Страница:
— Собирается вас арестовать за то, что вы вломились в дом Шея, а также за попытку убийства…
— Где? У него?
— Да.
— Чудеса! Ведь я же не сделал ни одного выстрела! Весь этот сброд, набившийся в дом, устроил такой шум и гам, что хоть святых выноси, а я, выходит, виноват?!
— А зачем вы вообще туда пришли? — вдруг спросила девушка.
— О, ну как вам сказать? Дело в том, что мне нужно было повидать хозяина.
— То есть, иначе говоря, нагнать на него страху!
— Вы так думаете? А по-моему, если у него шалят нервишки, так это его дело. Меня не касается. Верно? — Кид улыбнулся и добавил: — Так я понадобился шерифу только из-за этого дела с Шеем?
— А из-за чего же еще?
— Да разве заранее угадаешь? — вздохнул Малыш, снова улыбнувшись какой-то странной улыбкой, от которой девушку чуть не бросило в дрожь. — Знаете, у людей порой бывают такие странные фантазии — просто диву даешься!
— Они гонятся за вами? Это так?
— Да, — ответил он.
Неожиданно Джорджия расхохоталась, и Кид рассмеялся вместе с ней.
— Слезайте с лошади, — предложил он. — Пусть бедняга отдохнет.
Поколебавшись немного, она спрыгнула на землю. Но садиться не стала. Намотав поводья на руку и нетерпеливо похлопывая хлыстом по высоким сапожкам, встала перед Кидом и посмотрела ему в глаза. Теперь, оказавшись перед ним на земле, Джорджия вдруг почувствовала себя удивительно маленькой.
— Похоже, вы немного нервничаете? — участливо спросил Малыш.
— Конечно, — кивнула она.
— Почему?
— Послушайте, — не выдержала девушка, — перестаньте притворяться и делать вид, будто я могу разговаривать с вами… ну, как с обычным человеком!
— Зачем же как с обычным? Разговаривайте со мной как с Малышом Кидом.
— Мне не нравится это прозвище. У вас есть человеческое имя?
— Реджинальд Беквитт-Холман. Кстати, это мое настоящее имя.
— Но моей матери вы назвались Беквитт-Холлис…
— Правда? Может быть… Видите ли, у меня с детства отвратительная память на имена.
— Да, должно быть, трудно упомнить, когда их так много! — согласилась Джорджия.
Некоторое время оба молчали. Наконец она поинтересовалась:
— Можно задать вам один вопрос?
— Давайте!
— Это… это о том, что вы собираетесь делать дальше.
— Понятия не имею! Диксон и его шайка, похоже, обосновались тут надолго. У них на Харри-Крик уже что-то вроде форта!
— Я об этом знаю. И тут ничего не поделаешь. Закон на их стороне. По крайней мере, пока!
— Стало быть, шериф с этим согласен?
— Да, он сам так сказал. Бедняга Лью Уолтере! По его глазам видно, что он был бы не прочь нам помочь, но руки у него связаны.
— Еще бы! — хмыкнул Кид.
— И пока вы тут, вам будет грозить опасность.
— Я пока побуду тут, — заявил он. — Скорее всего, Уолтере просто пошутил. Мы ведь очень давно знаем друг друга. Не думаю, что у него поднимется на меня рука.
— Да он пристрелит вас при первой же возможности! — воскликнула Джорджия. — И вам это известно так же хорошо, как мне!
— Бедный старина Уолтере! — мягко проговорил Кид и тут же поинтересовался: — Так, значит, вы приехали, чтобы попросить меня убраться от греха подальше?
— Разве у меня есть такое право? — вспыхнула девушка. — К тому же у нас одна надежда на вас!
— Так, стало быть, вы на меня рассчитываете? Вот спасибо. У меня как-то сразу полегчало на душе.
— Хотелось бы мне, чтобы вы могли открыто, без опаски войти в наш дом, — вздохнула Джорджия. — Скажите, что толкает вас на такие отчаянные поступки, как сегодня? Такое впечатление, будто вы презираете жизнь, которую ведете!
— Ничуть! — возразил он. — Просто я… Как бы это сказать? Предпочитаю, чтобы жизнь была не такой уж пресной. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?
Она кивнула и внезапно поняла, что изо всех сил сдерживается, чтобы не рассмеяться. И все-таки полюбопытствовала:
— А какая настоящая причина? Только лишь любовь к приключениям? Или все дело в том, что вы ненавидите Диксона и всю эту шайку?
— Это все из-за коров, — внезапно помрачнев, пояснил Кид.
Джорджия покачала головой.
— Вы не верите? — удивился он.
— С трудом!
— Ну что ж, попытаюсь объяснить. Когда я был еще маленьким, мои отец с матерью вдруг решили переехать. Мы, знаете ли, были бедными. Да что там! Мы были бедны как церковные крысы! Имели всего пару лошадей, несколько коров да двух бычков! А уж земля, на которой мы жили…
— Это было здесь, на Западе?
— Ну, скажем так, по крайней мере, не на Востоке, — с запинкой ответил он, слегка сдвинув брови.
Девушка вспыхнула и закусила губу.
— А дальше?
— Ну вот, бросили мы все и уехали с той земли… По правде говоря, там и не было-то ничего — так, жалкая хибара. Двинулись вперед, через холмы, надеясь найти землю обетованную, о которой успели вдоволь наслушаться. И вот шли, шли много дней, торопиться было некуда. И еще берегли скотину, потому что нам было хорошо известно, что впереди будут места, где трава до корней выжжена солнцем. А миновать их, и при этом сохранить коров, стоит немалого труда. Так что мы двигались не торопясь, можно сказать, наслаждаясь жизнью. И тут судьба нанесла нам сокрушительный удар. Однажды вечером на нас напали и отобрали все, что у нас было. Оставили почему-то только двух дойных коров. Все остальное забрали: лошадей, мула, молодых волов, даже ослика!
— Негодяи! — вспыхнула девушка. — Грязные ублюдки! Вам так и не удалось узнать, кто это был?
— Напало пятеро, — задумчиво произнес Кид, видимо мысленно переносясь в те далекие годы. — Да, позже я узнал, кто они такие. Обычные бандиты. Шайка — она и есть шайка, только эти были покруче других. Конечно, пришло время, и я узнал, как их звали.
— Как? Нет, нет, продолжайте! И что же вы сделали?
— Мой отец был суровым человеком, — вздохнул Кид. — И жизнь у него была трудная. У него в глазах всегда стояла смертельная усталость и боль… Вы понимаете, что я имею в виду?
— Да, — кивнула она. — Конечно понимаю.
— Он был фермером. И ученым! Но ведь вы же знаете, что за жизнь у фермера? Утренние заморозки, ночные отелы, вечно то мерзнешь, то обливаешься потом в поле, то мокнешь под дождем, как собака! А работал отец как проклятый!
Ну вот, когда мы потеряли скотину, а случилось это, как раз когда мы были на краю пустыни, матушка принялась умолять его вернуться на прежнее место, но он наотрез отказался. Заявил, что не желает возвращаться к старой жизни. Потом повыбрасывал из повозки все, что нам было не так уж нужно, запряг оставшихся коров, и мы двинулись дальше!
— Боже милостивый! — ахнула Джорджия. — Через пустыню?! На коровах?!
Кид замялся. Обычная мальчишеская улыбка сползла с его лица, и оно вдруг стало суровым, будто высеченным из камня.
— Моя мать была еще совсем молодой женщиной, да и мне было чуть больше шести. Тогда она была такая веселая! Я ее хорошо помню: стройная, с чудесной кожей, покрытой золотистым загаром, и всегда ласковыми, смеющимися глазами. Знаете, как у людей, которые любят всех и каждого?
Джорджия кивнула. От любопытства у нее захватило дух.
— Она была высокая, — продолжал Кид, не отрывая от девушки тяжелого, сурового взгляда вдруг потемневших глаз, — с голубыми глазами. Они сверкали, как морская вода в лучах солнца.
От его напряженного взгляда, когда он вот так смотрел на нее в упор, Джорджии стало не по себе. Ведь это он будто о ней говорит! И она высокая, с потемневшей от загара кожей, с темно-голубыми глазами. А если зеркало ей не врет, то в них сверкает и искрится жизнь!
— Ну вот, — продолжил Малыш, — не прошло и двух дней, как я заболел. Тяжело заболел. Моя мать сходила с ума от страха. Это был настоящий ад!
Он поднял глаза, и девушка содрогнулась, увидев, какая в них мучительная боль.
— Да? — едва слышно прошептала она. — И что дальше?
— Коровы медленно тащились вперед. Я был болен, но все отлично помню, будто это случилось вчера. Помню, как день за днем худели наши коровы. Скоро их ребра стали торчать так, что, казалось, могли в любой момент пропороть грязную шкуру. Потом они превратились в ходячие скелеты. Господи, это было ужасно! Понимаете, очень страшно просто сидеть в повозке и наблюдать, как они умирают у тебя на глазах! Никогда этого не забуду!
— Продолжайте! — выдохнула девушка. — А потом?
— Наконец одна сдохла. Я до сих пор ее помню. Толстуха Пятнашка — так мы ее звали. Сколько она давала молока, вы и представить себе не можете! А какой ласковой была! Мы всегда ее любили, но во время этого перехода через пустыню она стала членом нашей семьи. Только однажды утром Пятнашка ослабела так, что уже не смогла подняться. Умерла.
И мы остались без нее в песках пустыни. Правда, до того места, где растет трава, было уже совсем недалеко. Однажды ночью я услышал, как отец умолял мать, чтобы она шла вперед, туда, где ей ничего не будет угрожать. А он собирался тащить на себе повозку и в ней меня.
Но мать отказалась покинуть нас. Они отобрали только самые необходимые вещи, которые можно было унести на спине. Мы бросили повозку, а меня отец усадил верхом на оставшуюся в живых корову Рыжуху. Она была старая. Одного рога у нее давно уже не было, он сломался еще в незапамятные времена, а другой, кривой, утыкался ей в лоб, как раз между глаз. Глаза у нее были кроткие, как у лани, и это при том, что сама она была огромной, словно угольная баржа. Впрочем, что это я? Вы ведь выросли среди коров!
— Да, — кивнула Джорджия.
— Отец усадил меня ей на спину, пристроил еще тюк с какими-то вещами, и мы двинулись в путь. Рыжухе пришлось нелегко. Ее ребра торчали, как клавиши рояля. Я тоже совсем ослаб. Родителям приходилось то и дело поддерживать меня, чтобы я не упал. А привязать меня к корове они не решались, потому что боялись, что она может упасть в любую минуту. Я до сих пор помню, как Рыжуха шаталась от слабости, как тяжело ходили подо мной ее бока. Шаталась, все же шла и шла. Она привыкла к боли, так мне кажется. Поэтому ей даже не приходило в голову лечь и сдаться.
Так мы передвигались целых два дня. По ночам я подходил к Рыжухе и гладил ее морду, а она высовывала язык и лизала мне руки. До сих пор помню, какой он был сухой и горячий.
На третий день корова вдруг застонала, как человек, и рухнула на землю. Замертво!
Но Рыжуха сделала, что могла! На горизонте мы уже видели узенькую зеленую полоску травы. Мы поняли, что спасены. Пустыня закончилась.
Отец взял меня на руки. Я все еще был слишком слаб, чтобы идти. И вскоре мы добрались до травы. То есть добрались вдвоем — я и отец.
— А ваша мать? — в ужасе прошептала Джорджия.
— О, она тоже дошла, — вздохнул Кид. — Но душа ее… Знаете, мне кажется, большая часть моей матери умерла там, в пустыне. Нет, после этого она еще пережила зиму, угасая с каждым днем. А к весне перестала вставать с постели и умерла. Этот переход убил ее. С тех пор она не знала покоя.
Девушка прикрыла лицо руками и постояла так некоторое время. Потом посмотрела на Малыша.
— А негодяи, которые были всему виной? Эти дьяволы, которые отняли весь ваш скот?
— Ну, — протянул Кид, — тут вышло совсем забавно. Вы же, наверное, знаете, какие живучие мулы? Девять лет спустя, когда мне было уже пятнадцать, я как-то увидел мула, которого у нас украли. Естественно, страшно удивился. Но потом проследил, в чьих руках ему довелось побывать за все минувшие годы, и, наконец, нашел тех людей, одного за другим. Всех пятерых.
— Они были живы? — спросила она.
— Тогда да. Сейчас остался только один, — сообщил Кид, бросив на Джорджию взгляд, от которого, как ей показалось, кровь застыла у нее в жилах.
Глава 27
— Где? У него?
— Да.
— Чудеса! Ведь я же не сделал ни одного выстрела! Весь этот сброд, набившийся в дом, устроил такой шум и гам, что хоть святых выноси, а я, выходит, виноват?!
— А зачем вы вообще туда пришли? — вдруг спросила девушка.
— О, ну как вам сказать? Дело в том, что мне нужно было повидать хозяина.
— То есть, иначе говоря, нагнать на него страху!
— Вы так думаете? А по-моему, если у него шалят нервишки, так это его дело. Меня не касается. Верно? — Кид улыбнулся и добавил: — Так я понадобился шерифу только из-за этого дела с Шеем?
— А из-за чего же еще?
— Да разве заранее угадаешь? — вздохнул Малыш, снова улыбнувшись какой-то странной улыбкой, от которой девушку чуть не бросило в дрожь. — Знаете, у людей порой бывают такие странные фантазии — просто диву даешься!
— Они гонятся за вами? Это так?
— Да, — ответил он.
Неожиданно Джорджия расхохоталась, и Кид рассмеялся вместе с ней.
— Слезайте с лошади, — предложил он. — Пусть бедняга отдохнет.
Поколебавшись немного, она спрыгнула на землю. Но садиться не стала. Намотав поводья на руку и нетерпеливо похлопывая хлыстом по высоким сапожкам, встала перед Кидом и посмотрела ему в глаза. Теперь, оказавшись перед ним на земле, Джорджия вдруг почувствовала себя удивительно маленькой.
— Похоже, вы немного нервничаете? — участливо спросил Малыш.
— Конечно, — кивнула она.
— Почему?
— Послушайте, — не выдержала девушка, — перестаньте притворяться и делать вид, будто я могу разговаривать с вами… ну, как с обычным человеком!
— Зачем же как с обычным? Разговаривайте со мной как с Малышом Кидом.
— Мне не нравится это прозвище. У вас есть человеческое имя?
— Реджинальд Беквитт-Холман. Кстати, это мое настоящее имя.
— Но моей матери вы назвались Беквитт-Холлис…
— Правда? Может быть… Видите ли, у меня с детства отвратительная память на имена.
— Да, должно быть, трудно упомнить, когда их так много! — согласилась Джорджия.
Некоторое время оба молчали. Наконец она поинтересовалась:
— Можно задать вам один вопрос?
— Давайте!
— Это… это о том, что вы собираетесь делать дальше.
— Понятия не имею! Диксон и его шайка, похоже, обосновались тут надолго. У них на Харри-Крик уже что-то вроде форта!
— Я об этом знаю. И тут ничего не поделаешь. Закон на их стороне. По крайней мере, пока!
— Стало быть, шериф с этим согласен?
— Да, он сам так сказал. Бедняга Лью Уолтере! По его глазам видно, что он был бы не прочь нам помочь, но руки у него связаны.
— Еще бы! — хмыкнул Кид.
— И пока вы тут, вам будет грозить опасность.
— Я пока побуду тут, — заявил он. — Скорее всего, Уолтере просто пошутил. Мы ведь очень давно знаем друг друга. Не думаю, что у него поднимется на меня рука.
— Да он пристрелит вас при первой же возможности! — воскликнула Джорджия. — И вам это известно так же хорошо, как мне!
— Бедный старина Уолтере! — мягко проговорил Кид и тут же поинтересовался: — Так, значит, вы приехали, чтобы попросить меня убраться от греха подальше?
— Разве у меня есть такое право? — вспыхнула девушка. — К тому же у нас одна надежда на вас!
— Так, стало быть, вы на меня рассчитываете? Вот спасибо. У меня как-то сразу полегчало на душе.
— Хотелось бы мне, чтобы вы могли открыто, без опаски войти в наш дом, — вздохнула Джорджия. — Скажите, что толкает вас на такие отчаянные поступки, как сегодня? Такое впечатление, будто вы презираете жизнь, которую ведете!
— Ничуть! — возразил он. — Просто я… Как бы это сказать? Предпочитаю, чтобы жизнь была не такой уж пресной. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?
Она кивнула и внезапно поняла, что изо всех сил сдерживается, чтобы не рассмеяться. И все-таки полюбопытствовала:
— А какая настоящая причина? Только лишь любовь к приключениям? Или все дело в том, что вы ненавидите Диксона и всю эту шайку?
— Это все из-за коров, — внезапно помрачнев, пояснил Кид.
Джорджия покачала головой.
— Вы не верите? — удивился он.
— С трудом!
— Ну что ж, попытаюсь объяснить. Когда я был еще маленьким, мои отец с матерью вдруг решили переехать. Мы, знаете ли, были бедными. Да что там! Мы были бедны как церковные крысы! Имели всего пару лошадей, несколько коров да двух бычков! А уж земля, на которой мы жили…
— Это было здесь, на Западе?
— Ну, скажем так, по крайней мере, не на Востоке, — с запинкой ответил он, слегка сдвинув брови.
Девушка вспыхнула и закусила губу.
— А дальше?
— Ну вот, бросили мы все и уехали с той земли… По правде говоря, там и не было-то ничего — так, жалкая хибара. Двинулись вперед, через холмы, надеясь найти землю обетованную, о которой успели вдоволь наслушаться. И вот шли, шли много дней, торопиться было некуда. И еще берегли скотину, потому что нам было хорошо известно, что впереди будут места, где трава до корней выжжена солнцем. А миновать их, и при этом сохранить коров, стоит немалого труда. Так что мы двигались не торопясь, можно сказать, наслаждаясь жизнью. И тут судьба нанесла нам сокрушительный удар. Однажды вечером на нас напали и отобрали все, что у нас было. Оставили почему-то только двух дойных коров. Все остальное забрали: лошадей, мула, молодых волов, даже ослика!
— Негодяи! — вспыхнула девушка. — Грязные ублюдки! Вам так и не удалось узнать, кто это был?
— Напало пятеро, — задумчиво произнес Кид, видимо мысленно переносясь в те далекие годы. — Да, позже я узнал, кто они такие. Обычные бандиты. Шайка — она и есть шайка, только эти были покруче других. Конечно, пришло время, и я узнал, как их звали.
— Как? Нет, нет, продолжайте! И что же вы сделали?
— Мой отец был суровым человеком, — вздохнул Кид. — И жизнь у него была трудная. У него в глазах всегда стояла смертельная усталость и боль… Вы понимаете, что я имею в виду?
— Да, — кивнула она. — Конечно понимаю.
— Он был фермером. И ученым! Но ведь вы же знаете, что за жизнь у фермера? Утренние заморозки, ночные отелы, вечно то мерзнешь, то обливаешься потом в поле, то мокнешь под дождем, как собака! А работал отец как проклятый!
Ну вот, когда мы потеряли скотину, а случилось это, как раз когда мы были на краю пустыни, матушка принялась умолять его вернуться на прежнее место, но он наотрез отказался. Заявил, что не желает возвращаться к старой жизни. Потом повыбрасывал из повозки все, что нам было не так уж нужно, запряг оставшихся коров, и мы двинулись дальше!
— Боже милостивый! — ахнула Джорджия. — Через пустыню?! На коровах?!
Кид замялся. Обычная мальчишеская улыбка сползла с его лица, и оно вдруг стало суровым, будто высеченным из камня.
— Моя мать была еще совсем молодой женщиной, да и мне было чуть больше шести. Тогда она была такая веселая! Я ее хорошо помню: стройная, с чудесной кожей, покрытой золотистым загаром, и всегда ласковыми, смеющимися глазами. Знаете, как у людей, которые любят всех и каждого?
Джорджия кивнула. От любопытства у нее захватило дух.
— Она была высокая, — продолжал Кид, не отрывая от девушки тяжелого, сурового взгляда вдруг потемневших глаз, — с голубыми глазами. Они сверкали, как морская вода в лучах солнца.
От его напряженного взгляда, когда он вот так смотрел на нее в упор, Джорджии стало не по себе. Ведь это он будто о ней говорит! И она высокая, с потемневшей от загара кожей, с темно-голубыми глазами. А если зеркало ей не врет, то в них сверкает и искрится жизнь!
— Ну вот, — продолжил Малыш, — не прошло и двух дней, как я заболел. Тяжело заболел. Моя мать сходила с ума от страха. Это был настоящий ад!
Он поднял глаза, и девушка содрогнулась, увидев, какая в них мучительная боль.
— Да? — едва слышно прошептала она. — И что дальше?
— Коровы медленно тащились вперед. Я был болен, но все отлично помню, будто это случилось вчера. Помню, как день за днем худели наши коровы. Скоро их ребра стали торчать так, что, казалось, могли в любой момент пропороть грязную шкуру. Потом они превратились в ходячие скелеты. Господи, это было ужасно! Понимаете, очень страшно просто сидеть в повозке и наблюдать, как они умирают у тебя на глазах! Никогда этого не забуду!
— Продолжайте! — выдохнула девушка. — А потом?
— Наконец одна сдохла. Я до сих пор ее помню. Толстуха Пятнашка — так мы ее звали. Сколько она давала молока, вы и представить себе не можете! А какой ласковой была! Мы всегда ее любили, но во время этого перехода через пустыню она стала членом нашей семьи. Только однажды утром Пятнашка ослабела так, что уже не смогла подняться. Умерла.
И мы остались без нее в песках пустыни. Правда, до того места, где растет трава, было уже совсем недалеко. Однажды ночью я услышал, как отец умолял мать, чтобы она шла вперед, туда, где ей ничего не будет угрожать. А он собирался тащить на себе повозку и в ней меня.
Но мать отказалась покинуть нас. Они отобрали только самые необходимые вещи, которые можно было унести на спине. Мы бросили повозку, а меня отец усадил верхом на оставшуюся в живых корову Рыжуху. Она была старая. Одного рога у нее давно уже не было, он сломался еще в незапамятные времена, а другой, кривой, утыкался ей в лоб, как раз между глаз. Глаза у нее были кроткие, как у лани, и это при том, что сама она была огромной, словно угольная баржа. Впрочем, что это я? Вы ведь выросли среди коров!
— Да, — кивнула Джорджия.
— Отец усадил меня ей на спину, пристроил еще тюк с какими-то вещами, и мы двинулись в путь. Рыжухе пришлось нелегко. Ее ребра торчали, как клавиши рояля. Я тоже совсем ослаб. Родителям приходилось то и дело поддерживать меня, чтобы я не упал. А привязать меня к корове они не решались, потому что боялись, что она может упасть в любую минуту. Я до сих пор помню, как Рыжуха шаталась от слабости, как тяжело ходили подо мной ее бока. Шаталась, все же шла и шла. Она привыкла к боли, так мне кажется. Поэтому ей даже не приходило в голову лечь и сдаться.
Так мы передвигались целых два дня. По ночам я подходил к Рыжухе и гладил ее морду, а она высовывала язык и лизала мне руки. До сих пор помню, какой он был сухой и горячий.
На третий день корова вдруг застонала, как человек, и рухнула на землю. Замертво!
Но Рыжуха сделала, что могла! На горизонте мы уже видели узенькую зеленую полоску травы. Мы поняли, что спасены. Пустыня закончилась.
Отец взял меня на руки. Я все еще был слишком слаб, чтобы идти. И вскоре мы добрались до травы. То есть добрались вдвоем — я и отец.
— А ваша мать? — в ужасе прошептала Джорджия.
— О, она тоже дошла, — вздохнул Кид. — Но душа ее… Знаете, мне кажется, большая часть моей матери умерла там, в пустыне. Нет, после этого она еще пережила зиму, угасая с каждым днем. А к весне перестала вставать с постели и умерла. Этот переход убил ее. С тех пор она не знала покоя.
Девушка прикрыла лицо руками и постояла так некоторое время. Потом посмотрела на Малыша.
— А негодяи, которые были всему виной? Эти дьяволы, которые отняли весь ваш скот?
— Ну, — протянул Кид, — тут вышло совсем забавно. Вы же, наверное, знаете, какие живучие мулы? Девять лет спустя, когда мне было уже пятнадцать, я как-то увидел мула, которого у нас украли. Естественно, страшно удивился. Но потом проследил, в чьих руках ему довелось побывать за все минувшие годы, и, наконец, нашел тех людей, одного за другим. Всех пятерых.
— Они были живы? — спросила она.
— Тогда да. Сейчас остался только один, — сообщил Кид, бросив на Джорджию взгляд, от которого, как ей показалось, кровь застыла у нее в жилах.
Глава 27
СТРАННОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ
Конечно, если спокойно и беспристрастно обдумать все услышанное от Кида о страшной судьбе, постигшей его семью, то нет ничего удивительного, что в итоге он прикончил всех четверых одного за другим, решила Джорджия. К тому же молва приписывала ему куда более страшные грехи. Но сейчас она была в лесу с ним наедине — а это уже совсем другое дело. Дружеское участие в его глазах почему-то ее огорчало. И потом, он казался таким неправдоподобно молодым! В уголках его глаз не было ни единой морщинки! Единственная едва заметная на гладкой коже складочка появлялась в уголке рта, когда его лицо становилось мрачным. Тогда казалось, будто он немного цинично подсмеивается над самим собой. И Джорджия вдруг подумала: какие жестокие и отчаянные поступки ни приписывали бы ему, совершенно ясно, что он так же благороден и человечен, как жесток и безжалостен.
— Это вы их убили, этих четверых? — спросила она прямо.
— Я? — удивился Кид и улыбнулся.
— Не сердитесь, я знаю, что не должна была спрашивать вас об этом, — смутилась девушка. — Хотя и не понимаю почему. Вы ведь никому об этом никогда не рассказывали, верно? Ни единой душе?
— Нет, никогда. И сейчас не имею особого желания делать это.
Джорджия присела на поваленное дерево, облокотилась о колени, пристроив подбородок в прохладные, мягкие ладони, и принялась беззастенчиво рассматривать Кида — так, как этого никто никогда не делал. Поерзав немного, он взглянул на нее в упор, но, похоже, на девушку это не произвело особого впечатления.
— Ну так как же? — повторила она. — Или мне еще раз спросить?
— Так вы хотите это знать?
— Да, хочу.
Он рассеянно играл ножом, которым только что строгал какую-то палку. Как Джорджия успела заметить, занимался Кид этим, скорее всего, просто для того, чтобы проверить, хорошо ли наточен нож, — блестящее лезвие бесшумно скользило по мягкой древесине, снимая слой за слоем. Прозрачные, кружевные стружки бесшумно падали на землю, тут же мягко сворачиваясь кольцами. Вдруг одним быстрым движением Малыш подбросил нож в воздух. Лезвие быстро-быстро замелькало, слившись в одну серебряную дугу, которая тут же исчезла, когда нож с глухим стуком вошел в землю по самую рукоятку.
— Хорошо сбалансирован, — машинально произнесла девушка.
— Да, это верно.
Он вытащил нож из земли и придирчиво осмотрел блестящее лезвие, которое лишь слегка затуманилось от соприкосновения с влажной землей. Потом медленно и осторожно протер клинок.
— Я спросила вас о тех четверых, — напомнила девушка. — Похоже, вы просто не хотите об этом говорить?
Кид рассмеялся:
— А вы ждете, что я отвечу?
— Ну… в общем, да.
— Тогда объясните почему.
— Потому, что мне кажется, нам с вами нужно поближе узнать друг друга.
Во взгляде Кида отразилось немалое удивление. Он ошарашенно посмотрел на нее, пораженный до глубины души, и внезапно стал казаться еще моложе своих лет. Юношеский румянец на его щеках стал еще гуще. Увидев, как он смутился, Джорджия весело расхохоталась. Однако тут же постаралась взять себя в руки, чтобы не выдать жгучего торжества. Похоже, ей и в самом деле удалось его поразить.
— Ну, по крайней мере, честно, — покачал головой Кид, — как водится между друзьями, верно? Так, значит, вам хочется услышать мою историю?
— Конечно. Еще бы!
— Вы уверены, что это необходимо? — уточнил Кид и опять улыбнулся странной улыбкой, будто подсмеиваясь втихомолку и над ней, и над собой, удивленный, как это он позволил себе так забыться.
— Да, — бестрепетно заявила девушка.
— Ну, — начал он, — существуют ведь еще и газеты. Правда, там обо мне понаписано немало такого, о чем интересно потолковать длинными зимними вечерами, когда в камине уютно потрескивают сухие поленья, а трубки раскурены и беседа льется легко.
Джорджия кивнула:
— Знаю я эти разговоры! Но меня интересует, как было на самом деле.
— А я что-нибудь получу взамен? — вкрадчиво поинтересовался Кид.
— Конечно, а как же? Думаете, у меня мало тайных грехов?
Малыш задумчиво балансировал ножом, держа его на кончике пальца.
— Ну же! — не выдержала Джорджия. — Я жду продолжения. Мы с вами заключили сделку. Вам придется считать меня своим другом.
— Да? — протянул он удивленно, но все так же вежливо.
— Да, потому что я всегда говорю то, что думаю.
Малыш вдруг заморгал, будто глядя на огонь, потом неожиданно спросил:
— Предположим, я расскажу, что случилось с той четверкой. И что тогда? Вы оставите меня в покое?
— А что вы хотите взамен?
— Ничего, — покачал он головой. — Я и так прекрасно знаю, о чем вы хотите рассказать, и у меня нет ни малейшего намерения это слышать.
Она в свою очередь покраснела, но не опустила глаз.
— Первого из них, — начал Кид будто ни в чем не бывало, — звали Турок Реминг. Он был смуглый до черноты, с такими усищами, что они торчали вперед да еще завивались на концах. На лбу у него были три глубокие морщины. Он постоянно улыбался, причем какой-то поистине дьявольской улыбкой. Вскоре я узнал, что этот Турок — профессиональный наемный стрелок, громила и бандит. В то время от него проходу не было людям на шахтах Монтаны…
— А сколько вам было лет? — спросила девушка.
— Господи, да какое это имеет значение? — поморщился он.
— Значит, не больше пятнадцати, — вздохнула она.
— Да, что-то вроде этого. — Похоже, ее настойчивость слегка его раздражала. — С Турком я не особенно торопился. Впрочем, как и со всеми остальными. Ведь моя мать умирала медленно, в страшных мучениях. Отец тоже умер, и до этого я ни разу за все девять лет не видел, чтобы он улыбался. А Пятнашка и Рыжуха?.. Разве они не умирали медленно, день за днем?!
Джорджия слегка поежилась, будто от холода. А Кид между тем продолжил:
— Я устроился на шахту — принялся копать и таскать породу. Кажется, это было в последний раз, когда я зарабатывал себе на жизнь честным трудом! — Он испытующе посмотрел на девушку.
Она ответила ему таким же прямым, открытым и серьезным взглядом.
— И вот, пока я там работал, то все вечера и выходные дни занимался тем, что переводил порох. Благодаря отцу я, можно сказать, вырос с винтовкой в руках, а потом, кроме этого, у меня, видно, был еще и талант. Постепенно люди на шахте начали узнавать меня. Даже приходили полюбоваться, как я стреляю, хлопали в ладоши, когда я попадал, и смеялись, когда пуля пролетала мимо. Надо сказать, что в лагере рудокопов то и дело устраивали соревнования. Стреляли, как вы сами понимаете, во что ни попадя. Но я держался в стороне, пока не убедился, что могу легко всадить пулю, куда надо. Потом дождался, когда как-то субботним вечером Турок тоже решил попробовать свои силы на стрельбище, а заодно и похвастаться своей меткостью. Попасть надо было в бычий глаз, подвешенный меж ветвей дерева. Дерево изрешетили пулями, но задеть мишень удалось только одному Турку. И вот тогда вперед вышел я и с ходу всадил в бычий глаз одну за другой три пули. Не подумайте, что хвастаюсь, я ведь не только с винтовкой так управляюсь, но и из револьвера вряд ли промахнусь. Во всяком случае, ярдов за двадцать. К этому времени туда уже сбежались все, кто только мог. Так вот, всадил я, значит, все эти три пули, куда положено, а потом обернулся и этак, знаете ли, нахально улыбнулся Турку, так, чтобы все это видели. Он аж вспотел от злости. Сначала натужно рассмеялся, видно, рассчитывал превратить все в шутку. Но народ, который толпился вокруг, только молча ждал. Думаю, Турок с радостью пристрелил бы меня на месте, однако не решился.
После этого я еще какое-то время проболтался на шахте. Все следил за Турком. Под конец он уже привык, что я то и дело появляюсь как из-под земли. Я ничего не делал, просто стоял и смотрел на него с издевательской усмешкой, и это выводило его из себя. Понемногу этим заинтересовались и его люди. Но выжидали, что будет дальше, и Турок отлично понимал, чего они ждут. Конечно, больше всего ему хотелось бы избавиться от меня, но нервишки у него уже начинали пошаливать. Он не забыл три моих пули, которые одна за другой попали точно в цель. Это его потрясло до глубины души. К этому времени и репутация Турка уже изрядно пострадала, но все же он не сдавался. Впрочем, в те времена на шахте орудовала целая шайка, которой верховодил Турок. Он был среди них самым жестоким и отчаянным. И чем больше с каждым днем он боялся меня, тем безумнее становился, тем больше старался запугать остальных. Только за один месяц не без его участия произошли три стычки, которые превратились в настоящую бойню — четверо попали в больницу, а один умер от ран. Но я видел, как с каждым днем у Турка все больше западают щеки и становятся затравленными глаза. Он перестал спать ночами. Однажды вечером ворвался в лачугу, где я сидел в полном одиночестве, и заорал, что пришел прикончить меня. Дрожь била его с головы до ног. Он обезумел от виски и от ужаса. Это была самая настоящая истерика. Но я только рассмеялся ему в лицо. Сказал, что не буду драться с ним, покуда вокруг не соберется целая толпа. Вот тогда-то я и признался ему, кто я такой, рассказал, как умирали наши несчастные коровы, как вслед за ними умерли мои мать с отцом. Сказал, что собираюсь поджарить его на медленном огне и брошу ему вызов на глазах у всех.
— Господи ты Боже мой! — ахнула девушка. — И что, после всего этого он вас не пристрелил?!
— Представьте, нет. Только позеленел, как молодая травка, и вывалился за дверь. Выглядел он так, словно увидел привидение. Я слышал, как он бегом пронесся через весь лагерь. Думаю, от страха у него здорово помутилось в голове. Суеверный, панический ужас — страшная штука! Но те, с кем он той же ночью затеял драку, решили, что Турок просто допился до чертиков. Они пристрелили его, как собаку. Вот так плачевно закончил свои дни Реминг.
Следующий, Гарри Дилл, был человеком, в жилах которого текла изрядная доля немецкой крови. И лицо у него было… Как вам объяснить? Ну, вот вы же видели немцев? Круглое такое, с пухлыми розовыми щеками, между которыми сверкали маленькие поросячьи глазки. К этому времени он бросил баловаться стрельбой и открыл бар, владел самым популярным в городе салуном. Туда ходили все, весь город. А он их всех — понимаете? — всех до одного звал по имени и на «ты»! У него был дом, жена и пара ребятишек с такими же круглыми розовощекими физиономиями. Жена — славная молоденькая голландка, немного курносенькая, но ничего. Весь день только и делала, что скребла да мыла, так что домик ее и дети всегда сияли чистотой. Впрочем, сам Гарри тоже. Вот так обстояли дела, когда однажды я вошел в его бар, направился прямо к стойке и окликнул его. Он подошел, все еще смеясь над историей, которую рассказывал, отирая пиво с губ. Мне показалось, что он трясется весь, как желе, — такой был жирный и благодушный.
Так вот, я наклонился через стойку и прошептал ему на ухо пару слов: объяснил, кто я такой и для чего приехал в этот город.
— То есть попросту сообщили, что явились его убить?
— Да, именно так. Правда, сказал, что еще не решил, как это сделать. А пока, заявил, буду решать, придется ему каждый день терпеть мое присутствие. Конечно, это было довольно жестоко по отношению к бедняге Гарри. Стоило мне только появиться в его баре, как с него мигом слетала вся его веселость. Обычно я устраивался в самом дальнем углу, где меня и разглядеть-то толком было невозможно. И все равно Гарри как завороженный то и дело поглядывал туда. Он путался, забывал, что хотел сказать, и уже не мог смеяться, даже когда ему рассказывали какой-нибудь анекдот. Скорее всего, он просто сломался. А вы сами знаете, как посетители не любят, когда у бармена мысли витают где-то далеко. Скоро я заметил, что того веселья, что царило здесь еще совсем недавно, уже не видно, хотя большинство завсегдатаев все еще оставались верны ему и приходили каждый вечер. Они уже стали толковать о том, что старина Гарри сдал, советовали ему лечиться и не замечали, что на уме у него совсем другое.
Он-то сам хорошо знал, кто тому виной, поэтому спал и видел, как бы от меня избавиться. Однажды вечером подослал ко мне парочку лихих парней. Вот только не учел, что я давно был к этому готов. Пришлось вытрясти из ребят, сколько им заплатили и сколько обещали добавить после того, как работа будет выполнена. Каждый из них написал полное признание и поставил свою подпись. А потом я велел им убираться из города.
— Как вам это удалось? — удивилась Джорджия. — Или я чего-то не поняла? Мне казалось, вы имели в виду, что они пытались вас убить?
— Они пробрались в дом через окно, — пояснил Кид. — А потом бесшумно проскользнули в комнату, где, как предполагалось, я должен был спать, и направились к кровати. Чтобы добраться до нее, им надо было встать на циновку. А я еще с вечера позаботился густо смазать ее клеем. Двух секунд не прошло, как они прилипли намертво. Ну, вот тут я и зажег свет. — Он хихикнул, как мальчишка.
Девушка, однако, не смеялась. Глаза ее сузились, и она нетерпеливо кивнула.
— На следующий день, — продолжал Кид, — я вошел в бар Гарри, направился прямехонько к стойке и сунул ему под нос оба признания. Честно вам скажу, перенес он этот удар крайне тяжело. Представляете, прошло десять лет с тех пор, как он перестал быть грабителем, не гнушавшимся обобрать даже ребенка, остепенился, разбогател и разжирел, а тут такое… Помню, как он повалился на колени… Но я только рассмеялся и сказал, что пока еще не решил, как именно прикончу его.
Прошло дней десять. Гарри Дилл превратился в призрак. Помню, как он в полном одиночестве стоял за стойкой, обхватив голову руками. Конечно, Гарри не раз пытался поговорить со мной. Плакал, умолял, пытался меня разжалобить. Даже в один прекрасный день прислал ко мне жену. Она не знала, в чем дело, понимала только, что я всему виной. Бедняжка упрашивала меня оставить Гарри в покое, дескать, лучше его и на свете никого нет! Я дал ей прочитать оба признания приятелей ее мужа. Держу пари, им нашлось о чем поговорить, когда она вернулась домой. Еще через пару дней Гарри угостил меня кружкой пива. Я вылил ее в поилку его любимого пса. И часа не прошло, как он издох.
— Это вы их убили, этих четверых? — спросила она прямо.
— Я? — удивился Кид и улыбнулся.
— Не сердитесь, я знаю, что не должна была спрашивать вас об этом, — смутилась девушка. — Хотя и не понимаю почему. Вы ведь никому об этом никогда не рассказывали, верно? Ни единой душе?
— Нет, никогда. И сейчас не имею особого желания делать это.
Джорджия присела на поваленное дерево, облокотилась о колени, пристроив подбородок в прохладные, мягкие ладони, и принялась беззастенчиво рассматривать Кида — так, как этого никто никогда не делал. Поерзав немного, он взглянул на нее в упор, но, похоже, на девушку это не произвело особого впечатления.
— Ну так как же? — повторила она. — Или мне еще раз спросить?
— Так вы хотите это знать?
— Да, хочу.
Он рассеянно играл ножом, которым только что строгал какую-то палку. Как Джорджия успела заметить, занимался Кид этим, скорее всего, просто для того, чтобы проверить, хорошо ли наточен нож, — блестящее лезвие бесшумно скользило по мягкой древесине, снимая слой за слоем. Прозрачные, кружевные стружки бесшумно падали на землю, тут же мягко сворачиваясь кольцами. Вдруг одним быстрым движением Малыш подбросил нож в воздух. Лезвие быстро-быстро замелькало, слившись в одну серебряную дугу, которая тут же исчезла, когда нож с глухим стуком вошел в землю по самую рукоятку.
— Хорошо сбалансирован, — машинально произнесла девушка.
— Да, это верно.
Он вытащил нож из земли и придирчиво осмотрел блестящее лезвие, которое лишь слегка затуманилось от соприкосновения с влажной землей. Потом медленно и осторожно протер клинок.
— Я спросила вас о тех четверых, — напомнила девушка. — Похоже, вы просто не хотите об этом говорить?
Кид рассмеялся:
— А вы ждете, что я отвечу?
— Ну… в общем, да.
— Тогда объясните почему.
— Потому, что мне кажется, нам с вами нужно поближе узнать друг друга.
Во взгляде Кида отразилось немалое удивление. Он ошарашенно посмотрел на нее, пораженный до глубины души, и внезапно стал казаться еще моложе своих лет. Юношеский румянец на его щеках стал еще гуще. Увидев, как он смутился, Джорджия весело расхохоталась. Однако тут же постаралась взять себя в руки, чтобы не выдать жгучего торжества. Похоже, ей и в самом деле удалось его поразить.
— Ну, по крайней мере, честно, — покачал головой Кид, — как водится между друзьями, верно? Так, значит, вам хочется услышать мою историю?
— Конечно. Еще бы!
— Вы уверены, что это необходимо? — уточнил Кид и опять улыбнулся странной улыбкой, будто подсмеиваясь втихомолку и над ней, и над собой, удивленный, как это он позволил себе так забыться.
— Да, — бестрепетно заявила девушка.
— Ну, — начал он, — существуют ведь еще и газеты. Правда, там обо мне понаписано немало такого, о чем интересно потолковать длинными зимними вечерами, когда в камине уютно потрескивают сухие поленья, а трубки раскурены и беседа льется легко.
Джорджия кивнула:
— Знаю я эти разговоры! Но меня интересует, как было на самом деле.
— А я что-нибудь получу взамен? — вкрадчиво поинтересовался Кид.
— Конечно, а как же? Думаете, у меня мало тайных грехов?
Малыш задумчиво балансировал ножом, держа его на кончике пальца.
— Ну же! — не выдержала Джорджия. — Я жду продолжения. Мы с вами заключили сделку. Вам придется считать меня своим другом.
— Да? — протянул он удивленно, но все так же вежливо.
— Да, потому что я всегда говорю то, что думаю.
Малыш вдруг заморгал, будто глядя на огонь, потом неожиданно спросил:
— Предположим, я расскажу, что случилось с той четверкой. И что тогда? Вы оставите меня в покое?
— А что вы хотите взамен?
— Ничего, — покачал он головой. — Я и так прекрасно знаю, о чем вы хотите рассказать, и у меня нет ни малейшего намерения это слышать.
Она в свою очередь покраснела, но не опустила глаз.
— Первого из них, — начал Кид будто ни в чем не бывало, — звали Турок Реминг. Он был смуглый до черноты, с такими усищами, что они торчали вперед да еще завивались на концах. На лбу у него были три глубокие морщины. Он постоянно улыбался, причем какой-то поистине дьявольской улыбкой. Вскоре я узнал, что этот Турок — профессиональный наемный стрелок, громила и бандит. В то время от него проходу не было людям на шахтах Монтаны…
— А сколько вам было лет? — спросила девушка.
— Господи, да какое это имеет значение? — поморщился он.
— Значит, не больше пятнадцати, — вздохнула она.
— Да, что-то вроде этого. — Похоже, ее настойчивость слегка его раздражала. — С Турком я не особенно торопился. Впрочем, как и со всеми остальными. Ведь моя мать умирала медленно, в страшных мучениях. Отец тоже умер, и до этого я ни разу за все девять лет не видел, чтобы он улыбался. А Пятнашка и Рыжуха?.. Разве они не умирали медленно, день за днем?!
Джорджия слегка поежилась, будто от холода. А Кид между тем продолжил:
— Я устроился на шахту — принялся копать и таскать породу. Кажется, это было в последний раз, когда я зарабатывал себе на жизнь честным трудом! — Он испытующе посмотрел на девушку.
Она ответила ему таким же прямым, открытым и серьезным взглядом.
— И вот, пока я там работал, то все вечера и выходные дни занимался тем, что переводил порох. Благодаря отцу я, можно сказать, вырос с винтовкой в руках, а потом, кроме этого, у меня, видно, был еще и талант. Постепенно люди на шахте начали узнавать меня. Даже приходили полюбоваться, как я стреляю, хлопали в ладоши, когда я попадал, и смеялись, когда пуля пролетала мимо. Надо сказать, что в лагере рудокопов то и дело устраивали соревнования. Стреляли, как вы сами понимаете, во что ни попадя. Но я держался в стороне, пока не убедился, что могу легко всадить пулю, куда надо. Потом дождался, когда как-то субботним вечером Турок тоже решил попробовать свои силы на стрельбище, а заодно и похвастаться своей меткостью. Попасть надо было в бычий глаз, подвешенный меж ветвей дерева. Дерево изрешетили пулями, но задеть мишень удалось только одному Турку. И вот тогда вперед вышел я и с ходу всадил в бычий глаз одну за другой три пули. Не подумайте, что хвастаюсь, я ведь не только с винтовкой так управляюсь, но и из револьвера вряд ли промахнусь. Во всяком случае, ярдов за двадцать. К этому времени туда уже сбежались все, кто только мог. Так вот, всадил я, значит, все эти три пули, куда положено, а потом обернулся и этак, знаете ли, нахально улыбнулся Турку, так, чтобы все это видели. Он аж вспотел от злости. Сначала натужно рассмеялся, видно, рассчитывал превратить все в шутку. Но народ, который толпился вокруг, только молча ждал. Думаю, Турок с радостью пристрелил бы меня на месте, однако не решился.
После этого я еще какое-то время проболтался на шахте. Все следил за Турком. Под конец он уже привык, что я то и дело появляюсь как из-под земли. Я ничего не делал, просто стоял и смотрел на него с издевательской усмешкой, и это выводило его из себя. Понемногу этим заинтересовались и его люди. Но выжидали, что будет дальше, и Турок отлично понимал, чего они ждут. Конечно, больше всего ему хотелось бы избавиться от меня, но нервишки у него уже начинали пошаливать. Он не забыл три моих пули, которые одна за другой попали точно в цель. Это его потрясло до глубины души. К этому времени и репутация Турка уже изрядно пострадала, но все же он не сдавался. Впрочем, в те времена на шахте орудовала целая шайка, которой верховодил Турок. Он был среди них самым жестоким и отчаянным. И чем больше с каждым днем он боялся меня, тем безумнее становился, тем больше старался запугать остальных. Только за один месяц не без его участия произошли три стычки, которые превратились в настоящую бойню — четверо попали в больницу, а один умер от ран. Но я видел, как с каждым днем у Турка все больше западают щеки и становятся затравленными глаза. Он перестал спать ночами. Однажды вечером ворвался в лачугу, где я сидел в полном одиночестве, и заорал, что пришел прикончить меня. Дрожь била его с головы до ног. Он обезумел от виски и от ужаса. Это была самая настоящая истерика. Но я только рассмеялся ему в лицо. Сказал, что не буду драться с ним, покуда вокруг не соберется целая толпа. Вот тогда-то я и признался ему, кто я такой, рассказал, как умирали наши несчастные коровы, как вслед за ними умерли мои мать с отцом. Сказал, что собираюсь поджарить его на медленном огне и брошу ему вызов на глазах у всех.
— Господи ты Боже мой! — ахнула девушка. — И что, после всего этого он вас не пристрелил?!
— Представьте, нет. Только позеленел, как молодая травка, и вывалился за дверь. Выглядел он так, словно увидел привидение. Я слышал, как он бегом пронесся через весь лагерь. Думаю, от страха у него здорово помутилось в голове. Суеверный, панический ужас — страшная штука! Но те, с кем он той же ночью затеял драку, решили, что Турок просто допился до чертиков. Они пристрелили его, как собаку. Вот так плачевно закончил свои дни Реминг.
Следующий, Гарри Дилл, был человеком, в жилах которого текла изрядная доля немецкой крови. И лицо у него было… Как вам объяснить? Ну, вот вы же видели немцев? Круглое такое, с пухлыми розовыми щеками, между которыми сверкали маленькие поросячьи глазки. К этому времени он бросил баловаться стрельбой и открыл бар, владел самым популярным в городе салуном. Туда ходили все, весь город. А он их всех — понимаете? — всех до одного звал по имени и на «ты»! У него был дом, жена и пара ребятишек с такими же круглыми розовощекими физиономиями. Жена — славная молоденькая голландка, немного курносенькая, но ничего. Весь день только и делала, что скребла да мыла, так что домик ее и дети всегда сияли чистотой. Впрочем, сам Гарри тоже. Вот так обстояли дела, когда однажды я вошел в его бар, направился прямо к стойке и окликнул его. Он подошел, все еще смеясь над историей, которую рассказывал, отирая пиво с губ. Мне показалось, что он трясется весь, как желе, — такой был жирный и благодушный.
Так вот, я наклонился через стойку и прошептал ему на ухо пару слов: объяснил, кто я такой и для чего приехал в этот город.
— То есть попросту сообщили, что явились его убить?
— Да, именно так. Правда, сказал, что еще не решил, как это сделать. А пока, заявил, буду решать, придется ему каждый день терпеть мое присутствие. Конечно, это было довольно жестоко по отношению к бедняге Гарри. Стоило мне только появиться в его баре, как с него мигом слетала вся его веселость. Обычно я устраивался в самом дальнем углу, где меня и разглядеть-то толком было невозможно. И все равно Гарри как завороженный то и дело поглядывал туда. Он путался, забывал, что хотел сказать, и уже не мог смеяться, даже когда ему рассказывали какой-нибудь анекдот. Скорее всего, он просто сломался. А вы сами знаете, как посетители не любят, когда у бармена мысли витают где-то далеко. Скоро я заметил, что того веселья, что царило здесь еще совсем недавно, уже не видно, хотя большинство завсегдатаев все еще оставались верны ему и приходили каждый вечер. Они уже стали толковать о том, что старина Гарри сдал, советовали ему лечиться и не замечали, что на уме у него совсем другое.
Он-то сам хорошо знал, кто тому виной, поэтому спал и видел, как бы от меня избавиться. Однажды вечером подослал ко мне парочку лихих парней. Вот только не учел, что я давно был к этому готов. Пришлось вытрясти из ребят, сколько им заплатили и сколько обещали добавить после того, как работа будет выполнена. Каждый из них написал полное признание и поставил свою подпись. А потом я велел им убираться из города.
— Как вам это удалось? — удивилась Джорджия. — Или я чего-то не поняла? Мне казалось, вы имели в виду, что они пытались вас убить?
— Они пробрались в дом через окно, — пояснил Кид. — А потом бесшумно проскользнули в комнату, где, как предполагалось, я должен был спать, и направились к кровати. Чтобы добраться до нее, им надо было встать на циновку. А я еще с вечера позаботился густо смазать ее клеем. Двух секунд не прошло, как они прилипли намертво. Ну, вот тут я и зажег свет. — Он хихикнул, как мальчишка.
Девушка, однако, не смеялась. Глаза ее сузились, и она нетерпеливо кивнула.
— На следующий день, — продолжал Кид, — я вошел в бар Гарри, направился прямехонько к стойке и сунул ему под нос оба признания. Честно вам скажу, перенес он этот удар крайне тяжело. Представляете, прошло десять лет с тех пор, как он перестал быть грабителем, не гнушавшимся обобрать даже ребенка, остепенился, разбогател и разжирел, а тут такое… Помню, как он повалился на колени… Но я только рассмеялся и сказал, что пока еще не решил, как именно прикончу его.
Прошло дней десять. Гарри Дилл превратился в призрак. Помню, как он в полном одиночестве стоял за стойкой, обхватив голову руками. Конечно, Гарри не раз пытался поговорить со мной. Плакал, умолял, пытался меня разжалобить. Даже в один прекрасный день прислал ко мне жену. Она не знала, в чем дело, понимала только, что я всему виной. Бедняжка упрашивала меня оставить Гарри в покое, дескать, лучше его и на свете никого нет! Я дал ей прочитать оба признания приятелей ее мужа. Держу пари, им нашлось о чем поговорить, когда она вернулась домой. Еще через пару дней Гарри угостил меня кружкой пива. Я вылил ее в поилку его любимого пса. И часа не прошло, как он издох.