Бушков Александр Александрович. Д'Артаньян - гвардеец кардинала (книга вторая)

   - Все равно, кто их знает...
   "Простая твоя душа, - подумал д'Артаньян свысока. - Знал бы ты, что на твоем дряхлом челноке плывет сейчас судьба еще одной королевы Франции, оказавшейся столь же невоздержанной в любовных делах на стороне, - и забыл бы про трехсотлетние привидения..."
   Вскоре показалась еще одна женщина, тоже неживая, но гораздо более безобидная, чем рекомые призраки давным-давно истлевших распутниц, Самаритянка27. Лодка прошла под Новым мостом.
   Д'Артаньян впервые плыл по Сене вот так, ночью, да еще на всем почти ее протяжении в городской черте, - и оттого Париж, видимый с совершенно непривычной точки зрения, казался чужим, незнакомым, загадочным. Трудновато было без подсказки лодочника узнавать мосты, проплывая под ними, и дома, глядя на них с реки.
   Правда, он сразу узнал Консьержери - в первую очередь башню Бонбек, где его допрашивали после дуэли с Арамисом. Серебряная башня, башня Цезаря... Прямоугольная Часовая...
   А вот и мост Менял с возвышающейся за ним башней Шатле - ну как же, и здесь сиживали, и тоже недолго... Мост Нотр-Дам...
   Лодочник подогнал свое суденышко к узкой каменной лестнице. Справа, на том берегу, вздымалась громада собора Парижской Богоматери, столь же темная и мрачная, как Нельская башня, справа сияло огнями здание ратуши. Щедро расплатившись, д'Артаньян первым выпрыгнул на мокрые ступени, огляделся, прислушался и стал подниматься, осторожно ставя ноги, с радостью ощущая, как слабеет, остается позади запах Сены, - сырость на реке была особенная, дурно пахнущая из-за набережной Кожевников, где испокон веков выделывались скотские кожи со всеми сопутствующими этому погаными ароматами.
   Не только ратуша, но и ведущие к ней улицы были ярко освещены цветными фонарями, а скрипичная музыка доносилась уже вполне отчетливо.
   - Ну, Планше, жди меня здесь, - сказал д'Артаньян, в тысячный раз прикоснувшись к кожаному мешочку на груди и вновь убедившись, что драгоценная, хотя и совсем невесомая ноша в полной сохранности. - Можешь заглянуть в какой-нибудь кабачок...
   - Ну уж нет, сударь, - решительно возразил Планше, что для него было совершенно несвойственно - такие приказания слуга исполнял с превеликой охотой без малейшего промедления. - Я уж лучше тут подожду. Как я понимаю, этой ночью во Франции грянут исторические события, так что постараюсь увидеть хоть крохотный краешек, будет о чем детям рассказывать, а то и внукам...
   - Черт возьми, - сказал д'Артаньян. - Ты совершенно прав, друг Планше! Мне как-то не приходило в голову, что мы впутались в историческое событие, в самую его середку... Вдруг о нас и в самом деле сочинят пьесу, как уверял Уилл Шакспур? Ну ладно, как хочешь. Я отправляюсь способствовать историческим событиям...
   И он быстро направился к калитке одной из аллей со стороны церкви Сен-Жерве. Оказавшись на ярко совещенном пространстве, он увидел, что выглядит чрезвычайно предосудительно: одежда испачкана пылью и грязью так, что слиплась в корку наподобие лат, волосы взъерошены... Ничего удивительного, что два охранявших калитку стрелка, усмотрев издали этакое чучело, бдительно склонили алебарды и один из них крикнул:
   - Эй, вы куда? Не слишком ли, сударь, переусердствовали с маскарадом? А ну-ка, осадите назад!
   - Все в порядке! - раздался чей-то властный голос, и к д'Артаньяну кинулась фигура, закутанная в длинный плащ. Схватив гасконца за локоть и оттащив в местечко потемнее, она воскликнула тихим, знакомым голосом: - Ну, не томите! С чем вы?
   - С подвесками, господин де Кавуа, - сказал д'Артаньян, улыбаясь широкой блаженной улыбкой. - Вот они, здесь...
   - Д'Артаньян, у меня нет слов... - Капитан быстро скинул плащ. Закутайтесь, чтобы не привлекать лишнего внимания, и пойдемте в ратушу. Монсеньёр ничего не говорит, но легко представить, что он сейчас, как на иголках, только вас и ждет...
   - Король уже прибыл? - спросил д'Артаньян, влекомый капитаном по аллее к одной из многочисленных боковых дверей.
   - Только что. Кардинал, как мог, занимал его разговорами о государственных делах, пока тянуть далее не стало невозможно... Честное слово, мы вас уже похоронили...
   - Ну, значит, долго буду жить, - сказал д'Артаньян. - Согласно старой гасконской примете...
   Сияющий Кавуа провел его боковыми лестницами, тихими переходами, втолкнул в комнату, где на столе лежал новенький, аккуратно разложенный костюм баскского крестьянина, пояснив:
   - Кавалеры и дамы из свиты его величества будут переодеваться в маскарадные костюмы прямо здесь, в ратуше, и мы решили пополнить список ряженых еще и вами... Боже милостивый, ну у вас и вид! Вон там, в углу, лохань с водой и полотенца, я заранее приказал приготовить, знал, что вы примчитесь весь в дорожной пыли, но такого не ожидал. На вас словно черти просо молотили.
   - Дорога была нелегкая, - кратко ответил д'Артаньян, сбрасывая стоявший колом камзол. - Собственно, даже не сама дорога, а разные омерзительные субъекты, которые то и дело пытались помешать, прохвосты этакие. Пока их перебьешь, замаешься...
   Он бережно положил на стол мешочек с подвесками и какое-то время бдительно не спускал с него глаз. Трудно было обмякнуть, уяснить себе, что все кончилось, он среди друзей, никто не станет палить в него из-за угла, хватать за поводья и тыкать шпагой...
   - Где остальные?
   - Каюзака я оставил в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег, - сказал гасконец, обтираясь мокрым полотенцем. - Когда мы расстались, он выглядел чрезвычайно довольным жизнью - после долгого воздержания от драки колотил скамейкой с полдюжины противников, и вид у него был крайне воодушевленный, я бы даже сказал, одухотворенный... Надеюсь, с ним все обойдется.
   - А де Вард?
   - О, граф в полной безопасности. Он лишь потерял коня, но, я ду...
   Он замолчал и обернулся к резко распахнувшейся двери. Быстрым шагом вошел кардинал Ришелье, одетый испанским грандом, с висевшей на шее маской. И отрывисто спросил:
   - Все в порядке, д'Артаньян?
   Выпрямившись, сжимая в руке полотенце, - он от волнения сжал ткань так сильно, что с нее на пол ручейком струилась вода, - гасконец лихорадочно искал слова, способные кратко, но исчерпывающе передать все, что им пришлось пережить: лондонские треволнения, вполне реальную угрозу пыток и бесславной смерти, морское путешествие, бешеную скачку по Франции, вдруг ставшей чужой и враждебной. Быть может, и не было таких слов...
   В конце концов он просто сказал:
   - Вот...
   И с сияющими глазами протянул кардиналу на мокрой ладони кожаный мешочек. Нетерпеливо распустив ремешок, кардинал вытряхнул на ладонь холодно сверкнувшие алмазные подвески, и его лицо озарилось такой радостью, что для д'Артаньяна это стало прекрасной наградой.
   - Д'Артаньян, вам нет равных, - тихо сказал Ришелье, завороженно любуясь игрой света внутри кристаллов, самых обычных на вид стекляшек, но по какому-то древнему уговору считавшихся едва ли не мерилом всех ценностей. - Судьба королевы Франции была в ваших руках... впрочем, она и теперь остается в наших... Быстрее одевайтесь, и пойдемте. Вы тоже, де Кавуа. - Его лицо озарилось спокойной улыбкой триумфатора. - Не исключаю, что его величество захочет отдать некоторые распоряжения, которые не всякому поручишь, и на этот случай под рукой нелишне будет иметь капитана гвардейцев...
   "Волк меня заешь, прав Планше! - подумал д'Артаньян, торопливо натягивая маскарадный костюм и надевая маску. - События-то грядут точно исторические!"
   - Что с остальными? - спросил Ришелье, нетерпеливо ожидая, когда гасконец кончил завязывать тесемки маски. - Нужно кого-то выручать?
   - Каюзака, пожалуй, - сказал д'Артаньян. - Он застрял в Амьене, мы попали там в засаду...
   - Я распоряжусь, чтобы нынче же отправили верховых к интенданту провинции. Идемте, господа, идемте!
   Буквально через минуту они вошли мимо почтительно посторонившегося гвардейца в будуар королевы. Она была уже полностью одета в бархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбку из голубого атласа, всю расшитую серебром. Рядом стоял король Людовик Тринадцатый в изящнейшем охотничьем костюме из зеленого бархата. Больше никого, кроме них, в комнате не было.
   Д'Артаньян, скромно поместившись за спиной кардинала бок о бок с капитаном де Кавуа, с первого взгляда ощутил разлитое в комнате напряжение. Едва они вошли, королева бросила на них столь беспомощный и потерянный взгляд, что д'Артаньян один краткий миг чувствовал себя виноватым, но тут же это превозмог - в конце концов, никто не заставлял гордую испанку творить все то, что она творила, и она была достаточно взрослой, чтобы понимать возможные последствия...
   Король же... Такого короля д'Артаньян еще не видел: его христианнейшее величество, стоя в непринужденной и даже небрежной позе у вычурного столика, взирал на супругу холодными, немигающими глазами змеи, зачаровывающей несчастную птичку, коей предстояло вскоре быть проглоченной. Взгляд его был поистине змеиным - и д'Артаньян искренне порадовался, что это не на него так смотрит человек, держащий в своей холеной руке судьбы всех без исключения населяющих Францию...
   Казалось, королева вот-вот рухнет в обморок.
   - Тысяча чертей! - воскликнул король, оборачиваясь к вошедшим. - Где вы бродите, господа? Вы пришли как раз вовремя, чтобы стать свидетелями интереснейшего разговора... - он с улыбкой выдержал паузу, в которой было что-то безусловно садистское.
   "Она, конечно, насквозь виновата, и я ни о чем не жалею, - смятенно подумал гасконец. - Но беда в том, что этот очень уж мелок, такие вот вспышки гнева еще не означают твердости характера и величия личности. Но что поделать, если ты обязан служить именно этому человеку, имеющему то ли счастье, то ли несчастье быть символом..."
   Король продолжил мягчайше:
   - Я только что выражал удивление ее величеству, монсеньёр, интересуясь, по какой причине ее величество, несмотря на мое высказанное самым недвусмысленным образом желание, несмотря на мою прямую волю, так и не надели на сегодняшнее празднество мой подарок, алмазный аксельбант... И ответа я, что удивительно, так и не получил, хотя речь идет о чрезвычайно простом деле... Не соблаговолите ли ответить наконец, сударыня?
   - Боюсь, ее величеству просто невозможно было выполнить просьбу вашего величества, - сказал Ришелье самым обычным тоном. - Поскольку невозможно надеть то, чего у тебя нет, то, что находится за сотню лье отсюда...
   - Боже мой! - в наигранном удивлении поднял брови король. - Что вы хотите сказать столь интригующим заявлением, кардинал?
   - То, что подвесок у королевы нет, - продолжал кардинал. - Ревнуя о спокойствии короля, я следил за странными поступками герцога Бекингэма в бытность его при французском дворе и убедился, что он имел дерзость домогаться благосклонности ее величества. О, конечно же, искания его были дважды с негодованием отвергнуты ее величеством, как в Амьене, так и в Париже, ночью, в Лувре, во время болезни вашего величества, заставившей вас остаться в Компьене... Что бы ни твердили злые языки, я уверен, что ее величество оставалась примером супружеского долга...
   - В самом деле? - еще выше поднял брови король. - Нет, в самом деле? Ах, как похвально, сударыня... Так что там с подвесками?
   Ришелье продолжал:
   - Во время ночного свидания в Лувре ее величество изволили подарить герцогу аксельбант, тот самый, что ей подарили вы, ваше величество. О, я не сомневаюсь, что королева поступила так исключительно из жалости к незадачливому воздыхателю, желая подсластить горькую пилюлю решительного отказа... Беда в том, что герцог настолько мало дорожил подарком ее величества, что преспокойно передарил его в Лондоне другому лицу - а уж оно стало распродавать подвески поодиночке, бродя по ювелирным лавкам. За моей спиной стоит человек, только что вернувшийся из английской столицы, где ему по чистой случайности удалось приобрести два последних подвеска... Не угодно ли удостовериться?
   И он протянул королю алмазы. Его величество с невероятным проворством выхватил у него подвески отнюдь не королевским жестом, поднес их к глазам...
   Зловещая пауза тянулась, казалось, часы. Наконец король, ни на кого не глядя, зажав подвески в кулаке так, что меж пальцев, полное впечатление, вот-вот должна была закапать монаршая кровь, спросил ледяным тоном:
   - Я услышу, наконец, объяснения или, по крайней мере, что-то на них похожее?
   Королева отступила на шаг, ухватившись за столик, чтобы не упасть, ее взгляд был прикован к портьере в углу комнаты - столь застывший и пристальный, что гасконец ощутил легкое беспокойство, хотя и не понимал его причины...
   Внезапно портьера колыхнулась, послышался звонкий, веселый, уверенный в себе, дерзкий голос женщины:
   - Ваше величество, тысячу раз простите за опоздание, но улицы забиты ликующим народом, и моя карета еле-еле продралась через толпу... Вот ваши подвески, которые вы велели мне привезти из Лувра.
   И женщина, одетая испанкой, в черной бархатной полумаске, обеими руками протянула помертвевшей королеве ящичек из розового дерева с гербом на крышке - тот самый ящичек, что д'Артаньян видел на Новом мосту утром в руках Бекингэма...
   Полумаска почти полностью скрывала ее лицо, но по голосу, походке и некоторым другим деталям д'Артаньян узнал герцогиню де Шеврез. У него не было ни мыслей, ни чувств - он просто-напросто застыл столбом, как и капитан де Кавуа, как и кардинал, как и его величество...
   Гасконец еще ни разу не видел, чтобы лицо человека так разительно менялось в какой-то миг: королева походила на приговоренного к смерти, которому в последнюю минуту, уже возле плахи, сообщили вдруг, что он не просто помилован, но и назначен из булочников герцогом и министром...
   Лицо короля, если отбросить все условности этикета, не позволявшие называть вещи их настоящими именами, было оторопелым и даже тупым. Лицо королевы, наоборот, в единый миг стало величаво-спокойным. Герцогиня де Шеврез едва удерживалась от громкого смеха.
   Стоя в том же оцепенении, д'Артаньян слушал голос королевы, уже полностью овладевшей собой:
   - Вот и ответ, ваше величество. Я не рискнула надевать подвески в Лувре, боясь, что в такой толпе случайных людей на улицах с ними может что-нибудь случиться. Герцогиня де Шеврез ехала следом, но ее карета, как вы слышали только что, отстала, не в силах пробиться сквозь толпу, собравшуюся приветствовать своего короля, чей ум и величие покоряют подданных вплоть до самого последнего... Но теперь, я полагаю, их можно надеть безбоязненно...
   Она хладнокровнейше подняла крышку ларчика, вынула подвески и, изящно прикасаясь к ним пальчиком, стала громко считать вслух:
   - Три... семь... одиннадцать, двенадцать... Двенадцать. Ровно столько, сколько и было изначально. Не желаете ли убедиться, ваше величество? Что же вы стоите? Коли уж в моем присутствии звучат столь нелепые сказки о мнимых подарках, о том, что мои алмазы переходят из рук в руки где-то в Лондоне...
   Король с видом крайнего замешательства пробормотал что-то.
   - Я не расслышала, что вы изволили сказать, ваше величество, - с ангельской кротостью произнесла королева.
   Король бросил в сторону кардинала взгляд, полный неописуемой злобы и разочарования, после чего сказал неуклюже:
   - Э-э, сударыня... Меня, кажется, зовет герцог Орлеанский... Я вас покину ненадолго...
   И он вышел, почти выбежал, слабодушно предоставив другим расхлебывать кашу. Д'Артаньян мысленно употребил в адрес его христианнейшего величества такое выражение, что перепугался сам и постарался ни о чем более не думать. В высоко поднятой руке королевы покачивался злосчастный аксельбант с дюжиной подвесок, сиявший радужными огнями, которые жгучими стрелами вонзались в глаза кардинала и двух его спутников.
   - Ваше высокопреосвященство, - произнесла королева медоточиво. - Я нисколько не сержусь на вас, мне просто интересно, что заставило вас выдумать эту очаровательную сказочку о каких-то моих ночных свиданиях в Лувре, о якобы подаренных мною герцогу подвесках? Быть может, вас кто-то ввел в заблуждение? Не тот ли молодой человек, что стоит за вашей спиной?
   - Сдается мне, что это наш милый гасконец д'Артаньян, - весело и громко сообщила герцогиня де Шеврез. - Положительно, я его узнаю... Буйная и богатая фантазия гасконцев всем известна... Но не судите его слишком строго, ваше высокопреосвященство. Бедный юноша всего лишь хотел выслужиться перед вами, чтобы подняться над нынешним своим довольно убогим положением, я так полагаю... Вот и сочинил сказочку о купленных в Лондоне подвесках...
   - Ах, так это и в самом деле наш милый д'Артаньян? - с благосклонной улыбкой подхватила королева. - Ах вы, проказник... Нужно же было такое придумать... Интересно, где вы ухитрились раздобыть довольно похожие на мои подвески?
   "Я погиб, - уныло подумал д'Артаньян. - В самом прямом смысле. Она мне никогда не простит этой сцены, этого унижения своего. Но как же, господи? Все решилось в какой-то миг, а до того она всерьез умирала от страха и стыда..."
   - Ну, что же вы молчите, мой милый? - ласково спросила королева. - Ах, эти гасконцы с их фантазиями и яростным стремлением изменить свою жизнь к лучшему... Я на вас не сержусь, бедный мальчик, вас толкнула на ложь и подлог, надо полагать, эта ужасная гасконская нужда... Не стоит вам пенять, следует вам от души посочувствовать, как велит долг истинной христианки. Но позвольте уж вам заметить, любезный д'Артаньян, что вы вступили на скользкую дорожку. Если вы не одумаетесь и не исправитесь, она вас может далеко завести...
   Д'Артаньян стоял, безмолвный и потерянный, прекрасно понимая, что настала его очередь терпеть издевательства, как всегда бывает с побежденными. Герцогиня, разглядывая его унылое лицо, смеялась во весь рот, а Анне Австрийской, сдается, только ее положение мешало разразиться громким, вульгарным, торжествующим хохотом рыночной торговки. Все рушилось в недолгой карьере д'Артаньяна - в этом он уже не сомневался...
   На его счастье, за спиной послышался почтительный голос:
   - Ваше величество, вот-вот начнется первый выход Мерлезонского балета, вам пора...
   Одарив напоследок д'Артаньяна невинным и ласковым взглядом, Анна Австрийская мягчайше произнесла:
   - Шевалье, запомните все, что я вам говорила, честное слово, я пекусь в первую очередь о вашем же благе. Невыносимо видеть, как столь молодой человек ступил на стезю порока... Постарайтесь срочно исправиться...
   И она, с помощью герцогини прикрепив аксельбант к плечу, величественно прошествовала к двери. Герцогиня, проходя мимо д'Артаньяна, ослепительно ему улыбнулась и прошептала:
   - Кто тебе мешал, дурачок, выбрать правильную сторону? Сам все погубил...
   Когда они остались втроем, д'Артаньян, боясь взглянуть в лицо кардиналу, растерянно пролепетал:
   - Ваше высокопреосвященство, клянусь вам, что...
   Капитан де Кавуа вежливо подтолкнул его локтем в бок, и гасконец умолк. Он поднял взгляд и затрепетал, увидев Ришелье таким - кардинал, прислонившись затылком к стене, полузакрыл глаза, его вмиг осунувшееся лицо как две капли воды походило на беломраморную маску. Столь неожиданно обрушившийся удар был слишком силен даже для этого железного человека, привыкшего с достоинством встречать превратности судьбы.
   - Не клянитесь, д'Артаньян, - сказал кардинал полушепотом. - Я нисколечко в вас не сомневаюсь. Вы сделали все, что было в человеческих силах, и даже более того... Свою часть плана вы выполнили блестяще. Зато кто-то другой не выполнил до конца свою, в этом нет никаких сомнений...
   Капитан де Кавуа тихонечко, осторожно произнес:
   - Она до последнего мига не знала, доставят ли ей подвески...
   - Вот именно, - произнес кардинал тем же отрешенным полушепотом, не меняя позы. - Я решительно отказываюсь видеть в происшедшем козни нечистой силы, а следовательно, остаются люди... Есть только одна разгадка: Бекингэм успел заказать точную копию двух недостающих подвесков, и кто-то опередил вас, д'Артаньян, буквально на минуты...
   - Это все те несколько часов, что я из-за Винтера потерял в тюрьме! горестно воскликнул д'Артаньян. - Они-то все и решили! Дело было так...
   - Вы расскажете мне об этом потом, - сказал кардинал голосом, в котором помаленьку стала проступать прежняя твердость. - Поедемте отсюда, нам нужно, не откладывая, обдумать все промахи и найти виновного... успокойтесь, д'Артаньян, я же сказал только что, лично к вам у меня нет ни малейших претензий, вы свою часть выполнили блестяще: это кто-то другой поплатится, не перехвативший вовремя ее гонцов... - Он впервые после ошеломительного удара попытался улыбнуться, и это у кардинала почти получилось. - Не унывайте, господа, проигранные сражения еще не означают проигранной войны...
   Глава двенадцатая,
   в которой события несутся вскачь, словно пришпоренные
   - В конце концов они меня задавили числом, - рассказывал Каюзак, выглядевший вполне здоровым и бодрым. - Прибежало еще с дюжину, стали с ног валить, вязать... Пришлось бросить этих, что я прижимал к стене скамейкой, - от них все равно не было никакого толку, сомлели, глаза закатили, о пощаде уже не орали... Взялся я за эту дюжину, и, доложу вам, друзья мои, дело пошло славно: они у меня порхали по комнате, что твои бабочки... Но дюжина - это и есть дюжина, а там еще слуг набежала немеренная уйма... Короче говоря, они меня связали по рукам и ногам и первым делом обшарили с ног до головы, так, что я извертелся от щекотки. Терпеть не могу щекотки, признаться. Ничего не нашли и бросили в подвал, говоря меж собой, что на следующее утро представят господину губернатору для скорого и справедливого суда... Один, мерзкого такого облика, принялся меня допрашивать, упорно называя д'Артаньяном...
   - Говорил я вам! - воскликнул д'Артаньян, обращаясь к де Варду. - Они приняли его за главного, за меня!
   - Вот именно, - подтвердил Каюзак. - Я, конечно, не стал этого прохвоста разубеждать, что я не д'Артаньян, - к чему? Вы тем временем далеко могли ускакать... Всю ночь я провалялся в этом проклятом подвале на голом камне, бока отлежал... А утром все переменилось, как в волшебной сказке. Пришел хозяин "Золотой лилии", весь из себя трясущийся от страха. И стал меня молить о милосердии таким униженным голоском, что я его даже не стал бить, когда он меня развязал... Знаете, что было утром? Эти полудурки отправились-таки к губернатору докладывать с восторгом, что поймали-таки этого самого злостного фальшивомонетчика, только оказалось, что губернатор ни сном, ни духом не ведает ни о ком подобном, никто ему не присылал указаний ловить и вязать... Понимаете, это все тот тип, что меня допрашивал: он нагрянул к амьенским судейским, представился чиновником из Парижа, обязанным поймать фальшивомонетчиков, и те, дураки набитые, дали ему переодетых солдат, оказали всяческое содействие... А может, они и не дураки вовсе... Когда прискакал гонец от кардинала и взялся за расследование, похоже было по некоторым их обмолвкам, что у того типа все же были при себе какие-то бумаги с печатями, предписывающие оказывать всяческое содействие... Это как-то больше похоже на правду - в жизни не встречал простодушного судейского, который поверит на слово чиновнику, пусть даже из Парижа, но не предъявившему никаких бумаг... Они крутили и вертели, не признавали прямо, кто подписал его бумаги, но и не говорили, что бумаг не было...
   - Это-то понятно, - с горькой усмешкой сказал де Вард. - Ручаться можно, что бумаги были подписаны ее величеством. А судейские из Амьена, не будь дураки, быстренько смекнули, что их не просто обвели вокруг пальца, а втянули без их ведома в интриги меж королевой и кардиналом. И, оказавшись меж молотом и наковальней, предпочли прикинуться тихими идиотами...
   - Примерно так говорил мне и гонец кардинала, - сказал Каюзак. - В общем, хозяин трясся от страха и молил не предавать его злой смертушке, потому что он ни в чем не виноват, он, изволите ли видеть, и предполагать не мог, что это не мы фальшивомонетчики, а чиновник из Парижа фальшивый...
   - И вы не отвесили ему хотя бы парочку оплеух? - с неудовольствием спросил д'Артаньян. - Стоило бы...
   - Друг мой, я человек добрый и отходчивый, - сказал Каюзак, значительно подмигивая. - Не по-христиански угощать оплеухами беднягу, послужившего бессознательным орудием злых сил... Но поскольку моя доброта все же не безгранична, я выставил ему условие: и его собственная продувная физиономия, и его гостиница останутся в целости и сохранности, но за это я перед тем, как пуститься в путь, отобедаю в его трактире за его счет...
   - И он, я полагаю, согласился? - сказал д'Артаньян. - С его стороны это было неосмотрительно.
   - Весьма, - поддержал де Вард. - Уж если Каюзак обедает...
   - О, вы преувеличиваете мои скромные возможности, - сказал Каюзак. Конечно, я старался изо всех сил, проголодавшись за ночь в подвале и испытывая нешуточную жажду, а кроме того я пригласил к столу человек шесть проезжих дворян, потому что больше всего на свете после дуэлей люблю хорошую компанию за столом... Но все равно, как мы ни старались, у хозяина осталось в целости еще почти половина винного погреба и половина съестных припасов. У него очень уж обширный винный подвал, да и припасов немало...
   - Представляю себе это пиршество, - расхохотался д'Артаньян. - Он не пытался повеситься, потеряв половину вин и съестного?
   - Поначалу он выказывал такое намерение, - кротко ответил Каюзак. - Но я объяснил ему, что самоубийство, особенно через повешенье, - смертный грех, недостойный истинного христианина... а кроме того напомнил, что в случае его скоропостижной смерти обязательно будет назначено следствие, и судейские непременно доедят и допьют все, с чем не справились я и мои гости, но, как и мы, не заплатят ни грошика, а значит, вдова будет разорена... Хозяин внял моим доводам и отправился биться головой о стену... Ну, а я отправился в Париж.