А внизу был сток, походивший на клювик керосиновой лампы, и туда изливались незавершенные, сомнительные или пробные умозаключения - шлаки и отходы обычной деятельности рассудка. Порой эта магма, пройдя через процесс перегонки, являлась вновь в виде законченных рассуждений. Какая жизненная сила! Если подобный динамизм демонстрировала особа средних способностей, что же говорить о людях уровня Леонардо, Моцарта, Пикассо? Даже бракованные понятия таких личностей должны были представлять собой самородки в сравнении с мыслями заурядного человека. Луи не смел обратиться к собственному разуму - самому сложному и чудодейственному механизму из всех прочих. Часами напролет он с замиранием сердца вслушивался в концептуальный рокот, царивший в голове матери, различая порой мимолетное угрызение или досаду, порой прекрасное намерение, так и не воплотившееся в жизнь, ибо ему предстояло раствориться в массе нейронов, угаснув, словно упавшая звезда. Некоторые мысли были радиоактивными - излучали радость или горе; были суждения хрупкие, как девушки, и суровые, будто кардиналы; надежды сияли живительной зеленью, тревоги отливали тусклым блеском антрацита, страхи зловеще мерцали, будто окутанные саваном. Луи заглянул даже за затылочную часть и обнаружил там на студенистом поддоне небольшую лохань, где многочисленные ответы ожидали своих вопросов. Это были самые простые реплики в элементарных жизненных ситуациях: они подпрыгивали от нетерпения в своем чистилище, подстерегая ту фразу, которая позволила бы им оправдать свое существование. Луи чуть было не задал им вопрос, но прикусил язык, опасаясь услышать какую-нибудь банальность.
В духовной феерии мамули скрывались вещи куда более неприятные. Однажды Луи сильно встревожили аномальные сигналы, исходившие из мозжечка подобия вулкана, окруженного черными и зловонными рвами. В дымном кратере потрескивали, словно речевые угли, все бранные слова, которых Мадлен никогда в жизни не решилась бы произнести, все ужасы, в которых она не смела признаться самой себе. Сточная яма для ругательств, для мерзких мыслей! Луи с изумлением спрашивал себя, где могла мама нахвататься бранных слов, противных правилам приличия и строго-настрого запрещенных цензурой, подобные выражения были немыслимы в устах женщины и тем более матери! Но и это было еще не все: под грязными непристойностями таился невидимый для глаза опаляющий огонь. Луи почудились в нем зубовный скрежет вперемежку с рыданиями, похотливые стоны, вопли ужаса, отвратительные проклятия. За стеной пламени, казалось, творился шабаш ведьм, кружился хоровод чудовищ и химер. В этой сумятице чьи-то хриплые, страшные голоса взывали к смерти и обрекали на казнь, повторяя одно и то же имя, которое Луи вроде бы знал, но понять не мог. Он поразился тому, что эта помойная яма остается совершенно открытой, и побоялся представить себе, что произойдет с Мадлен, если накопившаяся грязь вдруг изольется наружу, загадив весь психический аппарат. Внезапно его зазнобило. Несмотря на все усилия, ему не удавалось пробиться сквозь клубы пара, вырывавшегося из колодца, не удавалось и расшифровать странные звуки. Какое счастье, что он отгорожен от этого злокозненного места горами плоти, мускулов и тканей! В конечном счете он отступился - мамуля имела право на свои тайники, даже если в них не было ничего, кроме нечистот. Опасаясь открыть и другие сумеречные области, Луи отложил в сторону свой бинокль, как надоевшую игрушку.
* * *
Очень скоро он полностью подпал под очарование еще одного сюрприза. На волне всеобщей эйфории группа японских ученых, друзей и поклонников младенца, преподнесла ему в подарок голографический аппарат, с помощью которого можно было проецировать движущиеся картинки на стенки матки. Отныне Восхитительный Цыпленок принимал на дому весь мир, опровергнув тем самым предсказание Бога, будто бы никогда ему не увидеть закат солнца или цветок! Он вызывал в свое жилище Альпы, океан, растения, тропические леса, разнообразных насекомых - бродил среди муравейников, а вокруг него порхали бабочки, и пчела садилась ему на нос. В доме его щебетали птицы - картинка была озвученной, - которые что-то склевывали у него на макушке или чистили перышки, устроившись на плече. К нему томно ластилась кошка, у ног лежал спаниель, на него и сквозь него прыгала пантера, скорпион кусал его за пятку. Это было неслыханное чудо: он наслаждался всем, ни к чему не притрагиваясь, ибо был надежно укрыт от любого прикосновения, нечистого по сути своей. Каждый день на стенах его пещеры возникал богатейший зверинец, словно бы сам Ной пожелал представить ему всех обитателей своего ковчега.
Луи жонглировал солнцем, видя, как оно поднимается утром по левую руку, а вечером заходит по правую. Он толкал плечом планеты, спал с Луной под подушкой, горстями вычерпывал из Млечного Пути звезды, яркой пылью осыпавшиеся ему на кожу. Разместив на ладони целую деревню со всеми жителями, он другой рукой низвергал грозу с ливнем - и хоть солнце его не грело, а дождь не мочил, прохожие и зверье дружно бросались под укрытие, спасаясь от воды и ветра.
Главное же, Луи впервые увидел настоящую книгу (он, который усвоил содержимое двухсот пятидесяти тысяч томов!) - это было первое издание "Проповедей" Боссюэ17 в роскошном переплете из кордовской кожи, с толстой пожелтевшей бумагой, с прекрасным шрифтом, с широкими полями и выписанными золотом заглавными буквами, открывавшими главы наподобие ключей. Целыми днями Луи изучал это творение рук человеческих: он любовался виньетками, и ему даже казалось, будто он чувствует легкий запах плесени, присущий благородному букету старого вина, будто слышит изысканный шелест страниц, которые переворачиваются с потрескиванием. Чтобы продлить наслаждение, он потребовал создать полную иллюзию библиотеки, где были бы собраны классики и современные авторы на всех языках. Его просьбу исполнили, хотя это и потребовало некоторых изменений в конструкции аппарата - но чего стоит техника, если ей не под силу удовлетворить самые причудливые наши капризы? Луи несколько ослабил свою железную дисциплину. У него вошло в привычку принимать у себя раз в неделю оркестр камерной музыки - музыканты во фраках и мантиях исполняли для него трио Моцарта, сюиту Баха или квинтет Брамса. А еще он играл в воображаемый теннис с иллюзорным партнером, который подавал ему мяч прямо в середину несуществующей ракетки. Да, Его Крохотное Величество полюбили отдохнуть и развлечься после своих каторжных трудов. Это было воистину счастливое время, и каждое утро Луи благословлял судьбу за то, что не родился на свет. Мир сам приходил к нему, и это был мир не в грубой материальности своей, а мир как представление, как отмытый добела костяк. Иногда младенца охватывало такое блаженство, что он готов был признать людей равными себе и допустить свое сходство с ними. Однако никто не мог быть ему ровней, ибо он превосходил всех. Главное же, у него не было права на счастье - этого удела посредственности. Спаситель сброда человеческого не может думать о собственных пошлых радостях. В тот период наш Малявка стал командором ордена Почетного легиона, получил орден "За заслуги" и "Красный крест" от американского правительства. Его избрали чрезвычайным членом Французской академии, королева Англии пожаловала ему титул лорда, а полдюжины университетов со всего земного шара удостоили его звания доктора honoris causa18 . Разумеется, ему была вручена Нобелевская премия во всех областях науки. Луи поблагодарил, ибо знал, что современники придают большое значение этим безделкам, - к чему было обижать их? Притворимся, что мы весьма польщены.
Обладая столь грандиозным умом, можно было позволить себе усомниться в самых элементарных научных понятиях: он бубнил себе под нос, общаясь с учеными мужами, что Земля, возможно, плоская, как утверждал Птолемей; что Солнце, ей-Богу, вращается вокруг нашей планеты, вопреки лживым измышлениям некоего Коперника, а следовательно, именно она и является центром Вселенной; что вовсе не яблоко упало на землю, господин Ньютон, - это земля поднялась к яблоку. Все сходило Луи с рук - он был выше любой критики. Самые прелестные дамы, всемирно известные актрисы посылали ему в надушенных конвертах более чем откровенные фотографии. Луи препровождал снимки обратно, не удостаивая красавиц ответом, - со светом он еще мог смириться, но от полусвета увольте!
И вот, уверившись в своем абсолютном величии, наш Гномик, желая окончательно разделаться с Богом, решил говорить о себе в третьем лице и во всех случаях писаться с большой буквы. Какая, в сущности, малость для того, кто готовился поглотить великую душу Вселенной и уничтожить ее. С усердием термита Он продолжал опустошать библиотеки и за один день переваривал целые пласты прошлого. Выучив недавно кечуа, банту и язык самоедов, Он собирался теперь освоить кхмерский и эскимосский. Мозг Его, находящийся в процессе постоянного роста, приобрел пластичность глины и походил на вавилонскую башню из воска - эта железа цилиндрической формы строилась по кирпичику, а кончик ее загибался над лбом, наподобие банана. Когда Он размышлял с особой интенсивностью, из этого рога изобилия вырывались сверкающие искры, напоминавшие издали фейерверк. Воистину Он стал Маяком рода человеческого.
Он почувствовал Себя на вершине блаженства в тот день, когда балетная труппа Оперного театра при посредстве голографического аппарата исполнила на ладони Его левой руки "Щелкунчика" - прославленный до оскомины шедевр Чайковского. Больше всех понравилась ему изящная восемнадцатилетняя танцовщица - она была родом из Италии, и звали ее Люсия. У этой юной особы были крутые бедра, прекрасные вьющиеся темные волосы, зеленые глаза с золотистыми бликами и кожа, напоминавшая своей матовой бледностью тончайшую бумагу. Очарованный ее грацией, Он несколько ночей подряд видел ее во сне. Но это Его не встревожило - материальный мир с его мерзкими чарами не мог причинить Ему никакого вреда, ибо Он двигался к Абсолюту в наилучших условиях, и даже тело Его было уже почти неподвластно тлению. Однако Ему было больно сознавать, что бедная балерина осуждена прозябать по ту сторону границы, - отчего бы не пригласить ее в Свой Эдем, дабы спасти от общей жалкой судьбы? Это была хорошая мысль и одновременно доброе дело. И Хитроумный Отшельник, пьянея от собственного великодушия, поминутно начинал пританцовывать, как если бы жизнь была долгим нескончаемым вальсом.
Часть третья
Глава VII РАЗВРАТНИК ЛУИ
Счастье Мыслящего Пигмея было омрачено целым рядом потрясений. Началось с того, что людей оставил Бог. Их непочтительное отношение к Нему вывело Его из Себя. Он полагал, что они будут возносить Ему хвалу во веки веков, Он вникал в мельчайшие детали их бытия, Он даже даровал им свободу не слушаться и грешить. Никакой благодарности от них Он не дождался. И Он, знавший количество чешуек каждой рыбы в море, помнивший имена всех своих созданий, равно как номера их телефонов (даже отключенных за неуплату), был до глубины души потрясен их легкомыслием. Сколько ни повторял Он: "Соедините бесконечность с вечностью, добавьте скорость света, приправьте миллиардами звезд - вам и тогда не понять Моего величия", человечество и в ус не дуло. Люди задирали голову вверх не для того, чтобы восславить Всевышнего, а чтобы поглазеть на пролетающий самолет. Одно происшествие окончательно утвердило Бога в Его решении - группа экспертов Федеральной военной разведки, которым было поручено вычислить издержки на содержание планеты, начиная с Биг Бена, в долларах по текущему курсу, представила разгромный доклад. По их мнению, происходило феноменальное разбазаривание энергии, поскольку тысячи видов исчезли с лица Земли, континенты всплывали на поверхность, а затем вновь погружались, языки, расы, этнические группы расплодились в немыслимых количествах, а о бесполезных органах и функциях человеческого тела нечего было и говорить. Зачем нужны две ноги, десять пальцев и тридцать два зуба? Зачем столько разновидностей цветов, насекомых и животных? А четыре времени года - разве не хватило бы одного? Это же так просто: когда всего слишком много, нужно отсечь лишнее и сократить расходы. Планета задолжала астрономическую сумму!
О, как разгневался Бог! Взбешенный, Он решил все бросить. Конечно, Он мог бы покарать смертных, смести с лица Земли их города, обрушить на их жилища небесный огонь. Но Он устал как внушать страх, так и расточать милосердие. Спасать мир было бессмысленно, ибо заслуживал он лишь забвения - в этом пункте Бог готов был согласиться с упрямым дезертиром Луи Кремером. Однако, прежде чем удалиться, Он бросил в борозду два семени грядущих раздоров: во-первых, послал Люсию в качестве последнего искушения маленькому лже-Мессии; во-вторых, оповестил о Своем уходе все средства массовой информации (а то еще, чего доброго, Его ухода никто бы не заметил!). Служители всех великих религий, ужаснувшись при известии об этой чудовищной разлуке, в один голос возопили: да что на Него нашло, что мы Ему сделали? И они стали поспешно устраивать молитвенные бдения, коллективные покаяния, публичные посты. Все было тщетно - небеса зияли пустотой! Бог не умер - Он просто отбыл в неизвестном направлении.
Именно тогда группа южноамериканских теологов, посетивших Израиль, совершенно случайно обнаружила в монастыре под Иерусалимом старинный манускрипт на арамейском языке, написанный еще до рождения Христа, где говорилось, что Бог, прежде чем обратиться в Слово, обладал музыкальной сущностью. Впервые Он обнаружил Себя в звуке, который и породил Вселенную из первоначального эфира. Весть об этом быстро разнеслась по всей планете, и каждый сделал напрашивающийся сам собой вывод - если Бог по природе Своей мелодичен, то лишь мелодия способна примирить Его с нами. Напрасно священники раздраженно напоминали, что только словом Божьим достигается благодать, прочее же от лукавого, а тем более музыка - обольстительное искусство для ленивых духом. Им пришлось уступить, и они призвали величайших музыкантов использовать во благо свой талант, дабы уловить Господа Нашего в тенета серенады, симфонии или концерта.
Музыкальное поветрие охватило постепенно все слои общества на всем земном шаре: министры и президенты взяли за правило встречать друг друга пением, а полицейские допрашивали задержанных речитативом. Крутые парни в кожаных куртках заливались соловьями, словно кастраты, ибо каждый считал своим долгом служить общему делу, - весь мир точно преобразился в громадные подмостки для музыкальной комедии. Любая беседа превращалась в оперный дуэт. На улицах вовсю торговали нотами двух- или трехминутных экзерсисов, предназначенных Тому, кто наверху. Великие дирижеры и исполнители денно и нощно давали незабываемые концерты, превосходившие все слышанное прежде по пышности и великолепию, - очарованная публика преклоняла колени, плакала от радости. Не может быть, чтобы Бог устоял перед таким мастерством! Вернись же, послушай, как это прекрасно. Музыканты кончали жизнь самоубийством из-за одной фальшивой ноты, из-за крохотной ошибки в темпе, из-за случайного сбоя. Просто хорошее исполнение никому было не нужно требовалось по меньшей мере виртуозное. Эти нескончаемые восторги преобразили жизнь: каждый отдавал предпочтение музыке во всем, жертвуя ей своими обязанностями супруга, отца, гражданина. И поскольку волшебство это появилось на свет благодаря нашему общему Отцу, Вселенную захлестнула волна любви к Нему.
Только атеисты и вольнодумцы возвышали голос против постоянного грохота: нам на смену идут поколения глухих и все это делается во имя самой чудовищной по обскурантизму цели - возвращения Бога на землю! Да вам следовало бы рукоплескать Его уходу. Луи из Своего убежища (не забудем, что Он тоже имел право именоваться с большой буквы!), будучи не в силах сдержать раздражения против этой невесть откуда взявшейся страстишки к божественному, равно как и избавиться от навязчивой идеи приютить у Себя Люсию, подливал масла в огонь, восклицая:
- Он ушел? Тем лучше - Я же остался! Его время прошло, Он узурпатор.
Но никакие доводы не действовали на безумцев - вынь да положъ им Бога прямо сейчас, будто шоколадку к чашечке кофе. Только Он мог быть порукой, что существование - это не мираж, что злокозненный дух не введет в обман наши чувства. Однако Всемогущий оставался глух к мольбам - казалось, легче было растрогать гору, чем Его. Напрасно неистовые фанатики бросались в кратеры действующих вулканов, чтобы их затем подбросило как можно ближе к Нему, - ничем Его было не пронять.
Один диск-жокей из Гамбурга выдвинул новую идею: а вдруг Господь, утомленный мессами, ораториями и мотетами, преклонит ухо Свое к джазу, року, рэпу? Вдруг ему захочется свежатинки? Немедленно все поп-группы, какие только существовали на земном шаре, ревностно включились в общее дело. Тут началась немыслимая какофония: поскольку во всех дискотеках двери были распахнуты настежь, чтобы Он не упустил ни единого звука, заснуть в городах стало просто невозможно. Даже в деревне уже нельзя было укрыться от шума, проникавшего в самые уединенные домишки. Планета испускала звуковые волны такой интенсивности, что не выдержала даже Солнечная система; старые звезды обратились в бегство, и многие из них в ужасе сорвались в Млечный Путь, словно жемчуг с порванной нитки. Этот гул довел до остервенения наших меньших братьев, которые и без того осиротели из-за ухода Великого Хранителя: обезумевшие куры, лягушки, ослы, коровы кудахтали, квакали, ревели, мычали, задрав головы к небу. Но хуже всего было с собаками: эти лаяли хором, не обращая внимания на побои, а когда их пристреливали, отдавали Богу душу с лаем. Хозяева же, одурев от непрестанного тявканья, начинали, в свою очередь, лаять после гибели любимого пса, и приходилось надевать на них намордник. Вслед за тем музыкальные инструменты принялись играть сами по себе, наяривая одну и ту же песню. Владельцы заставляли их умолкнуть ударами молотка, потом, обливаясь слезами при мысли о горькой утрате, заказывали новые - порой гигантских размеров.
О, какими далекими казались теперь чистые музыкальные веяния первых дней! Неумолчный гвалт переполошил даже мертвых: некоторые покойники, решив, что пришел день Страшного Суда, восстали из могил, держа в руках оболочку своей старой кожи, дабы в ней явилось новое тело, обладающее тремя свойствами вечности - красотой, неуязвимостью и грацией. Их попросили набраться терпения и вернуться в землю.
Людьми вновь овладело безумие, и Луи встревожился - не возложат ли опять ответственность на Него? В один прекрасный день молодой английский виртуоз забрался в обнимку с виолончелью на плато в Альпах на высоте трех тысяч метров. Там он принялся терзать струны, денно и нощно исполняя сюиты Баха, пока его не смело в пропасть ураганным ветром. Этот жертвенный порыв оказался заразительным, и к вершинам началось подлинное паломничество: каждый стремился обойти другого, вскарабкавшись как можно выше. Оркестры в полном составе устремлялись к горным пикам, где уже нельзя было протолкнуться, ибо тысячи и тысячи жаждали пленить своим искусством Всемогущего Отца. Рокеры в безрукавках, сапогах и шляпах в сопровождении девиц в мини-юбках или в купальниках для аэробики на каждом шагу сталкивались с мужчинами во фраках и с женщинами в бальных платьях, в шелковых перчатках до локтей на прекрасных руках. Несмотря на давнюю вражду, члены разных музыкальных семейств, равно как и их носильщики, волочившие на спине тяжелые инструменты, помогали друг другу переходить вброд через бурные потоки, преодолевать особо крутые склоны. Канатные дороги были забиты концертантами в смокингах, длинноволосыми гитаристами, ударниками, жаждущими оглушить Непостижимого и Бесконечного. Их не могли остановить ни холод, ни страх высоты, ни снежная слепота. Едва добравшись до гребня, они начинали сотрясать воздух громовыми адажио, оглашая окрестные долины звуками почти невыносимой громкости. От них не было спасения даже у подножия гор. И все - мужчины и женщины - с нетерпением вглядывались в небо, ожидая какого-нибудь знака, облаков или прояснения, которые показали бы, что Бог слышит.
Пока стояла хорошая погода, жертв было немного - в основном страдали контрабасы, кларнеты и рояли. На инструментах лопались струны, сами они трескались или разваливались на куски - но стаи вертолетов ежедневно поставляли новую партию на смену калекам. Однако с наступлением холодов - а зима была лютой - началась массовая гекатомба. Первыми испустили дух с последней руладой самые пожилые из баритонов и престарелые оперные дивы. Это не устрашило остальных: вместо того чтобы сойти вниз, фанатики крепче вцепились в скалы, бросая вызов стихиям и льду, упоенные дуэлью с Незримым. Рок-музыканты отважно лезли на самые высокие пики и, забив нос и вены кокаином, с восторженными воплями устремлялись под снежные лавины. Им удавалось извлечь только несколько нот, замерзавших на лету. В этом грандиозном белом цирке сгинули навсегда все капеллы поп-музыки, джаза, соула и рэпа; "Роллинг Стоунз", достигшие почтенного семидесятилетнего возраста, завершили свое последнее мировое турне в инвалидных колясках на вершине Аннапурны. Едва лишь прозвучал первый аккорд знаменитой "Satisfaction", как налетевший студеный вихрь обратил их в ледяные статуи. Каста музыкальной классики также погибла, ни на йоту не поступившись приличиями и безупречностью манер. Звезды бельканто, клавишных, струнных и духовых инструментов, отказавшись нацепить на себя анораки, меховые шапки и рукавицы, так и угасли в своих смокингах и в галстуках бабочкой. Некоторые исполнители, примерзнув к инструментам, падали вместе с ними на какую-нибудь кварцевую или известняковую иглу, и их протыкало насквозь под треск дерева и грохот жести. Все эти музыканты, принявшие совершенную форму айсбергов, в чьей сверкающей белизне можно было иногда различить руку или ногу, походили на обломки корабля, разбившегося о скалы высочайших гор Земли. И в Альпах, и в Андах они словно бы взывали к небу, но небо молчало. Матери с ужасом смотрели, как их дети, едва получив диплом консерватории, уходят, зажав гитару или скрипку под мышкой, чтобы принести себя в жертву Великому и Равнодушному.
Сей театрализованный холокост вконец озлобил Бога. Он видел в этом лишь легковесность народа-флюгера, который корчился от веры точно так же, как если бы речь шла о желудочных коликах. Бог не верил больше в Бога - Он построит мир где-нибудь в другом месте, рискнет бросить кости еще раз. И Господь растворился в космосе. Ханжи и святоши, со своей стороны, уже изнемогали от грохота, продолжавшегося целый год. У них опустились руки - в пренебрежении Отца небесного было что-то оскорбительное. Повсеместно распространился снобистский взгляд на все, связанное с Богом: мы-де для Него нехороши, пусть живет Сам по Себе! К тому же резко возросла аллергия на шум. Неврастеники убивали своих близких из-за звякнувшей ложки, из-за легкого покашливания. Ловкие торговцы, пользуясь конъюнктурой, стали продавать безмолвие ломтями. Был принят закон о принудительной тишине. И мир, переживший невообразимый тарарам, обрел спокойствие. Кто посмел бы теперь взывать к Богу посредством аккорда или гаммы? Люди говорили шепотом, птицы щебетали еле слышно, мухи взмахивали крыльями с опаской. Музыкальные записи транслировались при максимально приглушенном звуке или же в звуконепроницаемых помещениях. В ночных клубах воцарилась такая же тишина, как в церкви. Всевышний смылся - тем лучше, обойдемся и без Него. Луи остался, и это было самое главное.
* * *
Едва избавившись от Верховного существа, наш Чудесный Шалун столкнулся с новой опасностью, воплощенной в Люсии. Дело было не только в том, что красивая брюнетка вторглась в суровую вселенную ученого, - это было столкновение двух планет, можно сказать, двух цивилизаций. Случилось же все очень просто: каждый раз, когда балерина танцевала на ладони Луи, она кружила Ему голову и очаровывала Его, и наконец Он попросил ее приходить ежедневно. Ее ожидало блестящее будущее благодаря Ему, но об этом она узнает позднее. Люсия не выразила никакого удивления - родня всячески подталкивала ее продолжать эту связь. От дружбы с Мессией не отказываются. Кто знает? Возможно, Он поддержит ее, обеспечит работой. У такого карапуза руки длинные.
Поначалу ей льстило, что ее выделил из всех тот, кого молва уже нарекла преемником Бога. Ее не смущало, что Он младенец. Сногсшибательный Минус находился в апогее своей славы, и этого было вполне достаточно. Все было так ново, так необычно для нее: замок Кремеров, охраняемый, словно крепость, куда она каждый день отправлялась на такси; высокие решетки из кованого железа, у которых стояли на посту часовые в парадных мундирах с вышитым на груди гербом Божественного Дитяти - пустой колыбелью; толпы обожателей - некоторые пребывали здесь месяцами, - которым лакеи раздавали еду и напитки; множество слуг, бесшумно сновавших туда и сюда; агенты спецслужб в слишком узких костюмах с уоки-токи в руках; мажордом, приезжавший за ней к порталу в небольшом электромобиле и отвозивший ее к крыльцу по длинной платановой аллее; роскошный золоченый холл, а затем бесконечные анфилады комнат, до потолка заставленных книгами; последний зал, размерами чуть поменьше других, где полы были устланы старинными фолиантами в кожаных переплетах - по ним ступали босыми ногами, ибо у порога полагалось снимать обувь; двойные двери с электронным устройством, открывавшиеся автоматически; узкий коридор, где можно было идти только гуськом; наконец, предохранительный тамбур, а за ним комната Священного Гнома с наглухо закрытыми ставнями и тяжелыми занавесями на окнах - сюда она проходила одна, направляясь к стоящей на возвышении в центре кровати с балдахином, окруженной канделябрами и треножниками для курения благовоний; и вот перед ней возникала в облаках газовых и муслиновых тканей Мать, эта глыба жира всего на четыре года старше ее, утопающая в подушках, будто баржа в тине; рабы обмахивали ее опахалами, разгоняя воздух, ибо в комнате совершенно нечем было дышать. А внутри этой женщины-мастодонта сидело, как косточка в мякоти, чудо из чудес - карманный Эйнштейн, Святой Мозжечок.
В духовной феерии мамули скрывались вещи куда более неприятные. Однажды Луи сильно встревожили аномальные сигналы, исходившие из мозжечка подобия вулкана, окруженного черными и зловонными рвами. В дымном кратере потрескивали, словно речевые угли, все бранные слова, которых Мадлен никогда в жизни не решилась бы произнести, все ужасы, в которых она не смела признаться самой себе. Сточная яма для ругательств, для мерзких мыслей! Луи с изумлением спрашивал себя, где могла мама нахвататься бранных слов, противных правилам приличия и строго-настрого запрещенных цензурой, подобные выражения были немыслимы в устах женщины и тем более матери! Но и это было еще не все: под грязными непристойностями таился невидимый для глаза опаляющий огонь. Луи почудились в нем зубовный скрежет вперемежку с рыданиями, похотливые стоны, вопли ужаса, отвратительные проклятия. За стеной пламени, казалось, творился шабаш ведьм, кружился хоровод чудовищ и химер. В этой сумятице чьи-то хриплые, страшные голоса взывали к смерти и обрекали на казнь, повторяя одно и то же имя, которое Луи вроде бы знал, но понять не мог. Он поразился тому, что эта помойная яма остается совершенно открытой, и побоялся представить себе, что произойдет с Мадлен, если накопившаяся грязь вдруг изольется наружу, загадив весь психический аппарат. Внезапно его зазнобило. Несмотря на все усилия, ему не удавалось пробиться сквозь клубы пара, вырывавшегося из колодца, не удавалось и расшифровать странные звуки. Какое счастье, что он отгорожен от этого злокозненного места горами плоти, мускулов и тканей! В конечном счете он отступился - мамуля имела право на свои тайники, даже если в них не было ничего, кроме нечистот. Опасаясь открыть и другие сумеречные области, Луи отложил в сторону свой бинокль, как надоевшую игрушку.
* * *
Очень скоро он полностью подпал под очарование еще одного сюрприза. На волне всеобщей эйфории группа японских ученых, друзей и поклонников младенца, преподнесла ему в подарок голографический аппарат, с помощью которого можно было проецировать движущиеся картинки на стенки матки. Отныне Восхитительный Цыпленок принимал на дому весь мир, опровергнув тем самым предсказание Бога, будто бы никогда ему не увидеть закат солнца или цветок! Он вызывал в свое жилище Альпы, океан, растения, тропические леса, разнообразных насекомых - бродил среди муравейников, а вокруг него порхали бабочки, и пчела садилась ему на нос. В доме его щебетали птицы - картинка была озвученной, - которые что-то склевывали у него на макушке или чистили перышки, устроившись на плече. К нему томно ластилась кошка, у ног лежал спаниель, на него и сквозь него прыгала пантера, скорпион кусал его за пятку. Это было неслыханное чудо: он наслаждался всем, ни к чему не притрагиваясь, ибо был надежно укрыт от любого прикосновения, нечистого по сути своей. Каждый день на стенах его пещеры возникал богатейший зверинец, словно бы сам Ной пожелал представить ему всех обитателей своего ковчега.
Луи жонглировал солнцем, видя, как оно поднимается утром по левую руку, а вечером заходит по правую. Он толкал плечом планеты, спал с Луной под подушкой, горстями вычерпывал из Млечного Пути звезды, яркой пылью осыпавшиеся ему на кожу. Разместив на ладони целую деревню со всеми жителями, он другой рукой низвергал грозу с ливнем - и хоть солнце его не грело, а дождь не мочил, прохожие и зверье дружно бросались под укрытие, спасаясь от воды и ветра.
Главное же, Луи впервые увидел настоящую книгу (он, который усвоил содержимое двухсот пятидесяти тысяч томов!) - это было первое издание "Проповедей" Боссюэ17 в роскошном переплете из кордовской кожи, с толстой пожелтевшей бумагой, с прекрасным шрифтом, с широкими полями и выписанными золотом заглавными буквами, открывавшими главы наподобие ключей. Целыми днями Луи изучал это творение рук человеческих: он любовался виньетками, и ему даже казалось, будто он чувствует легкий запах плесени, присущий благородному букету старого вина, будто слышит изысканный шелест страниц, которые переворачиваются с потрескиванием. Чтобы продлить наслаждение, он потребовал создать полную иллюзию библиотеки, где были бы собраны классики и современные авторы на всех языках. Его просьбу исполнили, хотя это и потребовало некоторых изменений в конструкции аппарата - но чего стоит техника, если ей не под силу удовлетворить самые причудливые наши капризы? Луи несколько ослабил свою железную дисциплину. У него вошло в привычку принимать у себя раз в неделю оркестр камерной музыки - музыканты во фраках и мантиях исполняли для него трио Моцарта, сюиту Баха или квинтет Брамса. А еще он играл в воображаемый теннис с иллюзорным партнером, который подавал ему мяч прямо в середину несуществующей ракетки. Да, Его Крохотное Величество полюбили отдохнуть и развлечься после своих каторжных трудов. Это было воистину счастливое время, и каждое утро Луи благословлял судьбу за то, что не родился на свет. Мир сам приходил к нему, и это был мир не в грубой материальности своей, а мир как представление, как отмытый добела костяк. Иногда младенца охватывало такое блаженство, что он готов был признать людей равными себе и допустить свое сходство с ними. Однако никто не мог быть ему ровней, ибо он превосходил всех. Главное же, у него не было права на счастье - этого удела посредственности. Спаситель сброда человеческого не может думать о собственных пошлых радостях. В тот период наш Малявка стал командором ордена Почетного легиона, получил орден "За заслуги" и "Красный крест" от американского правительства. Его избрали чрезвычайным членом Французской академии, королева Англии пожаловала ему титул лорда, а полдюжины университетов со всего земного шара удостоили его звания доктора honoris causa18 . Разумеется, ему была вручена Нобелевская премия во всех областях науки. Луи поблагодарил, ибо знал, что современники придают большое значение этим безделкам, - к чему было обижать их? Притворимся, что мы весьма польщены.
Обладая столь грандиозным умом, можно было позволить себе усомниться в самых элементарных научных понятиях: он бубнил себе под нос, общаясь с учеными мужами, что Земля, возможно, плоская, как утверждал Птолемей; что Солнце, ей-Богу, вращается вокруг нашей планеты, вопреки лживым измышлениям некоего Коперника, а следовательно, именно она и является центром Вселенной; что вовсе не яблоко упало на землю, господин Ньютон, - это земля поднялась к яблоку. Все сходило Луи с рук - он был выше любой критики. Самые прелестные дамы, всемирно известные актрисы посылали ему в надушенных конвертах более чем откровенные фотографии. Луи препровождал снимки обратно, не удостаивая красавиц ответом, - со светом он еще мог смириться, но от полусвета увольте!
И вот, уверившись в своем абсолютном величии, наш Гномик, желая окончательно разделаться с Богом, решил говорить о себе в третьем лице и во всех случаях писаться с большой буквы. Какая, в сущности, малость для того, кто готовился поглотить великую душу Вселенной и уничтожить ее. С усердием термита Он продолжал опустошать библиотеки и за один день переваривал целые пласты прошлого. Выучив недавно кечуа, банту и язык самоедов, Он собирался теперь освоить кхмерский и эскимосский. Мозг Его, находящийся в процессе постоянного роста, приобрел пластичность глины и походил на вавилонскую башню из воска - эта железа цилиндрической формы строилась по кирпичику, а кончик ее загибался над лбом, наподобие банана. Когда Он размышлял с особой интенсивностью, из этого рога изобилия вырывались сверкающие искры, напоминавшие издали фейерверк. Воистину Он стал Маяком рода человеческого.
Он почувствовал Себя на вершине блаженства в тот день, когда балетная труппа Оперного театра при посредстве голографического аппарата исполнила на ладони Его левой руки "Щелкунчика" - прославленный до оскомины шедевр Чайковского. Больше всех понравилась ему изящная восемнадцатилетняя танцовщица - она была родом из Италии, и звали ее Люсия. У этой юной особы были крутые бедра, прекрасные вьющиеся темные волосы, зеленые глаза с золотистыми бликами и кожа, напоминавшая своей матовой бледностью тончайшую бумагу. Очарованный ее грацией, Он несколько ночей подряд видел ее во сне. Но это Его не встревожило - материальный мир с его мерзкими чарами не мог причинить Ему никакого вреда, ибо Он двигался к Абсолюту в наилучших условиях, и даже тело Его было уже почти неподвластно тлению. Однако Ему было больно сознавать, что бедная балерина осуждена прозябать по ту сторону границы, - отчего бы не пригласить ее в Свой Эдем, дабы спасти от общей жалкой судьбы? Это была хорошая мысль и одновременно доброе дело. И Хитроумный Отшельник, пьянея от собственного великодушия, поминутно начинал пританцовывать, как если бы жизнь была долгим нескончаемым вальсом.
Часть третья
Глава VII РАЗВРАТНИК ЛУИ
Счастье Мыслящего Пигмея было омрачено целым рядом потрясений. Началось с того, что людей оставил Бог. Их непочтительное отношение к Нему вывело Его из Себя. Он полагал, что они будут возносить Ему хвалу во веки веков, Он вникал в мельчайшие детали их бытия, Он даже даровал им свободу не слушаться и грешить. Никакой благодарности от них Он не дождался. И Он, знавший количество чешуек каждой рыбы в море, помнивший имена всех своих созданий, равно как номера их телефонов (даже отключенных за неуплату), был до глубины души потрясен их легкомыслием. Сколько ни повторял Он: "Соедините бесконечность с вечностью, добавьте скорость света, приправьте миллиардами звезд - вам и тогда не понять Моего величия", человечество и в ус не дуло. Люди задирали голову вверх не для того, чтобы восславить Всевышнего, а чтобы поглазеть на пролетающий самолет. Одно происшествие окончательно утвердило Бога в Его решении - группа экспертов Федеральной военной разведки, которым было поручено вычислить издержки на содержание планеты, начиная с Биг Бена, в долларах по текущему курсу, представила разгромный доклад. По их мнению, происходило феноменальное разбазаривание энергии, поскольку тысячи видов исчезли с лица Земли, континенты всплывали на поверхность, а затем вновь погружались, языки, расы, этнические группы расплодились в немыслимых количествах, а о бесполезных органах и функциях человеческого тела нечего было и говорить. Зачем нужны две ноги, десять пальцев и тридцать два зуба? Зачем столько разновидностей цветов, насекомых и животных? А четыре времени года - разве не хватило бы одного? Это же так просто: когда всего слишком много, нужно отсечь лишнее и сократить расходы. Планета задолжала астрономическую сумму!
О, как разгневался Бог! Взбешенный, Он решил все бросить. Конечно, Он мог бы покарать смертных, смести с лица Земли их города, обрушить на их жилища небесный огонь. Но Он устал как внушать страх, так и расточать милосердие. Спасать мир было бессмысленно, ибо заслуживал он лишь забвения - в этом пункте Бог готов был согласиться с упрямым дезертиром Луи Кремером. Однако, прежде чем удалиться, Он бросил в борозду два семени грядущих раздоров: во-первых, послал Люсию в качестве последнего искушения маленькому лже-Мессии; во-вторых, оповестил о Своем уходе все средства массовой информации (а то еще, чего доброго, Его ухода никто бы не заметил!). Служители всех великих религий, ужаснувшись при известии об этой чудовищной разлуке, в один голос возопили: да что на Него нашло, что мы Ему сделали? И они стали поспешно устраивать молитвенные бдения, коллективные покаяния, публичные посты. Все было тщетно - небеса зияли пустотой! Бог не умер - Он просто отбыл в неизвестном направлении.
Именно тогда группа южноамериканских теологов, посетивших Израиль, совершенно случайно обнаружила в монастыре под Иерусалимом старинный манускрипт на арамейском языке, написанный еще до рождения Христа, где говорилось, что Бог, прежде чем обратиться в Слово, обладал музыкальной сущностью. Впервые Он обнаружил Себя в звуке, который и породил Вселенную из первоначального эфира. Весть об этом быстро разнеслась по всей планете, и каждый сделал напрашивающийся сам собой вывод - если Бог по природе Своей мелодичен, то лишь мелодия способна примирить Его с нами. Напрасно священники раздраженно напоминали, что только словом Божьим достигается благодать, прочее же от лукавого, а тем более музыка - обольстительное искусство для ленивых духом. Им пришлось уступить, и они призвали величайших музыкантов использовать во благо свой талант, дабы уловить Господа Нашего в тенета серенады, симфонии или концерта.
Музыкальное поветрие охватило постепенно все слои общества на всем земном шаре: министры и президенты взяли за правило встречать друг друга пением, а полицейские допрашивали задержанных речитативом. Крутые парни в кожаных куртках заливались соловьями, словно кастраты, ибо каждый считал своим долгом служить общему делу, - весь мир точно преобразился в громадные подмостки для музыкальной комедии. Любая беседа превращалась в оперный дуэт. На улицах вовсю торговали нотами двух- или трехминутных экзерсисов, предназначенных Тому, кто наверху. Великие дирижеры и исполнители денно и нощно давали незабываемые концерты, превосходившие все слышанное прежде по пышности и великолепию, - очарованная публика преклоняла колени, плакала от радости. Не может быть, чтобы Бог устоял перед таким мастерством! Вернись же, послушай, как это прекрасно. Музыканты кончали жизнь самоубийством из-за одной фальшивой ноты, из-за крохотной ошибки в темпе, из-за случайного сбоя. Просто хорошее исполнение никому было не нужно требовалось по меньшей мере виртуозное. Эти нескончаемые восторги преобразили жизнь: каждый отдавал предпочтение музыке во всем, жертвуя ей своими обязанностями супруга, отца, гражданина. И поскольку волшебство это появилось на свет благодаря нашему общему Отцу, Вселенную захлестнула волна любви к Нему.
Только атеисты и вольнодумцы возвышали голос против постоянного грохота: нам на смену идут поколения глухих и все это делается во имя самой чудовищной по обскурантизму цели - возвращения Бога на землю! Да вам следовало бы рукоплескать Его уходу. Луи из Своего убежища (не забудем, что Он тоже имел право именоваться с большой буквы!), будучи не в силах сдержать раздражения против этой невесть откуда взявшейся страстишки к божественному, равно как и избавиться от навязчивой идеи приютить у Себя Люсию, подливал масла в огонь, восклицая:
- Он ушел? Тем лучше - Я же остался! Его время прошло, Он узурпатор.
Но никакие доводы не действовали на безумцев - вынь да положъ им Бога прямо сейчас, будто шоколадку к чашечке кофе. Только Он мог быть порукой, что существование - это не мираж, что злокозненный дух не введет в обман наши чувства. Однако Всемогущий оставался глух к мольбам - казалось, легче было растрогать гору, чем Его. Напрасно неистовые фанатики бросались в кратеры действующих вулканов, чтобы их затем подбросило как можно ближе к Нему, - ничем Его было не пронять.
Один диск-жокей из Гамбурга выдвинул новую идею: а вдруг Господь, утомленный мессами, ораториями и мотетами, преклонит ухо Свое к джазу, року, рэпу? Вдруг ему захочется свежатинки? Немедленно все поп-группы, какие только существовали на земном шаре, ревностно включились в общее дело. Тут началась немыслимая какофония: поскольку во всех дискотеках двери были распахнуты настежь, чтобы Он не упустил ни единого звука, заснуть в городах стало просто невозможно. Даже в деревне уже нельзя было укрыться от шума, проникавшего в самые уединенные домишки. Планета испускала звуковые волны такой интенсивности, что не выдержала даже Солнечная система; старые звезды обратились в бегство, и многие из них в ужасе сорвались в Млечный Путь, словно жемчуг с порванной нитки. Этот гул довел до остервенения наших меньших братьев, которые и без того осиротели из-за ухода Великого Хранителя: обезумевшие куры, лягушки, ослы, коровы кудахтали, квакали, ревели, мычали, задрав головы к небу. Но хуже всего было с собаками: эти лаяли хором, не обращая внимания на побои, а когда их пристреливали, отдавали Богу душу с лаем. Хозяева же, одурев от непрестанного тявканья, начинали, в свою очередь, лаять после гибели любимого пса, и приходилось надевать на них намордник. Вслед за тем музыкальные инструменты принялись играть сами по себе, наяривая одну и ту же песню. Владельцы заставляли их умолкнуть ударами молотка, потом, обливаясь слезами при мысли о горькой утрате, заказывали новые - порой гигантских размеров.
О, какими далекими казались теперь чистые музыкальные веяния первых дней! Неумолчный гвалт переполошил даже мертвых: некоторые покойники, решив, что пришел день Страшного Суда, восстали из могил, держа в руках оболочку своей старой кожи, дабы в ней явилось новое тело, обладающее тремя свойствами вечности - красотой, неуязвимостью и грацией. Их попросили набраться терпения и вернуться в землю.
Людьми вновь овладело безумие, и Луи встревожился - не возложат ли опять ответственность на Него? В один прекрасный день молодой английский виртуоз забрался в обнимку с виолончелью на плато в Альпах на высоте трех тысяч метров. Там он принялся терзать струны, денно и нощно исполняя сюиты Баха, пока его не смело в пропасть ураганным ветром. Этот жертвенный порыв оказался заразительным, и к вершинам началось подлинное паломничество: каждый стремился обойти другого, вскарабкавшись как можно выше. Оркестры в полном составе устремлялись к горным пикам, где уже нельзя было протолкнуться, ибо тысячи и тысячи жаждали пленить своим искусством Всемогущего Отца. Рокеры в безрукавках, сапогах и шляпах в сопровождении девиц в мини-юбках или в купальниках для аэробики на каждом шагу сталкивались с мужчинами во фраках и с женщинами в бальных платьях, в шелковых перчатках до локтей на прекрасных руках. Несмотря на давнюю вражду, члены разных музыкальных семейств, равно как и их носильщики, волочившие на спине тяжелые инструменты, помогали друг другу переходить вброд через бурные потоки, преодолевать особо крутые склоны. Канатные дороги были забиты концертантами в смокингах, длинноволосыми гитаристами, ударниками, жаждущими оглушить Непостижимого и Бесконечного. Их не могли остановить ни холод, ни страх высоты, ни снежная слепота. Едва добравшись до гребня, они начинали сотрясать воздух громовыми адажио, оглашая окрестные долины звуками почти невыносимой громкости. От них не было спасения даже у подножия гор. И все - мужчины и женщины - с нетерпением вглядывались в небо, ожидая какого-нибудь знака, облаков или прояснения, которые показали бы, что Бог слышит.
Пока стояла хорошая погода, жертв было немного - в основном страдали контрабасы, кларнеты и рояли. На инструментах лопались струны, сами они трескались или разваливались на куски - но стаи вертолетов ежедневно поставляли новую партию на смену калекам. Однако с наступлением холодов - а зима была лютой - началась массовая гекатомба. Первыми испустили дух с последней руладой самые пожилые из баритонов и престарелые оперные дивы. Это не устрашило остальных: вместо того чтобы сойти вниз, фанатики крепче вцепились в скалы, бросая вызов стихиям и льду, упоенные дуэлью с Незримым. Рок-музыканты отважно лезли на самые высокие пики и, забив нос и вены кокаином, с восторженными воплями устремлялись под снежные лавины. Им удавалось извлечь только несколько нот, замерзавших на лету. В этом грандиозном белом цирке сгинули навсегда все капеллы поп-музыки, джаза, соула и рэпа; "Роллинг Стоунз", достигшие почтенного семидесятилетнего возраста, завершили свое последнее мировое турне в инвалидных колясках на вершине Аннапурны. Едва лишь прозвучал первый аккорд знаменитой "Satisfaction", как налетевший студеный вихрь обратил их в ледяные статуи. Каста музыкальной классики также погибла, ни на йоту не поступившись приличиями и безупречностью манер. Звезды бельканто, клавишных, струнных и духовых инструментов, отказавшись нацепить на себя анораки, меховые шапки и рукавицы, так и угасли в своих смокингах и в галстуках бабочкой. Некоторые исполнители, примерзнув к инструментам, падали вместе с ними на какую-нибудь кварцевую или известняковую иглу, и их протыкало насквозь под треск дерева и грохот жести. Все эти музыканты, принявшие совершенную форму айсбергов, в чьей сверкающей белизне можно было иногда различить руку или ногу, походили на обломки корабля, разбившегося о скалы высочайших гор Земли. И в Альпах, и в Андах они словно бы взывали к небу, но небо молчало. Матери с ужасом смотрели, как их дети, едва получив диплом консерватории, уходят, зажав гитару или скрипку под мышкой, чтобы принести себя в жертву Великому и Равнодушному.
Сей театрализованный холокост вконец озлобил Бога. Он видел в этом лишь легковесность народа-флюгера, который корчился от веры точно так же, как если бы речь шла о желудочных коликах. Бог не верил больше в Бога - Он построит мир где-нибудь в другом месте, рискнет бросить кости еще раз. И Господь растворился в космосе. Ханжи и святоши, со своей стороны, уже изнемогали от грохота, продолжавшегося целый год. У них опустились руки - в пренебрежении Отца небесного было что-то оскорбительное. Повсеместно распространился снобистский взгляд на все, связанное с Богом: мы-де для Него нехороши, пусть живет Сам по Себе! К тому же резко возросла аллергия на шум. Неврастеники убивали своих близких из-за звякнувшей ложки, из-за легкого покашливания. Ловкие торговцы, пользуясь конъюнктурой, стали продавать безмолвие ломтями. Был принят закон о принудительной тишине. И мир, переживший невообразимый тарарам, обрел спокойствие. Кто посмел бы теперь взывать к Богу посредством аккорда или гаммы? Люди говорили шепотом, птицы щебетали еле слышно, мухи взмахивали крыльями с опаской. Музыкальные записи транслировались при максимально приглушенном звуке или же в звуконепроницаемых помещениях. В ночных клубах воцарилась такая же тишина, как в церкви. Всевышний смылся - тем лучше, обойдемся и без Него. Луи остался, и это было самое главное.
* * *
Едва избавившись от Верховного существа, наш Чудесный Шалун столкнулся с новой опасностью, воплощенной в Люсии. Дело было не только в том, что красивая брюнетка вторглась в суровую вселенную ученого, - это было столкновение двух планет, можно сказать, двух цивилизаций. Случилось же все очень просто: каждый раз, когда балерина танцевала на ладони Луи, она кружила Ему голову и очаровывала Его, и наконец Он попросил ее приходить ежедневно. Ее ожидало блестящее будущее благодаря Ему, но об этом она узнает позднее. Люсия не выразила никакого удивления - родня всячески подталкивала ее продолжать эту связь. От дружбы с Мессией не отказываются. Кто знает? Возможно, Он поддержит ее, обеспечит работой. У такого карапуза руки длинные.
Поначалу ей льстило, что ее выделил из всех тот, кого молва уже нарекла преемником Бога. Ее не смущало, что Он младенец. Сногсшибательный Минус находился в апогее своей славы, и этого было вполне достаточно. Все было так ново, так необычно для нее: замок Кремеров, охраняемый, словно крепость, куда она каждый день отправлялась на такси; высокие решетки из кованого железа, у которых стояли на посту часовые в парадных мундирах с вышитым на груди гербом Божественного Дитяти - пустой колыбелью; толпы обожателей - некоторые пребывали здесь месяцами, - которым лакеи раздавали еду и напитки; множество слуг, бесшумно сновавших туда и сюда; агенты спецслужб в слишком узких костюмах с уоки-токи в руках; мажордом, приезжавший за ней к порталу в небольшом электромобиле и отвозивший ее к крыльцу по длинной платановой аллее; роскошный золоченый холл, а затем бесконечные анфилады комнат, до потолка заставленных книгами; последний зал, размерами чуть поменьше других, где полы были устланы старинными фолиантами в кожаных переплетах - по ним ступали босыми ногами, ибо у порога полагалось снимать обувь; двойные двери с электронным устройством, открывавшиеся автоматически; узкий коридор, где можно было идти только гуськом; наконец, предохранительный тамбур, а за ним комната Священного Гнома с наглухо закрытыми ставнями и тяжелыми занавесями на окнах - сюда она проходила одна, направляясь к стоящей на возвышении в центре кровати с балдахином, окруженной канделябрами и треножниками для курения благовоний; и вот перед ней возникала в облаках газовых и муслиновых тканей Мать, эта глыба жира всего на четыре года старше ее, утопающая в подушках, будто баржа в тине; рабы обмахивали ее опахалами, разгоняя воздух, ибо в комнате совершенно нечем было дышать. А внутри этой женщины-мастодонта сидело, как косточка в мякоти, чудо из чудес - карманный Эйнштейн, Святой Мозжечок.