Бушков Александр Александрович. НКВД - Война с неведомым

   И тут меня взяло. Ничего я не понимал и ни над чем особо не раздумывал. Просто видел, что они на Сапера не реагируют никак... И - рискнул. Сделал несколько шагов, с сердцем в пятках, еще несколько, пошел побыстрее...
   Не видят! Не реагируют!
   Тут за мной пошли все. И Лейтенант, как миленький. Сапер обернулся, показал рукой: не бежать, потише! Мы пошли шагом.
   Ощущение было неописуемое, и запомнил я этот поход на всю оставшуюся жизнь. Идем мы прямо на немцев, они все ближе, ближе, уже четно видны все до единой пуговицы, цвет глаз, уже чуешь носом, как от них потом шибает... Но они нас как не видели, так и не видят, словно мы стали невидимками, как в какой-то книге...
   Вот так мы мимо них прошли чуть не на цыпочках, нырнули в лес и уж так вжарили...
   Забегая вперед, скажу, что к своим мы вышли.
   Через три дня. Отходила какая-то крупная часть, мы к ней пристали. Только уже без Сапера.
   Его убило за день до того. Его и Химика.
   Немецкий истребитель нас подловил опять-таки на луговине, далеко от леса, и начал гонять по полю, как зайчиков. Наших самолетов в небе ни единого, так что ему была полная воля. Хулиганил, тварь, от нечего делать, развлекался по своей гнусной фашистской натуре...
   Лейтенант по нему сдуру расстрелял весь нагановский барабан - понятно, без толку. Вот это была жуть... Мы носимся по полю, то падаем, то перебегаем, а он над нами крутится, просвистит, кажется, над самой макушкой, когда стреляет, когда нет - развлекается, как может...
   Сначала срезал Химика, я слышал, как он закричал. Потом попал в Сапера. Он бы нас на той луговине положил всех до единого, как мишени в тире, только в один прекрасный момент вдруг резко пошел в небо, набрал высоту, да так назад и не вернулся. Может, у него кончились патроны. Или горючее стало копаться. Или получил какой приказ по радио. Черт его знает. Главное, уцелели.
   А Сапера он срезал. Значит, летчику Сапер почему-то не смог глаза отвести. Может, это у него действовало только на земле, против пеших?
   Кто ж его знает. Один раз я и сталкивался с таким фокусом...
   Черноглазая казачка
   Женщинам на войне, конечно, потяжелее, чем мужикам, кто бы спорил. И с оправкою сложности, если среди мужиков день и ночь, и эти их дни, и все такое прочее...
   Ну, и приставали, понятно. Со страшной силой иногда. Можно, я понимаю, это явление осуждать со всем пылом, а можно и попытаться понять человеческую психологию. Это ведь - война.
   Каждый день практически ходишь под смертью.
   Проснулся утром, а к обеду стукнуло тебе в башку осколком - и как не было тебя на земле...
   Может быть, эта девка, которую ты, прощу прощения, отдерешь - и есть самая последняя приятная вещь, которая с тобой в жизни случилась...
   Некоторые из них рассуждали точно так же.
   Бытовало, знаете ни, примечательное выраженьице: "Война все спишет". И ведь никак нельзя сказать, что оно какое-то не правильное, не отражает действительности - война мно-ого списывала, иногда такое, что... Ну, это отдельная тема.
   Нам в данный момент неинтересная, поскольку мы договорились потолковать о необыкновенном.
   Я с таким встречался лишь раз в жизни. Дело было на Украине, летом. Я тогда воевал взводным - матушка-пехота, старший Лейтенант. Не хочу выпячиваться, но мне по военному стажу, по заслугам и отличиям вполне бы полагалось подняться и выше. Но меня на ротного двигать не торопились. Были, между нами, мужиками, за спиной некоторые.., выходки. Убей бог, ничего такого уж плохого или отвратительного - так, эксцессы военных времен. Ну, однажды шлепнули мои ребятки пленных, насмотревшись вдоволь на немецкие художества, и все бы ничего, - но среди них оказался какой-то хауптманн, на которого облизывалась дивизионная разведка. Со спиртным пару раз случались.., загогулины. И так далее, тому подобное. Бывало...
   Ладно, как там по классике? Не будем отклоняться мыслью от древа...
   Прислали к нам однажды в роту новую санинструкторшу. То ли Галя, то ли Оля, уже не помню точно. Пусть уж будет - Галя. Вот это была деваха... Самая натуральная казачка, с Кубани или с Дона - откуда-то оттуда. Я до этого казачек не видел вовсе, а увидел - обалдел, как все поголовно. Статная, высокая, все при ней, волосы черные, глаза черные, как пройдет, как посмотрит... По-моему глубокому убеждению, красивых вообще нельзя было мобилизовать. Нужно, чтобы они оставались в тылу, чтобы от них и дети рождались красивые. Тогда и нация будет красивше. Вот вам мое стойкое убеждение. Нет, я понимаю: уродинки тоже люди, неповторимые и полноправные...
   Но их, если что, как-то не так жалко. А эту казачку просто невозможно было представить на обочине, в грязи, закоченевшую. А ведь случалось и с красивыми, война для всех одна, я навидался...
   Девки на войне себя вели по-разному, чего уж там. Иные рассуждали, как я уже упоминал, в том же направлении: война все спишет, смерть рядом посвистывает что ни день, и помирать в таких условиях цепочкой как-то глупо и обидно... Оборачивалось по-всякому. Попадались откровенные, простите за некультурное словцо, бляди.., а впрочем, блядь, она и на гражданке блядь, тут все зависит от склонности души, и война совершенно не оказывает влияния на характер. На войну приходят с гражданки с уже слепленным, сформировавшимся характером...
   Была самая натуральная военная любовь. Были незабвенные пэпэжэ. Походно-полевые жены. Это уж, конечно, не у рядового и сержантского состава. Ну, а когда дошли до Германии, по первости...
   Так вот, казачка эта была из недотрог. Очень скоро клинья к ней начали бить со страшной силой все, кто имел к тому хоть небольшую возможность согласно занижаемому положению. Даже один из штаба дивизии зачастил. Очень уж ему, изволите бачить, нужно знать, как идут дела в отдельно взятой роте, какие там успехи в боевой и политической, а также моральный облик...
   Этот ее прельщал, говоря по-старомодному.
   Мол, нечего такой кралечке делать на передовой, где летают свинец с железом, и народ грубый до полного оскотинивания. Я вас, Галя (или Оля) заберу в штаб дивизии, где не в пример спокойнее и уютнее... В таком ключе.
   Не знаю подробностей, но отшила она его так, что больше не ездил. Точно, отшила. Я сам, каюсь и винюсь, не без греха. Была у меня связисточка, и болтливая, так что я знал более-менее, что происходит в занимаемых прекрасным полом хатах, какие там настроения, разговорчики и прочее...
   Ну вот, я что-то никак не выворачиваю на главное... Ладно.
   Наш комроты от этой казачки форменным образом осатанел. Такое с каждым может случиться.
   Башню заклинит, как выражались танкисты - и вперед.
   Ох, он ее обхаживал! Так, что мы, взводные, над ним временами втихомолочку ржали. И так, и эдак, и по-всякому, и на разные кандибоберы.
   И к медалям он ее представит, и женится после войны, и любовь у него настоящая, непритворная, какой на свете еще не было... Моя Женька рассказывала, будто он однажды перед ней стоял на коленях, и довольно долго. Очень может быть.
   Когда мужик теряет голову, жди любой дурости и самых неожиданных поступков...
   И как он ни старался, ему обламывалось. Как и всем прочим. Дело зашло так далеко, что мы уже нахмуренно крутили головами - мог попросту завалить откровенным силком, случалось и такое, когда человек оказывается в полной власти поставленной самим перед собой задачи...
   Ну вот, а к тому времени Женька мне стала рассказывать интересные вещи - будто эта казачка потомственная ведьма. У них, мол, в станице вся женская линия ихней семьи этим славилась чуть ли не с пугачевских времен. И вроде бы она им гадала, что-то еще делала... Вот тут Женька мне ничего конкретного не рассказывала, только ежилась. Я над ней посмеивался, говорил: Жень, ты ведь девочка городская, комсомолка, кончила техникум связи, тебе ли верить в эти бабские враки? А она ежилась и смотрела странно...
   Мы тогда стояли в большой деревне. Месяц с лишним. Успели эту деревню исходить и изучить вдоль и поперек. Я это специально уточняю. С завязанными глазами могли из конца в конец пройти и отыскать любую хату.
   Прихожу я вечерком туда, где мы квартировали - взводные и комроты... Смотрю, ребятки какие-то особенно сосредоточенные. Оказалось, командира окончательно повело. Хватанул спиртику - не допьяна, а так, для куражу и смелости - и поперся к казачке. Предварительно объявив в узком кругу, что терпение у него лопнуло, и сегодня он этот узелок развяжет раз и навсегда... Завалит ее прямо в хате, и плевать на последствия, пусть потом жалуется, ему и штрафбат не штрафбат...
   Такая ситуация. А что прикажете делать? Идти следом и за шиворот оттаскивать? И получить от него пулю в лоб? Его заусило так, что лезть поперек его мечты мог только идиот...
   Ну, что бы там ни было, а сон - дело святое.
   Улеглись мы спать, как ни разбирало любопытство.
   А утречком подхватились. Едва-едва рассвело, за окном этакая молочная сизость... Подхватились мы от грохота - это командир так саданул дверью, входя, что удивительно, как потолок не обвалился...
   Вид у него... Какой-то необыкновенный у него был вид. Не довольный и не разочарованный, ничего от привычных эмоций и настроения. Даже и не подберешь слов. Грешным делом, мне подумалось сначала, что дело обернулось совсем скверно: что он стал напирать, она ломалась, и он ее сгоряча... В соседнем батальоне однажды было похожее. Там начхим осатанел подобным же образом, и, получивши отпор, шарахнул в девку всю обойму. Наповал, конечно. Спохватился, принялся стреляться, дуло в висок - а патронов-то в обойме больше и нету.
   Повязали. Ну, трибунал, залп перед строем... Мы подумали сначала, что тут то же самое...
   Потому что он сел за стол с этим непонятным своим, незнакомым видом, голову упер на руки и молчит. Долго молчал. Мы тоже помалкивали - кто его знает...
   Дайте, говорит, спирту. Где-то оставался...
   Мы достали, налили. Он оттолкнул мою руку, долил до краев и ахнул приличную дозу неразбавленного. Потом хватает меня за гимнастерку - глаза шальные, остекленевшие - притянул и говорит:
   - Ты только передо мной не крути, мать твою!
   Я ведь прекрасно знаю, что ты Женьку валяешь.
   И не может быть так, чтобы она тебе ничего не рассказывала про то, как они там живут...
   Вижу - человек совершенно не в себе. Отвечая осторожненько:
   - Ну, вообще-то не без того...
   Он словно бы обрадовался, его малость отпустило. Спрашивает меня этак тихонько, задушевно, доверительно:
   - Коля, а не было ли, часом, оттуда информации, что Галька ведьмачит?
   Смотрим мы на него в совершеннейшей задумчивости. А он уставился на меня так жадно, словно я председатель военного трибунала, и от моего слова зависит, отпустят его с миром или поставят перед комендантским взводом... Человек малость не в себе...
   Не знаю уж, что на меня накатило, но ответил я ему со всей прямотой:
   - Степаныч, - говорю, - я человек трезвомыслящий и не верю ни в какое ведьмачество, разве что только в то, что присутствует в книгах Н. В. Гоголя... Но среди девок и в самом деле давно ползет шепоток, что Галька ведьма. Не знаю я подробностей, мне их ни за что не рассказывают, но слух есть, и упорный...
   Он, что странно, вроде бы успокоился и даже повеселел. Хватил еще неразбавленного, посидел, повздыхал, поматерился. И говорит вполне серьезным тоном:
   - А ведь все сходится, славяне. Был бы я пьян в жопу, но я принял на душу один-единственный стакан, для смелости...
   Короче, что выяснилось...
   Выступил он в поход, что тот Мальбрук, с самыми решительными и непреклонными намерениями. Сам признавался, что башка была, как в дурмане, а, пардоньте, стояк был такой, какой редко случается. Ввались он туда, разложил бы ее, не обращая внимания ни на что окружающее.
   Вот только той хаты он не нашел.
   Соображаете?
   Он эту хату прекрасно знал - столько возле нее отирался, в гости захаживал под любым предлогом, а точнее говоря, без всякого предлога.
   И было так: идет он знакомой дорогой, мимо насквозь знакомых соседских домишек - а хаты нету. Нет, не то чтобы на ее месте образовалось пустое место... Ничего подобного, мы специально расспрашивали.
   Просто ее нету. Должна быть там - а ее нету.
   Он сам никак не мог сообразить и точно сформулировать, как это все описать. Вот он подходит - дом, дом, еще дом, должна быть вот туточки Галькина хата... А ее нету! Та хата, что за ней, дальше - на месте. Та, что перед ней, не доходя - на месте. А Галькиной попросту нету.
   Хоть ты тресни.
   Он пробовал и так, и этак. Возвращался к переулочку - и не один раз. Пытался заходить с другой стороны, с третьей, пробраться и вовсе огородами. С тем же отсутствием результата. Все привычные ориентиры на месте, а Галькиной хаты нема...
   И главное, ночь стояла лунная, звездная. Прекрасная просто. Вы знаете, не врал Гоголь насчет украинской ночи, не зря ее описывал так красиво. Ох, картина... Мы с Женькой пару раз просто гуляли, как пионер с пионерочкой. Красота... Тишина, ни ветерка, луна светит, звезды крупнющие, совершенно по песне - хоть иголки собирай...
   Иголку отыщешь без труда, не то что хату. А ее все равно нету. С какой стороны ни заходи, как ни прикидывай ориентиры...
   Забрало его какое-то наваждение: плюнуть и уйти отчего-то нельзя. Так он и бродил до рассвета. Искал Галькину хату и не находил. Он ее и на рассвете не нашел - просто-напросто ему вдруг отчего-то стало ясно, что нужно идти домой, к чертовой матери... Он и поплелся.
   Вот... А это, между прочим, еще не конец. Мы спать уже больше не ложились, ни он, ни мы.
   Посидели, помолчали - ну что тут скажешь и чем тут человека ободришь? Честно говоря, я ему верил, что все было именно так - я его неплохо знал уже...
   Это еще не все. Через часок нас всех позвали к комбату, мы и пошли. И навстречу - казачка.
   Остановилась, смотрит и молчит, только смотрит своими черными глазищами как-то так.., с ухмылочкой, но вовсе даже неприветливой. И говорит ему:
   - Не отвяжешься - хуже будет. В жизни ни на одну не встанет.
   Так прямо и сказала. Улыбнулась и пошла. Не особенно даже торопясь, словно плывет. Ох, была девка...
   И знаете, он отвязался. Как и я, говоря между нами, на его месте отвязался бы. Черт его знает, что она еще умеет... Он очень быстро устроил так, что ее перевели куда-то. Командир роты это может устроить.
   Боялся ли? А вы бы на его месте.., а? То-то.
   Не буди лиха, пока оно тихо. Так в народе говорится.
   Дорога к реке
   Это было весной сорок пятого.
   Я тогда в силу выполняемой службы был прикомандирован к одному из отделов КБВ. Официальное название в полном виде звучало так: Корпус Беспеченьства Войскового. Наверное, понятно без перевода? Корпус армейской безопасности.
   СМЕРШ и особые отделы Войска Польского.
   Мы люди взрослые, циничные... Вы, наверное, прекрасно понимаете, что вопросы координации и связи были на втором месте, а в первую очередь я должен был за ними приглядывать. Что с политической точки зрения вполне понятно и объяснимо: отношения с Польшей у нас давным-давно были специфические и сложные. Линия, конечно, была взята на создание независимой союзной Польши, но это не означает, что нужно было пустить дело на самотек. Союзничек столь специфический требовал присмотра...
   Бывало, конечно, всякое, но лично у меня обошлось без трений и напряженности. Не хвастаясь, смог выстроить грамотные отношения. Помогало еще и то, что я с этими ребятами прошел всю Литву - а в Литве за поляками присмотра вовсе не требовалось. Скорее наоборот, нужно было одергивать время от времени. У них, знаете, к Литве были большие счеты. Народец тамошний, я литовцев имею в виду... Они сами, без всяких немцев, за войну перерезали триста тысяч евреев и триста тысяч поляков - от старого до малого.
   Ну, им потом малеха припомнили все хорошее...
   Но это отдельная тема, страшно интересная, но не имеющая отношения к вашей теме... Расскажу о другом.
   Мы тогда месяц с лишним как дислоцировались в Мазовии. Есть такой район в Польше, со своим специфическим народонаселением. Мазуры - в общем, те же поляки, но отличаются большим этнографическим своеобразием. Язык у них, к примеру, свой. Серединка на половинку понять можно, но различия большие. Даже в алфавите есть свои, особые буквы, которые в польском не водятся.
   Потом, после войны, там, конечно, народная власть внедрила некоторую цивилизацию, но в сорок пятом была глухома-ань... Непролазные чащобы, этакие Муромские леса, только без Змея Горыныча и Соловья-Разбойника. Население большей частью разбросано по хуторам, кое-как живут-поживают (иные уголь жгут из дерева и смолу гонят по старинным, времен средневековья рецептам прадедовским), без всякого электричества, газет и прочих городских излишеств. Практически, первобытно-общинный строй, как в учебниках.
   Наро-од... Дремучие космачи. Не глупые, нет, что вы, наоборот, по-первобытному хитрожопые, себе на уме. Но живущие, как бы это выразиться, где-то в стороне от двадцатого века. У них там было свое время, свой уклад, своя жизнь. Мне "даже иногда казалось, что они нас, военных в форме, с нашими электрическими фонариками, автоматическим стрелковым оружием и машинами воспринимают не как подобных себе людей, а как явление природы, вроде дождя или засухи.
   Смотрит этак сквозь тебя, а в глазах читается, что пережил он за свою жизнь кучу стихийных бедствий, и тебя переживет запросто... Юрек Выга, что характерно, держался того же мнения. Но я вперед забегаю что-то, про Юрека разговор особый...
   Короче, мы там встали. Командиром у поляков был майор, фамилию я, извините, попридержу, а звали его Януш. Своеобразный был паренек - ну, то есть, конечно, не такой уж паренек, мой практически ровесник, а я с восемнадцатого года...
   Кончил он перед войной - перед их войной, я имею в виду - офицерскую школу, в тридцать девятом их благополучно разбили с двух сторон, с двух, чего уж там... Успел он через Румынию унести ноги в Англию. Воевал и, надо сказать, неплохо. В сорок третьем его к нам прислали с какой-то миссией на предмет той самой координации и связи, и как-то так вышло, что от своих он открепился и перешел в Войско Польское.
   Так вот, своеобразие его заключалось в том, что нашим он не был нисколечко. Коммунистом, я имею в виду. Скорее наоборот - по имеющейся информации, недолюбливал он коммунистов. Но вот новые границы Польши, установленные товарищем Сталиным, ему понравились чрезвычайно.
   И ради того, чтобы служить в такой вот Польше, он готов был пребывать под командованием хоть самого черта, не говоря уж о "люблинских", карманном нашем правительстве.
   И, между прочим, он был не один такой уникум. Об этом как-то мало вспоминают, но после сорок пятого в Польшу вернулось много довоенных еще офицеров, вплоть до полковников и генералов. Служили они на приличных должностях, в армии и в разведке, и никто им прошлым в нос не тыкал, хотя красного в них не было ни на грош. Они просто-напросто рассуждали наподобие моего пана Януша. И я не говорю, будто они что-то там плели, замышляли ничего подобного. Просто был такой нюансик: коммунистов они терпели без особого энтузиазма, а вот границы новые им нравились. Ну, что.
   Это - позиция. Примерно так же у нас обстояло в гражданскую с военспецами, а? Как будто товарищ Брусилов, немалый чин в Рабоче-Крестьянской Красной Армии, большевиков любил...
   Замом по оперативной работе у него и был тот самый Юрек Выга, про которого я уже упоминал.
   Был он не офицер, а подхорунжий, что примерно соответствует нашему старшине. Выга - это не фамилия. Это такое прозвище. По-польски означает нечто вроде "пройдохи". Не уголовного плана, а попросту - оборотистый такой, как хохлы говорят, пройди свет...
   Вот что интересно... Юрек Выга именно в тех краях служил перед войной, в тридцатых. Сам он уверял, что - писарчуком в администрации, но у меня до сих пор остались стойкие подозрения, что - ничего подобного. Что служил он, голубь сизый, как раз в полиции, причем не патрульным в мундире, а в дефензиве. Дефензива у них была - нечто вроде охранного отделения. Или НКВД, хо-хо... По документам-то у него был полный порядок - беспартейный писарчук, штатская крыса, нет, не служил, не привлекался... Но документам, по-моему, толковые люди вершить перестали еще до Рождества Христова... И потом, позвольте по секрету поделиться крамольной, аполитичной мыслью: органы везде одинаковы. Мы своих нюхом чуем, верхним чутьем. Так вот, достоверно этого никто в то время так и не установил, но я готов голову дать на отсечение, что пан Юрек - натуральный охранничек старого времени... Тайняк, как в Польше выражались.
   А впрочем, кому это мешало? Наоборот. Между нами говоря, кадровая политика товарища Сталина была отнюдь не идеологизированной, а насквозь рациональной. Совершенно неважно, что там у тебя в прошлом - лишь бы работал, был на уровне поставленных перед тобой задач и не смотрел на сторону. Кто у нас был товарищ Вышинский? Меньшевичек в прошлой жизни, приказ об аресте Владимира Ильича Ленина подписывал при Керенском... И что, кому это мешало?
   Прекрасно товарищ Вышинский работал на благо государства рабочих и крестьян, в своей постели помер, при почестях, а это непросто.
   Так вот, Юрек Выга со временем, крестом и пестом, шуточкой, прибауточкой и прочими нераскрываемыми им попусту приемчиками сумел сделать практически невозможное - поставить в тех местах классическую, почти нормальную сеть источников. Он здорово умел болтать на мазурском наречии, знал там многих еще с тридцатых - и как-то так у него ловко выходило... Чему я нисколечко не удивляюсь, имея в виду свои догадки на его счет...
   Нет, но народ был - мама родная! Не поверите, но однажды когда мы только прибыли, подошел ко мне один такой, диким волосом заросший, предупредительно скинул шапку и, таращась на мои погоны, поинтересовался: а что, мол, пан офицер, у вас в Петербурге новый переворот случился, и это вы, надо понимать, большевиков выгнали? Мол, как же иначе, если российский офицер при золотых погонах...
   И ведь не подшучивал контрреволюционно, ничего подобного! Это дите дикой природы и в самом деле именно так рассуждало: раз пришли москали при золотых погонах, значит, это старорежимная власть большевиков наконец погнала, иначе как же истолковать...
   Вот такой был контингент. Крайне специфический. Мало того, наш Юрек в один прекрасный момент приперся и заявил, что он колдуна встретил. Самого что ни на есть натуральнейшего, можно сказать, патентованного колдуна. При немцах этот экземпляр якобы где-то ховался, а теперь вернулся на старое место, починил хатенку и намерен там обитать... Мы с Янушем были ребятки современные и просвещенные, городские орлы, в колдунов не верили. Юрек, правда, со всей серьезностью упирался в своем мнении, но мы ему велели не лезть больше с антинаучной мистикой.
   У нас хватало забот посерьезнее. В тех краях кто только ни сшивался аковцы, немцы-окруженцы, бандеровцы заходили, прятались по чащобам литовские полицаи, польские пособники гитлеровцев, власовцы, белорусские "дубровники". Настоящий Ноев ковчег, только наоборот - всякого дерьма по паре. Чтобы расчесать их всерьез, у нас не хватало сил - ну, делали что могли...
   И вот однажды подстрелили Данку - мы так и не узнали, что именно это была за сволочь, какой разновидности... Шарахнул кто-то из пистолета по проходящим, прячась в чащобе. Пистолет вообще-то справедливо считается оружием идиотов, и лезть с ним на четверых, вооруженных гораздо крепче, по меньшей мере глупо. Но, видимо, у человека очень уж кипел разум возмущенный. Высадил обойму из чащи и смылся. Двое так и остались невредимыми, одному этот гад залепил в мякоть ноги, а вот Данке прилетело гораздо серьезнее под лопатку, слева, в такое место, что дела обстояли хреновато...
   Нет, не санитарка. Она в том подразделении служила самым настоящим оперуполномоченным.
   Амазонка, ага... Исключительно красивая была девушка, и помимо того, хваткая. С подпольным прошлым - из Армии Людовой, которая, в отличие от Крановой, ориентировалась на Москву.
   Наш человек. Нет, не коммунистка. Просто - наша. Коммунистов, откровенно говоря, там было с гулькин...
   И теперь, пожалуй, можно признаться, что у меня с ней был роман. Военно-полевая любовь.
   Роман полный и завершенный, так что далее ехать некуда... Ну, ну, ну... Все было.
   Ей, вообще-то, по большому счету, не было особой нужды идти на то прочесывание. Пошла.
   Она мне так никогда и не рассказала, в чем там дело, но не осталось никаких сомнений, что у нее был, как говорится, свой счет. Помню, в Литве она однажды справедливость устанавливала...
   С неженской твердостью. Как говорится, впереди нее все разбегалось, а позади рыдало и горело. Ну, и правильно, вообще-то - нехрен палить из хуторочка по доблестному Войску Польскому. Тут уж - кто не спрятался, мы не виноваты... В общем, это со своими была мягкая и красивая девочка, а что касаемо суровой службы... Так ведут себя люди, у которых определенно есть к неприятелю немаленький счет...
   Когда ее принесли на руках, состояние у меня, сами понимаете, было прескверное - как серпом по причиндалам. Я ж к ней.., относился. Она была моя. Хлопцы тоже были на взводе, моментально ж разнеслось - Дануту подстрелили! К ней все дышали неровно, красавица, боевой товарищ...
   А дело было совсем плохо. Пришел военврач, пане Гершль - хороший был врач, из львовских довоенных, и, между прочим, доброволец. Родных у него извели почти всех, немцы во Львове, а литовцы на Виленщине, и счет у него был свой...
   Посмотрел, потрогал рану, покачал головой...
   Она уже лежала без сознания, губы синели, и лицо становилось по-особенному белое... Отвел нас с Янушем в соседнюю комнату, снял свое легендарное пенсне - оправа чистого золота, довоенное, подарок от благодарных пациентов - и говорит примерно следующее: