Жить бы да радоваться… Конечно, путь Суворова не был усыпан пахучими розами, и, подходя к зеркалу, он, как и литературный герой Дориан Грей, боялся заметить на своем лице верные приметы хищника: звериный оскал, дикие безжалостные глаза и кровь… Кровь стелилась за ним алой дорожкой. Убийства, физические расправы над строптивыми, угрозы – это был далеко не полный арсенал средств, активно используемых Александром. Почему люди не могут быть сговорчивыми? Но отражение в зеркале оставалось прежним. Он был все так же обаятелен, любим женщинами и невероятно удачлив…
Суворов стал не только процветающим бизнесменом, но и меценатом, известным общественным деятелем. Детские сады и школы-интернаты получали от него крупные денежные суммы и всевозможные подарки. Матери и вдовы солдат, погибших в военных конфликтах, – материальную помощь и необходимую моральную поддержку. Молодые инвалиды, потерявшие свое здоровье на просторах Чечни либо в Афганистане, – дорогостоящие медикаменты и инвалидные коляски. Щедрая рука дающего дотянулась даже до местного ОМОНа, бойцам которого в торжественной обстановке был вручен объемистый конверт с денежными купюрами. После цепи труднообъяснимых событий, крепко отдающих бандитским душком, Суворов нашел новое применение своим незаурядным способностям организатора, став депутатом областного Законодательного собрания, что обещало оказаться началом его головокружительной политической карьеры. А ведь ему еще не было и тридцати…
Апогеем его славы стало происшествие с захватом здания местной администрации одного из городов, где Суворов считался основным претендентом на победу в выборах на пост главы. Его люди продемонстрировали свою мощь и полную импотенцию правоохранительных органов, которые в непривычной для них ситуации растерялись. Несколько часов здешний «Белый дом» находился в руках объединенных сил Суворова. Людское море у стен здания администрации выражало ему полную поддержку и заряжало энергией.
Александр позаботился о том, чтобы событие обставить с блеском, достойным молодого императора. Из Москвы в этот заснеженный город им были отправлены два самолета с военным духовым оркестром, бойцами частного охранного предприятия «Вымпел» и журналистами из Би-би-си. Американцы, почувствовав слабоуловимые флюиды сенсации, легко согласились на поездку и, к слову сказать, об этом не пожалели. Потрясающий репортаж из далекой России, где идет нешуточная борьба за установление демократии в одном из небольших городов в глубинке, обошел экраны всего мира. Стоит ли говорить, что Александр Суворов был представлен международной общественности как отважный борец за свободу. Российские же средства массовой информации заговорили о проникновении во власть криминальных элементов. Но факт остается фактом. О Суворове узнали все. Сам президент в беседе с министром внутренних дел удостоил столь знаменательное происшествие своим комментарием…
Суворов почти достиг вершины славы и успеха. Его собственная империя, границы которой не были помечены ни на одной карте, существовала в реальности. Он был императором своего государства, круто замешанного на крови и страхе…
И вот теперь, проводя бессонные ночи на тюремных нарах, Суворов ничуть не сомневался, что подобное положение вещей есть не что иное, как временная неприятность.
«Созданная мной система не дает сбоя… Пусть рядом мало искренне любящих меня людей. Я понес столько потерь. Но я верю в правильный выбор. Моя верная ставка – Ольга».
Суворов стал не только процветающим бизнесменом, но и меценатом, известным общественным деятелем. Детские сады и школы-интернаты получали от него крупные денежные суммы и всевозможные подарки. Матери и вдовы солдат, погибших в военных конфликтах, – материальную помощь и необходимую моральную поддержку. Молодые инвалиды, потерявшие свое здоровье на просторах Чечни либо в Афганистане, – дорогостоящие медикаменты и инвалидные коляски. Щедрая рука дающего дотянулась даже до местного ОМОНа, бойцам которого в торжественной обстановке был вручен объемистый конверт с денежными купюрами. После цепи труднообъяснимых событий, крепко отдающих бандитским душком, Суворов нашел новое применение своим незаурядным способностям организатора, став депутатом областного Законодательного собрания, что обещало оказаться началом его головокружительной политической карьеры. А ведь ему еще не было и тридцати…
Апогеем его славы стало происшествие с захватом здания местной администрации одного из городов, где Суворов считался основным претендентом на победу в выборах на пост главы. Его люди продемонстрировали свою мощь и полную импотенцию правоохранительных органов, которые в непривычной для них ситуации растерялись. Несколько часов здешний «Белый дом» находился в руках объединенных сил Суворова. Людское море у стен здания администрации выражало ему полную поддержку и заряжало энергией.
Александр позаботился о том, чтобы событие обставить с блеском, достойным молодого императора. Из Москвы в этот заснеженный город им были отправлены два самолета с военным духовым оркестром, бойцами частного охранного предприятия «Вымпел» и журналистами из Би-би-си. Американцы, почувствовав слабоуловимые флюиды сенсации, легко согласились на поездку и, к слову сказать, об этом не пожалели. Потрясающий репортаж из далекой России, где идет нешуточная борьба за установление демократии в одном из небольших городов в глубинке, обошел экраны всего мира. Стоит ли говорить, что Александр Суворов был представлен международной общественности как отважный борец за свободу. Российские же средства массовой информации заговорили о проникновении во власть криминальных элементов. Но факт остается фактом. О Суворове узнали все. Сам президент в беседе с министром внутренних дел удостоил столь знаменательное происшествие своим комментарием…
Суворов почти достиг вершины славы и успеха. Его собственная империя, границы которой не были помечены ни на одной карте, существовала в реальности. Он был императором своего государства, круто замешанного на крови и страхе…
И вот теперь, проводя бессонные ночи на тюремных нарах, Суворов ничуть не сомневался, что подобное положение вещей есть не что иное, как временная неприятность.
«Созданная мной система не дает сбоя… Пусть рядом мало искренне любящих меня людей. Я понес столько потерь. Но я верю в правильный выбор. Моя верная ставка – Ольга».
Вопреки заверениям Пружинина о прорве дел, с нетерпением ждущих молодого адвоката в областном суде, Лизе была предоставлена возможность на первых порах присмотреться к работе защитника в юридической консультации. Работа эта состояла главным образом из дачи советов приходящим на прием гражданам, составления различного рода деловых бумаг. Посетителей в конторе было мало, да и то большинство из них нуждались в помощи конкретного адвоката. Часами наблюдая за деятельностью коллег, девушка с горечью осознавала, что начало ее блестящей адвокатской карьеры тонет в туманной перспективе. Страдая от жестокой депрессии, Елизавета сейчас остро нуждалась в дружественной поддержке. Как не хватало ей сейчас верного Макса, его легкой, чуть снисходительной улыбки, их долгих вечеров и сумасшедших ночей! Она не видела Макса с того промозглого сентябрьского дня, когда хоронили отца. Как бережно он держал ее руку на кладбище, давая понять, что она не одна, что у нее есть друг, даже больше чем друг. Эта поддержка значила для нее так много…
После похорон Лиза несколько дней не выходила из дома. Лежа на огромной кровати, она перебирала в памяти воспоминания, так или иначе связанные с отцом, забывалась коротким свинцовым сном, а затем снова, уставившись в потолок, размышляла. Обращенное внутрь себя существование не позволило Лизе в те дни осознать отсутствие в ее жизни Макса. Но потом, словно оправившись от долгой болезни, девушка поняла, что ей просто необходимы встречи со старым другом. Набрав хорошо знакомый телефонный номер, Лиза уже предвкушала короткую дружескую беседу и последующую за ней встречу. Однако вместо Максима к телефону подошла его мать и колючим голосом сообщила, что сын уехал в командировку и будет не раньше чем через две недели. Ожидая возвращения Макса, Елизавета предавалась горьким размышлениям, задумчиво перебирая изумрудные звенья подаренного им браслета.
Взаимоотношения с коллегами оставляли желать много лучшего. Девушку просто игнорировали. К ней никто не обращался даже с пустяковым вопросом, не приглашал выпить черного как деготь дешевого чая. Шутки, веселые разговоры, казалось, смолкали, как только Елизавета входила в комнату. Стараясь не выдать своей обиды и не разреветься от досады при всем честном народе, Лиза, воинственно задрав подбородок, проходила на свое рабочее место, раскладывала бумаги и начинала бесцельно рисовать в блокнотике глупые рожицы.
Но вот однажды, в промозглый осенний день кое-что все-таки произошло…
– Придется тебе потрудиться, Елизавета! – громко прокричал Пружинин, тыча указательным пальцем в лист бумаги, испещренный убористым почерком. – Это заявка из прокуратуры области. Требуется адвокат для участия в крупном уголовном деле по назначению. Или, как говорит народ, бесплатно.
– Хорошо. Я согласна, – ответила Лиза и улыбнулась.
Не веря столь легкой победе, начальник нахмурился:
– Ты специалист у нас еще сырой, поэтому слушай внимательно…. Ты ознакомишься с уголовным делом в прокуратуре. Подпишешь что надо. А затем, когда материалы передадут в суд, не обессудь, дорогая, – Пружинин развел руки в стороны, – выступишь там защитником… Процесс рассчитан примерно на год. Поняла? – Он вопросительно уставился на Дубровскую, ожидая здоровой реакции нормального человека, то есть истерики, угроз, проклятий, ругани. Всего этого он выслушал уже вдоволь, пытаясь найти желающего для участия в длительном процессе. Адвокаты понимали, что согласие равносильно голодной смерти, и с завидной изобретательностью ссылались на собственное здоровье, всевозможные недуги родных и близких, мнимые беременности и прочие напасти своей невезучей жизни. По придуманной еще пещерными людьми традиции нелегкую лямку обязанности должны были тянуть новички, молодежь или на худой конец дураки. Елизавета, бесспорно, подпадала под две первые категории. Относительно третьей Пружинин не был уверен и поэтому решил выяснить все до конца.
– Ты брось улыбаться, Елизавета, – строго начал он. – Мы с тобой не в бирюльки играем. – Тут он сделал паузу, пытаясь припомнить смысл последнего сказанного им выражения. Не вспомнив ничего, он досадливо махнул рукой. – Дело Александра Суворова. Слышала небось по телевизору про такого? Так вот, защищать будешь главного… как его… фамилию запамятовал. Чудная такая фамилия. – Он начал рыться в бумажках.
– Неужто Суворова? – ахнула Елизавета.
– Нет-нет, – торопливо замахал руками Пружинин. – Там и без тебя желающих хватает. Ага! Вот он. Зверев! – победоносно заявил начальник, выудив из стопки бумаг нужный листок. – Учти, Дубровская, фигура тебе достается во всех отношениях выдающаяся. Одних его статей – половина Уголовного кодекса. Так что ты без фокусов! Не отлынивай от работы. Жалоб я не потерплю!
– Что вы, Петр Петрович! Какие жалобы? Спасибо вам, – выпалила Елизавета, скрываясь за дверью.
– Точно, ненормальная, – вздохнул Пружинин, сокрушенно покачав головой.
После похорон Лиза несколько дней не выходила из дома. Лежа на огромной кровати, она перебирала в памяти воспоминания, так или иначе связанные с отцом, забывалась коротким свинцовым сном, а затем снова, уставившись в потолок, размышляла. Обращенное внутрь себя существование не позволило Лизе в те дни осознать отсутствие в ее жизни Макса. Но потом, словно оправившись от долгой болезни, девушка поняла, что ей просто необходимы встречи со старым другом. Набрав хорошо знакомый телефонный номер, Лиза уже предвкушала короткую дружескую беседу и последующую за ней встречу. Однако вместо Максима к телефону подошла его мать и колючим голосом сообщила, что сын уехал в командировку и будет не раньше чем через две недели. Ожидая возвращения Макса, Елизавета предавалась горьким размышлениям, задумчиво перебирая изумрудные звенья подаренного им браслета.
Взаимоотношения с коллегами оставляли желать много лучшего. Девушку просто игнорировали. К ней никто не обращался даже с пустяковым вопросом, не приглашал выпить черного как деготь дешевого чая. Шутки, веселые разговоры, казалось, смолкали, как только Елизавета входила в комнату. Стараясь не выдать своей обиды и не разреветься от досады при всем честном народе, Лиза, воинственно задрав подбородок, проходила на свое рабочее место, раскладывала бумаги и начинала бесцельно рисовать в блокнотике глупые рожицы.
Но вот однажды, в промозглый осенний день кое-что все-таки произошло…
– Придется тебе потрудиться, Елизавета! – громко прокричал Пружинин, тыча указательным пальцем в лист бумаги, испещренный убористым почерком. – Это заявка из прокуратуры области. Требуется адвокат для участия в крупном уголовном деле по назначению. Или, как говорит народ, бесплатно.
– Хорошо. Я согласна, – ответила Лиза и улыбнулась.
Не веря столь легкой победе, начальник нахмурился:
– Ты специалист у нас еще сырой, поэтому слушай внимательно…. Ты ознакомишься с уголовным делом в прокуратуре. Подпишешь что надо. А затем, когда материалы передадут в суд, не обессудь, дорогая, – Пружинин развел руки в стороны, – выступишь там защитником… Процесс рассчитан примерно на год. Поняла? – Он вопросительно уставился на Дубровскую, ожидая здоровой реакции нормального человека, то есть истерики, угроз, проклятий, ругани. Всего этого он выслушал уже вдоволь, пытаясь найти желающего для участия в длительном процессе. Адвокаты понимали, что согласие равносильно голодной смерти, и с завидной изобретательностью ссылались на собственное здоровье, всевозможные недуги родных и близких, мнимые беременности и прочие напасти своей невезучей жизни. По придуманной еще пещерными людьми традиции нелегкую лямку обязанности должны были тянуть новички, молодежь или на худой конец дураки. Елизавета, бесспорно, подпадала под две первые категории. Относительно третьей Пружинин не был уверен и поэтому решил выяснить все до конца.
– Ты брось улыбаться, Елизавета, – строго начал он. – Мы с тобой не в бирюльки играем. – Тут он сделал паузу, пытаясь припомнить смысл последнего сказанного им выражения. Не вспомнив ничего, он досадливо махнул рукой. – Дело Александра Суворова. Слышала небось по телевизору про такого? Так вот, защищать будешь главного… как его… фамилию запамятовал. Чудная такая фамилия. – Он начал рыться в бумажках.
– Неужто Суворова? – ахнула Елизавета.
– Нет-нет, – торопливо замахал руками Пружинин. – Там и без тебя желающих хватает. Ага! Вот он. Зверев! – победоносно заявил начальник, выудив из стопки бумаг нужный листок. – Учти, Дубровская, фигура тебе достается во всех отношениях выдающаяся. Одних его статей – половина Уголовного кодекса. Так что ты без фокусов! Не отлынивай от работы. Жалоб я не потерплю!
– Что вы, Петр Петрович! Какие жалобы? Спасибо вам, – выпалила Елизавета, скрываясь за дверью.
– Точно, ненормальная, – вздохнул Пружинин, сокрушенно покачав головой.
Свершилось! Вот оно, первое действительно стоящее уголовное дело. Ради этого она, Елизавета Дубровская, училась пять лет в юридической академии – выслушивала многочасовые лекции, писала конспекты, дрожала на экзаменах. Именно об участии в таких делах она мечтала. Она настоящий адвокат, и в этом скоро все смогут убедиться!
Елизавета давно не чувствовала себя такой окрыленной. Она вела машину легко и непринужденно, ловко прокладывая себе дорогу через тугой полуденный поток. Осознание собственной значимости придало озорной блеск ее глазам; губы непроизвольно складывались в улыбку, а две упругие ямочки на щеках по-прежнему радовали взгляд. Лихо обойдя сонную «десятку», она успела проскочить перекресток на мигающий кошачье-желтый глаз светофора, чем заслужила восхищение усатого дядечки в стареньком «Запорожце». Задрав вверх большой палец, он что-то кричал с кавказским акцентом. Послав мужчине воздушный поцелуй, Елизавета после пары нехитрых маневров припарковала машину около здания областной прокуратуры. Взлетев по гранитным ступеням вверх, она оказалась в просторном холле. Показав удостоверение в красной корочке внушительному стражу порядка, Дубровская уже через минуту знала, где находится кабинет следователя прокуратуры Котеночкина.
Елизавета давно не чувствовала себя такой окрыленной. Она вела машину легко и непринужденно, ловко прокладывая себе дорогу через тугой полуденный поток. Осознание собственной значимости придало озорной блеск ее глазам; губы непроизвольно складывались в улыбку, а две упругие ямочки на щеках по-прежнему радовали взгляд. Лихо обойдя сонную «десятку», она успела проскочить перекресток на мигающий кошачье-желтый глаз светофора, чем заслужила восхищение усатого дядечки в стареньком «Запорожце». Задрав вверх большой палец, он что-то кричал с кавказским акцентом. Послав мужчине воздушный поцелуй, Елизавета после пары нехитрых маневров припарковала машину около здания областной прокуратуры. Взлетев по гранитным ступеням вверх, она оказалась в просторном холле. Показав удостоверение в красной корочке внушительному стражу порядка, Дубровская уже через минуту знала, где находится кабинет следователя прокуратуры Котеночкина.
Несмотря на ласковую фамилию, Котеночкин не имел ничего общего с мягким и пушистым комочком. Он был въедлив, чрезвычайно упрям и обладал хваткой молодого голодного бульдога. Коллеги уважали его профессиональные качества, но никогда не приглашали в семьи, на природу или даже просто попить пивка. Пива он не пил, водку терпеть не мог, а поглощал литрами черный чай и блоками – дешевые сигареты. Гардероб он обновлял изредка и только тогда, когда башмаки откровенно начинали просить каши, а неснимаемый вязаный свитер протирался на локтях. На такие мелочи он не обращал внимания. В конце концов какая разница, что на тебе надето? Больше всего его злила необходимость каждый день тратить время на поездку из дома на работу и соответственно с работы домой. Он пытался было ликвидировать ненужную трату времени и оставался ночевать на работе. Но вскоре начальство, в принципе поощрявшее нездоровую тягу Котеночкина к труду, сделало ему строгое внушение. Он вынужден был смириться, его ночевки в помещении прокуратуры стали не столь регулярными, как раньше.
Второе, что доводило трудоголика до белого каления, – это его дурацкая фамилия. Она портила ему жизнь с детства, совершенно не подходя образу сурового сыщика. В душе он мнил себя волком, настоящей грозой преступности, но бумаги подписывал, как прежде, «А.Котеночкин». Кстати, только эта причина вызывала у него желание расписаться со страшненькой соседкой по подъезду, с которой иногда он удовлетворял свое чахлое либидо. Правда, ее фамилия была немногим благозвучнее – Тараканова. Но он скорее был согласен вызывать омерзение, чем сладкий лепет: «У-тю-тю, котеночек». Хотя сослуживцы, отдавая ему должное, величали его строго и уважительно – Кошак.
Впрочем, последнее время у него не было желания жаловаться на судьбу. После того как его ввели в состав объединенной следственной бригады по делу Александра Суворова, жизнь его потекла намного веселее. Начальство закрыло глаза на его круглосуточные бдения на рабочем месте, признав тем самым наличие аврала. Всем же другим, менее самоотверженным работникам Котеночкин был поставлен в пример.
И вот наконец дело было завершено. Однако вместо чувства облегчения Котеночкин испытывал какую-то пронзительную грусть. Печально отдавать с любовью выпестованное детище, каким для него стало это уголовное дело, в руки прохвостов-адвокатов. Он терпеть не мог представителей этой профессии, искренне полагая, что каждый из них является обманщиком, ловким пронырой – другими словами, сорняком на цветущей клумбе всеобщей борьбы с преступностью.
Пусть плох закон, но он есть закон. И теперь с почти нескрываемым чувством презрения он вертел в руках ордер юридической консультации. «Дубровская Елизавета Германовна. Юридическая консультация № 1». А уж не родственница ли это Дубровского, известного чиновника не то городской, не то областной администрации? Кстати, почему нет? Молодая богато одетая дама с мобильным телефоном и ключами от автомобиля в руках (наметанный глаз Котеночкина тут же определил, что от иномарки).
– Ну, и чем обязан, юная леди?
Вот как! Не Елизавета Германовна, не адвокат, а именно – юная леди. В вопрос был влит целый ушат желчи, который Котеночкину просто не терпелось преподнести этой выскочке. «Эта соплюшка, поди, воображает, что сможет развалить дело. Смешно! Интересно, будет ли от нее хоть какая-нибудь польза Звереву?»
Лиза не поняла иронии. Она обаятельно улыбнулась:
– Я хочу ознакомиться с делом Александра Суворова.
Котеночкин как-то странно фыркнул, затем подошел к большому несгораемому шкафу и распахнул дверцы.
– Видите? – многозначительно сказал он.
– Что? – не сразу сообразила Лиза.
– Весь этот шкаф ваш. Здесь хранится дело вашего подзащитного.
Лиза оторопело уставилась на многочисленные тома уголовного дела, аккуратно расставленные по полкам. Котеночкин, насладившись произведенным эффектом, сладко улыбнулся:
– Шестьдесят томов! С какого начнем?
Елизавета смиренно ответила:
– С первого…
Второе, что доводило трудоголика до белого каления, – это его дурацкая фамилия. Она портила ему жизнь с детства, совершенно не подходя образу сурового сыщика. В душе он мнил себя волком, настоящей грозой преступности, но бумаги подписывал, как прежде, «А.Котеночкин». Кстати, только эта причина вызывала у него желание расписаться со страшненькой соседкой по подъезду, с которой иногда он удовлетворял свое чахлое либидо. Правда, ее фамилия была немногим благозвучнее – Тараканова. Но он скорее был согласен вызывать омерзение, чем сладкий лепет: «У-тю-тю, котеночек». Хотя сослуживцы, отдавая ему должное, величали его строго и уважительно – Кошак.
Впрочем, последнее время у него не было желания жаловаться на судьбу. После того как его ввели в состав объединенной следственной бригады по делу Александра Суворова, жизнь его потекла намного веселее. Начальство закрыло глаза на его круглосуточные бдения на рабочем месте, признав тем самым наличие аврала. Всем же другим, менее самоотверженным работникам Котеночкин был поставлен в пример.
И вот наконец дело было завершено. Однако вместо чувства облегчения Котеночкин испытывал какую-то пронзительную грусть. Печально отдавать с любовью выпестованное детище, каким для него стало это уголовное дело, в руки прохвостов-адвокатов. Он терпеть не мог представителей этой профессии, искренне полагая, что каждый из них является обманщиком, ловким пронырой – другими словами, сорняком на цветущей клумбе всеобщей борьбы с преступностью.
Пусть плох закон, но он есть закон. И теперь с почти нескрываемым чувством презрения он вертел в руках ордер юридической консультации. «Дубровская Елизавета Германовна. Юридическая консультация № 1». А уж не родственница ли это Дубровского, известного чиновника не то городской, не то областной администрации? Кстати, почему нет? Молодая богато одетая дама с мобильным телефоном и ключами от автомобиля в руках (наметанный глаз Котеночкина тут же определил, что от иномарки).
– Ну, и чем обязан, юная леди?
Вот как! Не Елизавета Германовна, не адвокат, а именно – юная леди. В вопрос был влит целый ушат желчи, который Котеночкину просто не терпелось преподнести этой выскочке. «Эта соплюшка, поди, воображает, что сможет развалить дело. Смешно! Интересно, будет ли от нее хоть какая-нибудь польза Звереву?»
Лиза не поняла иронии. Она обаятельно улыбнулась:
– Я хочу ознакомиться с делом Александра Суворова.
Котеночкин как-то странно фыркнул, затем подошел к большому несгораемому шкафу и распахнул дверцы.
– Видите? – многозначительно сказал он.
– Что? – не сразу сообразила Лиза.
– Весь этот шкаф ваш. Здесь хранится дело вашего подзащитного.
Лиза оторопело уставилась на многочисленные тома уголовного дела, аккуратно расставленные по полкам. Котеночкин, насладившись произведенным эффектом, сладко улыбнулся:
– Шестьдесят томов! С какого начнем?
Елизавета смиренно ответила:
– С первого…
Вопреки надеждам более чем два тома в день она осилить не могла. Сказывались неопытность, тяжесть восприятия письменного текста, хаотичность расположения материала в томах уголовного дела. Поначалу она пыталась вести подробные записи в специальной тетради, потом стала ограничиваться лишь короткими заметками. А ведь ей было необходимо ознакомиться еще и с видеоматериалами, прослушать аудиокассеты, просмотреть вещдоки. Голова шла кругом…
Котеночкин, похоже, испытывал садистское удовлетворение, наблюдая за страданиями девчонки. Он не внял ее робким просьбам пересадить ее куда-нибудь в укромное местечко, где она могла бы в тишине и покое читать дело. Надуваясь как индюк, он, демонстрируя важность доверенной ему миссии, неизменно отвечал:
– Нет, уважаемая, я с вас глаз не спущу. А то приходят тут такие, белые да пушистые, а потом листов в деле недосчитаешься! А я, между прочим, держу ответ не только перед Генеральной прокуратурой, но еще и перед ним самим…
Котеночкин, задрав глаза к небу, многозначительно ткнул пальцем вверх.
– Перед богом? – доверчиво спросила Елизавета.
Следователь досадливо поморщился.
– Да нет же! Перед президентом… Знаю я вас, адвокатов. Только оставь вас без присмотра, сразу же несколько листов из дела умыкнете, а потом виноватых не сыщешь.
– Господи! Да куда я их дену?
– Известно куда. В лифчик засунете, а если половчее, то и сожрать не побрезгуете.
Не искушенной в адвокатских хитростях Елизавете оставалось только хлопать глазами и мириться с хамством. Часами просиживая в прокуренном кабинете, она под вечер выходила из прокуратуры с дикой головной болью. Тем не менее детали предстоящего судебного процесса стали вырисовываться перед ней более определенно.
Фигура ее подзащитного, выплывая из тумана неизвестности, рисовалась ей в образе чудища морского. Могущественный, деспотичный, безжалостный, он не видел перед собой преград, творил что хотел. Особо впечатлила Елизавету история о том, как преступное сообщество, предварительно составив план и распределив роли, зверски надругалось над женой милиционера, беспомощной девушкой с простенькой фамилией Клюшкина. Судя по всему, коварный Зверев принимал непосредственное участие в разработке деталей этого ужасного преступления. В деле фигурировали известные фамилии российских политиков, бешеные деньги, испанские виллы, роскошные лимузины и кровь. Кровь на всем! Елизавета была под впечатлением страшной картины беззакония и произвола, творившегося под покровительством магической фигуры Александра Суворова. Ей стало ясно, что оправдание ее подзащитного – задача трудноразрешимая, а возможно, невыполнимая. Ну что же! Она сделает все, что от нее зависит. Возможно, этот нацистский монстр и не заслуживает пощады, но право на справедливый суд он имеет. И – самое главное – ей предстоит встретиться лицом к лицу с одним из подсудимых этого сенсационного процесса – Иваном Зверевым.
…Были дни, недели, когда Елизавете хотелось, плюнув на весь белый свет, остаться дома и никого не видеть, закрыть глаза и спать не просыпаясь. Хотя пожаловаться на докучливое внимание к своей персоне она не могла. Похоже, никому не было дела до того, что она, Елизавета Дубровская, вообще существует на белом свете.
Мать после смерти отца сильно сдала. Из беспечной, достаточно молодой и холеной женщины она превращалась в дряхлую старуху. Часами просиживая в одной рубашке перед портретом мужа, Вероника Алексеевна даже не раздвигала штор. Уставившись на горящую свечу, она следила за тем, как капельки воска, оставляя причудливую дорожку, медленно скользят по ровной свечной поверхности, а затем застывают. Солнечный свет и люди причиняли ей, казалось, почти физическую боль. Она не общалась с детьми, не подходила к телефону. Софья Илларионовна, предприняв несколько попыток вернуть ее к жизни, не могла не признаться в тщетности своих усилий. Младший брат Елизаветы Денис был предоставлен самому себе и домой появлялся лишь к вечеру. Даже непоседа-спаниель, забившись в угол прихожей, не тревожил тишины квартиры звонким лаем.
Котеночкин, похоже, испытывал садистское удовлетворение, наблюдая за страданиями девчонки. Он не внял ее робким просьбам пересадить ее куда-нибудь в укромное местечко, где она могла бы в тишине и покое читать дело. Надуваясь как индюк, он, демонстрируя важность доверенной ему миссии, неизменно отвечал:
– Нет, уважаемая, я с вас глаз не спущу. А то приходят тут такие, белые да пушистые, а потом листов в деле недосчитаешься! А я, между прочим, держу ответ не только перед Генеральной прокуратурой, но еще и перед ним самим…
Котеночкин, задрав глаза к небу, многозначительно ткнул пальцем вверх.
– Перед богом? – доверчиво спросила Елизавета.
Следователь досадливо поморщился.
– Да нет же! Перед президентом… Знаю я вас, адвокатов. Только оставь вас без присмотра, сразу же несколько листов из дела умыкнете, а потом виноватых не сыщешь.
– Господи! Да куда я их дену?
– Известно куда. В лифчик засунете, а если половчее, то и сожрать не побрезгуете.
Не искушенной в адвокатских хитростях Елизавете оставалось только хлопать глазами и мириться с хамством. Часами просиживая в прокуренном кабинете, она под вечер выходила из прокуратуры с дикой головной болью. Тем не менее детали предстоящего судебного процесса стали вырисовываться перед ней более определенно.
Фигура ее подзащитного, выплывая из тумана неизвестности, рисовалась ей в образе чудища морского. Могущественный, деспотичный, безжалостный, он не видел перед собой преград, творил что хотел. Особо впечатлила Елизавету история о том, как преступное сообщество, предварительно составив план и распределив роли, зверски надругалось над женой милиционера, беспомощной девушкой с простенькой фамилией Клюшкина. Судя по всему, коварный Зверев принимал непосредственное участие в разработке деталей этого ужасного преступления. В деле фигурировали известные фамилии российских политиков, бешеные деньги, испанские виллы, роскошные лимузины и кровь. Кровь на всем! Елизавета была под впечатлением страшной картины беззакония и произвола, творившегося под покровительством магической фигуры Александра Суворова. Ей стало ясно, что оправдание ее подзащитного – задача трудноразрешимая, а возможно, невыполнимая. Ну что же! Она сделает все, что от нее зависит. Возможно, этот нацистский монстр и не заслуживает пощады, но право на справедливый суд он имеет. И – самое главное – ей предстоит встретиться лицом к лицу с одним из подсудимых этого сенсационного процесса – Иваном Зверевым.
…Были дни, недели, когда Елизавете хотелось, плюнув на весь белый свет, остаться дома и никого не видеть, закрыть глаза и спать не просыпаясь. Хотя пожаловаться на докучливое внимание к своей персоне она не могла. Похоже, никому не было дела до того, что она, Елизавета Дубровская, вообще существует на белом свете.
Мать после смерти отца сильно сдала. Из беспечной, достаточно молодой и холеной женщины она превращалась в дряхлую старуху. Часами просиживая в одной рубашке перед портретом мужа, Вероника Алексеевна даже не раздвигала штор. Уставившись на горящую свечу, она следила за тем, как капельки воска, оставляя причудливую дорожку, медленно скользят по ровной свечной поверхности, а затем застывают. Солнечный свет и люди причиняли ей, казалось, почти физическую боль. Она не общалась с детьми, не подходила к телефону. Софья Илларионовна, предприняв несколько попыток вернуть ее к жизни, не могла не признаться в тщетности своих усилий. Младший брат Елизаветы Денис был предоставлен самому себе и домой появлялся лишь к вечеру. Даже непоседа-спаниель, забившись в угол прихожей, не тревожил тишины квартиры звонким лаем.
Привыкнув получать от судьбы в последнее время пинки и подзатыльники, Елизавета как-то очень спокойно, даже вяло пережила разрыв с Максом. Это произошло несколько дней назад. Отправившись за покупками в центр города, Лиза заметила знакомый красный «Опель», припаркованный вблизи кафе с веселым названием «Колобок». Конечно же, это Макс! Он вернулся! Девушка буквально ворвалась в кафе. За дальним столиком у окна уютно расположилась пара. Слишком увлеченные беседой, они, казалось, не замечали ничего вокруг. Макс, должно быть, рассказывал что-то забавное, поскольку сидящая рядом с ним девица, лицо которой показалось Елизавете смутно знакомым, просто умирала со смеху. Счастливая улыбка медленно сползла с лица девушки. Она повернулась, чтобы уйти, но потом вдруг передумала. Быстрым шагом Елизавета пересекла зал и остановилась в метре от веселившейся парочки. Девица, перестав смеяться, озадаченно уставилась на нее. Макс обернулся.
– А-а, это ты… – протянул он. Казалось, его нисколько не смутила неожиданная встреча. – Посидишь с нами? – Он жестом пригласил Лизу.
Елизавета присела.
– Ты давно вернулся из командировки? – взяв себя в руки, спросила она.
– Из командировки? – искренне удивился он. – Какие у меня могут быть командировки?..
Девица захихикала. Елизавета перевела взгляд на нее. Ну конечно же! Это была та грудастая блондинка, не сводившая глаз с Макса в памятный вечер их помолвки.
– Я тебе несколько раз звонила. Твоя мама сказала, что ты в отъезде.
Лизу начинал злить этот бессмысленный разговор. Макс старательно делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Блондинка, потягивая через трубочку коктейль, насмешливо следила за девушкой.
– Мама, должно быть, что-то напутала. – Он наклонился к Лизе. – Давай только без истерик. На нас уже обращают внимание.
Действительно, пара за соседним столиком, перестав шушукаться, с интересом наблюдала за развитием событий. Бармен что-то говорил официанту, показывая в их сторону.
– Макс, – капризным тоном заговорила блондинка, – почему ты мне не представишь свою знакомую?
Елизавета поднялась. Не обращая внимания на окружающих, она громким голосом обратилась к Лисицыну:
– Не утруждай себя. Я сама представлюсь. – Лиза перевела взгляд на блондинку. – Бывшая невеста этого негодяя. А у вас, думаю, еще все впереди… – Она повернулась, чтобы уйти, но вдруг вспомнила о чем-то важном. – Держи, пригодится.
С этими словами девушка сняла с руки изумрудную змейку и швырнула ее на стол. Затем, сделав неловкое движение, она будто бы нечаянно задела бокал Макса, стоящий на краешке стола. Красная влага заструилась на белоснежные брюки бывшего возлюбленного.
Лиза всплеснула руками:
– Сколько раз я тебе говорила: в критические дни пользуйся «Олвейс»! Надеюсь, я не испортила вам вечера. Не надо меня провожать. Счастливо оставаться! – Она кокетливо помахала рукой растерянному Максу. – Удачи, крошка! – попрощалась она с пустоголовой блондинкой, которая, тараща на нее васильковые глаза, пыталась оценить ситуацию.
Уже в теплом салоне машины Лиза дала волю чувствам. «Папка, папочка! Как же ты был прав… Папочка, где ты? Мне так плохо без тебя», – плакала она, размазывая по лицу слезы.
Скучающий гаишник, поигрывая полосатым жезлом, хотел было остановить красный «Пежо», но, увидев за рулем зареванное девчоночье лицо, передумал.
Котеночкин искоса наблюдал за Елизаветой. Та казалась последнее время какой-то странной. Бледная, поникшая, не то больная, не то замотанная делами, она приходила ровно к девяти часам утра, молча садилась за стол и погружалась в работу. О ее присутствии свидетельствовали лишь редкие горестные вздохи да еще, пожалуй, поскрипывание ручки по бумаге. Вот и сегодня, просматривая видеоматериалы, запечатлевшие захват Суворовым здания городской администрации, чокнутая девица смотрела не на экран, а будто бы сквозь него.
«Что до меня, – размечтался Котеночкин, – я бы ни одну бабу не подпустил близко к юридической деятельности. Котлеты жарить – пожалуйста, детишек воспитывать – да ради бога! А то сидит тут такая фифа с маникюром и воображает из себя невесть что. А сама как пить дать только о замужестве и думает… Эта дурочка и не подозревает, что именно с этой самой кассеты все и началось. Я вычислил слабое звено в организации Суворова. А теперь я знаю предателя в лицо…»
Видеоматериал был выше всяких похвал. Большинство из тех, кто на настоящий момент был арестован, принимали участие в захвате здания администрации.
Вот Суворов… Взволнованный, с лихорадочным блеском в глазах, он тем не менее пытается совладать с собой. На публике держится превосходно: открыт, общителен, по-мальчишески привлекателен.
Но заключение комплексной психолого-психиатрической экспертизы было предельно ясным: «У Суворова А.П. выявлены такие индивидуально-психологические особенности, как активность позиции, выраженная тенденция к доминированию, высокий уровень притязаний, развитое чувство соперничества, агрессивное реагирование при противодействии окружающих». И еще одно важное замечание: «…стремление к преодолению любых препятствий, стоящих на пути к реализации своих намерений».
В справедливости этого заключения Котеночкин убедился на собственном опыте, да и не только он один. Арестованный Суворов вел себя крайне нахально, на замечания не реагировал, пытался «качать права». Нанятые им за бешеные деньги московские адвокаты брали приступом областную прокуратуру и следственный изолятор, где находился их подопечный. На следователей хлынул ливень телефонных звонков из самых разных инстанций с требованием прекратить беспредел и освободить из-под стражи жертву государственного произвола. Требующих было много: лидер одной известной политической партии, руководители высшего и среднего звена, звезды шоу-бизнеса, коллективы детских садов, больниц. Пришло даже послание, подписанное американскими журналистами. Некая Дейна Эванс, расфуфыренная эксцентричная особа, почтила своим присутствием областную прокуратуру. Отказать ей в приеме было бы неприлично, и бедняги-следователи, собрав скудный школьный запас английских выражений, попытались ей объяснить, что Суворов – это «рашн мафия». Начальник следственного отдела старался больше других: он закатывал глаза, изображал «пиф-паф». Неизвестно, что поняла американская журналистка, но она явно была недовольна. Скорчив выразительную мину, что означало, по-видимому, «фи!», она удалилась, покачивая крутыми бедрами. Следователи остались в недоумении: чего ждать – международного скандала или даже появления самого американского президента?
Немало хлопот доставил и ближайший помощник Александра – Зверев. Отличаясь недюжинной физической силой, свирепостью дикого кабана, он конфликтовал со всеми и с каждым, на контакт со следствием не шел. Чтобы нейтрализовать влияние Суворова, Зверева поместили в другой следственный изолятор в селе Калач. Но и оттуда периодически приходили жалобы: неподчинение, ссоры, драки и прочее.
Более разумно держался Олег Марьин. Он воспринял свой арест как ситуацию, которую при любых условиях необходимо пережить. Поскольку он в отличие от многих других приближенных Суворову лиц обладал высокоразвитым мышлением, житейской изворотливостью и практической жилкой, иметь с ним дело было занятием менее опасным и обременительным, хотя и не более полезным, чем с остальными. Он не поносил следователей и оперсостав, мило улыбался, давал какие-то показания, но толку от всего этого было чуть. Он хитро вводил всех в заблуждение, и подкопаться к его словам было крайне сложно.
То, что на обвиняемых оказывался жестокий прессинг, причем дело не ограничивалось только психологическим воздействием, было Котеночкину известно. Он не порицал насилия, поскольку считал это необходимым злом. Но было очевидно, что арестованные боятся больше возмездия Суворова, чем тумаков оперативных работников. Некий Гурвич, оказавшийся не в меру откровенным, был поощрен следствием изменением ему меры пресечения на залог. Но воспользоваться желанной свободой он смог весьма ограниченно. Погуляв пару недель по улицам родного города, он был обнаружен в сточной канаве с пулевыми ранениями в голову.
Положение было более чем серьезным. Несмотря на зеленый свет, данный из Москвы, следователи столкнулись со значительными сложностями. Все инкриминируемые Суворову преступления были в свое время заблокированы неустановлением лиц, подлежащих привлечению к уголовной ответственности. Со дня совершения многих деяний прошли годы, и установить все детали происшедшего было задачей невыполнимой… Часть подозреваемых, успевших вовремя сориентироваться, ушла в бега. Часть суворовского окружения, не установленная следствием и замаскированная под обычных горожан, объявила партизанскую войну. Свидетели, напуганные до невозможности, в прокуратуру шли неохотно, откровенно пренебрегая повестками и телефонными приглашениями. На допросах лепетали что-то невразумительное, краснели, бледнели, использовали любую возможность, чтобы освободиться от дотошного внимания правоохранительных органов. Сроки следствия и сроки содержания под стражей продлевались без проблем, но реальных достижений было маловато. Отсутствовала четкая стратегия расследования, схема действий. Нужна была информация. И эту информацию должен был дать кто-то из близких Суворову лиц.
Просматривая видеоматериал еще тогда, несколько месяцев назад, Котеночкин напряженно размышлял. Должно же быть в окружении Суворова слабое звено – тот, кто даст полный расклад интересующих следствие сведений. Кто им окажется: Зверев, Марьин, Василевский, а может, кто-то еще? Возможно… возможно.
Он гонял кассету вперед и назад и наконец нажал паузу. Вот трибуна перед зданием администрации, а на ней стоят близкие Суворову лица. Сам Александр Петрович толкает речь, они внимают. Следователь напрягся… Вот оно! Ладони Котеночкина стали влажными. Он знает, откуда следует начать!
– А-а, это ты… – протянул он. Казалось, его нисколько не смутила неожиданная встреча. – Посидишь с нами? – Он жестом пригласил Лизу.
Елизавета присела.
– Ты давно вернулся из командировки? – взяв себя в руки, спросила она.
– Из командировки? – искренне удивился он. – Какие у меня могут быть командировки?..
Девица захихикала. Елизавета перевела взгляд на нее. Ну конечно же! Это была та грудастая блондинка, не сводившая глаз с Макса в памятный вечер их помолвки.
– Я тебе несколько раз звонила. Твоя мама сказала, что ты в отъезде.
Лизу начинал злить этот бессмысленный разговор. Макс старательно делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Блондинка, потягивая через трубочку коктейль, насмешливо следила за девушкой.
– Мама, должно быть, что-то напутала. – Он наклонился к Лизе. – Давай только без истерик. На нас уже обращают внимание.
Действительно, пара за соседним столиком, перестав шушукаться, с интересом наблюдала за развитием событий. Бармен что-то говорил официанту, показывая в их сторону.
– Макс, – капризным тоном заговорила блондинка, – почему ты мне не представишь свою знакомую?
Елизавета поднялась. Не обращая внимания на окружающих, она громким голосом обратилась к Лисицыну:
– Не утруждай себя. Я сама представлюсь. – Лиза перевела взгляд на блондинку. – Бывшая невеста этого негодяя. А у вас, думаю, еще все впереди… – Она повернулась, чтобы уйти, но вдруг вспомнила о чем-то важном. – Держи, пригодится.
С этими словами девушка сняла с руки изумрудную змейку и швырнула ее на стол. Затем, сделав неловкое движение, она будто бы нечаянно задела бокал Макса, стоящий на краешке стола. Красная влага заструилась на белоснежные брюки бывшего возлюбленного.
Лиза всплеснула руками:
– Сколько раз я тебе говорила: в критические дни пользуйся «Олвейс»! Надеюсь, я не испортила вам вечера. Не надо меня провожать. Счастливо оставаться! – Она кокетливо помахала рукой растерянному Максу. – Удачи, крошка! – попрощалась она с пустоголовой блондинкой, которая, тараща на нее васильковые глаза, пыталась оценить ситуацию.
Уже в теплом салоне машины Лиза дала волю чувствам. «Папка, папочка! Как же ты был прав… Папочка, где ты? Мне так плохо без тебя», – плакала она, размазывая по лицу слезы.
Скучающий гаишник, поигрывая полосатым жезлом, хотел было остановить красный «Пежо», но, увидев за рулем зареванное девчоночье лицо, передумал.
Котеночкин искоса наблюдал за Елизаветой. Та казалась последнее время какой-то странной. Бледная, поникшая, не то больная, не то замотанная делами, она приходила ровно к девяти часам утра, молча садилась за стол и погружалась в работу. О ее присутствии свидетельствовали лишь редкие горестные вздохи да еще, пожалуй, поскрипывание ручки по бумаге. Вот и сегодня, просматривая видеоматериалы, запечатлевшие захват Суворовым здания городской администрации, чокнутая девица смотрела не на экран, а будто бы сквозь него.
«Что до меня, – размечтался Котеночкин, – я бы ни одну бабу не подпустил близко к юридической деятельности. Котлеты жарить – пожалуйста, детишек воспитывать – да ради бога! А то сидит тут такая фифа с маникюром и воображает из себя невесть что. А сама как пить дать только о замужестве и думает… Эта дурочка и не подозревает, что именно с этой самой кассеты все и началось. Я вычислил слабое звено в организации Суворова. А теперь я знаю предателя в лицо…»
Видеоматериал был выше всяких похвал. Большинство из тех, кто на настоящий момент был арестован, принимали участие в захвате здания администрации.
Вот Суворов… Взволнованный, с лихорадочным блеском в глазах, он тем не менее пытается совладать с собой. На публике держится превосходно: открыт, общителен, по-мальчишески привлекателен.
Но заключение комплексной психолого-психиатрической экспертизы было предельно ясным: «У Суворова А.П. выявлены такие индивидуально-психологические особенности, как активность позиции, выраженная тенденция к доминированию, высокий уровень притязаний, развитое чувство соперничества, агрессивное реагирование при противодействии окружающих». И еще одно важное замечание: «…стремление к преодолению любых препятствий, стоящих на пути к реализации своих намерений».
В справедливости этого заключения Котеночкин убедился на собственном опыте, да и не только он один. Арестованный Суворов вел себя крайне нахально, на замечания не реагировал, пытался «качать права». Нанятые им за бешеные деньги московские адвокаты брали приступом областную прокуратуру и следственный изолятор, где находился их подопечный. На следователей хлынул ливень телефонных звонков из самых разных инстанций с требованием прекратить беспредел и освободить из-под стражи жертву государственного произвола. Требующих было много: лидер одной известной политической партии, руководители высшего и среднего звена, звезды шоу-бизнеса, коллективы детских садов, больниц. Пришло даже послание, подписанное американскими журналистами. Некая Дейна Эванс, расфуфыренная эксцентричная особа, почтила своим присутствием областную прокуратуру. Отказать ей в приеме было бы неприлично, и бедняги-следователи, собрав скудный школьный запас английских выражений, попытались ей объяснить, что Суворов – это «рашн мафия». Начальник следственного отдела старался больше других: он закатывал глаза, изображал «пиф-паф». Неизвестно, что поняла американская журналистка, но она явно была недовольна. Скорчив выразительную мину, что означало, по-видимому, «фи!», она удалилась, покачивая крутыми бедрами. Следователи остались в недоумении: чего ждать – международного скандала или даже появления самого американского президента?
Немало хлопот доставил и ближайший помощник Александра – Зверев. Отличаясь недюжинной физической силой, свирепостью дикого кабана, он конфликтовал со всеми и с каждым, на контакт со следствием не шел. Чтобы нейтрализовать влияние Суворова, Зверева поместили в другой следственный изолятор в селе Калач. Но и оттуда периодически приходили жалобы: неподчинение, ссоры, драки и прочее.
Более разумно держался Олег Марьин. Он воспринял свой арест как ситуацию, которую при любых условиях необходимо пережить. Поскольку он в отличие от многих других приближенных Суворову лиц обладал высокоразвитым мышлением, житейской изворотливостью и практической жилкой, иметь с ним дело было занятием менее опасным и обременительным, хотя и не более полезным, чем с остальными. Он не поносил следователей и оперсостав, мило улыбался, давал какие-то показания, но толку от всего этого было чуть. Он хитро вводил всех в заблуждение, и подкопаться к его словам было крайне сложно.
То, что на обвиняемых оказывался жестокий прессинг, причем дело не ограничивалось только психологическим воздействием, было Котеночкину известно. Он не порицал насилия, поскольку считал это необходимым злом. Но было очевидно, что арестованные боятся больше возмездия Суворова, чем тумаков оперативных работников. Некий Гурвич, оказавшийся не в меру откровенным, был поощрен следствием изменением ему меры пресечения на залог. Но воспользоваться желанной свободой он смог весьма ограниченно. Погуляв пару недель по улицам родного города, он был обнаружен в сточной канаве с пулевыми ранениями в голову.
Положение было более чем серьезным. Несмотря на зеленый свет, данный из Москвы, следователи столкнулись со значительными сложностями. Все инкриминируемые Суворову преступления были в свое время заблокированы неустановлением лиц, подлежащих привлечению к уголовной ответственности. Со дня совершения многих деяний прошли годы, и установить все детали происшедшего было задачей невыполнимой… Часть подозреваемых, успевших вовремя сориентироваться, ушла в бега. Часть суворовского окружения, не установленная следствием и замаскированная под обычных горожан, объявила партизанскую войну. Свидетели, напуганные до невозможности, в прокуратуру шли неохотно, откровенно пренебрегая повестками и телефонными приглашениями. На допросах лепетали что-то невразумительное, краснели, бледнели, использовали любую возможность, чтобы освободиться от дотошного внимания правоохранительных органов. Сроки следствия и сроки содержания под стражей продлевались без проблем, но реальных достижений было маловато. Отсутствовала четкая стратегия расследования, схема действий. Нужна была информация. И эту информацию должен был дать кто-то из близких Суворову лиц.
Просматривая видеоматериал еще тогда, несколько месяцев назад, Котеночкин напряженно размышлял. Должно же быть в окружении Суворова слабое звено – тот, кто даст полный расклад интересующих следствие сведений. Кто им окажется: Зверев, Марьин, Василевский, а может, кто-то еще? Возможно… возможно.
Он гонял кассету вперед и назад и наконец нажал паузу. Вот трибуна перед зданием администрации, а на ней стоят близкие Суворову лица. Сам Александр Петрович толкает речь, они внимают. Следователь напрягся… Вот оно! Ладони Котеночкина стали влажными. Он знает, откуда следует начать!
Помнится, через несколько дней Котеночкин положил на стол перед начальником следственного отдела заполненный бланк протокола допроса.
– Что это? – спросил озадаченный Кромин.
– А вы почитайте, почитайте… – сладким голосом пропел Котеночкин.
Кромин начал читать без особого интереса, но вскоре его брови поползли куда-то вверх, глаза приняли форму блюдец.
– Да это же бомба! – воскликнул он. – Господи, как тебе это удалось?
Котеночкин скромно потупился. Действительно, собранные им сведения по силе своего воздействия могли повлечь за собой взрыв, ураган, смерч. Все, что угодно! Это был полный расклад криминальной деятельности Суворова и его людей, включающий список конкретных преступлений, совершенных силами его организации. Тут же были проставлены даты, исполнители, возможная доказательственная база. Особенно впечатляло детальное описание иерархии преступного сообщества – от самых «низов» до лиц близкого Суворову круга. В протоколе содержался поименный состав экономического и политического блоков, а также бригады «фашиков». Допрашиваемый дал полное представление следствию об источниках финансирования общей кассы, о движении денежных средств, о лицах, ответственных за «общак». Словом, значение этого документа для следствия было революционным.
– Что это? – спросил озадаченный Кромин.
– А вы почитайте, почитайте… – сладким голосом пропел Котеночкин.
Кромин начал читать без особого интереса, но вскоре его брови поползли куда-то вверх, глаза приняли форму блюдец.
– Да это же бомба! – воскликнул он. – Господи, как тебе это удалось?
Котеночкин скромно потупился. Действительно, собранные им сведения по силе своего воздействия могли повлечь за собой взрыв, ураган, смерч. Все, что угодно! Это был полный расклад криминальной деятельности Суворова и его людей, включающий список конкретных преступлений, совершенных силами его организации. Тут же были проставлены даты, исполнители, возможная доказательственная база. Особенно впечатляло детальное описание иерархии преступного сообщества – от самых «низов» до лиц близкого Суворову круга. В протоколе содержался поименный состав экономического и политического блоков, а также бригады «фашиков». Допрашиваемый дал полное представление следствию об источниках финансирования общей кассы, о движении денежных средств, о лицах, ответственных за «общак». Словом, значение этого документа для следствия было революционным.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента