Некоторые из этих ритуалов и суеверий, неразрывно связанных с ними, были переняты Церковью из языческих дохристианских культов. Другие же, подобно изгнанию ведьм, духов и фей, а также жжение костров на Иванов день, так никогда и не стали частью церковной доктрины и ритуала, но молчаливо принимались приходским духовенством, которое росло с такими же верованиями и должно было примирить неискоренимую преданность им прихожан с христианской верой и учением, которые они были обязаны преподать им. Так, курение фимиама заняло место языческого сожжения жертвоприношений, святая вода – призрачных ключей л потоков, христианские заклинания – чары волшебников.
   Несмотря на то количество руководств и инструкций, выпущенных епископами-реформаторами, демаркационная линия между религией и суевериями так и не была четко обозначена в средневековой религии. Церковные колокола звонили, чтобы предупредить о надвигающейся буре, потому «что дьявол, услыхав божественный трубный глас, который и есть колокола, может убежать в страхе и отказаться от насылания бури». Когда паразиты наводняли церковь или гусеницы – деревенские сады, священник мог провозгласить против них анафему, в то же время старухи, подозреваемые в ведьмовстве, часто обвинялись в краже священных даров с целью уничтожить паразитов в своих садах или наложить проклятие на соседей. Существовало всеобщее убеждение, что во время кульминационного момента мессы поднимается Тело Христово, а тот, кто посмотрит на него с чистым и раскаявшимся сердцем, избавится до конца жизни от всех несчастий и жизненных неудач.
   За исключением Великого Поста и специальных случаев, предписанных конституциями архиепископа Печема, обычный деревенский пастор редко произносил проповеди. Четыре раза в год от него ожидали толкования символа веры, евангельских правил и десяти заповедей на английском языке и разглагольствования, подобно чосеровскому «бедному городскому пастору», по поводу семи смертных грехов и их последствий, семи добродетелей и семи святых таинств. В остальное время он полагался, как и любой другой приходской священник от Калабрии до Скандинавии, на драматические обряды католической церкви, ритуалы у алтаря, звучные латинские молитвы и заклинания, статуи, иконы и изображения Иисуса, распятого или вознесенного в величии, святых и мучеников, и ангелов, страшного суда и адских мук, запечатленных в великолепных цветах и ужасающих подробностях на алтарных сводах, библейских историй и Апокалипсиса, которые покрывали стены, окна и крыша любой, даже самой простой церкви.
   В том, чтобы заставить язычника отречься от своих примитивных и кровавых верований, связанных с жестокостью и человеческими жертвоприношениями, главным достижением Церкви стало адаптирование и гуманизация концепции бессмертия. Повсюду человек сталкивался, как в Церкви, так и в придорожной часовне, с простыми и знакомыми напоминаниями о царстве небесном, которое он должен был заслужить с помощью добродетелей любви, веры, сострадания, смирения, правдивости, целомудрия, учтивости – добродетелей, которые доставались так тяжело, и в которых нуждались страстные, буйные, грубые люди. Были призваны помочь им обрести дорогу в Рай и заставить их избежать искушения изображения мужчин и женщин, которые, как говорила Церковь, боролись и преодолели недостатки человеческой натуры и теперь являлись, подобно своему Творцу, чьему примеру они следовали, благословенными духами, вознесенными на Небо и готовые вмешаться в борьбу за души простых смертных, которые взывали к их помощи. Святые были настолько человечными, как учили христиан, что они могли помочь людям в их самых простых нуждах. Так Св. Кристофер, который как-то нес Христа на себе, был патроном и защитником носильщиков; Св. Варфоломей, с которого живьем содрали кожу, – дубильщиков; Св. Аполлония, чья челюсть была полностью раздроблена в результате пыток, – покровителем тех, у кого болели зубы; Св. Иоанн, который был брошен в котел с горящим маслом, – покровителем свечных дел мастеров; Св. Эгидий присматривал за калеками; Св. Криспин – за сапожниками; Св. Екатерина – за маленькими девочками; Св. Евстахий и Св. Хьюберт – за охотниками; Св. Сесилия – за создателями музыки; Св. Блез – за теми, у кого болит горло. А поскольку Мария Магдалина натерла ноги Христа ароматными маслами, она считалась покровительницей парфюмеров. Если у кого-то болели быки, то обращались к Св. Корнелию, если свиньи, то к Св. Антонию, если куры, то к Св. Голлу. Существовал даже специальный святой, Св. Озит, для женщин, которые потеряли ключи.
   Так, еще существовали святые для мест и стран – Св. Георг – для Англии, Св. Дионисий – для Франции, Св. Андрей – для Шотландии, Св. Патрик – для Ирландии; Св. Хьюго Линкольнский, Св. Суизин Уинчестерский, Св. Чад Личфилдский. Функцией святых было вместе с Христом ходатайствовать о прощении смертных, защищать тех от демонов, которые летали в поисках искушения их духа, помогать им в правом деле и являться, когда смертные взывали к их помощи. Их защиту нужно было заслужить раскаянием и молитвой, стоя коленопреклоненными перед их изображениями и алтарями или взывая к ним в тяжком труде или родовых муках, но те, кто искал их помощи со смирением, всегда получали ее. Английских детей обучали следующей молитве:
 
«Матвей, Марк, Лука и Иоанн
Следите за постелью, на которой я лежу:
Четыре угла у моей постели,
Четыре ангела там расположились,
Один в голове, один в ногах,
И двое – чтобы проводить меня до небесных врат;
Один, чтобы петь, и два – молиться
И один, чтобы унести мою душу».
 
   Самым любимым ходатаем за человека была Богородица. Колокол Гавриила звонил по вечерам, чтобы созвать всех христиан прочесть Ave Maria,а пилигримы стекались, чтобы увидеть макет ее дома в Августинском аббатстве в Уолсингеме, веря, что небесная галактика, Млечный Путь, была специально создана, чтобы направить их сюда. Культ Девы Марии, умоляющей о прощении человеческих слабостей, которые могла простить только женщина, был тогда первым, достигшим пика популярности. Самые значимые события ее жизни – Благовещение (объявление о том, что она зачала от Святого Духа), Очищение, Посещение и Успение – прочно заняли свое место среди других праздников христианского года; на Очищение в феврале, известном как Сретенье Господне, все выходили на улицы со свечами, благословленными у алтаря в ее честь. О ней думали, как о воплощении всех женских добродетелей: нежной, чистой и любящей и настолько сострадательной, что даже самый отверженный мог надеяться на прощение с ее помощью. «Женщина, облеченная в солнце, с луной под ногами и венчанная короной из двенадцати звезд, – как назвал ее проповедник, – этот великий знак и символ проник даже в глубины Ада, ибо все черти там напуганы только одним именем славной Девы» [330].
   Нигде Мария не была так почитаема, как в Англии, которую называли приданым Богородицы. Количество церквей и святынь, посвященных ей, было неисчислимым; никакое другое имя не фигурировало так часто в списках королевских подношений. Когда Уильям Викенгемский основал свои колледжи в Уинчестере и Оксфорде, он поместил их под ее защиту, и в обоих колледжах все еще можно застать епископа, высеченного в камне, коленопреклоненным, простирающим к ней руки и молящим о благословении своих пожертвований. Почти каждая сколько-нибудь важная церковь владела ее изображением в серебре, золоте или гипсе, поднесенным каким-нибудь дарителем, а вдоль дорог и путей паломничества располагались придорожные часовни, где путешественники могли прочитать свои молитвы и вознести свое Ave MariaНебесной Царице.
   Не только английские воины вдохновлялись именем Девы. Большая часть английской лирической поэзии, которая дошла до нас от тех времен, написана в ее честь.
 
«Я пою о Деве
Нет равных ей,
О ею вскормленном сыне,
Короле всех королей...
 
 
Он пришел так безмолвно
В жилище своей матери,
Как роса в апреле,
Падает на цветы».
 
   Никому не известен автор эти и других стихов в ее честь – английского варианта латинских гимнов, созданных специально для церковных служб, часто используемых с литургической фразой, часто вклинивающейся в родной язык:
 
«О Той, кто так прекрасна и ясна,
Velut maris Stella,
Яснее чем дневной свет,
Parens et puella...»
 
   Имена приходов на картах, Ледигроув [331]и Ледимид [332], Мериз Уэлл [333]и Мерифилд [334], а также цветы, которые сельские жители назвали в ее честь, бархатцы [335]и манжетка [336]являют собой даже после четырех веков господства протестантизма свидетельство той преданности, которую наши католические предки питали к матери Христа.
   Именно из этого культа Девы Марии в жестокие и суровые годы, когда правила сила, а насилие было всеобщим, выросло понимание того, что женщине необходимо отдавать дань уважения и почтения и что проверкой на цивилизованность является именно отношение к женщине. «Ни один мужчина, – провозглашал проповедник, – не должен держать женщину в пренебрежении, ибо нет мудрости в том, чтобы пренебрегать тем, кого любит Господь».
 
«Люби женщину всем сердцем,
Она изменится к лучшему;
Женщина хороша и от нескольких слов;
Клянусь Девой Марией!
 
 
Женщина замечательна, и этого не преуменьшить;
От скорби и заботы она нас избавит;
Женщина – вершина всего;
Клянусь Девой Марией!»
 
   В описании своего путешествия по христианским землям ничто так не поразило благочестивого мавра, Ибн Юбаура из Гранады, как вид, среди отбросов и экскрементов Акры – «вонявших и мерзких, да разрушит ее Господь!» – христианской невесты, сопровождаемой, с оказанием всех возможных почестей, кортежем рыцарей. «Она была так горда, семеня короткими шажками, как голубка или как легкое облачко. Да защити нас Господь от соблазна!» [337]Не таким образом преданные политике гарема обращались со своими женщинами.
* * *
   Именно такое соединение земли и неба, материи и духа, допущение, что потусторонний и земной миры находятся в постоянном взаимодействии, сделали средневековое христианство жизнестойкой и просветительской религией. Ибо для простого человека его приходская церковь была центром как духовной, так и земной жизни. Она была местом встречи всей общины. Ее нефы и приделы были устроены не только для молитв и литургических процессий, но и для объявлений и деловых переговоров. Ее крыльцо использовалось для коронерского дознания, оглашения помолвок и выплаты наследства; дубовый ящик – для хранения завещаний, хартий и документов, подтверждавших право собственности. На церковном дворе, где играли деревенские ребятишки и лежали умершие, составлявшие приходское кладбище, в ожидании воссоединения всех христиан в день Страшного Суда, прихожане встречались для обсуждения приходских обязанностей, проходили пиры и исполнялись мистерии теми сельскими актерами, в которых смешались несовместимые сельский достаток и грубая игра с благочестием истинной веры. Если нам такие развлечения представляются грубыми и языческими – как если бы пастухи в Бетлгеме прославляли местный эль или Господь появлялся в тиаре, бороде и позолотой на лице – это было потому, что христианская вера являлась частью жизни простого, темного человека.
   Средневековое христианство являлось исключительно человеческой религией. В нем было место для комедии и фарса. В процессии на Вербное Воскресенье обычно одетый ангелом мальчик, стоящий на западном крыльце церкви, бросал лепешки, из-за которых дрались все прихожане, пока вдоль хора волочили деревянного осла, а за ним шел человек, лупивший его кнутом. Даже при проведении глубоко впечатляющей заутрени на страстной неделе когда одна за другой гасли свечи на алтаре, сельские певцы на хорах поддерживали свои силы вином и пивом, поставлявшимся им приходским смотрителем, пока вся конгрегация под звон колоколов приветствовала Воскресение Христово в Пасхальное утро. Совсем маленькие дети принимали участие в литургии; на день Св. Николая или день Избиения младенцев мальчики из кафедрального хора исполняли службу, а мальчик-епископ в митре и с епископским посохом произносил проповедь, пока декан и капитул молились коленопреклоненными, чтобы получить его благословение [338].
   Даже для самых низших слоев – а многие жили настолько скудно, что их жизнь была немногим лучше, чем жизнь скотов, – Церковь предлагала питательную почву для двух атрибутов, которые возвышали и облагораживали человеческую природу. Вся корпоративная жизнь общины, которая заключалась не только в обеспечении экономического процветания, концентрировалась вокруг церкви и контролировалась церковными старостами – танцы на первое мая, когда дети обходили всю деревню, собирая деньги, костры, устраиваемые накануне дней святых, когда дома украшались свечами, а богатые устраивали застолья из вина и кексов перед своими дверьми для более бедных соседей, бдения в ночь на день Св. Иоанна и Св. Петра, когда дозором обходили весь приход, а в городах люди и ремесленники маршировали по улицам в ливреях своих гильдий. Именно церковные старосты – ежегодно избираемые прихожанами на пасхальном собрании прихожан – организовывали на церковном дворе или в церковном доме, если таковой имелся у прихода, благотворительные праздники в честь Церкви, чтобы собрать денег на приходские расходы, в честь невесты – чтобы помочь молодым начать свое хозяйство, торги для тех, кто находился в нужде и несчастье. Когда Церковь перестраивалась или расширялась – а в XIV и XV веках почти каждый город или деревня перестраивала или обновляла свою Церковь – церковные старосты собирали деньги, устраивая соревнования по стрельбе из лука или просто обходя всех прихожан. Они назначали деревенского «Робина Гуда» или «Малютку Джона» вести прихожан к стрельбищам после мессы по воскресеньям или святым дням и собирали взносы с участников соревнований, а также организовывали ежегодные сборы в «залоговое время», когда молодые люди и замужние женщины и девицы по очереди отправлялись друг к другу в дом, чтобы завлечь представителей противоположного пола и заставить их платить штрафы в пользу Церкви – «выкуп людей на Фоминой неделе», как называли это действо церковные старосты прихода Св. Эдмунда в Солсбери. Они также проводили ежегодную финансовую проверку церковных расходов, когда прихожане, собранные в соответствии со своими занятиями и названиями, по очереди представляли свои дары и взносы – «поступили от детей и девиц», «поступили от ткачей» – указано в счетах одного сомерсетского прихода [339]. Именно тогда старосты получали все наследства, оставленные приходу: запас корма для скота для бедных, улей для обеспечения воска для свечей и меда, женское обручальное кольцо, ткань для пошива риз и чехлов. Они также отвечали за украшение Церкви – весенними цветами на Вербное Воскресение и Пасху, гирляндами роз на праздник Тела Христова и падубом и плющом на Рождество.
   Гордясь и заботясь о своем месте для богослужения, сельский прихожанин находил объяснение для другого атрибута, который отличал человека от животного: художественному творчеству. Во времена, когда большинство людей жило в простых почти без всякой утвари, грязных и сырых лачугах, размером немногим более сарая, в котором мелкий крестьянин сегодня взращивал свиноматку со своим выводком, богатство, которое дарили Церкви даже самые бедные деревеньки, казалось всего лишь мгновением чуда. Как показывают описи следующего века, мелкие и отдаленные церкви, у которых не было богатых жертвователей, владели потирами, дискосами, кубками, кадилами, канделябрами, сделанными из серебра и золота, обшитыми филенками и позолоченными запрестольными перегородками и алтарями, украшенными драгоценностями крестами и дароносицами для Тела Христова, вышитыми ризами и алтарными покрывалами из золотой ткани. Они были обставлены резными крестными перегородками, откидными стульями на хорах и боковинами скамей, каменными и гипсовыми статуями, великолепно отлитыми и гравированными колоколами, а также окнами, стекла из которых были привезены с verreur [340]Франции и Германии. Большинство этой утвари являлось искусством высшего качества, созданными вдохновением, полученным от веры и глубокой корпоративной гордости. И вся эта утварь оплачивалась и накапливалась из поколения в поколение деревенской общиной, многие члены которой – плотники, строители и кузнецы – помогали привести ее в порядок.
* * *
   Своей цивилизаторской миссией приходская церковь и пастор пусть и несовершенно, но исполняли ту работу, которая в более раннюю эпоху осуществлялась монастырями, несшими христианскую веру в широкие слои общества. Крупные монастырские ордена, которые передали наследие христианства и латинской цивилизации военным классам Западной Европы, уже давно перестали быть теми, кто обращал в новую веру. То же самое произошло и с капитулами богатых каноников – черными августинцами и белыми премонстрантами – которые служили таким великолепным коллегиатским церквам, как Саутверк, Уолтем, Смитфилд, Св. Варфоломея, Уэлбек и Крайст Черч, в Гемпшире, хотя некоторые из них изначально были основаны, чтобы осуществлять миссионерскую деятельность. Монахи, рекрутируемые теперь не из людей с явными миссионерскими наклонностями, но в основном из младших сыновей мелких землевладельцев и горожан, далеко отошли от жизни крестьянства, чья десятина и ренты поддерживали их великолепные учреждения. В своих церквах они все еще продолжали исполнять обычный круг служб, молитв и песнопении. Но хотя венценосные и знатные персоны часто посещали более знаменитые обители, оставляя в память о своих визитах дары из драгоценностей и мощей, за исключением нескольких более крупных аббатств, где часть церкви использовалась для нужд прихода, обыкновенные миряне не принимали участия в их изолированном существовании. В Бери Сент-Эдмундс монахи построили две церкви по обе стороны ворот аббатства, одну для горожан и одну – для пилигримов, чтобы хранить свою святость для самих себя. Монахи Вестминстерского аббатства построили церковь Св. Маргариты, чтобы избежать использования южного придела для приходских богослужений. Этим аббатства отличались от мирских кафедральных соборов, где многие каноники и пребендарии не жили постоянно и чьи нефы местные жители использовали в качестве центров для своей публичной жизни. Экзетер, где внутри собора во время ярмарки и на день Св. Павла возводились киоски, где купцы устраивали свои сделки и даже проститутки предлагали свои услуги и где у каждой колонны находился барристер для консультации клиентов.
   В отличие от тех, кто жил внутри своих иммунитетов и свобод и подчинялся только своей собственной юрисдикции, общественный контакт с такими крупными монастырями сводился к выплате ренты, десятин других служб их чиновниками и бейлифам, к аккуратно выверенному с точки зрения иерархии гостеприимству, предлагаемому им путешественникам различного социального происхождения, и к раздаче кусков мяса, которое раздатчики милостыни осуществляли у ворот монастыря. Их владения – включавшие большинство самых крупных пригодных для жилья помещений в округе – также иногда использовались для проведения парламентских сессий; зал капитула в Вестминстерском аббатстве являлся обычным местом заседания рыцарей и горожан Общин. В Глостере монахи вынуждены были освободить свое помещение и разместиться в палатках в саду, когда здесь проходили заседания парламента; другое заседание, назначенное в Кембридже, было проведено в приорстве Варнуэл, прямо рядом с городом.
   В середине XIV века в Англии насчитывалось около 700 монастырей, коллегий каноников и женских обителей. Они располагались вниз по иерархической лестнице от великих и древних бенедектинских обителей подобно Крайст Черч в Кентербери, Редингу, Гластонбери, и Сент-Олбанс, включавшим около 60 или 90 монахов, до небольших обителей всего с четырьмя или пятью отшельниками. Еще столетие назад самыми крупными монастырями являлись цистерцианские обители, чьи монахи в белых рясах и их мирские братья или conversiжили и работали вместе, чтобы возделывать одинокие долы и вересковые пустоши севера и запада. Риво когда-то давал приют ста сорока монахам и 600 conversi;Фаунтинс примерно трети от этого количества [341]. Но хотя их здания были теперь гораздо больше, место мирских братьев было занято теперь наемными работниками и арендаторами, и бенедектинские учреждения возвратили свое былое лидерство. В то время как они также показывали небольшое сокращение в численности, богатство их было чрезмерным. Со своих маноров, ректорств и подношений к мощам святых Крайст Черч в Кентербери владел доходом в 3000 фунтов в год – таким доходом обладали тогда только самые могущественные графы, а по своей покупательской способности сегодня эту сумму можно сравнить с 150000 фунтов. Под управлением великого приора Томаса Чиллендена, который руководил аббатством в конце века, его доходы возросли до 4000 фунтов в год. До Брюсовских разорительных набегов на север Дареское аббатство получало такой же доход, хотя долгие и разорительные шотландские войны сократили его до половины. Хотя право мертвой руки регулировало поток наследства, который ранее угрожал подорвать феодальную систему королевства, под давлением растущих цен монастыри все еще управлялись тем, чтобы приумножить свое богатство, в основном путем обращения за разрешениями на строительство соответствующих церквей. Наводнения, засухи, ящур, повреждение посевов [342], большое количество путешественников и гостей, эпидемии и войны – все это использовалось как повод; после битвы при Невиллз Кроссе аббаты Исби и Эглестона получили дополнительное ректорство на том основании, что английская армия самовольно расквартировалась в аббатствах и использовала из запасы, «оставив их лишенными пропитания».
   Монахи являлись членами исключительно замкнутого самовоспроизводящегося общества. Подчиненные правилам своих Орденов, и, за исключением редких случаев, когда их церковь подчинялась епископу, они избирали своего собственного главу и принимали в свои привилегированные ряды только тех, кого сами одобряли. Аббат или председательствующий приор крупного монастыря являлся пэром королевства, заседая подобно барону, в силу ценности земель своей обители, в парламенте. В некоторых экспериментальных собраниях Эдуарда I, частично состоявших из глав церковных обителей, более половины этих глав представляли цистерцианцев и премонстрантов в связи с их интересами в шерстяной торговле. Ко времени вступления на престол его внука большая часть белого духовенства перестала принимать участие в таких ассамблеях, а количество аббатов было стандартизировано около 30; вместе с епископами они все еще немного превосходили в количестве светских лордов, хотя их политическое влияние быстро сходило на нет. Кроме приора монастыря Св. Иоанна Иерусалимского и двух аббатов августинских обителей, Уолтема и Сайренсестера, – последний цистерцианский монастырь, Болье, перестал приглашаться в парламент после 1340 года – все они являлись представителями черного духовенства. Среди них, в дополнение к представителям крупных обителей, находились аббаты Питерборо, Колчестера, Абингдона, Глостера, Ившема, Рамси, Мальмсбери, Кройленда, Св. Марии Йоркской и Св. Августина Кентерберийского, а также приор Ковентри, чья церковь представляла собой объединенный престол или cathedraепископа Личфилдского. Почти все носили митры, пожалованные им папой или могущественными аббатами [343].
   Эти сановники жили в царских палатах, развлекали князей за своим столом и, подобно епископам, имели парки, конюшни и сельские поместья, куда время от времени приглашались наиболее уважаемые члены капитула, чтобы восстановить свои силы, отдыхая и занимаясь спортом. В Сент-Олбанс аббат обедал на помосте, находившемся на высоте 15 ступеней от пола, в то время как монахи, прислуживавшие ему, пели молитвы на каждой пятой ступени. Аббат монастыря Св. Августина в Кентербери имели капеллана, сенешаля, гофмаршала, резчика, официанта, булочника, шталмейстера и раздатчика милостыни, а также полдюжины других слуг. При этом иногда такие могущественные люди, которые в силу положения своей обители обладали статусом лорда, жили в строгом аскетизме и благочестии, постясь, поднимаясь на полуночную молитву, спя на жестком покаянном ложе и нося жесткую рясу из конского волоса под своими великолепными одеждами, подобно Ричарду Уолингфордскому, сыну кузнеца, ставшему аббатом Сент-Олбанс в тридцать один и умершему молодым от проказы, и Томасу де ла Мару, который правил этой обителью почти полстолетия и выстроил ее замечательные ворота и Королевскую залу. Обогащать архитектурное наследие своей обители было обычным делом аббата XIV века; Симон Ленгем Вестминстерский, последний монах, который стал архиепископом Кентерберийским, обогатил аббатство хорами и большей частью современного нефа.