Страница:
Граф тем временем, бесцеремонно взяв Татьяну за подбородок, осведомился с напускной серьезностью:
– Ну, что скажете, очаровательная? Есть ли у вас какие-либо возражения против первого кандидата на вашу благосклонность, то бишь моей скромной персоны?
– Казимир, ты меня уморишь! – прямо-таки закудахтал фон Бок, утирая слезы. – Как это у тебя получается?
– Тебе всегда недоставало чувства юмора, Каспар, согласись, – невозмутимо ответил граф, поглаживая прильнувшую к нему Татьяну так, что у Ольги поневоле сжались кулаки. – А жить нужно весело… Итак, красотка?
– Помилуйте, разве я могу отказать столь блестящему рыцарю? – сказала Татьяна, улыбаясь застывшей улыбкой карнавальной маски. – Отнесите меня в постель и погрузите в пучину утонченного блуда…
– Каналья! – хохотал немец. – Откуда берешь словечки?
– Это не я, Каспар, – серьезно сказал граф. – Это она сама, следовало бы наконец уяснить. Я просто легонечко раскрепостил то, что у нее таилось в глубине сознания, вот и все… Что-то раскрепостил, а что-то попридержал, вот и результат. Ладно, ступай пока к себе, ты же знаешь, терпеть не могу праздных зрителей. Когда мне надоест, я тебя непременно позову.
Ольга отдернулась – и оказалась у себя в спальне, вся дрожа от злости и нетерпения. Следовало немедленно принять какие-то меры… вот только какие? Поднять на ноги весь дом? Но неизвестно еще, получится ли. Кто знает, что умеет эта троица, вполне может оказаться, что обитатели дома так и будут спать беспробудно, пока не настанет утро. Коли уж она сама, как оказалось, способна погрузить человека в глубокий сон, вполне возможно, что и эти…
Ольга вдруг просияла. Притопнула левой ногой и крикнула:
– Двое, одинаковых с лица! Ко мне, живо!
Почти сразу же возле окна сгустились темные тени, и перед ней, как лист перед травой, встали оба верзилы, вывалянные по уши в желтом речном песке, струями текущем из их напоминавших ковши пригоршней. Один уныло промямлил:
– Не получается пока, хозяйка, хоть ты тресни… Ничего, мы стараемся, мы трудолюбивые…
– Потом! – вскрикнула Ольга. – Есть другая работа… Отправляйтесь в комнату графа Биллевича… я покажу, где это. Там будет девушка. Ее нужно забрать оттуда и переправить сюда… а тем двум мужчинам, что с ней, задать хорошую трепку. Сможете?
– Чего ж не смочь, дело привычное…
И оба в мгновение ока растаяли. Ольга облегченно перевела дух… но ее трудолюбивые и исполнительные помощнички сразу же возникли вновь, причем Татьяны с ними не было.
– Никак невозможно, хозяйка, – протянул один уныло. – Там такой… Там этот… Он нас самих клочьями по закоулкам пустит…
– Никак невозможно, – поддакнул второй. – Растреплет на куделю, нам с ним не тягаться…
– Я вам приказываю! – взвилась Ольга.
Оба дрожали, как листья на ветру.
– Хозяйка, прикажи чего полегче, – решительно сказал один. – А то не по себе дерево рубишь. Нам неохота, чтоб, значит, на клочки…
– Ну, тогда идите веревку вейте! – вскрикнула Ольга и, не успели они еще растаять в воздухе, громко позвала: – Джафар!
Турок возник моментально, словно все это время пребывал где-то рядом.
– Что прикажете, пленительная?
– Там Татьяна… У графа… – торопясь, сказала Ольга. – Нужно ее выручать…
– Татьяна? А, ну как же, ваша названая сестричка… Что следует делать?
– Доставить ко мне. А тем двум дать трепку. Живо!
– С полным нашим… – пробормотал Джафар, взмахнул рукавами синего халата, свел ладони перед лицом – и, превратившись в облачко дыма, исчез под потолком.
Прошло буквально несколько секунд – и облачко дыма, вновь возникнув около люстры, обрушилось вниз, на лету превращаясь в Джафара. Лицо у него было грустное, турок растерял прежнюю уверенность и нахальство.
– Как ни печально мне это говорить, хозяйка, но связываться не рискну и вам не советую, – сказал он, понурившись. – Умоляю, не считайте меня трусом, я просто трезво оцениваю свои силы… Против этой компании у меня нет никаких шансов, так что и пытаться не стоит, иначе останетесь без преданного слуги…
– Да кто они такие? – растерянно спросила Ольга.
– Сильные… – уныло ответил Джафар. – Вот вам и вся правда, пленительная, и другой…
– Сгинь! – притопнула Ольга ногой.
Оставшись в одиночестве, она почувствовала себя даже не заблудившимся в лесу ребенком – путником, застигнутым на ночной дороге вдали от жилья волчьей стаей. Что-то в окружающем мире изменилось мгновенно и бесповоротно, неизвестно откуда надвинулись страшные тени, готовые растоптать мимоходом, и она ничего не могла поделать…
Ничего?
– Ну, это мы еще посмотрим… – пробормотала Ольга сквозь зубы.
Она распахнула высокую створку окна, высунулась по пояс в безмятежную ночную прохладу. Задрала голову. Вон то окно на третьем этаже, конечно же, оно…
Напряглась, собрала все силы в некий кулак, представила себе трещащие, высокие языки огня – и словно бы тетиву спустила, освобожденная сила незримо рванулась к тому окну, воздух, казалось, стал жарким…
И почти сразу же за окном взметнулись отблески колышущегося пламени. Вполне возможно, Ольга, как все новички, малость переусердствовала и сыпанула гораздо больше, чем нужно, – но тут уж лучше перебрать, чем недосолить…
Пламя за окном разрасталось, крепло. Там, Ольга знала совершенно точно, сейчас занялись огнем портьеры, белье на постели, скатерть на столике – а там и мебель, все, что было деревянного. Текли секунды, прошла почти минута, а не похоже, чтобы те, кто в комнате пребывал, способны оказались как-то унять разбушевавшееся пламя. Вполне возможно, этого умения за ними не числилось, хотя в чем-то другом они наверняка были гораздо сильнее…
Ольга ждала, по пояс свесившись из окна. И дождалась – на дворе, откуда-то слева, послышался заполошный вопль не вполне трезвого человека (кажется, кто-то из ночных сторожей):
– Пожа-ар! Горим! Горим, православные!
Внизу пробежал еще кто-то, Ольга видела, что сразу в нескольких окнах первого этажа – ну да, там, где людская – затеплились огоньки свечей. Под окнами отчаянно застучал в колотушку сторож, к нему бежал еще кто-то, шумно проламываясь сквозь аккуратно подстриженные кусты.
Паника понемногу разгоралась – в точности как бушевавшее в комнате графа пламя. Слышно было, как топочут и перекликаются в коридоре. Начиналась та бессмысленная суета, что свойственна первым минутам какого-нибудь несчастья.
Вот теперь вполне можно было «проснуться» – тут мертвый вскочит! – и, что было бы вполне объяснимо, поинтересоваться причинами переполоха. Накинув пеньюар, Ольга вышла в прихожую, где обнаружила Дуняшку, лежавшую навзничь с закрытыми глазами на своей постели. Наклонилась, услышала тихое посапывание – ага, спит, – откинула одеяло. Горничная была совершенно нагая – понятно, камергер поторопился от нее избавиться, заслышав этакий гвалт…
В коридоре мимо нее опрометью пронеслось несколько дворовых, один тащил ведро с водой, расплескав уже добрую половину, сам мокрехонький. По всему дому стоял шум, топот и крики – правда, в происходящем уже наметилась некоторая упорядоченность, пожар был злом привычным, давним…
Никто не обращал на нее внимания. Ольга распахнула дверь к Татьяне и, не обращая внимания на горничную, сидевшую на своей постели с видом полнейшей растерянности, прошла в спальню. С несказанным облегчением убедилась, что Татьяна, судя по всему, крепко спит – тоже совершенно нагая, надо полагать возвращенная в свою комнату каким-то окольным путем.
– Что же это за компания такая? – тихонько задала она вопрос вслух самой себе.
И ответа, конечно же, не получила…
Вернувшись к себе, Ольга почувствовала жуткую слабость, перед глазами все плыло. В первый миг она испугалась, решив, что таким образом ей ответили, определив, кто прервал на самом интересном месте предосудительные забавы, но это больше походило на невероятную усталость – слишком многое она освоила за считанные часы и, в некотором смысле, попросту надорвалась…
Рядом неожиданно возник Джафар, осторожно коснулся ее локтя и сказал с неподдельной заботой:
– Лягте и спите, прелестница, вам необходимо… Отчаянная вы, хозяйка, я восхищен… Знали бы, с кем связываетесь… Хорошо еще, что они не доискались виновника, уж я-то чувствую. Но если будете продолжать, может и не обойтись…
Она уже не слушала – закрыла глаза и провалилась в сон, как в омут, канула в восхитительное беспамятство…
Глава девятая
– Ну, что скажете, очаровательная? Есть ли у вас какие-либо возражения против первого кандидата на вашу благосклонность, то бишь моей скромной персоны?
– Казимир, ты меня уморишь! – прямо-таки закудахтал фон Бок, утирая слезы. – Как это у тебя получается?
– Тебе всегда недоставало чувства юмора, Каспар, согласись, – невозмутимо ответил граф, поглаживая прильнувшую к нему Татьяну так, что у Ольги поневоле сжались кулаки. – А жить нужно весело… Итак, красотка?
– Помилуйте, разве я могу отказать столь блестящему рыцарю? – сказала Татьяна, улыбаясь застывшей улыбкой карнавальной маски. – Отнесите меня в постель и погрузите в пучину утонченного блуда…
– Каналья! – хохотал немец. – Откуда берешь словечки?
– Это не я, Каспар, – серьезно сказал граф. – Это она сама, следовало бы наконец уяснить. Я просто легонечко раскрепостил то, что у нее таилось в глубине сознания, вот и все… Что-то раскрепостил, а что-то попридержал, вот и результат. Ладно, ступай пока к себе, ты же знаешь, терпеть не могу праздных зрителей. Когда мне надоест, я тебя непременно позову.
Ольга отдернулась – и оказалась у себя в спальне, вся дрожа от злости и нетерпения. Следовало немедленно принять какие-то меры… вот только какие? Поднять на ноги весь дом? Но неизвестно еще, получится ли. Кто знает, что умеет эта троица, вполне может оказаться, что обитатели дома так и будут спать беспробудно, пока не настанет утро. Коли уж она сама, как оказалось, способна погрузить человека в глубокий сон, вполне возможно, что и эти…
Ольга вдруг просияла. Притопнула левой ногой и крикнула:
– Двое, одинаковых с лица! Ко мне, живо!
Почти сразу же возле окна сгустились темные тени, и перед ней, как лист перед травой, встали оба верзилы, вывалянные по уши в желтом речном песке, струями текущем из их напоминавших ковши пригоршней. Один уныло промямлил:
– Не получается пока, хозяйка, хоть ты тресни… Ничего, мы стараемся, мы трудолюбивые…
– Потом! – вскрикнула Ольга. – Есть другая работа… Отправляйтесь в комнату графа Биллевича… я покажу, где это. Там будет девушка. Ее нужно забрать оттуда и переправить сюда… а тем двум мужчинам, что с ней, задать хорошую трепку. Сможете?
– Чего ж не смочь, дело привычное…
И оба в мгновение ока растаяли. Ольга облегченно перевела дух… но ее трудолюбивые и исполнительные помощнички сразу же возникли вновь, причем Татьяны с ними не было.
– Никак невозможно, хозяйка, – протянул один уныло. – Там такой… Там этот… Он нас самих клочьями по закоулкам пустит…
– Никак невозможно, – поддакнул второй. – Растреплет на куделю, нам с ним не тягаться…
– Я вам приказываю! – взвилась Ольга.
Оба дрожали, как листья на ветру.
– Хозяйка, прикажи чего полегче, – решительно сказал один. – А то не по себе дерево рубишь. Нам неохота, чтоб, значит, на клочки…
– Ну, тогда идите веревку вейте! – вскрикнула Ольга и, не успели они еще растаять в воздухе, громко позвала: – Джафар!
Турок возник моментально, словно все это время пребывал где-то рядом.
– Что прикажете, пленительная?
– Там Татьяна… У графа… – торопясь, сказала Ольга. – Нужно ее выручать…
– Татьяна? А, ну как же, ваша названая сестричка… Что следует делать?
– Доставить ко мне. А тем двум дать трепку. Живо!
– С полным нашим… – пробормотал Джафар, взмахнул рукавами синего халата, свел ладони перед лицом – и, превратившись в облачко дыма, исчез под потолком.
Прошло буквально несколько секунд – и облачко дыма, вновь возникнув около люстры, обрушилось вниз, на лету превращаясь в Джафара. Лицо у него было грустное, турок растерял прежнюю уверенность и нахальство.
– Как ни печально мне это говорить, хозяйка, но связываться не рискну и вам не советую, – сказал он, понурившись. – Умоляю, не считайте меня трусом, я просто трезво оцениваю свои силы… Против этой компании у меня нет никаких шансов, так что и пытаться не стоит, иначе останетесь без преданного слуги…
– Да кто они такие? – растерянно спросила Ольга.
– Сильные… – уныло ответил Джафар. – Вот вам и вся правда, пленительная, и другой…
– Сгинь! – притопнула Ольга ногой.
Оставшись в одиночестве, она почувствовала себя даже не заблудившимся в лесу ребенком – путником, застигнутым на ночной дороге вдали от жилья волчьей стаей. Что-то в окружающем мире изменилось мгновенно и бесповоротно, неизвестно откуда надвинулись страшные тени, готовые растоптать мимоходом, и она ничего не могла поделать…
Ничего?
– Ну, это мы еще посмотрим… – пробормотала Ольга сквозь зубы.
Она распахнула высокую створку окна, высунулась по пояс в безмятежную ночную прохладу. Задрала голову. Вон то окно на третьем этаже, конечно же, оно…
Напряглась, собрала все силы в некий кулак, представила себе трещащие, высокие языки огня – и словно бы тетиву спустила, освобожденная сила незримо рванулась к тому окну, воздух, казалось, стал жарким…
И почти сразу же за окном взметнулись отблески колышущегося пламени. Вполне возможно, Ольга, как все новички, малость переусердствовала и сыпанула гораздо больше, чем нужно, – но тут уж лучше перебрать, чем недосолить…
Пламя за окном разрасталось, крепло. Там, Ольга знала совершенно точно, сейчас занялись огнем портьеры, белье на постели, скатерть на столике – а там и мебель, все, что было деревянного. Текли секунды, прошла почти минута, а не похоже, чтобы те, кто в комнате пребывал, способны оказались как-то унять разбушевавшееся пламя. Вполне возможно, этого умения за ними не числилось, хотя в чем-то другом они наверняка были гораздо сильнее…
Ольга ждала, по пояс свесившись из окна. И дождалась – на дворе, откуда-то слева, послышался заполошный вопль не вполне трезвого человека (кажется, кто-то из ночных сторожей):
– Пожа-ар! Горим! Горим, православные!
Внизу пробежал еще кто-то, Ольга видела, что сразу в нескольких окнах первого этажа – ну да, там, где людская – затеплились огоньки свечей. Под окнами отчаянно застучал в колотушку сторож, к нему бежал еще кто-то, шумно проламываясь сквозь аккуратно подстриженные кусты.
Паника понемногу разгоралась – в точности как бушевавшее в комнате графа пламя. Слышно было, как топочут и перекликаются в коридоре. Начиналась та бессмысленная суета, что свойственна первым минутам какого-нибудь несчастья.
Вот теперь вполне можно было «проснуться» – тут мертвый вскочит! – и, что было бы вполне объяснимо, поинтересоваться причинами переполоха. Накинув пеньюар, Ольга вышла в прихожую, где обнаружила Дуняшку, лежавшую навзничь с закрытыми глазами на своей постели. Наклонилась, услышала тихое посапывание – ага, спит, – откинула одеяло. Горничная была совершенно нагая – понятно, камергер поторопился от нее избавиться, заслышав этакий гвалт…
В коридоре мимо нее опрометью пронеслось несколько дворовых, один тащил ведро с водой, расплескав уже добрую половину, сам мокрехонький. По всему дому стоял шум, топот и крики – правда, в происходящем уже наметилась некоторая упорядоченность, пожар был злом привычным, давним…
Никто не обращал на нее внимания. Ольга распахнула дверь к Татьяне и, не обращая внимания на горничную, сидевшую на своей постели с видом полнейшей растерянности, прошла в спальню. С несказанным облегчением убедилась, что Татьяна, судя по всему, крепко спит – тоже совершенно нагая, надо полагать возвращенная в свою комнату каким-то окольным путем.
– Что же это за компания такая? – тихонько задала она вопрос вслух самой себе.
И ответа, конечно же, не получила…
Вернувшись к себе, Ольга почувствовала жуткую слабость, перед глазами все плыло. В первый миг она испугалась, решив, что таким образом ей ответили, определив, кто прервал на самом интересном месте предосудительные забавы, но это больше походило на невероятную усталость – слишком многое она освоила за считанные часы и, в некотором смысле, попросту надорвалась…
Рядом неожиданно возник Джафар, осторожно коснулся ее локтя и сказал с неподдельной заботой:
– Лягте и спите, прелестница, вам необходимо… Отчаянная вы, хозяйка, я восхищен… Знали бы, с кем связываетесь… Хорошо еще, что они не доискались виновника, уж я-то чувствую. Но если будете продолжать, может и не обойтись…
Она уже не слушала – закрыла глаза и провалилась в сон, как в омут, канула в восхитительное беспамятство…
Глава девятая
Воздыхатель
Наутро, при солнечном свете и лазурном небе, все происшедшее ночью казалось дурным сном. Вот только, подойдя к окну, Ольга увидела копоть вокруг окна отведенной графу комнаты, выбитые стекла – и с превеликой неохотой признала, что ничего ей не привиделось, все было.
За завтраком генерал и остальные слегка подшучивали над графом Биллевичем – а тот мастерски изображал сконфуженность. Как тут же поняла Ольга из разговора, непосвященным дело было представлено так, будто граф, определенно перебрав хозяйского вина, поданного ему в комнату, неосторожно оставил на полу канделябр с зажженными свечами, пламя перекинулось на кисейные занавески, оттуда на мебель и балдахин постели. Камергер комически ужасался – он-то, неосторожный, представил Ольге жениха как образец добродетели и умеренности, а тот самым беспардонным образом злоупотребил его доверием. Добродушно подтрунивал фон Бок – оказывается, именно он, проходя мимо спальни графа, почуял дым и поднял тревогу. В общем, за столом царила самая непринужденная атмосфера, и оттого Ольге было еще тяжелее: при свете дня все эти загадочные господа выглядели совершенно безобидными, мало того – милыми и обаятельными. Она и представить не могла, что найдется кто-то, способный ей поверить. И пытаться нечего. Решат, что она повредилась рассудком, в смирительный дом, конечно, не запрут, но созовут на подмогу доктору Гааке целую роту эскулапов и уже никогда не будут относиться серьезно к ее словам и поступкам. Поверить и отнестись со всей серьезностью способна одна Бригадирша, но она не в счет, ее саму, чего доброго, посчитают вышившей из ума – Ольга в приступе жгучего стыда вспомнила, что именно так сама и думала совсем недавно…
Но ведь придется что-то делать! Сомнительно, чтобы эта компания так просто отвязалась от Татьяны (которая, как быстро установила Ольга посредством окольных расспросов, ничегошеньки из событий этой ночи не помнила, считала, что попросту крепко спала без сновидений). И уже совершенно непонятно, зачем графу понадобилось делать ей предложение – если они так вели себя не только с крепостной девкой, но и с княжной, дочерью своего гостеприимного хозяина…
Одним словом, она едва досидела до конца завтрака. Под каким-то предлогом ускользнула от Татьяны, естественно, бросившейся расспрашивать насчет графского предложения руки и сердца, о котором услышала за столом, и прямиком направилась в покои Бригадирши.
Старушке, сразу видно, полегчало. Она так и осталась в постели, но, судя по подносу у изголовья, только что позавтракала и сидела на подушках с видом довольно-таки бодрым. Доктора при ней не было, а горничная сидела в прихожей – значит, ухудшения состояния больной никто не опасался…
– Ну, как там этот прохвост? – спросила Бригадирша чуточку воинственно. – Который ухитряется не стареть, ну, ты понимаешь, о ком я…
– Граф? – уточнила Ольга. – Вот о нем-то и речь… Мне думается, нужно перед вами извиниться. За то, что я вам не поверила.
– Ага! – торжествующе воздела указательный палец старушка. – Неужели устроил нечто такое, что тебя окончательно убедило? А я ведь говорила, что из ума не выжила…
– Все еще хуже, – устало сказала Ольга, присаживаясь в изголовье. – Если бы он был один…
Она принялась рассказывать все с самого начала, с того момента, как прибежал босоногий посланец умирающего мельника. Старушка слушала внимательно, ни разу не перебив, разве что порой меленько крестилась, и видно было, что эта процедура для нее в новинку (Ольга отметила, что в комнате появилось сразу три иконы, а на столике лежит толстенная растрепанная книга в кожаном переплете, на котором вытиснен православный крест).
– Вот так, – закончила она, чувствуя огромное облегчение. – Теперь, вполне может оказаться, вы мне не поверите…
– Это с какой такой стати? – живо возразила Бригадирша. – Эка невидаль! Дело совершенно житейское. Чего я только в жизни не навидалась, милая моя… Однажды в Париже – я тогда была, конечно, не нынешней дряхлой развалиной – принялся за мной ухаживать некий кавалер… Кавалер, доложу тебе, был не из последнего десятка – красив, остроумен, краснобай, каких мало, дважды дуэлировал из-за меня, серенады на испанский манер ночью под окнами пел… Я тогда, не в пример будь взято, согласно правилам восемнадцатого столетия была особою легкомысленной – и в конце концов пригласила кавалера в спаленку на философические беседы о смысле жизни и сути бытия, – она бледно улыбнулась, глядя куда-то в невозвратное прошлое. – Как сейчас помню: ночь лунная, в парке как раз зацвели каштаны, тишина и свежесть, я стою в том самом палевом платье с фламандскими кружевами, которое произвело несказанный фурор на балу у герцога Орлеанского, с рубиновым фермуаром на шее, жду пылких слов и умелых лобзаний… И представь себе, этот мошенник, вместо того чтобы наброситься на меня со всей куртуазностью, притискивает к стене и разевает рот… а там у него вместо зубов – натуральные клычищи, острые, как иглы, кривые, и ладит он вцепиться мне в глотку… Еле отбилась, хорошо еще, один добрый знакомый научил кое-чему полезному. Не кавалер это был вовсе, а упырь, жаждавший кровушки. Всякое бывало – восемнадцатое столетие, знаешь ли, было богатым на чертовщину. А ты хочешь, чтобы я тебе не верила… Отчего же не верить? Говорю тебе, дело житейское: ты теперь ведьма, вот и все. – Увидев невольное движение Ольги, старушка успокаивающе погладила ее по руке. – Ну ладно, ладно, сболтнула не подумавши, не ведьма ты, а, пожалуй что, колдунья.
Ольга печально улыбнулась:
– Autan entre mordu d’un chien que d’une chienne… [10]
– Ну, это ты чересчур, – серьезно сказала Бригадирша. – Есть тут разница, есть. Ведьма – это что-то вовсе уж жуткое, а колдунья, если поразмыслить… ну, не такое уж и страшное. Ты же не виновата, что этот старый пройдоха именно тебе спихнул обузу с плеч…
– Вашими бы устами…
– Ну, не переживай. Жизненный опыт мне нашептывает, что с колдовством, душа моя, дело обстоит, как с кухонным ножиком – им с одинаковым успехом можно и хлебушка нарезать, и человека порешить до смерти. Не в ножике грех, а в руке, что его держит… Так что, душа моя, попробуй-ка ты пустить свое умение на добрые дела.
– Хорошо вам говорить… – сказала Ольга. – А я, откровенно скажу, и не представляю даже, что это за добрые дела. О чем ни подумаю, в первую очередь приходит на ум исключительно возможность творить тот или иной вред…
– Не помирай прежде смерти, – твердо сказала Бригадирша, очевидно, не отыскав в памяти французского изречения, подходившего к случаю. – Осмотришься, обязательно что-нибудь найдешь – ну вот хотя бы постарайся отогнать эту нечисть от Танюшки. Они ж не успокоятся… а к князю жаловаться не пойдешь… да и князя они могут в два счета оплести…
– Не представляю, что и делать…
Бригадирша взмахнула сухим кулачком:
– Молодежь пошла какая-то квелая… Зачем же руки опускать, сударыня? Возьми своих холопов в оборот, расспроси как следует, хозяйка ты им или кто? Быть не может, чтобы не нашлось средства… От любой нечисти есть средство, Оленька, даже от самого Сатаны. Ты же и не искала толком? Вот и возьмись. Или будешь смотреть, как они измываются над Танюшкой?
– Знала бы как – в гроб бы загнала… – сердито сказала Ольга.
Старушка усмехнулась, ее глаза смотрели жестко и молодо, словно на Ольгу уставился сам восемнадцатый век, причудливым образом совмещавший утонченнейшую галантность и жуткие злодейства.
– А на худой-то конец, голубушка… Мало ли травок? После которых душа вмиг отлетает туда, где ни печали тебе, ни воздыхания? Коли уж они такие твари, то и обращение с ними должно быть соответствующее. Мало ли случаев, когда за барским столом невезучему гостю попадался не тот грибочек? Повар, орясина, просмотрел… Все съели, как ни в чем не бывало, а бедолага один-единственный грянулся оземь, едва выйдя из-за стола… Помнишь, как у Несвицких тому титулярному советнику по оплошке повара в тарелку угодила поганка? Едва откачали. А время нынче грибное, на грибы и грешить будут… Что так смотришь, не одобряешь?
Ольга сказала медленно:
– Вы знаете, если не останется другого выхода… Нужно же как-то это прекращать… Но они, кто их знает, и почуять могут…
– А они почуяли, что это именно ты им огоньку подпустила?
– Уверена, что не доискались. Иначе, чует мое сердце, сразу нагрянули бы, кипя от негодования, отношения выяснять…
– Вот видишь? Если они сильнее твоих… холопьев, это ни о чем еще не говорит. Тут, милая моя, обернуться может по-всякому. К сильному детинушке, у которого в зубах шпага, а в каждой руке по пистолету, может подкрасться сзади этакий плюгавый недомерок да ткнуть шилом точнехонько в сердце. И где он будет, твой сильный, на каком кладбище? Не бывает на этом свете такой уж неодолимой силы, чтобы с ней ничего не могли поделать все другие… – старушка помолчала, потом с видом принявшего решение человека сообщила чуть ли не торжествующе: – А ведь придумала! На худой конец… Если уж совсем ничего нельзя будет поделать, беги ко мне. Возьму пистолет – их в доме видимо-невидимо, даже у тебя имеется, – попрошу Ермилку-кузнеца сделать серебряную пулю, он у нас на все руки мастак – да грохну прямехонько в лоб чертову графу. Против серебряной пули, как мне объяснили еще в Париже, страшно вспомнить, сколько лет назад, ни одна нечисть не устоит. А со старухи какой спрос? Подумают, из ума выжила окончательно, сунут взятку губернским властям, да и замнут дело…
– Это уж вы чересчур, – сказала Ольга. – Это и впрямь какое-то восемнадцатое столетие получается…
– Ну и что? Неплохое было столетие, по совести говоря. Умели справляться со всякой мерзостью, не таскаясь по судам и не приваживая денежками юридических крючков. Мне бы только удержать в руке да попасть, куда следует…
– Оставьте, – сказала Ольга. – Уж до такого я постараюсь не допустить.
– Но если что, говори без церемоний. Ради такого дела я и пистолет взять готова…
– Не придется, – твердо сказала Ольга. – Непременно что-нибудь отыщу…
Она отправилась к себе, быстроты ради послала Дуняшку в конюшню распорядиться, чтобы заседлали Абрека, и принялась переодеваться в «гусарский» костюм. Успев надеть лишь сапоги и чикчиры [11], почувствовала на себе чей-то жадный взгляд. Поскольку в спальне не было обычных людей, разве что искусно спрятавшихся, она не раздумывала долго. Торопливо надела рубашку и, не оборачиваясь, бросила через плечо:
– Объявись-ка, Джафар…
Турок послушно материализовался в двух шагах от нее, безмятежно улыбаясь, топорща усики в стрелочку, одним словом, не выказывая никаких признаков раскаяния.
– Я тут явился с докладом, – сказал он как ни в чем не бывало. – И решил подождать, видя, что вы заняты, не предлагать же мне было свою помощь в одевании, это попросту неприлично…
– А разглядывать меня исподтишка – прилично? – поинтересовалась Ольга.
– Пожалуй, – сказала турок. – Вы так прекрасны и пленительны, госпожа моя, что невозможно удержаться от опрометчивых поступков. Ну что мне прикажете с собой поделать, если я никогда не относился к тем уродам, что предпочитают мальчиков? Наконец, есть в этом нечто от почитания изящных искусств – ваша нагота столь совершенна, что всякий ценитель прекрасного не упустит случая…
Черт его знает, но как-то само собой так оказалось, что Джафар неизвестно когда придвинулся к ней вплотную, взял за локоток, а свободную руку уже тянул к незастегнутой на груди рубашке. Уже обвыкшаяся с привычками своего «иноземного холопа», как наверняка выразилась бы Бригадирша, Ольга не стала возмущаться словесно, а нанесла удар, который у обычных людей примерно соответствовал сильному тычку локтем в бок. Джафар отскочил, охнув от боли.
– Вот объясни ты мне, беспокойное создание, – сказала Ольга, надевая кафтанчик и тщательно застегивая крючки. – Почему вы все… ну, ты понимаешь, о ком я… такие озабоченные насчет прекрасного пола? Мне это кажется, или в самом деле явная озабоченность присутствует? Ты мне проходу не даешь, эта компания, что нагрянула с камергером, непотребства вытворяет…
– Ну и словечки у вас, госпожа моя, – поморщился турок. – Я бы выразился, это не озабоченность, а повышенное стремление к общению с прекрасным, свойственное тем существам, в чьей натуре преобладает огонь. Духи бывают разные – огня и воды, воздуха и земли. Конечно, дело ваше, верить или не верить, но говорю вам как знаток – хорошо еще, что вы столкнулись с духами огня. Духи земли, например, к женским прелестям совершенно глухи… но зато обладают массой других, еще более неприятных привычек, так что сталкиваться с ними не советую…
– А я – кто? – спросила Ольга в лоб. – К чему принадлежу, к какой стихии?
– А вы ни к какой стихии и не принадлежите. Вы, прелестница – колдунья, и все тут, а уж какие духи вам достанутся в подчинение или в качестве врагов, зависит от случая. Будь покойный Сильвестр-эфенди кем-то другим, вам совершенно иная публика досталась бы в слуги… а может, и во враги. Сложный это предмет, с налету не разберешься, вам еще многому учиться предстоит…
– Вот и начнем, – сказала Ольга решительно. – Камергер и его шатия – кто они такие?
– Как бы вам преподнести доступнее, госпожа моя… Они – Ночное Племя.
– Спасибо, – сказала Ольга. – Преогромное вам мерси с решпектом… Объяснил понятнее некуда… Кто они – черти? Упыри? Заклятые души? Можешь ты не вилять, а объяснить простыми словами?
– В том-то и суть, что не могу, – сказал Джафар с грустным видом. – Потому что человеческих слов, простите великодушно, не имеется. Вы, люди, напридумывали себе для обозначения существ с Той Стороны множество словечек… иногда эти словечки, согласен, очень точно обрисовывают сущность, а иногда категорическое выходит заблуждение… Упырь – он и есть упырь, тут все правильно. С чертями тоже, в общем, нет промашки. Но есть еще масса созданий, которых вы, люди, не умеете отличать друг от друга, потому что ничегошеньки о них не знаете. Вот я, к примеру, джинн… люди о нас имеют довольно точное представление. Но как я вам объясню, что такое Ночное Племя, если ваши мудрецы о них и не слыхивали – очень уж они ловко умеют прятаться, – а потому и словечек не придумали? Вы разве еще не поняли, что обнаружили целый мир? С превеликим множеством разновидностей и видов, из коих далеко не всех классифицировали и занесли в реестры…
– Интересно, – сказала Ольга. – Вы всегда так гладко, по-ученому изъясняетесь?
– Как у вас говорится, с кем поведешься, от того и наберешься, – сказал Джафар. – Лет двести назад сложилось так, что мне пришлось служить у одного крайне ученого и книжного человека… нет, не в этой стране, далеко отсюда. Ну, тут уж положение обязывало, поневоле за долгие годы нахватался ученых материй, тем более что и работу он мне поручал соответствующую. Все от хозяина зависит, госпожа моя. Смотря кто он… У купца я нахватался одних тонкостей, у воина – других, у книжника – третьих.
Ольга усмехнулась:
– Ну, а у меня ты чего рассчитываешь нахвататься?
Джафар, глядя с поразительным простодушием и задушевностью, ответил, приложив руку к груди:
– Что касается вас, пленительная госпожа моя, то я все еще льщу себя надеждой, что мы когда-нибудь подружимся и будем рука об руку шагать по жизни, встречая ее печали и радости, как два любящих сердца…
– Дело, конечно, твое, – сказала Ольга. – Но я на твоем месте пустыми мечтаньями не увлекалась бы… Ладно. Нет таких слов в человеческом языке… Будем искать ощупью. Ночное Племя… Служат они, я так понимаю, злу?
– Это очень сложный и запутанный вопрос, госпожа моя, – что есть зло и что есть добро, тут мы рискуем заплутать в таких философических дебрях…
– Да? – подняла бровь Ольга. – По-моему, добро есть добро, а зло есть зло…
Джафар в наигранном восторге поднял глаза к небу:
– Клянусь семью мудрецами, я восхищен кристальной ясностью, с какой вы излагаете сложные истины. Так и представляется, что слышу высокомудрого книжника Аль-Хаукаля Аль-Мавераннахри… Мудрейший был человек, и слава о его учености простиралась от Кордобы до Багдада… да вот однажды ввязался он в дворцовые интриги, за что и был сожжен на костре из собственных ученых трудов, отчего и остался потомству неизвестен… Очень четко вы все изложили, возражать глупо. Зло есть зло, а добро есть добро… вот только понять бы нам всем, ничтожным, что есть добро, а что есть зло…
– Но это же ясно!
– Вы полагаете, прелестная госпожа моя? – притворно изумился Джафар. – Позвольте тогда один многозначительный пример… Вы, как я понимаю, намерены всеми силами противиться тому, чтобы наши… гости добрались до вашей названой сестрички? Похвальное намерение. Вот только вас отчего-то совершенно не трогает участь девицы по имени Дуняша, до которой уже добрались и намерены продолжать…
За завтраком генерал и остальные слегка подшучивали над графом Биллевичем – а тот мастерски изображал сконфуженность. Как тут же поняла Ольга из разговора, непосвященным дело было представлено так, будто граф, определенно перебрав хозяйского вина, поданного ему в комнату, неосторожно оставил на полу канделябр с зажженными свечами, пламя перекинулось на кисейные занавески, оттуда на мебель и балдахин постели. Камергер комически ужасался – он-то, неосторожный, представил Ольге жениха как образец добродетели и умеренности, а тот самым беспардонным образом злоупотребил его доверием. Добродушно подтрунивал фон Бок – оказывается, именно он, проходя мимо спальни графа, почуял дым и поднял тревогу. В общем, за столом царила самая непринужденная атмосфера, и оттого Ольге было еще тяжелее: при свете дня все эти загадочные господа выглядели совершенно безобидными, мало того – милыми и обаятельными. Она и представить не могла, что найдется кто-то, способный ей поверить. И пытаться нечего. Решат, что она повредилась рассудком, в смирительный дом, конечно, не запрут, но созовут на подмогу доктору Гааке целую роту эскулапов и уже никогда не будут относиться серьезно к ее словам и поступкам. Поверить и отнестись со всей серьезностью способна одна Бригадирша, но она не в счет, ее саму, чего доброго, посчитают вышившей из ума – Ольга в приступе жгучего стыда вспомнила, что именно так сама и думала совсем недавно…
Но ведь придется что-то делать! Сомнительно, чтобы эта компания так просто отвязалась от Татьяны (которая, как быстро установила Ольга посредством окольных расспросов, ничегошеньки из событий этой ночи не помнила, считала, что попросту крепко спала без сновидений). И уже совершенно непонятно, зачем графу понадобилось делать ей предложение – если они так вели себя не только с крепостной девкой, но и с княжной, дочерью своего гостеприимного хозяина…
Одним словом, она едва досидела до конца завтрака. Под каким-то предлогом ускользнула от Татьяны, естественно, бросившейся расспрашивать насчет графского предложения руки и сердца, о котором услышала за столом, и прямиком направилась в покои Бригадирши.
Старушке, сразу видно, полегчало. Она так и осталась в постели, но, судя по подносу у изголовья, только что позавтракала и сидела на подушках с видом довольно-таки бодрым. Доктора при ней не было, а горничная сидела в прихожей – значит, ухудшения состояния больной никто не опасался…
– Ну, как там этот прохвост? – спросила Бригадирша чуточку воинственно. – Который ухитряется не стареть, ну, ты понимаешь, о ком я…
– Граф? – уточнила Ольга. – Вот о нем-то и речь… Мне думается, нужно перед вами извиниться. За то, что я вам не поверила.
– Ага! – торжествующе воздела указательный палец старушка. – Неужели устроил нечто такое, что тебя окончательно убедило? А я ведь говорила, что из ума не выжила…
– Все еще хуже, – устало сказала Ольга, присаживаясь в изголовье. – Если бы он был один…
Она принялась рассказывать все с самого начала, с того момента, как прибежал босоногий посланец умирающего мельника. Старушка слушала внимательно, ни разу не перебив, разве что порой меленько крестилась, и видно было, что эта процедура для нее в новинку (Ольга отметила, что в комнате появилось сразу три иконы, а на столике лежит толстенная растрепанная книга в кожаном переплете, на котором вытиснен православный крест).
– Вот так, – закончила она, чувствуя огромное облегчение. – Теперь, вполне может оказаться, вы мне не поверите…
– Это с какой такой стати? – живо возразила Бригадирша. – Эка невидаль! Дело совершенно житейское. Чего я только в жизни не навидалась, милая моя… Однажды в Париже – я тогда была, конечно, не нынешней дряхлой развалиной – принялся за мной ухаживать некий кавалер… Кавалер, доложу тебе, был не из последнего десятка – красив, остроумен, краснобай, каких мало, дважды дуэлировал из-за меня, серенады на испанский манер ночью под окнами пел… Я тогда, не в пример будь взято, согласно правилам восемнадцатого столетия была особою легкомысленной – и в конце концов пригласила кавалера в спаленку на философические беседы о смысле жизни и сути бытия, – она бледно улыбнулась, глядя куда-то в невозвратное прошлое. – Как сейчас помню: ночь лунная, в парке как раз зацвели каштаны, тишина и свежесть, я стою в том самом палевом платье с фламандскими кружевами, которое произвело несказанный фурор на балу у герцога Орлеанского, с рубиновым фермуаром на шее, жду пылких слов и умелых лобзаний… И представь себе, этот мошенник, вместо того чтобы наброситься на меня со всей куртуазностью, притискивает к стене и разевает рот… а там у него вместо зубов – натуральные клычищи, острые, как иглы, кривые, и ладит он вцепиться мне в глотку… Еле отбилась, хорошо еще, один добрый знакомый научил кое-чему полезному. Не кавалер это был вовсе, а упырь, жаждавший кровушки. Всякое бывало – восемнадцатое столетие, знаешь ли, было богатым на чертовщину. А ты хочешь, чтобы я тебе не верила… Отчего же не верить? Говорю тебе, дело житейское: ты теперь ведьма, вот и все. – Увидев невольное движение Ольги, старушка успокаивающе погладила ее по руке. – Ну ладно, ладно, сболтнула не подумавши, не ведьма ты, а, пожалуй что, колдунья.
Ольга печально улыбнулась:
– Autan entre mordu d’un chien que d’une chienne… [10]
– Ну, это ты чересчур, – серьезно сказала Бригадирша. – Есть тут разница, есть. Ведьма – это что-то вовсе уж жуткое, а колдунья, если поразмыслить… ну, не такое уж и страшное. Ты же не виновата, что этот старый пройдоха именно тебе спихнул обузу с плеч…
– Вашими бы устами…
– Ну, не переживай. Жизненный опыт мне нашептывает, что с колдовством, душа моя, дело обстоит, как с кухонным ножиком – им с одинаковым успехом можно и хлебушка нарезать, и человека порешить до смерти. Не в ножике грех, а в руке, что его держит… Так что, душа моя, попробуй-ка ты пустить свое умение на добрые дела.
– Хорошо вам говорить… – сказала Ольга. – А я, откровенно скажу, и не представляю даже, что это за добрые дела. О чем ни подумаю, в первую очередь приходит на ум исключительно возможность творить тот или иной вред…
– Не помирай прежде смерти, – твердо сказала Бригадирша, очевидно, не отыскав в памяти французского изречения, подходившего к случаю. – Осмотришься, обязательно что-нибудь найдешь – ну вот хотя бы постарайся отогнать эту нечисть от Танюшки. Они ж не успокоятся… а к князю жаловаться не пойдешь… да и князя они могут в два счета оплести…
– Не представляю, что и делать…
Бригадирша взмахнула сухим кулачком:
– Молодежь пошла какая-то квелая… Зачем же руки опускать, сударыня? Возьми своих холопов в оборот, расспроси как следует, хозяйка ты им или кто? Быть не может, чтобы не нашлось средства… От любой нечисти есть средство, Оленька, даже от самого Сатаны. Ты же и не искала толком? Вот и возьмись. Или будешь смотреть, как они измываются над Танюшкой?
– Знала бы как – в гроб бы загнала… – сердито сказала Ольга.
Старушка усмехнулась, ее глаза смотрели жестко и молодо, словно на Ольгу уставился сам восемнадцатый век, причудливым образом совмещавший утонченнейшую галантность и жуткие злодейства.
– А на худой-то конец, голубушка… Мало ли травок? После которых душа вмиг отлетает туда, где ни печали тебе, ни воздыхания? Коли уж они такие твари, то и обращение с ними должно быть соответствующее. Мало ли случаев, когда за барским столом невезучему гостю попадался не тот грибочек? Повар, орясина, просмотрел… Все съели, как ни в чем не бывало, а бедолага один-единственный грянулся оземь, едва выйдя из-за стола… Помнишь, как у Несвицких тому титулярному советнику по оплошке повара в тарелку угодила поганка? Едва откачали. А время нынче грибное, на грибы и грешить будут… Что так смотришь, не одобряешь?
Ольга сказала медленно:
– Вы знаете, если не останется другого выхода… Нужно же как-то это прекращать… Но они, кто их знает, и почуять могут…
– А они почуяли, что это именно ты им огоньку подпустила?
– Уверена, что не доискались. Иначе, чует мое сердце, сразу нагрянули бы, кипя от негодования, отношения выяснять…
– Вот видишь? Если они сильнее твоих… холопьев, это ни о чем еще не говорит. Тут, милая моя, обернуться может по-всякому. К сильному детинушке, у которого в зубах шпага, а в каждой руке по пистолету, может подкрасться сзади этакий плюгавый недомерок да ткнуть шилом точнехонько в сердце. И где он будет, твой сильный, на каком кладбище? Не бывает на этом свете такой уж неодолимой силы, чтобы с ней ничего не могли поделать все другие… – старушка помолчала, потом с видом принявшего решение человека сообщила чуть ли не торжествующе: – А ведь придумала! На худой конец… Если уж совсем ничего нельзя будет поделать, беги ко мне. Возьму пистолет – их в доме видимо-невидимо, даже у тебя имеется, – попрошу Ермилку-кузнеца сделать серебряную пулю, он у нас на все руки мастак – да грохну прямехонько в лоб чертову графу. Против серебряной пули, как мне объяснили еще в Париже, страшно вспомнить, сколько лет назад, ни одна нечисть не устоит. А со старухи какой спрос? Подумают, из ума выжила окончательно, сунут взятку губернским властям, да и замнут дело…
– Это уж вы чересчур, – сказала Ольга. – Это и впрямь какое-то восемнадцатое столетие получается…
– Ну и что? Неплохое было столетие, по совести говоря. Умели справляться со всякой мерзостью, не таскаясь по судам и не приваживая денежками юридических крючков. Мне бы только удержать в руке да попасть, куда следует…
– Оставьте, – сказала Ольга. – Уж до такого я постараюсь не допустить.
– Но если что, говори без церемоний. Ради такого дела я и пистолет взять готова…
– Не придется, – твердо сказала Ольга. – Непременно что-нибудь отыщу…
Она отправилась к себе, быстроты ради послала Дуняшку в конюшню распорядиться, чтобы заседлали Абрека, и принялась переодеваться в «гусарский» костюм. Успев надеть лишь сапоги и чикчиры [11], почувствовала на себе чей-то жадный взгляд. Поскольку в спальне не было обычных людей, разве что искусно спрятавшихся, она не раздумывала долго. Торопливо надела рубашку и, не оборачиваясь, бросила через плечо:
– Объявись-ка, Джафар…
Турок послушно материализовался в двух шагах от нее, безмятежно улыбаясь, топорща усики в стрелочку, одним словом, не выказывая никаких признаков раскаяния.
– Я тут явился с докладом, – сказал он как ни в чем не бывало. – И решил подождать, видя, что вы заняты, не предлагать же мне было свою помощь в одевании, это попросту неприлично…
– А разглядывать меня исподтишка – прилично? – поинтересовалась Ольга.
– Пожалуй, – сказала турок. – Вы так прекрасны и пленительны, госпожа моя, что невозможно удержаться от опрометчивых поступков. Ну что мне прикажете с собой поделать, если я никогда не относился к тем уродам, что предпочитают мальчиков? Наконец, есть в этом нечто от почитания изящных искусств – ваша нагота столь совершенна, что всякий ценитель прекрасного не упустит случая…
Черт его знает, но как-то само собой так оказалось, что Джафар неизвестно когда придвинулся к ней вплотную, взял за локоток, а свободную руку уже тянул к незастегнутой на груди рубашке. Уже обвыкшаяся с привычками своего «иноземного холопа», как наверняка выразилась бы Бригадирша, Ольга не стала возмущаться словесно, а нанесла удар, который у обычных людей примерно соответствовал сильному тычку локтем в бок. Джафар отскочил, охнув от боли.
– Вот объясни ты мне, беспокойное создание, – сказала Ольга, надевая кафтанчик и тщательно застегивая крючки. – Почему вы все… ну, ты понимаешь, о ком я… такие озабоченные насчет прекрасного пола? Мне это кажется, или в самом деле явная озабоченность присутствует? Ты мне проходу не даешь, эта компания, что нагрянула с камергером, непотребства вытворяет…
– Ну и словечки у вас, госпожа моя, – поморщился турок. – Я бы выразился, это не озабоченность, а повышенное стремление к общению с прекрасным, свойственное тем существам, в чьей натуре преобладает огонь. Духи бывают разные – огня и воды, воздуха и земли. Конечно, дело ваше, верить или не верить, но говорю вам как знаток – хорошо еще, что вы столкнулись с духами огня. Духи земли, например, к женским прелестям совершенно глухи… но зато обладают массой других, еще более неприятных привычек, так что сталкиваться с ними не советую…
– А я – кто? – спросила Ольга в лоб. – К чему принадлежу, к какой стихии?
– А вы ни к какой стихии и не принадлежите. Вы, прелестница – колдунья, и все тут, а уж какие духи вам достанутся в подчинение или в качестве врагов, зависит от случая. Будь покойный Сильвестр-эфенди кем-то другим, вам совершенно иная публика досталась бы в слуги… а может, и во враги. Сложный это предмет, с налету не разберешься, вам еще многому учиться предстоит…
– Вот и начнем, – сказала Ольга решительно. – Камергер и его шатия – кто они такие?
– Как бы вам преподнести доступнее, госпожа моя… Они – Ночное Племя.
– Спасибо, – сказала Ольга. – Преогромное вам мерси с решпектом… Объяснил понятнее некуда… Кто они – черти? Упыри? Заклятые души? Можешь ты не вилять, а объяснить простыми словами?
– В том-то и суть, что не могу, – сказал Джафар с грустным видом. – Потому что человеческих слов, простите великодушно, не имеется. Вы, люди, напридумывали себе для обозначения существ с Той Стороны множество словечек… иногда эти словечки, согласен, очень точно обрисовывают сущность, а иногда категорическое выходит заблуждение… Упырь – он и есть упырь, тут все правильно. С чертями тоже, в общем, нет промашки. Но есть еще масса созданий, которых вы, люди, не умеете отличать друг от друга, потому что ничегошеньки о них не знаете. Вот я, к примеру, джинн… люди о нас имеют довольно точное представление. Но как я вам объясню, что такое Ночное Племя, если ваши мудрецы о них и не слыхивали – очень уж они ловко умеют прятаться, – а потому и словечек не придумали? Вы разве еще не поняли, что обнаружили целый мир? С превеликим множеством разновидностей и видов, из коих далеко не всех классифицировали и занесли в реестры…
– Интересно, – сказала Ольга. – Вы всегда так гладко, по-ученому изъясняетесь?
– Как у вас говорится, с кем поведешься, от того и наберешься, – сказал Джафар. – Лет двести назад сложилось так, что мне пришлось служить у одного крайне ученого и книжного человека… нет, не в этой стране, далеко отсюда. Ну, тут уж положение обязывало, поневоле за долгие годы нахватался ученых материй, тем более что и работу он мне поручал соответствующую. Все от хозяина зависит, госпожа моя. Смотря кто он… У купца я нахватался одних тонкостей, у воина – других, у книжника – третьих.
Ольга усмехнулась:
– Ну, а у меня ты чего рассчитываешь нахвататься?
Джафар, глядя с поразительным простодушием и задушевностью, ответил, приложив руку к груди:
– Что касается вас, пленительная госпожа моя, то я все еще льщу себя надеждой, что мы когда-нибудь подружимся и будем рука об руку шагать по жизни, встречая ее печали и радости, как два любящих сердца…
– Дело, конечно, твое, – сказала Ольга. – Но я на твоем месте пустыми мечтаньями не увлекалась бы… Ладно. Нет таких слов в человеческом языке… Будем искать ощупью. Ночное Племя… Служат они, я так понимаю, злу?
– Это очень сложный и запутанный вопрос, госпожа моя, – что есть зло и что есть добро, тут мы рискуем заплутать в таких философических дебрях…
– Да? – подняла бровь Ольга. – По-моему, добро есть добро, а зло есть зло…
Джафар в наигранном восторге поднял глаза к небу:
– Клянусь семью мудрецами, я восхищен кристальной ясностью, с какой вы излагаете сложные истины. Так и представляется, что слышу высокомудрого книжника Аль-Хаукаля Аль-Мавераннахри… Мудрейший был человек, и слава о его учености простиралась от Кордобы до Багдада… да вот однажды ввязался он в дворцовые интриги, за что и был сожжен на костре из собственных ученых трудов, отчего и остался потомству неизвестен… Очень четко вы все изложили, возражать глупо. Зло есть зло, а добро есть добро… вот только понять бы нам всем, ничтожным, что есть добро, а что есть зло…
– Но это же ясно!
– Вы полагаете, прелестная госпожа моя? – притворно изумился Джафар. – Позвольте тогда один многозначительный пример… Вы, как я понимаю, намерены всеми силами противиться тому, чтобы наши… гости добрались до вашей названой сестрички? Похвальное намерение. Вот только вас отчего-то совершенно не трогает участь девицы по имени Дуняша, до которой уже добрались и намерены продолжать…