Страница:
Каждому из них по отдельности и всем вместе Смолин доверял абсолютно. Они не работали у него на зарплате и, если докопаться до корней, никак не были теми, кто пышно именуется «друзьями». Они просто-напросто черт-те сколько лет были с ним повязаны общим развеселым бизнесом, и в доле бывали сплошь и рядом, и услуг друг другу оказали немало. Короче говоря, наличествовало то, что порой крепче дружбы, — спаянная обшим интересом команда...
— Пацана, собственно, и без нас вытащат, — сказал Смолин. — Мы тут — сбоку припека, стараться будет умный дядька адвокат, и флаг ему в руки. Меня сейчас другое интересует. Чертовски хотелось бы ошибиться, но не могу я, друга и соколы, отделаться от впечатления, что за кулисами притаился некто новый. Что скромненько маячит в отдалении какой-то игрок, о котором мы ни черта не знаем, — а вот он о нас знает больше, чем хотелось бы... Кто-то еще влез в игру.
— Да я и сам прикидываю... — сказал Фельдмаршал.
Другие двое покивали: времени обдумать все происходящее хватало, так что обошлось без долгих споров и обсуждений.
— В конце-то концов получится один пшик, — сказал Смолин. — Никого всерьез не посадят, никого чувствительно не прищемят, даже все конфискованное рано или поздно им придется вернуть. Нервы, правда, попортят надолго и качественно, но я не о том... Общая ситуация мне не нравится. Чем бы там ни кончилось, а шантар-ский рынок холодняка уже фактически парализован. И в этом поганом состоянии будет пребывать еще долго. И потому, что долго теперь будем шарахаться от каждого куста, и оттого, что выцеплять назад все отобранное будем долгонько... Все магазины перешерстили...
— Кроме Врубеля, — равнодушным тоном произнес Фельдмаршал.
— То есть?
— У Врубеля получился облом, — продолжал Фельдмаршал. — Я как раз узнал и приехал рассказать... Короче, когда они подсунули к Врубелю в «Раритет» засланного казачка — точнее, двух, — сам Врубель отсутствовал по причине очередного запоя, а его девки что-то просекли и ничего такого не продали... Будь сам Врубель на месте, он бы залетел, конечно, у него ж по пьянке ни предохранителей, ни тормозов... Повезло придурку.
— Повезло, — медленно произнес Смолин. Вот оно, значит, как... Все залетели, кроме Врубеля... Смолин сталкивался и с более невероятными совпадениями — происходившими по самым естественным причинам, — но все равно, остался некий осадок, как в известном анекдоте. Как-то неправильно было, что чистеньким остался самый гнилой шантарский антикварщик, коего, откровенно говоря, не любили за многочисленные подлянки, косяки и провинности. Скорее уж ему полагалось бы, исходя из обычной практики, залететь первым — уж он-то, будучи застигнут «казачками» в бухом состоянии, не только с ходу толкнул бы им нечто компрометирующее, но и в закрома провел бы, наговорил бы себе с ходу на две уголовных статейки и полдюжины административных...
— Ладно, — сказал Смолин. — Черт с ним, с Врубелем, у меня сейчас не о нем голова болит... У нас, джентльмены, все-таки есть один несомненный след: Дашенька Бергер. Боже упаси, я ее никак не связываю с происходящим, но есть еще и другой аспект: она-то как раз сейчас и олицетворяет своей персоной ту новую, странную, непонятную возню, что имеет место быть на антикварном рыночке нашем... Кто-то еще есть, кроме нее, зуб даю. Сама-то она, судя
по всему — на подхвате, сама не стала бы лезть к вдове. А она лезет, активнейшим образом.
— А почему сразу — не стала? — пожал плечами Кот Ученый. — Девка умная, дедушка поднатаскал, соображает, что к чему...
— Квартирка, — сказал Смолин. — Квартирка эта вылезает за рамки. Это, режьте меня, никакая не съемная квартирка, это хатка человека небедного и в антиквариате разбирающегося. И фарфор там интересный, и пара картин на стене не нашими охотниками на туристов из-под «Детского мира» писана... Все это, в сочетании, как раз и настораживает...
— Есть одна загвоздка, — сказал Фельдмаршал, чья простая мужественная физиономия как раз отражала сейчас усиленную работу мысли. — Если ею крутит кто-то старший и умный, ни за что не согласился бы на такую дурь: сдавать награды из Кащеевой квартирки в первый попавшийся магазин, по собственному паспорту этого самого Михуйлы...
— Вообще-то она могла это и по собственному почину провернуть, — возразил Кот Ученый. — Не отчитываясь. Рассчитывала найти в дедушкиной хатке несказанные сокровища, а когда наткнулась на хлам, столкнула его через Мишу, чтобы хоть копеечку поиметь... Она ж, Степа, маленькая, откуда у этой сопли хватка...
— Абстракции это все, — вклинился давно мечтавший об этом, по физиономии видно, Шварц. — Теория. Волюнтаризм и декаданс. Ничего мы не добьемся, переливая из пустого в порожнее. Взять бы эту Дашеньку, сунуть ей в трусики паяльничек и поспрошать душевно... — он поднял лапищу, видя, что остальные двое так и подались к нему, разевая рты. — Это я так, чисто теоретически, я ж не идиот, и мы не в кино... Но какое-то действие не мешало бы произвести, потому что ничегошеньки мы не добьемся пустыми разговорами...
— Точнее?
— А что — точнее? — ухмыльнулся Шварц. — Самих светиться никто не заставляет... но мало ли что можно поставить? Рабочую наметочку хотите? Эту прошмандовку ловят в подъезде двое совершенно незнакомых ей организмов самого бандитского вида, долго маячат перед личиком жуткими ножиками-живорезами, а потом проникновенно вещают: ежели ты, сучка драная, спирохета нелеченая, будешь и дальше путаться под ногами у серьезных людей с антикварного рынка, мы тебе... Ну, далее — полный простор для фантазии, тут столько всякого можно придумать... Вацька правильно подметил: она еще маленькая девочка... Что будет делать в такой ситуации насмерть перепуганная соплюшка?
Какое-то время стояла тишина, потом Фельдмаршал восторженно возопил:
— А я-то тебя всю жизнь дебилом считал!
— Спасибочки, — с большим достоинством поклонился Шварц. — Только мы из потомственных антиллигентов, кой-чего имеем в дурной башке...
— Вот именно, — сказал Смолин с ухмылочкой. — Насмерть перепуганная соплюшка конечно же незамедлительно кинется за помощью и моральной поддержкой... и если наш Икс существует, к чему я упорно склоняюсь, то к нему паршивка и бросится, едва мнимые громилы улетучатся... Это идея. Это мысль. Благодарность тебе от меня, боец Шварц... Только давайте-ка эти варианты отложим на самый крайняк. Вы мою утонченную натуру знаете: криминала я опасаюсь, как черт ладана... а то, что Шварц предлагает, как ни крути, много общего с криминалом имеет...
— Да ну, если чисто...
— А если — грязно? — сказал Смолин. — Хотели как лучше, а получилось, как всегда... По несчастливому стечению обстоятельств аккурат в тот момент, когда «громилы» будут сверкать у нее под носом кишкорезом, объявится сосед-каратист, а то и милицейский патруль... Всем будет весело.
— Но идея-то...
— Говорю же, идея хорошая, — сказал Смолин. — Но — на будущее. Когда ничего другого не останется, когда все будет перепробовано и успеха не принесет.
Шварц насупился:
— А сейчас что, сидеть и ломать головы?
— А кто сказал, что нужно обязательно сидеть сиднем? — вкрадчиво поинтересовался Смолин. — Я этого не говорил, да и никто из присутствующих... У нас и без Дашки есть кандидат на задушевную беседу. И, в отличие от Дашки, его найдется на чем подловить... Короче, неотложных дел ни у кого нет? Вот и ладушки, собирайтесь...
...Тяжелее всех полуторачасовое сидение в машине давалось Шварцу, он был тут самый молодой, сгусток энергии, а потому и страдал откровенно, ерзал и ныл, так что в конце концов Смолину пришлось его достаточно жестко одернуть. Остальные тоже придерживались мнения, что нет ничего хуже в жизни, кроме как ждать и догонять — но кое-как с собой справлялись...
Полтора часа ничего интересного не происходило. Они все так же сидели в машине, окно «нехорошей квартиры» оставалось темным, Дашенька не объявлялась. Причем в родительском доме ее тоже не было — что периодически устанавливал Шварц, названивавший под видом однокурсника. Сумерки уже идиллически сгущались, на небе вот-вот должны были высыпать звезды — а результатов никаких.
Потом результаты нежданно-негаданно обозначились — точнее, обозначилась железяка, которую оптимисты с ВАЗа до сих пор продолжают упорно именовать «машиной». Сначала они не обратили внимания на приткнувшуюся метрах в пятнадцати от них «восьмерку» — но потом ее осветила фарами въезжавшая во двор машина, Смолин рассмотрел номер в зеркальце заднего вида — и дремота пропала моментально.
— А зверь бежит, и прямо на ловца... — пропел он строчку из детского шлягера былых времен. — Мужики, сзади...
— Кто?
— А во-он... Шварц присмотрелся:
— Мать твою, это ж ботаник! Точно... Берем?
— Вы не в Чикаго, юноша, — сказал Смолин, подумав. — Столько тут торчали, что имеет смысл еще подождать — вдруг да узрим что-нибудь полезное...
— А если сдернет?
— На этом? — с оттенком брезгливости сказал Смолин. — Нет уж, на хвосте у него я висеть буду качественно... Только не похоже, чтобы он собрался сдернуть. По всему видно, расположился основательно. И глаз не спускает с того же самого подъезда. Как человек с некоторым житейским опытом я тут, господа мои, чую коллизии и нешуточные страсти...
— Вася! — толкнул его локтем Фельдмаршал.
— Вижу... Тихо все сидят! — шепотом распорядился Смолин.
Дашенька Бергер собственной персоной выпорхнула из плавно проплывшей мимо них и бесшумно остановившейся у подъезда «тойоты-
камри» — судя по первым впечатлениям, очень привычно выпорхнула... Обернулась, помахала рукой кому-то, не видимому в сумерках за тонированными стеклами, и машина вальяжно проплыла к выезду на дорогу.
— Ну вот! — сказал Смолин вовсе уж тихонечко. — Пошли коллизии, пошли...
— Даша!
Это воззвал, разумеется, не кто-то из них, а Миша, кенгурячьими прыжками летевший к подъезду. Упомянутая особа обернулась к нему так недовольно (уличный фонарь дават достаточно света, чтобы разглядеть ее моментально поскучневшую мордашку), что Смолин моментально сделал кое-какие выводы в подтверждение уже имевшихся зыбких гипотез и смутных набросков...
— «Ромео и Джульетта», — хохотнул Кот Ученый. — Эпизод, не вошедший в канонические тексты...
— Туз-отказ, — прокомментировал Шварц.
— Циники вы, господа, — сказал Смолин не без грусти. — Тут трагедия происходит, а вам бы ржать...
Действительно, даже не различая с занятого ими места ни слова из тихого разговора, они прекрасно видели действующих лиц микроспектакля и по жестам прекрасно понимали содержание немудреной пьесы: длинноволосый юнец сначала что-то настойчиво спрашивал, потом пытался что-то втолковать, правды какой-то доискаться, убедить в чем-то. Дашенька же, притопывая на месте от нетерпения, отвечала коротко и резко, со столь недовольной, даже презрительной мордашкой, что человек с мато-матьски житейским опытом быстро мог определить, что на его глазах разворачивается классический сюжет: Он по-прежнему полон пылких и глубоких чувств, зато Она, тут и к бабке не ходи, давным-давно отправила бывшего друга сердечного на сватку истории и, по большому счету, видеть его не желает...
— Щас он ей врежет, — с азартом болельщика прошептал Фельдмаршал. — Она ж от него отмахивается, как от жабы...
— Спорим, не врежет? — с тем же азартом откликнулся Шварц. — У него ж чуйства, он же не шпана Ольховская, а интеллигентный мальчик навроде меня в прошлой жизни...
— Цыц, — тихо распорядился Смолин. — Вы тут еще тотатизатор откройте... Приготовились! К концу близится, точно...
В самом деле, Дашенька решительно направилась в подъезд. Бывший сердечный друг кинулся следом, попытался схватить за локоть — но девушка, не обернувшись к нему и на миллиметр, стряхнула его ладонь так, что сомнений никаких не должно оставаться и у самого романтичного идеалиста. На миг Смолин даже ощутил мимолетное сочувствие к юному идиоту, в миллиард первый раз за время существования человечества наступившему на те же грабли.
Выщелкнув за окно окурок, он включил мотор и, более не колеблясь, распорядился:
— Вадик, пошел! Возьмешь сопляка, а Шварц подхватит...
Кивнув, Хижняк выскочил из машины, оставив дверцу распахнутой. Отвергнутый любовник стоял на том же месте с видом столь жалким и печальным, словно делал окончательный выбор между петлей, ядом, прыжком с полусотметровой вышины главного шантарского моста и прочими печальными вариантами. В три прыжка Кот Ученый оказался рядом с ним и вкрадчиво поинтересовался:
— Молодой человек, не подскажете, скоко время!
Смолин убрал ногу с педали тормоза, и джип чуть сдвинулся с места задним ходом. Едва Миша успел осознать, что это к нему обращаются с какой-то совершенно неуместной в столь трагический момент бытовой ерундой, и поднять голову, как Кот Ученый молниеносно выбросил руку, складывая пальцы лодочкой, — и, как нетрудно было предсказать, угодил в шею с надлежащим эффектом: юноша охнул, икнул, присел, пытаясь захватить хоть глоточек воздуха, но джип надвинулся задним ходом, Шварц, высунувшись в открытую дверцу, сграбастал жертву за ворот рубахи и одним молодецким рывком втянул внутрь, так что помощь Вадима и не понадобилась. Кот Ученый шустро запрыгнул следом, и Смолин рванул машину с места. По его наблюдениям, никто вокруг и не заметил занявшей не более пары секунд сцены из голливудского боевика. Выворачивая на улицу, он ощутил нешуточную гордость собой и командой: впервые в жизни этим занимались, но провели так чисто, будто всю жизнь только и делали, что похищали с улиц мирных граждан. Новичкам везет...
Свернув, еще раз свернув, проехав пару кварталов, он выскочил на обочину в месте, как нельзя более подходящем для приватного разговора, не способного привлечь ничьего внимания: длиннющая новостройка, состоящая из одного-единственного, зато казавшегося бесконечным дома, доведенная пока что лишь до второго этажа. По обе стороны — набитые многочисленными фирмочками, офисами и конторами здания, в этот поздний час, естественно, обезлюдевшие. Вокруг стройки, разумеется, красовался внушительный забор, но они и не собирались соваться внутрь — главное, пешеходов тут практически не было, место глухое и плохо освещенное...
Выключив мотор, Смолин обернулся назад и присмотрелся. Пленник уже оклемался настолько, что пробовал барахтаться и вырываться — но был тут же стиснут с двух сторон и смущен видом подсунутого под самый нос ядреного шварцевского кулака, сопровождавшегося напутствием:
— Сиди тихо, как зайчик под елочкой, а то бяку сделаю...
— Ты этого дядю не бойся, Мишенька, — сказал Смолин отечески. — Дядя, в принципе, добрый. Но если не будешь его слушаться, он тебе и в самом деле организм покорежить может... Сиди тихо, деточка. Я понимаю, у тебя накопилась масса вопросов: кто такие, почему, по какому праву... Ты ко мне присмотрись, милый, может, что и придет на ум...
Он, не глядя, протянул руку и нажал выключатель на потолке. Вспыхнувшая лампочка осветила его достаточно ярко. В глазах пленного замаячило явное узнавание.
— Вспомнил, сдается мне, — удовлетворенно сказал Смолин. — Мы с тобой встречались мимолетно у бабушки Фаины, и знакомила нас очаровательная девочка Даша... Василий Яковлевич меня зовут, если ты запамятовал. Ну вот, теперь можешь задавать вопросы... только, я тебя умоляю, ради экономии времени давай исключительно толковые, чтобы нам не затягивать...
— Что за игры? —- таращась исподлобья, бросил пленный.
Особого страха Смолин в нем не усмотрел, и это было хорошо, поскольку облегчало задачу и экономило время...
Кот Ученый, перехватив взгляд Смолина, задушевно сказал:
— Мы, юноша — квартет странствующих педофилов. Ну вот, есть такая мелкая страстишка... Ехали мы мимо, высмотрели подходящего мальчишечку, да и дали волю темным инстинктам...
— Коллега путает, — вмешался Фельдмаршал. — Мы, скорее, кружок кройки и шитья абажуров из человеческой кожи. Смотрим, матерьял подходящий...
— Пугает, стервец, — доверительно сообщил Шварц. — Мы, в натуре, педофилы, и не более того. Видим, мальчишечка скучает, как тут его не подснять...
Они перекидывались репликами лениво и совершенно естественно, отпуская замечания касательно прически пленника и его субтильного сложения, похохатывали и болтали так, словно Миши и вовсе не существовало. Проделывалось все это, ясен пень, дабы привести клиента в должное моральное состояние, дать понять, что он тут вроде мебели без всяких прав человека и собственного мнения...
Какое-то время Смолин не мешал им развлекаться, но потом решил, что увертюра получилась достаточно долгая. Вылез, поменялся местами со Шварцем — зорко следя, чтобы пленник, оставшийся на миг перед распахнутой дверцей, не выпрыгнул. Сел рядом, закурил. Ухмыльнулся, когда прозвучало достаточно строптиво:
— Что вам от меня нужно?
— Резонный вопрос, — сказал Смолин серьезно. — Мы, Миша, хотим одного — восстановить справедливость. Вернуть ворованное. То есть то, что ты у меня украл. Самым наглым образом. Черт вас знает, нынешнюю молодежь, как вы на такие вещи смотрите... а мне вот, человеку старшего поколения, категорически не по нутру, когда у меня что-то крадут...
— Я у вас ничего не крал! — как и следовало ожидать, последовала возмущенная реплика.
— Это ты так думаешь, чадушко, — сказал Смолин. — А на самом-то деле все обстоит как раз наоборот. Меня ты не обкрадывал — но украл мое. Непонятно? Помнишь, когда вы пару-тройку дней назад были в квартире Дашиного дедушки? Ты, она и еще парочка каких-то декадентов.
— Мы?!
— А вот это уже звучит чертовски ненатурально, — сказал Смолин. — Отдает дурной театральностью. Ну, понятно, опыта в таких делах у тебя нет... Настолько растяпистое поколение, что блевать тянет... Значит, на хатке вы не были? Никаких наград в карманах не уносили? Ну а как же ты, в таком случае, объяснишь вот эту бумаженцию?
Он кивнул Шварцу, чтобы тот включил верхний свет, и жестом заправского фокусника развернул перед собеседником ксерокопию квитанции из «Фрегата». Сказал вкрадчиво:
— И что получится, если сравнить здешние паспортные данные и подпись с твоими? Челюстенка отвисла, юноша? Или будем лепить вовсе уж фантастическую версию: будто кто-то, чертовски на тебя похожий и умеющий подделывать твою подпись, по липовому паспорту на твое имя, чьи данные совпадают с данными твоей паспортины, пошел во «Фрегат» и сдал награды? А тебя, конечно, подставили? Самое модное словечко в детективах, что киношных, что печатных. По всем стандартам Голливуда тебе сейчас нужно заорать благим матом: «Меня подставили, меня подставили!» Будешь орать? Или ты умнее? Притом что хозяин «Фрегата», сразу предупреждаю, опознает тебя моментально... Так подставили тебя или нет? И это все же ты во «Фрегате» был, собственной персоной?
Он сделал хорошо рассчитанную паузу, присмотрелся. Студент производил впечатление человека, ошарашенного из-за угла пыльным мешком по темечку. Пребывал в совершеннейшей растерянности: ну конечно, он и думать не мог, что дело грязное, что его могут взять за шкирку недоброжелательно настроенные люди, к чему ж было готовить убедительные отговорки и просчитывать линию защиты?
— Вообще-то ты тут ни при чем, — сказал Смолин великодушно. — Я не зверь, я все прекрасно понимаю... Более того, я уверен, что Дашенька и сама понятия не имела, что у дедушки вместе с его собственными вещичками могут оказаться и чужие. Но так уж карта легла... Посмотри фотографии. Вот этот орден, и этот, и эти два — моя законная собственность. Что я могу доказать моментально. Свидетелей навалом: те, у кого я их купил законным образом, тот, кто парочку из них мне реставрировал... Честные, законопослушные люди... как и я. Мы тебя не будем бить и уж тем более вульгарно ставить на счетчик — что за пошлости, да и взять с тебя нечего... Я просто-напросто прямо сейчас еду в ближайший райотдел, каковой обязан быть открыт круглосуточно, и подаю заявление, где со скорбью вещаю, как некий молодой человек на моих глазах вскрыл мою запертую машину и вытащил оттуда барсетку где, помимо прочего, находились эти именно ордена. Гнался я за ним, но не догнал. Зато прекрасно запомнил эту мерзкую рожу — и друзья мои, в количестве трех, что со мной тогда были и тоже безуспешно за тобой гнались, тебя запомнили... Ну, а потом вступает в игру господин Демидов, хозяин магазина «Фрегат», и, активно сотрудничая со следствием, сообщает, как ты у него появился, как сдал эти самые награды по своему паспорту, как он, узнав те из них, что принадлежат мне, мне и позвонил... Между прочим, все это будет чистейшая правда. Потом появляется серьезный человек, реставратор по профессии, и рассказывает, как он мне починял вот этот орден, и еще этот — и это опять-таки чистая правда... И клеят тебе, Мишенька, весьма даже невеселую статью уголовного кодекса касаемо кражи предметов, имеющих значительную художественную и историческую ценность... да что там, просто-напросто имеющих рыночную стоимость тысяч в полсотни рублев...
— Но я же...
— Ну да, конечно, — сказал Смолин. — Ты будешь утверждать, что в машину ко мне не лазил отроду. Что все до единой цацки вы квартетом потырили из квартиры Дашенькиного дедушки покойного... — Он сделал очередную паузу. — А знаешь что? Сердце мне подсказывает, что и Дашенька, и твои друганы с честнейшими глазами от всего отопрутся. Заявят, что ни в какой квартире они не были, ничего не брали. Потому что с точки зрения закона Дашенька опять-таки совершила вульгарную кражу, не имела она ни малейшего законного права забираться ночной порой в квартиру дедушки, пусть и родного, и что-то оттуда брать, хоть коробок спичек... Зря, что ли, она сама в магазин не пошла, а тебя, дурачка, вперед выставила? То-то и оно... Если без дипломатии и хороших манер, то тебя, мил-человек, использовали, словно аптечное изделие под названием гандон... Никого из них в этой истории нету — ни Дашки, ни тех двоих. Один ты есть...
— И сидеть тебе, голубь, в СИЗО очень даже весело, — жизнерадостно подхватил Шварц. — Любят там таких смазливеньких, из тебя, Мишенька, такую Машеньку забабахают, что посмотреть будет приятно... И будет у тебя кликуха Машуня-студенточка...
— Мой друг несколько преувеличивает, Миша, — сказал Смолин. — То, что тебя на нарах опустят — вовсе не стопроцентная вероятность, это уж смотря в какую хату попадешь. И как себя поставишь. Хотя... Ты уж прости, конечно, но я-то могу судить по опыту двух своих путешествий за проволочку, а потому говорю откровенно: таких вот слабачков, не приспособленных к зоне, частенько как раз раком и ставят... Ладно. Не будем с ходу о печальном, еще не факт, что тебя непременно в камере Манькой сделают... но сама по себе отсидочка тебе всю налаженную и беспечную жизнь поломает. А уж для папы с мамой, честных советских тружеников, удар будет тот еще... Вся жизнь у тебя хрупнет, как сухое печенье... Я не шучу, родной. Я серьезно настроен. Прямо сейчас поедем в ближайшую ментовку и напишем дружненько заявления все четверо: мол, случайно увидели на улице, скрутили-доставили... Еще раз прости за прозу жизни, но нет у папы с мамой таких доходов, чтобы тебе хорошего адвоката подстегнуть. Да и дело больно уж чистое. Ты, конечно, будешь у следака лепетать про Дашу и друзей... но, повторяю, ты уверен, что они тебя начнут вытаскивать? — он сложил фотографии аккуратной стопочкой, убрал их в карман и продолжал скучным голосом: — Пора и тебе, родной, что-нибудь изречь, я все сказал, даже в глотке пересохло... Ну?
— Послушайте... Вы же сами говорите, что я неумышленно... Давайте я завтра же с утра заберу все и отдам... Извините, конечно, но я ж не знал...
— Ты паренек вроде бы неглупый, — сказал Смолин. — Будущий искусствовед, причастен, стало быть, к духовной сокровищнице человечества и прочей лабуде... Вот и подумай крепенько: почему мы нагрянули целой толпой и тратим на тебя время? Притом что с точки зрения закона ситуация для нас чистейшая, исключительно к нашей выгоде повернута... Напряги соображалку, сокол ясный...
— Деньги будете требовать?
— Тьфу ты... — поморщился Смолин. — Студент, интеллигентный мальчик... И деньги твои мне не нужны, и денег-то у тебя нет... Мне не деньги нужны, а главная ценность нашего века — информация. Не будем тянуть кота за яйца, время позднее... Короче говоря, ответишь мне на пару-тройку вопросов — и гуляй свободным человеком. Ордена, естественно, отдашь...
— Какие еще вопросы? Про что?
— Про кого, — поправил Смолин. — Про нашу очаровательную Дашеньку. Как говорится, то и это...
— Ничего я про нее говорить не буду.
— Я ж не сказал, что именно меня ингересует...
— Все равно.
— Подобная разновидность человеческого существа именуется обычно дураком, — сказал Смолин. — Давай поговорим об еще одном аспекте проблемы... Как мужик с мужиком. Мы там, возле дома, давненько торчали. И прекрасно видели, как тебя, прости за прямоту, отшили окончательно и бесповоротно. «Чтоб ноги твоей тут не было!» Что-то в этом роде, а? А еще мы отлично видели — да и ты тоже наверняка, — как ее привез дяденька на большой красивой машине. Дяденька, подсказывает мне знание жизни, прочно и надолго занял твое место... И что, в этих исторических условиях твоя стойкость Дашеньку умилит и восхитит? И она к тебе возвернется, как в мексиканском сериале? Ну ты же сам понимаешь, что это вздор жуткий... Даша — полная и законченная стерва, ты еще не понял? И в тюрьму она тебе паршивого пирожка с кошатиной не принесет. Наоборот, будет только рада, что все так удачно сложилось: ты будешь на нарах чалиться, а она — беззаботно кружиться в вихре удовольствий со своим богатеньким Буратиной. И некому будет возле подъезда торчать, разборки устраивать... Так что совершенно не тот случай, чтоб играть в благородство — в первую очередь оттого, что не стоит она того. Ты к ней со всей душой, ты ее произвел в Прекрасные Дамы — а она тебя всего-навсего использовала, как тот аптечный предмет...
— Пацана, собственно, и без нас вытащат, — сказал Смолин. — Мы тут — сбоку припека, стараться будет умный дядька адвокат, и флаг ему в руки. Меня сейчас другое интересует. Чертовски хотелось бы ошибиться, но не могу я, друга и соколы, отделаться от впечатления, что за кулисами притаился некто новый. Что скромненько маячит в отдалении какой-то игрок, о котором мы ни черта не знаем, — а вот он о нас знает больше, чем хотелось бы... Кто-то еще влез в игру.
— Да я и сам прикидываю... — сказал Фельдмаршал.
Другие двое покивали: времени обдумать все происходящее хватало, так что обошлось без долгих споров и обсуждений.
— В конце-то концов получится один пшик, — сказал Смолин. — Никого всерьез не посадят, никого чувствительно не прищемят, даже все конфискованное рано или поздно им придется вернуть. Нервы, правда, попортят надолго и качественно, но я не о том... Общая ситуация мне не нравится. Чем бы там ни кончилось, а шантар-ский рынок холодняка уже фактически парализован. И в этом поганом состоянии будет пребывать еще долго. И потому, что долго теперь будем шарахаться от каждого куста, и оттого, что выцеплять назад все отобранное будем долгонько... Все магазины перешерстили...
— Кроме Врубеля, — равнодушным тоном произнес Фельдмаршал.
— То есть?
— У Врубеля получился облом, — продолжал Фельдмаршал. — Я как раз узнал и приехал рассказать... Короче, когда они подсунули к Врубелю в «Раритет» засланного казачка — точнее, двух, — сам Врубель отсутствовал по причине очередного запоя, а его девки что-то просекли и ничего такого не продали... Будь сам Врубель на месте, он бы залетел, конечно, у него ж по пьянке ни предохранителей, ни тормозов... Повезло придурку.
— Повезло, — медленно произнес Смолин. Вот оно, значит, как... Все залетели, кроме Врубеля... Смолин сталкивался и с более невероятными совпадениями — происходившими по самым естественным причинам, — но все равно, остался некий осадок, как в известном анекдоте. Как-то неправильно было, что чистеньким остался самый гнилой шантарский антикварщик, коего, откровенно говоря, не любили за многочисленные подлянки, косяки и провинности. Скорее уж ему полагалось бы, исходя из обычной практики, залететь первым — уж он-то, будучи застигнут «казачками» в бухом состоянии, не только с ходу толкнул бы им нечто компрометирующее, но и в закрома провел бы, наговорил бы себе с ходу на две уголовных статейки и полдюжины административных...
— Ладно, — сказал Смолин. — Черт с ним, с Врубелем, у меня сейчас не о нем голова болит... У нас, джентльмены, все-таки есть один несомненный след: Дашенька Бергер. Боже упаси, я ее никак не связываю с происходящим, но есть еще и другой аспект: она-то как раз сейчас и олицетворяет своей персоной ту новую, странную, непонятную возню, что имеет место быть на антикварном рыночке нашем... Кто-то еще есть, кроме нее, зуб даю. Сама-то она, судя
по всему — на подхвате, сама не стала бы лезть к вдове. А она лезет, активнейшим образом.
— А почему сразу — не стала? — пожал плечами Кот Ученый. — Девка умная, дедушка поднатаскал, соображает, что к чему...
— Квартирка, — сказал Смолин. — Квартирка эта вылезает за рамки. Это, режьте меня, никакая не съемная квартирка, это хатка человека небедного и в антиквариате разбирающегося. И фарфор там интересный, и пара картин на стене не нашими охотниками на туристов из-под «Детского мира» писана... Все это, в сочетании, как раз и настораживает...
— Есть одна загвоздка, — сказал Фельдмаршал, чья простая мужественная физиономия как раз отражала сейчас усиленную работу мысли. — Если ею крутит кто-то старший и умный, ни за что не согласился бы на такую дурь: сдавать награды из Кащеевой квартирки в первый попавшийся магазин, по собственному паспорту этого самого Михуйлы...
— Вообще-то она могла это и по собственному почину провернуть, — возразил Кот Ученый. — Не отчитываясь. Рассчитывала найти в дедушкиной хатке несказанные сокровища, а когда наткнулась на хлам, столкнула его через Мишу, чтобы хоть копеечку поиметь... Она ж, Степа, маленькая, откуда у этой сопли хватка...
— Абстракции это все, — вклинился давно мечтавший об этом, по физиономии видно, Шварц. — Теория. Волюнтаризм и декаданс. Ничего мы не добьемся, переливая из пустого в порожнее. Взять бы эту Дашеньку, сунуть ей в трусики паяльничек и поспрошать душевно... — он поднял лапищу, видя, что остальные двое так и подались к нему, разевая рты. — Это я так, чисто теоретически, я ж не идиот, и мы не в кино... Но какое-то действие не мешало бы произвести, потому что ничегошеньки мы не добьемся пустыми разговорами...
— Точнее?
— А что — точнее? — ухмыльнулся Шварц. — Самих светиться никто не заставляет... но мало ли что можно поставить? Рабочую наметочку хотите? Эту прошмандовку ловят в подъезде двое совершенно незнакомых ей организмов самого бандитского вида, долго маячат перед личиком жуткими ножиками-живорезами, а потом проникновенно вещают: ежели ты, сучка драная, спирохета нелеченая, будешь и дальше путаться под ногами у серьезных людей с антикварного рынка, мы тебе... Ну, далее — полный простор для фантазии, тут столько всякого можно придумать... Вацька правильно подметил: она еще маленькая девочка... Что будет делать в такой ситуации насмерть перепуганная соплюшка?
Какое-то время стояла тишина, потом Фельдмаршал восторженно возопил:
— А я-то тебя всю жизнь дебилом считал!
— Спасибочки, — с большим достоинством поклонился Шварц. — Только мы из потомственных антиллигентов, кой-чего имеем в дурной башке...
— Вот именно, — сказал Смолин с ухмылочкой. — Насмерть перепуганная соплюшка конечно же незамедлительно кинется за помощью и моральной поддержкой... и если наш Икс существует, к чему я упорно склоняюсь, то к нему паршивка и бросится, едва мнимые громилы улетучатся... Это идея. Это мысль. Благодарность тебе от меня, боец Шварц... Только давайте-ка эти варианты отложим на самый крайняк. Вы мою утонченную натуру знаете: криминала я опасаюсь, как черт ладана... а то, что Шварц предлагает, как ни крути, много общего с криминалом имеет...
— Да ну, если чисто...
— А если — грязно? — сказал Смолин. — Хотели как лучше, а получилось, как всегда... По несчастливому стечению обстоятельств аккурат в тот момент, когда «громилы» будут сверкать у нее под носом кишкорезом, объявится сосед-каратист, а то и милицейский патруль... Всем будет весело.
— Но идея-то...
— Говорю же, идея хорошая, — сказал Смолин. — Но — на будущее. Когда ничего другого не останется, когда все будет перепробовано и успеха не принесет.
Шварц насупился:
— А сейчас что, сидеть и ломать головы?
— А кто сказал, что нужно обязательно сидеть сиднем? — вкрадчиво поинтересовался Смолин. — Я этого не говорил, да и никто из присутствующих... У нас и без Дашки есть кандидат на задушевную беседу. И, в отличие от Дашки, его найдется на чем подловить... Короче, неотложных дел ни у кого нет? Вот и ладушки, собирайтесь...
...Тяжелее всех полуторачасовое сидение в машине давалось Шварцу, он был тут самый молодой, сгусток энергии, а потому и страдал откровенно, ерзал и ныл, так что в конце концов Смолину пришлось его достаточно жестко одернуть. Остальные тоже придерживались мнения, что нет ничего хуже в жизни, кроме как ждать и догонять — но кое-как с собой справлялись...
Полтора часа ничего интересного не происходило. Они все так же сидели в машине, окно «нехорошей квартиры» оставалось темным, Дашенька не объявлялась. Причем в родительском доме ее тоже не было — что периодически устанавливал Шварц, названивавший под видом однокурсника. Сумерки уже идиллически сгущались, на небе вот-вот должны были высыпать звезды — а результатов никаких.
Потом результаты нежданно-негаданно обозначились — точнее, обозначилась железяка, которую оптимисты с ВАЗа до сих пор продолжают упорно именовать «машиной». Сначала они не обратили внимания на приткнувшуюся метрах в пятнадцати от них «восьмерку» — но потом ее осветила фарами въезжавшая во двор машина, Смолин рассмотрел номер в зеркальце заднего вида — и дремота пропала моментально.
— А зверь бежит, и прямо на ловца... — пропел он строчку из детского шлягера былых времен. — Мужики, сзади...
— Кто?
— А во-он... Шварц присмотрелся:
— Мать твою, это ж ботаник! Точно... Берем?
— Вы не в Чикаго, юноша, — сказал Смолин, подумав. — Столько тут торчали, что имеет смысл еще подождать — вдруг да узрим что-нибудь полезное...
— А если сдернет?
— На этом? — с оттенком брезгливости сказал Смолин. — Нет уж, на хвосте у него я висеть буду качественно... Только не похоже, чтобы он собрался сдернуть. По всему видно, расположился основательно. И глаз не спускает с того же самого подъезда. Как человек с некоторым житейским опытом я тут, господа мои, чую коллизии и нешуточные страсти...
— Вася! — толкнул его локтем Фельдмаршал.
— Вижу... Тихо все сидят! — шепотом распорядился Смолин.
Дашенька Бергер собственной персоной выпорхнула из плавно проплывшей мимо них и бесшумно остановившейся у подъезда «тойоты-
камри» — судя по первым впечатлениям, очень привычно выпорхнула... Обернулась, помахала рукой кому-то, не видимому в сумерках за тонированными стеклами, и машина вальяжно проплыла к выезду на дорогу.
— Ну вот! — сказал Смолин вовсе уж тихонечко. — Пошли коллизии, пошли...
— Даша!
Это воззвал, разумеется, не кто-то из них, а Миша, кенгурячьими прыжками летевший к подъезду. Упомянутая особа обернулась к нему так недовольно (уличный фонарь дават достаточно света, чтобы разглядеть ее моментально поскучневшую мордашку), что Смолин моментально сделал кое-какие выводы в подтверждение уже имевшихся зыбких гипотез и смутных набросков...
— «Ромео и Джульетта», — хохотнул Кот Ученый. — Эпизод, не вошедший в канонические тексты...
— Туз-отказ, — прокомментировал Шварц.
— Циники вы, господа, — сказал Смолин не без грусти. — Тут трагедия происходит, а вам бы ржать...
Действительно, даже не различая с занятого ими места ни слова из тихого разговора, они прекрасно видели действующих лиц микроспектакля и по жестам прекрасно понимали содержание немудреной пьесы: длинноволосый юнец сначала что-то настойчиво спрашивал, потом пытался что-то втолковать, правды какой-то доискаться, убедить в чем-то. Дашенька же, притопывая на месте от нетерпения, отвечала коротко и резко, со столь недовольной, даже презрительной мордашкой, что человек с мато-матьски житейским опытом быстро мог определить, что на его глазах разворачивается классический сюжет: Он по-прежнему полон пылких и глубоких чувств, зато Она, тут и к бабке не ходи, давным-давно отправила бывшего друга сердечного на сватку истории и, по большому счету, видеть его не желает...
— Щас он ей врежет, — с азартом болельщика прошептал Фельдмаршал. — Она ж от него отмахивается, как от жабы...
— Спорим, не врежет? — с тем же азартом откликнулся Шварц. — У него ж чуйства, он же не шпана Ольховская, а интеллигентный мальчик навроде меня в прошлой жизни...
— Цыц, — тихо распорядился Смолин. — Вы тут еще тотатизатор откройте... Приготовились! К концу близится, точно...
В самом деле, Дашенька решительно направилась в подъезд. Бывший сердечный друг кинулся следом, попытался схватить за локоть — но девушка, не обернувшись к нему и на миллиметр, стряхнула его ладонь так, что сомнений никаких не должно оставаться и у самого романтичного идеалиста. На миг Смолин даже ощутил мимолетное сочувствие к юному идиоту, в миллиард первый раз за время существования человечества наступившему на те же грабли.
Выщелкнув за окно окурок, он включил мотор и, более не колеблясь, распорядился:
— Вадик, пошел! Возьмешь сопляка, а Шварц подхватит...
Кивнув, Хижняк выскочил из машины, оставив дверцу распахнутой. Отвергнутый любовник стоял на том же месте с видом столь жалким и печальным, словно делал окончательный выбор между петлей, ядом, прыжком с полусотметровой вышины главного шантарского моста и прочими печальными вариантами. В три прыжка Кот Ученый оказался рядом с ним и вкрадчиво поинтересовался:
— Молодой человек, не подскажете, скоко время!
Смолин убрал ногу с педали тормоза, и джип чуть сдвинулся с места задним ходом. Едва Миша успел осознать, что это к нему обращаются с какой-то совершенно неуместной в столь трагический момент бытовой ерундой, и поднять голову, как Кот Ученый молниеносно выбросил руку, складывая пальцы лодочкой, — и, как нетрудно было предсказать, угодил в шею с надлежащим эффектом: юноша охнул, икнул, присел, пытаясь захватить хоть глоточек воздуха, но джип надвинулся задним ходом, Шварц, высунувшись в открытую дверцу, сграбастал жертву за ворот рубахи и одним молодецким рывком втянул внутрь, так что помощь Вадима и не понадобилась. Кот Ученый шустро запрыгнул следом, и Смолин рванул машину с места. По его наблюдениям, никто вокруг и не заметил занявшей не более пары секунд сцены из голливудского боевика. Выворачивая на улицу, он ощутил нешуточную гордость собой и командой: впервые в жизни этим занимались, но провели так чисто, будто всю жизнь только и делали, что похищали с улиц мирных граждан. Новичкам везет...
Свернув, еще раз свернув, проехав пару кварталов, он выскочил на обочину в месте, как нельзя более подходящем для приватного разговора, не способного привлечь ничьего внимания: длиннющая новостройка, состоящая из одного-единственного, зато казавшегося бесконечным дома, доведенная пока что лишь до второго этажа. По обе стороны — набитые многочисленными фирмочками, офисами и конторами здания, в этот поздний час, естественно, обезлюдевшие. Вокруг стройки, разумеется, красовался внушительный забор, но они и не собирались соваться внутрь — главное, пешеходов тут практически не было, место глухое и плохо освещенное...
Выключив мотор, Смолин обернулся назад и присмотрелся. Пленник уже оклемался настолько, что пробовал барахтаться и вырываться — но был тут же стиснут с двух сторон и смущен видом подсунутого под самый нос ядреного шварцевского кулака, сопровождавшегося напутствием:
— Сиди тихо, как зайчик под елочкой, а то бяку сделаю...
— Ты этого дядю не бойся, Мишенька, — сказал Смолин отечески. — Дядя, в принципе, добрый. Но если не будешь его слушаться, он тебе и в самом деле организм покорежить может... Сиди тихо, деточка. Я понимаю, у тебя накопилась масса вопросов: кто такие, почему, по какому праву... Ты ко мне присмотрись, милый, может, что и придет на ум...
Он, не глядя, протянул руку и нажал выключатель на потолке. Вспыхнувшая лампочка осветила его достаточно ярко. В глазах пленного замаячило явное узнавание.
— Вспомнил, сдается мне, — удовлетворенно сказал Смолин. — Мы с тобой встречались мимолетно у бабушки Фаины, и знакомила нас очаровательная девочка Даша... Василий Яковлевич меня зовут, если ты запамятовал. Ну вот, теперь можешь задавать вопросы... только, я тебя умоляю, ради экономии времени давай исключительно толковые, чтобы нам не затягивать...
— Что за игры? —- таращась исподлобья, бросил пленный.
Особого страха Смолин в нем не усмотрел, и это было хорошо, поскольку облегчало задачу и экономило время...
Кот Ученый, перехватив взгляд Смолина, задушевно сказал:
— Мы, юноша — квартет странствующих педофилов. Ну вот, есть такая мелкая страстишка... Ехали мы мимо, высмотрели подходящего мальчишечку, да и дали волю темным инстинктам...
— Коллега путает, — вмешался Фельдмаршал. — Мы, скорее, кружок кройки и шитья абажуров из человеческой кожи. Смотрим, матерьял подходящий...
— Пугает, стервец, — доверительно сообщил Шварц. — Мы, в натуре, педофилы, и не более того. Видим, мальчишечка скучает, как тут его не подснять...
Они перекидывались репликами лениво и совершенно естественно, отпуская замечания касательно прически пленника и его субтильного сложения, похохатывали и болтали так, словно Миши и вовсе не существовало. Проделывалось все это, ясен пень, дабы привести клиента в должное моральное состояние, дать понять, что он тут вроде мебели без всяких прав человека и собственного мнения...
Какое-то время Смолин не мешал им развлекаться, но потом решил, что увертюра получилась достаточно долгая. Вылез, поменялся местами со Шварцем — зорко следя, чтобы пленник, оставшийся на миг перед распахнутой дверцей, не выпрыгнул. Сел рядом, закурил. Ухмыльнулся, когда прозвучало достаточно строптиво:
— Что вам от меня нужно?
— Резонный вопрос, — сказал Смолин серьезно. — Мы, Миша, хотим одного — восстановить справедливость. Вернуть ворованное. То есть то, что ты у меня украл. Самым наглым образом. Черт вас знает, нынешнюю молодежь, как вы на такие вещи смотрите... а мне вот, человеку старшего поколения, категорически не по нутру, когда у меня что-то крадут...
— Я у вас ничего не крал! — как и следовало ожидать, последовала возмущенная реплика.
— Это ты так думаешь, чадушко, — сказал Смолин. — А на самом-то деле все обстоит как раз наоборот. Меня ты не обкрадывал — но украл мое. Непонятно? Помнишь, когда вы пару-тройку дней назад были в квартире Дашиного дедушки? Ты, она и еще парочка каких-то декадентов.
— Мы?!
— А вот это уже звучит чертовски ненатурально, — сказал Смолин. — Отдает дурной театральностью. Ну, понятно, опыта в таких делах у тебя нет... Настолько растяпистое поколение, что блевать тянет... Значит, на хатке вы не были? Никаких наград в карманах не уносили? Ну а как же ты, в таком случае, объяснишь вот эту бумаженцию?
Он кивнул Шварцу, чтобы тот включил верхний свет, и жестом заправского фокусника развернул перед собеседником ксерокопию квитанции из «Фрегата». Сказал вкрадчиво:
— И что получится, если сравнить здешние паспортные данные и подпись с твоими? Челюстенка отвисла, юноша? Или будем лепить вовсе уж фантастическую версию: будто кто-то, чертовски на тебя похожий и умеющий подделывать твою подпись, по липовому паспорту на твое имя, чьи данные совпадают с данными твоей паспортины, пошел во «Фрегат» и сдал награды? А тебя, конечно, подставили? Самое модное словечко в детективах, что киношных, что печатных. По всем стандартам Голливуда тебе сейчас нужно заорать благим матом: «Меня подставили, меня подставили!» Будешь орать? Или ты умнее? Притом что хозяин «Фрегата», сразу предупреждаю, опознает тебя моментально... Так подставили тебя или нет? И это все же ты во «Фрегате» был, собственной персоной?
Он сделал хорошо рассчитанную паузу, присмотрелся. Студент производил впечатление человека, ошарашенного из-за угла пыльным мешком по темечку. Пребывал в совершеннейшей растерянности: ну конечно, он и думать не мог, что дело грязное, что его могут взять за шкирку недоброжелательно настроенные люди, к чему ж было готовить убедительные отговорки и просчитывать линию защиты?
— Вообще-то ты тут ни при чем, — сказал Смолин великодушно. — Я не зверь, я все прекрасно понимаю... Более того, я уверен, что Дашенька и сама понятия не имела, что у дедушки вместе с его собственными вещичками могут оказаться и чужие. Но так уж карта легла... Посмотри фотографии. Вот этот орден, и этот, и эти два — моя законная собственность. Что я могу доказать моментально. Свидетелей навалом: те, у кого я их купил законным образом, тот, кто парочку из них мне реставрировал... Честные, законопослушные люди... как и я. Мы тебя не будем бить и уж тем более вульгарно ставить на счетчик — что за пошлости, да и взять с тебя нечего... Я просто-напросто прямо сейчас еду в ближайший райотдел, каковой обязан быть открыт круглосуточно, и подаю заявление, где со скорбью вещаю, как некий молодой человек на моих глазах вскрыл мою запертую машину и вытащил оттуда барсетку где, помимо прочего, находились эти именно ордена. Гнался я за ним, но не догнал. Зато прекрасно запомнил эту мерзкую рожу — и друзья мои, в количестве трех, что со мной тогда были и тоже безуспешно за тобой гнались, тебя запомнили... Ну, а потом вступает в игру господин Демидов, хозяин магазина «Фрегат», и, активно сотрудничая со следствием, сообщает, как ты у него появился, как сдал эти самые награды по своему паспорту, как он, узнав те из них, что принадлежат мне, мне и позвонил... Между прочим, все это будет чистейшая правда. Потом появляется серьезный человек, реставратор по профессии, и рассказывает, как он мне починял вот этот орден, и еще этот — и это опять-таки чистая правда... И клеят тебе, Мишенька, весьма даже невеселую статью уголовного кодекса касаемо кражи предметов, имеющих значительную художественную и историческую ценность... да что там, просто-напросто имеющих рыночную стоимость тысяч в полсотни рублев...
— Но я же...
— Ну да, конечно, — сказал Смолин. — Ты будешь утверждать, что в машину ко мне не лазил отроду. Что все до единой цацки вы квартетом потырили из квартиры Дашенькиного дедушки покойного... — Он сделал очередную паузу. — А знаешь что? Сердце мне подсказывает, что и Дашенька, и твои друганы с честнейшими глазами от всего отопрутся. Заявят, что ни в какой квартире они не были, ничего не брали. Потому что с точки зрения закона Дашенька опять-таки совершила вульгарную кражу, не имела она ни малейшего законного права забираться ночной порой в квартиру дедушки, пусть и родного, и что-то оттуда брать, хоть коробок спичек... Зря, что ли, она сама в магазин не пошла, а тебя, дурачка, вперед выставила? То-то и оно... Если без дипломатии и хороших манер, то тебя, мил-человек, использовали, словно аптечное изделие под названием гандон... Никого из них в этой истории нету — ни Дашки, ни тех двоих. Один ты есть...
— И сидеть тебе, голубь, в СИЗО очень даже весело, — жизнерадостно подхватил Шварц. — Любят там таких смазливеньких, из тебя, Мишенька, такую Машеньку забабахают, что посмотреть будет приятно... И будет у тебя кликуха Машуня-студенточка...
— Мой друг несколько преувеличивает, Миша, — сказал Смолин. — То, что тебя на нарах опустят — вовсе не стопроцентная вероятность, это уж смотря в какую хату попадешь. И как себя поставишь. Хотя... Ты уж прости, конечно, но я-то могу судить по опыту двух своих путешествий за проволочку, а потому говорю откровенно: таких вот слабачков, не приспособленных к зоне, частенько как раз раком и ставят... Ладно. Не будем с ходу о печальном, еще не факт, что тебя непременно в камере Манькой сделают... но сама по себе отсидочка тебе всю налаженную и беспечную жизнь поломает. А уж для папы с мамой, честных советских тружеников, удар будет тот еще... Вся жизнь у тебя хрупнет, как сухое печенье... Я не шучу, родной. Я серьезно настроен. Прямо сейчас поедем в ближайшую ментовку и напишем дружненько заявления все четверо: мол, случайно увидели на улице, скрутили-доставили... Еще раз прости за прозу жизни, но нет у папы с мамой таких доходов, чтобы тебе хорошего адвоката подстегнуть. Да и дело больно уж чистое. Ты, конечно, будешь у следака лепетать про Дашу и друзей... но, повторяю, ты уверен, что они тебя начнут вытаскивать? — он сложил фотографии аккуратной стопочкой, убрал их в карман и продолжал скучным голосом: — Пора и тебе, родной, что-нибудь изречь, я все сказал, даже в глотке пересохло... Ну?
— Послушайте... Вы же сами говорите, что я неумышленно... Давайте я завтра же с утра заберу все и отдам... Извините, конечно, но я ж не знал...
— Ты паренек вроде бы неглупый, — сказал Смолин. — Будущий искусствовед, причастен, стало быть, к духовной сокровищнице человечества и прочей лабуде... Вот и подумай крепенько: почему мы нагрянули целой толпой и тратим на тебя время? Притом что с точки зрения закона ситуация для нас чистейшая, исключительно к нашей выгоде повернута... Напряги соображалку, сокол ясный...
— Деньги будете требовать?
— Тьфу ты... — поморщился Смолин. — Студент, интеллигентный мальчик... И деньги твои мне не нужны, и денег-то у тебя нет... Мне не деньги нужны, а главная ценность нашего века — информация. Не будем тянуть кота за яйца, время позднее... Короче говоря, ответишь мне на пару-тройку вопросов — и гуляй свободным человеком. Ордена, естественно, отдашь...
— Какие еще вопросы? Про что?
— Про кого, — поправил Смолин. — Про нашу очаровательную Дашеньку. Как говорится, то и это...
— Ничего я про нее говорить не буду.
— Я ж не сказал, что именно меня ингересует...
— Все равно.
— Подобная разновидность человеческого существа именуется обычно дураком, — сказал Смолин. — Давай поговорим об еще одном аспекте проблемы... Как мужик с мужиком. Мы там, возле дома, давненько торчали. И прекрасно видели, как тебя, прости за прямоту, отшили окончательно и бесповоротно. «Чтоб ноги твоей тут не было!» Что-то в этом роде, а? А еще мы отлично видели — да и ты тоже наверняка, — как ее привез дяденька на большой красивой машине. Дяденька, подсказывает мне знание жизни, прочно и надолго занял твое место... И что, в этих исторических условиях твоя стойкость Дашеньку умилит и восхитит? И она к тебе возвернется, как в мексиканском сериале? Ну ты же сам понимаешь, что это вздор жуткий... Даша — полная и законченная стерва, ты еще не понял? И в тюрьму она тебе паршивого пирожка с кошатиной не принесет. Наоборот, будет только рада, что все так удачно сложилось: ты будешь на нарах чалиться, а она — беззаботно кружиться в вихре удовольствий со своим богатеньким Буратиной. И некому будет возле подъезда торчать, разборки устраивать... Так что совершенно не тот случай, чтоб играть в благородство — в первую очередь оттого, что не стоит она того. Ты к ней со всей душой, ты ее произвел в Прекрасные Дамы — а она тебя всего-навсего использовала, как тот аптечный предмет...