сбиралось водить меня за нос, а я вас прежде повела, убирайся сейчас в свою деревню, и чтоб духом твоим не пахло!

* * *

   Однажды за столом с фаворитом царицы Анны Иоанновны Бироном и князем Куракиным, только что возвратившимся из-за границы, императрица, выкушав бокал вина и подавая оный князю Куракину, спросила:
   – Вам почти все европейские вина известны – каково это?
   Куракин по неосторожности обтер бокал салфеткой. Государыня, покрасневши от гнева, сказала:
   – Ты мной брезгуешь! Я тебя выучу, с каким подобострастием должно взирать на мою особу.
   Бирон, щадя Куракина, сказал:
   – Помилуй, государыня! Он сие сделал неумышленно, а следуя иностранным обычаям.

* * *

   Раз в знойный день герцог Бирон, гуляя в Петербурге с шутом Антонио Педрилло, почувствовал сильную жажду и на предложение Педрилло достать свежей воды отвечал:
   – Вода разгорячает еще более. Принеси-ка лучше бутылку вина.
   Уверяя, что вино охлаждает, герцог осушил уже две бутылки и посылал шута за третьей.
   – Нельзя, ваша светлость, – возразил тот.
   – Это почему?
   – Боюсь, что, много прохлаждаясь, изволите замерзнуть!

* * *

   Одна балерина, прозванная скелетом грации, танцевала в балете с двумя партнерами – обожателем и мужем.
   – Две собаки, – заметил придворный шут Педрилло, – дерутся за одну кость.

* * *

   Бирон назначил шуту Педрилло пенсию в двести рублей. Спустя некоторое время шут опять явился к герцогу с просьбой о пенсии же.
   – Как, разве тебе не назначена пенсия?
   – Назначена, ваша светлость. Благодаря ей я имею что есть. Но теперь мне решительно нечего пить.
   Герцог улыбнулся и снова наградил шута.

* * *

   Однажды фаворит Анны Иоанновны Бирон спросил придворного Кульковского:
   – Что думают обо мне россияне?
   – Вас, ваша светлость, – отвечал он, – одни считают богом, другие сатаной и никто – человеком.

* * *

   Молодая и хорошенькая собою дама на бале у герцога Бирона сказала во время разговоров о дамских нарядах:
   – Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими.
   – Ах, сударыня! – подхватил придворный Кульковский, – это было бы самым лучшим нарядом.

* * *

   Герцог Бирон послал однажды Кульковского быть вместо себя восприемником от купели сына одного камер-лакея. Кульковский исполнил это в точности, но когда докладывал об этом Бирону, то сей, будучи чем-то недоволен, назвал его ослом.
   – Не знаю, похож ли я на осла, – сказал Кульковский, – но знаю, что в этом случае я совершенно представлял вашу особу.

* * *

   Известный генерал Д. на восьмидесятом году от роду женился на молоденькой и прехорошенькой немке из города Риги. Будучи знаком с Кульковским, писал он ему из этого города о своей женитьбе, прибавляя при этом:
   – Конечно, я уже не могу надеяться иметь наследников.
   Кульковский ему отвечал:
   – Конечно, не можете надеяться, но всегда должны опасаться, что они будут.

ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА. Ученый Ломоносов, прусский король Фридрих II, Сумароков, Барков, Шувалов и другие

   Камергер Елизаветы Петровны Петр Иванович Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал сердито:
   – Мы отставим тебя от академии.
   – Нет, – возразил великий человек, – разве академию отставите от меня.

* * *

   – Государыня Елизавета Петровна, – сказал генерал-полицмейстер А.Д. Татищев придворным, съехавшимся во дворец, – чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из внутренних губерний о многих побегах преступников. Она велела мне изыскать средство к пресечению зла: средство это у меня в кармане.
   – Какое? – вопросили его.
   – Вот оно, – отвечал Татищев, вынимая новые знаки для клеймения. – Теперь, – продолжал он, – если преступники и будут бегать, так легко их ловить.
   – Но, – возразил ему один из присутствовавших, – бывают случаи, когда невинный получает тяжкое наказание и потом невинность его обнаруживается: каким образом избавите вы его от поносительных знаков?
   – Весьма удобным, – отвечал Татищев с улыбкой, – стоит только к слову «вор» прибавить еще на лице две литеры «не».
   Тогда новые штемпели были разосланы по империи…

* * *

   Действительный тайный советник князь Иван Васильевич Одоевский, любимец Елизаветы, почитался в числе первейших лжецов. Остроумный сын его, Николай Иванович, шутя говорил, что отец его на исповеди отвечал: «и на тех лгал, иже аз не знах».

* * *

   Императрица Елизавета Петровна решила объявить войну прусскому королю Фридриху II. Когда манифест был готов и канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин преподнес его императрице на подпись, она взяла перо и, подписав первую букву своего имени «Е», остановилась и о чем-то задумалась.
   В это время прилетела муха, села на бумагу и, ползая по чернилам, испортила написанную букву. Императрица сочла это худым предзнаменованием и тотчас уничтожила манифест.
   Канцлеру потом стоило многих хлопот уговорить Елизавету подписать новое объявление войны.

* * *

   Дочь Петра I императрица Елизавета Петровна решила подарить своему стремянному Извольскому золотую табакерку.
   Прошло несколько месяцев, и Извольский, не получив обещанного подарка, решил напомнить об этом государыне.
   – Ах! Виновата, забыла, – сказала императрица и, выйдя из спальни, вынесла оттуда серебряную табакерку.
   Извольский взял эту табакерку, посмотрел и промолвил:
   – Обещала золотую, а дала серебряную.
   – Ну давай ее сюда, я принесу тебе золотую, – сказала императрица.
   – Нет, матушка, пусть уж эта останется у меня будничной, а пожалуй мне, за вину свою, праздничную, – отвечал Извольский.
   Императрица рассмеялась и исполнила его желание.

* * *

   Однажды князь Дашков, один из самых красивых придворных кавалеров, слишком свободно начал говорить любезности девице Воронцовой. Она позвала канцлера и сказала ему:
   – Дядюшка, князь Дашков делает мне честь, просит моей руки.
   Не смея признаться первому сановнику империи, что слова его не заключали в себе именно такого смысла, князь женился на племяннице канцлера…

* * *

   Императрица Елизавета Петровна, узнавши, что придворные особы в постные дни тайно употребляли мясо, чрезмерно рассердилась и приказала изготовить указ, допускавший крепостных людей о сем доносить на своих господ и получать за то свободу. Барон Иван Антонович Черкасов, услыша о сем, отправился во дворец.
   – Помилуй, матушка! – сказал он, ставши на колена. – За что ты подписала нашу погибель? Крепостные люди лживыми доносами произведут такое зло, которого последствия будут ужасны.
   Убеждение его подействовало на императрицу, указ на его глазах был разорван.

* * *

   Поэт и историк Иван Семенович Барков всегда дразнил поэта Александра Петровича Сумарокова. Сумароков свои трагедии часто прямо переводил из Расина и других авторов. Барков однажды выпросил у Сумарокова сочинения Расина, все подобные места отметил, на полях подписал: «Украдено у Сумарокова» – и возвратил книгу по принадлежности.

* * *

   Камергер императрицы Елизаветы Петровны Петр Иванович Шувалов пригласил однажды к себе на обед Ломоносова и Сумарокова. Ломоносов, пройдя до половины комнаты и заметя вдруг Сумарокова в числе гостей, не говоря ни слова, пошел назад к двери. Камергер закричал ему:
   – Куда, куда? Михаил Васильевич!
   – Домой, – отвечал Ломоносов.
   – Зачем же? – возразил камергер. – Ведь я просил тебя к себе обедать.
   – Затем, – отвечал Ломоносов, – что я не хочу обедать с дураком. – Тут он показал на Сумарокова и удалился.

* * *

   Однажды император Петр III, благоговевший перед королем прусским Фридрихом II и восторгавшийся им, хвастал фельдмаршалу Кириллу Григорьевичу Разумовскому, что король произвел его в генерал-майоры прусской службы.
   – Ваше величество, можете с лихвой отомстить ему, – отвечал Разумовский, – произведите его в русские генерал-фельдмаршалы.

ЕКАТЕРИНА II, или Эпоха, когда Россия вошла в число великих европейских держав

   Императрица Екатерина II, разрешив одному флотскому капитану жениться на негритянке, сказала однажды французскому графу Сегюру:
   – Я знаю, что все осуждают данное мое позволение, но это только простое действие моих честолюбивых замыслов против Турции: я хотела этим торжественно праздновать сочетание русского флота с Черным морем.

* * *

   Граф Самойлов получил Георгия на шею в чине полковника. Однажды во дворце государыня заметила его, заслоненного толпою генералов и придворных.
   – Граф Александр Николаевич, – сказала она ему, – ваше место здесь впереди, как и на войне.

* * *

   Дома графа Александра Сергеевича Строганова и графа Льва Александровича Нарышкина вмещали в себя редкое собрание картин, богатые библиотеки, горы серебряной и золотой посуды, множество драгоценных камней и всяких редкостей. Императрица Екатерина II говорила: «Два человека у меня делают все возможное, чтоб разориться, и никак не могут!»

* * *

   Однажды Нарышкин спросил позволения государыни примерить лежавшую на столе андреевскую ленту. Надев ее, пошел в другую комнату, говоря:
   – Там большое зеркало и будет удобнее видеть, идет ли мне голубой цвет.
   Вдруг откуда-то взялись придворные, окружили его и приветствовали с монаршей милостью.
   Тогда Нарышкин воскликнул:
   – Ах, государыня, погиб да и только! Что мне теперь делать?
   Государыня рассмеялась и успокоила встревоженного вельможу, сказав, что жалует его андреевским кавалером.

* * *

   Екатерина II любезно принимала старого адмирала в связи с вручением награды. Растроганный адмирал азартно рассказывал императрице о том, как он командовал кораблями и флотами. Все больше увлекаясь, он сдабривал свой рассказ солеными и непристойными словами, но вдруг опомнился, бросился императрице в ноги, воскликнув:
   – Матушка, прости меня, старого дурака, за мои гадкие слова.
   На это Екатерина II заметила:
   – Да что вы, дорогой адмирал, продолжайте, пожалуйста, дальше свой рассказ, ведь я ваших «морских терминов» не разумею.

* * *

   У фаворита Екатерины II Григория Александровича Потемкина был племянник Давыдов, на которого государыня не обращала никакого внимания. Потемкину это казалось обидным, и он решил упрекнуть императрицу, сказав, что она Давыдову не только никогда не дает никаких поручений, но и не говорит с ним. Она отвечала, что Давыдов так глуп, что, конечно, перепутает всякое поручение.
   Вскоре после этого разговора императрица, проходя с Потемкиным через комнату, где между прочим находился Давыдов, обратилась к нему:
   – Подите посмотрите, пожалуйста, что делает барометр.
   Давыдов с поспешностью отправился в комнату, где висел барометр, и, возвращаясь оттуда, доложил;
   – Висит, ваше величество.
   Императрица, улыбнувшись, сказала Потемкину:
   – Вот видите, что я не ошибаюсь.

* * *

   Талантливый переводчик «Илиады» Гомера Ермил Иванович Костров был большой чудак и горький пьяница. Все старания многочисленных друзей и покровителей удержать его от этой пагубной страсти постоянно оставались тщетными.
   Императрица Екатерина II, прочитав перевод «Илиады», пожелала видеть Кострова и поручила Шувалову привезти его во дворец. Шувалов, которому была хорошо известна слабость Кострова к спиртному, позвал его к себе, велел одеть за свой счет и убеждал непременно явиться к нему в трезвом виде, чтобы вместе ехать к государыне. Костров обещал, но, когда настал день, назначенный для приема, его, несмотря на тщательные поиски, нигде не могли найти. Шувалов отправился во дворец один и объяснил императрице, что стихотворец не мог воспользоваться ее милостивым вниманием по случаю будто бы приключившейся ему внезапной и тяжкой болезни. Екатерина II выразила сожаление и поручила Шувалову передать Кострову от ее имени тысячу рублей.