Страница:
– Я не знаю, как вы сюда залезли, – сказал он. – Но, может быть, выйдете через дверь?
Мальчик – Никто; что за дурацкое имя, что за кошмарное имя, если подумать, – обернулся уже на пороге и посмотрел на Стива. И в его темных глазах Стив снова увидел чистейшую сущность потерянного, безвозвратно ушедшего детства. Темную невинность, обреченную печаль. И еще – стыд.
– Мне очень жаль, – повторил Никто.
Стиву хотелось сказать, мол, забей – все нормально. Но тут Зиллах поднял голову и посмотрел на него. Его глаза были мутными, а из разбитых губы и носа по-прежнему сочилась кровь. Стив очень надеялся, что его удар не пройдет без последствий. Может быть, у Зиллаха будет сотрясение мозга. Может быть, даже в тяжелой форме. Но Зиллаху все-таки удалось разлепить распухшие губы и выдавить четыре слова:
– Ты за это заплатишь.
– УЕБЫВАЙТЕ ОТСЮДА! – закричал Стив. Сломанный нос и разбитые губы… ему было плевать. Он бы с радостью еще пару раз приложился битой к роже этого мудака… но и кулак тоже сойдет.
Но Молоха с Никто уже вывели Зиллаха на крыльцо. Стив увидел черный фургончик, припаркованный в дальнем конце подъездной дорожки. Из его выхлопной трубы уже валил дым. Стив подумал, что надо бы запомнить номера, но потом понял, что все равно не станет звонить в полицию; они там все очень прыткие, если им выпадает случай влепить тебе срок за хранение травки или за распитие спиртных напитков в неположенном месте, но когда тебе нужно, чтобы они занялись чем-нибудь для тебя, тут-то их энтузиазм затухает.
Стив захлопнул входную дверь. Три темных силуэта – один большой и взъерошенный и два изящных и тонких – промелькнули мимо окна и ушли.
Он вернулся в комнату Духа. Дух лежал на спине, глядя на звезды на потолке. Его руки безвольно лежали поверх одеяла. Стив присел на краешек кровати.
– Блин, – сказал он. – А нам сегодня концерт играть.
– Они тоже там будут, – ответил Дух с непоколебимой уверенностью.
20
Мальчик – Никто; что за дурацкое имя, что за кошмарное имя, если подумать, – обернулся уже на пороге и посмотрел на Стива. И в его темных глазах Стив снова увидел чистейшую сущность потерянного, безвозвратно ушедшего детства. Темную невинность, обреченную печаль. И еще – стыд.
– Мне очень жаль, – повторил Никто.
Стиву хотелось сказать, мол, забей – все нормально. Но тут Зиллах поднял голову и посмотрел на него. Его глаза были мутными, а из разбитых губы и носа по-прежнему сочилась кровь. Стив очень надеялся, что его удар не пройдет без последствий. Может быть, у Зиллаха будет сотрясение мозга. Может быть, даже в тяжелой форме. Но Зиллаху все-таки удалось разлепить распухшие губы и выдавить четыре слова:
– Ты за это заплатишь.
– УЕБЫВАЙТЕ ОТСЮДА! – закричал Стив. Сломанный нос и разбитые губы… ему было плевать. Он бы с радостью еще пару раз приложился битой к роже этого мудака… но и кулак тоже сойдет.
Но Молоха с Никто уже вывели Зиллаха на крыльцо. Стив увидел черный фургончик, припаркованный в дальнем конце подъездной дорожки. Из его выхлопной трубы уже валил дым. Стив подумал, что надо бы запомнить номера, но потом понял, что все равно не станет звонить в полицию; они там все очень прыткие, если им выпадает случай влепить тебе срок за хранение травки или за распитие спиртных напитков в неположенном месте, но когда тебе нужно, чтобы они занялись чем-нибудь для тебя, тут-то их энтузиазм затухает.
Стив захлопнул входную дверь. Три темных силуэта – один большой и взъерошенный и два изящных и тонких – промелькнули мимо окна и ушли.
Он вернулся в комнату Духа. Дух лежал на спине, глядя на звезды на потолке. Его руки безвольно лежали поверх одеяла. Стив присел на краешек кровати.
– Блин, – сказал он. – А нам сегодня концерт играть.
– Они тоже там будут, – ответил Дух с непоколебимой уверенностью.
20
Около часа черный фургончик кружил по Потерянной Миле. Городок был такой маленький, что за этот час они объехали его весь раза четыре. Никто сидел, прижавшись лицом к стеклу. Зиллах лежал на диване, все еще оглушенный после тех двух ударов.
Никто чувствовал себя виноватым. Как это, наверное, больно, когда кто-то бросается на тебя и со всей силы впечатывает тебя головой в стену. Он не хотел делать Зиллаху больно; просто, когда он увидел, что Зиллах собирается раскроить Духу череп бейсбольной битой, он понял, что никогда не простит себе смерти Духа, и набросился на Зиллаха, не задумываясь о последствиях. Просто он должен был что-то сделать. И быстро.
Теперь Зиллах скорее всего не захочет, чтобы Никто оставался с ними, и высадит его где-нибудь на пустынном шоссе. Или – что вероятней – они просто убьют его и выпьют его кровь, как это было с Лейном. Никто с удивлением понял, что ему все равно. Он сам все просрал: хотел иметь все и сразу, а в итоге все потерял.
Через какое-то время Зиллах сел на диване и угрюмо уставился в окно на пыльные витрины магазинчиков, на заправку с древними допотопными колонками, на психоделические красно-синие завихрения в витрине музыкального магазина. Потом его вновь охватила слабость, и он уронил голову на колени. А когда Никто попытался обнять Зиллаха, тот отстранился.
Точно так же вели себя и его друзья дома. Когда предыдущий бой-френд Джули подарил ей на день рождения билеты на концерт «Cure» в двадцатом ряду, а не в десятом, как она хотела, она устроила настоящий спектакль вселенской скорби. По вечерам она никуда не ходила: сидела у себя в комнате и читала стихи Сильвии Плат и Энн Секстон. И без того слишком худая, она еще похудела на целых шесть фунтов. Когда кто-нибудь в школе пытался с ней заговорить, она выдерживала театральную паузу секунд на пять, потом печально качала головой и уходила прочь. Так продолжалось неделю.
И Зиллах теперь демонстрировал точно такую же неизбывную скорбь. Но Никто это не злило – да, Зиллах откровенно им манипулировал, но он это заслужил, потому что сделал Зиллаху больно. Его злило другое: что он действительно чувствовал себя виноватым. Он действительно все испортил, и всеобщее унылое настроение – целиком его вина. Только из-за того, что красивое лицо Зиллаха было безнадежно обезображено, Никто чувствовал себя так, словно он обоссал Мону Лизу или что-нибудь в этом роде. Все угрюмо молчали. Никто даже не пил. Атмосфера непреходящего праздника, царившая у них в фургончике, как-то разом померкла, сменившись серой апатией. Никто вдруг задумался, и уже не в первый раз: а сколько лет его новым друзьям? Они казались ему намного старше его самого – старше и мудрее, – но сейчас они вели себя как обиженные подростки, которые психуют друг на друга и сами толком не знают почему.
Когда они в третий раз проезжали мимо музыкального магазина, Твиг притормозил и указал на плакат в витрине:
– Эй, малыш. А ну глянь.
Никто посмотрел. На плакате – таком же зернистом, как и фотка надгробного камня на обложке кассеты «Потерянных душ?», – был изображен каменный ангел с расправленными крыльями, опущенными долу глазами и рукой, поднятой в жесте то ли предостережения, то ли благословения. Прямо поперек фотографии шла витиеватая надпись: «ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ?» СЕГОДНЯ У СВЯЩЕННОГО ТИСА.
– А где он, этот священный тис? – спросил Молоха. – Где-нибудь на кладбище?
– Наверное, это какой-нибудь клуб, – сказал Никто. Он уже принял решение. Зиллах, наверное, будет только рад избавиться от него; а если нет, они могут убить его прямо здесь, посреди Потерянной Мили. – Высади меня где-нибудь, – попросил он Твига. – Я хочу сходить на концерт.
Твиг притормозил.
– Ты что, уходишь от нас?! Теперь, когда начинается самое интересное?!
– А давайте его съедим? – сказал Молоха вполголоса. Зиллах, похоже, пришел в себя. Он поднял голову и посмотрел на Никто. Никто тоже смотрел на него, пытаясь осмыслить то, что он видит. Разорванная кожа на губах у Зиллаха почти зажила; там, где должны были быть кровоточащие раны, остались лишь свежие розоватые шрамы. Сломанный нос почти выпрямился. Его десны еще кровоточили, но не из-за выбитых зубов. Они кровоточили потому, что у Зиллаха росли новые зубы – ослепительно белые на фоне нежно-розовой плоти.
– Больно, между прочим, – сказал Зиллах.
Никто опустил глаза:
– Я знаю.
– Когда заживает, больно. Я чувствую каждую клетку: как они тянутся навстречу друг другу, – чувствую каждый нерв. И знаешь, когда меня в последний раз откуда-то выносили? ЗНАЕШЬ?
– Когда?
– В 1910-м. Мне тогда было примерно столько же лет, сколько сейчас тебе. Меня подобрал молодой офицер артиллерии, дело было в Саванне, штат Джорджия. Я попросил его провести меня на офицерскую вечеринку… сказать, что я его младший брат… там подавали пунш, которым разве что бальзамировать трупы. Чего там только не намешали: вино, ром, джин, бренди, виски, шампанское…
Никто вспомнил коктейль, который они с Лейном придумали, когда еще только учились пить, – граммов по пятьдесят из каждой бутылки из бара родителей. Гадость была отменная, но по шарам ударяло знатно.
– В общем, я так надрался, что стал буянить. Сломал руку какой-то барышне из семьи старых аристократов, прокусил ей левый сосок и выбил глаз. Пятеро взрослых мужчин еле сумели меня урезонить. Меня избили до полусмерти и выволокли на улицу. Там меня повесили на ближайшем же дереве, а когда все ушли, я перерезал веревку. И с тех пор ничего подобного не случалось, ты понимаешь? ДО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ НИЧЕГО ПОДОБНОГО НЕ СЛУЧАЛОСЬ.
Зиллах наклонился так близко к Никто, что их лица теперь разделяло лишь несколько дюймов. Никто действительно видел, как рваные шрамы на лице у Зиллаха бледнеют прямо на глазах и проходят, не оставляя следов.
– Я понимаю, – сказал он Зиллаху. – Я ухожу.
Зиллах внимательно посмотрел на него.
– Нет, – прошептал он. – Нет, ты никуда не уйдешь. – Странная улыбка блуждала на его полузаживших губах. – Твоим друзьям мы ничего не сделали, так? Но ты получил свой урок. Так что лучше нам досмотреть представление всем вместе.
И Зиллах наконец протянул Никто руки. Его ладони были повернуты кверху, а пальцы слегка дрожали. Никто был почти уверен, что эта дрожь была непритворной. Почти. Он взял руки Зиллаха и поцеловал обе его ладони.
Остаток вечера Стив либо маялся от скуки, либо дрожал от возбуждения. Дух наблюдал за тем, как он демонстрирует стивофинновский вариант хождения из угла в угол, а именно: лежание на диване со сменой позы каждые десять секунд. Он заворачивался в плед и пытался читать. Он брал гитару или банджо, но убирал их в сторону, даже не прикасаясь к струнам. Потом он встал и достал старую коробку из-под обуви, где у него хранились записки, открытки и письма от Энн. Взял наугад конверт, поддел ногтем марку и медленно оторвал ее. Потом взял еще конверт… а на третьем Дух не выдержал и ушел к себе в комнату.
Там он разделся и лег в постель. Включил радио и около часа просто лежал и слушал тягучие темные голоса на волне современной церковной музыки. Он старался не думать о незнакомцах, которые ворвались к нему в дом. Он был уверен, что Никто ему снился: для Духа сны о событиях, которые ему предстоит пережить, и о людях, с которыми предстоит встретиться, были таким же обычным делом, как поболтать по телефону с кем-нибудь из приятелей.
И тут он вспомнил одну вещь, связанную с именем Зиллах. Тот странный цветочник упоминал это имя, и при этом его бледное лицо озарилось безумной надеждой: «У тебя есть новости от Зиллаха?» Вот она – связь. Но Дух по-прежнему не знал, кто эти ребята и что им нужно в Потерянной Миле. Трое из сегодняшних непрошеных гостей чем-то напоминали тех близнецов на холме: тот же показной блеск при общем болезненном впечатлении.
В Никто этого не было – пока еще не было. Но остальные давно уже поднаторели… в той боли и смерти, с которыми они сталкиваются постоянно. Дух понял только, что они никакие не люди, хотя – судя по укусу на руке у Стива и по синякам у него на запястьях и на ногах, где Молоха с Твигом его держали, – они были более плотскими, чем близнецы на холме.
Да, замечательно у него получается не думать о них. Дух вздохнул с облегчением, когда чуть позже Стив заглянул к нему в комнату:
– Давай собирайся, нам еще звук настраивать. И я хочу успеть выпить пива перед концертом.
Дух встал и быстро оделся. Джинсы, драные на коленях, мешковатая футболка и свитер, камуфляжная куртка и шляпа с разноцветными лентами. Когда он вышел, Стив уже стоял у входной двери: нетерпеливо теребил ручку, покачивая в руке футляр с гитарой и то и дело поглядывая в окно. Дух решил пока не заводить разговор о сегодняшних нежданных гостях. Если Стив захочет об этом поговорить, он сам заведет разговор.
Они молча уселись в машину. Дух смотрел прямо перед собой, на холодное полотно пустынной дороги, пока Стив давал выход злости: с остервенением жал на педаль газа и крутил ручку радио так, словно мстил ни в чем не повинной музыке за сегодняшнее унижение. Сегодня машин было мало. Ржавый синий пикап с открытым кузовом, набитым спелыми дынями, которые отражали бледный оранжевый свет луны. Междугородный автобус, направляющийся на север. Атмосфера внутри «тандерберда» была вся пропитана раздражением Стива. Дух знал, что сегодня вечером Стив напьется.
Ну и ладно. Какого черта?! Он сам тоже напьется. Наверное.
Но только после концерта.
Они приехали в «Священный тис» и сразу же приступили к настройке звука. Дух сидел на краю сцены, болтая ногами и слушая, как Стив материт дерьмовый пульт и дерьмовые усилители и периодически напевает по две-три строчки в микрофон. Когда звук был худо-бедно настроен, Стив пошел в бар – отдельное помещение в дальнем конце клуба. Дух тоже поплелся в бар, ведя пальцем по стене, разрисованной красками, цветными мелками и маркерами. Были здесь и рисунки Духа. Любой, кто хотел поучаствовать в этой «наскальной живописи», мог обратиться к бармену – краски и маркеры хранились у Кинси под стойкой.
Дух знал здесь каждый уголок, каждую плиточку «под антикварную позолоту», которыми Кинси выложил потолок, каждую надпись на стенах в сортире. Когда ты играешь в каком-нибудь клубе сорок недель в году, он поневоле становится твоим вторым домом.
Как только Дух вошел в бар, Стив протянул ему банку «Будвайзера». Кинси Колибри возился за стойкой, улыбаясь своей робкой и милой улыбкой. Стив прикончил первую банку и принялся за вторую.
Дух нехотя отпил пива – сегодня ему не нужно спиртное, сегодня он будет пить музыку – и оглядел бар. Первые посетители уже собирались, а скоро в клубе будет не протолкнуться. Студенты из Рейли и недоучившиеся раздолбаи типа Стива и Духа. Студенты из колледжа на Ветряном Холме, где все сплошь олдовые хиппи. (Вряд ли тут будет народ из окружной старшей школы – там все непробиваемые металлисты.) Ребята помладше: ученики неполной старшей школы, которые курят «Marlboro» и «Camel», – ребята, которые тщатся выглядеть знающими и пресыщенными, но выглядят лишь безнадежно скучающими. Девочки-мальчики с открытыми наивными лицами и доверчивыми улыбками, детишки с длинными черными волосами и подведенными черным глазами, детишки со шрамами от бритвенных лезвий на тонких запястьях – дети, которым уже надоела жизнь, дети, которые счастливы, что живут, и напиваются пьяными, и чувствуют себя молодыми.
Они все такие юные, думал Дух, ощущая их боль и восторг, их наивную глупость, их красоту и страх. Они такие юные. Они ходят в своих дешевеньких украшениях, слямзенных из магазинов, в своих драных джинсах, в своих черных одеждах – как знак принадлежности к некоему тайному обществу. Обществу, куда принимают лишь тех, кто всегда опьянен: дешевым спиртным, дождливой полночью, сексом или поэзией. Тех, кто любит малоизвестные группы, которые делают настоящую музыку; тех, кто ложится не раньше четырех утра и боится заснуть, распираемый страхом и кошмарными снами наяву.
Дух поискал глазами Никто. Он напряженно высматривал черный шелковый плащ, гладкие черные волосы и троих странных парней, затаившихся во тьме, которые обязательно будут поблизости. Но Никто пока не было, хотя многие мальчики были очень на него похожи: те же огромные отчаянные глаза, те же бледные нервные руки. Дух очень надеялся, что Никто не придет. Или придет, но без тех троих. Однако он знал, что они будут здесь.
Его что-то тянуло к этому мальчику. К его печальному лицу, к его глазам, в которых читалось отчаянное желание навсегда остаться молодым. Ему хотелось увести Никто от его непонятных друзей и сказать ему, что иногда так бывает, что все хорошо; что волшебство не обязательно сопровождается болью; что это вовсе не обязательно, чтобы детство кончалось. Впрочем, Никто вполне мог все это знать – знать и все-таки сделать выбор. Что бы он там для себя ни выбрал.
Зачастую это так трудно – понять, какой выбор правильный. Но Никто все равно пришлось выбирать. Дух это почувствовал – прямо там, у себя в комнате, когда он проснулся и увидел этого мальчика. И еще он почувствовал, что в тот миг Никто стал чуть старше. Он прикоснулся к чему-то такому, что было выше его понимания, и это было странное ощущение; у Духа всегда получалось проникнуться чувствами другого человека. Но здесь он как будто уткнулся в стену. Дух напомнил себе, что он вообще-то и не пытался. И не хотел даже пробовать.
А потом Стив схватил Духа за руку и потащил его сквозь толпу к сцене. Пора начинать концерт. Внутри что-то дрогнуло – это было похоже на мандраж перед выходом на сцену и одновременно на бешеное опьянение, когда все плывет перед глазами, и ты уже больше не можешь держаться прямо, и в голову лезут совершенно безумные мысли.
Руки тянулись к одежде Духа, к лентам у него на шляпе. Егo приветствовал восторженный рев голосов. Дух чувствовал прикосновение рук и мыслей; вдыхал дым от чужих сигарет. А, потом они поднялись на сцену. Стив и Дух. «Потерянные души?» снова играют для вас.
Стив подхватил гитару и взял первый нестройный аккорд. Дух взглянул на программу концерта – лист бумаги, приклеенный скотчем к полу, с пронумерованными названиями песен, нацарапанными нечитабельным почерком Стива, – и слова первой песни уже задрожали у него на губах. Он шагнул к микрофону и, обхватив его обеими руками, прошептал эти слова, рвущиеся наружу:
– Не ходи к воде, не ходи… там львы поджидают в засаде…
Зал притих, впивая его голос. Дух смотрел на эти юные, запрокинутые к сцене лица, омытые приглушенным светом рампы, – тонкие, бледные лица с глазами, густо обведенными черным.
И там, в самом центре толпы, был Никто. Он не раскачивался в такт мелодии, как это делали все остальные. Он стоял неподвижно, его широко распахнутые глаза поблескивали в полумраке. Его трое приятелей были с ним. Зиллах смотрел в пол, его лицо было скрыто в тени. Один из тех, что повыше, толкнул Никто в бок и что-то крикнул ему на ухо, но Никто лишь покачал головой, не сводя глаз с Духа.
А потом, когда кончилась первая песня, Зиллах поднял голову и посмотрел на сцену. Даже против света, на расстоянии в пятнадцать футов, Дух разглядел, что лицо у Зиллаха снова стало идеально красивым, как точеная маска. Нос был прямым и тонким, губы – полными и яркими. Никаких синяков и припухлостей. Никаких ссадин.
Зиллах поймал его взгляд и улыбнулся.
Обнажив ровные острые зубы.
Дух на секунду запнулся. Он забыл слова следующей песни. Стив пытался ему подсказать, но Дух не мог повернуться к нему, не мог отвести взгляд от этих белоснежных зубов – целых зубов. Что это за существо?! Порождение каких темных сил?
Тишина затянулась и стала невыносимой. Стив делал вид, что подстраивает аппаратуру, чтобы дать Духу время собраться. В начале концерта они исполняли песни с записанными ударными и басами, и сейчас Стив крутил ручки, которые не было надобности крутить, и подстраивал уровень, который был выставлен заранее. Но сколько это может продолжаться? Почему он не может вспомнить слова?!
А потом Дух все-таки оторвал взгляд от хищной улыбки Зиллаха, и чары рассеялись. Да, у Зиллаха новые зубы и новая кожа. Ну и что с того? Они со Стивом должны играть: от них ждут музыки. Они не могут так просто «кинуть» этих ребят, которые пришли их послушать, – нельзя охлаждать их пылающие сердца. Дух вдруг разозлился. Неужели он и вправду поддался гипнотическому воздействию улыбки?! Нет, с ним такой номер не пройдет. Ему надо петь.
Стив смотрел на него не то с раздражением, не то со страхом. Дух трижды притопнул ногой и кивнул Стиву. А когда он запел, слова полились из него, как река чистого золота.
Они сыграли «Мандрагоровое небо», очень мелодичную песню – первую песню, музыку для которой сочинил сам Дух, – потом еще несколько старых композиций. Дух уже начал пьянеть от музыки. Когда он почувствовал, что его шатает, он еще крепче ухватился за микрофон.
Зрители были как море. Музыка текла как река. Она могла унести тебя и утопить. Но утонуть в этой реке было бы сладостно. Его собственный, голос был как густое вино, обволакивающее горло. Бледные руки хватали звуки и возносили их ввысь в клубах ароматного дыма. Для этих детей Дух всегда пел в полный голос, до боли в горле – его голос звенел и искрился, как натянутая золотая струна.
Напряжение между ним и Стивом было таким, что казалось – сейчас полетят искры. Дух сцепил пальцы на микрофоне и поднял глаза к позолоченному потолку. Стив тряс головой словно припадочный. Его волосы разлетелись, словно рваное черное облако. Искрящиеся капли пота с шипением падали на раскалившуюся гитару, летели в зал, сыпались на запрокинутое лицо Духа. Дух слизнул с губ солоноватый пот и попробовал вздохнуть. Ему было нечем дышать. Зал забрал себе все. Ему осталась только песня, стремящаяся в бесконечную высь. И если он ее не отпустит, его сердце просто взорвется.
Он забыл про новое лицо Зиллаха.
Он забыл обо всем.
На последней песне Стив подошел к микрофону, он подпевал вторым голосом. Это была песня «Мир» – композиция, которой они заканчивали все свои выступления. Стив гладил пальцами струны, заставляя их выпевать мелодию.
– Мир без равновесия, – пел Дух.
– Мир без конца, – подхватывал Стив, как обычно, не попадая в такт.
Но сегодня он пел значительно лучше, чем раньше. Наверное, так хорошо он еще никогда не пел. То есть пел он по-прежнему паршиво, но сегодня в его голосе был некий хриплый надрыв, рожденный печалью и пивом. Зал встал на цыпочки.
– НАМ НЕ СТРАШНО, – пел Дух на грани срыва. – НАМ НЕ СТРАШНО.
– Пусть приходит ночь, пусть приходит ночь, – пел Стив у него за спиной. Влага у него на щеках… это был просто пот. Во всяком случае, он сам так скажет. А Дух не станет спорить. – Нам не страшно, – прошептал он в микрофон, и зал прошептал в ответ:
– Пусть приходит ночь…
Стив убрал гитару в футляр, защелкнул замочки и поспешил в бар. Он был уже полупьян и заметил, что пиво ему подает вовсе не Кинси Колибри. Этот новый бармен был еще выше и еще бледнее, чем Кинси, и вообще – вид у него был жутковатый. Кажется, Стив его раньше не видел. Во всяком случае, он не помнил. В голове промелькнул смутный образ: большая широкополая шляпа, темные очки. Но этот образ не ассоциировался ни с чем конкретным, и Стив тут же об этом забыл.
Дух пошел побродить по залу. Рядом со стойкой Стив заприметил курчавую голову в линялой бандане: Терри Бакетт, владелец музыкального магазина, где работал Стив, и по совместительству – неплохой барабанщик. Он играл на ударных, когда они записывали свой альбом, и иногда играл с ними в клубе. Он только недавно вернулся из отпуска. Увидев Стива, он сделал знак бармену, чтобы тот подал им еще по пиву. Бармен достал из холодильника две бутылки «Специального богемского». «Спецбогемы», как называл его Терри, или мочи престарелого опоссума, как называл его Стив. Но Терри угощал.
– Ну рассказывай, как дела, – спросил Стив, отхлебнув пива.
– Я тут охренительно отдохнул. Путешествовал по стране. Две недели на колесах. Правда, без дураков… две недели не слезал с мотоцикла. Доехал до самого Нового Орлеана, ты знаешь? – Стив знал. Они уже обсудили это на работе, но Терри общался с таким количеством народа, что всегда забывал, кому он что говорил. – Там есть один бар во Французском квартале… – Терри явно собрался погрузиться в воспоминания. – По четвергам там любая выпивка стоит двадцать пять центов. И весь вечер играет Том Уэйтс. Два альбома, снова и снова. «Blue Valetain» и «Heart Attack and Vine» …
Стив представил себе этот бар. Пол там, наверное, липкий. Стены искрятся синими отсветами от старой неоновой вывески. С каждой неделей записи Уэйтса становятся все заезжаннее и заезжаннее и все сильнее хрипят, как будто у Тома – прогрессирующий рак гортани. Ему хотелось оказаться там в какой-нибудь из четвергов, сидеть где-нибудь в уголке и сдувать пену с пятой или шестой кружки пива. И напрочь забыть про Потерянную Милю и про «Священный тис». (На самом деле ты хочешь забыть о другом, – шепнул въедливый голос у него в голове. Стив был уже в том состоянии, когда можно не обращать внимания на какие-то внутренние голоса, но лучше для верности выпить еще пару пива – чтобы заткнуть его наверняка.) Рассказ Терри ему понравился. Может быть, они с Духом тоже как-нибудь съездят в Новый Орлеан.
– Там, во Французском квартале, можно разжиться такой славной дурью. Это, скажу тебе, что-то с чем-то, – продолжал Терри. Новый бармен наливал пиво в пластиковые стаканчики, повернувшись к ним спиной. Но было заметно, что он прислушивается к разговору. – Я взял себе унцию этого… как его… «красного попакатептеля», во. Два раза пыхнешь и улетаешь…
– Кто тут чем пыхает? – Ар-Джей Миллер плюхнулся на барную табуретку рядом с Терри. Из худенького мальчишки, который строил в гараже космические корабли, он превратился в худого костлявого парня, который играл на басу, как бог, но конкретно сейчас с трудом удерживал кружку. Он покачнулся, чуть не разлил пиво, но потом все-таки умудрился водрузить оба локтя на стойку. Его очки съехали к кончику носа. Он поправил их пальцем.
– Стив. Вы сегодня играли вообще… охренительно.
Терри угрюмо взглянул на него:
– Сколько ты выпил?
– Всего три пива. – Ар-Джей вдруг рассмеялся. – Нет, ребята, серьезно. Что там насчет пыхнуть? На улицу надо идти или как?
– Тебе еще рано курить, – сказал Терри и легонько толкнул Стива коленом под стойкой. Стив глянул вниз. Терри держал в руке пачку «Camel». Из пачки торчал толстый косяк. Стив забрал его и спрятал в карман.
– «Красный попакатептель», – шепнул ему Терри. – Похоже, тебе сейчас не помешает.
Глупо, конечно, но Стив чуть не расплакался. Его друзья его любят. Бабы – они могут «кинуть». Но ты всегда можешь рассчитывать на друзей.
– Пойду найду Духа, – сказал он Терри. – Вместе покурим.
– Ну да, – кивнул Терри. – Приятных полетов. – Он повернулся к Ар-Джею и завел разговор про стриптиз-бары на Бурбон-стрит. Ар-Джей заснул прямо за стойкой, уронив голову на руки, его лицо было невинным и гладким, как у младенца. Его четвертая «спецбогема» так и осталась нетронутой.
Стив подхватил недопитую бутылку и пошел пробираться сквозь толпу, вдыхая запахи ароматизированных сигарет и пыльной одежды из магазинов дешевых распродаж. Он искал шляпу Духа с разноцветными лентами среди черных беретов, ярких крашеных волос и гладко выбритых черепушек. Но Духа нигде не было.
Никто чувствовал себя виноватым. Как это, наверное, больно, когда кто-то бросается на тебя и со всей силы впечатывает тебя головой в стену. Он не хотел делать Зиллаху больно; просто, когда он увидел, что Зиллах собирается раскроить Духу череп бейсбольной битой, он понял, что никогда не простит себе смерти Духа, и набросился на Зиллаха, не задумываясь о последствиях. Просто он должен был что-то сделать. И быстро.
Теперь Зиллах скорее всего не захочет, чтобы Никто оставался с ними, и высадит его где-нибудь на пустынном шоссе. Или – что вероятней – они просто убьют его и выпьют его кровь, как это было с Лейном. Никто с удивлением понял, что ему все равно. Он сам все просрал: хотел иметь все и сразу, а в итоге все потерял.
Через какое-то время Зиллах сел на диване и угрюмо уставился в окно на пыльные витрины магазинчиков, на заправку с древними допотопными колонками, на психоделические красно-синие завихрения в витрине музыкального магазина. Потом его вновь охватила слабость, и он уронил голову на колени. А когда Никто попытался обнять Зиллаха, тот отстранился.
Точно так же вели себя и его друзья дома. Когда предыдущий бой-френд Джули подарил ей на день рождения билеты на концерт «Cure» в двадцатом ряду, а не в десятом, как она хотела, она устроила настоящий спектакль вселенской скорби. По вечерам она никуда не ходила: сидела у себя в комнате и читала стихи Сильвии Плат и Энн Секстон. И без того слишком худая, она еще похудела на целых шесть фунтов. Когда кто-нибудь в школе пытался с ней заговорить, она выдерживала театральную паузу секунд на пять, потом печально качала головой и уходила прочь. Так продолжалось неделю.
И Зиллах теперь демонстрировал точно такую же неизбывную скорбь. Но Никто это не злило – да, Зиллах откровенно им манипулировал, но он это заслужил, потому что сделал Зиллаху больно. Его злило другое: что он действительно чувствовал себя виноватым. Он действительно все испортил, и всеобщее унылое настроение – целиком его вина. Только из-за того, что красивое лицо Зиллаха было безнадежно обезображено, Никто чувствовал себя так, словно он обоссал Мону Лизу или что-нибудь в этом роде. Все угрюмо молчали. Никто даже не пил. Атмосфера непреходящего праздника, царившая у них в фургончике, как-то разом померкла, сменившись серой апатией. Никто вдруг задумался, и уже не в первый раз: а сколько лет его новым друзьям? Они казались ему намного старше его самого – старше и мудрее, – но сейчас они вели себя как обиженные подростки, которые психуют друг на друга и сами толком не знают почему.
Когда они в третий раз проезжали мимо музыкального магазина, Твиг притормозил и указал на плакат в витрине:
– Эй, малыш. А ну глянь.
Никто посмотрел. На плакате – таком же зернистом, как и фотка надгробного камня на обложке кассеты «Потерянных душ?», – был изображен каменный ангел с расправленными крыльями, опущенными долу глазами и рукой, поднятой в жесте то ли предостережения, то ли благословения. Прямо поперек фотографии шла витиеватая надпись: «ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ?» СЕГОДНЯ У СВЯЩЕННОГО ТИСА.
– А где он, этот священный тис? – спросил Молоха. – Где-нибудь на кладбище?
– Наверное, это какой-нибудь клуб, – сказал Никто. Он уже принял решение. Зиллах, наверное, будет только рад избавиться от него; а если нет, они могут убить его прямо здесь, посреди Потерянной Мили. – Высади меня где-нибудь, – попросил он Твига. – Я хочу сходить на концерт.
Твиг притормозил.
– Ты что, уходишь от нас?! Теперь, когда начинается самое интересное?!
– А давайте его съедим? – сказал Молоха вполголоса. Зиллах, похоже, пришел в себя. Он поднял голову и посмотрел на Никто. Никто тоже смотрел на него, пытаясь осмыслить то, что он видит. Разорванная кожа на губах у Зиллаха почти зажила; там, где должны были быть кровоточащие раны, остались лишь свежие розоватые шрамы. Сломанный нос почти выпрямился. Его десны еще кровоточили, но не из-за выбитых зубов. Они кровоточили потому, что у Зиллаха росли новые зубы – ослепительно белые на фоне нежно-розовой плоти.
– Больно, между прочим, – сказал Зиллах.
Никто опустил глаза:
– Я знаю.
– Когда заживает, больно. Я чувствую каждую клетку: как они тянутся навстречу друг другу, – чувствую каждый нерв. И знаешь, когда меня в последний раз откуда-то выносили? ЗНАЕШЬ?
– Когда?
– В 1910-м. Мне тогда было примерно столько же лет, сколько сейчас тебе. Меня подобрал молодой офицер артиллерии, дело было в Саванне, штат Джорджия. Я попросил его провести меня на офицерскую вечеринку… сказать, что я его младший брат… там подавали пунш, которым разве что бальзамировать трупы. Чего там только не намешали: вино, ром, джин, бренди, виски, шампанское…
Никто вспомнил коктейль, который они с Лейном придумали, когда еще только учились пить, – граммов по пятьдесят из каждой бутылки из бара родителей. Гадость была отменная, но по шарам ударяло знатно.
– В общем, я так надрался, что стал буянить. Сломал руку какой-то барышне из семьи старых аристократов, прокусил ей левый сосок и выбил глаз. Пятеро взрослых мужчин еле сумели меня урезонить. Меня избили до полусмерти и выволокли на улицу. Там меня повесили на ближайшем же дереве, а когда все ушли, я перерезал веревку. И с тех пор ничего подобного не случалось, ты понимаешь? ДО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ НИЧЕГО ПОДОБНОГО НЕ СЛУЧАЛОСЬ.
Зиллах наклонился так близко к Никто, что их лица теперь разделяло лишь несколько дюймов. Никто действительно видел, как рваные шрамы на лице у Зиллаха бледнеют прямо на глазах и проходят, не оставляя следов.
– Я понимаю, – сказал он Зиллаху. – Я ухожу.
Зиллах внимательно посмотрел на него.
– Нет, – прошептал он. – Нет, ты никуда не уйдешь. – Странная улыбка блуждала на его полузаживших губах. – Твоим друзьям мы ничего не сделали, так? Но ты получил свой урок. Так что лучше нам досмотреть представление всем вместе.
И Зиллах наконец протянул Никто руки. Его ладони были повернуты кверху, а пальцы слегка дрожали. Никто был почти уверен, что эта дрожь была непритворной. Почти. Он взял руки Зиллаха и поцеловал обе его ладони.
Остаток вечера Стив либо маялся от скуки, либо дрожал от возбуждения. Дух наблюдал за тем, как он демонстрирует стивофинновский вариант хождения из угла в угол, а именно: лежание на диване со сменой позы каждые десять секунд. Он заворачивался в плед и пытался читать. Он брал гитару или банджо, но убирал их в сторону, даже не прикасаясь к струнам. Потом он встал и достал старую коробку из-под обуви, где у него хранились записки, открытки и письма от Энн. Взял наугад конверт, поддел ногтем марку и медленно оторвал ее. Потом взял еще конверт… а на третьем Дух не выдержал и ушел к себе в комнату.
Там он разделся и лег в постель. Включил радио и около часа просто лежал и слушал тягучие темные голоса на волне современной церковной музыки. Он старался не думать о незнакомцах, которые ворвались к нему в дом. Он был уверен, что Никто ему снился: для Духа сны о событиях, которые ему предстоит пережить, и о людях, с которыми предстоит встретиться, были таким же обычным делом, как поболтать по телефону с кем-нибудь из приятелей.
И тут он вспомнил одну вещь, связанную с именем Зиллах. Тот странный цветочник упоминал это имя, и при этом его бледное лицо озарилось безумной надеждой: «У тебя есть новости от Зиллаха?» Вот она – связь. Но Дух по-прежнему не знал, кто эти ребята и что им нужно в Потерянной Миле. Трое из сегодняшних непрошеных гостей чем-то напоминали тех близнецов на холме: тот же показной блеск при общем болезненном впечатлении.
В Никто этого не было – пока еще не было. Но остальные давно уже поднаторели… в той боли и смерти, с которыми они сталкиваются постоянно. Дух понял только, что они никакие не люди, хотя – судя по укусу на руке у Стива и по синякам у него на запястьях и на ногах, где Молоха с Твигом его держали, – они были более плотскими, чем близнецы на холме.
Да, замечательно у него получается не думать о них. Дух вздохнул с облегчением, когда чуть позже Стив заглянул к нему в комнату:
– Давай собирайся, нам еще звук настраивать. И я хочу успеть выпить пива перед концертом.
Дух встал и быстро оделся. Джинсы, драные на коленях, мешковатая футболка и свитер, камуфляжная куртка и шляпа с разноцветными лентами. Когда он вышел, Стив уже стоял у входной двери: нетерпеливо теребил ручку, покачивая в руке футляр с гитарой и то и дело поглядывая в окно. Дух решил пока не заводить разговор о сегодняшних нежданных гостях. Если Стив захочет об этом поговорить, он сам заведет разговор.
Они молча уселись в машину. Дух смотрел прямо перед собой, на холодное полотно пустынной дороги, пока Стив давал выход злости: с остервенением жал на педаль газа и крутил ручку радио так, словно мстил ни в чем не повинной музыке за сегодняшнее унижение. Сегодня машин было мало. Ржавый синий пикап с открытым кузовом, набитым спелыми дынями, которые отражали бледный оранжевый свет луны. Междугородный автобус, направляющийся на север. Атмосфера внутри «тандерберда» была вся пропитана раздражением Стива. Дух знал, что сегодня вечером Стив напьется.
Ну и ладно. Какого черта?! Он сам тоже напьется. Наверное.
Но только после концерта.
Они приехали в «Священный тис» и сразу же приступили к настройке звука. Дух сидел на краю сцены, болтая ногами и слушая, как Стив материт дерьмовый пульт и дерьмовые усилители и периодически напевает по две-три строчки в микрофон. Когда звук был худо-бедно настроен, Стив пошел в бар – отдельное помещение в дальнем конце клуба. Дух тоже поплелся в бар, ведя пальцем по стене, разрисованной красками, цветными мелками и маркерами. Были здесь и рисунки Духа. Любой, кто хотел поучаствовать в этой «наскальной живописи», мог обратиться к бармену – краски и маркеры хранились у Кинси под стойкой.
Дух знал здесь каждый уголок, каждую плиточку «под антикварную позолоту», которыми Кинси выложил потолок, каждую надпись на стенах в сортире. Когда ты играешь в каком-нибудь клубе сорок недель в году, он поневоле становится твоим вторым домом.
Как только Дух вошел в бар, Стив протянул ему банку «Будвайзера». Кинси Колибри возился за стойкой, улыбаясь своей робкой и милой улыбкой. Стив прикончил первую банку и принялся за вторую.
Дух нехотя отпил пива – сегодня ему не нужно спиртное, сегодня он будет пить музыку – и оглядел бар. Первые посетители уже собирались, а скоро в клубе будет не протолкнуться. Студенты из Рейли и недоучившиеся раздолбаи типа Стива и Духа. Студенты из колледжа на Ветряном Холме, где все сплошь олдовые хиппи. (Вряд ли тут будет народ из окружной старшей школы – там все непробиваемые металлисты.) Ребята помладше: ученики неполной старшей школы, которые курят «Marlboro» и «Camel», – ребята, которые тщатся выглядеть знающими и пресыщенными, но выглядят лишь безнадежно скучающими. Девочки-мальчики с открытыми наивными лицами и доверчивыми улыбками, детишки с длинными черными волосами и подведенными черным глазами, детишки со шрамами от бритвенных лезвий на тонких запястьях – дети, которым уже надоела жизнь, дети, которые счастливы, что живут, и напиваются пьяными, и чувствуют себя молодыми.
Они все такие юные, думал Дух, ощущая их боль и восторг, их наивную глупость, их красоту и страх. Они такие юные. Они ходят в своих дешевеньких украшениях, слямзенных из магазинов, в своих драных джинсах, в своих черных одеждах – как знак принадлежности к некоему тайному обществу. Обществу, куда принимают лишь тех, кто всегда опьянен: дешевым спиртным, дождливой полночью, сексом или поэзией. Тех, кто любит малоизвестные группы, которые делают настоящую музыку; тех, кто ложится не раньше четырех утра и боится заснуть, распираемый страхом и кошмарными снами наяву.
Дух поискал глазами Никто. Он напряженно высматривал черный шелковый плащ, гладкие черные волосы и троих странных парней, затаившихся во тьме, которые обязательно будут поблизости. Но Никто пока не было, хотя многие мальчики были очень на него похожи: те же огромные отчаянные глаза, те же бледные нервные руки. Дух очень надеялся, что Никто не придет. Или придет, но без тех троих. Однако он знал, что они будут здесь.
Его что-то тянуло к этому мальчику. К его печальному лицу, к его глазам, в которых читалось отчаянное желание навсегда остаться молодым. Ему хотелось увести Никто от его непонятных друзей и сказать ему, что иногда так бывает, что все хорошо; что волшебство не обязательно сопровождается болью; что это вовсе не обязательно, чтобы детство кончалось. Впрочем, Никто вполне мог все это знать – знать и все-таки сделать выбор. Что бы он там для себя ни выбрал.
Зачастую это так трудно – понять, какой выбор правильный. Но Никто все равно пришлось выбирать. Дух это почувствовал – прямо там, у себя в комнате, когда он проснулся и увидел этого мальчика. И еще он почувствовал, что в тот миг Никто стал чуть старше. Он прикоснулся к чему-то такому, что было выше его понимания, и это было странное ощущение; у Духа всегда получалось проникнуться чувствами другого человека. Но здесь он как будто уткнулся в стену. Дух напомнил себе, что он вообще-то и не пытался. И не хотел даже пробовать.
А потом Стив схватил Духа за руку и потащил его сквозь толпу к сцене. Пора начинать концерт. Внутри что-то дрогнуло – это было похоже на мандраж перед выходом на сцену и одновременно на бешеное опьянение, когда все плывет перед глазами, и ты уже больше не можешь держаться прямо, и в голову лезут совершенно безумные мысли.
Руки тянулись к одежде Духа, к лентам у него на шляпе. Егo приветствовал восторженный рев голосов. Дух чувствовал прикосновение рук и мыслей; вдыхал дым от чужих сигарет. А, потом они поднялись на сцену. Стив и Дух. «Потерянные души?» снова играют для вас.
Стив подхватил гитару и взял первый нестройный аккорд. Дух взглянул на программу концерта – лист бумаги, приклеенный скотчем к полу, с пронумерованными названиями песен, нацарапанными нечитабельным почерком Стива, – и слова первой песни уже задрожали у него на губах. Он шагнул к микрофону и, обхватив его обеими руками, прошептал эти слова, рвущиеся наружу:
– Не ходи к воде, не ходи… там львы поджидают в засаде…
Зал притих, впивая его голос. Дух смотрел на эти юные, запрокинутые к сцене лица, омытые приглушенным светом рампы, – тонкие, бледные лица с глазами, густо обведенными черным.
И там, в самом центре толпы, был Никто. Он не раскачивался в такт мелодии, как это делали все остальные. Он стоял неподвижно, его широко распахнутые глаза поблескивали в полумраке. Его трое приятелей были с ним. Зиллах смотрел в пол, его лицо было скрыто в тени. Один из тех, что повыше, толкнул Никто в бок и что-то крикнул ему на ухо, но Никто лишь покачал головой, не сводя глаз с Духа.
А потом, когда кончилась первая песня, Зиллах поднял голову и посмотрел на сцену. Даже против света, на расстоянии в пятнадцать футов, Дух разглядел, что лицо у Зиллаха снова стало идеально красивым, как точеная маска. Нос был прямым и тонким, губы – полными и яркими. Никаких синяков и припухлостей. Никаких ссадин.
Зиллах поймал его взгляд и улыбнулся.
Обнажив ровные острые зубы.
Дух на секунду запнулся. Он забыл слова следующей песни. Стив пытался ему подсказать, но Дух не мог повернуться к нему, не мог отвести взгляд от этих белоснежных зубов – целых зубов. Что это за существо?! Порождение каких темных сил?
Тишина затянулась и стала невыносимой. Стив делал вид, что подстраивает аппаратуру, чтобы дать Духу время собраться. В начале концерта они исполняли песни с записанными ударными и басами, и сейчас Стив крутил ручки, которые не было надобности крутить, и подстраивал уровень, который был выставлен заранее. Но сколько это может продолжаться? Почему он не может вспомнить слова?!
А потом Дух все-таки оторвал взгляд от хищной улыбки Зиллаха, и чары рассеялись. Да, у Зиллаха новые зубы и новая кожа. Ну и что с того? Они со Стивом должны играть: от них ждут музыки. Они не могут так просто «кинуть» этих ребят, которые пришли их послушать, – нельзя охлаждать их пылающие сердца. Дух вдруг разозлился. Неужели он и вправду поддался гипнотическому воздействию улыбки?! Нет, с ним такой номер не пройдет. Ему надо петь.
Стив смотрел на него не то с раздражением, не то со страхом. Дух трижды притопнул ногой и кивнул Стиву. А когда он запел, слова полились из него, как река чистого золота.
Они сыграли «Мандрагоровое небо», очень мелодичную песню – первую песню, музыку для которой сочинил сам Дух, – потом еще несколько старых композиций. Дух уже начал пьянеть от музыки. Когда он почувствовал, что его шатает, он еще крепче ухватился за микрофон.
Зрители были как море. Музыка текла как река. Она могла унести тебя и утопить. Но утонуть в этой реке было бы сладостно. Его собственный, голос был как густое вино, обволакивающее горло. Бледные руки хватали звуки и возносили их ввысь в клубах ароматного дыма. Для этих детей Дух всегда пел в полный голос, до боли в горле – его голос звенел и искрился, как натянутая золотая струна.
Напряжение между ним и Стивом было таким, что казалось – сейчас полетят искры. Дух сцепил пальцы на микрофоне и поднял глаза к позолоченному потолку. Стив тряс головой словно припадочный. Его волосы разлетелись, словно рваное черное облако. Искрящиеся капли пота с шипением падали на раскалившуюся гитару, летели в зал, сыпались на запрокинутое лицо Духа. Дух слизнул с губ солоноватый пот и попробовал вздохнуть. Ему было нечем дышать. Зал забрал себе все. Ему осталась только песня, стремящаяся в бесконечную высь. И если он ее не отпустит, его сердце просто взорвется.
Он забыл про новое лицо Зиллаха.
Он забыл обо всем.
На последней песне Стив подошел к микрофону, он подпевал вторым голосом. Это была песня «Мир» – композиция, которой они заканчивали все свои выступления. Стив гладил пальцами струны, заставляя их выпевать мелодию.
– Мир без равновесия, – пел Дух.
– Мир без конца, – подхватывал Стив, как обычно, не попадая в такт.
Но сегодня он пел значительно лучше, чем раньше. Наверное, так хорошо он еще никогда не пел. То есть пел он по-прежнему паршиво, но сегодня в его голосе был некий хриплый надрыв, рожденный печалью и пивом. Зал встал на цыпочки.
– НАМ НЕ СТРАШНО, – пел Дух на грани срыва. – НАМ НЕ СТРАШНО.
– Пусть приходит ночь, пусть приходит ночь, – пел Стив у него за спиной. Влага у него на щеках… это был просто пот. Во всяком случае, он сам так скажет. А Дух не станет спорить. – Нам не страшно, – прошептал он в микрофон, и зал прошептал в ответ:
– Пусть приходит ночь…
Стив убрал гитару в футляр, защелкнул замочки и поспешил в бар. Он был уже полупьян и заметил, что пиво ему подает вовсе не Кинси Колибри. Этот новый бармен был еще выше и еще бледнее, чем Кинси, и вообще – вид у него был жутковатый. Кажется, Стив его раньше не видел. Во всяком случае, он не помнил. В голове промелькнул смутный образ: большая широкополая шляпа, темные очки. Но этот образ не ассоциировался ни с чем конкретным, и Стив тут же об этом забыл.
Дух пошел побродить по залу. Рядом со стойкой Стив заприметил курчавую голову в линялой бандане: Терри Бакетт, владелец музыкального магазина, где работал Стив, и по совместительству – неплохой барабанщик. Он играл на ударных, когда они записывали свой альбом, и иногда играл с ними в клубе. Он только недавно вернулся из отпуска. Увидев Стива, он сделал знак бармену, чтобы тот подал им еще по пиву. Бармен достал из холодильника две бутылки «Специального богемского». «Спецбогемы», как называл его Терри, или мочи престарелого опоссума, как называл его Стив. Но Терри угощал.
– Ну рассказывай, как дела, – спросил Стив, отхлебнув пива.
– Я тут охренительно отдохнул. Путешествовал по стране. Две недели на колесах. Правда, без дураков… две недели не слезал с мотоцикла. Доехал до самого Нового Орлеана, ты знаешь? – Стив знал. Они уже обсудили это на работе, но Терри общался с таким количеством народа, что всегда забывал, кому он что говорил. – Там есть один бар во Французском квартале… – Терри явно собрался погрузиться в воспоминания. – По четвергам там любая выпивка стоит двадцать пять центов. И весь вечер играет Том Уэйтс. Два альбома, снова и снова. «Blue Valetain» и «Heart Attack and Vine» …
Стив представил себе этот бар. Пол там, наверное, липкий. Стены искрятся синими отсветами от старой неоновой вывески. С каждой неделей записи Уэйтса становятся все заезжаннее и заезжаннее и все сильнее хрипят, как будто у Тома – прогрессирующий рак гортани. Ему хотелось оказаться там в какой-нибудь из четвергов, сидеть где-нибудь в уголке и сдувать пену с пятой или шестой кружки пива. И напрочь забыть про Потерянную Милю и про «Священный тис». (На самом деле ты хочешь забыть о другом, – шепнул въедливый голос у него в голове. Стив был уже в том состоянии, когда можно не обращать внимания на какие-то внутренние голоса, но лучше для верности выпить еще пару пива – чтобы заткнуть его наверняка.) Рассказ Терри ему понравился. Может быть, они с Духом тоже как-нибудь съездят в Новый Орлеан.
– Там, во Французском квартале, можно разжиться такой славной дурью. Это, скажу тебе, что-то с чем-то, – продолжал Терри. Новый бармен наливал пиво в пластиковые стаканчики, повернувшись к ним спиной. Но было заметно, что он прислушивается к разговору. – Я взял себе унцию этого… как его… «красного попакатептеля», во. Два раза пыхнешь и улетаешь…
– Кто тут чем пыхает? – Ар-Джей Миллер плюхнулся на барную табуретку рядом с Терри. Из худенького мальчишки, который строил в гараже космические корабли, он превратился в худого костлявого парня, который играл на басу, как бог, но конкретно сейчас с трудом удерживал кружку. Он покачнулся, чуть не разлил пиво, но потом все-таки умудрился водрузить оба локтя на стойку. Его очки съехали к кончику носа. Он поправил их пальцем.
– Стив. Вы сегодня играли вообще… охренительно.
Терри угрюмо взглянул на него:
– Сколько ты выпил?
– Всего три пива. – Ар-Джей вдруг рассмеялся. – Нет, ребята, серьезно. Что там насчет пыхнуть? На улицу надо идти или как?
– Тебе еще рано курить, – сказал Терри и легонько толкнул Стива коленом под стойкой. Стив глянул вниз. Терри держал в руке пачку «Camel». Из пачки торчал толстый косяк. Стив забрал его и спрятал в карман.
– «Красный попакатептель», – шепнул ему Терри. – Похоже, тебе сейчас не помешает.
Глупо, конечно, но Стив чуть не расплакался. Его друзья его любят. Бабы – они могут «кинуть». Но ты всегда можешь рассчитывать на друзей.
– Пойду найду Духа, – сказал он Терри. – Вместе покурим.
– Ну да, – кивнул Терри. – Приятных полетов. – Он повернулся к Ар-Джею и завел разговор про стриптиз-бары на Бурбон-стрит. Ар-Джей заснул прямо за стойкой, уронив голову на руки, его лицо было невинным и гладким, как у младенца. Его четвертая «спецбогема» так и осталась нетронутой.
Стив подхватил недопитую бутылку и пошел пробираться сквозь толпу, вдыхая запахи ароматизированных сигарет и пыльной одежды из магазинов дешевых распродаж. Он искал шляпу Духа с разноцветными лентами среди черных беретов, ярких крашеных волос и гладко выбритых черепушек. Но Духа нигде не было.