Страница:
— Ну хорошо, допустим, кое-кого вы напугаете. А как быть с теми, кто не испугается?
Сержант оскалился в вымученной улыбке:
— От таких, полагаю, следует избавляться. Вы только подумайте — уже половина всех этих чертовых ребятишек глотает “колеса” и курит марихуану. Наркомания пожирает страну подобно раковой опухоли.
Я посмотрел в его светло-серые, похожие на мутные оконные стекла глаза, горевшие фанатичным блеском.
— Ну ладно, а как насчет того, чтобы отпустить мою клиентку? У вас на нее ничего нет, а у нее есть деньги, и я смогу в течение двух часов добиться ее освобождения.
— Похоже, мистер Роберте, вы не услышали того, что я вам говорил. Я собираюсь посадить этих ребят под замок и буду держать там до тех пор, пока они навсегда не откажутся от своего пристрастия. В противном случае им придется покинуть эти места. И плевать, если сейчас я смогу упечь их только на два часа. Поэтому держите свою клиентку подальше от этих придурков и наркоманов, а то ей, как пить дать, не миновать следующего раза.
— Хорошо, постараемся больше не попадаться, но я бы не советовал вам так усердствовать. Даже на крутых копов можно найти управу.
— Это кого же? — ухмыльнулся сержант Браун. — Исполненных благостных идей либерально настроенных адвокатов? Не смешите меня! Эта страна верит в закон и порядок, и все идет к тому, что надежды на спасение Америки будут обращены именно к полицейским.
Вот так-то. Герои нашего времени — именно полицейские. Ну и черт с ним. Совершенно очевидно, мне не поколебать его одержимости.
— Могу я, по крайней мере, проследовать до участка наедине со своей клиенткой? — спросил я. — Мне необходимо поговорить с ней, и вы обязаны предоставить мне это право.
Ему ужасно не хотелось делать мне одолжение, но он все же согласился.
— Только не отставайте от нас. Я хочу, чтобы, когда мы прибыли на место, она была вместе со всеми.
Когда мы вышли к шоссе, копы и хиппи разместились в трех полицейских фургонах, а мы с несговорчивой наследницей забрались в мой “остин-хили”. Я достал из-за сиденья свой пиджак.
— Вот, накинь.
— Ты что, с ума сошел? — Она одним легким движением сбросила пиджак, отчего ее маленькие, крепкие груди плавно колыхнулись. — Сейчас самое пекло.
— Ну ладно, — сказал я, — но когда мы прибудем в город, накинь его, а то тебя, вдобавок ко всему прочему, обвинят в оскорблении общественной нравственности.
Сандра вздернула брови, словно не могла представить себе такого зануду, которому есть дело до чьего-либо нижнего белья. Потом отвернулась и принялась разглядывать поросший травой склон — там, где он обрывался прямо в усыпанную камнями полосу прибоя.
Я запустил двигатель и несколько секунд прислушивался к ровному, встревоженному гулу всех запрятанных под капот лошадиных сил, нетерпеливо дожидающихся команды рвануть вперед. Включив передачу, я вывел машину и пошел впереди копов. Так мы и ехали до самого участка.
— Сандра, нам необходимо поговорить о твоем наследстве, — начал я, когда мы понеслись по прибрежному шоссе, тянувшемуся над грядой утесов. — Ты не можешь просто заявить, что не желаешь принимать его. Ты имеешь право передать его кому-либо другому, но отказаться не можешь.
— Тогда я отдам его.
— Кому?
Она пожала плечами.
— Все равно кому. — Оторвав взгляд от окна, Сандра посмотрела на мои руки на рулевом колесе, ведущие машину на скорости восемьдесят миль в час. Позади нас завывали полицейские сирены. — И потом, меня зовут Кальвин. Такое имя мне дало племя, и теперь оно мое. Пожалуйста, не зови меня больше Сандрой.
— Хорошо.., хотя не так-то просто называть рыжеволосую красавицу Кальвином. И вообще, что означают эти дурацкие прозвища? Скажи мне, Бога ради, почему именно Кальвин?
— Ты пользуешься словами, не слишком вникая в их смысл, а ведь сам только что выразил идею, — загадочно ответила Сандра.
— Вряд ли до меня дошло, — признался я. — Так почему все-таки Кальвин?
— Ты сказал: “Бога ради”, а ведь я всегда была глубоко религиозна. — Ее зеленые глаза одарили меня таким безмятежным спокойствием, что я почувствовал тревогу. Неужели она настолько тронулась на этой почве, что сама не подозревает об этом?
— Ты имеешь в виду, как Кальвин Кулидж? Сандра чуть не рассмеялась, но удержалась. Ее губы слегка раздвинулись в улыбке, и я успел заметить ровные зубы и розовый язычок, что само по себе уже могло разбудить по крайней мере одно религиозное чувство.
— Это в честь того Кальвина, протестантского лидера, от которого получил свое название кальвинизм, — объяснила она.
— Ты хочешь сказать, что придерживаешься ортодоксальной религии? — каким-то самому себе незнакомым скрипучим голосом произнес я.
— Нет. Я просто христианка, но всегда относилась к этому очень серьезно. И сейчас продолжаю относиться так же. Однако теперь понимаю, что христианство — это всего лишь субъективное отражение духовности Вселенной. Религия же должна быть духовным опытом, а не навязыванием идей. А мне их навязывали — родители, священники, книги, которые я читала. Но сейчас я освободилась от всяческих догм и наконец-то погрузилась в истинную религию, в Дух Космоса. Каждая из формальных религий является всего лишь рационализированным отражением существования Вселенского Разума. Тебе понятно, о чем я толкую?
— Разве что чуть-чуть, — ответил я, слегка успокаиваясь.
— Ну вот, в этом теперь и заключается моя вера. Мне вовсе не хотелось продолжать расспрашивать ее о религии. Так нас могло занести в самые глубины Космоса, откуда можно и вовсе не выбраться. Кроме того, я решил пока не препираться с ней по поводу доставшихся ей денег. Может, мне вообще стоило сперва связаться с ее родителями и попросить их содействия, хотя до сих пор от них не было ни малейшего проку. Они лишь сказали, где находится Сандра, но при этом подчеркнули, что им нет до нее дела и, следовательно, искать ее должен я сам. А все потому, что девочка — по их словам — погрязла в грехах.
— А как насчет остальных? — спросил я, переключаясь на более безопасную тему.
— Ты имеешь в виду прозвища?
— Да.
— Ну, Крот получил свое за то, что всегда ходит грязный. Тебе приходилось наблюдать, как кроты роются в земле?
— Не доводилось, но я понимаю, о чем ты.
— Бегущий Олень и Белая Скво — за то, что они помешаны на индейцах. А Бац-Бац...
— Ну, с этой-то мне все ясно, — поспешил я избавить ее от щекотливых объяснений. Сандра кивнула.
— Бедная Бац-Бац! Она просто не понимает, насколько губительна для души физическая близость без духовного единения.
— Ты хочешь сказать, что не должно быть секса ради секса? — пробормотал я.
— Мистер Роберте, а у тебя не возникали подобные мысли в отношении меня? — широко раскрыв свои недоверчивые зеленые глаза, спросила Сандра.
— Ты что, шутишь?! Я ведь принадлежу к тем, кто свято верит, что до свадьбы все должны оставаться девственниками!
Но Сандру мое заявление, похоже, не убедило.
— Брак не имеет к этому никакого отношения, — возразила она. — Просто нужно духовно соответствовать друг другу, хотя, полагаю, во всем мире существует всего лишь один-единственный человек, с которым возможно достичь такого духовного единения. И его можно вообще никогда не встретить.
Мне не хотелось развивать эту тему, прибавляя новую ложь к своим старым грехам, поэтому я быстро задал следующий вопрос:
— А Окифиноки?
— Он прибыл из Оклахомы и к тому времени, когда наткнулся на нас, бродяжничал уже целых два года, не задерживаясь нигде более одной-двух недель. Поэтому мы и прозвали его Оки-виз-ноу-ки[3], затем оно само собой как-то превратилось в Окифиноки.
— А Заднее Сиденье?
— Она любит все организовывать. На ней вся готовка и уборка лагеря. Поэтому мы и прозвали ее Заднее Сиденье[4], то есть интендант.
— Что-то не похожа она на домашнюю хозяйку, — заметил я.
— О, она и в самом деле не такая. Просто ей нравится, когда кругом порядок. Но что касается ее интересов, то тут она недалеко ушла от Бац-Бац.
— Помешана на сексе?
— Вот именно.
— А Вялая Земляника?
— Ты и его знаешь? — удивилась Сандра. — Вчера вечером он не вернулся в лагерь. В последнее время он не очень-то вписывался в нашу коммуну — в духовном смысле. — Она нахмурилась и неуверенно посмотрела на меня.
— Однако только в этом смысле он теперь и сможет общаться с вами, — мрачно пошутил я.
— Что ты имеешь в виду?
— Он мертв. Вчера вечером его нашли где-то в городской аллее.
— О Господи! Как это случилось?
— Очевидно, передозировка героина.
В прекрасных зеленых глазах девушки отразились охватившие ее чувства — смятение, испуг. Опустив глаза, она несколько минут не поднимала их, словно пыталась установить контакт с духом умершего, наконец посмотрела на меня.
— Может, оно и к лучшему, — тихо сказала она. — Все равно у него не было будущего.
Эти ребятишки, наверное, считают, что в подобном философствовании заключен какой-то глубокий смысл. На самом деле ничего в нем нет — просто девчонка не знала, как выразить свое потрясение.
— А почему его прозвали Вялая Земляника? — спросил я.
Она вздохнула, словно переход на столь прозаическую тему требовал от нее неимоверных усилий, потом ответила своим обычным голосом.
— Потому что он был рыжим — рыжее меня — и сидел на героине, от которого становился вялым. Чаще его звали просто Земляникой.
— Расскажи мне теперь о Сороне, — попросил я. — Похоже, он заправляет в вашем племени. Почему?
— Ну.., просто он подходит для этого. В духовном плане он достиг очень высокого уровня. Он и имя себе выбрал соответствующее — из “Властелина Колец”. Сорон — злой герой. Однако он утверждает, что это имя вполне ему подходит, потому что добро и зло взаимно дополняют и как бы замещают друг друга. Ведь мы делим свои поступки на две категории в зависимости от свойственных нам нравственных убеждений, однако на самом деле каждый поступок является как бы составной частью потока Вселенского Разума. Поэтому добра и зла попросту не существует. Понятно? — Сандра возбужденно посмотрела на меня.
Все я прекрасно понял, но кто я такой, чтобы разрушать ее иллюзии?
— А Голем? Это что — персонаж той же книги?
— Да, Сорон выбрал ему это имя, потому что Голем близок ему самому по сути своей, только не достиг еще столь же высокого духовного уровня.
— В общем, Сорон командует парадом, а Голем у него за лейтенанта. Я правильно все понял?
— Может быть, и так, грубо говоря, но...
— Это именно так, как ни говори, — отрезал я. — Однако спасибо, что ввела меня в курс вашей пестрой компании. Можешь не рассказывать, откуда взялось Джей Си[5].
— Знаешь, как это ни забавно, но Джей Си Кристофер — это его настоящее имя.
— Настоящее? — удивился я.
— Да, но оно ему подходит, поэтому мы и не стали придумывать новое. Он всегда молчит. Иногда пишет нам записки, но я никогда не слышала от него ни единого слова. Даже не знаю, может ли он вообще говорить.
Что за дикий кавардак царит в этих окурившихся марихуаной головах! И как мне вырвать эту юную, духовно, по всей видимости, утонченную, рыжеволосую девственницу из этакой трясины?.. Человек в здравом рассудке должен бежать от подобных проблем как от чумы, однако я определенно не собирался оставлять Сорону деньги, унаследованные Сандрой, и ни капли не сомневался, что этому парню отлично известна разница между добром и злом. А он, несомненно, держал сторону зла.
Глава 4
Сержант оскалился в вымученной улыбке:
— От таких, полагаю, следует избавляться. Вы только подумайте — уже половина всех этих чертовых ребятишек глотает “колеса” и курит марихуану. Наркомания пожирает страну подобно раковой опухоли.
Я посмотрел в его светло-серые, похожие на мутные оконные стекла глаза, горевшие фанатичным блеском.
— Ну ладно, а как насчет того, чтобы отпустить мою клиентку? У вас на нее ничего нет, а у нее есть деньги, и я смогу в течение двух часов добиться ее освобождения.
— Похоже, мистер Роберте, вы не услышали того, что я вам говорил. Я собираюсь посадить этих ребят под замок и буду держать там до тех пор, пока они навсегда не откажутся от своего пристрастия. В противном случае им придется покинуть эти места. И плевать, если сейчас я смогу упечь их только на два часа. Поэтому держите свою клиентку подальше от этих придурков и наркоманов, а то ей, как пить дать, не миновать следующего раза.
— Хорошо, постараемся больше не попадаться, но я бы не советовал вам так усердствовать. Даже на крутых копов можно найти управу.
— Это кого же? — ухмыльнулся сержант Браун. — Исполненных благостных идей либерально настроенных адвокатов? Не смешите меня! Эта страна верит в закон и порядок, и все идет к тому, что надежды на спасение Америки будут обращены именно к полицейским.
Вот так-то. Герои нашего времени — именно полицейские. Ну и черт с ним. Совершенно очевидно, мне не поколебать его одержимости.
— Могу я, по крайней мере, проследовать до участка наедине со своей клиенткой? — спросил я. — Мне необходимо поговорить с ней, и вы обязаны предоставить мне это право.
Ему ужасно не хотелось делать мне одолжение, но он все же согласился.
— Только не отставайте от нас. Я хочу, чтобы, когда мы прибыли на место, она была вместе со всеми.
Когда мы вышли к шоссе, копы и хиппи разместились в трех полицейских фургонах, а мы с несговорчивой наследницей забрались в мой “остин-хили”. Я достал из-за сиденья свой пиджак.
— Вот, накинь.
— Ты что, с ума сошел? — Она одним легким движением сбросила пиджак, отчего ее маленькие, крепкие груди плавно колыхнулись. — Сейчас самое пекло.
— Ну ладно, — сказал я, — но когда мы прибудем в город, накинь его, а то тебя, вдобавок ко всему прочему, обвинят в оскорблении общественной нравственности.
Сандра вздернула брови, словно не могла представить себе такого зануду, которому есть дело до чьего-либо нижнего белья. Потом отвернулась и принялась разглядывать поросший травой склон — там, где он обрывался прямо в усыпанную камнями полосу прибоя.
Я запустил двигатель и несколько секунд прислушивался к ровному, встревоженному гулу всех запрятанных под капот лошадиных сил, нетерпеливо дожидающихся команды рвануть вперед. Включив передачу, я вывел машину и пошел впереди копов. Так мы и ехали до самого участка.
— Сандра, нам необходимо поговорить о твоем наследстве, — начал я, когда мы понеслись по прибрежному шоссе, тянувшемуся над грядой утесов. — Ты не можешь просто заявить, что не желаешь принимать его. Ты имеешь право передать его кому-либо другому, но отказаться не можешь.
— Тогда я отдам его.
— Кому?
Она пожала плечами.
— Все равно кому. — Оторвав взгляд от окна, Сандра посмотрела на мои руки на рулевом колесе, ведущие машину на скорости восемьдесят миль в час. Позади нас завывали полицейские сирены. — И потом, меня зовут Кальвин. Такое имя мне дало племя, и теперь оно мое. Пожалуйста, не зови меня больше Сандрой.
— Хорошо.., хотя не так-то просто называть рыжеволосую красавицу Кальвином. И вообще, что означают эти дурацкие прозвища? Скажи мне, Бога ради, почему именно Кальвин?
— Ты пользуешься словами, не слишком вникая в их смысл, а ведь сам только что выразил идею, — загадочно ответила Сандра.
— Вряд ли до меня дошло, — признался я. — Так почему все-таки Кальвин?
— Ты сказал: “Бога ради”, а ведь я всегда была глубоко религиозна. — Ее зеленые глаза одарили меня таким безмятежным спокойствием, что я почувствовал тревогу. Неужели она настолько тронулась на этой почве, что сама не подозревает об этом?
— Ты имеешь в виду, как Кальвин Кулидж? Сандра чуть не рассмеялась, но удержалась. Ее губы слегка раздвинулись в улыбке, и я успел заметить ровные зубы и розовый язычок, что само по себе уже могло разбудить по крайней мере одно религиозное чувство.
— Это в честь того Кальвина, протестантского лидера, от которого получил свое название кальвинизм, — объяснила она.
— Ты хочешь сказать, что придерживаешься ортодоксальной религии? — каким-то самому себе незнакомым скрипучим голосом произнес я.
— Нет. Я просто христианка, но всегда относилась к этому очень серьезно. И сейчас продолжаю относиться так же. Однако теперь понимаю, что христианство — это всего лишь субъективное отражение духовности Вселенной. Религия же должна быть духовным опытом, а не навязыванием идей. А мне их навязывали — родители, священники, книги, которые я читала. Но сейчас я освободилась от всяческих догм и наконец-то погрузилась в истинную религию, в Дух Космоса. Каждая из формальных религий является всего лишь рационализированным отражением существования Вселенского Разума. Тебе понятно, о чем я толкую?
— Разве что чуть-чуть, — ответил я, слегка успокаиваясь.
— Ну вот, в этом теперь и заключается моя вера. Мне вовсе не хотелось продолжать расспрашивать ее о религии. Так нас могло занести в самые глубины Космоса, откуда можно и вовсе не выбраться. Кроме того, я решил пока не препираться с ней по поводу доставшихся ей денег. Может, мне вообще стоило сперва связаться с ее родителями и попросить их содействия, хотя до сих пор от них не было ни малейшего проку. Они лишь сказали, где находится Сандра, но при этом подчеркнули, что им нет до нее дела и, следовательно, искать ее должен я сам. А все потому, что девочка — по их словам — погрязла в грехах.
— А как насчет остальных? — спросил я, переключаясь на более безопасную тему.
— Ты имеешь в виду прозвища?
— Да.
— Ну, Крот получил свое за то, что всегда ходит грязный. Тебе приходилось наблюдать, как кроты роются в земле?
— Не доводилось, но я понимаю, о чем ты.
— Бегущий Олень и Белая Скво — за то, что они помешаны на индейцах. А Бац-Бац...
— Ну, с этой-то мне все ясно, — поспешил я избавить ее от щекотливых объяснений. Сандра кивнула.
— Бедная Бац-Бац! Она просто не понимает, насколько губительна для души физическая близость без духовного единения.
— Ты хочешь сказать, что не должно быть секса ради секса? — пробормотал я.
— Мистер Роберте, а у тебя не возникали подобные мысли в отношении меня? — широко раскрыв свои недоверчивые зеленые глаза, спросила Сандра.
— Ты что, шутишь?! Я ведь принадлежу к тем, кто свято верит, что до свадьбы все должны оставаться девственниками!
Но Сандру мое заявление, похоже, не убедило.
— Брак не имеет к этому никакого отношения, — возразила она. — Просто нужно духовно соответствовать друг другу, хотя, полагаю, во всем мире существует всего лишь один-единственный человек, с которым возможно достичь такого духовного единения. И его можно вообще никогда не встретить.
Мне не хотелось развивать эту тему, прибавляя новую ложь к своим старым грехам, поэтому я быстро задал следующий вопрос:
— А Окифиноки?
— Он прибыл из Оклахомы и к тому времени, когда наткнулся на нас, бродяжничал уже целых два года, не задерживаясь нигде более одной-двух недель. Поэтому мы и прозвали его Оки-виз-ноу-ки[3], затем оно само собой как-то превратилось в Окифиноки.
— А Заднее Сиденье?
— Она любит все организовывать. На ней вся готовка и уборка лагеря. Поэтому мы и прозвали ее Заднее Сиденье[4], то есть интендант.
— Что-то не похожа она на домашнюю хозяйку, — заметил я.
— О, она и в самом деле не такая. Просто ей нравится, когда кругом порядок. Но что касается ее интересов, то тут она недалеко ушла от Бац-Бац.
— Помешана на сексе?
— Вот именно.
— А Вялая Земляника?
— Ты и его знаешь? — удивилась Сандра. — Вчера вечером он не вернулся в лагерь. В последнее время он не очень-то вписывался в нашу коммуну — в духовном смысле. — Она нахмурилась и неуверенно посмотрела на меня.
— Однако только в этом смысле он теперь и сможет общаться с вами, — мрачно пошутил я.
— Что ты имеешь в виду?
— Он мертв. Вчера вечером его нашли где-то в городской аллее.
— О Господи! Как это случилось?
— Очевидно, передозировка героина.
В прекрасных зеленых глазах девушки отразились охватившие ее чувства — смятение, испуг. Опустив глаза, она несколько минут не поднимала их, словно пыталась установить контакт с духом умершего, наконец посмотрела на меня.
— Может, оно и к лучшему, — тихо сказала она. — Все равно у него не было будущего.
Эти ребятишки, наверное, считают, что в подобном философствовании заключен какой-то глубокий смысл. На самом деле ничего в нем нет — просто девчонка не знала, как выразить свое потрясение.
— А почему его прозвали Вялая Земляника? — спросил я.
Она вздохнула, словно переход на столь прозаическую тему требовал от нее неимоверных усилий, потом ответила своим обычным голосом.
— Потому что он был рыжим — рыжее меня — и сидел на героине, от которого становился вялым. Чаще его звали просто Земляникой.
— Расскажи мне теперь о Сороне, — попросил я. — Похоже, он заправляет в вашем племени. Почему?
— Ну.., просто он подходит для этого. В духовном плане он достиг очень высокого уровня. Он и имя себе выбрал соответствующее — из “Властелина Колец”. Сорон — злой герой. Однако он утверждает, что это имя вполне ему подходит, потому что добро и зло взаимно дополняют и как бы замещают друг друга. Ведь мы делим свои поступки на две категории в зависимости от свойственных нам нравственных убеждений, однако на самом деле каждый поступок является как бы составной частью потока Вселенского Разума. Поэтому добра и зла попросту не существует. Понятно? — Сандра возбужденно посмотрела на меня.
Все я прекрасно понял, но кто я такой, чтобы разрушать ее иллюзии?
— А Голем? Это что — персонаж той же книги?
— Да, Сорон выбрал ему это имя, потому что Голем близок ему самому по сути своей, только не достиг еще столь же высокого духовного уровня.
— В общем, Сорон командует парадом, а Голем у него за лейтенанта. Я правильно все понял?
— Может быть, и так, грубо говоря, но...
— Это именно так, как ни говори, — отрезал я. — Однако спасибо, что ввела меня в курс вашей пестрой компании. Можешь не рассказывать, откуда взялось Джей Си[5].
— Знаешь, как это ни забавно, но Джей Си Кристофер — это его настоящее имя.
— Настоящее? — удивился я.
— Да, но оно ему подходит, поэтому мы и не стали придумывать новое. Он всегда молчит. Иногда пишет нам записки, но я никогда не слышала от него ни единого слова. Даже не знаю, может ли он вообще говорить.
Что за дикий кавардак царит в этих окурившихся марихуаной головах! И как мне вырвать эту юную, духовно, по всей видимости, утонченную, рыжеволосую девственницу из этакой трясины?.. Человек в здравом рассудке должен бежать от подобных проблем как от чумы, однако я определенно не собирался оставлять Сорону деньги, унаследованные Сандрой, и ни капли не сомневался, что этому парню отлично известна разница между добром и злом. А он, несомненно, держал сторону зла.
Глава 4
Когда я сказал Кальвин, что могу в течение двух часов получить постановление об освобождении из-под ареста и вытащить ее из участка, она посмотрела на меня своими одухотворенными глазищами и заявила:
— Я не хочу, чтобы меня освобождали.
— Что?! — воскликнул я. — Ты что, мазохистка? Не хочешь получать двадцать тысяч долларов и выходить из тюрьмы? А может быть, для полноты ощущений, мне следует навесить на тебя обвинение в убийстве?
— Я имела в виду, что не хочу выходить на волю, пока не освободят остальных, — терпеливо пояснила она.
Мне оставалось лишь беспомощно кивнуть.
— Ну ладно. Посмотрим, что можно сделать. Пришел караульный и вывел Сандру из пустой комнатенки, в которой мы с ней беседовали, а я пошел узнать у дежурного сержанта, не могу ли я переговорить с капитаном. Здесь, в полицейском участке Форествилла, было не так уж много дел, но даже копу следовало поддерживать свой имидж. Полтора часа спустя капитан соизволил принять меня, а еще через час наконец согласился, что я абсолютно прав, утверждая о невиновности ребят, и что, если я могу доказать их платежеспособность, — а это не составляло мне большого труда, — то он, конечно, пойдет навстречу и выпустит их через несколько часов.
— Через несколько часов? — перебил его я. — А почему не сейчас?
— Нужно время, чтобы они поостыли, почувствовали уважение к закону и, быть может, задумались, стоит ли употреблять наркотики, — резко ответил мне капитан. Еще он сказал, что сильно обеспокоен притоком наркотиков в его район, и тем, что все эти ребятишки, сшивающиеся в округе, дурманят себя разным дерьмом. Через несколько часов он сделает им серьезное предупреждение и выпустит. И не буду ли я столь любезен проследить, чтобы они восприняли его именно со всею серьезностью?
— Конечно же я так и поступлю!
Мы скрепили уговор рукопожатиями, и я, выйдя на ступеньки крыльца участка, принялся с любопытством разглядывать старомодные магазинчики в английском стиле, выстроившиеся вдоль главной улицы. При этом я пожалел, что бросил курить, но потом вспомнил, что пить-то не бросил, и подумал об уютном английском пабе, который мог оказаться где-то поблизости — хотя мне вполне сгодился бы и старый, добрый, грубоватый американский бар.
Пока я так стоял и обозревал в оба конца улицу, пытаясь высмотреть где-нибудь за густыми ветвями дубов, росших вдоль тротуара, признаки питейного заведения, к участку подкатил “линкольн-континенталь”, который, взвизгнув тормозами, остановился в запрещенной для парковки зоне.
Выскочивший из машины тип бросился вверх по ступенькам прямо ко мне. За ним следовала высокая, стройная женщина лет сорока с небольшим, со вкусом одетая и явно чем-то обеспокоенная. Мужчина был в темном костюме, из нагрудного кармана которого торчал треугольник носового платка, а накрахмаленную до режущей глаз белизны сорочку у воротника стягивал дорогой шелковый галстук ручной работы, явно свидетельствовавший о консервативности вкуса владельца.
— Это здесь держат ребят? Вы что — тоже отец? — Он стоял, отдуваясь, рядом со мной, готовый в любую минуту ринуться внутрь здания.
— Все в порядке, — произнес я, — их не станут арестовывать.
— Почему? Что случилось? — Он вытаращил на меня большие, как мячики для гольфа, глаза.
Подошедшая тем временем женщина стала рядом с ним. У нее было худощавое, но очень красивое, без единой морщинки лицо. Наброшенное на плечи меховое боа доходило до талии, а темно-синее вечернее платье едва прикрывало колени. Очевидно, гладкой коже лица, красивой шее и упругой груди она была обязана тщательной диете, гимнастике и постоянному уходу за своей внешностью. Ее муж был грубоват и нетерпелив, тогда как она выглядела лишь слегка встревоженной.
— Полицейские согласились выпустить их всех через пару часов, — сообщил я. — Нам остается лишь ждать.
— А кто вы? — неожиданно спросила женщина.
— Рэндол Роберте, адвокат. Здесь моя клиентка. Мужчина кивнул.
— Меня зовут Сесил Холлоуэй. А это моя жена, Рода. Из полиции сообщили, что нашего сына задержали за бродяжничество. Вы только подумайте! Ну, я им заявил, что этот фокус у них не пройдет. Понимаете, у нашего мальчика просто переходный возраст — юношеское бунтарство и все такое, — и им не удастся засадить его за решетку, будто какого-то несчастного недоумка, у которого нет семьи!
— Вы уверены, что все обойдется? — с беспокойством спросила Рода Холлоуэй. — Что мы еще в состоянии сделать?
Я пожал плечами.
— Вы, конечно, можете сами зайти в полицейский участок, стукнуть кулаком по столу, припугнуть их своим положением и связями, но если у вас с капитаном не слишком дружеские отношения, то не думаю, что этим вы ускорите освобождение вашего сына.
— Капитан — просто толстозадый боров, который считает, что после половины одиннадцатого всегда все должны находиться в постели, — фыркнул Холлоуэй. — Мы с ним принадлежим к различным социальным кругам.
Миссис Холлоуэй улыбнулась.
— У них испортились отношения три месяца назад, когда Сесил попытался оспорить штраф за превышение скорости.
Сесил нахмурился.
— Ну ладно, если вы, адвокат, так уверены, то пусть все идет своим чередом. Скажите, на моего мальчика не заведут дело?
— Нет, против них не выдвинуто никаких обвинений, — снова успокоил я его. — Кстати, а как зовут вашего сына?
— Чарльз.
— Ну, это мало о чем говорит. Эти ребята не называют себя настоящими именами. Видимо, это тоже отчасти происходит от их юношеского бунтарства.
Сесил фыркнул и искоса посмотрел на меня.
— Да, я знаю. Он говорит, что терпеть не может своего имени. Вот и выдумал себе какую-то дурацкую кличку из детской сказки — такую идиотскую, что я даже не смог запомнить.
— Голем, — подсказала мать.
Я внимательно посмотрел на нее. Ничто в облике женщины не выдавало праведного материнского гнева. Но оба они, подумал я, слегка переигрывали, изображая все понимающих родителей. Во время переполоха в лагере я не слишком приглядывался к Голему, но мне было совершенно ясно, что ему уже больше двадцати одного года. Они с Сороном были самыми старшими в группе, и я бы дал им примерно по двадцать четыре... Но в таком случае его отказ от образа жизни родителей — нечто гораздо большее, нежели обычное юношеское бунтарство.
— Послушайте, мистер Роберте, раз уж мы с вами тут ничем не можем им помочь, то почему бы нам всем вместе не поехать к нам домой и не выпить? — воодушевляясь, загорелся вдруг Холлоуэй, неожиданно легко меняя образ заботливого родителя на более подходящую ему роль — милейшего старины Сесила.
— Почему бы и нет? — машинально отозвался я. В конце концов, именно это я и собирался сделать в ближайший час. — Подождите меня, я только передам своей клиентке записку и сразу же вернусь.
Миссис Холлоуэй, как бы раздумывая, посмотрела на меня и ткнула мужа локтем.
— Сесил, по-моему нам тоже следует передать весточку Чарльзу. Пусть позвонит нам сразу после освобождения. — Она вздохнула и, как бы извиняясь, посмотрела на меня. — Я бы лучше осталась здесь и подождала, но знаю, сын бы этого не одобрил.
Вдвоем с Сесилом мы зашли в участок, и я оставил у дежурного сержанта записку Сандре Стилвелл, чтобы она, когда освободится, позвонила мне в номер. И приписал в конце номер телефона и адрес отеля.
Холлоуэй тоже передал свою записку, и мы с ним присоединились к его жене. Плюхнувшись на заднее сиденье “линкольна”, я вытянул ноги. Почему бы и не расслабиться немного? Завтра или послезавтра я уже вернусь к своей крысиной возне на юридическом поприще у “Робертса, Робертса и Гримстеда”. Почему бы не позволить себе немного выпить и поболтать о пустяках, скрасив тем самым однообразие раннего вечера?
Это выглядело заманчиво, и я на время забыл обо всех дурных вибрациях, пронизывающих атмосферу.
Особняк Холлоуэев оказался длинным, невысоким одноэтажным зданием, построенным на двух уровнях. Нижняя часть находилась в саду, в окружении сосен и эвкалиптов, а основная располагалась на вершине пологого холма. От переднего входа между деревьями можно было разглядеть поблескивающую темно-синюю гладь Тихого океана. Пройдя через двери, мы попали прямо в гостиную. Там в плетеном кресле сидел молодой человек и читал книгу. Когда мы вошли, он сразу вскочил.
— Это мой младший, Ричард, — похлопывая парня по плечу, с гордостью произнес Сесил.
Пожав руку парню, которому на вид можно было дать лет восемнадцать, я последовал приглашению хозяина и уселся в кресло. Вся мебель в гостиной была из оранжевой и белой пластмассы — с виду очень красиво и стильно, но жестковато для задницы. Да и вся гостиная производила впечатление именно такой — вызывающей восхищение, но отнюдь не привлекающей жить среди всего этого великолепия.
Холлоуэй смешал напитки — не забыв при этом и Ричарда — и передал их нам. Поднеся джин с тоником сыну, он подмигнул ему.
Сын, сделав каменное лицо, отвернулся и уселся в кресло, застыв в неподвижной позе. У него были темные волосы — почти такого же оттенка, что и окружавший лысину отца венчик. Ростом он был пониже Холлоуэя-старшего, но значительно худее, при галстуке и в безупречно отглаженном костюме; но что-то мне в нем не понравилось сразу. Может быть, от него исходили неблагоприятные вибрации?..
Сесил просиял и, подойдя ко мне, уселся в соседнее кресло. Ему было скорее всего около пятидесяти, и он представлял собой отличный образец того, как возраст и деньги способны испортить крепкое и здоровое тело. Что не поддалось разрушительному воздействию времени, то обрюзгло вследствие не менее губительных излишеств. Его жена уселась на оранжевую, окантованную пластмассовой рамой кушетку, между мужем и сыном.
— Ну вот... — притворно тяжко вздохнул Холлоуэй, — такова жизнь... — Он снова расплылся в улыбке. — Но мне хотелось бы, мистер Роберте, чтобы вы знали, что не все наши дети огорчают нас своими заблуждениями. Нет, сэр. Ричард, например, — гордость нашей семьи. Только что закончил первый курс колледжа. В Беркли. И с неплохими результатами. Я всегда говорю ему — хочешь чего-то достичь в жизни, учись как следует.
Не особенно вникая в разговор, я кивнул.
— Положение имеет важное значение, — машинально произнес я.
— Совершенно верно! — воскликнул Холлоуэй. — Именно этого и не понимают эти отщепенцы, пристрастившиеся к наркотикам, включая — как мне ни прискорбно признавать это — и моего собственного сына, Чарльза. Они ведь считают, что все общественные блага разложены для них на блюдечке в виде бесплатного угощения, словно на чужом дне рождения.
— Как бы мне хотелось, чтобы ты перестал все время разглагольствовать о наркотиках, — раздраженно взмолилась миссис Холлоуэй. — Это так расстраивает меня.
— Но это же факт, от которого никуда не деться, Рода, — нетерпеливо возразил муж. — Слава Богу, что этим безумием поражен лишь наш старший сын. Должен вам заметить, Роберте, теперь это самое обычное дело — я об употреблении наркотиков. Почти все старшеклассники большую часть времени находятся в одурманенном состоянии. Но наш Ричард — хочу с гордостью отметить — далек от всего этого. Да и Ронда, наша дочь.
— На самом деле, отец, не все так уж и скверно, — вмешался Ричард.
— Да? И что же тогда считать скверным, хотелось бы мне знать?! — взорвался Холлоуэй. — Поверь, сынок, ты не знаешь истинного положения вещей — и должен благодарить за это судьбу.
Ричард, словно собираясь с силами, чтобы возразить отцу, глубоко вздохнул, но тут щелкнул замок и открылась входная дверь.
— Ронда, дорогая! — обрадовалась ей мать. — Ты нашла платье, которое хотела?
— Да, мама. — Девушка вошла в комнату, бросила сумку на кресло и, заметив меня, резко остановилась. Склонив голову набок, она улыбнулась. — А вы кто такой? — кокетливо спросила она.
— Ронда! — оборвал ее отец. — Девушкам полагается ждать, пока их не представят.
Она посмотрела на него невинным взглядом.
— Разве?
— Это мистер Рэндол Роберте, дорогая, — быстро вмешалась мать, пока Холлоуэй, сердито нахмурившись, смотрел на дочь.
— Приветик, мистер Роберте! — весело воскликнула Ронда. — Откуда вы взялись? Уж конечно не из форествиллского сельского клуба.
Еще сильней нахмурившись, Холлоуэй перевел взгляд в мою сторону, чтобы посмотреть, как я реагирую на поведение дочери.
Я отреагировал как надо — моя улыбка до ушей вызвала у Холлоуэя чувство благодарности за избавление от стыда за бестактное поведение дочери.
Ронда была такой же высокой, как и ее мать, но не столь худой. Ее округлые бедра обтягивала размалеванная флуоресцентным узором мини-юбка, оставлявшая на виду стройные, крепкие ножки в туфельках на платформе. Милое, истинно американское личико — нос пуговкой, маленький дразнящий ротик и озорные глазки, похожие на блестящие оливки. Небольшая, но упругая грудь, туго обтянутая светло-зеленой блузкой, напомнила о свежем фрукте, еще твердом, но уже созревшем. Ронде, наверное, было около двадцати, и она обладала той вызывающей независимостью, которая так нравилась мне в девушках.
— Мы познакомились с вашими родителями в полицейском участке, — небрежно заметил я.
— Неужели? Значит, они выпустили тебя под залог, папа?
— Ронда! — зашипел на дочь Холлоуэй. — Мы ездили туда забирать Чарльза.
— Успокойся, папа, я пошутила. — Она задорно улыбнулась. — Не стоит так уж носиться со своей буржуазной респектабельностью.
— Я не хочу, чтобы меня освобождали.
— Что?! — воскликнул я. — Ты что, мазохистка? Не хочешь получать двадцать тысяч долларов и выходить из тюрьмы? А может быть, для полноты ощущений, мне следует навесить на тебя обвинение в убийстве?
— Я имела в виду, что не хочу выходить на волю, пока не освободят остальных, — терпеливо пояснила она.
Мне оставалось лишь беспомощно кивнуть.
— Ну ладно. Посмотрим, что можно сделать. Пришел караульный и вывел Сандру из пустой комнатенки, в которой мы с ней беседовали, а я пошел узнать у дежурного сержанта, не могу ли я переговорить с капитаном. Здесь, в полицейском участке Форествилла, было не так уж много дел, но даже копу следовало поддерживать свой имидж. Полтора часа спустя капитан соизволил принять меня, а еще через час наконец согласился, что я абсолютно прав, утверждая о невиновности ребят, и что, если я могу доказать их платежеспособность, — а это не составляло мне большого труда, — то он, конечно, пойдет навстречу и выпустит их через несколько часов.
— Через несколько часов? — перебил его я. — А почему не сейчас?
— Нужно время, чтобы они поостыли, почувствовали уважение к закону и, быть может, задумались, стоит ли употреблять наркотики, — резко ответил мне капитан. Еще он сказал, что сильно обеспокоен притоком наркотиков в его район, и тем, что все эти ребятишки, сшивающиеся в округе, дурманят себя разным дерьмом. Через несколько часов он сделает им серьезное предупреждение и выпустит. И не буду ли я столь любезен проследить, чтобы они восприняли его именно со всею серьезностью?
— Конечно же я так и поступлю!
Мы скрепили уговор рукопожатиями, и я, выйдя на ступеньки крыльца участка, принялся с любопытством разглядывать старомодные магазинчики в английском стиле, выстроившиеся вдоль главной улицы. При этом я пожалел, что бросил курить, но потом вспомнил, что пить-то не бросил, и подумал об уютном английском пабе, который мог оказаться где-то поблизости — хотя мне вполне сгодился бы и старый, добрый, грубоватый американский бар.
Пока я так стоял и обозревал в оба конца улицу, пытаясь высмотреть где-нибудь за густыми ветвями дубов, росших вдоль тротуара, признаки питейного заведения, к участку подкатил “линкольн-континенталь”, который, взвизгнув тормозами, остановился в запрещенной для парковки зоне.
Выскочивший из машины тип бросился вверх по ступенькам прямо ко мне. За ним следовала высокая, стройная женщина лет сорока с небольшим, со вкусом одетая и явно чем-то обеспокоенная. Мужчина был в темном костюме, из нагрудного кармана которого торчал треугольник носового платка, а накрахмаленную до режущей глаз белизны сорочку у воротника стягивал дорогой шелковый галстук ручной работы, явно свидетельствовавший о консервативности вкуса владельца.
— Это здесь держат ребят? Вы что — тоже отец? — Он стоял, отдуваясь, рядом со мной, готовый в любую минуту ринуться внутрь здания.
— Все в порядке, — произнес я, — их не станут арестовывать.
— Почему? Что случилось? — Он вытаращил на меня большие, как мячики для гольфа, глаза.
Подошедшая тем временем женщина стала рядом с ним. У нее было худощавое, но очень красивое, без единой морщинки лицо. Наброшенное на плечи меховое боа доходило до талии, а темно-синее вечернее платье едва прикрывало колени. Очевидно, гладкой коже лица, красивой шее и упругой груди она была обязана тщательной диете, гимнастике и постоянному уходу за своей внешностью. Ее муж был грубоват и нетерпелив, тогда как она выглядела лишь слегка встревоженной.
— Полицейские согласились выпустить их всех через пару часов, — сообщил я. — Нам остается лишь ждать.
— А кто вы? — неожиданно спросила женщина.
— Рэндол Роберте, адвокат. Здесь моя клиентка. Мужчина кивнул.
— Меня зовут Сесил Холлоуэй. А это моя жена, Рода. Из полиции сообщили, что нашего сына задержали за бродяжничество. Вы только подумайте! Ну, я им заявил, что этот фокус у них не пройдет. Понимаете, у нашего мальчика просто переходный возраст — юношеское бунтарство и все такое, — и им не удастся засадить его за решетку, будто какого-то несчастного недоумка, у которого нет семьи!
— Вы уверены, что все обойдется? — с беспокойством спросила Рода Холлоуэй. — Что мы еще в состоянии сделать?
Я пожал плечами.
— Вы, конечно, можете сами зайти в полицейский участок, стукнуть кулаком по столу, припугнуть их своим положением и связями, но если у вас с капитаном не слишком дружеские отношения, то не думаю, что этим вы ускорите освобождение вашего сына.
— Капитан — просто толстозадый боров, который считает, что после половины одиннадцатого всегда все должны находиться в постели, — фыркнул Холлоуэй. — Мы с ним принадлежим к различным социальным кругам.
Миссис Холлоуэй улыбнулась.
— У них испортились отношения три месяца назад, когда Сесил попытался оспорить штраф за превышение скорости.
Сесил нахмурился.
— Ну ладно, если вы, адвокат, так уверены, то пусть все идет своим чередом. Скажите, на моего мальчика не заведут дело?
— Нет, против них не выдвинуто никаких обвинений, — снова успокоил я его. — Кстати, а как зовут вашего сына?
— Чарльз.
— Ну, это мало о чем говорит. Эти ребята не называют себя настоящими именами. Видимо, это тоже отчасти происходит от их юношеского бунтарства.
Сесил фыркнул и искоса посмотрел на меня.
— Да, я знаю. Он говорит, что терпеть не может своего имени. Вот и выдумал себе какую-то дурацкую кличку из детской сказки — такую идиотскую, что я даже не смог запомнить.
— Голем, — подсказала мать.
Я внимательно посмотрел на нее. Ничто в облике женщины не выдавало праведного материнского гнева. Но оба они, подумал я, слегка переигрывали, изображая все понимающих родителей. Во время переполоха в лагере я не слишком приглядывался к Голему, но мне было совершенно ясно, что ему уже больше двадцати одного года. Они с Сороном были самыми старшими в группе, и я бы дал им примерно по двадцать четыре... Но в таком случае его отказ от образа жизни родителей — нечто гораздо большее, нежели обычное юношеское бунтарство.
— Послушайте, мистер Роберте, раз уж мы с вами тут ничем не можем им помочь, то почему бы нам всем вместе не поехать к нам домой и не выпить? — воодушевляясь, загорелся вдруг Холлоуэй, неожиданно легко меняя образ заботливого родителя на более подходящую ему роль — милейшего старины Сесила.
— Почему бы и нет? — машинально отозвался я. В конце концов, именно это я и собирался сделать в ближайший час. — Подождите меня, я только передам своей клиентке записку и сразу же вернусь.
Миссис Холлоуэй, как бы раздумывая, посмотрела на меня и ткнула мужа локтем.
— Сесил, по-моему нам тоже следует передать весточку Чарльзу. Пусть позвонит нам сразу после освобождения. — Она вздохнула и, как бы извиняясь, посмотрела на меня. — Я бы лучше осталась здесь и подождала, но знаю, сын бы этого не одобрил.
Вдвоем с Сесилом мы зашли в участок, и я оставил у дежурного сержанта записку Сандре Стилвелл, чтобы она, когда освободится, позвонила мне в номер. И приписал в конце номер телефона и адрес отеля.
Холлоуэй тоже передал свою записку, и мы с ним присоединились к его жене. Плюхнувшись на заднее сиденье “линкольна”, я вытянул ноги. Почему бы и не расслабиться немного? Завтра или послезавтра я уже вернусь к своей крысиной возне на юридическом поприще у “Робертса, Робертса и Гримстеда”. Почему бы не позволить себе немного выпить и поболтать о пустяках, скрасив тем самым однообразие раннего вечера?
Это выглядело заманчиво, и я на время забыл обо всех дурных вибрациях, пронизывающих атмосферу.
Особняк Холлоуэев оказался длинным, невысоким одноэтажным зданием, построенным на двух уровнях. Нижняя часть находилась в саду, в окружении сосен и эвкалиптов, а основная располагалась на вершине пологого холма. От переднего входа между деревьями можно было разглядеть поблескивающую темно-синюю гладь Тихого океана. Пройдя через двери, мы попали прямо в гостиную. Там в плетеном кресле сидел молодой человек и читал книгу. Когда мы вошли, он сразу вскочил.
— Это мой младший, Ричард, — похлопывая парня по плечу, с гордостью произнес Сесил.
Пожав руку парню, которому на вид можно было дать лет восемнадцать, я последовал приглашению хозяина и уселся в кресло. Вся мебель в гостиной была из оранжевой и белой пластмассы — с виду очень красиво и стильно, но жестковато для задницы. Да и вся гостиная производила впечатление именно такой — вызывающей восхищение, но отнюдь не привлекающей жить среди всего этого великолепия.
Холлоуэй смешал напитки — не забыв при этом и Ричарда — и передал их нам. Поднеся джин с тоником сыну, он подмигнул ему.
Сын, сделав каменное лицо, отвернулся и уселся в кресло, застыв в неподвижной позе. У него были темные волосы — почти такого же оттенка, что и окружавший лысину отца венчик. Ростом он был пониже Холлоуэя-старшего, но значительно худее, при галстуке и в безупречно отглаженном костюме; но что-то мне в нем не понравилось сразу. Может быть, от него исходили неблагоприятные вибрации?..
Сесил просиял и, подойдя ко мне, уселся в соседнее кресло. Ему было скорее всего около пятидесяти, и он представлял собой отличный образец того, как возраст и деньги способны испортить крепкое и здоровое тело. Что не поддалось разрушительному воздействию времени, то обрюзгло вследствие не менее губительных излишеств. Его жена уселась на оранжевую, окантованную пластмассовой рамой кушетку, между мужем и сыном.
— Ну вот... — притворно тяжко вздохнул Холлоуэй, — такова жизнь... — Он снова расплылся в улыбке. — Но мне хотелось бы, мистер Роберте, чтобы вы знали, что не все наши дети огорчают нас своими заблуждениями. Нет, сэр. Ричард, например, — гордость нашей семьи. Только что закончил первый курс колледжа. В Беркли. И с неплохими результатами. Я всегда говорю ему — хочешь чего-то достичь в жизни, учись как следует.
Не особенно вникая в разговор, я кивнул.
— Положение имеет важное значение, — машинально произнес я.
— Совершенно верно! — воскликнул Холлоуэй. — Именно этого и не понимают эти отщепенцы, пристрастившиеся к наркотикам, включая — как мне ни прискорбно признавать это — и моего собственного сына, Чарльза. Они ведь считают, что все общественные блага разложены для них на блюдечке в виде бесплатного угощения, словно на чужом дне рождения.
— Как бы мне хотелось, чтобы ты перестал все время разглагольствовать о наркотиках, — раздраженно взмолилась миссис Холлоуэй. — Это так расстраивает меня.
— Но это же факт, от которого никуда не деться, Рода, — нетерпеливо возразил муж. — Слава Богу, что этим безумием поражен лишь наш старший сын. Должен вам заметить, Роберте, теперь это самое обычное дело — я об употреблении наркотиков. Почти все старшеклассники большую часть времени находятся в одурманенном состоянии. Но наш Ричард — хочу с гордостью отметить — далек от всего этого. Да и Ронда, наша дочь.
— На самом деле, отец, не все так уж и скверно, — вмешался Ричард.
— Да? И что же тогда считать скверным, хотелось бы мне знать?! — взорвался Холлоуэй. — Поверь, сынок, ты не знаешь истинного положения вещей — и должен благодарить за это судьбу.
Ричард, словно собираясь с силами, чтобы возразить отцу, глубоко вздохнул, но тут щелкнул замок и открылась входная дверь.
— Ронда, дорогая! — обрадовалась ей мать. — Ты нашла платье, которое хотела?
— Да, мама. — Девушка вошла в комнату, бросила сумку на кресло и, заметив меня, резко остановилась. Склонив голову набок, она улыбнулась. — А вы кто такой? — кокетливо спросила она.
— Ронда! — оборвал ее отец. — Девушкам полагается ждать, пока их не представят.
Она посмотрела на него невинным взглядом.
— Разве?
— Это мистер Рэндол Роберте, дорогая, — быстро вмешалась мать, пока Холлоуэй, сердито нахмурившись, смотрел на дочь.
— Приветик, мистер Роберте! — весело воскликнула Ронда. — Откуда вы взялись? Уж конечно не из форествиллского сельского клуба.
Еще сильней нахмурившись, Холлоуэй перевел взгляд в мою сторону, чтобы посмотреть, как я реагирую на поведение дочери.
Я отреагировал как надо — моя улыбка до ушей вызвала у Холлоуэя чувство благодарности за избавление от стыда за бестактное поведение дочери.
Ронда была такой же высокой, как и ее мать, но не столь худой. Ее округлые бедра обтягивала размалеванная флуоресцентным узором мини-юбка, оставлявшая на виду стройные, крепкие ножки в туфельках на платформе. Милое, истинно американское личико — нос пуговкой, маленький дразнящий ротик и озорные глазки, похожие на блестящие оливки. Небольшая, но упругая грудь, туго обтянутая светло-зеленой блузкой, напомнила о свежем фрукте, еще твердом, но уже созревшем. Ронде, наверное, было около двадцати, и она обладала той вызывающей независимостью, которая так нравилась мне в девушках.
— Мы познакомились с вашими родителями в полицейском участке, — небрежно заметил я.
— Неужели? Значит, они выпустили тебя под залог, папа?
— Ронда! — зашипел на дочь Холлоуэй. — Мы ездили туда забирать Чарльза.
— Успокойся, папа, я пошутила. — Она задорно улыбнулась. — Не стоит так уж носиться со своей буржуазной респектабельностью.