-- Мне лично не стыдно, -- тут же ответил заместитель. -Скорее должно быть стыдно вам, что вы согласились заниматься проблемами, в которых ничего не понимаете и, вероятнее всего, никогда не поймете.
-- Я думаю, что кое-что уже пойму к концу заседания совета, если он состоится. А если не состоится, то не по моей вине.
Я смотрела на заместителя. Тоже вполне школьный прием. Когда выявлен зачинщик, вся ответственность перекладывается уже на него. Директора смотрели на заместителя, ожидая его ответа.
-- Ладно, -- сказал он. -- Дело есть дело. Начнем совет. Заместитель встал и со своей папкой подошел ко мне. -- Если уж я веду совет, давайте поменяемся местами.
По опыту я знала, что даже если бунтарь в классе заколебался, он попытается сохранить лицо, как говорят японцы. Заместитель претендовал хоть на временное, но председательское кресло во главе стола. Мальчишке бы я уступила, пусть потешит свое самолюбие, но возле меня стоял не мальчик. Уступлю сегодня, завтра он сядет в это кресло без моего разрешения.
-- Извините, Александр Петрович. Это место президента, а вы его заместитель. Так что ведите совет со своего места.
Заместитель вернулся на свое место, усмехнулся и сказал:
-- Предлагаю начать с разного. Пять минут на разборку мелочей, и приступим к главному.
Тогда не придала значения его словам. Заместитель вел обычное оперативное совещание. Члены совета директоров заявляли о возникших за последние дни проблемах: платежи, страховки, оплата адвокатов, простой судов, задержка сроков доставки грузов.
Вначале я пыталась записывать, я даже понимала, о чем говорят директора, но на какие-то секунды отвлеклась, рассматривая, как Бессонов на миниатюрном компьютере делает пометки, еще один из директоров записывал на "Ноут-бук", остальные пользовались пухлыми блокнотами "органэйзерами". Я мечтала завести себе такой же, но, подумав, отказалась, нечего особенно записывать. Купить картошки, луку, свеклы, сдать белье в прачечную -- это я помнила и без "органэйзера". Школьные проблемы я решала "по возникновению". Возник, скажем, Дима Пегов, и я про него помнила все и без "органэйзера": и о чем ему надо напомнить, и что передать его родителям через школьную буфетчицу, которая дружила с его матерью, и чего передавать не следует.
Я смотрела на директоров, мужчин моего возраста и даже чуть моложе, и не могла понять, откуда они вдруг появились. Их не было еще пять лет назад. Все сдвинулось. Раньше, как и сейчас, заканчивали институт к двадцати двум годам, девушки к этому моменту выходили замуж. Жили у родителей жены или мужа. Обычно родители вносили первый взнос за кооперативную квартиру, и целое десятилетие уходило на покупку мебели, телевизора, стиральной машины. Автомобиль появлялся годам к сорока, иногда чуть раньше, если отец отдавал свои старые "Жигули" и покупал себе новые. Бывали туристические поездки в Польшу, Венгрию, Болгарию. Дубленку носили по двадцать лет, как прабабушки, которым полушубка хватало на всю жизнь.
К сорока мужчины заведовали лабораториями, в пятьдесят -отделами, к шестидесяти становились заместителями директоров. Женщины-врачи лет по десять ходили участковыми врачами, потом становились заведующими отделениями, а там уж как повезет. Конечно, были и стремительные карьеры, но обычно если удачно женился -- или вышла замуж, если твой тесть работает в той же или близкой к твоей профессиональной сфере. Существовали и неудачники: вечные старшие инженеры и младшие научные сотрудники, кто-то спивался, садился в тюрьмы, но резких перемен в жизни не было ни у кого, все перемены и просчитывались, и объяснялись.
И вдруг все изменилось. Появились частные фирмы. Управлять банками стали двадцатилетние, сроки карьер сократились вдвое, втрое. Молодые люди ездили на дорогих машинах, поездка за рубеж уже стала не событием, а рабочей нормой, когда в неделю приходилось вылетать или выезжать в две-три страны, без возвращения домой и многодневных оформлений выездных документов.
Одни приспособились или приспособили жизнь для себя, другие остались без работы, они могли делать только одну работу, а если такой не оказывалось, другую они делать не могли. Старшее поколение не могло переменить профессию, потому что не умело переучиваться. Одни молодые могли работать по двадцать часов в сутки, другие не выдерживали и восьми. Из девок моего поколения, с которыми я училась в школе, одна открыла частную нотариальную контору, одна стала брокером на бирже. Это из семнадцати. Остальные торговали цветами, консервами, сигаретами, работали медицинскими сестрами, учительницами, участковыми врачами, бухгалтерами. Из пятнадцати ребят двое погибли -- один в Абхазии, другой в подъезде своего дома, один торговал подержанными автомашинами, двое сидели в тюрьме, один стал милиционером, двое инженерами, сейчас сидели без работы, еще двое стали наркоманами и только один, химик по образованию, купил две химчистки-прачечные, ездил на "Мерседесе-930", построил трехэтажную дачу и купил пятикомнатную квартиру.
Я смотрела на заместителя. Он, вероятно, был из удачливых, спокойный, неторопливый.
Первое, что я даже не услышала, а почувствовала -какое-то изменение в голосах, они не стали говорить громче, появилась многозначительность, увеличились паузы. Что-то изменилось в выражениях лиц. Один усмехнулся, на лице другого явно выразился преувеличенный интерес к обсуждаемому. Я стала слушать очень внимательно.
-- На переходе в Дуржан намечается ЕГН прихода двадцать пятого июля, -- сообщил Ржавичев.
Директора смотрят на меня. И мне ничего не оставалось, как спросить:
-- Это точно?
-- Капитан дает нотис на 25.
-- Что у нас по харе? -- спросил заместитель.
-- Хара бигенгует объекты, -- ответил Ржавичев.
-- Когда закончится бигенгование? -- поинтересовался заместитель.
-- Высокая вода до 27.
-- Что дальше? -- заместитель задавал вопросы быстро и мгновенно получал ответы.
-- Идет за объектом в Какинаду.
-- Что с демориджем по Джамрату?
-- Фрахтователи затягивают.
-- Какие меры предлагаете принять?
-- Поменять на диспог.
-- Один диспог за деморидж маловато будет. Предлагаю добавить сталии и запросить два диспога.
-- Категорически не согласен. Стания сакшн нужна, -заявил Ржавичев.
Директора едва сдерживали смех. Но Замместитель был серьезен.
-- Мнение юриста? -- спросил он.
-- Я считаю, что пиендай с лхойдом нас поддержат.
И тут я окончательно поняла, что меня разыгрывают.
-- Кто за то, чтобы станию оставить себе? -- спросил заместитель.
Проголосовали трое директоров.
-- Кто за то, чтобы добавить станию к двум диспогам?
Проголосовали двое директоров и заместитель.
-- Мнения разделились, -- подвел итог заместитель. -Решение за президентом.
Теперь все смотрели на меня. Только один сидел, потупив голову, у него , как у школьника, краснели уши. По-видимому, это был Нехорошев.
Я знала, что отвечу и поэтому не торопилась. Я всматривалась в лица директоров. Заместитель мне улыбнулся. На лице Ржавичева читалось почтительное ожидание моего решения. Бессонов едва сдерживал усмешку, во взгляде юристки была даже жалостливая снисходительность.
-- Очень интересная дискуссия, -- начала я. -- Считайте, что попытка повесить мне лапшу на уши не удалась. Вы, как плохие актеры, все время переигрывали. В следующий раз отрепетируйте более тщательно. Мои школьники, готовя розыгрыш, подходят серьезнее.
-- Вы о чем? -- спросил Ржавичев. -- Простите, я не понял.
-- Я вам объясню отдельно. Все свободны.
Все вышли из кабинета. Я продолжала сидеть, на мгновение показалось, что у меня отнялись ноги. Мне хотелось одного: пройти в комнату отдыха, лечь на тахту, укрыться пледом и уснуть. Не у одной меня такая особенность. Когда переживаешь стресс и вроде бы надо действовать, принимать решение, большинство людей хочет лечь, уснуть и забыть о неприятном. Потом -- будь что будет, но сейчас нужна передышка.
В кабинет вошла Настя, подняла большой палец.
-- Молодец! Блестяще!
Я нашла в себе силы встать, прошла в комнату отдыха, легла на тахту и укрылась пледом.
-- Тебе плохо? -- спросила Настя.
-- Мне надо поспать хотя бы пятнадцать минут.
И я уснула. Проспала почти два часа.
Я приняла душ. Проверяя ящики шкафа, обнаружила утюг, подгладила юбку и блузку. Мне очень хотелось есть. Я приготовила бутерброд с ветчиной, открыла банку холодного пива. Одного бутерброда оказалось мало, в микроволновой печи подогрела консервированный горошек, вскипятила воду, выпила кофе и решила, что надо поговорить с отцом прежде,чем принять решение. Когда я читаю в романах о долгих и мучительных раздумьях героев, -- все это глупости. Решение обычно принимается сразу: увидела мужика, и он или нравится, или не нравится, хорошая тряпка нравится или не нравится. Нерешительность с мужиком бывает от того, что он сам нерешителен, а с покупкой потому, что всегда не хватает денег.
Конечно, я хотела бы остаться в компании, и даже неважно, в какой должности. Мне нравился Заместитель, хотя, конечно, вел он себя, как сука, хотя определение "сука" применимо больше к женщине. Сказать "как кобель" -- не точно, потому что "кобель" -- сексуальная категория, а не нравственная. Но не это было главным. Я хотела получить деньги: даже двухмесячная зарплата президента компании решила бы мои проблемы года на два или даже на три. То, что сегодня меня макнули, можно пережить. Но даже за очень хорошие деньги терпеть унижения каждый день я не хотела.
Я сразу вспомнила Ржавичева, его вопросы, его усмешку и с каким упоением он исполнял свою роль в этом розыгрыше. Ничего, ты свое получишь, -- решила я тогда. И без всяких колебаний и сомнений.
Через кабинет я прошла в приемную.
-- Кофточку подгладила, -- сказала Настя. -- Кстати, в ящике справа есть фен.
-- Какие новости от отца? -- спросила я. Именно в этот момент я решила сделать поводок, который связывал бы меня и Настю, покороче. Я не буду во всем слушаться ее.
-- Решили отложить операцию. Сегодня его отправят в санаторий. Уже вызвали швейцарского хирурга, и они с Гузманом решат, оперировать ли его здесь или провести операцию там.
-- Я поеду к нем сейчас.
Настя посмотрела на часы.
-- Тогда только завтра. Он уже не в институте, но еще и не в санатории.
-- Я поеду в санаторий. Где он находится?
-- Нет, -- сказала Настя. -- Ему после дороги нужен отдых. Завтра приходи, и решим.
-- Решать буду я. Я не девочка, чтобы за меня решали, когда мне видеться с отцом.
-- Ты с ним не виделась годами, -- сказала Настя.
-- А сейчас хочу видеть каждый день. Пожалуйста, адрес санатория.
Настя молча написала на бланке компании адрес санатория.
-- Каким транспортом можно туда добраться?
-- Не знаю.
Я поняла, что перебрала и надо отступать.
-- Прости, -- сказала я.
-- Прощаю.
-- Не знаешь, что говорят после этого совета?
-- Говорят, что ты не полная идиотка. Считай это за комплимент. Завтра за тобой прислать машину?
-- Доеду сама. До свиданья.
-- Будь здорова.
Теперь мне предстояло пройти по довольно длинному коридору. И я пошла, боясь только одного: чтобы ко мне не обратились с каким-нибудь вопросом. Я приближалась к охране. Обычно для прохода в учреждение выписывают пропуск, а при выходе его сдают. Если у меня спросят пропуск, что я должна ответить? Я решила, что отвечу:
-- С сегодняшнего дня я -- президент компании и прошу это запомнить.
Но два парня ничего не спросили, а почтительно приложили ладони к беретам. Я им кивнула.
Окна были распахнуты, меня провожали взгляды не менее десятка мужчин. Я завернула за угол, облегченно вздохнула и бросилась к приближающемуся троллейбусу. Конечно, президенту компании не пристало бегать за троллейбусом, но и стоять на остановке мне тоже не хотелось. Президент, пробивающийся в переполненный троллейбус на виду сотрудников компании -- не президент, а пассажир, такой же, как и они, хотя, судя по количеству машин на стоянке против офиса компании, очень немногие сотрудники ездили общественным транспортом.
Я довольно быстро добралась до дома, час пик еще не наступил. В этом микрорайоне, который когда-то зазывали Химки-Ховрино, я прожила из тридцати двух лет своей жизни двадцать. За эти двадцать лет выросли деревья, которые мы сажали по субботникам. Я знала здесь многих, а еще больше знали меня: не только соседи, но и родители учеников.
На детских площадках из песка малыши строили замки, те, что постарше, гоняли между домами на роликовых коньках, на скамейках в тени деревьев сидели старухи, грузные, с больными ногами. Меня всегда поражала разница между зарубежными старухами и нашими. В Москву приезжало много туристов, в основном, пенсионеров. И французские, и американские, и немецкие старухи были сухопарые, подтянутые и деятельные. Наши старухи были почему-то разбухшие, медлительные. Я как-то поделилась своими наблюдениями с Риммой.
-- А другими они и быть не могут, -- ответила Римма. -Всю жизнь на картошке, капусте и макаронах. Они уже к тридцати становятся тумбами, а когда рождаются внуки, они вообще перестают быть женщинами. Все. Финита ля комедия. Они бабки. Все маршруты закончены. Раньше из дома на работу, три раза за жизнь в дом отдыха или в санаторий по профсоюзной путевке со скидкой. А теперь только из дома в магазин, прачечную и поликлинику. Все их путешествия.
Единственной старухой в форме была Олимпиада Васильевна Разумовская. Она мне преподавала географию в школе, не скрывала, что из дворян, каждый год ездила в Париж к родственникам, которые детьми вместе с родителями эмигрировали сразу после революции.
Она сидела одна, старухи со своими разговорами о ценах на фрукты ее раздражали. Она курила длинную тонкую черную сигарету, из дорогих, судя по приятному запаху, и была одета в легкий, в яркую клетку, шелковый костюмчик. Я поздоровалась с ней и сказала:
-- Какая вы всегда элегантная и модная.
-- Гуманитарная помощь, -- ответила низким прокуренным голосом Олимпиада. -- Внучатые племянницы отдали свои вышедшие из моды тряпки. У них в Париже мода заканчивается, а к нам она только приходит, поэтому я самая модная старуха в нашем микрорайоне. А у тебя что, неприятности?
-- А разве заметно? -- Я удивилась вполне искренне.
-- Поживешь с мое, все будешь замечать.
-- Ничего особенного. Я временно на левую работу устроилась. И один козел, в общем, в первый же день поизгалялся.
-- Ответила?
-- Не очень...
-- Надо сразу бить по яйцам, -- заметила Олимпиада.
-- Буквально?
-- И буквально, и фигурально. Все мужики закомплексованы. По этим комплексам и надо врезать. Привожу пример. Сегодня стою в очереди за дешевым луком, из совхоза привезли, и один мужичонка -- маленький, пьяный, вонючий, матерится через каждые два слова. Я ему сделала замечание. А он мне: да пошла ты на хуй. Я ему тут же: на твой, что ли? Да он у тебя не больше трех сантиметров, на нем не удержишься.
-- А он что?
-- А ничего. Кругом хохот, он как рыба, рот открывает, а сказать ничего не может. Ты своему козлу не спускай, завтра же врежь! Мужика надо бить по его комплексам.
-- Я еще не знаю его комплексов.
-- А чего их знать? Он или толстый, или худой, или галстук носит как слюнявчик, или ходит в костюме с засаленным воротником, потому что чистит один раз в год, или по-русски двух слов связать не может, вечно прибавляет "как бы", "значит", "хотел бы сказать". Или начальника боится, или бездельник, или тупой.
-- Другое поколение приходит, -- возразила я.
-- А психология остается. Если решают, то только через силу, а больше надеются на авось. Полные идиоты. Давно не битые. Сейчас, может быть, начнут умнеть. Но не сразу. Не врежешь этому козлу, все время будешь об этом думать. Обязательно врежь. Завтра же. Послезавтра уже настроение улучшится.
Весь вечер я стирала, готовя мать и Анюту к поездке в деревню и думала, как врезать Ржавичеву, и почти придумала, надо было только получить некоторые данные от Насти.
Утром, когда я шла мимо охраны, молодые парни вытянулись и щелкнули каблуками ботинок. Было еще рано.
-- Кофе будешь? -- спросила Настя.
-- Буду.
Мы с ней в комнате отдыха выпили по чашечке кофе, в приемной осталась вторая секретарша, из тех, что не поступив в институт, идут в секретарши, чтобы перебиться год, и перебиваются всю оставшуюся жизнь, если сразу не выходят замуж за одного из сотрудников.
-- Успокоилась? -- спросила Настя.
-- Пока нет. Этого козла Ржавичева я должна наказать. Что он не сделал в последнее время?
-- Он хороший работник. Немного медлительный. Англичанам не ответил, они сегодня второй факс прислали.
-- Ты его вызови ко мне.
-- Тебя юрист спрашивала.
-- После Ржавичева.
-- Не пори горячку, -- предупредила Настя.
-- Я слегка.
-- Ну, как знаешь...
Я сидела в кабинете и читала факсы из Сингапура, Лондона, Гамбурга с непонятными мне запросами. В переговорном устройстве раздался голос Насти.
-- Господин Ржавичев в приемной.
Ржавичев вошел, поздоровался, улыбнулся и сел.
-- Почему англичане по одному и тому же вопросу присылают второй факс?
-- Видите ли, этот вопрос требует глубокой проработки, -начал Ржавичев.
-- Если требует, надо извиниться перед партнером и сообщить ему о сроке ответа.
Ржавичев развел руками.
-- Вы правы.
-- Я вам выношу выговор!
-- Вера Ивановна, вы меня наказываете за вчерашний розыгрыш?
-- Разыгрывать можете своих друзей, а вы мой подчиненный, работой которого я не удовлетворена.
-- Тогда, может быть, вы меня сразу уволите?
-- У вас есть место, куда вы могли бы перейти?
-- Пока нет, но могу найти.
-- Тогда поищите.
И я снова начала читать факсы, не обращая на него внимания. Ржавичев вышел, я слышала, как закрылась дверь. А что делать дальше, я не знала. И звонить некому. Римма еще, наверняка, спала, мать ушла в магазин закупать крупы в деревню. Я не выдержала и нажала на красную клавишу, услышала голос Насти:
-- Слушаю, Вера Ивановна.
-- Зайдите ко мне.
Настя вошла в кабинет, закрыла дверь на защелку и почему-то шепотом спросила:
-- Ты знаешь, что сейчас будет?
-- Что?
-- Ржавичев направился к Будильнику. Ржавичев -- один из лучших работников компании. Будильник сейчас тебе устроит такой скандал!
-- Не устроит. Я его слушать не буду.
-- Тогда он соберет акционеров и потребует пересмотра решения. Не высовывайся! Сейчас к тебе зайдет юрист с договорами. Ничего не подписывай. Подпишешь только после того, как посмотрит Малый Иван.
-- А что мне дальше делать?
-- Ничего. Я тебе принесла несколько новых видеокассет. Сиди и смотри кино, только звук не врубай на полную мощность. После обеда поедем к отцу и все обсудим. До обеда продержишься?
-- Продержусь, -- пообещала я.
-- С юристкой никаких разговоров.
Юрист, я уже знала, что ее зовут Ирэна, вошла, улыбнулась. Я еще не привыкла, что все в этой компании улыбаются. И тоже улыбнулась.
-- На договорах есть визы всех служб, они обсуждались на прошлом совете директоров при Иване Кирилловиче.
-- Оставьте, я посмотрю.
-- Да, конечно, -- согласилась юристка. -- Но этот договор надо подписать срочно. Наш субподрядчик приехал и ждет в приемной.
Я не думала, что меня подставят, но привычка читать все, что я подписываю, все-таки сработала. Я стала читать договор.
-- Мне не понятен пункт пять "б".
-- Он подкрепляет пункт четыре "б".
-- А пункт семь обязателен?
-- Вера Ивановна, я юрист очень высокой квалификации, и компания мне платит за это очень хорошую зарплату. Для ликвидации элементарной юридической безграмотности мы для вас лично возьмем начинающего юриста. Я думаю, компания на это пойдет. А пока подпишите хотя бы этот договор, субподрядчик ждет.
-- А я его не вызывала. Оставьте все договоры, я их изучу и подпишу в конце дня. Вы свободны.
Юрист сморщилась, как от приступа зубной боли, и вышла. И тут же в кабинет вошла Настя.
-- Что ты ей сказала? Она обозвала тебя идиоткой и пошла к Будильнику.
На пульте загорелась лампочка над второй клавишей. Это был Заместитель. Я нажала клавишу и услышала его голос.
-- Вера Ивановна, мне надо с вами срочно переговорить!
Настя замахала руками.
-- Извините, чуть позже, сейчас я уезжаю в правительство.
Не знаю, почему я сказала "правительство".
-- У тебя есть знакомые в правительстве? -- спросила Настя.
-- Откуда? Я их только по телевизору вижу, -- вынуждена была я признаться.
На переговорном устройстве зажглась лампочка, я отжала клавишу и услышала раскатистый баритон.
-- Вера Ивановна, машина у подъезда.
-- Кто это?
-- Викулов, начальник службы безопасности, -- пояснила Настя. -- Я так и знала: они будут проверять, куда ты поедешь. Викулов из чекистов. Они умеют раскапывать. Сиди и молчи. Я сейчас позвоню приятельнице в Белый Дом, она тебе выпишет пропуск, -- Настя написала на бумажке название главка Министерства экономики. -- Викулов туда не пройдет.
-- А что я буду делать в правительстве?
-- Покатайся на лифтах, пообедай. Протяни время. Я сейчас с Малым Иваном выеду в санаторий, и оттуда отец тебя срочно вызовет к себе. Но ни с кем не заговаривай больше, опять чего-нибудь ляпнешь.
-- А что я, собственно, ляпнула? Вчера меня попытались разыграть. Я сделала замечание. Это нормально. Если юрист не считает возможным проконсультировать своего руководителя, значит, меня будет консультировать другой юрист.
-- Ты это серьезно? -- спросила Настя.
-- Конечно.
-- Но мы же договорились, что ты только будешь делать вид, что президент.
-- Тогда я не поняла. Я считаю, что могу с вами советоваться, но решения буду принимать я.
-- Ладно, мы это обсудим в санатории. А пока поезжай в правительство. Но, если хочешь что-то решать сама, то и сама выпутывайся.
-- Естественно, -- ответила я.
Возле подъезда стоял "Мерседес 190Е". Я разбиралась в марках автомобилей, потому что Анюта не увлекалась куклами Барби, а собирала игрушечные автомобильчики. "Мерседес 190Е" я ей купила три года назад.
К машине подошел крупный загорелый мужчина в сером легком костюме, синем галстуке и ослепительно сияющих черных ботинках. Он улыбнулся мне и представился.
-- Викулов Юрий Иванович, начальник службы безопасности компании, -- и открыл переднюю дверцу.
Я сама открыла заднюю. В зеркале заднего обзора я все время, пока мы ехали, видела внимательные глаза Викулова.
-- Как вам понравились наши директора? -- спросил он.
Я промолчала.
-- Наша компания вам понравится, -- сделал еще одну попытку заговорить Викулов.
Мне хотелось ему ответить: "Это не ваша компания, потому что на восемьдесят процентов принадлежит отцу, это -- частная компания, а вы ее наемный работник", но, помня предупреждения Насти, промолчала. И вообще сегодня в разговоре с отцом надо все расставить по своим местам, хотя, если рассматривать сложившуюся ситуацию объективно, то мне место в школьном классе или за овощным прилавком.
Раздался зуммер сотового телефона. Викулов взял трубку, выслушал и спросил меня:
-- Вы сколько времени будете в Белом Доме?
-- Сколько мне будет необходимо. Кто интересуется моим времяпрепровождением?
-- Первый заместитель.
-- Передайте ему, что это в высшей степени некорректный вопрос и элементарное нарушение субординации. Я могу задать вопрос своему подчиненному, сколько времени и где он будет находиться, а он мне таких вопросов задавать не может.
Викулов положил сотовый телефон.
-- Почему вы ему об этом не сказали?
-- Он слышал.
Остальную часть пути мы ехали молча. Я вышла у Дома Правительства. Пропуск мне уже был заказан. Я не стала кататься на лифтах, а походила по коридорам, обнаружила холл с кофеваркой и удобными креслами, купила журнал "Космополитен", выпила чашечку кофе с пирожным, прочла статью о сексе после тридцати. Правда, с моим минимальным опытом мне надо было читать о сексе до тридцати, но эта статья была опубликована в предыдущем номере. Я забыла, что нахожусь в правительственном здании, скинула туфли и уснула. А если я засыпала, то спала обычно не меньше двух часов. Так и получилось. Я выпила еще чашку кофе и вышла из Дома Правительства.
-- На Малую Бронную, -- сказала я Викулову. На этой улице была частная нотариальная контора моей школьной подруги Алевтины.
Я вошла в нотариальную контору, посмотрела с площадки второго этажа на припаркованный "Мерседес". Викулов разговаривал по сотовому телефону, вероятно, докладывал о моем передвижении.
Офис Алевтины оказался обыкновенной двухкомнатной квартирой, но перестроенной. Из большой комнаты, кухни и прихожей получился небольшой зал, в котором за стеклянными перегородками сидели девушки за компьютерами, для посетителей поставили удобные кресла, столик с журналами.
Алевтина за чуть затемненной, тоже стеклянной стеной разговаривала с посетителем, полная изоляция не пропускала ни единого слова, но Алевтина заметила, когда я вошла, кивнув мне. Как только ее клиент вышел, она пригласила меня, сказав ожидающим:
-- Извините, госпожа Бурцева по предварительной записи.
Алевтина закрыла дверь, достала сигареты. Я взяла предложенную сигарету, подумав, что если не буду себя сдерживать, то начну курить, как все, не меньше пачки в день.
-- Какие проблемы? -- спросила Алевтина. Располневшая, с хорошо уложенной прической, с дорогими кольцами и браслетами, она выглядела лет на пять старше меня, а мы были ровесницами.
-- Я думаю, что кое-что уже пойму к концу заседания совета, если он состоится. А если не состоится, то не по моей вине.
Я смотрела на заместителя. Тоже вполне школьный прием. Когда выявлен зачинщик, вся ответственность перекладывается уже на него. Директора смотрели на заместителя, ожидая его ответа.
-- Ладно, -- сказал он. -- Дело есть дело. Начнем совет. Заместитель встал и со своей папкой подошел ко мне. -- Если уж я веду совет, давайте поменяемся местами.
По опыту я знала, что даже если бунтарь в классе заколебался, он попытается сохранить лицо, как говорят японцы. Заместитель претендовал хоть на временное, но председательское кресло во главе стола. Мальчишке бы я уступила, пусть потешит свое самолюбие, но возле меня стоял не мальчик. Уступлю сегодня, завтра он сядет в это кресло без моего разрешения.
-- Извините, Александр Петрович. Это место президента, а вы его заместитель. Так что ведите совет со своего места.
Заместитель вернулся на свое место, усмехнулся и сказал:
-- Предлагаю начать с разного. Пять минут на разборку мелочей, и приступим к главному.
Тогда не придала значения его словам. Заместитель вел обычное оперативное совещание. Члены совета директоров заявляли о возникших за последние дни проблемах: платежи, страховки, оплата адвокатов, простой судов, задержка сроков доставки грузов.
Вначале я пыталась записывать, я даже понимала, о чем говорят директора, но на какие-то секунды отвлеклась, рассматривая, как Бессонов на миниатюрном компьютере делает пометки, еще один из директоров записывал на "Ноут-бук", остальные пользовались пухлыми блокнотами "органэйзерами". Я мечтала завести себе такой же, но, подумав, отказалась, нечего особенно записывать. Купить картошки, луку, свеклы, сдать белье в прачечную -- это я помнила и без "органэйзера". Школьные проблемы я решала "по возникновению". Возник, скажем, Дима Пегов, и я про него помнила все и без "органэйзера": и о чем ему надо напомнить, и что передать его родителям через школьную буфетчицу, которая дружила с его матерью, и чего передавать не следует.
Я смотрела на директоров, мужчин моего возраста и даже чуть моложе, и не могла понять, откуда они вдруг появились. Их не было еще пять лет назад. Все сдвинулось. Раньше, как и сейчас, заканчивали институт к двадцати двум годам, девушки к этому моменту выходили замуж. Жили у родителей жены или мужа. Обычно родители вносили первый взнос за кооперативную квартиру, и целое десятилетие уходило на покупку мебели, телевизора, стиральной машины. Автомобиль появлялся годам к сорока, иногда чуть раньше, если отец отдавал свои старые "Жигули" и покупал себе новые. Бывали туристические поездки в Польшу, Венгрию, Болгарию. Дубленку носили по двадцать лет, как прабабушки, которым полушубка хватало на всю жизнь.
К сорока мужчины заведовали лабораториями, в пятьдесят -отделами, к шестидесяти становились заместителями директоров. Женщины-врачи лет по десять ходили участковыми врачами, потом становились заведующими отделениями, а там уж как повезет. Конечно, были и стремительные карьеры, но обычно если удачно женился -- или вышла замуж, если твой тесть работает в той же или близкой к твоей профессиональной сфере. Существовали и неудачники: вечные старшие инженеры и младшие научные сотрудники, кто-то спивался, садился в тюрьмы, но резких перемен в жизни не было ни у кого, все перемены и просчитывались, и объяснялись.
И вдруг все изменилось. Появились частные фирмы. Управлять банками стали двадцатилетние, сроки карьер сократились вдвое, втрое. Молодые люди ездили на дорогих машинах, поездка за рубеж уже стала не событием, а рабочей нормой, когда в неделю приходилось вылетать или выезжать в две-три страны, без возвращения домой и многодневных оформлений выездных документов.
Одни приспособились или приспособили жизнь для себя, другие остались без работы, они могли делать только одну работу, а если такой не оказывалось, другую они делать не могли. Старшее поколение не могло переменить профессию, потому что не умело переучиваться. Одни молодые могли работать по двадцать часов в сутки, другие не выдерживали и восьми. Из девок моего поколения, с которыми я училась в школе, одна открыла частную нотариальную контору, одна стала брокером на бирже. Это из семнадцати. Остальные торговали цветами, консервами, сигаретами, работали медицинскими сестрами, учительницами, участковыми врачами, бухгалтерами. Из пятнадцати ребят двое погибли -- один в Абхазии, другой в подъезде своего дома, один торговал подержанными автомашинами, двое сидели в тюрьме, один стал милиционером, двое инженерами, сейчас сидели без работы, еще двое стали наркоманами и только один, химик по образованию, купил две химчистки-прачечные, ездил на "Мерседесе-930", построил трехэтажную дачу и купил пятикомнатную квартиру.
Я смотрела на заместителя. Он, вероятно, был из удачливых, спокойный, неторопливый.
Первое, что я даже не услышала, а почувствовала -какое-то изменение в голосах, они не стали говорить громче, появилась многозначительность, увеличились паузы. Что-то изменилось в выражениях лиц. Один усмехнулся, на лице другого явно выразился преувеличенный интерес к обсуждаемому. Я стала слушать очень внимательно.
-- На переходе в Дуржан намечается ЕГН прихода двадцать пятого июля, -- сообщил Ржавичев.
Директора смотрят на меня. И мне ничего не оставалось, как спросить:
-- Это точно?
-- Капитан дает нотис на 25.
-- Что у нас по харе? -- спросил заместитель.
-- Хара бигенгует объекты, -- ответил Ржавичев.
-- Когда закончится бигенгование? -- поинтересовался заместитель.
-- Высокая вода до 27.
-- Что дальше? -- заместитель задавал вопросы быстро и мгновенно получал ответы.
-- Идет за объектом в Какинаду.
-- Что с демориджем по Джамрату?
-- Фрахтователи затягивают.
-- Какие меры предлагаете принять?
-- Поменять на диспог.
-- Один диспог за деморидж маловато будет. Предлагаю добавить сталии и запросить два диспога.
-- Категорически не согласен. Стания сакшн нужна, -заявил Ржавичев.
Директора едва сдерживали смех. Но Замместитель был серьезен.
-- Мнение юриста? -- спросил он.
-- Я считаю, что пиендай с лхойдом нас поддержат.
И тут я окончательно поняла, что меня разыгрывают.
-- Кто за то, чтобы станию оставить себе? -- спросил заместитель.
Проголосовали трое директоров.
-- Кто за то, чтобы добавить станию к двум диспогам?
Проголосовали двое директоров и заместитель.
-- Мнения разделились, -- подвел итог заместитель. -Решение за президентом.
Теперь все смотрели на меня. Только один сидел, потупив голову, у него , как у школьника, краснели уши. По-видимому, это был Нехорошев.
Я знала, что отвечу и поэтому не торопилась. Я всматривалась в лица директоров. Заместитель мне улыбнулся. На лице Ржавичева читалось почтительное ожидание моего решения. Бессонов едва сдерживал усмешку, во взгляде юристки была даже жалостливая снисходительность.
-- Очень интересная дискуссия, -- начала я. -- Считайте, что попытка повесить мне лапшу на уши не удалась. Вы, как плохие актеры, все время переигрывали. В следующий раз отрепетируйте более тщательно. Мои школьники, готовя розыгрыш, подходят серьезнее.
-- Вы о чем? -- спросил Ржавичев. -- Простите, я не понял.
-- Я вам объясню отдельно. Все свободны.
Все вышли из кабинета. Я продолжала сидеть, на мгновение показалось, что у меня отнялись ноги. Мне хотелось одного: пройти в комнату отдыха, лечь на тахту, укрыться пледом и уснуть. Не у одной меня такая особенность. Когда переживаешь стресс и вроде бы надо действовать, принимать решение, большинство людей хочет лечь, уснуть и забыть о неприятном. Потом -- будь что будет, но сейчас нужна передышка.
В кабинет вошла Настя, подняла большой палец.
-- Молодец! Блестяще!
Я нашла в себе силы встать, прошла в комнату отдыха, легла на тахту и укрылась пледом.
-- Тебе плохо? -- спросила Настя.
-- Мне надо поспать хотя бы пятнадцать минут.
И я уснула. Проспала почти два часа.
Я приняла душ. Проверяя ящики шкафа, обнаружила утюг, подгладила юбку и блузку. Мне очень хотелось есть. Я приготовила бутерброд с ветчиной, открыла банку холодного пива. Одного бутерброда оказалось мало, в микроволновой печи подогрела консервированный горошек, вскипятила воду, выпила кофе и решила, что надо поговорить с отцом прежде,чем принять решение. Когда я читаю в романах о долгих и мучительных раздумьях героев, -- все это глупости. Решение обычно принимается сразу: увидела мужика, и он или нравится, или не нравится, хорошая тряпка нравится или не нравится. Нерешительность с мужиком бывает от того, что он сам нерешителен, а с покупкой потому, что всегда не хватает денег.
Конечно, я хотела бы остаться в компании, и даже неважно, в какой должности. Мне нравился Заместитель, хотя, конечно, вел он себя, как сука, хотя определение "сука" применимо больше к женщине. Сказать "как кобель" -- не точно, потому что "кобель" -- сексуальная категория, а не нравственная. Но не это было главным. Я хотела получить деньги: даже двухмесячная зарплата президента компании решила бы мои проблемы года на два или даже на три. То, что сегодня меня макнули, можно пережить. Но даже за очень хорошие деньги терпеть унижения каждый день я не хотела.
Я сразу вспомнила Ржавичева, его вопросы, его усмешку и с каким упоением он исполнял свою роль в этом розыгрыше. Ничего, ты свое получишь, -- решила я тогда. И без всяких колебаний и сомнений.
Через кабинет я прошла в приемную.
-- Кофточку подгладила, -- сказала Настя. -- Кстати, в ящике справа есть фен.
-- Какие новости от отца? -- спросила я. Именно в этот момент я решила сделать поводок, который связывал бы меня и Настю, покороче. Я не буду во всем слушаться ее.
-- Решили отложить операцию. Сегодня его отправят в санаторий. Уже вызвали швейцарского хирурга, и они с Гузманом решат, оперировать ли его здесь или провести операцию там.
-- Я поеду к нем сейчас.
Настя посмотрела на часы.
-- Тогда только завтра. Он уже не в институте, но еще и не в санатории.
-- Я поеду в санаторий. Где он находится?
-- Нет, -- сказала Настя. -- Ему после дороги нужен отдых. Завтра приходи, и решим.
-- Решать буду я. Я не девочка, чтобы за меня решали, когда мне видеться с отцом.
-- Ты с ним не виделась годами, -- сказала Настя.
-- А сейчас хочу видеть каждый день. Пожалуйста, адрес санатория.
Настя молча написала на бланке компании адрес санатория.
-- Каким транспортом можно туда добраться?
-- Не знаю.
Я поняла, что перебрала и надо отступать.
-- Прости, -- сказала я.
-- Прощаю.
-- Не знаешь, что говорят после этого совета?
-- Говорят, что ты не полная идиотка. Считай это за комплимент. Завтра за тобой прислать машину?
-- Доеду сама. До свиданья.
-- Будь здорова.
Теперь мне предстояло пройти по довольно длинному коридору. И я пошла, боясь только одного: чтобы ко мне не обратились с каким-нибудь вопросом. Я приближалась к охране. Обычно для прохода в учреждение выписывают пропуск, а при выходе его сдают. Если у меня спросят пропуск, что я должна ответить? Я решила, что отвечу:
-- С сегодняшнего дня я -- президент компании и прошу это запомнить.
Но два парня ничего не спросили, а почтительно приложили ладони к беретам. Я им кивнула.
Окна были распахнуты, меня провожали взгляды не менее десятка мужчин. Я завернула за угол, облегченно вздохнула и бросилась к приближающемуся троллейбусу. Конечно, президенту компании не пристало бегать за троллейбусом, но и стоять на остановке мне тоже не хотелось. Президент, пробивающийся в переполненный троллейбус на виду сотрудников компании -- не президент, а пассажир, такой же, как и они, хотя, судя по количеству машин на стоянке против офиса компании, очень немногие сотрудники ездили общественным транспортом.
Я довольно быстро добралась до дома, час пик еще не наступил. В этом микрорайоне, который когда-то зазывали Химки-Ховрино, я прожила из тридцати двух лет своей жизни двадцать. За эти двадцать лет выросли деревья, которые мы сажали по субботникам. Я знала здесь многих, а еще больше знали меня: не только соседи, но и родители учеников.
На детских площадках из песка малыши строили замки, те, что постарше, гоняли между домами на роликовых коньках, на скамейках в тени деревьев сидели старухи, грузные, с больными ногами. Меня всегда поражала разница между зарубежными старухами и нашими. В Москву приезжало много туристов, в основном, пенсионеров. И французские, и американские, и немецкие старухи были сухопарые, подтянутые и деятельные. Наши старухи были почему-то разбухшие, медлительные. Я как-то поделилась своими наблюдениями с Риммой.
-- А другими они и быть не могут, -- ответила Римма. -Всю жизнь на картошке, капусте и макаронах. Они уже к тридцати становятся тумбами, а когда рождаются внуки, они вообще перестают быть женщинами. Все. Финита ля комедия. Они бабки. Все маршруты закончены. Раньше из дома на работу, три раза за жизнь в дом отдыха или в санаторий по профсоюзной путевке со скидкой. А теперь только из дома в магазин, прачечную и поликлинику. Все их путешествия.
Единственной старухой в форме была Олимпиада Васильевна Разумовская. Она мне преподавала географию в школе, не скрывала, что из дворян, каждый год ездила в Париж к родственникам, которые детьми вместе с родителями эмигрировали сразу после революции.
Она сидела одна, старухи со своими разговорами о ценах на фрукты ее раздражали. Она курила длинную тонкую черную сигарету, из дорогих, судя по приятному запаху, и была одета в легкий, в яркую клетку, шелковый костюмчик. Я поздоровалась с ней и сказала:
-- Какая вы всегда элегантная и модная.
-- Гуманитарная помощь, -- ответила низким прокуренным голосом Олимпиада. -- Внучатые племянницы отдали свои вышедшие из моды тряпки. У них в Париже мода заканчивается, а к нам она только приходит, поэтому я самая модная старуха в нашем микрорайоне. А у тебя что, неприятности?
-- А разве заметно? -- Я удивилась вполне искренне.
-- Поживешь с мое, все будешь замечать.
-- Ничего особенного. Я временно на левую работу устроилась. И один козел, в общем, в первый же день поизгалялся.
-- Ответила?
-- Не очень...
-- Надо сразу бить по яйцам, -- заметила Олимпиада.
-- Буквально?
-- И буквально, и фигурально. Все мужики закомплексованы. По этим комплексам и надо врезать. Привожу пример. Сегодня стою в очереди за дешевым луком, из совхоза привезли, и один мужичонка -- маленький, пьяный, вонючий, матерится через каждые два слова. Я ему сделала замечание. А он мне: да пошла ты на хуй. Я ему тут же: на твой, что ли? Да он у тебя не больше трех сантиметров, на нем не удержишься.
-- А он что?
-- А ничего. Кругом хохот, он как рыба, рот открывает, а сказать ничего не может. Ты своему козлу не спускай, завтра же врежь! Мужика надо бить по его комплексам.
-- Я еще не знаю его комплексов.
-- А чего их знать? Он или толстый, или худой, или галстук носит как слюнявчик, или ходит в костюме с засаленным воротником, потому что чистит один раз в год, или по-русски двух слов связать не может, вечно прибавляет "как бы", "значит", "хотел бы сказать". Или начальника боится, или бездельник, или тупой.
-- Другое поколение приходит, -- возразила я.
-- А психология остается. Если решают, то только через силу, а больше надеются на авось. Полные идиоты. Давно не битые. Сейчас, может быть, начнут умнеть. Но не сразу. Не врежешь этому козлу, все время будешь об этом думать. Обязательно врежь. Завтра же. Послезавтра уже настроение улучшится.
Весь вечер я стирала, готовя мать и Анюту к поездке в деревню и думала, как врезать Ржавичеву, и почти придумала, надо было только получить некоторые данные от Насти.
Утром, когда я шла мимо охраны, молодые парни вытянулись и щелкнули каблуками ботинок. Было еще рано.
-- Кофе будешь? -- спросила Настя.
-- Буду.
Мы с ней в комнате отдыха выпили по чашечке кофе, в приемной осталась вторая секретарша, из тех, что не поступив в институт, идут в секретарши, чтобы перебиться год, и перебиваются всю оставшуюся жизнь, если сразу не выходят замуж за одного из сотрудников.
-- Успокоилась? -- спросила Настя.
-- Пока нет. Этого козла Ржавичева я должна наказать. Что он не сделал в последнее время?
-- Он хороший работник. Немного медлительный. Англичанам не ответил, они сегодня второй факс прислали.
-- Ты его вызови ко мне.
-- Тебя юрист спрашивала.
-- После Ржавичева.
-- Не пори горячку, -- предупредила Настя.
-- Я слегка.
-- Ну, как знаешь...
Я сидела в кабинете и читала факсы из Сингапура, Лондона, Гамбурга с непонятными мне запросами. В переговорном устройстве раздался голос Насти.
-- Господин Ржавичев в приемной.
Ржавичев вошел, поздоровался, улыбнулся и сел.
-- Почему англичане по одному и тому же вопросу присылают второй факс?
-- Видите ли, этот вопрос требует глубокой проработки, -начал Ржавичев.
-- Если требует, надо извиниться перед партнером и сообщить ему о сроке ответа.
Ржавичев развел руками.
-- Вы правы.
-- Я вам выношу выговор!
-- Вера Ивановна, вы меня наказываете за вчерашний розыгрыш?
-- Разыгрывать можете своих друзей, а вы мой подчиненный, работой которого я не удовлетворена.
-- Тогда, может быть, вы меня сразу уволите?
-- У вас есть место, куда вы могли бы перейти?
-- Пока нет, но могу найти.
-- Тогда поищите.
И я снова начала читать факсы, не обращая на него внимания. Ржавичев вышел, я слышала, как закрылась дверь. А что делать дальше, я не знала. И звонить некому. Римма еще, наверняка, спала, мать ушла в магазин закупать крупы в деревню. Я не выдержала и нажала на красную клавишу, услышала голос Насти:
-- Слушаю, Вера Ивановна.
-- Зайдите ко мне.
Настя вошла в кабинет, закрыла дверь на защелку и почему-то шепотом спросила:
-- Ты знаешь, что сейчас будет?
-- Что?
-- Ржавичев направился к Будильнику. Ржавичев -- один из лучших работников компании. Будильник сейчас тебе устроит такой скандал!
-- Не устроит. Я его слушать не буду.
-- Тогда он соберет акционеров и потребует пересмотра решения. Не высовывайся! Сейчас к тебе зайдет юрист с договорами. Ничего не подписывай. Подпишешь только после того, как посмотрит Малый Иван.
-- А что мне дальше делать?
-- Ничего. Я тебе принесла несколько новых видеокассет. Сиди и смотри кино, только звук не врубай на полную мощность. После обеда поедем к отцу и все обсудим. До обеда продержишься?
-- Продержусь, -- пообещала я.
-- С юристкой никаких разговоров.
Юрист, я уже знала, что ее зовут Ирэна, вошла, улыбнулась. Я еще не привыкла, что все в этой компании улыбаются. И тоже улыбнулась.
-- На договорах есть визы всех служб, они обсуждались на прошлом совете директоров при Иване Кирилловиче.
-- Оставьте, я посмотрю.
-- Да, конечно, -- согласилась юристка. -- Но этот договор надо подписать срочно. Наш субподрядчик приехал и ждет в приемной.
Я не думала, что меня подставят, но привычка читать все, что я подписываю, все-таки сработала. Я стала читать договор.
-- Мне не понятен пункт пять "б".
-- Он подкрепляет пункт четыре "б".
-- А пункт семь обязателен?
-- Вера Ивановна, я юрист очень высокой квалификации, и компания мне платит за это очень хорошую зарплату. Для ликвидации элементарной юридической безграмотности мы для вас лично возьмем начинающего юриста. Я думаю, компания на это пойдет. А пока подпишите хотя бы этот договор, субподрядчик ждет.
-- А я его не вызывала. Оставьте все договоры, я их изучу и подпишу в конце дня. Вы свободны.
Юрист сморщилась, как от приступа зубной боли, и вышла. И тут же в кабинет вошла Настя.
-- Что ты ей сказала? Она обозвала тебя идиоткой и пошла к Будильнику.
На пульте загорелась лампочка над второй клавишей. Это был Заместитель. Я нажала клавишу и услышала его голос.
-- Вера Ивановна, мне надо с вами срочно переговорить!
Настя замахала руками.
-- Извините, чуть позже, сейчас я уезжаю в правительство.
Не знаю, почему я сказала "правительство".
-- У тебя есть знакомые в правительстве? -- спросила Настя.
-- Откуда? Я их только по телевизору вижу, -- вынуждена была я признаться.
На переговорном устройстве зажглась лампочка, я отжала клавишу и услышала раскатистый баритон.
-- Вера Ивановна, машина у подъезда.
-- Кто это?
-- Викулов, начальник службы безопасности, -- пояснила Настя. -- Я так и знала: они будут проверять, куда ты поедешь. Викулов из чекистов. Они умеют раскапывать. Сиди и молчи. Я сейчас позвоню приятельнице в Белый Дом, она тебе выпишет пропуск, -- Настя написала на бумажке название главка Министерства экономики. -- Викулов туда не пройдет.
-- А что я буду делать в правительстве?
-- Покатайся на лифтах, пообедай. Протяни время. Я сейчас с Малым Иваном выеду в санаторий, и оттуда отец тебя срочно вызовет к себе. Но ни с кем не заговаривай больше, опять чего-нибудь ляпнешь.
-- А что я, собственно, ляпнула? Вчера меня попытались разыграть. Я сделала замечание. Это нормально. Если юрист не считает возможным проконсультировать своего руководителя, значит, меня будет консультировать другой юрист.
-- Ты это серьезно? -- спросила Настя.
-- Конечно.
-- Но мы же договорились, что ты только будешь делать вид, что президент.
-- Тогда я не поняла. Я считаю, что могу с вами советоваться, но решения буду принимать я.
-- Ладно, мы это обсудим в санатории. А пока поезжай в правительство. Но, если хочешь что-то решать сама, то и сама выпутывайся.
-- Естественно, -- ответила я.
Возле подъезда стоял "Мерседес 190Е". Я разбиралась в марках автомобилей, потому что Анюта не увлекалась куклами Барби, а собирала игрушечные автомобильчики. "Мерседес 190Е" я ей купила три года назад.
К машине подошел крупный загорелый мужчина в сером легком костюме, синем галстуке и ослепительно сияющих черных ботинках. Он улыбнулся мне и представился.
-- Викулов Юрий Иванович, начальник службы безопасности компании, -- и открыл переднюю дверцу.
Я сама открыла заднюю. В зеркале заднего обзора я все время, пока мы ехали, видела внимательные глаза Викулова.
-- Как вам понравились наши директора? -- спросил он.
Я промолчала.
-- Наша компания вам понравится, -- сделал еще одну попытку заговорить Викулов.
Мне хотелось ему ответить: "Это не ваша компания, потому что на восемьдесят процентов принадлежит отцу, это -- частная компания, а вы ее наемный работник", но, помня предупреждения Насти, промолчала. И вообще сегодня в разговоре с отцом надо все расставить по своим местам, хотя, если рассматривать сложившуюся ситуацию объективно, то мне место в школьном классе или за овощным прилавком.
Раздался зуммер сотового телефона. Викулов взял трубку, выслушал и спросил меня:
-- Вы сколько времени будете в Белом Доме?
-- Сколько мне будет необходимо. Кто интересуется моим времяпрепровождением?
-- Первый заместитель.
-- Передайте ему, что это в высшей степени некорректный вопрос и элементарное нарушение субординации. Я могу задать вопрос своему подчиненному, сколько времени и где он будет находиться, а он мне таких вопросов задавать не может.
Викулов положил сотовый телефон.
-- Почему вы ему об этом не сказали?
-- Он слышал.
Остальную часть пути мы ехали молча. Я вышла у Дома Правительства. Пропуск мне уже был заказан. Я не стала кататься на лифтах, а походила по коридорам, обнаружила холл с кофеваркой и удобными креслами, купила журнал "Космополитен", выпила чашечку кофе с пирожным, прочла статью о сексе после тридцати. Правда, с моим минимальным опытом мне надо было читать о сексе до тридцати, но эта статья была опубликована в предыдущем номере. Я забыла, что нахожусь в правительственном здании, скинула туфли и уснула. А если я засыпала, то спала обычно не меньше двух часов. Так и получилось. Я выпила еще чашку кофе и вышла из Дома Правительства.
-- На Малую Бронную, -- сказала я Викулову. На этой улице была частная нотариальная контора моей школьной подруги Алевтины.
Я вошла в нотариальную контору, посмотрела с площадки второго этажа на припаркованный "Мерседес". Викулов разговаривал по сотовому телефону, вероятно, докладывал о моем передвижении.
Офис Алевтины оказался обыкновенной двухкомнатной квартирой, но перестроенной. Из большой комнаты, кухни и прихожей получился небольшой зал, в котором за стеклянными перегородками сидели девушки за компьютерами, для посетителей поставили удобные кресла, столик с журналами.
Алевтина за чуть затемненной, тоже стеклянной стеной разговаривала с посетителем, полная изоляция не пропускала ни единого слова, но Алевтина заметила, когда я вошла, кивнув мне. Как только ее клиент вышел, она пригласила меня, сказав ожидающим:
-- Извините, госпожа Бурцева по предварительной записи.
Алевтина закрыла дверь, достала сигареты. Я взяла предложенную сигарету, подумав, что если не буду себя сдерживать, то начну курить, как все, не меньше пачки в день.
-- Какие проблемы? -- спросила Алевтина. Располневшая, с хорошо уложенной прической, с дорогими кольцами и браслетами, она выглядела лет на пять старше меня, а мы были ровесницами.