Страница:
Карл смял в руке пустую банку из-под пива.
– Зачем столько ждать, Сес?
– Затем, что в радиусе пятисот миль нас разыскивают все копы.
– Но машина ведь чистая! – запротестовал Карл. Они сменили машину в пятнадцати милях от банка. Конни заранее оставила второй автомобиль на круглосуточной автостоянке, где все время кто-то приезжал и уезжал, так что теоретически на них не должны были обратить внимания. – Они не станут искать эту машину, Сес. Если, конечно, ты меня не обманул.
– Может, ты наконец оставишь его в покое? – вмешалась Конни.
– А не поцеловать ли тебе меня в задницу? – огрызнулся Карл.
– Машина чиста, – быстро сказал Сесил. – Словно эти тарелки. Но как только мы выезжаем на дорогу, мы выставляем себя напоказ. Нас сразу кто-нибудь может узнать. Было бы разумно уменьшить фактор риска.
– Какие замечательные слова ты знаешь, братец! Радиус. Фактор риска. Ты, видимо, слишком много смотрел Эйч-би-оу. – Карл махнул в сторону Конни. – Или это она тебя научила таким словам?
– Я только говорю, что мы должны оставаться здесь до тех пор, пока наши портреты не перестанут показывать по телевизору, – ответил Сесил. – Хочешь персик, милая?
И он предложил Конни банку с консервированными персиками. Выудив один из них пластмассовой ложкой, она взяла персик в руку и, неприлично улыбаясь, откусила от него кусочек и принялась с чавканьем высасывать мякоть. Сок стекал по ее подбородку. От Карла не ускользнул символический смысл ее действий; впрочем, он понимал, что Конни этого и добивалась.
Смеясь, она вытерла липкий сироп тыльной стороной руки и игриво ткнула Сесила пальцем в живот.
– С тех пор как я с тобой познакомилась, мое поведение за столом стало просто ужасным. Моя мама была бы в истерике, если бы меня сейчас увидела.
Карл мрачно посмотрел на банку со свининой. Он сделал вид, что выволочка, которую он устроил Сесилу, – это всего лишь шутка, но на самом деле все было на полном серьезе. Во время налета эта сука действительно принесла пользу. Иметь в банке своего человека – это, конечно, важно. Она также доказала свою храбрость, когда отправила того копа к праотцам. Здесь тоже спору нет.
Однако для мужиков в бегах последнее дело, когда с ними вместе находится вот такая Конни Скэггс, которая на каждом шагу делится своей двухцентовой мудростью. У нее язык без костей, и она не боится высказывать свое мнение. И что еще хуже – она не боится его, Карла.
Выругавшись, Карл сунул пластмассовую ложку в консервную банку и со стуком поставил ее на стол.
– Ты закончил, Карл?
Он махнул Майрону, чтобы тот доедал. Майрон уже очистил банку с равиоли и облизывал языком ложку. Перед этим он покончил с банкой сардин. И вот теперь Майрон принялся за бобы.
Это просто замечательно, мысленно проворчал Карл.
Сейчас бы он сидел с сеньоритой на коленях и курил дорогую сигару, потягивая что-нибудь покрепче, а вместо этого приходится торчать в каком-то вонючем сарае у черта на куличках. Причем с кем? С трусливым братцем, наглой бабой, у которой и взглянуть-то не на что, и полным идиотом, который безостановочно жует, словно козел.
Не нравится Карлу и то, что Сесил здесь распоряжается.
И кто же внушил ему, что он здесь царь и бог? Конни. Ну да, это именно она задурила ему голову насчет того, кто тут главный.
Карл знает, как легко Сесил поддается чужому влиянию.
Конни вертит им как хочет. Ему запудрить мозги можно в два счета, что он умнее и храбрее, чем есть на самом деле.
В свое время Карл поставит его на место.
А пока придется подыгрывать. Открыв зубами пакетик с солеными орешками, Карл выплюнул кусок целлофана и высыпал орехи на ладонь.
– Чего я еще не пойму в твоем плане, Сесил, так это почему мы выбрали этот маршрут. Мы ведь едем на юг. Если у меня все в порядке с географией, то чтобы из северо-восточного Техаса попасть в Мексику, надо двигаться к юго-западу.
– Там негде спрятаться, – промямлил Сесил. Конни сунула ему в рот один из этих скользких персиков, и ему приходилось говорить с набитым ртом.
– Можно мне тоже? – спросил Майрон.
Поколебавшись, Конни толкнула к нему банку. Запустив в нее свои тонкие пальцы, Майрон выудил персик.
– О Боже! – запричитала Конни. – Да ты, мерзавец, их раздавил! По-твоему, я теперь стану это есть?
– Заткнись! – рявкнул Карл. – Я не могу думать, когда ты поднимаешь вой. Так что ты говорил насчет того, где спрятаться?
– Если мы поедем через западный Техас, они могут заметить нас с самолета или вертолета.
– Там меньше городов, меньше копов.
– Но негде укрыться. Слишком много открытых пространств, где нет ничего, кроме перекати-поля и зайцев. Кстати, они ждут, что мы как раз там и поедем.
Якобы в восхищении Карл откинулся на спинку стула.
Оказывается, он не только знает разные умные слова, но еще и эксперт по мыслям законников.
– Ну, я потрясен, Сес! А ты, Майрон? Тебя восхитило то, как мой старший братец все продумал?
– Конечно, Карл.
– Перестань, Карл. Я просто считаю…
– Дай же ты ему сказать! – Поджав губы, Конни зло смотрела на Карла. – Он все прекрасно тебе объяснит, если ты хоть на минуту заткнешься.
Карл весь вскипел от бешенства, кровеносные сосуды превратились в потоки лавы. Он мог бы с легкостью свернуть Конни шею, но, подавив это стремление, заговорил подчеркнуто тихо:
– Никто не смеет говорить мне, чтобы я заткнулся. Тем более сучка. И тем более тогда, когда я разговариваю со своим братом.
Нисколько не задетая этим оскорблением, Конни спокойно сложила руки на груди и засмеялась.
– Это же веселое приключение. Не понимаю, почему ты все время злишься.
– Я не злюсь, – спокойно возразил Карл. – Майрон много раз видел меня злым, а сейчас я не злюсь. Майрон, я сейчас злой?
Майрон выплюнул на стол косточку от персика. Приняв вопрос Карла всерьез, он задумчиво посмотрел на него и изрек:
– Немного, Карл.
– Ради Христа, успокойтесь! – умоляюще сказал Сесил. – Конни, остынь. Карл, ты просто послушай мой план. Потом, если ты не согласен, мы можем все обсудить. Справедливо?
– Ну да, справедливо. Прямо как в ООН. – Карл развел руками, показывая, что слово предоставляется его старшему брату.
– Я говорю, что нам надо ехать прямо на юг, пока мы не достигнем побережья. Потом вдоль побережья поедем до Корпус-Кристи, а там резко свернем вправо и отправимся в окрестности Ларедо.
– Через восточный Техас?
– Можем двигаться вдоль границы штата Луизиана.
– Восточный Техас мне не по вкусу, брат. И ты знаешь почему.
– Из-за нашего отчима и этой истории с Маккоркл? – Засмеявшись, он подмигнул Конни. – Раскроем ему наш секрет?
Карл сразу насторожился, нутром почуяв, что это ему не понравится.
– Секрет?
– Делрей в больнице, в плохом состоянии. Может умереть в любую минуту, если еще не умер. – Сесил не ухмылялся так с тех пор, как раскупорил свою первую девственницу.
– Откуда ты знаешь?
– Я приезжал его навестить.
– Что? Когда?
– За день до ограбления.
– Зачем?
– Чтобы отвести всем глаза! – засмеялся Сесил. – И это сработало.
Он рассказал Карлу о своей эскападе, заново вспоминая сцену, которую устроил в больнице.
– Они все это проглотили. До последнего слова. Причем получили подтверждение у женщины-инспектора по режиму. – Он снова подмигнул Конни. – Этот коп набрал номер телефона с визитной карточки, которую я ему подал, а Конни ответила. Она ему все уши прожужжала о том, какой я хороший мальчик. Представляю, что он теперь чувствует, милая! Воображаю, как он…
– Ты тупой козел!
– А? – Сесил резко повернулся к Карлу, который смотрел на него с бешенством.
– Я говорила тебе, что он не в духе, – заметила Конни, изучая сломанный ноготь.
– Это отлично сработало, Карл.
– Это подняло на ноги всех копов отсюда и до Браунсвилля! – крикнул тот. – Я хотел, чтобы они думали, будто мы начисто забыли о Блюэре, о Делрее и всем прочем. А теперь ты… Ох, Господи, какой же ты дурак!
– Не называй его дураком!
– Замолчи, Конни! – крикнул Сесил и, повернувшись к Карлу, сказал:
– Я твой старший брат, и мне уже смертельно надоели твои штучки. Как ты со мной разговариваешь? Это прекрасный план, и пока все прекрасно удается.
– Он собирает всех вокруг Делрея и Дина…
– Дин умер.
– Умер?
– Уже давно. Его вдова и сын живут с Делреем. Она не слышит.
Карл раздраженно посмотрел на Конни.
– Это точно, – проговорила она тоном всезнайки, отчего Карлу захотелось влепить ей пощечину. – Она глухонемая.
Карл принял к сведению эту информацию.
– А как насчет Харджа? Ты что-нибудь о нем слышал?
– Ничего. Он уже, наверно, умер. Ну что, видишь? Лучше не бывает.
– Ты забыл о парне, который работает под прикрытием. – Сесил взглянул на Конни так, как будто у него тоже чесались руки отвесить ей пощечину. – Он должен все знать, Сесил, – словно оправдываясь, сказала она.
– Что за парень, который работает под прикрытием? – спросил Карл.
– Он был на ранчо и пытался выдать себя за скотника.
– Откуда ты знаешь, что он не скотник?
– Чутье подсказывает, – ответил Сесил. – Они боятся, что ты там появишься после побега, и отправили человека присматривать за обстановкой.
– ФБР?
– Не знаю. Может быть. Он долго за мной следил, но я не дал ему основания для подозрений, так что он повернул обратно и укатил в Блюэр. Клянусь Богом, Карл, нам не о чем беспокоиться.
Карл заставил себя расслабиться.
– Кажется, ты прав, Сес. Извини, что я на тебя набросился.
Сесил с облегчением засмеялся.
– Мы все немного нервничаем, но тебе надо сдерживаться, братишка.
На лице Карла появилась обезоруживающая улыбка.
– Мне это никогда не удавалось.
– Ладно, так я могу продолжать?
– Я весь внимание.
– Когда мы отсюда уедем, нам придется два дня все время рулить.
– Значит, два дня.
Снова почувствовав себя уверенно, Сесил перегнулся через стол и шутливо толкнул Карла в плечо.
– Мексика от нас не уйдет, я обещаю.
Больше всего Карл ненавидел, когда с ним кто-то разговаривает свысока, тем более такая размазня, как Сесил.
Однако он выдавил из себя улыбку.
Решив, что вырвал у брата уступку, Сесил с подъемом произнес:
– А до тех пор наслаждайся тем, что ты не в тюрьме. У нас тут все как дома.
Обняв Конни, он привлек ее к себе. Бросив на Карла еще один лукавый взгляд, она прижалась к Сесилу. Игриво постучав пальцами по пряжке ремня, ее рука скользнула ему в брюки.
Сесил покраснел и, извинившись, вместе с Конни вышел наружу.
– Это у тебя здесь все как дома, старший братец, – проводив их взглядом, пробормотал Карл.
Глава 33
– Зачем столько ждать, Сес?
– Затем, что в радиусе пятисот миль нас разыскивают все копы.
– Но машина ведь чистая! – запротестовал Карл. Они сменили машину в пятнадцати милях от банка. Конни заранее оставила второй автомобиль на круглосуточной автостоянке, где все время кто-то приезжал и уезжал, так что теоретически на них не должны были обратить внимания. – Они не станут искать эту машину, Сес. Если, конечно, ты меня не обманул.
– Может, ты наконец оставишь его в покое? – вмешалась Конни.
– А не поцеловать ли тебе меня в задницу? – огрызнулся Карл.
– Машина чиста, – быстро сказал Сесил. – Словно эти тарелки. Но как только мы выезжаем на дорогу, мы выставляем себя напоказ. Нас сразу кто-нибудь может узнать. Было бы разумно уменьшить фактор риска.
– Какие замечательные слова ты знаешь, братец! Радиус. Фактор риска. Ты, видимо, слишком много смотрел Эйч-би-оу. – Карл махнул в сторону Конни. – Или это она тебя научила таким словам?
– Я только говорю, что мы должны оставаться здесь до тех пор, пока наши портреты не перестанут показывать по телевизору, – ответил Сесил. – Хочешь персик, милая?
И он предложил Конни банку с консервированными персиками. Выудив один из них пластмассовой ложкой, она взяла персик в руку и, неприлично улыбаясь, откусила от него кусочек и принялась с чавканьем высасывать мякоть. Сок стекал по ее подбородку. От Карла не ускользнул символический смысл ее действий; впрочем, он понимал, что Конни этого и добивалась.
Смеясь, она вытерла липкий сироп тыльной стороной руки и игриво ткнула Сесила пальцем в живот.
– С тех пор как я с тобой познакомилась, мое поведение за столом стало просто ужасным. Моя мама была бы в истерике, если бы меня сейчас увидела.
Карл мрачно посмотрел на банку со свининой. Он сделал вид, что выволочка, которую он устроил Сесилу, – это всего лишь шутка, но на самом деле все было на полном серьезе. Во время налета эта сука действительно принесла пользу. Иметь в банке своего человека – это, конечно, важно. Она также доказала свою храбрость, когда отправила того копа к праотцам. Здесь тоже спору нет.
Однако для мужиков в бегах последнее дело, когда с ними вместе находится вот такая Конни Скэггс, которая на каждом шагу делится своей двухцентовой мудростью. У нее язык без костей, и она не боится высказывать свое мнение. И что еще хуже – она не боится его, Карла.
Выругавшись, Карл сунул пластмассовую ложку в консервную банку и со стуком поставил ее на стол.
– Ты закончил, Карл?
Он махнул Майрону, чтобы тот доедал. Майрон уже очистил банку с равиоли и облизывал языком ложку. Перед этим он покончил с банкой сардин. И вот теперь Майрон принялся за бобы.
Это просто замечательно, мысленно проворчал Карл.
Сейчас бы он сидел с сеньоритой на коленях и курил дорогую сигару, потягивая что-нибудь покрепче, а вместо этого приходится торчать в каком-то вонючем сарае у черта на куличках. Причем с кем? С трусливым братцем, наглой бабой, у которой и взглянуть-то не на что, и полным идиотом, который безостановочно жует, словно козел.
Не нравится Карлу и то, что Сесил здесь распоряжается.
И кто же внушил ему, что он здесь царь и бог? Конни. Ну да, это именно она задурила ему голову насчет того, кто тут главный.
Карл знает, как легко Сесил поддается чужому влиянию.
Конни вертит им как хочет. Ему запудрить мозги можно в два счета, что он умнее и храбрее, чем есть на самом деле.
В свое время Карл поставит его на место.
А пока придется подыгрывать. Открыв зубами пакетик с солеными орешками, Карл выплюнул кусок целлофана и высыпал орехи на ладонь.
– Чего я еще не пойму в твоем плане, Сесил, так это почему мы выбрали этот маршрут. Мы ведь едем на юг. Если у меня все в порядке с географией, то чтобы из северо-восточного Техаса попасть в Мексику, надо двигаться к юго-западу.
– Там негде спрятаться, – промямлил Сесил. Конни сунула ему в рот один из этих скользких персиков, и ему приходилось говорить с набитым ртом.
– Можно мне тоже? – спросил Майрон.
Поколебавшись, Конни толкнула к нему банку. Запустив в нее свои тонкие пальцы, Майрон выудил персик.
– О Боже! – запричитала Конни. – Да ты, мерзавец, их раздавил! По-твоему, я теперь стану это есть?
– Заткнись! – рявкнул Карл. – Я не могу думать, когда ты поднимаешь вой. Так что ты говорил насчет того, где спрятаться?
– Если мы поедем через западный Техас, они могут заметить нас с самолета или вертолета.
– Там меньше городов, меньше копов.
– Но негде укрыться. Слишком много открытых пространств, где нет ничего, кроме перекати-поля и зайцев. Кстати, они ждут, что мы как раз там и поедем.
Якобы в восхищении Карл откинулся на спинку стула.
Оказывается, он не только знает разные умные слова, но еще и эксперт по мыслям законников.
– Ну, я потрясен, Сес! А ты, Майрон? Тебя восхитило то, как мой старший братец все продумал?
– Конечно, Карл.
– Перестань, Карл. Я просто считаю…
– Дай же ты ему сказать! – Поджав губы, Конни зло смотрела на Карла. – Он все прекрасно тебе объяснит, если ты хоть на минуту заткнешься.
Карл весь вскипел от бешенства, кровеносные сосуды превратились в потоки лавы. Он мог бы с легкостью свернуть Конни шею, но, подавив это стремление, заговорил подчеркнуто тихо:
– Никто не смеет говорить мне, чтобы я заткнулся. Тем более сучка. И тем более тогда, когда я разговариваю со своим братом.
Нисколько не задетая этим оскорблением, Конни спокойно сложила руки на груди и засмеялась.
– Это же веселое приключение. Не понимаю, почему ты все время злишься.
– Я не злюсь, – спокойно возразил Карл. – Майрон много раз видел меня злым, а сейчас я не злюсь. Майрон, я сейчас злой?
Майрон выплюнул на стол косточку от персика. Приняв вопрос Карла всерьез, он задумчиво посмотрел на него и изрек:
– Немного, Карл.
– Ради Христа, успокойтесь! – умоляюще сказал Сесил. – Конни, остынь. Карл, ты просто послушай мой план. Потом, если ты не согласен, мы можем все обсудить. Справедливо?
– Ну да, справедливо. Прямо как в ООН. – Карл развел руками, показывая, что слово предоставляется его старшему брату.
– Я говорю, что нам надо ехать прямо на юг, пока мы не достигнем побережья. Потом вдоль побережья поедем до Корпус-Кристи, а там резко свернем вправо и отправимся в окрестности Ларедо.
– Через восточный Техас?
– Можем двигаться вдоль границы штата Луизиана.
– Восточный Техас мне не по вкусу, брат. И ты знаешь почему.
– Из-за нашего отчима и этой истории с Маккоркл? – Засмеявшись, он подмигнул Конни. – Раскроем ему наш секрет?
Карл сразу насторожился, нутром почуяв, что это ему не понравится.
– Секрет?
– Делрей в больнице, в плохом состоянии. Может умереть в любую минуту, если еще не умер. – Сесил не ухмылялся так с тех пор, как раскупорил свою первую девственницу.
– Откуда ты знаешь?
– Я приезжал его навестить.
– Что? Когда?
– За день до ограбления.
– Зачем?
– Чтобы отвести всем глаза! – засмеялся Сесил. – И это сработало.
Он рассказал Карлу о своей эскападе, заново вспоминая сцену, которую устроил в больнице.
– Они все это проглотили. До последнего слова. Причем получили подтверждение у женщины-инспектора по режиму. – Он снова подмигнул Конни. – Этот коп набрал номер телефона с визитной карточки, которую я ему подал, а Конни ответила. Она ему все уши прожужжала о том, какой я хороший мальчик. Представляю, что он теперь чувствует, милая! Воображаю, как он…
– Ты тупой козел!
– А? – Сесил резко повернулся к Карлу, который смотрел на него с бешенством.
– Я говорила тебе, что он не в духе, – заметила Конни, изучая сломанный ноготь.
– Это отлично сработало, Карл.
– Это подняло на ноги всех копов отсюда и до Браунсвилля! – крикнул тот. – Я хотел, чтобы они думали, будто мы начисто забыли о Блюэре, о Делрее и всем прочем. А теперь ты… Ох, Господи, какой же ты дурак!
– Не называй его дураком!
– Замолчи, Конни! – крикнул Сесил и, повернувшись к Карлу, сказал:
– Я твой старший брат, и мне уже смертельно надоели твои штучки. Как ты со мной разговариваешь? Это прекрасный план, и пока все прекрасно удается.
– Он собирает всех вокруг Делрея и Дина…
– Дин умер.
– Умер?
– Уже давно. Его вдова и сын живут с Делреем. Она не слышит.
Карл раздраженно посмотрел на Конни.
– Это точно, – проговорила она тоном всезнайки, отчего Карлу захотелось влепить ей пощечину. – Она глухонемая.
Карл принял к сведению эту информацию.
– А как насчет Харджа? Ты что-нибудь о нем слышал?
– Ничего. Он уже, наверно, умер. Ну что, видишь? Лучше не бывает.
– Ты забыл о парне, который работает под прикрытием. – Сесил взглянул на Конни так, как будто у него тоже чесались руки отвесить ей пощечину. – Он должен все знать, Сесил, – словно оправдываясь, сказала она.
– Что за парень, который работает под прикрытием? – спросил Карл.
– Он был на ранчо и пытался выдать себя за скотника.
– Откуда ты знаешь, что он не скотник?
– Чутье подсказывает, – ответил Сесил. – Они боятся, что ты там появишься после побега, и отправили человека присматривать за обстановкой.
– ФБР?
– Не знаю. Может быть. Он долго за мной следил, но я не дал ему основания для подозрений, так что он повернул обратно и укатил в Блюэр. Клянусь Богом, Карл, нам не о чем беспокоиться.
Карл заставил себя расслабиться.
– Кажется, ты прав, Сес. Извини, что я на тебя набросился.
Сесил с облегчением засмеялся.
– Мы все немного нервничаем, но тебе надо сдерживаться, братишка.
На лице Карла появилась обезоруживающая улыбка.
– Мне это никогда не удавалось.
– Ладно, так я могу продолжать?
– Я весь внимание.
– Когда мы отсюда уедем, нам придется два дня все время рулить.
– Значит, два дня.
Снова почувствовав себя уверенно, Сесил перегнулся через стол и шутливо толкнул Карла в плечо.
– Мексика от нас не уйдет, я обещаю.
Больше всего Карл ненавидел, когда с ним кто-то разговаривает свысока, тем более такая размазня, как Сесил.
Однако он выдавил из себя улыбку.
Решив, что вырвал у брата уступку, Сесил с подъемом произнес:
– А до тех пор наслаждайся тем, что ты не в тюрьме. У нас тут все как дома.
Обняв Конни, он привлек ее к себе. Бросив на Карла еще один лукавый взгляд, она прижалась к Сесилу. Игриво постучав пальцами по пряжке ремня, ее рука скользнула ему в брюки.
Сесил покраснел и, извинившись, вместе с Конни вышел наружу.
– Это у тебя здесь все как дома, старший братец, – проводив их взглядом, пробормотал Карл.
Глава 33
Джек еще раз прочитал на экране компьютера то, что напечатала Анна.
– Одолжении?
Вообще-то она говорила о личном одолжении. Она не просила его выполнить какую-то работу, которую и так сможет сделать любой наемный работник. Из-за этого прилагательного ее просьба перешла в другую категорию, к которой относилась вся деятельность более интимного характера. Джек откашлялся.
– Ну конечно, я постараюсь вам помочь.
Она вновь застучала по клавишам. «Я бы хотела вас сфотографировать», – прочитал Джек.
Он облегченно засмеялся. А может, в его смехе звучало разочарование. Этого он и сам не знал.
– Вы хотите меня увековечить? Зачем? Для чего?
Она встала и сняла с полки альбом, но не тот, который показывала ему раньше. Положив его перед Джеком, она стала ждать, когда он откроет кожаный переплет.
На первой фотографии была запечатлена группа детей, самозабвенно играющих под струями дождевальной установки.
Солнечный свет проходил через струи воды и отражался в лужицах, в которых возились дети. Как и на остальных фотографиях Анны, сильный эффект на зрителя производило именно это сочетание света и тьмы. Снимок передавал атмосферу ничем не омраченной радости, которой могут предаваться только маленькие дети, еще не подозревающие о тревогах, ждущих их впереди.
Фоном для другой фотографии служила грубая деревянная стена. Перед ней сидели двое пожилых людей, их разделяла поставленная на попа бочка, на которой они играли в домино.
На черных костяшках домино резко выделялись белые точки.
Один из игроков был негром, другой – белым.
На следующем снимке были изображены руки рабочего.
Крупным планом одни руки, испачканные в земле. Грязь забилась под ногти, въелась в складки морщинистой кожи.
Рабочий держал в руках прекрасную белую розу.
Перед открытым окном в деревянном кресле-качалке сидела женщина. Просторные занавески колыхались под порывами ветра.
Женщина кормила грудью новорожденного младенца. Темные волосы скрывали лицо женщины и падали на ее грудь. Волосы Анны. Грудь Анны.
– Господи, Анна! Почему вы… Почему вы не… – Не в силах подобрать нужных слов, Джек замотал головой. – Почему вы не занимаетесь этим профессионально? Я совсем не разбираюсь в фотографии, но эти снимки превосходны. Разве нет? Неужели вы не показывали их кому-то, кто может с ними что-то сделать?
Он снова перелистал альбом, разглядывая фотографии.
– Вам каждый скажет, что это хорошая работа. Слишком хорошая, чтобы прятать их в альбомах. Люди должны смотреть на них и наслаждаться.
Явно польщенная его замечаниями, Анна вернулась к компьютеру. «Я думала о том, чтобы продавать их для постеров, поздравительных открыток и тому подобного».
– Ну да! И что же случилось? Почему не продали?
Она грустно улыбнулась и, слегка пожав плечами, напечатала:
«Так сложились обстоятельства. Сначала болезнь Дина. Потом появился Дэвид. Потом…»
Джек накрыл ее руки своими.
– Делрею это не нравилось, поэтому вы отнесли фотоаппарат на чердак и постарались о нем забыть.
– Да, – знаком показала она и напечатала: «Я пыталась забыть об этом, но не смогла. Это все еще здесь. – Она прижала руку к сердцу. Возможно, если бы я не была глухая и могла бы выражать себя как-то по-другому, я бы так не любила фотографию. Но мне много есть что сказать, и я не знаю, как это сделать по-другому. Я хочу начать сначала. На этот раз я попытаюсь продавать свои работы. По крайней мере некоторые из них».
– Это правильно.
«Прежде всего мне нужно расширить свою коллекцию. Понадобится несколько месяцев, возможно год, чтобы создать коллекцию, которая может заинтересовать потенциального покупателя. Эта фотография, где изображены мы с Дэвидом, была последней. Она сделана пять лет назад. Мне надо много практиковаться. Это будет нелегко, но если уж начинать, то начинать немедленно. Вы позволите мне начать с вас?»
– Я согласен со всем, что вы говорите. Не надо откладывать в долгий ящик. У вас есть талант. Это очевидно. И чтобы не утратить его, вам придется хорошенько потрудиться. Но если эта коллекция так важна для вас, то зачем там мои снимки?
«У вас необычное лицо», – напечатала Анна.
– У бородатой женщины в цирке тоже. Но ведь ее вы не захотите снимать?
«Я серьезно! – напечатала она. – Ваше лицо очень выразительно».
Он засмеялся.
– Оно говорит: не верь глазам своим.
Но она продолжала пристально смотреть на него, и вскоре Джеку стало не до смеха. Он даже перестал улыбаться, потому что она повернулась в кресле и передвинулась на самый его край, а затем, подняв руки, обхватила ими его лицо. Ее прикосновение было легким, почти незаметным, но Джеку казалось, будто Анна прижала к его щекам раскаленные утюги.
Он следил за выражением ее глаз, рассматривающих черты его лица. Вот Анна наклонила голову, и ее волосы скользнули по рукам Джека; его пальцы так сильно вцепились в спинку стула, что, должно быть, побелели. Джек не двигался, боясь спугнуть очарование момента и не понимая, что она нашла такого интересного в его физиономии.
Он ничего не говорил. Не отстранялся. Он оставался недвижим.
Придвинувшись еще ближе, так что ее бедра едва касались кресла, Анна погладила пальцами разбегавшиеся из уголков глаз морщинки, а затем дотронулась до бровей. Закончив с ними, она провела указательным пальцем вдоль носа до самого его кончика.
Ее руки снова обхватили подбородок Джека, и большие пальцы соединились как раз под нижней губой. Пошевельнувшись, они вновь встретились посередине, а затем Анна убрала руки и, сжав кулаки, прижала к своему подбородку, как ребенок, застигнутый за каким-то недозволенным занятием.
Сердце Джека бешено колотилось. И не потому, что подобные эротические эксперименты были для него в диковинку.
Вовсе нет. Невинность он утратил в пятнадцатилетнем возрасте со шлюхой-одноклассницей во время первого и единственного посещения школьного вечера. Под звуки медленного танца она вытащила Джека из украшенного бумажными гвоздиками физкультурного зала в пустой, темный коридор, и там, пока «Би джиз» пели о том, что никто больше не узнает такого блаженства, все и свершилось.
Много позже, когда он обслуживал бар на балу дебютанток в Форт-Уорте, с ним занималась французской любовью дочь одного мультимиллионера. Если бы оральный секс входил в программу Олимпийских игр, она наверняка завоевала бы там золотую медаль.
В Канзас-Сити во время лазерного шоу «Пинк флойд» какая-то девица, которую он никогда больше не встречал, расстегнула ему джинсы и довела до оргазма одной рукой, другой покуривая «косячок».
В Биллингсе он предавался этому на лошади во время снегопада.
Все указанные события остались в его памяти только потому, что выделялись на фоне остальных, В большинстве случаев Джек занимался обычным сексом с обычными женщинами, с которыми его объединяли две вещи: одиночество и физическая потребность.
Однако ничто из испытанного им ранее не было таким эротичным, как сейчас, когда Анна трогала его лицо, потому что она делала это с подлинным интересом и, может быть, с нежностью.
За всю жизнь к Джеку Сойеру нечасто относились с нежностью. Да, иногда ему оказывали любезность, но эта ласка обычно исходила от тех, кто был мил со всеми. Никто не любил его по-настоящему.
Ни мать, использовавшая Джека как средство давления на человека, который все время ее предавал. Ни отец, умевший хорошо говорить, но даже пальцем не пошевельнувший бы ради сына.
А вот Анна… Она доверила ему свои мечты, которыми не делилась ни с Делреем, ни даже, возможно, с мужем. Она ценила его мнение, иначе не стала бы просить его совета относительно сделки с древесиной. Она не поленилась привести себя в порядок перед ужином и позаботилась о том, чтобы пригласить Джека на ужин.
Прошло уже несколько секунд после того, как Анна отняла руки, но она по-прежнему смотрела на губы Джека – и в ее взгляде ясно угадывалось желание их поцеловать. Затем, убрав свои руки из-под подбородка, она положила их на руки Джека, по-прежнему цеплявшегося за стул так сильно, словно мощный вихрь грозил смести его с поверхности земли.
Прошептав ее имя, Джек чуть-чуть подался вперед, боясь, что Анна сейчас убежит, но еще больше – что она останется.
Она наклонила голову и приоткрыла рот.
«Боже, помоги мне», – подумал Джек, уже ощущая на губах ее поцелуй.
Так как никто не ответил на звонок, он сделал два шага вправо и сквозь оконное стекло заглянул в гостиную.
Телевизор был включен, но смотрел его только внук Делрея.
Приглядевшись, Эззи обнаружил, что на самом деле мальчик спит. Даже звонок в дверь его не разбудил.
Заслышав приближающиеся шаги, Эззи вернулся к двери и встал прямо под фонарем, чтобы его легко можно было узнать.
Дверь немного отворилась, и в узком просвете показалось лицо Анны Корбетт.
Эззи подумал, что видел ее в последний раз очень давно. Он совершенно забыл, какая она симпатичная, особенно когда у нее горят щеки, как сейчас. Он помнил Анну школьницей с длинными тощими ногами и большими голубыми глазами. Глаза у нее по-прежнему оставались голубыми, однако ноги больше не были тощими.
– Добрый вечер, миссис Корбетт, – коснувшись полей шляпы, сказал Эззи.
Узнав его, она распахнула дверь настежь, приглашая войти.
– Спасибо. – Эззи шагнул в прихожую и снял шляпу, удерживая в другой руке тарелку. – Мы с миссис Хардж очень сожалеем о смерти Делрея. Мы хотим, чтобы вы это знали.
Она кивнула и одними губами произнесла «Спасибо», повторив это знаками.
– Мне жаль, что я сегодня не был на похоронах. У меня были кое-какие дела.
Огорченный отказом Фостера, угнетенный пустотой в доме, которая столь явно напоминала о его теперешней никчемной жизни, Эззи еще сильнее наказал себя тем, что вновь побывал на месте, где умерла Пэтси Маккоркл.
Там та же самая жара, те же жалящие насекомые, та же лениво несущая свои воды река, то же самое отчаяние.
Отбиваясь от муравьев и москитов, Эззи долго сидел на пустом стволе поваленного дерева с банкой теплого «Доктора Пеппера» в руке и думал о том, как хорошо было бы вернуться на двадцать два года назад.
Он хотел знать, что случилось с этой девушкой. И всего лишь. Больше ничего.
Он не собирался наказывать того, кто ее убил. Может быть, наказывать здесь не за что. Может быть, ее смерть была случайной. Им двигала не месть. Возможно, то отрицательное влияние, которое этот случай оказал на жизнь его и его семьи, и давало основания для мести, но Эззи с радостью готов был отказаться от возмездия только ради того, чтобы узнать, при каких обстоятельствах умерла Пэтси Маккоркл и кто в этом виноват.
Ему необходимо знать, что произошло, чтобы умереть спокойно.
– Как бы там ни было, – сказал Эззи Анне Корбетт, – я принес вам эту лазанью. – Он неловко подал ей тарелку. – Моя жена приехала бы сама, но она у сестры в Абилене. Она посылает вам с мальчиком свои соболезнования.
Он не имел представления, много ли она разобрала из того, что он сказал. Ее родители в свое время решили не отдавать девочку в специальную школу для глухих детей, и Анна ходила с переводчиком в обычную школу. Эззи слышал, что она очень умна и что глухота является ее единственным серьезным недостатком.
У него не было опыта общения с глухонемыми. Ему приходилось сталкиваться с ними только по воскресеньям во время службы в Первой баптистской церкви, когда какой-то мужчина разговаривал знаками с группой глухонемых, приезжавших туда из нескольких протестантских общин округа. Эззи особенно нравилось смотреть, как они «поют» псалмы, выражая слова знаками. Наблюдать за этим было приятнее, чем слушать те же самые псалмы в исполнении церковного хора. А пока Эззи глядел на глухонемых, служба как будто проходила быстрее.
В целом глухонемые казались обычными людьми, поэтому он сам не мог понять, почему сейчас чувствует себя так неловко.
Эззи не знал, объясняется ли это глухотой Анны Корбетт или самой ситуацией.
Скорее всего последним, потому что исполнение подобных обязанностей обычно выпадало на долю Коры. Самому Эззи постоянно приходилось собирать на шоссе то, что осталось от Генри, Джо или Сюзи – которые были кому-то дороги, – и укладывать это в мешок, а потом сообщать страшную новость их родным. Но на этом его обязанности заканчивались, и в действие вступала Кора, которая и ходила на похороны.
Когда сегодня Эззи сказал ей о смерти Делрея, она спросила:
– Много было народу на похоронах?
– Я не ходил.
– Почему? Может, по крайней мере что-то отнес?
– Отнес? – тупо повторил он.
Разговор о смерти Делрея Корбетта был только предлогом для звонка Коре. Единственное, что он действительно хотел, – это услышать ее голос и, если она будет в подходящем настроении, попросить ее вернуться домой. А она ухватилась за возможность поговорить о чем-то, не касающемся их отношений.
– Ради Христа, Эззи, ты обязан что-нибудь ей отнести.
– Делрей не был моим закадычным другом, Кора. Мы даже не были близко знакомы.
– Но ведь мы знали этого человека практически всю жизнь. А теперь бедная девочка должна одна растить сына. Я думаю, что из-за сплетен вряд ли кто-то предложил ей помощь. Некоторые женщины, считающие себя христианками – даже из моего окружения, – на самом деле очень злые.
– Каких сплетен?
– Господи, Эззи! Неужели ты не можешь оторваться от этого дела Маккоркл хотя бы ради того, чтобы посмотреть, что происходит вокруг?
– Наверно, я слышал и просто забыл. Обычно я не уделяю внимания сплетням, – сказал он, стараясь говорить как можно самоувереннее.
– Да уж конечно! – протяжно вздохнув, произнесла Кора. – Об этом судачили не один год.
– Что они…
– Да. Что после смерти Дина их отношения изменились и стали более близкими, чем это допускается. Но мне до этого нет никакого дела. Спали они вместе или нет, она все равно его потеряла. Ты должен что-нибудь отнести.
Сказанное Корой ошеломило Эззи. Делрей Корбетт и его невестка? Они не просто жили под одной крышей, но и спали под одним одеялом? Неужели Делрей был способен проявить страсть?
Неужели возможен роман с таким холодным и неприветливым, таким суровым человеком?
– Черт возьми, я не могу себе представить, чтобы Делрей снимал с себя одежду даже для того, чтобы принять душ, а тем более чтобы валяться голым с женщиной.
– Ты меня провоцируешь, Эзра?
– Нет.
– Да.
Еще один раздраженный вздох.
– Одолжении?
Вообще-то она говорила о личном одолжении. Она не просила его выполнить какую-то работу, которую и так сможет сделать любой наемный работник. Из-за этого прилагательного ее просьба перешла в другую категорию, к которой относилась вся деятельность более интимного характера. Джек откашлялся.
– Ну конечно, я постараюсь вам помочь.
Она вновь застучала по клавишам. «Я бы хотела вас сфотографировать», – прочитал Джек.
Он облегченно засмеялся. А может, в его смехе звучало разочарование. Этого он и сам не знал.
– Вы хотите меня увековечить? Зачем? Для чего?
Она встала и сняла с полки альбом, но не тот, который показывала ему раньше. Положив его перед Джеком, она стала ждать, когда он откроет кожаный переплет.
На первой фотографии была запечатлена группа детей, самозабвенно играющих под струями дождевальной установки.
Солнечный свет проходил через струи воды и отражался в лужицах, в которых возились дети. Как и на остальных фотографиях Анны, сильный эффект на зрителя производило именно это сочетание света и тьмы. Снимок передавал атмосферу ничем не омраченной радости, которой могут предаваться только маленькие дети, еще не подозревающие о тревогах, ждущих их впереди.
Фоном для другой фотографии служила грубая деревянная стена. Перед ней сидели двое пожилых людей, их разделяла поставленная на попа бочка, на которой они играли в домино.
На черных костяшках домино резко выделялись белые точки.
Один из игроков был негром, другой – белым.
На следующем снимке были изображены руки рабочего.
Крупным планом одни руки, испачканные в земле. Грязь забилась под ногти, въелась в складки морщинистой кожи.
Рабочий держал в руках прекрасную белую розу.
Перед открытым окном в деревянном кресле-качалке сидела женщина. Просторные занавески колыхались под порывами ветра.
Женщина кормила грудью новорожденного младенца. Темные волосы скрывали лицо женщины и падали на ее грудь. Волосы Анны. Грудь Анны.
– Господи, Анна! Почему вы… Почему вы не… – Не в силах подобрать нужных слов, Джек замотал головой. – Почему вы не занимаетесь этим профессионально? Я совсем не разбираюсь в фотографии, но эти снимки превосходны. Разве нет? Неужели вы не показывали их кому-то, кто может с ними что-то сделать?
Он снова перелистал альбом, разглядывая фотографии.
– Вам каждый скажет, что это хорошая работа. Слишком хорошая, чтобы прятать их в альбомах. Люди должны смотреть на них и наслаждаться.
Явно польщенная его замечаниями, Анна вернулась к компьютеру. «Я думала о том, чтобы продавать их для постеров, поздравительных открыток и тому подобного».
– Ну да! И что же случилось? Почему не продали?
Она грустно улыбнулась и, слегка пожав плечами, напечатала:
«Так сложились обстоятельства. Сначала болезнь Дина. Потом появился Дэвид. Потом…»
Джек накрыл ее руки своими.
– Делрею это не нравилось, поэтому вы отнесли фотоаппарат на чердак и постарались о нем забыть.
– Да, – знаком показала она и напечатала: «Я пыталась забыть об этом, но не смогла. Это все еще здесь. – Она прижала руку к сердцу. Возможно, если бы я не была глухая и могла бы выражать себя как-то по-другому, я бы так не любила фотографию. Но мне много есть что сказать, и я не знаю, как это сделать по-другому. Я хочу начать сначала. На этот раз я попытаюсь продавать свои работы. По крайней мере некоторые из них».
– Это правильно.
«Прежде всего мне нужно расширить свою коллекцию. Понадобится несколько месяцев, возможно год, чтобы создать коллекцию, которая может заинтересовать потенциального покупателя. Эта фотография, где изображены мы с Дэвидом, была последней. Она сделана пять лет назад. Мне надо много практиковаться. Это будет нелегко, но если уж начинать, то начинать немедленно. Вы позволите мне начать с вас?»
– Я согласен со всем, что вы говорите. Не надо откладывать в долгий ящик. У вас есть талант. Это очевидно. И чтобы не утратить его, вам придется хорошенько потрудиться. Но если эта коллекция так важна для вас, то зачем там мои снимки?
«У вас необычное лицо», – напечатала Анна.
– У бородатой женщины в цирке тоже. Но ведь ее вы не захотите снимать?
«Я серьезно! – напечатала она. – Ваше лицо очень выразительно».
Он засмеялся.
– Оно говорит: не верь глазам своим.
Но она продолжала пристально смотреть на него, и вскоре Джеку стало не до смеха. Он даже перестал улыбаться, потому что она повернулась в кресле и передвинулась на самый его край, а затем, подняв руки, обхватила ими его лицо. Ее прикосновение было легким, почти незаметным, но Джеку казалось, будто Анна прижала к его щекам раскаленные утюги.
Он следил за выражением ее глаз, рассматривающих черты его лица. Вот Анна наклонила голову, и ее волосы скользнули по рукам Джека; его пальцы так сильно вцепились в спинку стула, что, должно быть, побелели. Джек не двигался, боясь спугнуть очарование момента и не понимая, что она нашла такого интересного в его физиономии.
Он ничего не говорил. Не отстранялся. Он оставался недвижим.
Придвинувшись еще ближе, так что ее бедра едва касались кресла, Анна погладила пальцами разбегавшиеся из уголков глаз морщинки, а затем дотронулась до бровей. Закончив с ними, она провела указательным пальцем вдоль носа до самого его кончика.
Ее руки снова обхватили подбородок Джека, и большие пальцы соединились как раз под нижней губой. Пошевельнувшись, они вновь встретились посередине, а затем Анна убрала руки и, сжав кулаки, прижала к своему подбородку, как ребенок, застигнутый за каким-то недозволенным занятием.
Сердце Джека бешено колотилось. И не потому, что подобные эротические эксперименты были для него в диковинку.
Вовсе нет. Невинность он утратил в пятнадцатилетнем возрасте со шлюхой-одноклассницей во время первого и единственного посещения школьного вечера. Под звуки медленного танца она вытащила Джека из украшенного бумажными гвоздиками физкультурного зала в пустой, темный коридор, и там, пока «Би джиз» пели о том, что никто больше не узнает такого блаженства, все и свершилось.
Много позже, когда он обслуживал бар на балу дебютанток в Форт-Уорте, с ним занималась французской любовью дочь одного мультимиллионера. Если бы оральный секс входил в программу Олимпийских игр, она наверняка завоевала бы там золотую медаль.
В Канзас-Сити во время лазерного шоу «Пинк флойд» какая-то девица, которую он никогда больше не встречал, расстегнула ему джинсы и довела до оргазма одной рукой, другой покуривая «косячок».
В Биллингсе он предавался этому на лошади во время снегопада.
Все указанные события остались в его памяти только потому, что выделялись на фоне остальных, В большинстве случаев Джек занимался обычным сексом с обычными женщинами, с которыми его объединяли две вещи: одиночество и физическая потребность.
Однако ничто из испытанного им ранее не было таким эротичным, как сейчас, когда Анна трогала его лицо, потому что она делала это с подлинным интересом и, может быть, с нежностью.
За всю жизнь к Джеку Сойеру нечасто относились с нежностью. Да, иногда ему оказывали любезность, но эта ласка обычно исходила от тех, кто был мил со всеми. Никто не любил его по-настоящему.
Ни мать, использовавшая Джека как средство давления на человека, который все время ее предавал. Ни отец, умевший хорошо говорить, но даже пальцем не пошевельнувший бы ради сына.
А вот Анна… Она доверила ему свои мечты, которыми не делилась ни с Делреем, ни даже, возможно, с мужем. Она ценила его мнение, иначе не стала бы просить его совета относительно сделки с древесиной. Она не поленилась привести себя в порядок перед ужином и позаботилась о том, чтобы пригласить Джека на ужин.
Прошло уже несколько секунд после того, как Анна отняла руки, но она по-прежнему смотрела на губы Джека – и в ее взгляде ясно угадывалось желание их поцеловать. Затем, убрав свои руки из-под подбородка, она положила их на руки Джека, по-прежнему цеплявшегося за стул так сильно, словно мощный вихрь грозил смести его с поверхности земли.
Прошептав ее имя, Джек чуть-чуть подался вперед, боясь, что Анна сейчас убежит, но еще больше – что она останется.
Она наклонила голову и приоткрыла рот.
«Боже, помоги мне», – подумал Джек, уже ощущая на губах ее поцелуй.
* * *
Эззи чувствовал себя круглым дураком. Он уже почти надеялся, что ее нет дома, и тогда он мог бы с чистой совестью уйти, не вступая в беседу.Так как никто не ответил на звонок, он сделал два шага вправо и сквозь оконное стекло заглянул в гостиную.
Телевизор был включен, но смотрел его только внук Делрея.
Приглядевшись, Эззи обнаружил, что на самом деле мальчик спит. Даже звонок в дверь его не разбудил.
Заслышав приближающиеся шаги, Эззи вернулся к двери и встал прямо под фонарем, чтобы его легко можно было узнать.
Дверь немного отворилась, и в узком просвете показалось лицо Анны Корбетт.
Эззи подумал, что видел ее в последний раз очень давно. Он совершенно забыл, какая она симпатичная, особенно когда у нее горят щеки, как сейчас. Он помнил Анну школьницей с длинными тощими ногами и большими голубыми глазами. Глаза у нее по-прежнему оставались голубыми, однако ноги больше не были тощими.
– Добрый вечер, миссис Корбетт, – коснувшись полей шляпы, сказал Эззи.
Узнав его, она распахнула дверь настежь, приглашая войти.
– Спасибо. – Эззи шагнул в прихожую и снял шляпу, удерживая в другой руке тарелку. – Мы с миссис Хардж очень сожалеем о смерти Делрея. Мы хотим, чтобы вы это знали.
Она кивнула и одними губами произнесла «Спасибо», повторив это знаками.
– Мне жаль, что я сегодня не был на похоронах. У меня были кое-какие дела.
Огорченный отказом Фостера, угнетенный пустотой в доме, которая столь явно напоминала о его теперешней никчемной жизни, Эззи еще сильнее наказал себя тем, что вновь побывал на месте, где умерла Пэтси Маккоркл.
Там та же самая жара, те же жалящие насекомые, та же лениво несущая свои воды река, то же самое отчаяние.
Отбиваясь от муравьев и москитов, Эззи долго сидел на пустом стволе поваленного дерева с банкой теплого «Доктора Пеппера» в руке и думал о том, как хорошо было бы вернуться на двадцать два года назад.
Он хотел знать, что случилось с этой девушкой. И всего лишь. Больше ничего.
Он не собирался наказывать того, кто ее убил. Может быть, наказывать здесь не за что. Может быть, ее смерть была случайной. Им двигала не месть. Возможно, то отрицательное влияние, которое этот случай оказал на жизнь его и его семьи, и давало основания для мести, но Эззи с радостью готов был отказаться от возмездия только ради того, чтобы узнать, при каких обстоятельствах умерла Пэтси Маккоркл и кто в этом виноват.
Ему необходимо знать, что произошло, чтобы умереть спокойно.
– Как бы там ни было, – сказал Эззи Анне Корбетт, – я принес вам эту лазанью. – Он неловко подал ей тарелку. – Моя жена приехала бы сама, но она у сестры в Абилене. Она посылает вам с мальчиком свои соболезнования.
Он не имел представления, много ли она разобрала из того, что он сказал. Ее родители в свое время решили не отдавать девочку в специальную школу для глухих детей, и Анна ходила с переводчиком в обычную школу. Эззи слышал, что она очень умна и что глухота является ее единственным серьезным недостатком.
У него не было опыта общения с глухонемыми. Ему приходилось сталкиваться с ними только по воскресеньям во время службы в Первой баптистской церкви, когда какой-то мужчина разговаривал знаками с группой глухонемых, приезжавших туда из нескольких протестантских общин округа. Эззи особенно нравилось смотреть, как они «поют» псалмы, выражая слова знаками. Наблюдать за этим было приятнее, чем слушать те же самые псалмы в исполнении церковного хора. А пока Эззи глядел на глухонемых, служба как будто проходила быстрее.
В целом глухонемые казались обычными людьми, поэтому он сам не мог понять, почему сейчас чувствует себя так неловко.
Эззи не знал, объясняется ли это глухотой Анны Корбетт или самой ситуацией.
Скорее всего последним, потому что исполнение подобных обязанностей обычно выпадало на долю Коры. Самому Эззи постоянно приходилось собирать на шоссе то, что осталось от Генри, Джо или Сюзи – которые были кому-то дороги, – и укладывать это в мешок, а потом сообщать страшную новость их родным. Но на этом его обязанности заканчивались, и в действие вступала Кора, которая и ходила на похороны.
Когда сегодня Эззи сказал ей о смерти Делрея, она спросила:
– Много было народу на похоронах?
– Я не ходил.
– Почему? Может, по крайней мере что-то отнес?
– Отнес? – тупо повторил он.
Разговор о смерти Делрея Корбетта был только предлогом для звонка Коре. Единственное, что он действительно хотел, – это услышать ее голос и, если она будет в подходящем настроении, попросить ее вернуться домой. А она ухватилась за возможность поговорить о чем-то, не касающемся их отношений.
– Ради Христа, Эззи, ты обязан что-нибудь ей отнести.
– Делрей не был моим закадычным другом, Кора. Мы даже не были близко знакомы.
– Но ведь мы знали этого человека практически всю жизнь. А теперь бедная девочка должна одна растить сына. Я думаю, что из-за сплетен вряд ли кто-то предложил ей помощь. Некоторые женщины, считающие себя христианками – даже из моего окружения, – на самом деле очень злые.
– Каких сплетен?
– Господи, Эззи! Неужели ты не можешь оторваться от этого дела Маккоркл хотя бы ради того, чтобы посмотреть, что происходит вокруг?
– Наверно, я слышал и просто забыл. Обычно я не уделяю внимания сплетням, – сказал он, стараясь говорить как можно самоувереннее.
– Да уж конечно! – протяжно вздохнув, произнесла Кора. – Об этом судачили не один год.
– Что они…
– Да. Что после смерти Дина их отношения изменились и стали более близкими, чем это допускается. Но мне до этого нет никакого дела. Спали они вместе или нет, она все равно его потеряла. Ты должен что-нибудь отнести.
Сказанное Корой ошеломило Эззи. Делрей Корбетт и его невестка? Они не просто жили под одной крышей, но и спали под одним одеялом? Неужели Делрей был способен проявить страсть?
Неужели возможен роман с таким холодным и неприветливым, таким суровым человеком?
– Черт возьми, я не могу себе представить, чтобы Делрей снимал с себя одежду даже для того, чтобы принять душ, а тем более чтобы валяться голым с женщиной.
– Ты меня провоцируешь, Эзра?
– Нет.
– Да.
Еще один раздраженный вздох.