Спенсер засмеялся, но при этом крепко прижал ее к себе:
   – Не думаю.
   Несколько минут он задумчиво молчал, затем сказал:
   – Похоже, ты склонна была думать, что твои житейские передряги распространяются и на любовную сферу.
   Эллисон приподнялась, чтобы посмотреть ему в глаза:
   – Да, это так. Спенсер. Я всегда была уверена, что Энн успешно выйдет замуж и у нее будут образцовые дети. Меня же или бросят у самого алтаря, или как-нибудь еще втопчут в грязь. Поэтому никогда даже не делала попытки участвовать в том, что могло завершиться неудачей. Я отгородилась от мужчин, пока…
   Она запнулась и отвела в сторону глаза.
   – Пока не встретила меня, – спокойно досказал Спенсер.
   – Да.
   – Я больше не позволю тебе прятаться в эту скорлупу и в свои чудовищные платья.
   Ее подбородок вызывающе вздернулся.
   – Ты только посмотри, к чему привели тебя твои необдуманные ухаживания! Посмотри, в какую историю ты влип!
   Потасовка, которую они затеяли, закончилась тем, что Эллисон оказалась под Спенсером. Глядя на нее сверху, он сказал:
   – Действительно, ты только посмотри, в какую передрягу я попал! Чувствуешь, как я страдаю? – Поскольку Спенсер прижимался к Эллисон всем телом, она отлично поняла, что именно он имеет в виду. Глаза затуманились желанием. Спенсер поцеловал ее в шею. – Неужто ты думаешь, что я заварил бы всю эту кашу, если бы не считал тебя самой красивой и желанной женщиной?
   Без предупреждения и без какой-либо предварительной любовной игры – да в этом сейчас и не было необходимости – Спенсер вошел в нее в тот момент, когда она заговорила:
   – Может, если ты будешь иногда об этом мне говорить, то я… ах. Спенсер, вот сюда, чуть-чуть повыше… то я поверю… ага, теперь пошло хорошо… то я поверю… О-о-о, как здорово!
   – Я буду напоминать тебе об этом так часто, что ты устанешь слушать.
   Эллисон обвила его руками и ногами, приглашая еще глубже проникнуть в нее.
   – Сомневаюсь в этом. Спенсер Рафт. Сомневаюсь… сомневаюсь… Ах, Спенсер!
   Последующие пять дней на «Обманщице» были заполнены солнечными и морскими ваннами, поцелуями при луне и любовными играми. Каждое утро Спенсер выводил яхту в океан.
   – Мы можем забавляться голенькими, – сказал он ей с игривой улыбкой, ущипнув Эллисон за попку.
   С каких пор нагота стала для нее столь удивительно приятной? Эллисон чувствовала себя вполне непринужденно голой. В ней словно пробудились дремавшие чувства. Эллисон было приятно ощущать, как просоленный ветер развевает ее волосы или охлаждает тела, разгоряченные любовной игрой. Пища казалась просто изумительной. Ей нравились терпкий привкус вина, запахи моря и лосьонов, которыми пользовался Спенсер после бритья.
   Порой они ездили обедать в Харбор-Таун, иногда устраивали пикник на палубе или наоборот – скромную трапезу при свечах в камбузе.
   Как-то вечером, чтобы сменить обстановку, они отправились на машине по острову. Спенсер обнаружил усадьбу с заросшими газонами, тянувшимися до самого пляжа. По всей видимости, владельцы давно в ней не бывали.
   Они вышли из машины и, держась за руки, бродили по пляжу, любуясь луной. Исполинские деревья накрыли огромным зонтом газоны. На обратном пути Спенсер затащил Эллисон в ажурную тень виргинского дуба.
   Прислонив к стволу, он принялся целовать ее с такой страстью, которая с некоторых пор стала ей знакома и которая, похоже, не убывала. Его рука скользнула ей под юбку и стала теребить кружевные трусики. Когда Спенсер начал их стаскивать, Эллисон спросила:
   – Что ты делаешь?
   – Я думаю, это понятно и без слов. – Прямо через блузку он взял сосок в рот.
   – Ну… Спенсер, перестань… Прошу тебя, любимый… Ну не здесь же!
   Несмотря на увещевания Эллисон, трусики поползли вниз, и ей ничего не оставалось, как переступить через них. Спенсер повернул Эллисон спиной, пригнул и вошел в нее. Он был ошеломительно горячий и страстный и в то же время нежный и любящий. Когда все было кончено. Спенсер подхватил все еще не пришедшую в себя Эллисон и понес к машине.
   – Ты такое влияние оказываешь на меня, – пробормотала она, уткнувшись лицом ему в грудь.
   – Хорошее или плохое? – засмеялся Спенсер.
   Эллисон вздохнула:
   – Я еще не решила. Но в любом случае мне это нравится.

Глава 10

   Покидая Хилтон-Хед, Спенсер остановился у почты, где его ждала целая пачка писем и пакетов. Когда они возвращались в Атланту, любопытство Эллисон не давало ей покоя, и она стала рассматривать марки на конвертах. Дания. Великобритания. Италия. Перу… Корреспонденция шла из разных стран мира.
   Она заметила, что он внимательно наблюдает за ней.
   – Тебе должно быть известно, что любопытство погубило кошку.
   – Я ничего не спрашиваю. – Эллисон небрежно бросила почту на заднее сиденье.
   – Да, но тебе очень хочется. – Он засмеялся, протянул руку и по-хозяйски похлопал ее по бедру.
   Едва войдя в квартиру, Эллисон позвонила Энн. Она сбивчиво рассказала о путешествии, предложив подробности сообщить за обедом.
   В итальянский ресторан Эллисон и Спенсер пришли первыми. За ними появились Энн и Дэвис. Энн буквально впилась взглядом в Эллисон. Ее поразило выражение спокойствия на лице сестры. Энн сжала Эллисон в крепких объятиях, шепнув на ухо:
   – Ведь все было чудесно, правда?
   – Да, все прошло чудесно, – тоже шепотом призналась Эллисон.
   Приветствия Дэвиса были менее эмоциональными. Правда, руку Спенсеру он пожал не без энтузиазма, зато к Эллисон лишь сдержанно прислонился щекой. Это была их первая встреча с того времени, когда он узнал об устроенном сестрами спектакле с переодеваниями.
   – Гм, Эллисон… в отношении того, как я себя… гм… понимаешь ли…
   Энн дернула его за полу пиджака, и Дэвис плюхнулся в кресло рядом с ней.
   – Ради Бога, Дэвис. Подумаешь, несколько раз поцеловал и пощупал.
   Дэвис поперхнулся, и лицо его залилось густой краской. Все засмеялись, а Спенсер, покровительственно положив руку на плечо Эллисон, сказал:
   – Просто впредь пускай он больше такого не позволяет.
   Дэвису все же удалось преодолеть свое смущение, и вечер получился веселым. Ели телятину с макаронами, пили вино и удивлялись новообретенной терпимости Эллисон к этому напитку.
   – Спенсер научил меня, как растянуть два бокала на весь вечер.
   – Больше чем уверена, что он научил тебя не только этому, – высказала предположение Энн.
   Щеки у Эллисон зарделись. Спенсер поднес ее руку ко рту и поцеловал кончики пальцев.
   – Она тоже очень многому меня научила.
   Энн и Дэвис подписали контракт о покупке дома. Интуиция Эллисон не подвела – сестре дом понравился. Они посмеялись над агентом по продаже недвижимости, который удивлялся тому, как Энн носилась по комнатам, рассматривая все, словно видела это впервые.
   – Я хочу покрасить ванную в персиковый цвет. Что ты думаешь по этому поводу, Эллисон?
   – Думаю, будет очень красиво. – Спенсер в этот момент под столом сжимал ее колено.
   – Ты только представь, дорогая, – проговорила Энн, положив голову на плечо Дэвису, – совсем скоро мы будем там жить.
   Эллисон присоединилась к тайной любовной игре, которая происходила под красно-белой скатертью. Она положила салфетку на колени Спенсера, расправила несуществующие складки и похлопала по бедру.
   – Трудно поверить, что до свадьбы всего четыре недели.
   Внезапно Спенсер вскочил, стукнувшись при этом о стол:
   – Не могу поверить, что уже за полночь, а я еще не отправил Эллисон спать.
   Спокойной вам ночи!
   Парочка заторопилась к выходу, оставив в некотором недоумении Энн и Дэвиса.
   Они провели две ночи в квартире Эллисон. Она не приглашала Спенсера остаться. Это как бы подразумевалось само собой.
   В воскресенье сестры в сопровождении Дэвиса и Спенсера посетили церковь, где были и супруги Лемон. После службы мистер Лемон пригласил всех на поздний завтрак. Радушие родителей по отношению к Спенсеру несколько смутило Эллисон.
   – Можно подумать, что они пытаются выдать замуж сорокалетнюю старую деву, – пожаловалась она Спенсеру, когда они шли к машине. – Мне кажется, если бы ты сделал хотя бы шаг, который можно было расценить как попытку к бегству, отец связал бы тебя.
   – Единственный шаг, который мне хочется сделать, я сейчас делаю.
   Он привлек ее к себе и поцеловал настолько горячо, что у нее все всколыхнулось. Остаток дня они занимались любовью и спали, после чего снова занимались любовью.
   Гроза разразилась после заката солнца. Эллисон возвращалась в спальню, прихватив из кухни еду и питье. Вначале она удивилась, чего ради дорожный чемодан оказался на кровати. И вдруг до нее дошло. Поднос в руках задрожал, она едва сумела поставить его на тумбочку возле кровати.
   Спенсер аккуратно сворачивал свою одежду и укладывал в чемодан.
   – Куда ты собираешься? – задала Эллисон явно дурацкий вопрос. Какое имеет значение, куда он едет? Главное, он уезжает от нее. Раньше она думала, что будет рада его отъезду, потому что потом ей уже не надо будет с ужасом ждать этого момента. Но сейчас Эллисон показалось, что она может умереть от душевной боли.
   – Мне нужно вернуться сегодня в Хилтон-Хед.
   – Ясно.
   Он положил в чемодан рубашку, поднял голову и посмотрел на нее.
   – Ничего тебе не ясно. Это было сказано мягко и ласково. Положив руки ей на плечи. Спенсер заставил Эллисон опуститься на кровать. Сам он встал перед ней на колени. Забрав ее руки в свои, начал их разглядывать и гладить.
   У нее возникло желание отдернуть руки. К чему сейчас эти нежности? Или он думает, что так ей будет не столь больно?
   – Эллисон, у меня есть очень важное дело, которое требует моего присутствия. Ты ведь видела кипу писем. Мне нужно вернуться в Хилтон-Хед, позаботиться об «Обманщице», а завтра вылететь в Нью-Йорк.
   Нет, она не станет рыдать в три ручья. Если он ждет именно этого, его постигнет разочарование. Пусть ее разразит гром, но она не станет унижаться. Он помог ей обрести уверенность в себе. Она не намерена возвращаться к тому, что было. Жизнь ее куда как хороша!
   – Ты не обязан давать мне какие-либо объяснения. Спенсер.
   Он уловил сарказм в ее голосе и, несколько раздражаясь, сказал:
   – Обязан. Неужели ты думаешь, что я уйду, ничего тебе не объяснив?
   Эллисон с вызовом взглянула на него:
   – Этого я не знаю.
   – Проклятие! – воскликнул Спенсер, поднимаясь с колен. Он запустил пятерню в волосы и сделал несколько шагов вдоль кровати. Мужчинам не нравятся подобные сцены. Они предпочитают ясность, ненавидят слезы, обвинения и упреки. – Ну зачем ты все усложняешь?
   – Нисколько! – спрыгивая с кровати, возразила Эллисон. – Тебе нужно ехать, стало быть, поезжай.
   – Да, мне нужно! Но не хочется! Я не желаю, чтобы это стало преградой между нами.
   – Никакой преграды. Ты уже выполнил условия договора.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ты принял участие в процессе оплодотворения. Благодарю тебя за добросовестность и старательность.
   Спенсер процедил сквозь зубы слова, которые она видела начертанными лишь на стенах общественных туалетов, но никогда не произносила сама.
   – И это все, что означает для тебя последняя неделя?
   «Нет, нет», – кричало ее сердце. Разве не видит он, что она готова разреветься? Разве не знает, что меньше всего она думала о том, чтобы забеременеть и что каждый их любовный акт был актом любви? Или у него было так много женщин и он провел с ними столько не менее идиллических недель, что не в состоянии этого понять?
   – Ты прекрасно знаешь, зачем я отправилась с тобой в Хилтон-Хед. – Эллисон произнесла это очень тихо, ибо у нее комок в горле застрял.
   Спенсер пробормотал еще серию не менее крепких ругательств, затем повернулся к чемодану. С громким щелчком он захлопнул его. Этот щелчок, напоминающий выстрел, как бы символизировал бесповоротность и окончательность происходящего.
   – Некоторое время мы не сможем видеться. Я уезжаю в Нью-Йорк, затем, вероятно, в Турцию.
   В Турцию? Господи! Так далеко! Совсем другой мир… Неужели они в самом деле расстаются? А почему, собственно говоря, она думала, что он останется с ней?
   Спенсер пошел к двери, но остановился и посмотрел на Эллисон. По всей видимости, он много что хотел сказать. Однако лишь коротко промолвил:
   – До свидания, Эллисон.
   – До свидания. – «Моя любовь», – добавила она про себя, когда дверь за ним захлопнулась.
   В глазах доктора Хайдена засветились удивление и восторг при виде произошедших в Эллисон перемен. Стоило ей появиться в дверях лаборатории, как он воскликнул:
   – Ну и ну, вы только посмотрите на нее! Никак новое платье?
   – Да, – лаконично ответила Эллисон, направляясь к своему рабочему месту. Ей надо привыкнуть к этому. Всем будет любопытно, что случилось с ее едва наклюнувшейся любовью.
   – А как чувствует себя мистер Рафт после недельного отдыха? – спросил доктор Хайден, раскачиваясь на пятках и лукаво подмигивая.
   – В последний раз, когда я его видела, он чувствовал себя великолепно, – с безразличным видом ответила Эллисон. Энтузиазм Хайдена пропал настолько внезапно, что при других обстоятельствах Эллисон рассмеялась бы. – Он уехал в неизвестном направлении. Скорее всего я не увижу его снова.
   – Но я думал…
   – Что? Что мы увлечены друг другом? Слава Богу, нет, – небрежно сказала она. – Это была всего лишь шутка… А как поживает Распутин? Он скучал по мне? – переменила тему разговора Эллисон. Доктор Хайден отошел, в замешательстве покачивая головой.
   Еще труднее было успокоить Энн, которая позвонила сразу, как только Эллисон пришла с работы домой.
   – Дэвис сказал, что Спенсер звонил ему вчера вечером, когда уезжал из города.
   – Правда? – холодно спросила Эллисон.
   – Ради Бога, Эллисон, что такое происходит?
   – Ничего особенного. Спенсер должен был уехать. Ты же знаешь, он странствует по всему свету. Надеюсь, ты не думала, что он задержится здесь надолго.
   – Но Спенсер… но ты… я думала…
   Мы оба с Дэвисом думали, что вы оба…
   – Это не так. Ничто не вечно. Просто обычная мимолетная встреча… Энн, мне надо бежать. У меня выкипает чайник.
   Несколько недель она искусно уклонялась от разговоров о Спенсере, игнорировала настойчивые взгляды и наводящие вопросы. Но думать о нем не переставала. Он словно преследовал ее днем и посещал ночами. Эллисон тосковала по его ласкам, но главное, ей хотелось снова стать той женщиной, какой она была с ним, – веселой, остроумной, красноречивой, красивой. Шекспир был не прав. Вовсе это не лучше – быть любимой, а потом потерять любовь. Только сейчас Эллисон поняла, что именно она потеряла. При мысли о том, что Спенсер уже никогда не будет рядом с ней, тоска ее становилась просто невыносимой.
   Она злилась на него за то, что он уехал, и за то, что так тоскует о нем. Где он сейчас? Все ли у него благополучно? Не грозит ли ему какая-нибудь опасность? И какие дела могут быть у него в Турции? В Турции! О Господи!
   Подошла неделя, когда у нее должны были начаться месячные. Но неделя прошла – и ничего. Она боялась надеяться. Существовало множество причин, почему могла произойти задержка. Например, эмоциональный стресс. Однако миновала еще неделя, за ней следующая.
   В последнюю пятницу перед свадьбой Энн, после того как все ушли из лаборатории, Эллисон прошла тест на беременность.
   Результаты оказались однозначно положительными.
   Лишь после этого Эллисон расплакалась. До этого она не пролила ни слезинки ни по Спенсеру, ни по разбитой любви. Сейчас же горько прорыдала целый час.
   Слезы принесли облегчение. Когда наконец Эллисон подняла голову и вытерла глаза, то почувствовала неведомое ранее умиротворение.
   Она все сделала правильно! У нее будет малыш – славный, умный, красивый. Ее малыш. И она даст ему ту любовь, которую дарил ей Спенсер в течение одной недели. А ей этой любви хватит на всю жизнь.
   Собираясь в церковь, она споткнулась о пластиковый мешок, в котором находилось платье подружки невесты. Эллисон основательно опаздывала, и Энн убьет ее за это. К счастью, никто из гостей пока что не приехал. Она не услышала звонка будильника, и у нее не оставалось времени на ванну и маникюр. Ноготь на правом большом пальце ободран, но кто на это обратит внимание?
   В фойе полумрак, и понадобилось какое-то время, чтобы глаза привыкли. После этого она двинулась по безлюдному коридору на поиски комнаты невесты.
   Распахнулась входная дверь сбоку, и Эллисон увидела в проеме силуэт мужчины.
   – Простите, мисс, я ищу…
   Они резко остановились и уставились друг на друга. Эллисон не знала, будет он на свадьбе или нет. На вчерашней генеральной репетиции его не было, даже имя не произносилось, словно он покойник.
   В одной руке Спенсер нес чемодан, другой придерживал перекинутый через плечо смокинг. Он выглядел растрепанным и усталым и явно торопился. Его джинсы и кроссовки не вписывались в строгий церковный антураж. На лбу громоздились солнцезащитные очки.
   Однако для женщины, которая не отрывала от него глаз, он казался самым красивым мужчиной на всем белом свете.
   Внезапно Эллисон осознала, что сама она выглядит безобразно. Дома она накрутила волосы на электробигуди, и они торчали наподобие усов антенны. Не успев наложить макияж, спрятала лицо за очками. На ней были джинсы, которые она носила со школьных лет, и тенниска, выкраденная ею из ящика, который мать собиралась передать бедным.
   – Привет, Эллисон.
   – Привет, – ответила она, досадуя на себя за то, что голос ее прозвучал столь неуверенно.
   – Я опаздываю.
   – Я тоже.
   – Я только что прилетел из Нью-Йорка.
   – Неужели? И как поездка?
   – Была долгой и утомительной.
   Он не сводил с нее сверлящего взгляда, – Мне… гм… мне надо одеться. Я уверена, что Энн…
   – Подожди минутку. – Ему удалось оттеснить ее к стене. – Я хочу знать. Эллисон облизала губы.
   – Что ты хочешь знать?
   – Ты носишь моего ребенка? А чего она ожидала? Такта? Деликатности? От этого человека? Да ни в коем случае. Эллисон украдкой посмотрела вправо и влево, желая убедиться, что никто не подслушивает. Затем снова подняла глаза на Спенсера.
   В нем было все, что только могла желать любая женщина. Она чувствовала себя сейчас точно так, как тогда, когда увидела его в первый раз, – невесомой, потерянной, бессильной, неполноценной. Только теперь к этому добавилась еще и безграничная печаль, потому что Эллисон доподлинно знала, что он добивается всего, чего хочет.
   Вероятно, он и в самом деле беспокоился о ребенке. Возможно, Спенсер симпатизировал ей. Но он оставался самим собой, как самой собой оставалась и она, и продолжение всяких отношений между ними изначально обречено на печальный финал. Эллисон всегда это знала. Даже если Спенсер останется с ней из чувства долга, счастья это не принесет. Он станет раздражаться на нее за то, что она связала его, а она злиться на него за раздражительность.
   Спенсер узнает правду в свое время, но Эллисон ни в коем случае не воспользуется ребенком как средством, чтобы удержать его. «Я люблю тебя. Спенсер. И по этой причине – прощай, моя любовь!»
   – Нет, ответила она. – Ребенка нет. Дверь в коридор распахнулась и с такой силой хлопнула о стену, что оба подпрыгнули. Ворвался Дэвис, вполне похожий на традиционного обезумевшего жениха за несколько минут до венчания.
   – Спенсер, слава Богу, ты уже здесь!
   Я собирался было послать за тобой в аэропорт полицейский эскорт. – Господи, Эллисон, ты еще не одета?
   – Нет, – ответила она, проскальзывая мимо Спенсера. – Мне надо торопиться, иначе Энн снова перестанет со мной разговаривать.
   Она бойко зашагала по коридору, хотя на душе у нее кошки скребли.
 
   – Согласны ли вы, Дэвис Хэррингтон Лундстрем, взять эту женщину в жены…
   Священник стал произносить клятву, Дэвис и Энн приглушенно повторяли вслед за ним слова. Слабо мерцали свечи. В церковь с улицы долетал запах цветов. Полуденное солнце светило в окна, словно посылая венчающимся благословение с небес.
   Эллисон чувствовала на себе взгляд голубых глаз, который был гораздо горячее, чем пламя многочисленных свечей. Она знала, что шелковое платье персикового цвета ей очень к лицу. Знала, что фасон платья с глубоким круглым декольте и узкой талией отнюдь не портит фигуру. И волосы из-под подобранной в тон шляпки смотрятся весьма эффектно.
   Но разве могло это служить оправданием тому, что шафер не спускает с нее глаз и, похоже, вот-вот вспыхнет, объятый пламенем, или, оттолкнув в сторону священника, невесту и жениха, бросится к ней?
   Даже во время пения «Отче наш» он не сводил с Эллисон упорного взгляда. Невеста и жених держали головы склоненными. А вот с голубыми глазами шафера она встречалась всякий раз, когда сквозь приспущенные ресницы украдкой бросала на него взгляд.
   Если он хотел испортить ей настроение во время свадьбы Энн, то он этого достиг. Она ничего не запомнила из того, что происходило в церкви. Когда священник сказал: «Вы можете теперь поцеловать невесту», – Эллисон едва не подпрыгнула, словно эти слова вывели ее из некоего транса.
   Она вернула букет Энни, как и было отрепетировано, жених и невеста, соединив руки, двинулись по проходу мимо гостей, сияя от счастья. Должно быть, кто-то подсказал Спенсеру его обязанности, ибо он галантно согнул правую руку, и у Эллисон не оставалось иного выбора, кроме как взять его под руку и прошествовать таким образом по проходу.
   Когда они оказались в вестибюле, он повернулся к Эллисон, прижал ее к стене и сказал:
   – У меня два вопроса.
   Фотограф пригласил собравшихся занять места в лимузинах, которые должны были отвезти гостей на прием.
   – Все выходят из церкви, Спенсер.
   – Два вопроса! – рявкнул Спенсер.
   – Ладно, но нельзя ли говорить шепотом?
   Спенсер отодвинулся от Эллисон, но решимости у него не убавилось.
   – Вопрос первый. Ты беременна?
   – Я сказала тебе, что нет.
   – Ты ни черта не умеешь врать, Эллисон.
   Она взглянула через его плечо и увидела своих родителей, родителей Дэвиса и других приглашенных, которые с любопытством смотрели на них.
   – Не следует ругаться в церкви, – заметила Эллисон.
   Он встряхнул ее:
   – Отвечай и помни, что я обязательно узнаю, если ты врешь.
   Она некоторое время молчала, глядя на его манишку, затем подняла глаза и виноватым тоном произнесла:
   – Да. – Эллисон заметила, как при этом блеснули глаза Спенсера. – Я собиралась тебе сообщить об этом, только…
   – Вопрос второй. Ты любишь меня? Она уже открыла было рот, чтобы объяснить, почему соврала в первый раз, но слова застряли у нее в горле.
   – Что ты сказал?
   Он приблизился к ней. Повелительный тон его внезапно сменился каким-то неуверенным.
   – Ты любишь меня, Эллисон?
   Ее обезоружили эта неуверенность, эта робость, столь нехарактерные для него, и она вдруг качнулась к нему.
   – А ты узнаешь, если я солгу?
   – Ты никудышная лгунья!
   – Я люблю тебя, Спенсер.
   Он прижал ее к себе.
   – Вот и все, что я хотел узнать. Все, что я хотел услышать. – Наконец он оторвался от Эллисон и схватил ее за руку. – Пошли!
   Он потащил ее к дверям, за ним последовали ее изрядно взволнованные родители. Невеста и жених стояли возле лимузина, наблюдая за гостями, которые выходили из церкви и спускались по ступенькам вниз.
   – Эй, ты куда? – крикнул Дэвис, увидев, что Спенсер прошел мимо свадебных лимузинов и направился к машине, припаркованной на противоположной стороне улицы.
   Спенсер неторопливо повернулся и сердечно пожал Дэвису руку.
   – Замечательная свадьба, дружище! Энн, наилучшие пожелания! – Он крепко поцеловал удивленную Энн в губы.
   – Н-но, ты-то куда? – крикнул Дэвис, видя, что Спенсер снова рванулся к своей машине.
   – Жди здесь, – приказал он Эллисон, у которой и в мыслях не было воспротивиться его приказанию, хотя она и оставалась стоять словно столб среди улицы. Спенсер быстро наклонился к уху Дэвиса, что-то ему шепнул, затем схватил Эллисон за руку и потащил к своей машине.
   Когда они отъехали, Энн обратилась к Дэвису с вопросом, который был у всех на устах:
   – Что он сказал тебе? Куда они поехали?
   Дэвис поправил галстук-бабочку и виновато улыбнулся Лемонам.
   – Он сказал, что у нас свадьба, а у них медовый месяц.
   Когда они поднялись на борт «Обманщицы», Эллисон все еще была в наряде подружки невесты, а Спенсер – в смокинге, хотя успел снять галстук-бабочку и расстегнуть рубашку. Во время езды на машине Эллисон развлекалась тем, что расстегивала на его рубашке пуговицы и гладила ему грудь.
   – Ты хочешь, чтобы мы оба разбились.
   – Ладно, я не буду, – согласилась она.
   – И не думай. – Он взял ее руку и приложил к своему сердцу.
   Спенсер помог ей спуститься в каюту, и они бросились в объятия друг друга, жадно и нетерпеливо целуясь, словно спеша наверстать упущенное.
   Когда они наконец оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, Спенсер шепнул ей на ухо:
   – Ты выйдешь за меня замуж?
   – После того как ты умыкнул меня прямо из церкви на глазах у стольких людей? Мне ничего другого не остается, иначе меня назовут шлюхой.
   Он провел языком по мочке ее уха.
   – Ну а все-таки?
   – Да, – сказала она, затрепетав, ибо его рука пробралась к ее груди и затеяла с ней игру. Однако Эллисон еще сохранила остатки благоразумия, оттолкнула нескромную руку и добавила: