Страница:
Еще бы!
Брак тем не менее состоялся 18 февраля 1692 года, и будущий регент вскоре убедился, что супруга совершенно не заслуживает полученной им пощечины.
Болезненно тщеславная, она не желала признавать, что была всего лишь незаконной дочерью короля, и, по забавному определению Сен-Симона, «вела себя, как принцесса крови, даже на стульчике».
Сверх того, она отличалась необыкновенной леностью. «Она всему предпочитала постель и зеркало, — говорит Арсен Уссе, — целыми днями валяясь и прихорашиваясь. Это была самая высокомерная и самая вялая из женщин. Она вставала, чтобы пойти к мессе или навести красоту; затем снова ложилась на диван, откуда ничто не могло ее согнать, разве только наступал час, когда можно было отправляться спать».
Эта леность была столь велика, что герцогиня Шартрская опасалась пылкости мужа. Любовь ее утомляла. Когда вечером Филипп приходил к ней «с династическими намерениями», она отговаривалась головной болью и слабым голосом просила не беспокоить ее.
Молодой герцог, впрочем, не настаивал. Взяв шляпу и поклонившись жене, он отправлялся к какой-нибудь оперной певичке, чей пылкий темперамент более соответствовал его жажде наслаждений.
В течение некоторого времени он еще сохранял надежду, что герцогиня «обретет жар в нужном месте, а не только в голове», но вскоре ему пришлось смириться. Дочь мадам де Монтеспан не унаследовала от матери страстность и рвение в делах любви…
Отвратившись от семейного ложа из-за ленивой холодной женщины, Филипп быстро превратился в «коллекционера». Любые его прихоти немедленно исполнялись, и аббат Дюбуа вновь начал охотиться за молоденькими красавицами, обитающими в мансардах и на чердаках, и приводил их, дрожащих и испуганных, к своему любимому ученику, который мужал день ото дня.
Вскоре герцог превратился в образцового развратника. Став регентом, он превратит французский двор в настоящий вертеп, и его чудовищным оргиям будет дивиться вся Европа.
Эта распущенность, под знаком которой пройдет весь XVIII век и которая сильнейшим образом повлияет на политические, религиозные и философские воззрения предреволюционной эпохи, явилась на свет, будучи естественной реакцией на невыносимое лицемерие одного из самых ханжеских периодов нашей истории.
Под влиянием мадам де Ментенон, которая, сдвинув колени и поджав губы, продолжала дело по «очищению» нравов, Версаль превратился в такое скучное место, что, как тогда говорили, «даже кальвинисты завыли бы здесь от тоски»…
При дворе были запрещены все игривые выражения, мужчины и женщины более не смели вступать в откровенные объяснения друг с другом, а красотки, сжигаемые внутренним огнем, вынуждены были прятать томление под маской благочестия.
Это было царство святош.
Разумеется, манера одеваться также изменилась, и костюмы стали чрезвычайно благопристойными. Декольте были изгнаны с позором. Чтобы укротить женщин, не отказавшихся от демонстрации своих прелестей, славный аббат Буало издал труд, озаглавленный «О злостном оголении плечей», из которого мы приведем весьма характерный отрывок: «Нельзя сравнивать открытое лицо с оголенной грудью. Мы живем в естественном сообществе и вступаем в сношения друг с другом, узнать же человека можем только по лицу, а потому и возник среди мужчин и женщин обычай открывать лицо, хотя женщинам и в данном случае надо соблюдать большую осмотрительность, нежели мужчинам. Но к чему, скажите, дамам оголять горло и плечи, что может их к этому понудить, если только не имеют преступных намерений, зачем показывать то, что должно быть спрятано?»
Удручающая скука поразила Версаль, и молодые принцы объединились, чтобы бороться с той, кого принцесса Пфальцская с присущей ей любезностью именовала «старой потаскухой великого человека». Желая бросить вызов чрезмерной суровости и показному благочестию, утвердившимся под влиянием мадам де Ментенон, они стали устраивать невиданные ранее оргии.
На эти вечера приглашались девицы из всех слоев общества. Утром они покидали гостеприимные дома знатных кавалеров, обогатившись опытом…
Сверх того, остроумцы принялись втихомолку сочинять иронические куплеты о жене короля. Так, в декабре 1696 года несколько молодых людей, руководимых герцогиней Бурбонской, дочерью мадам де Монтеспан, написали огромный ноэль из ста семидесяти строф, предвещавший появление нынешних новогодних альманахов н ревю.
К яслям младенца Иисуса являлись поочередно все мало-мальски заметные персонажи двора. Наконец, под руку с мадам де Ментенон выходил Людовик Великий, уверявший, что «женитьба была наложена на него в виде епитимьи за грехи с Монтеспан».
Этот последний куплет имел громадный успех. Его со смехом повторял весь Париж, а «старая потаскуха» была глубоко уязвлена.
Король же не на шутку рассердился.
Впрочем, его ожидали куда более серьезные неприятности.
Этот тридцатипятилетний толстяк, потерявший в 1690 году свою супругу Марию-Анну Баварскую, краснел до ушей при виде любой хорошенькой женщины. Он унаследовал влюбчивость от отца и весьма часто обманывал несчастную дофину. Овдовев, он сделал любовницей мадам Резен, жену актера. «Это была толстая красивая женщина, — говорит Буа Журден, — с пухлой грудью и необыкновенно пышными бедрами; к этим прелестям принц был чрезвычайно чувствителен. Он воспылал к ней страстью, увидев, как она играет, и сделал ей ребенка, вероятно, по рассеянности, потому что, говорят, радостям зачатия предпочитал, со снисходительного разрешения любовницы, наслаждение ласкать ее прекрасную грудь [85].
На смену этой дородной даме пришла мадемуазель Морен, с которой в Нормандии случилось необычное происшествие. Однажды она гуляла по берегу моря, внезапный ураганный порыв ветра поднял ее в воздух, так что она пролетела примерно двести метров, прежде чем опуститься на землю.
В память об этом приключении дофин стал называть ее «ангелом», придворные же лукаво добавляли, что тогда «ей впервые удалось хоть немного приподняться над грязью».
В 1694 году любовницей наследника трона стала мадемуазель Эмилия Шуэн, фрейлина принцессы де Конти. Эта молодая особа привлекла внимание принца полнотой.
В самом деле, принцесса Пфальцская описывает ее следующим образом: «Она была мала ростом и уродлива. Но такой обширной груди, как у нее, никто никогда не видывал; это очень нравилось Монсеньеру, который любил звучно хлопать по ее сиськам».
Их связь вскоре стала официальной, и пошли разговоры, что наследный принц устраивает вместе с мадемуазель Шуэн в Медоне званые вечера, где «сцены похоти и разврата» намного превосходят то, что позволительно делать в приличном обществе…
Именно тогда в игру вступила мадам де Ментенон. Стараясь не показывать, как это важно для нее, и не позируя в роли снисходительной мачехи, она побудила дофина заключить тайный брак с мадемуазель Шуэн.
Это был изумительно ловкий ход: поставив пасынка в такое положение, какое занимал король, она приобретала союзника и почти сообщника. В самом деле, отныне он не стал бы противиться публичному признанию ее брака с Людовиком XIV…
Мадам де Ментенон все просчитывала заранее.
Узнав о предполагаемой женитьбе сына, монарх, не любивший мадемуазель Шуэн, был весьма недоволен, однако согласие дал, ибо, «возлюбив добродетель, с огорчением смотрел на шалости дофина»…
Таким образом, с 1697 по 1711 год (дата смерти наследного принца) во Франции король и дофин имели жен, с которыми вступили в тайный брак.
Надо ли говорить, что подобного не бывало никогда.
МАДАМ ДЕ МЕНТЕНОН ХОЧЕТ СТАТЬ КОРОЛЕВОЙ ФРАНЦИИ
Желая получить официальное признание в качестве «супруги короля» и стать тем самым королевой Франции, мадам де Ментенон прибегла к необычным методам.
В те времена в Салоне жил молодой кузнец по имени Франсуа Мишель. Мать его была в родстве с Нострадамусом. Юноша был очень набожен и часто ходил молиться в небольшую часовню, расположенную за городом, на Марсельской дороге. Однажды вечером, исполнив свой христианский долг, он возвращался домой, как вдруг, сообщает нам Сен-Симон, «его ослепил яркий луч света, шедший из-за деревьев».
Внезапно перед ним предстала с факелом в руке светловолосая красивая женщина в белом одеянии. Назвав его по имени, она неземным голосом произнесла, что он видит перед собой королеву Марию-Терезию, умершую четырнадцать лет назад.
Испуганный Франсуа Мишель хотел было бежать, но «призрак» удержал его, обхватив за плечи:
— Не бойся ничего. Я пришла возвестить тебе именем Господа, что ты должен отправиться в Версаль и поговорить с королем. Ты докажешь, что послан Богом, рассказав то, что известно лишь ему одному: тридцать лет назад, когда он охотился на оленя, перед ним явилось сверхъестественное существо, при виде которого лошадь его встала на дыбы, и ему было приказано покончить с развратной жизнью…
Сейчас я скажу, что ты должен ему передать. Но запомни: открыть это ты можешь только королю и никому больше. Если ты нарушишь приказ или откажешься выполнить порученное тебе, то будешь наказан смертью…
После этого призрак наклонился к Франсуа Мишелю и сказал, что именно следует передать королю Людовику XIV от имени Господа.
Потрясенный кузнец, продолжает свой рассказ Сен-Симон, «обещал все исполнить, и призрак королевы тут же исчез. Франсуа Мишель очутился в темноте у подножия дерева и прилег там, не зная, вправду ли было ему видение или он грезит наяву. Затем он пошел домой, уверив себя, что это безумие и обман, и никому об этом не стал рассказывать.
Через два дня, идя той же дорогой, он встретил то же видение и выслушал те же речи; но на сей раз призрак упрекал его в непослушании, грозил карами и, па-конец, повторил свой приказ идти в Версаль. Однако ему было разрешено отправиться сначала к губернатору провинции и рассказать о видении, чтобы получить необходимые средства для путешествия. Теперь кузнец перестал сомневаться в истинности происходящего, но не знал, на что решиться, страшась как угроз призрака, так и невероятной трудности предприятия.
Целую неделю молчал он о том, что видел, и пребывал в колебаниях; в конце концов твердо решил отказаться от путешествия, но опять повстречался на том же месте с видением и услышал тот же приказ и угрозы столь страшные, что сразу пустился в дорогу. Через два дня он оказался в Эксе у губернатора провинции, который, не раздумывая, велел ему продолжать путь и дал денег, чтобы оплатить место в карете».
— Объясните этому человеку, — сказал он, — что я не принимаю первого встречного.
Франсуа Мишель, свято уверовавший в свою миссию, попросил передать королю, что «расскажет о таинственных вещах, никому, кроме него, не известных», так что не останется никаких сомнений, является ли он божественным посланцем.
Король вновь отказал.
— Тогда пусть меня отведут к одному из государственных министров, — заявил салонский ясновидец.
Монарх приказал направить его к Барбезье. Однако Франсуа Мишель, презрительно расхохотавшись, ответил, что его принимают за дурачка. Двор был ошеломлен. Послушаем Сен-Симона: «Больше всего удивляло то, что этот кузнец, едва здесь появившийся, а до приезда ни разу не покидавший своих мест и занимавшийся только своим ремеслом, не пожелал разговаривать с Барбезье и сразу же сказал, что просил встречи с министром, а Барбезье вовсе не министр. И прибавил, что ни с кем, кроме министра, беседовать не будет».
В конце концов король заинтересовался провинциалом, который проявил такую осведомленность в жизни двора. Он отдал Помпону приказ принять его. Министр надолго закрылся с Франсуа Мишелем, а затем отправился докладывать монарху. На следующий день Людовик XIV дал личную аудиенцию кузнецу. «Он не стал этого скрывать, — пишет Сен-Симон, — и принял посетителя в собственном кабинете. Через несколько дней он опять призвал к себе кузнеца: и оба раза беседовал с ним больше часа, отдав распоряжение, чтобы их разговору не мешали. На другой день после первой встречи, когда король отправлялся на охоту, г-н де Дюра, бывший тогда в большом фаворе и говоривший все, что вздумается, начал высмеивать этого кузнеца и вспомнил дурную пословицу, что либо сей человек Дезумен, либо король не дворянин. Тут монарх остановился и, повернувшись к маршалу де Дюра, сказал:
— Стало быть, я не дворянин! Ибо я беседовал с ним очень долго, он говорил со мной самым рассудительным образом, и могу вас заверить, что он вовсе не безумец.
Последние слова король произнес подчеркнуто серьезно, и это очень удивило всех присутствующих, широко раскрывших и глаза и уши.
После второй встречи король признал, что этот человек рассказал ему о происшествии, случившемся более двадцати лет назад, о котором никто, кроме него самого, не знал, потому что он никогда и никому о нем не рассказывал, и добавил, что с этим призраком некогда встретился в лесу Сен-Жермен, но также никогда об этом не упоминал».
Через несколько дней Франсуа Мишеля отвезли в Прованс за счет казны. Он дожил до 1726 года; но в Версале его больше не видели.
О чем поведал он Людовику XIV? Естественно, весь двор жаждал это узнать. «Никто из тогдашних министров не желал говорить на эту тему, — сообщает Сен-Симон. — Самые близкие их друзья всячески старались выведать секрет, заводили об этом речь много раз, подбирались к ним то так, то эдак, но не смогли вырвать у них ни слова; те отшучивались или переводили разговор на другую тему, ничем себя не выдавая».
В конечном счете при дворе многие пришли к выводу, что речь идет о «дерзком мошенничестве» и что ясновидца из Салона подослал некто, желавший поразить воображение короля.
Тогда стали шептаться, что у истоков заговора стоит мадам де Ментенон, взявшая себе в сообщницы подругу детства мадам Арнуль — жену интенданта марсельского флота. «Видение и приказ обратиться к королю, — утверждал Сен-Симон, — были ловкой выдумкой этой женщины, а поручение, данное кузнецу трижды являвшимся ему призраком, состояло в том, чтобы принудить короля объявить мадам де Ментенон королевой».
Столь же определенно высказывается и принцесса Пфальцская в письме от 21 сентября 1715 года: «Я всегда считала, что историю с кузнецом затеяла эта дама (мадам де Ментенон), потому что коварнее ее никого на свете нет».
Франсуазу обвиняли не напрасно. В 1750 году старик из Салона рассказал автору «Энциклопедии Прованса», как совершили эту мистификацию мадам Ар-нуль и некий священник, действовавшие по указанию мадам де Меитенон, Сам он узнал истину от аббата, не умевшего удержать язык за зубами… «Один лишь Франсуа Мишель, — добавил он, — ни в чем не усомнился до конца…»
Увы! труды Франсуазы, поставившей эту занятную мизансцену, пропали даром. На какое-то мгновение Людовик XIV заинтересовался откровениями молодого провансальца, но выполнять «божественное распоряжение» не стал. Донесли ли ему о роли, сыгранной мадам Ар-нуль? Заподозрил ли он Франсуазу? Произвел ли собственное расследование? Вполне возможно.
Как бы там ни было, после этой неудачи мадам де Ментенон окончательно лишилась надежд взойти на французский престол.
МАДЕМУАЗЕЛЬ ПТИ, ГАЛАНТНАЯ ПОСЛАННИЦА КОРОЛЯ-СОЛНЦА
В 1702 году на улице Мазарини существовал довольно подозрительный игорный дом, куда стекалось множество самых живописных личностей, причем некоторые приходили не только затем, чтобы перекинуться в картишки. Притон процветал благодаря белокурым кудрям хозяйки, мадемуазель Мари Пти.
Это была необыкновенно красивая молодая женщина двадцати семи лет, ее голубые глаза, уверяют нас, источали обольстительный свет, а покачивание бедер при ходьбе доводило до исступления.
Резкая и грубая с теми, кто ей не нравился, она была обворожительно мила с мужчинами, которых хотела затащить в постель, что, безусловно, экономило время. А историки, неистощимые в подборе эвфемизмов, говорят, что «она обладала даром привлекать к себе сердца…».
Любовников она заводила на месяц, на неделю, на ночь, на два часа — в зависимости от желания, которое они в ней возбуждали, но в любом случае она всегда оставалась хозяйкой положения…
Она царила над столом, покрытым зеленым сукном, где сдавались карты для игры в ландскнехт, и в постели под шелковым балдахином, безжалостно изгоняя как нечистых на руку шулеров, так и возлюбленных, «если те пытались ухватить ее за задницу, не дожидаясь позволения».
Однажды в дом этой очаровательной молодой особы зашел мужчина лет пятидесяти, с пылким взором и хорошо подвешенным языком, и она немедленно подпала под власть его чар. В три часа ночи, когда ушел последний игрок, она увлекла незнакомца в спальню. Здесь они познакомились: гостя звали Жан-Батист Фабр, он был крупным торговцем из Марселя. Это ее нисколько не смутило. Раздевшись, она ловко освободила г-на Фабра от одежды, уложила в постель и занялась с ним самым сладостным из всех промыслов.
Полчаса спустя, вымотавшись до предела, они отдыхали под шелковым балдахином, и Фабр рассказывал очарованной мадемуазель Пти историю своей жизни. Он сказал, что его семейство держит в своих руках торговлю с Турцией и что сам он в 1675 году завел коммерческое представительство в Константинополе. Он описал свой роскошный дом, ничем не уступавший дворцам парижской знати, и сообщил, что марсельские негоцианты в течение последнего века фактически взяли на содержание посла, который без их денег просто не смог бы существовать.
— Я знаком с великим визирем, — добавил г-н Фабр, — со всеми пашами и, само собой разумеется, с послом. Господин де Ферьоль стал моим другом. Пока он не получил назначения, я даже исполнял его обязанности, а потом занял пост управляющего делами, потому что в Версале меня очень ценят.
Все рассказанное г-ном Фабром было истинной правдой. Он только забыл упомянуть, что оказался в долгу, как в шелку, что кредиторы с нетерпением поджидали его возвращения в Константинополь и что жена его стала любовницей г-на де Ферьоля…
Наконец, на рассвете г-н Фабр поведал прекрасной содержательнице игорного дома, что г-н де Поншартрен намеревается отправить его послом к персидскому шаху.
Молодая женщина, ослепленная и очарованная этими рассказами, попросила взять ее в путешествие.
Мысль пришлась г-ну Фабру по нраву, и он согласился.
Прошло несколько дней. Каждый вечер негоциант появлялся на улице Мазарини и уединялся с Мари, которая уже грезила, не признаваясь в этом, о восточной роскоши и изысканных наслаждениях…
Она не предавалась бы столь упоительным мечтам, если бы узнала, что будущий посол бродит по Парижу почти без гроша в кармане. Впрочем, однажды Фабр признался любовнице, что «переживает некоторые финансовые затруднения». Будучи человеком очень хитрым, он дал ей понять, что недостаток денег может повредить ему при дворе и что тем самым окажется под угрозой их отъезд в Персию.
Славная женщина расстроилась. У нее были кое-какие сбережения — она отдала их г-ну Фабру.
Вскоре ей пришлось продать свое заведение.
— Благодаря моим деньгам ты добьешься успеха. Я ничего для этого не пожалею, обещаю тебе.
Она любила Фабра и доверяла ему, а потому с восхитительной наивностью написала довольно легкомысленное обязательство, которое ныне хранится в архивах Министерства иностранных дел:
«Я, нижеподписавшаяся, даю обещание сопровождать г-на Ж.-Б. Фабра в Константинополь или же в другое место, куда ему придется поехать либо по делам службы короля, либо по собственным делам, и оказывать ему всяческую помощь в его предприятиях, не требуя за то никакого возмещения и ни при каких условиях не отказываясь от намерения следовать за ним.
Мари Пти».
Когда мадемуазель Пти подписывала это обязательство, ей казалось, что отныне жизнь ее преобразится.
Она не ошибалась, хотя в то мгновение и представить себе не могла, какие приключения ей предстоит пережить…
Освободившись от денежных забот, негоциант стал встречаться с влиятельными людьми, беседовал с г-ном де Торси и г-ном де Поншартреном, преемником Кольбера. Ему удалось обворожить всех министров своими глубокими познаниями в сфере отношений с Востоком.
Вечерами он излагал Мари суть своей миссии. Нужно было завязать тесные сношения с Персией, в которую уже начали проникать английские, голландские и португальские торговые компании, добиться безопасности для христиан, утвердить преимущество французской коммерции и подготовить проникновение в Индию.
Как говорит Р. де Молд-Ла Клавьер, «проект не отличался новизной, однако для его осуществления требовалась изрядная дерзость; все предыдущие попытки добиться этого потерпели неудачу, а в данный момент материальные затруднения, казалось, обрекали предприятие на провал».
В январе 1703 года г-н Фабр получил официальное предписание отправиться в Персию. Мадемуазель Птп, не помня себя от радости, стала немедленно готовиться к отъезду. Пока она паковала сундуки, Людовик XIV, со своей стороны, набрасывал список подарков, предназначенных для шаха. Приведем небольшой отрывок:
«Настенных часов — 3 штуки, ручных часов — 24, из них 12 — с репетицией, винных погребков из хрусталя — 6, атласов — 3, канделябров — 2, сверх того — несколько картин, из которых одна — с изображением монарха…»
Чтобы собрать все эти вещи, потребовался почти год.
Когда все было готово, марсельскому негоцианту вручили верительные грамоты.
Но тут г-н де Ферьоль, завидуя высокому назначению Фабра, стал слать едкие письма г-ну де Поншартрену. К счастью, тот остался непоколебим, и новый посол, в сопровождении своего племянника Жозефа Фабра и мадемуазель Пти, переодетой в мужское платье, отбыл в Марсель в конце 1704 года.
Наконец, 2 марта 1705 года больше палубный корабль «Тулуза» поднял якорь и направился в открытое море, унося с собой г-на Фабра с его свитой! Никто не знал, что на борту находится молодая женщина.
Однако, едва Марсель исчез из виду, красивый кавалер с голубыми глазами удалился в свою каюту и вскоре появился вновь, но уже в женском обличье. С тех пор мадемуазель Пти, не считая нужным скрывать свою привязанность к послу, «начала обращаться к нему несколько вольно, что сильно веселило экипаж».
8 апреля посол и бывшая содержательница игорного дома прибыли в Александрию. Пять дней спустя они уже двигались к Алеппо, куда и приехали 17 апреля.
Здесь мадемуазель Пти вновь пришлось прибегнуть к маскировке, ибо здешние жители могли бы удивиться и даже не одобрить тот факт, что посланник Людовика XIV путешествует в обществе своей любовницы. Итак, г-н Фабр стал представлять ее в качестве жены главного мажордома миссии, г-на дю Амеля.
Увы! шаловливой мадемуазель было трудно смирить свою натуру. Пылкий темперамент подводил ее, и отцы-иезуиты, обитавшие в Алеппо, были изумлены некоторыми неосторожными словами и жестами предполагаемой супруги мажордома. Отец-настоятель предпринял собственное маленькое расследование и достоверно установил личность веселой мадам дю Амель.
Решив пресечь скандальное путешествие преступной четы уже в Малой Азии, дабы в Персии не узнали об этом прискорбном обстоятельстве, настоятель отправился к паше и попросил задержать г-на Фабра в Алеппо.
Паша согласился, и в течение полугода караван не мог двинуться дальше.
Мадемуазель Пти сочла своим долгом развлекать свиту посла: каждый вечер она созывала гостей, и ужин заканчивался восхитительной оргией. Со времен игорного дома она сохранила умение веселить компанию и знала множество песенок весьма игривого содержания. Таким образом, в этих вечерах жители Алеппо могли видеть Версаль в миниатюре — это было чрезвычайно забавное отражение двора Короля-Солнца…
В октябре 1705 года, убедившись, что паша не собирается менять гнев на милость. Фабр и Мари тайком покинули Алеппо, добрались до моря и отплыли в Константинополь, где персидский посланник спрятал их, перед тем как переправить в Эрнвань.
Добравшись до места, г-н Фабр узнал, что хан Абдельмассин ненавидит французов. Это его страшно напугало. Тогда мадемуазель Пти, надев самое красивое платье, отправилась во дворец Абдельмассина и стала его любовницей.
Благодаря этому простому и разумному решению все затруднения разрешились незамедлительно. Уже через неделю г-н Фабр получил из Исфагана извещение, что верительные грамоты приняты и посольству будет оказан радушный прием.
Брак тем не менее состоялся 18 февраля 1692 года, и будущий регент вскоре убедился, что супруга совершенно не заслуживает полученной им пощечины.
Болезненно тщеславная, она не желала признавать, что была всего лишь незаконной дочерью короля, и, по забавному определению Сен-Симона, «вела себя, как принцесса крови, даже на стульчике».
Сверх того, она отличалась необыкновенной леностью. «Она всему предпочитала постель и зеркало, — говорит Арсен Уссе, — целыми днями валяясь и прихорашиваясь. Это была самая высокомерная и самая вялая из женщин. Она вставала, чтобы пойти к мессе или навести красоту; затем снова ложилась на диван, откуда ничто не могло ее согнать, разве только наступал час, когда можно было отправляться спать».
Эта леность была столь велика, что герцогиня Шартрская опасалась пылкости мужа. Любовь ее утомляла. Когда вечером Филипп приходил к ней «с династическими намерениями», она отговаривалась головной болью и слабым голосом просила не беспокоить ее.
Молодой герцог, впрочем, не настаивал. Взяв шляпу и поклонившись жене, он отправлялся к какой-нибудь оперной певичке, чей пылкий темперамент более соответствовал его жажде наслаждений.
В течение некоторого времени он еще сохранял надежду, что герцогиня «обретет жар в нужном месте, а не только в голове», но вскоре ему пришлось смириться. Дочь мадам де Монтеспан не унаследовала от матери страстность и рвение в делах любви…
Отвратившись от семейного ложа из-за ленивой холодной женщины, Филипп быстро превратился в «коллекционера». Любые его прихоти немедленно исполнялись, и аббат Дюбуа вновь начал охотиться за молоденькими красавицами, обитающими в мансардах и на чердаках, и приводил их, дрожащих и испуганных, к своему любимому ученику, который мужал день ото дня.
Вскоре герцог превратился в образцового развратника. Став регентом, он превратит французский двор в настоящий вертеп, и его чудовищным оргиям будет дивиться вся Европа.
Эта распущенность, под знаком которой пройдет весь XVIII век и которая сильнейшим образом повлияет на политические, религиозные и философские воззрения предреволюционной эпохи, явилась на свет, будучи естественной реакцией на невыносимое лицемерие одного из самых ханжеских периодов нашей истории.
Под влиянием мадам де Ментенон, которая, сдвинув колени и поджав губы, продолжала дело по «очищению» нравов, Версаль превратился в такое скучное место, что, как тогда говорили, «даже кальвинисты завыли бы здесь от тоски»…
При дворе были запрещены все игривые выражения, мужчины и женщины более не смели вступать в откровенные объяснения друг с другом, а красотки, сжигаемые внутренним огнем, вынуждены были прятать томление под маской благочестия.
Это было царство святош.
Разумеется, манера одеваться также изменилась, и костюмы стали чрезвычайно благопристойными. Декольте были изгнаны с позором. Чтобы укротить женщин, не отказавшихся от демонстрации своих прелестей, славный аббат Буало издал труд, озаглавленный «О злостном оголении плечей», из которого мы приведем весьма характерный отрывок: «Нельзя сравнивать открытое лицо с оголенной грудью. Мы живем в естественном сообществе и вступаем в сношения друг с другом, узнать же человека можем только по лицу, а потому и возник среди мужчин и женщин обычай открывать лицо, хотя женщинам и в данном случае надо соблюдать большую осмотрительность, нежели мужчинам. Но к чему, скажите, дамам оголять горло и плечи, что может их к этому понудить, если только не имеют преступных намерений, зачем показывать то, что должно быть спрятано?»
Удручающая скука поразила Версаль, и молодые принцы объединились, чтобы бороться с той, кого принцесса Пфальцская с присущей ей любезностью именовала «старой потаскухой великого человека». Желая бросить вызов чрезмерной суровости и показному благочестию, утвердившимся под влиянием мадам де Ментенон, они стали устраивать невиданные ранее оргии.
На эти вечера приглашались девицы из всех слоев общества. Утром они покидали гостеприимные дома знатных кавалеров, обогатившись опытом…
Сверх того, остроумцы принялись втихомолку сочинять иронические куплеты о жене короля. Так, в декабре 1696 года несколько молодых людей, руководимых герцогиней Бурбонской, дочерью мадам де Монтеспан, написали огромный ноэль из ста семидесяти строф, предвещавший появление нынешних новогодних альманахов н ревю.
К яслям младенца Иисуса являлись поочередно все мало-мальски заметные персонажи двора. Наконец, под руку с мадам де Ментенон выходил Людовик Великий, уверявший, что «женитьба была наложена на него в виде епитимьи за грехи с Монтеспан».
Этот последний куплет имел громадный успех. Его со смехом повторял весь Париж, а «старая потаскуха» была глубоко уязвлена.
Король же не на шутку рассердился.
Впрочем, его ожидали куда более серьезные неприятности.
* * *
Старший дофин, единственный оставшийся в живых из детей, подаренных ему Марией-Терезией, уже давно вел безалаберную жизнь.Этот тридцатипятилетний толстяк, потерявший в 1690 году свою супругу Марию-Анну Баварскую, краснел до ушей при виде любой хорошенькой женщины. Он унаследовал влюбчивость от отца и весьма часто обманывал несчастную дофину. Овдовев, он сделал любовницей мадам Резен, жену актера. «Это была толстая красивая женщина, — говорит Буа Журден, — с пухлой грудью и необыкновенно пышными бедрами; к этим прелестям принц был чрезвычайно чувствителен. Он воспылал к ней страстью, увидев, как она играет, и сделал ей ребенка, вероятно, по рассеянности, потому что, говорят, радостям зачатия предпочитал, со снисходительного разрешения любовницы, наслаждение ласкать ее прекрасную грудь [85].
На смену этой дородной даме пришла мадемуазель Морен, с которой в Нормандии случилось необычное происшествие. Однажды она гуляла по берегу моря, внезапный ураганный порыв ветра поднял ее в воздух, так что она пролетела примерно двести метров, прежде чем опуститься на землю.
В память об этом приключении дофин стал называть ее «ангелом», придворные же лукаво добавляли, что тогда «ей впервые удалось хоть немного приподняться над грязью».
В 1694 году любовницей наследника трона стала мадемуазель Эмилия Шуэн, фрейлина принцессы де Конти. Эта молодая особа привлекла внимание принца полнотой.
В самом деле, принцесса Пфальцская описывает ее следующим образом: «Она была мала ростом и уродлива. Но такой обширной груди, как у нее, никто никогда не видывал; это очень нравилось Монсеньеру, который любил звучно хлопать по ее сиськам».
Их связь вскоре стала официальной, и пошли разговоры, что наследный принц устраивает вместе с мадемуазель Шуэн в Медоне званые вечера, где «сцены похоти и разврата» намного превосходят то, что позволительно делать в приличном обществе…
Именно тогда в игру вступила мадам де Ментенон. Стараясь не показывать, как это важно для нее, и не позируя в роли снисходительной мачехи, она побудила дофина заключить тайный брак с мадемуазель Шуэн.
Это был изумительно ловкий ход: поставив пасынка в такое положение, какое занимал король, она приобретала союзника и почти сообщника. В самом деле, отныне он не стал бы противиться публичному признанию ее брака с Людовиком XIV…
Мадам де Ментенон все просчитывала заранее.
Узнав о предполагаемой женитьбе сына, монарх, не любивший мадемуазель Шуэн, был весьма недоволен, однако согласие дал, ибо, «возлюбив добродетель, с огорчением смотрел на шалости дофина»…
Таким образом, с 1697 по 1711 год (дата смерти наследного принца) во Франции король и дофин имели жен, с которыми вступили в тайный брак.
Надо ли говорить, что подобного не бывало никогда.
МАДАМ ДЕ МЕНТЕНОН ХОЧЕТ СТАТЬ КОРОЛЕВОЙ ФРАНЦИИ
Заходящее солнце закатывалось в ее постели.
Робер де Монтескье
Желая получить официальное признание в качестве «супруги короля» и стать тем самым королевой Франции, мадам де Ментенон прибегла к необычным методам.
В те времена в Салоне жил молодой кузнец по имени Франсуа Мишель. Мать его была в родстве с Нострадамусом. Юноша был очень набожен и часто ходил молиться в небольшую часовню, расположенную за городом, на Марсельской дороге. Однажды вечером, исполнив свой христианский долг, он возвращался домой, как вдруг, сообщает нам Сен-Симон, «его ослепил яркий луч света, шедший из-за деревьев».
Внезапно перед ним предстала с факелом в руке светловолосая красивая женщина в белом одеянии. Назвав его по имени, она неземным голосом произнесла, что он видит перед собой королеву Марию-Терезию, умершую четырнадцать лет назад.
Испуганный Франсуа Мишель хотел было бежать, но «призрак» удержал его, обхватив за плечи:
— Не бойся ничего. Я пришла возвестить тебе именем Господа, что ты должен отправиться в Версаль и поговорить с королем. Ты докажешь, что послан Богом, рассказав то, что известно лишь ему одному: тридцать лет назад, когда он охотился на оленя, перед ним явилось сверхъестественное существо, при виде которого лошадь его встала на дыбы, и ему было приказано покончить с развратной жизнью…
Сейчас я скажу, что ты должен ему передать. Но запомни: открыть это ты можешь только королю и никому больше. Если ты нарушишь приказ или откажешься выполнить порученное тебе, то будешь наказан смертью…
После этого призрак наклонился к Франсуа Мишелю и сказал, что именно следует передать королю Людовику XIV от имени Господа.
Потрясенный кузнец, продолжает свой рассказ Сен-Симон, «обещал все исполнить, и призрак королевы тут же исчез. Франсуа Мишель очутился в темноте у подножия дерева и прилег там, не зная, вправду ли было ему видение или он грезит наяву. Затем он пошел домой, уверив себя, что это безумие и обман, и никому об этом не стал рассказывать.
Через два дня, идя той же дорогой, он встретил то же видение и выслушал те же речи; но на сей раз призрак упрекал его в непослушании, грозил карами и, па-конец, повторил свой приказ идти в Версаль. Однако ему было разрешено отправиться сначала к губернатору провинции и рассказать о видении, чтобы получить необходимые средства для путешествия. Теперь кузнец перестал сомневаться в истинности происходящего, но не знал, на что решиться, страшась как угроз призрака, так и невероятной трудности предприятия.
Целую неделю молчал он о том, что видел, и пребывал в колебаниях; в конце концов твердо решил отказаться от путешествия, но опять повстречался на том же месте с видением и услышал тот же приказ и угрозы столь страшные, что сразу пустился в дорогу. Через два дня он оказался в Эксе у губернатора провинции, который, не раздумывая, велел ему продолжать путь и дал денег, чтобы оплатить место в карете».
* * *
9 апреля 1697 года Франсуа Мишель прибыл в Версаль и попросил дать ему частную аудиенцию у короля. Над ним, естественно, посмеялись, но он пришел на следующий день, а затем через день. В конце концов слух о настойчивом просителе проник во дворец и о нем стало известно Людовику XIV.— Объясните этому человеку, — сказал он, — что я не принимаю первого встречного.
Франсуа Мишель, свято уверовавший в свою миссию, попросил передать королю, что «расскажет о таинственных вещах, никому, кроме него, не известных», так что не останется никаких сомнений, является ли он божественным посланцем.
Король вновь отказал.
— Тогда пусть меня отведут к одному из государственных министров, — заявил салонский ясновидец.
Монарх приказал направить его к Барбезье. Однако Франсуа Мишель, презрительно расхохотавшись, ответил, что его принимают за дурачка. Двор был ошеломлен. Послушаем Сен-Симона: «Больше всего удивляло то, что этот кузнец, едва здесь появившийся, а до приезда ни разу не покидавший своих мест и занимавшийся только своим ремеслом, не пожелал разговаривать с Барбезье и сразу же сказал, что просил встречи с министром, а Барбезье вовсе не министр. И прибавил, что ни с кем, кроме министра, беседовать не будет».
В конце концов король заинтересовался провинциалом, который проявил такую осведомленность в жизни двора. Он отдал Помпону приказ принять его. Министр надолго закрылся с Франсуа Мишелем, а затем отправился докладывать монарху. На следующий день Людовик XIV дал личную аудиенцию кузнецу. «Он не стал этого скрывать, — пишет Сен-Симон, — и принял посетителя в собственном кабинете. Через несколько дней он опять призвал к себе кузнеца: и оба раза беседовал с ним больше часа, отдав распоряжение, чтобы их разговору не мешали. На другой день после первой встречи, когда король отправлялся на охоту, г-н де Дюра, бывший тогда в большом фаворе и говоривший все, что вздумается, начал высмеивать этого кузнеца и вспомнил дурную пословицу, что либо сей человек Дезумен, либо король не дворянин. Тут монарх остановился и, повернувшись к маршалу де Дюра, сказал:
— Стало быть, я не дворянин! Ибо я беседовал с ним очень долго, он говорил со мной самым рассудительным образом, и могу вас заверить, что он вовсе не безумец.
Последние слова король произнес подчеркнуто серьезно, и это очень удивило всех присутствующих, широко раскрывших и глаза и уши.
После второй встречи король признал, что этот человек рассказал ему о происшествии, случившемся более двадцати лет назад, о котором никто, кроме него самого, не знал, потому что он никогда и никому о нем не рассказывал, и добавил, что с этим призраком некогда встретился в лесу Сен-Жермен, но также никогда об этом не упоминал».
Через несколько дней Франсуа Мишеля отвезли в Прованс за счет казны. Он дожил до 1726 года; но в Версале его больше не видели.
О чем поведал он Людовику XIV? Естественно, весь двор жаждал это узнать. «Никто из тогдашних министров не желал говорить на эту тему, — сообщает Сен-Симон. — Самые близкие их друзья всячески старались выведать секрет, заводили об этом речь много раз, подбирались к ним то так, то эдак, но не смогли вырвать у них ни слова; те отшучивались или переводили разговор на другую тему, ничем себя не выдавая».
В конечном счете при дворе многие пришли к выводу, что речь идет о «дерзком мошенничестве» и что ясновидца из Салона подослал некто, желавший поразить воображение короля.
Тогда стали шептаться, что у истоков заговора стоит мадам де Ментенон, взявшая себе в сообщницы подругу детства мадам Арнуль — жену интенданта марсельского флота. «Видение и приказ обратиться к королю, — утверждал Сен-Симон, — были ловкой выдумкой этой женщины, а поручение, данное кузнецу трижды являвшимся ему призраком, состояло в том, чтобы принудить короля объявить мадам де Ментенон королевой».
Столь же определенно высказывается и принцесса Пфальцская в письме от 21 сентября 1715 года: «Я всегда считала, что историю с кузнецом затеяла эта дама (мадам де Ментенон), потому что коварнее ее никого на свете нет».
Франсуазу обвиняли не напрасно. В 1750 году старик из Салона рассказал автору «Энциклопедии Прованса», как совершили эту мистификацию мадам Ар-нуль и некий священник, действовавшие по указанию мадам де Меитенон, Сам он узнал истину от аббата, не умевшего удержать язык за зубами… «Один лишь Франсуа Мишель, — добавил он, — ни в чем не усомнился до конца…»
Увы! труды Франсуазы, поставившей эту занятную мизансцену, пропали даром. На какое-то мгновение Людовик XIV заинтересовался откровениями молодого провансальца, но выполнять «божественное распоряжение» не стал. Донесли ли ему о роли, сыгранной мадам Ар-нуль? Заподозрил ли он Франсуазу? Произвел ли собственное расследование? Вполне возможно.
Как бы там ни было, после этой неудачи мадам де Ментенон окончательно лишилась надежд взойти на французский престол.
МАДЕМУАЗЕЛЬ ПТИ, ГАЛАНТНАЯ ПОСЛАННИЦА КОРОЛЯ-СОЛНЦА
Там, где терпит поражение дипломатия, преуспевает женщина.
Арабская пословица
В 1702 году на улице Мазарини существовал довольно подозрительный игорный дом, куда стекалось множество самых живописных личностей, причем некоторые приходили не только затем, чтобы перекинуться в картишки. Притон процветал благодаря белокурым кудрям хозяйки, мадемуазель Мари Пти.
Это была необыкновенно красивая молодая женщина двадцати семи лет, ее голубые глаза, уверяют нас, источали обольстительный свет, а покачивание бедер при ходьбе доводило до исступления.
Резкая и грубая с теми, кто ей не нравился, она была обворожительно мила с мужчинами, которых хотела затащить в постель, что, безусловно, экономило время. А историки, неистощимые в подборе эвфемизмов, говорят, что «она обладала даром привлекать к себе сердца…».
Любовников она заводила на месяц, на неделю, на ночь, на два часа — в зависимости от желания, которое они в ней возбуждали, но в любом случае она всегда оставалась хозяйкой положения…
Она царила над столом, покрытым зеленым сукном, где сдавались карты для игры в ландскнехт, и в постели под шелковым балдахином, безжалостно изгоняя как нечистых на руку шулеров, так и возлюбленных, «если те пытались ухватить ее за задницу, не дожидаясь позволения».
Однажды в дом этой очаровательной молодой особы зашел мужчина лет пятидесяти, с пылким взором и хорошо подвешенным языком, и она немедленно подпала под власть его чар. В три часа ночи, когда ушел последний игрок, она увлекла незнакомца в спальню. Здесь они познакомились: гостя звали Жан-Батист Фабр, он был крупным торговцем из Марселя. Это ее нисколько не смутило. Раздевшись, она ловко освободила г-на Фабра от одежды, уложила в постель и занялась с ним самым сладостным из всех промыслов.
Полчаса спустя, вымотавшись до предела, они отдыхали под шелковым балдахином, и Фабр рассказывал очарованной мадемуазель Пти историю своей жизни. Он сказал, что его семейство держит в своих руках торговлю с Турцией и что сам он в 1675 году завел коммерческое представительство в Константинополе. Он описал свой роскошный дом, ничем не уступавший дворцам парижской знати, и сообщил, что марсельские негоцианты в течение последнего века фактически взяли на содержание посла, который без их денег просто не смог бы существовать.
— Я знаком с великим визирем, — добавил г-н Фабр, — со всеми пашами и, само собой разумеется, с послом. Господин де Ферьоль стал моим другом. Пока он не получил назначения, я даже исполнял его обязанности, а потом занял пост управляющего делами, потому что в Версале меня очень ценят.
Все рассказанное г-ном Фабром было истинной правдой. Он только забыл упомянуть, что оказался в долгу, как в шелку, что кредиторы с нетерпением поджидали его возвращения в Константинополь и что жена его стала любовницей г-на де Ферьоля…
Наконец, на рассвете г-н Фабр поведал прекрасной содержательнице игорного дома, что г-н де Поншартрен намеревается отправить его послом к персидскому шаху.
Молодая женщина, ослепленная и очарованная этими рассказами, попросила взять ее в путешествие.
Мысль пришлась г-ну Фабру по нраву, и он согласился.
Прошло несколько дней. Каждый вечер негоциант появлялся на улице Мазарини и уединялся с Мари, которая уже грезила, не признаваясь в этом, о восточной роскоши и изысканных наслаждениях…
Она не предавалась бы столь упоительным мечтам, если бы узнала, что будущий посол бродит по Парижу почти без гроша в кармане. Впрочем, однажды Фабр признался любовнице, что «переживает некоторые финансовые затруднения». Будучи человеком очень хитрым, он дал ей понять, что недостаток денег может повредить ему при дворе и что тем самым окажется под угрозой их отъезд в Персию.
Славная женщина расстроилась. У нее были кое-какие сбережения — она отдала их г-ну Фабру.
Вскоре ей пришлось продать свое заведение.
— Благодаря моим деньгам ты добьешься успеха. Я ничего для этого не пожалею, обещаю тебе.
Она любила Фабра и доверяла ему, а потому с восхитительной наивностью написала довольно легкомысленное обязательство, которое ныне хранится в архивах Министерства иностранных дел:
«Я, нижеподписавшаяся, даю обещание сопровождать г-на Ж.-Б. Фабра в Константинополь или же в другое место, куда ему придется поехать либо по делам службы короля, либо по собственным делам, и оказывать ему всяческую помощь в его предприятиях, не требуя за то никакого возмещения и ни при каких условиях не отказываясь от намерения следовать за ним.
Мари Пти».
Когда мадемуазель Пти подписывала это обязательство, ей казалось, что отныне жизнь ее преобразится.
Она не ошибалась, хотя в то мгновение и представить себе не могла, какие приключения ей предстоит пережить…
Освободившись от денежных забот, негоциант стал встречаться с влиятельными людьми, беседовал с г-ном де Торси и г-ном де Поншартреном, преемником Кольбера. Ему удалось обворожить всех министров своими глубокими познаниями в сфере отношений с Востоком.
Вечерами он излагал Мари суть своей миссии. Нужно было завязать тесные сношения с Персией, в которую уже начали проникать английские, голландские и португальские торговые компании, добиться безопасности для христиан, утвердить преимущество французской коммерции и подготовить проникновение в Индию.
Как говорит Р. де Молд-Ла Клавьер, «проект не отличался новизной, однако для его осуществления требовалась изрядная дерзость; все предыдущие попытки добиться этого потерпели неудачу, а в данный момент материальные затруднения, казалось, обрекали предприятие на провал».
В январе 1703 года г-н Фабр получил официальное предписание отправиться в Персию. Мадемуазель Птп, не помня себя от радости, стала немедленно готовиться к отъезду. Пока она паковала сундуки, Людовик XIV, со своей стороны, набрасывал список подарков, предназначенных для шаха. Приведем небольшой отрывок:
«Настенных часов — 3 штуки, ручных часов — 24, из них 12 — с репетицией, винных погребков из хрусталя — 6, атласов — 3, канделябров — 2, сверх того — несколько картин, из которых одна — с изображением монарха…»
Чтобы собрать все эти вещи, потребовался почти год.
Когда все было готово, марсельскому негоцианту вручили верительные грамоты.
Но тут г-н де Ферьоль, завидуя высокому назначению Фабра, стал слать едкие письма г-ну де Поншартрену. К счастью, тот остался непоколебим, и новый посол, в сопровождении своего племянника Жозефа Фабра и мадемуазель Пти, переодетой в мужское платье, отбыл в Марсель в конце 1704 года.
Наконец, 2 марта 1705 года больше палубный корабль «Тулуза» поднял якорь и направился в открытое море, унося с собой г-на Фабра с его свитой! Никто не знал, что на борту находится молодая женщина.
Однако, едва Марсель исчез из виду, красивый кавалер с голубыми глазами удалился в свою каюту и вскоре появился вновь, но уже в женском обличье. С тех пор мадемуазель Пти, не считая нужным скрывать свою привязанность к послу, «начала обращаться к нему несколько вольно, что сильно веселило экипаж».
8 апреля посол и бывшая содержательница игорного дома прибыли в Александрию. Пять дней спустя они уже двигались к Алеппо, куда и приехали 17 апреля.
Здесь мадемуазель Пти вновь пришлось прибегнуть к маскировке, ибо здешние жители могли бы удивиться и даже не одобрить тот факт, что посланник Людовика XIV путешествует в обществе своей любовницы. Итак, г-н Фабр стал представлять ее в качестве жены главного мажордома миссии, г-на дю Амеля.
Увы! шаловливой мадемуазель было трудно смирить свою натуру. Пылкий темперамент подводил ее, и отцы-иезуиты, обитавшие в Алеппо, были изумлены некоторыми неосторожными словами и жестами предполагаемой супруги мажордома. Отец-настоятель предпринял собственное маленькое расследование и достоверно установил личность веселой мадам дю Амель.
Решив пресечь скандальное путешествие преступной четы уже в Малой Азии, дабы в Персии не узнали об этом прискорбном обстоятельстве, настоятель отправился к паше и попросил задержать г-на Фабра в Алеппо.
Паша согласился, и в течение полугода караван не мог двинуться дальше.
Мадемуазель Пти сочла своим долгом развлекать свиту посла: каждый вечер она созывала гостей, и ужин заканчивался восхитительной оргией. Со времен игорного дома она сохранила умение веселить компанию и знала множество песенок весьма игривого содержания. Таким образом, в этих вечерах жители Алеппо могли видеть Версаль в миниатюре — это было чрезвычайно забавное отражение двора Короля-Солнца…
В октябре 1705 года, убедившись, что паша не собирается менять гнев на милость. Фабр и Мари тайком покинули Алеппо, добрались до моря и отплыли в Константинополь, где персидский посланник спрятал их, перед тем как переправить в Эрнвань.
Добравшись до места, г-н Фабр узнал, что хан Абдельмассин ненавидит французов. Это его страшно напугало. Тогда мадемуазель Пти, надев самое красивое платье, отправилась во дворец Абдельмассина и стала его любовницей.
Благодаря этому простому и разумному решению все затруднения разрешились незамедлительно. Уже через неделю г-н Фабр получил из Исфагана извещение, что верительные грамоты приняты и посольству будет оказан радушный прием.