Страница:
Третий день продолжалось его путешествие по Реке. Берега не было видно: только слабая полоска леса на западе и серо-белая дымка на востоке. И всё. Ни облачка, ни ветерка. Стоило встать в полный рост, как солнце начинало немилосердно жечь; но, стоило присесть или, тем более, лечь, как погода становилась вполне терпимой. Река поглощала всё; сама же оставалась либо чистой и неосквернённой, либо чёрной и неукротимой. Последняя вызывала уважение и ужас.
И подходила к концу питьевая вода.
…Гость также заметил, что всё, что ни касается воды, мало-помалу меняется. Верёвка, хвост которой волочился по воде, стала невероятно прочной. Ни разрезать, ни порвать её не удавалось. Кусочки дерева, опущенные в воду, становились прочнее камня всего за несколько часов.
Проверим, подумал Гость отчего-то весело, и опустил в Реку накрепко привязанный «выдержанной» верёвкой свой нож. Походный, тщательно отточенный, видавший виды. Посмотрим, что с ним станет.
Искупаться бы самому… да только камнем бы не стать.
Иногда ему снились сны.
Сны были, как ни странно, о Зивире. Но не об этом, зыбком и распадающемся, а о другом. Цвета были яркими; воздух — сладким и приносящим радость. Земля не была пепельного оттенка, а жизнь не ютилась крохотными оазисами посреди сжимающегося кольца пустыни. Реки и моря; горы и холмы; леса и степи — многие народы, многие страны и чудеса, перечислить которые просто не хватит жизни.
Он плыл на том же плоту по той же реке — она была столь же непокорной и широкой, но вода её не превращалась время от времени в чёрную обжигающую жидкость. Многие другие суда — как лодки, так и небольшие корабли — проходили мимо и ему порой весело махали руками. Такие же люди, как он сам. Или не совсем люди… но была ли, в сущности, разница?
Река кончалась водопадом; широким, многокаскадным. Два небольших рукава уходили в сторону; там, следуя по сложной системе шлюзов, корабли могли безопасно продолжить свой путь.
До водопада, однако, более сотни миль путешествия по Реке.
Немало островов разделяло русло Реки надвое; на нескольких из них также кипела жизнь; крупнейший был самостоятельным крохотным государством — единственным в своём роде.
И, разумеется, Игла. Она по-прежнему видна отовсюду — где бы ни находился зритель. Помощь заблудившемуся и вечное напоминание о том, что не только на разрушения способен разум.
…Плот заскрежетал, садясь на мель, и Науэр проснулся.
Черепаха неторопливо пересекла тропу, со всей доступной ей скоростью устремляясь к пышным пастбищам на той стороне. Сам Унэн и за большую награду не взялся бы жевать едкие листья одуванчика, но у каждого свой вкус. Монах остановился, пропуская важную рептилию размером чуть больше ладони, и некоторое время изучал её украшенную тусклым узором спину.
Похоже или нет? Во всяком случае, черепахи здесь тоже водятся.
— Если не ошибаюсь, — начал Унэн, сам не зная, отчего он это говорит, — черепахи здесь — также священные животные.
— Верно, — подтвердил флосс. Черепаха остановилась и, запрокинув клювообразную голову, некоторое время смотрела Шассиму в глаза. После чего с громким шорохом скрылась среди травы.
Руины башни были уже поблизости. Собственно, только теперь стало видно, что это руины. Раньше, пройдя мимо очередного холма, Унэн едва ли отличил бы его от прочих. Теперь же можно стало рассмотреть линии и детали, не являющиеся естественными образованиями.
Всё покрыто мхом, засыпано камнями, задушено травой. Никто не спасся, вспомнил монах и нахмурился. Захватчики долго искали подземный ход, но он оказался свежезасыпанным. Погребли ли его оборонявшиеся вместе со своими тайнами, или же только отрезали дорогу врагу, отступая к очередному рубежу — уже не выяснить. Он, наверное, может подсказать, подумал Унэн о флоссе, спокойно осматривающемся у него за плечами. Только спрашивать его я не стану.
Есть вещи, спрашивать о которых… словом, неправильно. Трудно подыскать нужное слово. Подобные события с точки зрения постороннего наблюдателя — не самое приятное зрелище. Словно личная жизнь лабораторных мышей, за которыми наблюдают бесстрастные и озабоченные своими задачами учёные.
Монах прикоснулся рукой к замшелому валуну и прислушался к собственным чувствам. Отозвалась ли каменная глыба на прикосновение или это плод его фантазии?
Он оглянулся. За его спиной находилось разрушенное святилище. Некогда оно представляло собой ступенчатую пирамиду из треугольных каменных плит. Девять постаментов стояли на возвышении; восемь из них пустовали. Статуи были снесены могучими ударами — местами выкрошился гранит постаментов; кое-где виднелись их жалкие обломки. Втоптанные в пыль, раздавленные в крошево.
Центральный постамент венчало изображение птицы.
Вернее, чего-то, весьма похожего на птицу. Ибо у птиц всё же не бывает рук, крохотных и на вид ненужных, что растут чуть ниже могучих крыльев — трёхпалых, снабжённых крючковатыми когтями рук. Венец из воздетых перьев придавал изваянию надменный вид. Глаза были молочно-белыми, как и остальная статуя… но очень уж походили на подлинные глаза, всего лишь прикрытые веками. Казалось, обратись к статуе, и она немедленно проснётся.
— Менвермориллидд, — прочёл монах и поспешно взглянул в «лицо» статуи. Она не отозвалась на имя. Когти «орла» нависали над постаментом; последний был явно маловат. — Какое длинное имя!
— Только Люди додумались изобретать короткие имена, — отозвался флосс, тоже рассматривающий изваяние. — Сила слова пропадает, слово становится просто звуками; суть имени теряется. Здешние жители не произносят звуков без необходимости. Во всяком случае, звуков священного языка.
Монах припомнил, что подлинное имя Шассима состоит из двенадцати частей; Шассим — не более чем «ложное» имя, для тех, кому не положено прикасаться к глубинной сущности флосса. Его, Сунь Унэна, имя, напротив, было ясным и понятным. И его народу подобное уважение к слову не очень-то свойственно. Слово ведь, в сущности, только маскирует подлинную суть мироздания.
Впрочем, каждая мысль имеет право на существование.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — добавил флосс. — Но здешние жители придерживаются иных взглядов. Когда мы с ними встретимся, постарайся не забывать об этом.
Статуя выглядела ухоженной; отдельные фрагменты её словно вчера вышли из-под резца; камень был гладким, тщательно обработанным; вода, ветер и время не успели оставить на нём следов.
— Да он же совсем новый, — указал Унэн, придирчиво осматривая чудом сохранившуюся статую. — Как же он смог уцелеть? Что, захватчики побоялись его разрушить?
— Может быть, и так, — согласился Шассим. — Ты сам не ощущаешь чего-нибудь необычного?
Монах прислушался к внутреннему голосу. Тот помалкивал. Разве что… почти непреодолимое желание смотреть в прикрытые каменные глаза. Ну да это неудивительно. Многие шедевры, ни в коей мере магическими или культовыми не являющиеся, так же непреодолимо приковывают внимание. Само по себе это ничего не объясняет.
— Кстати, как ты узнал его имя? — поинтересовался целитель.
— Так вон же, на постаменте на… — монах удивлённо замолк. Потому что постамент, на котором вроде бы красовалась изящно вырезанная в камне надпись, был совершенно гладким. Без орнаментов. Без надписей. Четырёхгранная колонна со скруглёнными углами.
— Вот так, — прошелестел голос Шассима. — А ведь всё это время он постепенно теряет силу.
Монах медленно прикоснулся ладонью к постаменту. Статуя была в нескольких сантиметров от его лица; пахло от неё нагретым камнем, как и положено.
— Осторожно! — голос флосса вывел его из задумчивости. — Не прикасайся к когтям.
Действительно, каждый коготь был отточен, словно бритва. Монах поёжился. Неплохо старался неизвестный мастер! Полное подобие живого существа — если, конечно, оно когда-либо существовало. Бесконечно осторожно он опустил ладонь, подавив желание прикоснуться к каменным пальцам, охватившим края опоры.
— Я не помню, как ему приносились жертвы, — добавил Шассим, когда монах вновь вернулся на дорогу. — Но знаю, что он — бог непредсказуемый. Один из немногих, так и не соединившихся с Великими.
И отвернулся. Почти сразу же незримые нити, не позволявшие монаху отвести взгляд, лопнули. Более не казалось, что глаза вот-вот откроются. Бог потерял к ним интерес?
— Нам посылают сигнал, — произнёс флосс и монах повернулся в сторону, в которую смотрел Шассим. Огромный орёл парил к западу от них. Величественно описав в воздухе несколько широких петель, хищник спустился и исчез, постепенно став неразличимым на фоне облаков.
— Ты думаешь, что это нам? — удивился монах.
Порыв ветра, невероятный для тихого, солнечного дня, толкнул его в спину, вынудив сделать несколько шагов на запад.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Унэн, отряхивая ладони о рукава. — Во всяком случае, я предпочту идти сам.
То там, то сям из-под буйно растущей травы выглядывали отдельные, сильно пострадавшие от времени каменные бруски. Всё, что осталось от дороги.
— Все путешествуют, — произнёс Норруан задумчиво. Приоткрыл Книгу и поразился — последние страницы были исписаны иным почерком; крохотным, убористым, но очень аккуратным. Узнать бы, чья рука вписывает сюда то, чему суждено случиться (или что уже свершилось… где-то и когда-то). — Все путешествуют. Один я привык сидеть и никуда не двигаться… — он вчитался в бросившееся в глаза слово. Вздрогнув, подчеркнул его ногтем (хотя след моментально пропал) и позвал ворону.
— Слушай, — обратился он к ней и прочёл вслух: — «Игла, удерживающая твердь мира». Каково? Я-то думал, что Игла только здесь могла прийти кому-нибудь в голову…
Вьются строчки, вьются, излагают события, произошедшие неведомо с кем, неведомо когда. Вот только нет имён; вместо них на бумаге — лишь расплывчатые кляксы. Хотя и без имён Норруану были отчасти знакомы эти двое персонажей: монах неведомо какого монастыря и говорящая птица.
Он вспомнил свой кошмар — мохнатое чудище, об уродливой человеческой и птичьей головах. Не они ли это, часом? Вряд ли. После чтения этого текста монах представал совсем иным: небольшого роста, толстенький, широколицый. Ничего общего.
— Что происходит? — удивлённо воскликнула Морни.
Норруан наклонился над страницей. Целые абзацы текста плыли, размывались и, наконец, исчезали.
Постепенно исчезали, безо всякого особого порядка. Вначале протаял кусок на первой трети левой страницы, затем — беспорядочные части правой. Но, в конце концов, страницы стали чистыми. Норруан осторожно перевернул страницу назад. Всё в порядке. Его последняя запись — которая позволила вороне вернуться сюда, в Моррон, избегнув купания в Реке.
Ниже — чистая бумага, ждущая своего часа.
Но слова об Игле и необычное видение островка, разрушенной башни и останков святилища не стирались из памяти. Что-то меняется, подумал Владыка Моррон без особого удивления. Автор спохватился и стёр ненужное… но мы успели это запомнить.
Вот бы передать послание этому загадочному монаху! Или диковинной птице у него на плечах.
В сущности, мы чем-то похожи. Норруан оглянулся на вопросительно смотревшую ворону и рассеянно вытер лоб. Совпадения… совпадения…
Ворона встрепенулась.
— Новости, — сообщила она, взъерошив перья. — Новости. Науэр только что причалил к острову. Мои лазутчики обнаружили его.
— К какому острову? — прошептал Норруан, бросая взгляд на карту Зивира, висевшую на стене. Никаких островов на Реке не предполагалось. — Какой остров, будь я неладен?!
— Не знаю, — ворона посмотрела на него левым глазом, наклонив голову. — Так мне сообщили.
— Но на Реке нет никаких островов!
— Значит, теперь есть, — ответила Морни спокойно. Сомневаться в донесениях она не привыкла. В противном случае нужно всё, абсолютно всё проверять самой.
«Теперь есть».
Норруан захлопнул книгу и надел чёрный плащ — предмет одежды, более подобающий торжественным церемониям, и практически бесполезный для чего бы то ни было ещё. — Пойду-ка посмотрю.
Ворона посмотрела на него другим глазом.
— Куда ты собрался?
— В подземелье, — бросил Норруан на ходу. — Хочу кое-что проверить. Если хочешь, идём со мной.
Ворона опустилась ему на плечо, и Владыка понял, как мало стоит его плащ против таких когтей. Теперь понятно, для чего монах соорудил эту перекладину за плечами.
Молча стискивая зубы всякий раз, когда ворона плотнее сжимала когти, он потайным ходом обошёл вечно движущиеся лабиринты и ловушки, направляясь к сердцу Замка.
XVII
И подходила к концу питьевая вода.
…Гость также заметил, что всё, что ни касается воды, мало-помалу меняется. Верёвка, хвост которой волочился по воде, стала невероятно прочной. Ни разрезать, ни порвать её не удавалось. Кусочки дерева, опущенные в воду, становились прочнее камня всего за несколько часов.
Проверим, подумал Гость отчего-то весело, и опустил в Реку накрепко привязанный «выдержанной» верёвкой свой нож. Походный, тщательно отточенный, видавший виды. Посмотрим, что с ним станет.
Искупаться бы самому… да только камнем бы не стать.
Иногда ему снились сны.
Сны были, как ни странно, о Зивире. Но не об этом, зыбком и распадающемся, а о другом. Цвета были яркими; воздух — сладким и приносящим радость. Земля не была пепельного оттенка, а жизнь не ютилась крохотными оазисами посреди сжимающегося кольца пустыни. Реки и моря; горы и холмы; леса и степи — многие народы, многие страны и чудеса, перечислить которые просто не хватит жизни.
Он плыл на том же плоту по той же реке — она была столь же непокорной и широкой, но вода её не превращалась время от времени в чёрную обжигающую жидкость. Многие другие суда — как лодки, так и небольшие корабли — проходили мимо и ему порой весело махали руками. Такие же люди, как он сам. Или не совсем люди… но была ли, в сущности, разница?
Река кончалась водопадом; широким, многокаскадным. Два небольших рукава уходили в сторону; там, следуя по сложной системе шлюзов, корабли могли безопасно продолжить свой путь.
До водопада, однако, более сотни миль путешествия по Реке.
Немало островов разделяло русло Реки надвое; на нескольких из них также кипела жизнь; крупнейший был самостоятельным крохотным государством — единственным в своём роде.
И, разумеется, Игла. Она по-прежнему видна отовсюду — где бы ни находился зритель. Помощь заблудившемуся и вечное напоминание о том, что не только на разрушения способен разум.
…Плот заскрежетал, садясь на мель, и Науэр проснулся.
Черепаха неторопливо пересекла тропу, со всей доступной ей скоростью устремляясь к пышным пастбищам на той стороне. Сам Унэн и за большую награду не взялся бы жевать едкие листья одуванчика, но у каждого свой вкус. Монах остановился, пропуская важную рептилию размером чуть больше ладони, и некоторое время изучал её украшенную тусклым узором спину.
Похоже или нет? Во всяком случае, черепахи здесь тоже водятся.
— Если не ошибаюсь, — начал Унэн, сам не зная, отчего он это говорит, — черепахи здесь — также священные животные.
— Верно, — подтвердил флосс. Черепаха остановилась и, запрокинув клювообразную голову, некоторое время смотрела Шассиму в глаза. После чего с громким шорохом скрылась среди травы.
Руины башни были уже поблизости. Собственно, только теперь стало видно, что это руины. Раньше, пройдя мимо очередного холма, Унэн едва ли отличил бы его от прочих. Теперь же можно стало рассмотреть линии и детали, не являющиеся естественными образованиями.
Всё покрыто мхом, засыпано камнями, задушено травой. Никто не спасся, вспомнил монах и нахмурился. Захватчики долго искали подземный ход, но он оказался свежезасыпанным. Погребли ли его оборонявшиеся вместе со своими тайнами, или же только отрезали дорогу врагу, отступая к очередному рубежу — уже не выяснить. Он, наверное, может подсказать, подумал Унэн о флоссе, спокойно осматривающемся у него за плечами. Только спрашивать его я не стану.
Есть вещи, спрашивать о которых… словом, неправильно. Трудно подыскать нужное слово. Подобные события с точки зрения постороннего наблюдателя — не самое приятное зрелище. Словно личная жизнь лабораторных мышей, за которыми наблюдают бесстрастные и озабоченные своими задачами учёные.
Монах прикоснулся рукой к замшелому валуну и прислушался к собственным чувствам. Отозвалась ли каменная глыба на прикосновение или это плод его фантазии?
Он оглянулся. За его спиной находилось разрушенное святилище. Некогда оно представляло собой ступенчатую пирамиду из треугольных каменных плит. Девять постаментов стояли на возвышении; восемь из них пустовали. Статуи были снесены могучими ударами — местами выкрошился гранит постаментов; кое-где виднелись их жалкие обломки. Втоптанные в пыль, раздавленные в крошево.
Центральный постамент венчало изображение птицы.
Вернее, чего-то, весьма похожего на птицу. Ибо у птиц всё же не бывает рук, крохотных и на вид ненужных, что растут чуть ниже могучих крыльев — трёхпалых, снабжённых крючковатыми когтями рук. Венец из воздетых перьев придавал изваянию надменный вид. Глаза были молочно-белыми, как и остальная статуя… но очень уж походили на подлинные глаза, всего лишь прикрытые веками. Казалось, обратись к статуе, и она немедленно проснётся.
— Менвермориллидд, — прочёл монах и поспешно взглянул в «лицо» статуи. Она не отозвалась на имя. Когти «орла» нависали над постаментом; последний был явно маловат. — Какое длинное имя!
— Только Люди додумались изобретать короткие имена, — отозвался флосс, тоже рассматривающий изваяние. — Сила слова пропадает, слово становится просто звуками; суть имени теряется. Здешние жители не произносят звуков без необходимости. Во всяком случае, звуков священного языка.
Монах припомнил, что подлинное имя Шассима состоит из двенадцати частей; Шассим — не более чем «ложное» имя, для тех, кому не положено прикасаться к глубинной сущности флосса. Его, Сунь Унэна, имя, напротив, было ясным и понятным. И его народу подобное уважение к слову не очень-то свойственно. Слово ведь, в сущности, только маскирует подлинную суть мироздания.
Впрочем, каждая мысль имеет право на существование.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — добавил флосс. — Но здешние жители придерживаются иных взглядов. Когда мы с ними встретимся, постарайся не забывать об этом.
Статуя выглядела ухоженной; отдельные фрагменты её словно вчера вышли из-под резца; камень был гладким, тщательно обработанным; вода, ветер и время не успели оставить на нём следов.
— Да он же совсем новый, — указал Унэн, придирчиво осматривая чудом сохранившуюся статую. — Как же он смог уцелеть? Что, захватчики побоялись его разрушить?
— Может быть, и так, — согласился Шассим. — Ты сам не ощущаешь чего-нибудь необычного?
Монах прислушался к внутреннему голосу. Тот помалкивал. Разве что… почти непреодолимое желание смотреть в прикрытые каменные глаза. Ну да это неудивительно. Многие шедевры, ни в коей мере магическими или культовыми не являющиеся, так же непреодолимо приковывают внимание. Само по себе это ничего не объясняет.
— Кстати, как ты узнал его имя? — поинтересовался целитель.
— Так вон же, на постаменте на… — монах удивлённо замолк. Потому что постамент, на котором вроде бы красовалась изящно вырезанная в камне надпись, был совершенно гладким. Без орнаментов. Без надписей. Четырёхгранная колонна со скруглёнными углами.
— Вот так, — прошелестел голос Шассима. — А ведь всё это время он постепенно теряет силу.
Монах медленно прикоснулся ладонью к постаменту. Статуя была в нескольких сантиметров от его лица; пахло от неё нагретым камнем, как и положено.
— Осторожно! — голос флосса вывел его из задумчивости. — Не прикасайся к когтям.
Действительно, каждый коготь был отточен, словно бритва. Монах поёжился. Неплохо старался неизвестный мастер! Полное подобие живого существа — если, конечно, оно когда-либо существовало. Бесконечно осторожно он опустил ладонь, подавив желание прикоснуться к каменным пальцам, охватившим края опоры.
— Я не помню, как ему приносились жертвы, — добавил Шассим, когда монах вновь вернулся на дорогу. — Но знаю, что он — бог непредсказуемый. Один из немногих, так и не соединившихся с Великими.
И отвернулся. Почти сразу же незримые нити, не позволявшие монаху отвести взгляд, лопнули. Более не казалось, что глаза вот-вот откроются. Бог потерял к ним интерес?
— Нам посылают сигнал, — произнёс флосс и монах повернулся в сторону, в которую смотрел Шассим. Огромный орёл парил к западу от них. Величественно описав в воздухе несколько широких петель, хищник спустился и исчез, постепенно став неразличимым на фоне облаков.
— Ты думаешь, что это нам? — удивился монах.
Порыв ветра, невероятный для тихого, солнечного дня, толкнул его в спину, вынудив сделать несколько шагов на запад.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Унэн, отряхивая ладони о рукава. — Во всяком случае, я предпочту идти сам.
То там, то сям из-под буйно растущей травы выглядывали отдельные, сильно пострадавшие от времени каменные бруски. Всё, что осталось от дороги.
— Все путешествуют, — произнёс Норруан задумчиво. Приоткрыл Книгу и поразился — последние страницы были исписаны иным почерком; крохотным, убористым, но очень аккуратным. Узнать бы, чья рука вписывает сюда то, чему суждено случиться (или что уже свершилось… где-то и когда-то). — Все путешествуют. Один я привык сидеть и никуда не двигаться… — он вчитался в бросившееся в глаза слово. Вздрогнув, подчеркнул его ногтем (хотя след моментально пропал) и позвал ворону.
— Слушай, — обратился он к ней и прочёл вслух: — «Игла, удерживающая твердь мира». Каково? Я-то думал, что Игла только здесь могла прийти кому-нибудь в голову…
Вьются строчки, вьются, излагают события, произошедшие неведомо с кем, неведомо когда. Вот только нет имён; вместо них на бумаге — лишь расплывчатые кляксы. Хотя и без имён Норруану были отчасти знакомы эти двое персонажей: монах неведомо какого монастыря и говорящая птица.
Он вспомнил свой кошмар — мохнатое чудище, об уродливой человеческой и птичьей головах. Не они ли это, часом? Вряд ли. После чтения этого текста монах представал совсем иным: небольшого роста, толстенький, широколицый. Ничего общего.
— Что происходит? — удивлённо воскликнула Морни.
Норруан наклонился над страницей. Целые абзацы текста плыли, размывались и, наконец, исчезали.
Постепенно исчезали, безо всякого особого порядка. Вначале протаял кусок на первой трети левой страницы, затем — беспорядочные части правой. Но, в конце концов, страницы стали чистыми. Норруан осторожно перевернул страницу назад. Всё в порядке. Его последняя запись — которая позволила вороне вернуться сюда, в Моррон, избегнув купания в Реке.
Ниже — чистая бумага, ждущая своего часа.
Но слова об Игле и необычное видение островка, разрушенной башни и останков святилища не стирались из памяти. Что-то меняется, подумал Владыка Моррон без особого удивления. Автор спохватился и стёр ненужное… но мы успели это запомнить.
Вот бы передать послание этому загадочному монаху! Или диковинной птице у него на плечах.
В сущности, мы чем-то похожи. Норруан оглянулся на вопросительно смотревшую ворону и рассеянно вытер лоб. Совпадения… совпадения…
Ворона встрепенулась.
— Новости, — сообщила она, взъерошив перья. — Новости. Науэр только что причалил к острову. Мои лазутчики обнаружили его.
— К какому острову? — прошептал Норруан, бросая взгляд на карту Зивира, висевшую на стене. Никаких островов на Реке не предполагалось. — Какой остров, будь я неладен?!
— Не знаю, — ворона посмотрела на него левым глазом, наклонив голову. — Так мне сообщили.
— Но на Реке нет никаких островов!
— Значит, теперь есть, — ответила Морни спокойно. Сомневаться в донесениях она не привыкла. В противном случае нужно всё, абсолютно всё проверять самой.
«Теперь есть».
Норруан захлопнул книгу и надел чёрный плащ — предмет одежды, более подобающий торжественным церемониям, и практически бесполезный для чего бы то ни было ещё. — Пойду-ка посмотрю.
Ворона посмотрела на него другим глазом.
— Куда ты собрался?
— В подземелье, — бросил Норруан на ходу. — Хочу кое-что проверить. Если хочешь, идём со мной.
Ворона опустилась ему на плечо, и Владыка понял, как мало стоит его плащ против таких когтей. Теперь понятно, для чего монах соорудил эту перекладину за плечами.
Молча стискивая зубы всякий раз, когда ворона плотнее сжимала когти, он потайным ходом обошёл вечно движущиеся лабиринты и ловушки, направляясь к сердцу Замка.
XVII
Науэр затравленно озирался.
Берег, к которому прибило плот, ощетинился мёртвыми когтями высохших ветвей. Некогда это, видимо, был кустарник — возможно, живописный и радующий глаз. Теперь, после многих лет пребывания в Речной воде, от былой красоты остались только окаменевшие остовы ветвей и сучьев. Они цепко впились в брёвна плота и не желали отпускать добычу по-доброму.
Неприветливый берег тянулся в обе стороны, сколько хватало глаз. Это было странно; восточная сторона должна быть пустыней. Или не должна? Науэр несколько раз попытался вспомнить всё, что по этому поводу говорили в Игле и не смог.
И, честно говоря, обрадовался тому, что не смог. До сих пор лучше было обходиться собственными знаниями — ни из чего не следует, что лучше от этого будет всегда, но попробовать стоило. Итак — для начала освободиться от плена «когтей», покрытых глянцевой корой.
Это было легче сказать, чем сделать.
Тут-то Гость и пожалел, что не «выдержал» весло и шест в воде. Впрочем, у него же есть топорик!
С металлическим звоном топорик отскочил от ветви, высекая из неё искры. Неподатливая ветвь хлестнула человека по лицу — да так, что его моментально пересекла вспухшая красная борозда.
Некоторое время Науэр ошарашенно смотрел на зазубрины, появившиеся на лезвии, и ощупывал лицо. Затем вспомнил о ноже. Тот по-прежнему находится в воде… если не потерялся.
Хвала судьбе, не потерялся.
Вот только… как бы не получить сдачи ещё раз.
Гость осторожно прикоснулся тускло отсвечивающим острием к прочной ветви и, глубоко вздохнув, нанёс удар.
Отсечённая часть ветви без всплеска исчезла под водой. Науэру показалось на миг, будто на срезе выступила кроваво-красная капля. Крепко зажал глаза ладонью и открыл вновь. Нет, никакой крови. Просто… сок? Какой может быть сок у окаменевшего кустарника?
Науэр прикоснулся к срезу. Действительно, сок.
Приглядевшись, он увидел и листья. Крохотные, сжатые тугим веером, только-только показывающиеся. Прорезающиеся. Осознав это, Гость отпрянул прочь. Почки? Сколько же лет они так… распускаются?
И что получится в конце концов? Какие вырастут цветы, какие созреют плоды? Гость долго вглядывался в чёрную поверхность зачаточных листьев. И почувствовал, что страх пробирает его до костей. Этот кустарник, в отличие от животных, выжил.
Но чем он стал?
Отталкиваясь от зловеще протянутых к нему сплетённых ветвей, Науэр стремился только к одному: уплыть от них подальше.
Но не час и не два тянулась по левому борту непроходимая, спутанная полоса. И простиралась она вглубь земли, сколько хватало глаз.
Они пришли в опустевшее святилище спустя каких-нибудь два часа.
Унэн готов был поклясться, что ничего подобного здесь не было. Флосс лично облетел весь остров… но так ничего и не нашёл. Или сделал вид, что не нашёл?
Святилище было пусто, но не заброшено. Перед символическим изображением каменного сурка (высотой в человеческий рост) были в изобилии представлены всевозможные дары земли. Кровавых жертв, видимо, ему не приносят. Хотя как знать…
Флосс отказался входить внутрь семигранного низенького ограждения, в дальнем конце которого находилась статуя. Как и «орёл» до того, Къелливинх прикрыл глаза, наблюдая за вновь пришедшими сквозь узенькие щелки.
Шассим встрепенулся и снялся с перекладины за плечами монаха. Сделал круг над святилищем (не пересекая, однако, ограждения) и опустился рядом с монахом. После чего принял церемонную позу и что-то тихонько просвистел, глядя на землю перед статуей.
Монах лихорадочно вспоминал эпитеты божества, которые моментально вылетели у него из головы. Вот уж некстати! Обращаться же к нему по имени… хуже и не придумать.
— Приветствую тебя, покровитель холмов и всего, что живёт на них, — слова пришли к Унэну не сразу; произнеся их, он почтительно поклонился статуе.
Тянулись секунды.
Тень легла на траву перед ногами монаха. Выпрямившись, он увидел появившегося словно из ниоткуда человека. Золотистая кожа, высокий рост, богатые одежды. Унэн тотчас заметил, что ни один предмет одеяния жреца (а это, без всякого сомнения, был жрец) не изготовлен из кожи или меха животного. Только растения, только камни, только металл.
Монах быстро вспомнил, нет ли на нём чего-нибудь, явно животного происхождения, и успокоился, поняв, что нет.
Жрец опирался на посох чёрного дерева; набалдашником ему служило оскаленная голова сурка, выточенная из обсидиана. Жрец смотрел на пришельцев, не произнося ни слова и не двигаясь.
Монах поклонился ещё раз — жрецу, справедливо решив, что с того достанет и менее уважительного поклона. Жрец чуть наклонил голову — что означает этот жест? Унэн тихонько прочистил горло, чтобы прервать затянувшееся молчание. Странно, что шестое чувство молчит, подумал он. Трудно поверить, что кто угодно может вот так запросто дойти до святилища…
— Мы пришли к племени Увинхор, чтобы узнать о судьбе одного из его людей, — проговорил монах, внимательно наблюдая за жрецом. — Прошу извинить нас за то, что явились без приглашения. От вашей помощи может зависеть судьба всего мира.
Это я, конечно, загнул, подумал монах. Но не открывать же ему подлинную цель визита!
Жрец что-то коротко сказал флоссу; тот сдвинул на долю секунды «уши» и взлетел. Пролетая мимо Унэна, он шепнул «будь осторожен» и скрылся за спиной жреца, среди деревьев.
— Нечасто к нам обращаются за помощью, — выговорил жрец на безупречном Верхнем Тален. Пальцы его правой руки сильнее сжали посох. — Что может поведать пришельцу с востока дикарь, не понимающий выгод цивилизации?
Говорил он не меняя тона — вежливо и спокойно; так спокойно, что трудно было даже заподозрить издевку. Проверяешь мои нервы, подумал Унэн и усмехнулся про себя.
— Достойный и уважаемый жрец может поведать историю жизни одного человека, по имени Тнаммо, который считается умершим — но на самом деле жив.
Вокруг святилища замелькали тени. Возгласы удивления послышались со всех сторон. Монах ощутил волну тепла, накатившую откуда-то справа.
Повернул голову.
Глаза божества были ярко открыты и в них бушевало ярко-белое пламя. Именно от глаз исходило тепло; вплотную к изваянию оно должно было быть непереносимым жаром.
— Осторожнее, чужеземец, — всё тем же тоном произнёс жрец, и посох в его руке шевельнулся. — Ты хочешь узнать то, что дозволено знать только воинам племени. Знание это смертоносно для всех, кто пришёл извне.
Жрец замолк. Унэн краем глаза заметил, что их окружила дюжина воинов. Все одеты одинаково; одежда простая, удобная и не мешающая в бою. И копья, и короткие мечи производили должное впечатление. Тем более, что, судя по виду воинов, они умели обращаться с оружием.
— Мне нужно это знание, — твёрдо произнёс монах.
— Ты готов умереть?
— Да, если необходимо, — ответил Унэн и подумал, что ритуал этот со стороны должен выглядеть на редкость глупо.
— Отлично, — жрец сбросил наземь своё пышное одеяние и предстал перед монахом в боевом облачении — с посохом в руке. Хоть и выглядел жрец стариком, только безумец решил бы, что он не опасен. — Там, в цивилизованном мире, вы почему-то цените силу. Десять раз я нанесу тебе удар, чужеземец; десять раз это сделаешь ты. Пусть сила решит, достоин ли ты знания.
И повернулся, показывая, что не вооружён более ничем.
Монах короткий миг смотрел на соперника, оценивая шансы, и высыпал из просторных рукавов своего дорожного облачения всю коллекцию оружия. При виде её воины невольно покачали головой, а брови жреца чуть шевельнулись.
— Начинай, чужеземец, — проговорил жрец и встал, нарочито тяжело опираясь на посох.
Унэн долго сосредотачивался и собирался, прежде чем нанести удар.
Если встречаются два слабых противника, всё решает слепой случай.
Если встречаются сильный со слабым, случай практически не играет роли — чем бы ни был вооружён слабый.
Если встречаются двое сильных… то им не стоит вступать в битву. Потому что проиграют оба. Победивший — оттого, что не смог выдержать искушения применить силу, а проигравший — просто потому, что проиграл.
Унэн не торопился применять что бы то ни было эффектное из своего арсенала. Он способен расколоть ударом ладони огромную скалу, перерубить толстый древесный ствол, поймать на лету стрелу. Но здесь-то не скала! По движению глаз, по выражению лица, по незримому психическому полю, что видно немногим, было видно, что жрец — боец высшего класса. Ну да, разумеется; в подобных племенах вождь, жрец и военачальник — одно и то же лицо.
Жрец не отреагировал на два ложных выпада и ушёл от третьего, настоящего — ушёл плавно и неспешно, словно волна, ускользающая от ладони. Его посох с кажущейся медлительностью описал короткую дугу, но Унэн понимал, что соприкосновение с ним кончилось бы печально. Он и не дожидался удара: жрец, похоже, понимал и это.
Где-то ударил гонг, и противники разошлись вновь.
Теперь уже жрец смотрел куда-то сквозь Унэна и тот чувствовал, как чужое холодное сознание пронизывает его разум; как читает наперёд все мысли и намерения; как удовлетворённо покидает его, зная, что от противника не следует ждать никаких сюрпризов.
Момента, когда посох пришёл в движение, монах попросту не заметил. Вот он, чуть приподнят и отведён назад — поди угадай, какой именно удар последует. И удар последовал; скорее мгновенным озарением, нежели органами чувств Унэн осознал, куда движется чёрная неотвратимая смерть, и подпрыгнул — с места, прямо вверх, вытягивая в прыжке ноги в противоположные стороны.
Что-то слегка задело полы его накидки.
В глазах жреца он увидел удивление и спокойное признание своих возможностей.
И знал, что более ему такой прыжок не поможет.
Гонг…
…и ещё…
…и ещё…
Один-единственный раз Унэн попал-таки по сопернику. Но и это трудно было назвать ударом. Разозлённый предыдущими неудачами, он бил всерьёз: попав по не ожидающему нападения противнику, он, несомненно, убил бы того. Но сложенная наконечником копья кисть странным образом завязла в воздухе перед грудью противника — и не было понятно, что же смогло её остановить. Не небрежный же жест правой ладони.
От удара жрец едва заметно отшатнулся и, словно споткнувшись, резко повернулся вокруг своей оси — как бы ввинчиваясь в землю. И вновь только сложный пируэт — сальто с поворотом — спас Унэна от удара двумя ладонями и одной ступнёй. Трудно сказать, что стало бы с ним, останься он на месте. Вполне возможно, разрезало бы на четыре части.
Последний же удар посоха пришлось останавливать руками. Унэн и остановил — посох завершил движение, не коснувшись его лица; правда, сам монах отчего-то отправился в короткий полёт спиной вперёд и упал, не вполне собравшись. Впрочем, падение ему ничуть не повредило.
Они стояли друг напротив друга — пыльный и несколько запыхавшийся Унэн и чуть улыбающийся жрец, в безупречно чистом боевом наряде.
Сияние глаз статуи стало жёлтым.
— Покровитель холмов благоволит тебе, чужеземец, — произнёс жрец и глаза на набалдашнике его посоха тоже вспыхнули жёлтым. — Мы дадим тебе имя, достойное гостя нашего острова. Мы будем звать тебя Оранжевым Тигром — надеюсь, имя это не несёт в себе ничего оскорбительного.
Как будто у меня есть выбор, подумал Унэн устало и слегка поклонился.
Глаза статуи закрылись.
— Но я же… не победил, — заметил монах неуверенно.
Жрец и окружавшие его воины от души расхохотались.
— Если бы ты смог это сделать, Тигр, то был бы уже новым вождём, — пояснил жрец, поднимая церемониальную одежду. — С позволения Покровителя, конечно. Но пока крепка земля и не рушится небо, вождями племени будут только уроженцы Островов.
Унэн молча кивнул.
— Идём с нами, — жрец указал, куда именно. — Твой друг, воин Невидимого народа, уже ждёт тебя.
Невидимого народа, подумал монах, сопровождаемый спокойными и немного надменными аборигенами. Надо же. И «воин». Что-то я за Шассимом не замечал никакой воинственности.
Может быть, и к лучшему.
В тот момент, когда Унэн назвал его имя, Тнаммо вздрогнул, жестом велел Хирголу замолкнуть и повернул голову туда, где, вдалеке от него, встретились доселе неизвестный ему монах и вождь, некогда посвящавший его в воины.
Что-то неприятное происходило там, на другой стороне мира.
«Кто-то следит за нами», вспомнил он слова Альмрин и незаметно подмигнул ей — дескать, всё в порядке.
— Ложная тревога, — пояснил он обескураженному Хирголу, и велел продолжать.
Пауза помогла Хирголу: от страха он припомнил окончание заклинания и учитель, впервые за последние пять дней, остался доволен.
Берег, к которому прибило плот, ощетинился мёртвыми когтями высохших ветвей. Некогда это, видимо, был кустарник — возможно, живописный и радующий глаз. Теперь, после многих лет пребывания в Речной воде, от былой красоты остались только окаменевшие остовы ветвей и сучьев. Они цепко впились в брёвна плота и не желали отпускать добычу по-доброму.
Неприветливый берег тянулся в обе стороны, сколько хватало глаз. Это было странно; восточная сторона должна быть пустыней. Или не должна? Науэр несколько раз попытался вспомнить всё, что по этому поводу говорили в Игле и не смог.
И, честно говоря, обрадовался тому, что не смог. До сих пор лучше было обходиться собственными знаниями — ни из чего не следует, что лучше от этого будет всегда, но попробовать стоило. Итак — для начала освободиться от плена «когтей», покрытых глянцевой корой.
Это было легче сказать, чем сделать.
Тут-то Гость и пожалел, что не «выдержал» весло и шест в воде. Впрочем, у него же есть топорик!
С металлическим звоном топорик отскочил от ветви, высекая из неё искры. Неподатливая ветвь хлестнула человека по лицу — да так, что его моментально пересекла вспухшая красная борозда.
Некоторое время Науэр ошарашенно смотрел на зазубрины, появившиеся на лезвии, и ощупывал лицо. Затем вспомнил о ноже. Тот по-прежнему находится в воде… если не потерялся.
Хвала судьбе, не потерялся.
Вот только… как бы не получить сдачи ещё раз.
Гость осторожно прикоснулся тускло отсвечивающим острием к прочной ветви и, глубоко вздохнув, нанёс удар.
Отсечённая часть ветви без всплеска исчезла под водой. Науэру показалось на миг, будто на срезе выступила кроваво-красная капля. Крепко зажал глаза ладонью и открыл вновь. Нет, никакой крови. Просто… сок? Какой может быть сок у окаменевшего кустарника?
Науэр прикоснулся к срезу. Действительно, сок.
Приглядевшись, он увидел и листья. Крохотные, сжатые тугим веером, только-только показывающиеся. Прорезающиеся. Осознав это, Гость отпрянул прочь. Почки? Сколько же лет они так… распускаются?
И что получится в конце концов? Какие вырастут цветы, какие созреют плоды? Гость долго вглядывался в чёрную поверхность зачаточных листьев. И почувствовал, что страх пробирает его до костей. Этот кустарник, в отличие от животных, выжил.
Но чем он стал?
Отталкиваясь от зловеще протянутых к нему сплетённых ветвей, Науэр стремился только к одному: уплыть от них подальше.
Но не час и не два тянулась по левому борту непроходимая, спутанная полоса. И простиралась она вглубь земли, сколько хватало глаз.
Они пришли в опустевшее святилище спустя каких-нибудь два часа.
Унэн готов был поклясться, что ничего подобного здесь не было. Флосс лично облетел весь остров… но так ничего и не нашёл. Или сделал вид, что не нашёл?
Святилище было пусто, но не заброшено. Перед символическим изображением каменного сурка (высотой в человеческий рост) были в изобилии представлены всевозможные дары земли. Кровавых жертв, видимо, ему не приносят. Хотя как знать…
Флосс отказался входить внутрь семигранного низенького ограждения, в дальнем конце которого находилась статуя. Как и «орёл» до того, Къелливинх прикрыл глаза, наблюдая за вновь пришедшими сквозь узенькие щелки.
Шассим встрепенулся и снялся с перекладины за плечами монаха. Сделал круг над святилищем (не пересекая, однако, ограждения) и опустился рядом с монахом. После чего принял церемонную позу и что-то тихонько просвистел, глядя на землю перед статуей.
Монах лихорадочно вспоминал эпитеты божества, которые моментально вылетели у него из головы. Вот уж некстати! Обращаться же к нему по имени… хуже и не придумать.
— Приветствую тебя, покровитель холмов и всего, что живёт на них, — слова пришли к Унэну не сразу; произнеся их, он почтительно поклонился статуе.
Тянулись секунды.
Тень легла на траву перед ногами монаха. Выпрямившись, он увидел появившегося словно из ниоткуда человека. Золотистая кожа, высокий рост, богатые одежды. Унэн тотчас заметил, что ни один предмет одеяния жреца (а это, без всякого сомнения, был жрец) не изготовлен из кожи или меха животного. Только растения, только камни, только металл.
Монах быстро вспомнил, нет ли на нём чего-нибудь, явно животного происхождения, и успокоился, поняв, что нет.
Жрец опирался на посох чёрного дерева; набалдашником ему служило оскаленная голова сурка, выточенная из обсидиана. Жрец смотрел на пришельцев, не произнося ни слова и не двигаясь.
Монах поклонился ещё раз — жрецу, справедливо решив, что с того достанет и менее уважительного поклона. Жрец чуть наклонил голову — что означает этот жест? Унэн тихонько прочистил горло, чтобы прервать затянувшееся молчание. Странно, что шестое чувство молчит, подумал он. Трудно поверить, что кто угодно может вот так запросто дойти до святилища…
— Мы пришли к племени Увинхор, чтобы узнать о судьбе одного из его людей, — проговорил монах, внимательно наблюдая за жрецом. — Прошу извинить нас за то, что явились без приглашения. От вашей помощи может зависеть судьба всего мира.
Это я, конечно, загнул, подумал монах. Но не открывать же ему подлинную цель визита!
Жрец что-то коротко сказал флоссу; тот сдвинул на долю секунды «уши» и взлетел. Пролетая мимо Унэна, он шепнул «будь осторожен» и скрылся за спиной жреца, среди деревьев.
— Нечасто к нам обращаются за помощью, — выговорил жрец на безупречном Верхнем Тален. Пальцы его правой руки сильнее сжали посох. — Что может поведать пришельцу с востока дикарь, не понимающий выгод цивилизации?
Говорил он не меняя тона — вежливо и спокойно; так спокойно, что трудно было даже заподозрить издевку. Проверяешь мои нервы, подумал Унэн и усмехнулся про себя.
— Достойный и уважаемый жрец может поведать историю жизни одного человека, по имени Тнаммо, который считается умершим — но на самом деле жив.
Вокруг святилища замелькали тени. Возгласы удивления послышались со всех сторон. Монах ощутил волну тепла, накатившую откуда-то справа.
Повернул голову.
Глаза божества были ярко открыты и в них бушевало ярко-белое пламя. Именно от глаз исходило тепло; вплотную к изваянию оно должно было быть непереносимым жаром.
— Осторожнее, чужеземец, — всё тем же тоном произнёс жрец, и посох в его руке шевельнулся. — Ты хочешь узнать то, что дозволено знать только воинам племени. Знание это смертоносно для всех, кто пришёл извне.
Жрец замолк. Унэн краем глаза заметил, что их окружила дюжина воинов. Все одеты одинаково; одежда простая, удобная и не мешающая в бою. И копья, и короткие мечи производили должное впечатление. Тем более, что, судя по виду воинов, они умели обращаться с оружием.
— Мне нужно это знание, — твёрдо произнёс монах.
— Ты готов умереть?
— Да, если необходимо, — ответил Унэн и подумал, что ритуал этот со стороны должен выглядеть на редкость глупо.
— Отлично, — жрец сбросил наземь своё пышное одеяние и предстал перед монахом в боевом облачении — с посохом в руке. Хоть и выглядел жрец стариком, только безумец решил бы, что он не опасен. — Там, в цивилизованном мире, вы почему-то цените силу. Десять раз я нанесу тебе удар, чужеземец; десять раз это сделаешь ты. Пусть сила решит, достоин ли ты знания.
И повернулся, показывая, что не вооружён более ничем.
Монах короткий миг смотрел на соперника, оценивая шансы, и высыпал из просторных рукавов своего дорожного облачения всю коллекцию оружия. При виде её воины невольно покачали головой, а брови жреца чуть шевельнулись.
— Начинай, чужеземец, — проговорил жрец и встал, нарочито тяжело опираясь на посох.
Унэн долго сосредотачивался и собирался, прежде чем нанести удар.
Если встречаются два слабых противника, всё решает слепой случай.
Если встречаются сильный со слабым, случай практически не играет роли — чем бы ни был вооружён слабый.
Если встречаются двое сильных… то им не стоит вступать в битву. Потому что проиграют оба. Победивший — оттого, что не смог выдержать искушения применить силу, а проигравший — просто потому, что проиграл.
Унэн не торопился применять что бы то ни было эффектное из своего арсенала. Он способен расколоть ударом ладони огромную скалу, перерубить толстый древесный ствол, поймать на лету стрелу. Но здесь-то не скала! По движению глаз, по выражению лица, по незримому психическому полю, что видно немногим, было видно, что жрец — боец высшего класса. Ну да, разумеется; в подобных племенах вождь, жрец и военачальник — одно и то же лицо.
Жрец не отреагировал на два ложных выпада и ушёл от третьего, настоящего — ушёл плавно и неспешно, словно волна, ускользающая от ладони. Его посох с кажущейся медлительностью описал короткую дугу, но Унэн понимал, что соприкосновение с ним кончилось бы печально. Он и не дожидался удара: жрец, похоже, понимал и это.
Где-то ударил гонг, и противники разошлись вновь.
Теперь уже жрец смотрел куда-то сквозь Унэна и тот чувствовал, как чужое холодное сознание пронизывает его разум; как читает наперёд все мысли и намерения; как удовлетворённо покидает его, зная, что от противника не следует ждать никаких сюрпризов.
Момента, когда посох пришёл в движение, монах попросту не заметил. Вот он, чуть приподнят и отведён назад — поди угадай, какой именно удар последует. И удар последовал; скорее мгновенным озарением, нежели органами чувств Унэн осознал, куда движется чёрная неотвратимая смерть, и подпрыгнул — с места, прямо вверх, вытягивая в прыжке ноги в противоположные стороны.
Что-то слегка задело полы его накидки.
В глазах жреца он увидел удивление и спокойное признание своих возможностей.
И знал, что более ему такой прыжок не поможет.
Гонг…
…и ещё…
…и ещё…
Один-единственный раз Унэн попал-таки по сопернику. Но и это трудно было назвать ударом. Разозлённый предыдущими неудачами, он бил всерьёз: попав по не ожидающему нападения противнику, он, несомненно, убил бы того. Но сложенная наконечником копья кисть странным образом завязла в воздухе перед грудью противника — и не было понятно, что же смогло её остановить. Не небрежный же жест правой ладони.
От удара жрец едва заметно отшатнулся и, словно споткнувшись, резко повернулся вокруг своей оси — как бы ввинчиваясь в землю. И вновь только сложный пируэт — сальто с поворотом — спас Унэна от удара двумя ладонями и одной ступнёй. Трудно сказать, что стало бы с ним, останься он на месте. Вполне возможно, разрезало бы на четыре части.
Последний же удар посоха пришлось останавливать руками. Унэн и остановил — посох завершил движение, не коснувшись его лица; правда, сам монах отчего-то отправился в короткий полёт спиной вперёд и упал, не вполне собравшись. Впрочем, падение ему ничуть не повредило.
Они стояли друг напротив друга — пыльный и несколько запыхавшийся Унэн и чуть улыбающийся жрец, в безупречно чистом боевом наряде.
Сияние глаз статуи стало жёлтым.
— Покровитель холмов благоволит тебе, чужеземец, — произнёс жрец и глаза на набалдашнике его посоха тоже вспыхнули жёлтым. — Мы дадим тебе имя, достойное гостя нашего острова. Мы будем звать тебя Оранжевым Тигром — надеюсь, имя это не несёт в себе ничего оскорбительного.
Как будто у меня есть выбор, подумал Унэн устало и слегка поклонился.
Глаза статуи закрылись.
— Но я же… не победил, — заметил монах неуверенно.
Жрец и окружавшие его воины от души расхохотались.
— Если бы ты смог это сделать, Тигр, то был бы уже новым вождём, — пояснил жрец, поднимая церемониальную одежду. — С позволения Покровителя, конечно. Но пока крепка земля и не рушится небо, вождями племени будут только уроженцы Островов.
Унэн молча кивнул.
— Идём с нами, — жрец указал, куда именно. — Твой друг, воин Невидимого народа, уже ждёт тебя.
Невидимого народа, подумал монах, сопровождаемый спокойными и немного надменными аборигенами. Надо же. И «воин». Что-то я за Шассимом не замечал никакой воинственности.
Может быть, и к лучшему.
В тот момент, когда Унэн назвал его имя, Тнаммо вздрогнул, жестом велел Хирголу замолкнуть и повернул голову туда, где, вдалеке от него, встретились доселе неизвестный ему монах и вождь, некогда посвящавший его в воины.
Что-то неприятное происходило там, на другой стороне мира.
«Кто-то следит за нами», вспомнил он слова Альмрин и незаметно подмигнул ей — дескать, всё в порядке.
— Ложная тревога, — пояснил он обескураженному Хирголу, и велел продолжать.
Пауза помогла Хирголу: от страха он припомнил окончание заклинания и учитель, впервые за последние пять дней, остался доволен.