Страница:
Холодный нос Жулика ткнулся в щеку Егору.
– Ты чего? – спросил Егор.
Жулик попытался схватить Егора зубами за рукав.
– Он нас зовет вылезать, – сказал Егор.
– Он здесь? Гони его! Нет, не гони. Держи его! Не выпускай!
Жулик скулил, и Егору показалось, что он понимает его. Выходи, умолял Жулик. Чего ты сидишь в норе, словно червяк!
– Я выгляну, – сказал Егор.
– И не мечтай. Они рядом. Я чувствую, что они рядом.
– Нет, я пойду!
Жулик, услышав Егора, взвыл от восторга. Он пытался вылезти наружу, как будто был уверен, что Егор его не оставит.
– Егорушка, – умолял Партизан. – Если вас уведут, с кем я останусь! Они же Марфуту наверняка уничтожили, а Пыркина застрелили. Я без населения пост свой потеряю.
– Какой пост?
– Но я же начальник аванпоста, – пояснил Партизан. – У меня привилегии, положение. Неужели не понимаешь?
– Нет, не понимаю, – сказал Егор. – Ничего не понимаю.
Он пополз к выходу за Жуликом.
Жулик уже выскочил наружу и бегал вокруг, деловито тявкая.
– Стой! – Партизан схватил Егора за ногу, но Люська стала бить Партизана. Егор слышал частые удары и ее слова:
– Пусти, пусти же! Мы уйдем, зачем в дыре сидеть?
Егор вырвал ногу и выбрался на белый свет. Правда, свет был не очень белым, скорее серым, но после черной норы он показался ослепительным.
Жулик прыгал вокруг, звал обратно.
Ни одной живой души вокруг не было. Тишина стояла отвратительная, потому что такой тишины не должно быть. У древних греков мертвые жили под землей, там была река, через которую перевозил специальный старик. Правда, Егор забыл, как старика звали.
Где же остальные жители бытовки? Егор прислушивался к безнадежной тишине, и ему хотелось, чтобы хоть какой-нибудь живой звук прорвался сюда.
– Что там? – глухо послышалось из-под земли.
– Ничего, – ответил Егор. Он поймал себя на том, что отвечает вполголоса.
Жулик тявкнул, вежливо приглашая идти. Громко лаять он тоже не решился.
– А ты пройди по мосту, – посоветовал Партизан. – Выгляни. Если все в порядке, позови нас. Только негромко. Мы услышим.
Ничего себе партизан, подумал Егор. Кто с таким ходил в разведку? Поэтому, наверное, белые и проиграли войну.
Егор пошел вверх по склону. На голой земле, усеянной железками, палками, кусками бетона – чудом никто из них ног не поломал, – видны были борозды – следы их бегства. Чуть выше, возле первого убежища, лежал на земле Пыркин. Пальто у него было черным, рубашка оранжевой – следов крови издали не видать.
Егор кинулся к пьянице.
– Пыркин, вы чего! Очнитесь, Вениамин Сергеевич!
Егор склонился было над Пыркиным, но вспомнил, что поблизости могут оказаться враги. Он сначала осмотрел склон дальше, в сторону бытовки. И подумал, что там должна быть Марфута.
Но Марфуты не было.
Правда, и бандитов тоже не было.
Обернувшись назад, Егор позвал. Как и обещал – негромко:
– Партизан, выходите! Тут Пыркин лежит.
Пыркин лежал как-то неловко, подогнув под себя ногу, в откинутой руке была все еще зажата палка, которой он пытался защищаться.
Вблизи было видно, что пальто Пыркина расстегнуто и рубашка залита кровью. Егор понимал, что надо пощупать пульс, но побоялся это сделать.
К счастью, подбежал Партизан.
– Ты хорошо смотрел? – спросил он. Партизан не глядел на Пыркина, а оглядывал окрестности. – Они могут таиться. Они же дьявольски хитрые. – Но голос его был бодрее, и вообще Партизан казался более уверенным в себе, чем пять минут назад.
– Он мертвый? – спросил Егор.
Подошла Люська. Она стояла поодаль, не осмеливаясь приблизиться к Пыркину. Жулик тоже стоял рядом и молчал – видно, переживал за хозяина.
– Сейчас поглядим, – сказал Партизан. – Он у нас живучий. Здесь все живучие. Отойди-ка.
Партизан присел на корточки. Он был таким маленьким, что Егор подумал, а может, и не наврал белый партизан. Может, и в самом деле в Красной армии был такой ученый Фридрих Мольтке, который уменьшал пленных.
Хоть Егор не очень интересовался политикой, слово «демократ» он не считал ругательством, как дядя Боря, но, когда смотрел кино или фильм по телевизору, привычно болел за красных. Других фильмов по телевизору не бывало. Красные всегда были нашими, белые – чужими. Вот и сейчас ему трудно было осуждать Фридриха, если тот делал опыты над белыми пленниками. Вот когда вырезают красные звезды на груди наших бойцов – это изуверство.
Партизан поднял веко Пыркина, заглянул в открывшийся белый глаз. Потом поднял его безжизненную кисть и стал щупать пульс.
– Есть, – сказал он, – слабый, но есть. Теперь его надо в бытовку перенести и перевязать, чтобы кровью совсем не изошел. Но нам с тобой его не дотащить.
– Я помогу, – сказала Люська.
Партизан поглядел на нее в сомнении и, тут же почуяв неладное – он все время был настороже, – присел, будто хотел спрятаться за тело Пыркина. Жулик зарычал, глядя на мост.
Егор посмотрел в ту сторону.
Неровной, трудно различимой цепочкой их ожидали призраки.
Они не двигались, не показывали враждебных намерений, но стояли спокойно, бесстрастно, и оттого от них исходила угроза.
– Кровь почуяли, – прошептал Партизан. – Когда кровь почуют, их трудно удержать.
– А кто они? – спросил Егор. Он уже задавал этот вопрос, он многие вопросы задавал по два-три раза и либо не получал ответа вообще, либо каждый раз получал иной ответ.
– Придется бросить Пыркина, – сказал Партизан, – побежали с другой стороны, по самой воде пройдем.
Жулик буквально взвыл. Он понял.
И в следующее мгновение он кинулся на призраков. Они отпрянули, но не так испуганно, как в прошлый раз. Только расступились, пропуская песика. Жулик помчался обратно.
– Ему все равно, – сказал Партизан. – Они кровь высосут из Пыркина, а ему все равно.
– Но вы же сказали, что он живой.
– Что живой, что мертвый – все равно не жилец. Нам его до бытовки не дотащить.
– Нет, так нельзя, – сказала Люська. – Он же мой сосед. Пыркин. Я его давно знаю.
Ее аргументы только рассмешили Партизана.
– Если хочешь жить, барышня, – заявил он, – привыкай терять друзей и близких. А уж чужих теряй, не моргнув глазом. Иначе погибнешь сама. К сожалению, третьего пути нет.
Привидения надвигались на них, Жулик носился между призраками, лаял, но не смел подойти совсем близко. Егор уже почувствовал присутствие электричества в воздухе, словно находился под линией очень высокого напряжения.
Он старался понять: где же скрывается разум или злоба в этих намеках на плоть, в прозрачной протоплазме, которая, может, и не существует, а лишь является сгустком какой-то энергии?
Странно, но сейчас он видел, что привидения различаются размером, формой и некоторые из них вовсе не похожи на людей. Из воздуха возникали какие-то полупрозрачные предметы, вспыхивали звездочки, образовывались черные провалы. У одного из призраков вдруг появилось лицо, знакомое неприятное лицо...
– Ты куда к ним пошел? – воскликнула Люська. – Убьют же!
– Погоди. Ты же видишь, что у него в лапах?
– Нет, не вижу. Я и лап не вижу. Ну, Егорушка, ну уйдем, пожалуйста.
Так жена уговаривает мужа, пьяного задиру, чтобы не лез в драку.
– Ты видишь черное?
– Вижу, вижу, только уйди.
А Егор понял, что лицо призрака напоминает Жору. Нет, это Егору кажется. Откуда у призрака лицо Жоры? Но почему у него в руках черная овальная, почти непрозрачная штука, так похожая на двухкассетник?
– Ну что ты? – Люська не отставала.
– Кажется, это отцовский магнитофон, – сказал Егор.
– Ты с ума сошел, да?
– Я теперь ничего не понимаю. И ничему не удивляюсь.
Привидение-Жора отделилось от толпы прочих и поплыло к Егору. Жулик бросился ему наперерез. Егор отступил, потому что его начало дергать током.
– Не смотри, – приказала Люська. – Это не он, не тот человек. Это его совесть. Или стыд, или страх... он оставил его с нами, а сам ушел.
– Погоди, – сказал Егор, – а может, они такие злые, потому что это не просто призраки, а призраки людей, связанных с нами, – это мы их утащили за собой?
– Да беги же! – снова крикнул Партизан. И побежал прочь.
– Я не побегу, – сказал Егор.
– И я не побегу, – сказала Люська. Но голос ее дрогнул.
Жулик, слишком приблизившийся к привидениям, с визгом отскочил, обожженный. Привидения упрямо стремились к крови Пыркина.
Егор подхватил Пыркина под мышки и потащил его в сторону от призраков. Это было глупое решение, потому что он двигался медленнее, чем призраки. Люська бросилась помогать. Пыркин застонал. Голова его свешивалась набок.
К счастью, привидения задержались. Они замерли, сливаясь воедино, куском студня, розовеющим у земли, – они впитывали кровь, вытягивая ее из земли.
И неизвестно, чем бы кончилась вся эта история, если бы они не услышали голос Партизана:
– Сюда, скорее! На помощь!
По дорожке у реки ехали два велосипедиста в черных плащах и касках.
– Мы людей теряем! – звал Партизан.
Один из велосипедистов остался держать машины, второй стал карабкаться по склону следом за Партизаном.
В руке у него было нечто напоминающее фен, которым мама сушила волосы. Внутри фена светилась красная проволочка.
Привидения начали дергаться, словно им было больно, и, как парус под напором ветра, их масса стала изгибаться прочь от велосипедиста.
Егор опустил плечи Пыркина на землю.
Велосипедист присел возле него на корточки.
– Огнестрельное ранение? – спросил он.
– Да. В него стреляли из пистолета, – сказал Егор. Сейчас он не боялся велосипедиста. Велосипедист превратился в местного милиционера, хоть и странно одетого. Ведь он не виноват, что здесь нет автомобилей. Почему нет, лучше не спрашивать, все равно они ничего не скажут. Но про призраки спросить можно.
– Кто на нас нападал? Кто эти призраки?
– Откуда мне знать? Они, скорее, как тараканы. Только ядовитые. Хорошо еще, что наших пушек боятся. А то бы все заполонили.
Велосипедист достал из внутреннего кармана баночку, открыл ее – острый запах, похожий на запах вьетнамского бальзама, ударил в нос. Велосипедист набрал мази на палец и стал растирать лоб и переносицу Пыркина.
– Ты иди, мальчик, иди, – сказал велосипедист. – Мы без тебя справимся.
Второй велосипедист подошел к ним, оставив машины под охраной Люськи.
– Понесем? – спросил он. – Или пшик?
– Понесем.
Они ловко подхватили Пыркина – один под мышки, второй за ноги – и понесли к бытовке.
Егор пошел за ними.
Он увидел впереди, недалеко от бытовки, Партизана, стоящего над грудой тряпок. Когда подошли поближе, Егор сообразил, что это то, что осталось от боевой подруги Марфуты. Перед смертью Марфута скорчилась, подтянула ноги к животу – видно, последняя боль была невыносимой... У Марфуты не было головы.
Егор понял, что его сейчас вырвет. Он побежал к реке.
И, не добежав десяти шагов, остановился.
Посередине Москвы-реки, удаляясь к дальнему берегу, медленно плыла лодка. Два разбойника гребли, третий держал в середине лодки шест высотой чуть больше его самого. На вершину шеста, как картофелина на палочку, была насажена голова Марфуты, совсем живая, черные курчавые волосы растрепались, на намазанных помадой губах странная лягушачья улыбка.
И тут Егору стало совсем плохо.
Когда он пришел в себя, лодка уже отплыла далеко. К Егору подошел велосипедист – оказывается, они уже отнесли Пыркина в бытовку. Велосипедист смотрел на лодку.
– Мы до них доберемся, – сказал он. – Ну зачем было женщину убивать? Что им от этого за выгода?
– Они у нее золото отнимали, – сказал Егор. – У нее много золота было.
– А ты подумай, парень, кому здесь золото нужно? Хочешь, я пойду с тобой в ювелирный магазин, там наберешь себе драгоценностей, как египетский фараон.
– А зачем же они ее убили?
– Они хотели вас с девчонкой захватить, – сказал велосипедист. – Им вы нужны. Не получилось – озлобились.
Велосипедист снял темные очки, вздохнул, лицо у него оказалось пожилым, морщинистым, белым от здешнего климата. Он был похож на человека, который приходит домой, снимает пиджак и тесные ботинки. И становится добрым.
– Зачем мы им?
«Странно, – успел подумать Егор, пока ждал ответа велосипедиста. – Я страдал, переживал оттого, что никому не нужен».
– Тебе разве не сказали?
– Сказали, но я хочу поскорее отсюда уйти, а для этого надо понять, как тут все устроено.
– Боюсь, что и тысячи лет тебе не хватит. У нас тут рассказывают истории про людей, которые старались уйти. Все плохо кончали. Так что постарайся найти себе место потеплее, отдыхай, не спеши.
– И оставайся мальчиком? – спросил Егор.
– А чем плохо?
– Взрослый мальчик, пожилой мальчик, старенький мальчик.
– Это незаметно, – вздохнул велосипедист. – Как там, дома, – времени нету, а оно летит как оглашенное.
Велосипедист улыбнулся.
– А потом уже не захочешь ничего. Я тебе честно говорю, все здесь эту стадию проходят. Сначала суетятся – я убегу, я уйду, вы меня не задержите. А кто тебя задерживает? Ну нету дырки обратно.
– Вы это точно знаете? – спросил Егор.
– Если не считать сказок и легенд, – сказал велосипедист. – Но когда людям нечего делать, они начинают придумывать сказки.
– Я хочу услышать сказки.
– А ты у нас упрямый!
– Я уйду.
– Такие плохо кончают.
– А почему голову отрезают? – спросил Егор.
– Мы здесь живучие, убить человека трудно. Ты же видел, как Пыркин ожил. Наверное, это следствие того, что времени здесь нет и внутри метаболизм понижается. Ты меня понимаешь?
– Понимаю. Вы имеете в виду обмен веществ?
– Приблизительно. Я раньше доктором был. Можешь себе представить?
– Поэтому вы голову у самоубийцы отрезали?
– Это был не я. Это другой. Но такой порядок.
– Какой порядок?
– В каждом обществе есть порядок. Если человек покончил с собой, пути обратно нет. Мы не хотим здесь плодить психов.
– А почему отрезали голову Марфуте?
– Потому что они бандиты. Не добрались до вас с девчонкой, вот и вымещали зло на тетке. Нет, они скучают. Со скуки и хулиганят. Ничего, скоро мы экспедицию организуем, карательную.
Они пошли наверх, к бытовке.
В бытовке Пыркин лежал на старом диване, он был потный и тяжело дышал. Возле него сидела Люська.
– Мне велели, – сказала она, – лекарство ему давать. Знаешь, у них здесь удивительные лекарства. Надо будет с собой домой взять.
– Их лекарство у нас может не подействовать. Наверняка не подействует. Мы с тобой пока еще верхние, – возразил Егор.
– Верхние?
– Я условно говорю – кровь у нас горячая. А они все стали рыбами.
Люська посмотрела на Егора, чуть сощурившись. Она размышляла. Потом сказала:
– Рыбы бывают очень быстрые и опасные. Акулы.
– Но они другие!
– Когда ты отсюда бежать будешь, меня не забудь взять, – попросила Люська. – Я тебе верная буду.
– Я еще не знаю, как это сделать!
– Узнаешь, ты умный.
За тонкой стенкой снаружи гремел незнакомый авторитетный голос:
– Обоих, и немедленно!
– Но вы же видите, что я один остаюсь. И у меня раненый на руках. Завтра же нас нелюди съедят или бандиты расстреляют.
– Один сторож здесь останется, пока нового тебе не подвезем, ты не беспокойся, на вокзале о тебе помнят.
– Только обязательно должна быть женщина. Желательно молодая. Мне жениться пора.
– Смешно, – ответил незнакомый голос. – Ну давай показывай нам детский контингент.
– Люська, Егор, на выход! – закричал Партизан.
Пыркин застонал. Он силился что-то сказать.
– Осторожнее, Люська, – произнес он наконец.
– Как ты, Пыркин? – обрадовалась Люська.
– Я потом к тебе приду, – сказал он. – Ты не бойся. – Он закрыл глаза. Говорить ему было трудно.
В бытовку ворвался Партизан.
– Ну куда вы запропастились! – закричал он. – Вас же ждут!
– А кто ждет? – спросил Егор.
– Пошли, пошли, ждут вас.
Он готов был вытолкать их из бытовки.
– А Пыркин заговорил, – сказала Люська. – Вы ему напиться дайте.
– При чем тут Пыркин?
Егор вышел первым из бытовки. Спрыгнув с лесенки в две ступеньки, он остановился, разглядывая новых гостей.
На этот раз вместо велосипедистов приехал целый экипаж. Вернее, гибрид телеги и велосипеда. Открытая повозка оглоблями была прикреплена к двум большим велосипедам. На облучке сидел строгого вида мужчина в милицейском мундире и генеральской фуражке.
Мужчина был бородат. Концы длинных светлых прядей доставали до плеч. Движения у мужчины были закругленными, ленивыми, словно он играл роль какого-то восточного паши.
– Ах, какой сюрприз, – произнес он. – Мы вам рады.
– Здравствуйте, – сказал Егор.
Странно, но в этом прохладном мире вельмож было жарко. Он даже снял фуражку, чтобы вытереть рукавом блестящее лицо.
Егор с Люськой молчали. Вельможа их не спрашивал. Он разговаривал сам с собой.
– Добро пожаловать в государство Солнца! – сказал вельможа.
Люди на велосипедах обернулись к Егору с Люськой и рассматривали их равнодушно, как рассматривают людей лошади. Они были в плащах, в касках, как настоящие велосипедисты. Егор улыбнулся собственным мыслям – он уже рассуждает как старожил.
– Прошу садиться, – сказал вельможа. – Обо мне вы могли не слышать, если плохо учились в школе. Моя фамилия Дантес. В свое время мне удалось убить известного русского поэта Пушкина и избавить мир от этого якобинца. Эдмонд Дантес. Впоследствии писатель Дюма написал обо мне роман. Но мы с вами живем в демократическом обществе, и потому можете называть меня попросту: Эдмонд Давидович.
Велосипедисты уселись в седла и были готовы тронуться в путь. Партизан стоял в дверях бытовки. Он поднял руку и приложил ее к новой фуражке.
Егор послушно влез в телегу. У заднего бортика была доска как раз на двоих. Люська села рядом.
– Я боюсь, – прошептала она.
– Мы должны все узнать, – сказал Егор. – Не сидеть же здесь.
– Правильно! – Вельможа Дантес услышал слова Егора. Он повернулся на кресле и крикнул велосипедистам: – Ну, мои любезные, не подведите! Покажите нашим гостям, как мы умеем ездить.
Велосипедисты согласно нажали на педали, и повозка, покачнувшись на откосе, покатилась вниз, к широкой асфальтовой дорожке возле самой воды.
Вельможа развернулся к пассажирам.
– Полагаю, – сказал он, – что у вас есть множество вопросов. Но отвечать на них у меня нет настроения. Вопросы буду задавать я.
Никто с ним не спорил. Велосипедисты мерно жали на педали, велосипеды скрипели. Телега тоже скрипела.
– А машин у вас нету? – спросил Егор.
– Мальчик, я же сказал, что не намерен отвечать на вопросы, – капризно сказал Дантес. Он накрутил на палец длинный светлый локон и дернул за него. Сморщился как от лимона.
– Здесь бензина нет, – сказал один из велосипедистов. Было странно услышать его, потому что лошади не должны разговаривать.
– Он куда-то девается, – сказала вторая «лошадь».
– Помолчите! – оборвал его Дантес. Теперь он запустил тонкие пальцы в бородку.
«Лошади» замолчали. Повозка скатилась на дорожку вдоль воды. И тут Егор увидел, что лодка, в которой приплывали к ним три бандита, стоит полузатопленная у самого берега. В лодке никого не было. Ее мачта наклонилась. Голова Марфуты, насаженная на мачту, чуть приоткрыла глаза, глядя на Егора.
– Ой!
Это был голос Люськи.
– Их уже примерно наказали, – сказал Дантес.
Велосипедисты прибавили оборотов, и повозка быстро покатилась по набережной.
– Ты учишься в школе? – спросил Дантес у Егора.
– В девятом классе, – ответил тот.
– Молодец. Еще год – и окончишь школу. Куда намерен поступать?
– На исторический.
– Решил стать архивной крысой? – Дантес дернул себя за бороду.
Его пальцы не знали покоя – они должны были все время за что-то дергать, куда-то залезать.
– Археологом, – ответил Егор.
Дантес задавал вопросы так, словно был гостем на родительской даче. Будто не сомневался, что Егору предстоит учиться в институте. Может быть, отпустят, подумал Егор. Как будто сидел в тюрьме.
– Ну а ты что нам скажешь? – спросил Дантес у Люськи.
– А вы в самом деле Пушкина убили? – спросила Люська.
– Убил.
– Тогда я с вами разговаривать не буду, – твердо заявила Люська.
Егор подумал: «Как странно, а я ведь его не воспринял как настоящего Дантеса. Если он убил Пушкина, значит, наказание для Дантеса было страшнее, чем смерть для Пушкина».
– Вы тоже наказаны, – сказал Егор. – Полтора века сидите в тюрьме.
– Не думаю, что это – тема для разговора, – сказал Дантес. – Тем более что я занимаю достойное положение.
Навстречу им по набережной шла девушка и катила перед собой кресло с идиотом. Голова того свешивалась набок, и из угла рта тянулась слюна. Видно, нагулялись и возвращались обратно.
– Софья, почему без охраны? – вдруг спросил Дантес. – Не выношу непослушания.
Девушка чуть замедлила шаг и сказала тихо, но так, что слышно было издалека:
– Я не намерена давать вам отчет. Мне не требуется охрана. Лучше охраняйте себя.
– Ха-ха-ха! – громко закричал Дантес.
Девушка покатила кресло дальше. Дантес расстроился, что-то зло пробормотал под нос.
Возле ажурного железнодорожного моста Окружной дороги велосипедисты вытащили повозку на мостовую, и дальше они поехали по широкой набережной. Слева стояли пустые кирпичные дома, справа за чугунной решеткой была видна серая река.
– Этого еще не хватало! – Дантес совсем расстроился. Он смотрел наверх. Над ними медленно летел воздушный шар. Он летел поперек их движения, перелетел через реку. Из корзины шара свесился человечек и что-то кричал. Дантес погрозил ему кулаком.
– Типичный бардак, – сказал Дантес Егору. – Никому нельзя верить. Сказано же – летать запрещено. Слава богу, живем сотни лет и не летаем. И неизвестно, откуда летит, с каким заданием.
Велосипедисты энергично работали педалями, повозка поскрипывала.
– Нам далеко ехать? – спросил Егор.
– В принципе тебя это не должно волновать.
– Еще как волнует, – вмешалась Люська. – Мы хотим отсюда поскорее уехать.
– Кто же внушил тебе такую глупую мысль? – удивился Дантес. – Неужели твой юный спутник?
У Дорогомиловского завода стоял сторож в каске и черном плаще.
Больше им никто не встретился до самого Киевского вокзала. Ехали они долго – все же велосипеды с телегой не самый быстрый вид транспорта. Но больше не разговаривали. Дантес был погружен в свои мысли и на все вопросы отвечал невнятным бурчанием. Да и сам больше ничего не спрашивал.
Егор смотрел на небо, на другой берег реки, на пустые дома, ему казалось, что пустынность этой Москвы – какой-то яд. Он вползает в сердце и превращает тебя в человека-лошадь. Ты готов покорно крутить педали. А раз нет времени, нет часов и нет измерений, то трудно понять, год прошел или десять минут.
– Смотри, – сказала Люська, – это Новодевичий монастырь, правда?
Монастырь изменился. Стены его были некрашеные, в луковке колокольни была большая дыра, парк, отделявший монастырь от реки, исчез. Остался лишь длинный пруд.
Скрип-скрип – колеса повозки, скрип-скрип – педали.
Вот и Киевский вокзал стеклянным ангаром поднимается за площадью, на которой остались – наконец-то Егор увидел их – машины. Забытые на стоянке.
– Это неправильно, – сказал он.
– Что неправильно? – спросила Люська.
Ей стало тепло, она расстегнула пальтишко и откинула на спину серый платок. Волосы ее, зачесанные на прямой пробор, были туго стянуты резинкой. От этой прически голова становилась меньше, а сама Люська казалась старше, чем была в платке.
– Машины не должны здесь оставаться, – сказал Егор. – Машины потом уезжают.
– Мы не знаем, – сказал вдруг Дантес, – что из вещей переходит сюда, а что остается, мы даже не знаем, у чего появляются дубли, а у чего нет. Я тут видел табун лошадей на Садовом кольце. Ты видел, Петренко?
– Мы вместе были, господин Дантес, – откликнулся правый велосипедист.
– Представляешь, табун лошадей! Откуда? Почему? Мы сначала думали, что это видимость.
– Но они прошли, и мы видим – навоз! Честное слово, – вмешался в рассказ другой велосипедист.
Неожиданно Дантес вытащил откуда-то, возможно из-под себя, длинный хлыст и с размаху огрел велосипедиста.
– Больно! – охнул тот.
– Я и хотел, чтобы было больно, – ответил Дантес. – Когда я рассказываю, не влезай.
Петренко и не подумал вступиться за своего товарища.
Повозка въехала на площадь, миновала стоянку машин и остановилась у громадного входа в вокзал под башней с остановившимися часами.
Дантес первым спрыгнул с повозки и пошел наверх по широкой лестнице.
Там стояли два велосипедиста в пожарных касках.
Один из велосипедистов, которые привезли повозку, слез со своей машины и сказал Егору:
– Пошли, чего расселся!
Зал Киевского вокзала был высоким, гулким. Звук шагов раздавался так, словно его подхватывал микрофон и, многократно усилив, бросал вниз.
Прямо был выход на платформы, но велосипедист повернул налево.
И сразу – словно поднялся занавес – они очутились в ином мире. В мире людей, вещей и движения. Главное – здесь было движение. Движение – это и есть жизнь материи, сказал себе Егор. Неизвестно, он читал это где-то или сам придумал.
Зал переходил в длинное, не столь высокое, но просторное помещение, в котором сохранились длинные ряды жестких кресел для ожидающих пассажиров. В креслах сидели или лежали люди. В дальнем углу у стены несколько рядов были сдвинуты, и там собралась тесная компания с гитарой. Эти люди пели песню про барабанщика.
– Ты чего? – спросил Егор.
Жулик попытался схватить Егора зубами за рукав.
– Он нас зовет вылезать, – сказал Егор.
– Он здесь? Гони его! Нет, не гони. Держи его! Не выпускай!
Жулик скулил, и Егору показалось, что он понимает его. Выходи, умолял Жулик. Чего ты сидишь в норе, словно червяк!
– Я выгляну, – сказал Егор.
– И не мечтай. Они рядом. Я чувствую, что они рядом.
– Нет, я пойду!
Жулик, услышав Егора, взвыл от восторга. Он пытался вылезти наружу, как будто был уверен, что Егор его не оставит.
– Егорушка, – умолял Партизан. – Если вас уведут, с кем я останусь! Они же Марфуту наверняка уничтожили, а Пыркина застрелили. Я без населения пост свой потеряю.
– Какой пост?
– Но я же начальник аванпоста, – пояснил Партизан. – У меня привилегии, положение. Неужели не понимаешь?
– Нет, не понимаю, – сказал Егор. – Ничего не понимаю.
Он пополз к выходу за Жуликом.
Жулик уже выскочил наружу и бегал вокруг, деловито тявкая.
– Стой! – Партизан схватил Егора за ногу, но Люська стала бить Партизана. Егор слышал частые удары и ее слова:
– Пусти, пусти же! Мы уйдем, зачем в дыре сидеть?
Егор вырвал ногу и выбрался на белый свет. Правда, свет был не очень белым, скорее серым, но после черной норы он показался ослепительным.
Жулик прыгал вокруг, звал обратно.
Ни одной живой души вокруг не было. Тишина стояла отвратительная, потому что такой тишины не должно быть. У древних греков мертвые жили под землей, там была река, через которую перевозил специальный старик. Правда, Егор забыл, как старика звали.
Где же остальные жители бытовки? Егор прислушивался к безнадежной тишине, и ему хотелось, чтобы хоть какой-нибудь живой звук прорвался сюда.
– Что там? – глухо послышалось из-под земли.
– Ничего, – ответил Егор. Он поймал себя на том, что отвечает вполголоса.
Жулик тявкнул, вежливо приглашая идти. Громко лаять он тоже не решился.
– А ты пройди по мосту, – посоветовал Партизан. – Выгляни. Если все в порядке, позови нас. Только негромко. Мы услышим.
Ничего себе партизан, подумал Егор. Кто с таким ходил в разведку? Поэтому, наверное, белые и проиграли войну.
Егор пошел вверх по склону. На голой земле, усеянной железками, палками, кусками бетона – чудом никто из них ног не поломал, – видны были борозды – следы их бегства. Чуть выше, возле первого убежища, лежал на земле Пыркин. Пальто у него было черным, рубашка оранжевой – следов крови издали не видать.
Егор кинулся к пьянице.
– Пыркин, вы чего! Очнитесь, Вениамин Сергеевич!
Егор склонился было над Пыркиным, но вспомнил, что поблизости могут оказаться враги. Он сначала осмотрел склон дальше, в сторону бытовки. И подумал, что там должна быть Марфута.
Но Марфуты не было.
Правда, и бандитов тоже не было.
Обернувшись назад, Егор позвал. Как и обещал – негромко:
– Партизан, выходите! Тут Пыркин лежит.
Пыркин лежал как-то неловко, подогнув под себя ногу, в откинутой руке была все еще зажата палка, которой он пытался защищаться.
Вблизи было видно, что пальто Пыркина расстегнуто и рубашка залита кровью. Егор понимал, что надо пощупать пульс, но побоялся это сделать.
К счастью, подбежал Партизан.
– Ты хорошо смотрел? – спросил он. Партизан не глядел на Пыркина, а оглядывал окрестности. – Они могут таиться. Они же дьявольски хитрые. – Но голос его был бодрее, и вообще Партизан казался более уверенным в себе, чем пять минут назад.
– Он мертвый? – спросил Егор.
Подошла Люська. Она стояла поодаль, не осмеливаясь приблизиться к Пыркину. Жулик тоже стоял рядом и молчал – видно, переживал за хозяина.
– Сейчас поглядим, – сказал Партизан. – Он у нас живучий. Здесь все живучие. Отойди-ка.
Партизан присел на корточки. Он был таким маленьким, что Егор подумал, а может, и не наврал белый партизан. Может, и в самом деле в Красной армии был такой ученый Фридрих Мольтке, который уменьшал пленных.
Хоть Егор не очень интересовался политикой, слово «демократ» он не считал ругательством, как дядя Боря, но, когда смотрел кино или фильм по телевизору, привычно болел за красных. Других фильмов по телевизору не бывало. Красные всегда были нашими, белые – чужими. Вот и сейчас ему трудно было осуждать Фридриха, если тот делал опыты над белыми пленниками. Вот когда вырезают красные звезды на груди наших бойцов – это изуверство.
Партизан поднял веко Пыркина, заглянул в открывшийся белый глаз. Потом поднял его безжизненную кисть и стал щупать пульс.
– Есть, – сказал он, – слабый, но есть. Теперь его надо в бытовку перенести и перевязать, чтобы кровью совсем не изошел. Но нам с тобой его не дотащить.
– Я помогу, – сказала Люська.
Партизан поглядел на нее в сомнении и, тут же почуяв неладное – он все время был настороже, – присел, будто хотел спрятаться за тело Пыркина. Жулик зарычал, глядя на мост.
Егор посмотрел в ту сторону.
Неровной, трудно различимой цепочкой их ожидали призраки.
Они не двигались, не показывали враждебных намерений, но стояли спокойно, бесстрастно, и оттого от них исходила угроза.
– Кровь почуяли, – прошептал Партизан. – Когда кровь почуют, их трудно удержать.
– А кто они? – спросил Егор. Он уже задавал этот вопрос, он многие вопросы задавал по два-три раза и либо не получал ответа вообще, либо каждый раз получал иной ответ.
– Придется бросить Пыркина, – сказал Партизан, – побежали с другой стороны, по самой воде пройдем.
Жулик буквально взвыл. Он понял.
И в следующее мгновение он кинулся на призраков. Они отпрянули, но не так испуганно, как в прошлый раз. Только расступились, пропуская песика. Жулик помчался обратно.
– Ему все равно, – сказал Партизан. – Они кровь высосут из Пыркина, а ему все равно.
– Но вы же сказали, что он живой.
– Что живой, что мертвый – все равно не жилец. Нам его до бытовки не дотащить.
– Нет, так нельзя, – сказала Люська. – Он же мой сосед. Пыркин. Я его давно знаю.
Ее аргументы только рассмешили Партизана.
– Если хочешь жить, барышня, – заявил он, – привыкай терять друзей и близких. А уж чужих теряй, не моргнув глазом. Иначе погибнешь сама. К сожалению, третьего пути нет.
Привидения надвигались на них, Жулик носился между призраками, лаял, но не смел подойти совсем близко. Егор уже почувствовал присутствие электричества в воздухе, словно находился под линией очень высокого напряжения.
Он старался понять: где же скрывается разум или злоба в этих намеках на плоть, в прозрачной протоплазме, которая, может, и не существует, а лишь является сгустком какой-то энергии?
Странно, но сейчас он видел, что привидения различаются размером, формой и некоторые из них вовсе не похожи на людей. Из воздуха возникали какие-то полупрозрачные предметы, вспыхивали звездочки, образовывались черные провалы. У одного из призраков вдруг появилось лицо, знакомое неприятное лицо...
– Ты куда к ним пошел? – воскликнула Люська. – Убьют же!
– Погоди. Ты же видишь, что у него в лапах?
– Нет, не вижу. Я и лап не вижу. Ну, Егорушка, ну уйдем, пожалуйста.
Так жена уговаривает мужа, пьяного задиру, чтобы не лез в драку.
– Ты видишь черное?
– Вижу, вижу, только уйди.
А Егор понял, что лицо призрака напоминает Жору. Нет, это Егору кажется. Откуда у призрака лицо Жоры? Но почему у него в руках черная овальная, почти непрозрачная штука, так похожая на двухкассетник?
– Ну что ты? – Люська не отставала.
– Кажется, это отцовский магнитофон, – сказал Егор.
– Ты с ума сошел, да?
– Я теперь ничего не понимаю. И ничему не удивляюсь.
Привидение-Жора отделилось от толпы прочих и поплыло к Егору. Жулик бросился ему наперерез. Егор отступил, потому что его начало дергать током.
– Не смотри, – приказала Люська. – Это не он, не тот человек. Это его совесть. Или стыд, или страх... он оставил его с нами, а сам ушел.
– Погоди, – сказал Егор, – а может, они такие злые, потому что это не просто призраки, а призраки людей, связанных с нами, – это мы их утащили за собой?
– Да беги же! – снова крикнул Партизан. И побежал прочь.
– Я не побегу, – сказал Егор.
– И я не побегу, – сказала Люська. Но голос ее дрогнул.
Жулик, слишком приблизившийся к привидениям, с визгом отскочил, обожженный. Привидения упрямо стремились к крови Пыркина.
Егор подхватил Пыркина под мышки и потащил его в сторону от призраков. Это было глупое решение, потому что он двигался медленнее, чем призраки. Люська бросилась помогать. Пыркин застонал. Голова его свешивалась набок.
К счастью, привидения задержались. Они замерли, сливаясь воедино, куском студня, розовеющим у земли, – они впитывали кровь, вытягивая ее из земли.
И неизвестно, чем бы кончилась вся эта история, если бы они не услышали голос Партизана:
– Сюда, скорее! На помощь!
По дорожке у реки ехали два велосипедиста в черных плащах и касках.
– Мы людей теряем! – звал Партизан.
Один из велосипедистов остался держать машины, второй стал карабкаться по склону следом за Партизаном.
В руке у него было нечто напоминающее фен, которым мама сушила волосы. Внутри фена светилась красная проволочка.
Привидения начали дергаться, словно им было больно, и, как парус под напором ветра, их масса стала изгибаться прочь от велосипедиста.
Егор опустил плечи Пыркина на землю.
Велосипедист присел возле него на корточки.
– Огнестрельное ранение? – спросил он.
– Да. В него стреляли из пистолета, – сказал Егор. Сейчас он не боялся велосипедиста. Велосипедист превратился в местного милиционера, хоть и странно одетого. Ведь он не виноват, что здесь нет автомобилей. Почему нет, лучше не спрашивать, все равно они ничего не скажут. Но про призраки спросить можно.
– Кто на нас нападал? Кто эти призраки?
– Откуда мне знать? Они, скорее, как тараканы. Только ядовитые. Хорошо еще, что наших пушек боятся. А то бы все заполонили.
Велосипедист достал из внутреннего кармана баночку, открыл ее – острый запах, похожий на запах вьетнамского бальзама, ударил в нос. Велосипедист набрал мази на палец и стал растирать лоб и переносицу Пыркина.
– Ты иди, мальчик, иди, – сказал велосипедист. – Мы без тебя справимся.
Второй велосипедист подошел к ним, оставив машины под охраной Люськи.
– Понесем? – спросил он. – Или пшик?
– Понесем.
Они ловко подхватили Пыркина – один под мышки, второй за ноги – и понесли к бытовке.
Егор пошел за ними.
Он увидел впереди, недалеко от бытовки, Партизана, стоящего над грудой тряпок. Когда подошли поближе, Егор сообразил, что это то, что осталось от боевой подруги Марфуты. Перед смертью Марфута скорчилась, подтянула ноги к животу – видно, последняя боль была невыносимой... У Марфуты не было головы.
Егор понял, что его сейчас вырвет. Он побежал к реке.
И, не добежав десяти шагов, остановился.
Посередине Москвы-реки, удаляясь к дальнему берегу, медленно плыла лодка. Два разбойника гребли, третий держал в середине лодки шест высотой чуть больше его самого. На вершину шеста, как картофелина на палочку, была насажена голова Марфуты, совсем живая, черные курчавые волосы растрепались, на намазанных помадой губах странная лягушачья улыбка.
И тут Егору стало совсем плохо.
Когда он пришел в себя, лодка уже отплыла далеко. К Егору подошел велосипедист – оказывается, они уже отнесли Пыркина в бытовку. Велосипедист смотрел на лодку.
– Мы до них доберемся, – сказал он. – Ну зачем было женщину убивать? Что им от этого за выгода?
– Они у нее золото отнимали, – сказал Егор. – У нее много золота было.
– А ты подумай, парень, кому здесь золото нужно? Хочешь, я пойду с тобой в ювелирный магазин, там наберешь себе драгоценностей, как египетский фараон.
– А зачем же они ее убили?
– Они хотели вас с девчонкой захватить, – сказал велосипедист. – Им вы нужны. Не получилось – озлобились.
Велосипедист снял темные очки, вздохнул, лицо у него оказалось пожилым, морщинистым, белым от здешнего климата. Он был похож на человека, который приходит домой, снимает пиджак и тесные ботинки. И становится добрым.
– Зачем мы им?
«Странно, – успел подумать Егор, пока ждал ответа велосипедиста. – Я страдал, переживал оттого, что никому не нужен».
– Тебе разве не сказали?
– Сказали, но я хочу поскорее отсюда уйти, а для этого надо понять, как тут все устроено.
– Боюсь, что и тысячи лет тебе не хватит. У нас тут рассказывают истории про людей, которые старались уйти. Все плохо кончали. Так что постарайся найти себе место потеплее, отдыхай, не спеши.
– И оставайся мальчиком? – спросил Егор.
– А чем плохо?
– Взрослый мальчик, пожилой мальчик, старенький мальчик.
– Это незаметно, – вздохнул велосипедист. – Как там, дома, – времени нету, а оно летит как оглашенное.
Велосипедист улыбнулся.
– А потом уже не захочешь ничего. Я тебе честно говорю, все здесь эту стадию проходят. Сначала суетятся – я убегу, я уйду, вы меня не задержите. А кто тебя задерживает? Ну нету дырки обратно.
– Вы это точно знаете? – спросил Егор.
– Если не считать сказок и легенд, – сказал велосипедист. – Но когда людям нечего делать, они начинают придумывать сказки.
– Я хочу услышать сказки.
– А ты у нас упрямый!
– Я уйду.
– Такие плохо кончают.
– А почему голову отрезают? – спросил Егор.
– Мы здесь живучие, убить человека трудно. Ты же видел, как Пыркин ожил. Наверное, это следствие того, что времени здесь нет и внутри метаболизм понижается. Ты меня понимаешь?
– Понимаю. Вы имеете в виду обмен веществ?
– Приблизительно. Я раньше доктором был. Можешь себе представить?
– Поэтому вы голову у самоубийцы отрезали?
– Это был не я. Это другой. Но такой порядок.
– Какой порядок?
– В каждом обществе есть порядок. Если человек покончил с собой, пути обратно нет. Мы не хотим здесь плодить психов.
– А почему отрезали голову Марфуте?
– Потому что они бандиты. Не добрались до вас с девчонкой, вот и вымещали зло на тетке. Нет, они скучают. Со скуки и хулиганят. Ничего, скоро мы экспедицию организуем, карательную.
Они пошли наверх, к бытовке.
В бытовке Пыркин лежал на старом диване, он был потный и тяжело дышал. Возле него сидела Люська.
– Мне велели, – сказала она, – лекарство ему давать. Знаешь, у них здесь удивительные лекарства. Надо будет с собой домой взять.
– Их лекарство у нас может не подействовать. Наверняка не подействует. Мы с тобой пока еще верхние, – возразил Егор.
– Верхние?
– Я условно говорю – кровь у нас горячая. А они все стали рыбами.
Люська посмотрела на Егора, чуть сощурившись. Она размышляла. Потом сказала:
– Рыбы бывают очень быстрые и опасные. Акулы.
– Но они другие!
– Когда ты отсюда бежать будешь, меня не забудь взять, – попросила Люська. – Я тебе верная буду.
– Я еще не знаю, как это сделать!
– Узнаешь, ты умный.
За тонкой стенкой снаружи гремел незнакомый авторитетный голос:
– Обоих, и немедленно!
– Но вы же видите, что я один остаюсь. И у меня раненый на руках. Завтра же нас нелюди съедят или бандиты расстреляют.
– Один сторож здесь останется, пока нового тебе не подвезем, ты не беспокойся, на вокзале о тебе помнят.
– Только обязательно должна быть женщина. Желательно молодая. Мне жениться пора.
– Смешно, – ответил незнакомый голос. – Ну давай показывай нам детский контингент.
– Люська, Егор, на выход! – закричал Партизан.
Пыркин застонал. Он силился что-то сказать.
– Осторожнее, Люська, – произнес он наконец.
– Как ты, Пыркин? – обрадовалась Люська.
– Я потом к тебе приду, – сказал он. – Ты не бойся. – Он закрыл глаза. Говорить ему было трудно.
В бытовку ворвался Партизан.
– Ну куда вы запропастились! – закричал он. – Вас же ждут!
– А кто ждет? – спросил Егор.
– Пошли, пошли, ждут вас.
Он готов был вытолкать их из бытовки.
– А Пыркин заговорил, – сказала Люська. – Вы ему напиться дайте.
– При чем тут Пыркин?
Егор вышел первым из бытовки. Спрыгнув с лесенки в две ступеньки, он остановился, разглядывая новых гостей.
На этот раз вместо велосипедистов приехал целый экипаж. Вернее, гибрид телеги и велосипеда. Открытая повозка оглоблями была прикреплена к двум большим велосипедам. На облучке сидел строгого вида мужчина в милицейском мундире и генеральской фуражке.
Мужчина был бородат. Концы длинных светлых прядей доставали до плеч. Движения у мужчины были закругленными, ленивыми, словно он играл роль какого-то восточного паши.
– Ах, какой сюрприз, – произнес он. – Мы вам рады.
– Здравствуйте, – сказал Егор.
Странно, но в этом прохладном мире вельмож было жарко. Он даже снял фуражку, чтобы вытереть рукавом блестящее лицо.
Егор с Люськой молчали. Вельможа их не спрашивал. Он разговаривал сам с собой.
– Добро пожаловать в государство Солнца! – сказал вельможа.
Люди на велосипедах обернулись к Егору с Люськой и рассматривали их равнодушно, как рассматривают людей лошади. Они были в плащах, в касках, как настоящие велосипедисты. Егор улыбнулся собственным мыслям – он уже рассуждает как старожил.
– Прошу садиться, – сказал вельможа. – Обо мне вы могли не слышать, если плохо учились в школе. Моя фамилия Дантес. В свое время мне удалось убить известного русского поэта Пушкина и избавить мир от этого якобинца. Эдмонд Дантес. Впоследствии писатель Дюма написал обо мне роман. Но мы с вами живем в демократическом обществе, и потому можете называть меня попросту: Эдмонд Давидович.
Велосипедисты уселись в седла и были готовы тронуться в путь. Партизан стоял в дверях бытовки. Он поднял руку и приложил ее к новой фуражке.
Егор послушно влез в телегу. У заднего бортика была доска как раз на двоих. Люська села рядом.
– Я боюсь, – прошептала она.
– Мы должны все узнать, – сказал Егор. – Не сидеть же здесь.
– Правильно! – Вельможа Дантес услышал слова Егора. Он повернулся на кресле и крикнул велосипедистам: – Ну, мои любезные, не подведите! Покажите нашим гостям, как мы умеем ездить.
Велосипедисты согласно нажали на педали, и повозка, покачнувшись на откосе, покатилась вниз, к широкой асфальтовой дорожке возле самой воды.
Вельможа развернулся к пассажирам.
– Полагаю, – сказал он, – что у вас есть множество вопросов. Но отвечать на них у меня нет настроения. Вопросы буду задавать я.
Никто с ним не спорил. Велосипедисты мерно жали на педали, велосипеды скрипели. Телега тоже скрипела.
– А машин у вас нету? – спросил Егор.
– Мальчик, я же сказал, что не намерен отвечать на вопросы, – капризно сказал Дантес. Он накрутил на палец длинный светлый локон и дернул за него. Сморщился как от лимона.
– Здесь бензина нет, – сказал один из велосипедистов. Было странно услышать его, потому что лошади не должны разговаривать.
– Он куда-то девается, – сказала вторая «лошадь».
– Помолчите! – оборвал его Дантес. Теперь он запустил тонкие пальцы в бородку.
«Лошади» замолчали. Повозка скатилась на дорожку вдоль воды. И тут Егор увидел, что лодка, в которой приплывали к ним три бандита, стоит полузатопленная у самого берега. В лодке никого не было. Ее мачта наклонилась. Голова Марфуты, насаженная на мачту, чуть приоткрыла глаза, глядя на Егора.
– Ой!
Это был голос Люськи.
– Их уже примерно наказали, – сказал Дантес.
Велосипедисты прибавили оборотов, и повозка быстро покатилась по набережной.
– Ты учишься в школе? – спросил Дантес у Егора.
– В девятом классе, – ответил тот.
– Молодец. Еще год – и окончишь школу. Куда намерен поступать?
– На исторический.
– Решил стать архивной крысой? – Дантес дернул себя за бороду.
Его пальцы не знали покоя – они должны были все время за что-то дергать, куда-то залезать.
– Археологом, – ответил Егор.
Дантес задавал вопросы так, словно был гостем на родительской даче. Будто не сомневался, что Егору предстоит учиться в институте. Может быть, отпустят, подумал Егор. Как будто сидел в тюрьме.
– Ну а ты что нам скажешь? – спросил Дантес у Люськи.
– А вы в самом деле Пушкина убили? – спросила Люська.
– Убил.
– Тогда я с вами разговаривать не буду, – твердо заявила Люська.
Егор подумал: «Как странно, а я ведь его не воспринял как настоящего Дантеса. Если он убил Пушкина, значит, наказание для Дантеса было страшнее, чем смерть для Пушкина».
– Вы тоже наказаны, – сказал Егор. – Полтора века сидите в тюрьме.
– Не думаю, что это – тема для разговора, – сказал Дантес. – Тем более что я занимаю достойное положение.
Навстречу им по набережной шла девушка и катила перед собой кресло с идиотом. Голова того свешивалась набок, и из угла рта тянулась слюна. Видно, нагулялись и возвращались обратно.
– Софья, почему без охраны? – вдруг спросил Дантес. – Не выношу непослушания.
Девушка чуть замедлила шаг и сказала тихо, но так, что слышно было издалека:
– Я не намерена давать вам отчет. Мне не требуется охрана. Лучше охраняйте себя.
– Ха-ха-ха! – громко закричал Дантес.
Девушка покатила кресло дальше. Дантес расстроился, что-то зло пробормотал под нос.
Возле ажурного железнодорожного моста Окружной дороги велосипедисты вытащили повозку на мостовую, и дальше они поехали по широкой набережной. Слева стояли пустые кирпичные дома, справа за чугунной решеткой была видна серая река.
– Этого еще не хватало! – Дантес совсем расстроился. Он смотрел наверх. Над ними медленно летел воздушный шар. Он летел поперек их движения, перелетел через реку. Из корзины шара свесился человечек и что-то кричал. Дантес погрозил ему кулаком.
– Типичный бардак, – сказал Дантес Егору. – Никому нельзя верить. Сказано же – летать запрещено. Слава богу, живем сотни лет и не летаем. И неизвестно, откуда летит, с каким заданием.
Велосипедисты энергично работали педалями, повозка поскрипывала.
– Нам далеко ехать? – спросил Егор.
– В принципе тебя это не должно волновать.
– Еще как волнует, – вмешалась Люська. – Мы хотим отсюда поскорее уехать.
– Кто же внушил тебе такую глупую мысль? – удивился Дантес. – Неужели твой юный спутник?
У Дорогомиловского завода стоял сторож в каске и черном плаще.
Больше им никто не встретился до самого Киевского вокзала. Ехали они долго – все же велосипеды с телегой не самый быстрый вид транспорта. Но больше не разговаривали. Дантес был погружен в свои мысли и на все вопросы отвечал невнятным бурчанием. Да и сам больше ничего не спрашивал.
Егор смотрел на небо, на другой берег реки, на пустые дома, ему казалось, что пустынность этой Москвы – какой-то яд. Он вползает в сердце и превращает тебя в человека-лошадь. Ты готов покорно крутить педали. А раз нет времени, нет часов и нет измерений, то трудно понять, год прошел или десять минут.
– Смотри, – сказала Люська, – это Новодевичий монастырь, правда?
Монастырь изменился. Стены его были некрашеные, в луковке колокольни была большая дыра, парк, отделявший монастырь от реки, исчез. Остался лишь длинный пруд.
Скрип-скрип – колеса повозки, скрип-скрип – педали.
Вот и Киевский вокзал стеклянным ангаром поднимается за площадью, на которой остались – наконец-то Егор увидел их – машины. Забытые на стоянке.
– Это неправильно, – сказал он.
– Что неправильно? – спросила Люська.
Ей стало тепло, она расстегнула пальтишко и откинула на спину серый платок. Волосы ее, зачесанные на прямой пробор, были туго стянуты резинкой. От этой прически голова становилась меньше, а сама Люська казалась старше, чем была в платке.
– Машины не должны здесь оставаться, – сказал Егор. – Машины потом уезжают.
– Мы не знаем, – сказал вдруг Дантес, – что из вещей переходит сюда, а что остается, мы даже не знаем, у чего появляются дубли, а у чего нет. Я тут видел табун лошадей на Садовом кольце. Ты видел, Петренко?
– Мы вместе были, господин Дантес, – откликнулся правый велосипедист.
– Представляешь, табун лошадей! Откуда? Почему? Мы сначала думали, что это видимость.
– Но они прошли, и мы видим – навоз! Честное слово, – вмешался в рассказ другой велосипедист.
Неожиданно Дантес вытащил откуда-то, возможно из-под себя, длинный хлыст и с размаху огрел велосипедиста.
– Больно! – охнул тот.
– Я и хотел, чтобы было больно, – ответил Дантес. – Когда я рассказываю, не влезай.
Петренко и не подумал вступиться за своего товарища.
Повозка въехала на площадь, миновала стоянку машин и остановилась у громадного входа в вокзал под башней с остановившимися часами.
Дантес первым спрыгнул с повозки и пошел наверх по широкой лестнице.
Там стояли два велосипедиста в пожарных касках.
Один из велосипедистов, которые привезли повозку, слез со своей машины и сказал Егору:
– Пошли, чего расселся!
Зал Киевского вокзала был высоким, гулким. Звук шагов раздавался так, словно его подхватывал микрофон и, многократно усилив, бросал вниз.
Прямо был выход на платформы, но велосипедист повернул налево.
И сразу – словно поднялся занавес – они очутились в ином мире. В мире людей, вещей и движения. Главное – здесь было движение. Движение – это и есть жизнь материи, сказал себе Егор. Неизвестно, он читал это где-то или сам придумал.
Зал переходил в длинное, не столь высокое, но просторное помещение, в котором сохранились длинные ряды жестких кресел для ожидающих пассажиров. В креслах сидели или лежали люди. В дальнем углу у стены несколько рядов были сдвинуты, и там собралась тесная компания с гитарой. Эти люди пели песню про барабанщика.