Страница:
– Вот для этого ты мне и нужен, – сказал царь Иван и разъяснил: – Если кто-то будет мешать замужеству моей дочери, нападу на его владения. Ты умеешь бить латинян, и у тебя есть тяжелая конница, которой у меня мало.
– У меня всего две сотни, причем половина малоопытна, – предупредил я.
– Твои две сотни, да мои три, да половцы Сутовкана – не слабый отряд получится, – подсчитал он. – Можешь еще и пехоту привести. Я щедро оплачу, никто не пожалеет.
Как мне рассказали болгарские дружинники, сопровождавшие нас в Тырново, Иван Асень внял моим советам и провел несколько мероприятий, благодаря которым у него стало больше земельной собственности и резко увеличились доходы от торговли. Это позволило ему отказаться от боярских дружин и начать создавать профессиональную армию.
– До зимы уже не успею, – сказал я.
– В этом году и не надо. В Константинополе еще думают. Как меня предупредили мои советники, раньше следующей весны, а то и осени, ответа не будет, – рассказал он. – Ждут, когда Папа Римский утвердит Балдуина императором, послали к нему посольство.
– Если бы сильно хотели, управились бы за месяц, – молвил я.
– В том-то и дело, что не очень хотят, но выбор у них не большой: или я, или Феодор Ангел, или Иоанн Ватацес. Я – наименее опасный, – ухмыльнувшись, сообщил Иван Асень. – Так что, когда трава у вас вырастет и дороги подсохнут, приводи свою дружину. Пригодится – хорошо, нет – заплачу за службу, возмещу расходы и отпущу домой.
– У меня одно условие: командую я. Через тебя или напрямую – мне все равно. Если решишь, что слишком рискую или не внушаю доверия, будешь воевать без меня, расстанемся друзьями, – сказал я.
– Согласен, – быстро произнес царь Болгарии.
Видимо, ждал более тяжелое условие. Мы обговорили детали, после чего отправились пировать.
Через три дня, обзаведясь изжогой из-за непомерного количества выпитого сухого вина, я поехал в Созополь. Все-таки наш ставленый мед лучше: и крепче, и на желудок влияет положительно даже в больших количествах.
9
10
11
– У меня всего две сотни, причем половина малоопытна, – предупредил я.
– Твои две сотни, да мои три, да половцы Сутовкана – не слабый отряд получится, – подсчитал он. – Можешь еще и пехоту привести. Я щедро оплачу, никто не пожалеет.
Как мне рассказали болгарские дружинники, сопровождавшие нас в Тырново, Иван Асень внял моим советам и провел несколько мероприятий, благодаря которым у него стало больше земельной собственности и резко увеличились доходы от торговли. Это позволило ему отказаться от боярских дружин и начать создавать профессиональную армию.
– До зимы уже не успею, – сказал я.
– В этом году и не надо. В Константинополе еще думают. Как меня предупредили мои советники, раньше следующей весны, а то и осени, ответа не будет, – рассказал он. – Ждут, когда Папа Римский утвердит Балдуина императором, послали к нему посольство.
– Если бы сильно хотели, управились бы за месяц, – молвил я.
– В том-то и дело, что не очень хотят, но выбор у них не большой: или я, или Феодор Ангел, или Иоанн Ватацес. Я – наименее опасный, – ухмыльнувшись, сообщил Иван Асень. – Так что, когда трава у вас вырастет и дороги подсохнут, приводи свою дружину. Пригодится – хорошо, нет – заплачу за службу, возмещу расходы и отпущу домой.
– У меня одно условие: командую я. Через тебя или напрямую – мне все равно. Если решишь, что слишком рискую или не внушаю доверия, будешь воевать без меня, расстанемся друзьями, – сказал я.
– Согласен, – быстро произнес царь Болгарии.
Видимо, ждал более тяжелое условие. Мы обговорили детали, после чего отправились пировать.
Через три дня, обзаведясь изжогой из-за непомерного количества выпитого сухого вина, я поехал в Созополь. Все-таки наш ставленый мед лучше: и крепче, и на желудок влияет положительно даже в больших количествах.
9
Второе судно, двухмачтовый неф, мы взяли неподалеку от Трапезунда. Он, пользуясь задувшим вчера юго-восточным ветром, вышел из столицы империи в сторону Босфора. На судно, идущее со стороны открытого моря к Трапезунду, капитан нефа сперва не обратил внимание, принял нас за купца. Привыкли они здесь к спокойной жизни. Только когда мы оказались у нефа с наветренного борта и сменили курс, пойдя на сближение, капитан понял свою ошибку и повернул в сторону берега. Не знаю, что он там собирался делать. Разве что посадить судно на мель и с экипажем сбежать на берег. Не успел. Мы быстро догнали его, зацепились «кошками», подтянулись к нему и опустили «ворона». Никто нам не мешал. Главная палуба, фор– и ахтеркастли были пусты. Как будут говорить на советских военных кораблях, экипаж заныкался по шхерам.
Я со штурмовой группой перешел на борт нефа. Дружинники рассредоточились по судну, заняв ключевые позиции. Делали все быстро и без суеты. Набрались уже опыта.
Подойдя к кормовой надстройке, я крикнул на греческом:
– Капитан, выходи!
Открылась дверь каюты и, щурясь от слепившего в глаза солнца, на палубу вышел венецианец, худой, длинный и сутулый, с узким лицом, таким кислым, что я не разрешил бы ему даже на свежее молоко смотреть. На нем были черная островерхая шапка, заломленная назад, белая шелковая рубаха, черная льняная туника, подпоясанная кожаным ремнем с золотой пряжкой и тремя золотыми висюльками на конце, свисающем спереди почти до коленей, черные штаны до лодыжек и коричневые кожаные тупоносые туфли с золотыми овальными пряжками. На ремне висел кожаный кошель, туго набитый. Видимо, капитан готовился к бегству. На левой руке перстень-печатка, на правой – перстень с рубином и второй с опалом.
– Твое судно? – спросил я.
– Да, – ответил венецианец и закашлялся, прикрыв рот ладонью.
Наверное, туберкулезник. Как ни странно, редко встречаю здесь больных туберкулезом. Может быть, умирают в детстве.
– Что и куда вез? – поинтересовался я.
– Железо, кожи и шерсть в Венецию, – ответил он.
– Зови охрану, – приказал я. – Никого убивать не будем.
– Нет охраны, – сказал он. – Собирался нанять после Гелеспонта. Здесь раньше никто не нападал.
– Тогда экипаж пусть выходит. Пора ложиться на другой курс, – сказал я.
Капитана, отобрав у него ремень с кошелем и прочие ценные вещи, перевели на шхуну. В кошеле были золотые монеты разных стран. Я зашел в капитанскую каюту. Там стояли два сундука, покрытые красным лаком и с медными углами и ручками. Оба были доверху наполнены серебром. Значит, основную выручку купец делал на дорогих венецианских товарах, а в обратную сторону вез деньги и дешевое сырье. Команду, одиннадцать человек, я оставил на нефе, чтобы работали с парусами, поручив присматривать за ними десятерым дружинникам. Сказал венецианским матросам, что в порту их отпустим, только отберем деньги и товары. Каждый вез килограмм по двадцать всякой недорогой ерунды. Им по договору с судовладельцем разрешалось приторговывать. Матросы, конечно, расстроились, что понесут убытки, но и обрадовались, что не окажутся на галерах. Курс мы взяли на Херсон.
Моего так называемого друга, аланского таможенника уже не было. Наверное, решил, что нахапал достаточно, что можно и самому заняться торговлей. На борт шхуны поднялся крепкий рослый гот без головного убора, с выбритым лицом и затылком. Было ему лет сорок, но не имел ни единого седого волоска, что для этой эпохи, когда пятидесятилетний считается долгожителем, большая редкость. Одет не богато, но добротно. Видимо, только недавно откупил эту должность. Значит, поблажек от него не дождешься. Впрочем, я не собирался посвящать его в свои дела, а потому и отстегивать.
– Оба судна твои? – спросил таможенник.
– Да, – ответил я. – Ничего здесь продавать не буду, только куплю кое-что.
– Что именно? – поинтересовался гот.
– Вино, посуду дорогую, бумагу, лошадей, – перечислил я. – Налог заплатит продавец. Или у вас стали взимать пошлины по-другому?
– Нет, всё по-старому, – сказал таможенник. – Заплатишь за стоянку в гавани и у причала.
– Само собой, – согласился я.
Про то, что собираюсь получить выкуп за венецианского купца и его судно с грузом, говорить не стал. Отстегивать херсонцам не входило в мои планы.
– Что-то пусто у вас стало, – заметил я, потому что у причалов стояло всего два торговых судна, неф и галера.
– Совсем торговля захирела, – согласился таможенник. – Латиняне переманили всех в порты, которые на востоке, ближе к ним.
– Генуэзских купцов тоже здесь нет? – спросил я.
– Куда от них денешься?! Это они выжили других купцов из нашего города. Теперь вся торговля заморская в их руках, – с плохо скрытым раздражением рассказал таможенник.
– Тут до тебя раньше алан служил. Где он сейчас? – поинтересовался я.
– Утонул, – ответил гот. – Купил судно большое, трехмачтовое, нагрузил до отказа и поплыл в Константинополь. Уже на подходе к Босфору попал в бурю и утонул вместе с судном. Перевернулось оно. Несколько матросов спаслось, рассказали, как было дело.
Видимо, у алана был плохой грузовой помощник, неправильно рассчитал метацентрическую высоту. Хотя в эту эпоху даже слов таких не знают, на глаз грузят. Да и судно было несчастливое. Я сразу это почувствовал. Бывают такие. Когда я начинал морскую карьеру, в Черноморском пароходстве было судно, с которым постоянно что-нибудь случалось: то на мель сядет, то столкнется с другим судном, то навалится на причал и сильно его побьет или себя, то загорится, то команда наклюкается технического спирта и перемрет. Никто из капитанов не продержался на нем больше двух рейсов. А в те времена такой залет – это крест на карьере. Так что некоторые капитаны, когда их направляли на это судно, предпочитали написать заявление на увольнение по собственному желанию. С чистым послужным списком работу найдут, пусть и похуже. Да и лучше плохая работа, чем сидеть в тюрьме.
В генуэзской фактории заправлял мой старый знакомый. Он теперь заправлял здесь. Одет все также скромно. Мне даже показалось, что на нем те же сандалии, что и несколько лет назад. Генуэзец сразу узнал меня.
– Опять иудейское судно захватил? – спросил он.
– Венецианское. С грузом железа, кож и шерсти, – ответил я. – Могу продать вместе с купцом, а можешь дать ему кредит под большой процент. Второй вариант рискованнее, но выгоднее.
– Сколько ты хочешь? – задал он вопрос.
Я назвал сумму.
– Часть возьму товарами, – добавил я и перечислил, что именно и сколько хотел бы купить.
– Пойдем посмотрим на судно и груз и поговорим с венецианцем, – предложил генуэзец.
Вообще-то генуэзцы и венецианцы ненавидят друг друга. Это яркое чувство они пронесут сквозь века, в двадцать первом оно еще не потухнет, хотя уже будет только чадить. Но в других странах помогают друг другу. Принцип «свой-чужой» меняется в зависимости от того, где находишься. На улице свои – это те, кто живет с тобой в одном доме, в городе – с твоей улицы, в стране – из твоего города, в мире – из твоей страны, в Солнечной системе – с планеты Земля и т. д. Купцы быстро нашли общий язык, который у них обоих итальянский, то есть, исковерканная латынь, только диалекты разные. Правда, спорили долго и яростно, размахивая руками и брызгая слюной. Оба остались недовольны. Значит, надуть друг друга не удалось.
На каких условиях договорились, не знаю, но генуэзец сказал мне:
– Становись к причалу, начнем погрузку твоих товаров.
Два дня мы грузили заказанное мной. На третий генуэзец привез остаток золота, точнее, большую его часть. Напоследок сказал:
– Ты оказался прав на счет того, большого, судна. А это как, не утонет раньше времени?
– Не должно, – ответил я, – но в море всякое может случиться.
– Это точно, – согласился он, – но, кто не рискует, тот в море не выходит.
Я заплатил таможеннику за стоянку шхуны у причала и отчалил. За неф пусть платит его хозяин. Он ставил свое судно к причалу. За время перехода в Херсон груз уплотнился, осел, в трюме появилось свободное место. Будут догружать, чтобы заработать побольше.
Дул норд-ост балла четыре. По голубому небу медленно плыли большие белые облака. Они надолго закрывали солнце, давая нам отдохнуть от палящих лучей. Мы подняли все паруса и со скоростью узла три-четыре направились к Днепро-Бугскому лиману. Курс был полный бейдевинд правого галса. Переход намечался легкий, так сказать, прогулочный. Разве что возле Тарханкута, как обычно, немного потреплет. Мои дружинники сидели на палубе, обсуждали, кто и на что потратит свою долю добычи. Я пошел в каюту, чтобы подсчитать, сколько достанется на эту долю. Поход оказался не самым удачным, но даже по самым скромным прикидкам того, что получит каждый дружинник, хватит на хороший дом и безбедную жизнь в нем в течении двух-трех лет. Впрочем, у всех моих дружинников уже есть дом, лошадь и корова, а у кого-то скота намного больше. Уже сейчас могут уйти со службы и жить спокойно и припеваючи. Никто не уходит. Жадность – неизлечимая болезнь.
– Вижу судно! – донеслось из «вороньего гнезда».
Откуда здесь могут быть суда?! Сейчас не двадцать первый век, когда в этом районе за вахту с десяток судов можно встретить. Тем более, что я приказал на рыбацкие суда не обращать внимание. Наверное, какой-то русский купчишка решил смотаться в Херсон за товаром.
Я прошел к полубаку, чтобы посмотреть, кого заметил впередсмотрящий. Не увидел ни одного судна.
– Где оно? – спросил я, задрав голову к топу грот-мачты, на которой, как самой высокой, находилось «воронье гнездо».
– Сзади нас, – ответил впередсмотрящий и показал рукой. – Две галеры, большие и узкие.
Последнее слово меня насторожило. Торговые галеры узкими не делают. Я быстро перешел на полуют, чтобы посмотреть, кто за нами гонится. Это были военные галеры. То ли таможенник решил, что я должен заплатить пошлину, то ли, что скорее, генуэзец посчитал, что пора убрать меня из этого района, чтобы не мешал их торговле. В следующий раз ведь мне может попасться и генуэзское торговое судно. Обе галеры были метров около тридцати длиной и пяти шириной, шестидесятивесельные, с двумя мачтами, на которых латинские паруса были убраны. Я видел эти галеры в порту. Они стояли у причала в другом конце бухты, одна лагом к другой. Еще подумал, что и в шестом веке на том месте стояли военные галеры. Сейчас они шли строем кильватер, делали не меньше шести узлов. Такую скорость они вряд ли продержат долго, но все равно будут идти быстрее нас, если не изменим курс.
– Палубной команде аврал! – скомандовал я.
Дружинники уже догадались, что погоня не предвещает ничего хорошего. Они быстро отработали с парусами, когда шхуна изменила курс влево, в сторону открытого моря. Теперь ветер был почти попутный. Скорость шхуны сразу подросла узлов до пяти. Это, так сказать, экономичная скорость галеры, с которой она может идти несколько часов. Гребцам, наверное, предложили часть богатой добычи, так что будут налегать на весла. Но теперь им придется гнаться за нами несколько часов. Причем через час-полтора берег скроется из вида. На галерах начали менять курс, чтобы срезать угол. Пока что дистанция до них была миль пять, так что у нас есть время на то, чтобы спокойно пообедать и приготовиться к бою. Морской бой – это не кавалерийская атака, где все решается за несколько минут. На море между визуальным контактом и сражением проходят часы, особенно, если одна из сторон уклоняется от него. Привыкаешь думать и действовать медленно.
После сытного обеда с двойной порцией вина для бодрости, начали готовить к бою катапульту. Дистанция до галер если и сократилась, то не на много. Они шли уже не так быстро. Да и ветер покрепчал, приподнял волну немного. Нам это было не страшно, потому что шли в грузу, сидели глубоко, а вот в галеры уже начали залетать брызги. Наверное, они и охладили пыл феодороских вояк. Или боязнь остаться на ночь в открытом море. Уже ясно было, что, если ветер не изменится, догонят нас через несколько часов, а ребята умели плавать, только держась рукой за берег. Сначала развернулась задняя галера. На передней еще минут двадцать хорохорились, но потом тоже легли на обратный курс. После чего и мы легли на курс крутой бейдевинд и со скоростью узла два с половиной пошли домой.
Я со штурмовой группой перешел на борт нефа. Дружинники рассредоточились по судну, заняв ключевые позиции. Делали все быстро и без суеты. Набрались уже опыта.
Подойдя к кормовой надстройке, я крикнул на греческом:
– Капитан, выходи!
Открылась дверь каюты и, щурясь от слепившего в глаза солнца, на палубу вышел венецианец, худой, длинный и сутулый, с узким лицом, таким кислым, что я не разрешил бы ему даже на свежее молоко смотреть. На нем были черная островерхая шапка, заломленная назад, белая шелковая рубаха, черная льняная туника, подпоясанная кожаным ремнем с золотой пряжкой и тремя золотыми висюльками на конце, свисающем спереди почти до коленей, черные штаны до лодыжек и коричневые кожаные тупоносые туфли с золотыми овальными пряжками. На ремне висел кожаный кошель, туго набитый. Видимо, капитан готовился к бегству. На левой руке перстень-печатка, на правой – перстень с рубином и второй с опалом.
– Твое судно? – спросил я.
– Да, – ответил венецианец и закашлялся, прикрыв рот ладонью.
Наверное, туберкулезник. Как ни странно, редко встречаю здесь больных туберкулезом. Может быть, умирают в детстве.
– Что и куда вез? – поинтересовался я.
– Железо, кожи и шерсть в Венецию, – ответил он.
– Зови охрану, – приказал я. – Никого убивать не будем.
– Нет охраны, – сказал он. – Собирался нанять после Гелеспонта. Здесь раньше никто не нападал.
– Тогда экипаж пусть выходит. Пора ложиться на другой курс, – сказал я.
Капитана, отобрав у него ремень с кошелем и прочие ценные вещи, перевели на шхуну. В кошеле были золотые монеты разных стран. Я зашел в капитанскую каюту. Там стояли два сундука, покрытые красным лаком и с медными углами и ручками. Оба были доверху наполнены серебром. Значит, основную выручку купец делал на дорогих венецианских товарах, а в обратную сторону вез деньги и дешевое сырье. Команду, одиннадцать человек, я оставил на нефе, чтобы работали с парусами, поручив присматривать за ними десятерым дружинникам. Сказал венецианским матросам, что в порту их отпустим, только отберем деньги и товары. Каждый вез килограмм по двадцать всякой недорогой ерунды. Им по договору с судовладельцем разрешалось приторговывать. Матросы, конечно, расстроились, что понесут убытки, но и обрадовались, что не окажутся на галерах. Курс мы взяли на Херсон.
Моего так называемого друга, аланского таможенника уже не было. Наверное, решил, что нахапал достаточно, что можно и самому заняться торговлей. На борт шхуны поднялся крепкий рослый гот без головного убора, с выбритым лицом и затылком. Было ему лет сорок, но не имел ни единого седого волоска, что для этой эпохи, когда пятидесятилетний считается долгожителем, большая редкость. Одет не богато, но добротно. Видимо, только недавно откупил эту должность. Значит, поблажек от него не дождешься. Впрочем, я не собирался посвящать его в свои дела, а потому и отстегивать.
– Оба судна твои? – спросил таможенник.
– Да, – ответил я. – Ничего здесь продавать не буду, только куплю кое-что.
– Что именно? – поинтересовался гот.
– Вино, посуду дорогую, бумагу, лошадей, – перечислил я. – Налог заплатит продавец. Или у вас стали взимать пошлины по-другому?
– Нет, всё по-старому, – сказал таможенник. – Заплатишь за стоянку в гавани и у причала.
– Само собой, – согласился я.
Про то, что собираюсь получить выкуп за венецианского купца и его судно с грузом, говорить не стал. Отстегивать херсонцам не входило в мои планы.
– Что-то пусто у вас стало, – заметил я, потому что у причалов стояло всего два торговых судна, неф и галера.
– Совсем торговля захирела, – согласился таможенник. – Латиняне переманили всех в порты, которые на востоке, ближе к ним.
– Генуэзских купцов тоже здесь нет? – спросил я.
– Куда от них денешься?! Это они выжили других купцов из нашего города. Теперь вся торговля заморская в их руках, – с плохо скрытым раздражением рассказал таможенник.
– Тут до тебя раньше алан служил. Где он сейчас? – поинтересовался я.
– Утонул, – ответил гот. – Купил судно большое, трехмачтовое, нагрузил до отказа и поплыл в Константинополь. Уже на подходе к Босфору попал в бурю и утонул вместе с судном. Перевернулось оно. Несколько матросов спаслось, рассказали, как было дело.
Видимо, у алана был плохой грузовой помощник, неправильно рассчитал метацентрическую высоту. Хотя в эту эпоху даже слов таких не знают, на глаз грузят. Да и судно было несчастливое. Я сразу это почувствовал. Бывают такие. Когда я начинал морскую карьеру, в Черноморском пароходстве было судно, с которым постоянно что-нибудь случалось: то на мель сядет, то столкнется с другим судном, то навалится на причал и сильно его побьет или себя, то загорится, то команда наклюкается технического спирта и перемрет. Никто из капитанов не продержался на нем больше двух рейсов. А в те времена такой залет – это крест на карьере. Так что некоторые капитаны, когда их направляли на это судно, предпочитали написать заявление на увольнение по собственному желанию. С чистым послужным списком работу найдут, пусть и похуже. Да и лучше плохая работа, чем сидеть в тюрьме.
В генуэзской фактории заправлял мой старый знакомый. Он теперь заправлял здесь. Одет все также скромно. Мне даже показалось, что на нем те же сандалии, что и несколько лет назад. Генуэзец сразу узнал меня.
– Опять иудейское судно захватил? – спросил он.
– Венецианское. С грузом железа, кож и шерсти, – ответил я. – Могу продать вместе с купцом, а можешь дать ему кредит под большой процент. Второй вариант рискованнее, но выгоднее.
– Сколько ты хочешь? – задал он вопрос.
Я назвал сумму.
– Часть возьму товарами, – добавил я и перечислил, что именно и сколько хотел бы купить.
– Пойдем посмотрим на судно и груз и поговорим с венецианцем, – предложил генуэзец.
Вообще-то генуэзцы и венецианцы ненавидят друг друга. Это яркое чувство они пронесут сквозь века, в двадцать первом оно еще не потухнет, хотя уже будет только чадить. Но в других странах помогают друг другу. Принцип «свой-чужой» меняется в зависимости от того, где находишься. На улице свои – это те, кто живет с тобой в одном доме, в городе – с твоей улицы, в стране – из твоего города, в мире – из твоей страны, в Солнечной системе – с планеты Земля и т. д. Купцы быстро нашли общий язык, который у них обоих итальянский, то есть, исковерканная латынь, только диалекты разные. Правда, спорили долго и яростно, размахивая руками и брызгая слюной. Оба остались недовольны. Значит, надуть друг друга не удалось.
На каких условиях договорились, не знаю, но генуэзец сказал мне:
– Становись к причалу, начнем погрузку твоих товаров.
Два дня мы грузили заказанное мной. На третий генуэзец привез остаток золота, точнее, большую его часть. Напоследок сказал:
– Ты оказался прав на счет того, большого, судна. А это как, не утонет раньше времени?
– Не должно, – ответил я, – но в море всякое может случиться.
– Это точно, – согласился он, – но, кто не рискует, тот в море не выходит.
Я заплатил таможеннику за стоянку шхуны у причала и отчалил. За неф пусть платит его хозяин. Он ставил свое судно к причалу. За время перехода в Херсон груз уплотнился, осел, в трюме появилось свободное место. Будут догружать, чтобы заработать побольше.
Дул норд-ост балла четыре. По голубому небу медленно плыли большие белые облака. Они надолго закрывали солнце, давая нам отдохнуть от палящих лучей. Мы подняли все паруса и со скоростью узла три-четыре направились к Днепро-Бугскому лиману. Курс был полный бейдевинд правого галса. Переход намечался легкий, так сказать, прогулочный. Разве что возле Тарханкута, как обычно, немного потреплет. Мои дружинники сидели на палубе, обсуждали, кто и на что потратит свою долю добычи. Я пошел в каюту, чтобы подсчитать, сколько достанется на эту долю. Поход оказался не самым удачным, но даже по самым скромным прикидкам того, что получит каждый дружинник, хватит на хороший дом и безбедную жизнь в нем в течении двух-трех лет. Впрочем, у всех моих дружинников уже есть дом, лошадь и корова, а у кого-то скота намного больше. Уже сейчас могут уйти со службы и жить спокойно и припеваючи. Никто не уходит. Жадность – неизлечимая болезнь.
– Вижу судно! – донеслось из «вороньего гнезда».
Откуда здесь могут быть суда?! Сейчас не двадцать первый век, когда в этом районе за вахту с десяток судов можно встретить. Тем более, что я приказал на рыбацкие суда не обращать внимание. Наверное, какой-то русский купчишка решил смотаться в Херсон за товаром.
Я прошел к полубаку, чтобы посмотреть, кого заметил впередсмотрящий. Не увидел ни одного судна.
– Где оно? – спросил я, задрав голову к топу грот-мачты, на которой, как самой высокой, находилось «воронье гнездо».
– Сзади нас, – ответил впередсмотрящий и показал рукой. – Две галеры, большие и узкие.
Последнее слово меня насторожило. Торговые галеры узкими не делают. Я быстро перешел на полуют, чтобы посмотреть, кто за нами гонится. Это были военные галеры. То ли таможенник решил, что я должен заплатить пошлину, то ли, что скорее, генуэзец посчитал, что пора убрать меня из этого района, чтобы не мешал их торговле. В следующий раз ведь мне может попасться и генуэзское торговое судно. Обе галеры были метров около тридцати длиной и пяти шириной, шестидесятивесельные, с двумя мачтами, на которых латинские паруса были убраны. Я видел эти галеры в порту. Они стояли у причала в другом конце бухты, одна лагом к другой. Еще подумал, что и в шестом веке на том месте стояли военные галеры. Сейчас они шли строем кильватер, делали не меньше шести узлов. Такую скорость они вряд ли продержат долго, но все равно будут идти быстрее нас, если не изменим курс.
– Палубной команде аврал! – скомандовал я.
Дружинники уже догадались, что погоня не предвещает ничего хорошего. Они быстро отработали с парусами, когда шхуна изменила курс влево, в сторону открытого моря. Теперь ветер был почти попутный. Скорость шхуны сразу подросла узлов до пяти. Это, так сказать, экономичная скорость галеры, с которой она может идти несколько часов. Гребцам, наверное, предложили часть богатой добычи, так что будут налегать на весла. Но теперь им придется гнаться за нами несколько часов. Причем через час-полтора берег скроется из вида. На галерах начали менять курс, чтобы срезать угол. Пока что дистанция до них была миль пять, так что у нас есть время на то, чтобы спокойно пообедать и приготовиться к бою. Морской бой – это не кавалерийская атака, где все решается за несколько минут. На море между визуальным контактом и сражением проходят часы, особенно, если одна из сторон уклоняется от него. Привыкаешь думать и действовать медленно.
После сытного обеда с двойной порцией вина для бодрости, начали готовить к бою катапульту. Дистанция до галер если и сократилась, то не на много. Они шли уже не так быстро. Да и ветер покрепчал, приподнял волну немного. Нам это было не страшно, потому что шли в грузу, сидели глубоко, а вот в галеры уже начали залетать брызги. Наверное, они и охладили пыл феодороских вояк. Или боязнь остаться на ночь в открытом море. Уже ясно было, что, если ветер не изменится, догонят нас через несколько часов, а ребята умели плавать, только держась рукой за берег. Сначала развернулась задняя галера. На передней еще минут двадцать хорохорились, но потом тоже легли на обратный курс. После чего и мы легли на курс крутой бейдевинд и со скоростью узла два с половиной пошли домой.
10
Зиму я провел с семьей в новом каменном доме. Русские строители успешно справились с поставленной задачей. Правда, первый этаж напоминал церковь, особенно, как я его назвал, парадный зал, высокий, с арочными сводами. Предлагали еще и расписать его библейскими сюжетами, но я отказался под предлогом, что это займет слишком много времени. Развесил на высоких стенах шиты и оружие, что сразу придало ему торжественный и воинственный вид. Только герб свой разрешил нарисовать над троном. Помост, на котором стоял этот стул из черного дерева с высокой резной спинкой, украшенной в верхней части золотыми узорами, и подлокотниками, сделал в три ступеньки. Троичность лежит в основе русского мифотворчества. Пусть придумают миф и обо мне. Вдоль стен поместил для членов своего совета не лавки, а такие же стулья, только с более низкими спинками. Алика хотела украсить стены гобеленами, но я запретил. В них клопы заводятся. До высоты человеческого роста облицевали стены дубом, покрытым красным лаком. В итоге получился красновато-коричневый цвет. Смотрелось вполне прилично. Мебель тоже всю сделали новую, по моим эскизам. Этот стиль сочли ромейским и начали ему подражать. Правда, не во всем. Шкафы дальше княжеского терема так и не прижились. Не понимал народ, зачем вешать одежду, если в сундук складывать удобнее? Да и сохранится там от моли лучше. Когда после новоселья я впервые собрал в парадном зале свой совет, они первое время чувствовали себя неуютно.
Причину объяснил золотых дел мастер Лазарь Долгий:
– Ты бы предупредил, князь, что надо богато одеться, а то мы пришли, как обычно, а здесь так… – он запнулся, подбирая сравнение, – …как у императора Ромейского.
– У императора намного богаче, – отмахнулся я. – Нарядные одежды приберегите для гостей, а мне нужны ваши советы.
А вот дворне дом не понравился. Жаловались, что в каменном холоднее и дышать нечем. На счет последнего я был полностью согласен: из деревянных вонь дольше выветривается, успеваешь надышаться.
Каменщики получили заказ на строительство подсобных помещений: складов, конюшни, сеновала, амбара. Каменные будут реже гореть. В городе за год случается два-три пожара, не считая мелких возгораний. В последний раз целая улица выгорела. Потом строители займутся облицовкой кирпичом стен и башен Детинца и Посада. Деревянные не внушали мне доверие. Каменщики поняли, что застряли здесь надолго, и перевезли в Путивль свои семьи. Город разрастается все шире. Появилась новая слобода между Посадом и монастырем. Больше народа – больше налогов соберу. Впрочем, море кормило меня и мою дружину щедрее.
В весеннее половодье я отправился в новый морской поход. Как и в предыдущий раз, добрался на ладьях до Днепровских порогов. Оттуда отправил ладьи домой, а сам с экипажем из шестидесяти арбалетчиков пересел на шхуну, которую за два дня подконопатили и просмолили. Зиму она перенесла благополучно, не сгнило ни одной доски, даже запаха гнили в трюме не чувствовалось.
Неделей раньше из Путивлю в Болгарию отправились две сотни тяжелой конницы под командованием Мончука. Их будут сопровождать два десятка кибиток с припасами, каждой из которых будет управлять пара арбалетчиков. Дороги еще были не ахти, но дружинникам добираться до Тырново не меньше месяца. Первое время будут кормить лошадей овсом, который взяли с собой, а потом перейдут на молодую траву. Сотню пикинеров оставил воеводе Увару Нездиничу в придачу к строжевой. Вроде бы никто не собирается нападать на мое княжество, но ситуация в эту эпоху меняется быстро.
На этот раз я не повернул от мыса Сарыч на юг. Решил поохотиться возле крымских берегов на генуэзцев. Не люблю оставаться в долгу. Основная их база была в Феодосии, которую генуэзцы называли Кафой. Это город моей боевой юности. Впервые попал в Феодосию на плавательской практике на буксире-спасателе «Очаковец», который принадлежал АСПТР (Аварийно-Спасательные и Подъемно-Транспортные Работы) – подразделению Черноморского пароходства. Мы в Феодосии обеспечивали подъем затонувшего судна «Абрука». На походном канале в порт был поворот почти на девяносто градусов. Во время крутых поворотов суда кренятся. «Абрука» везла стройматериалы. Они сместились, судно легло на борт, потом перевернулось вверх килем и затонуло. Интересная подробность: вахтенный моторист, который находился в машинном отделении, выпрыгнул за борт первым, обогнав даже вахтенного матроса и штурмана. Наше обеспечение состояло в том, что больше месяца мы стояли у причала в двухчасовой готовности. В течении двух часов мы обязаны были выйти на помощь, если что-то случится. Поскольку тогда мобильных телефонов не было, приходилось, уйдя в увольнение, каждые два часа названивать на судно. Впрочем, это редко кто делал. Я точно не делал. За этот месяц я успел два раза влюбиться и один раз чуть не женился. В семнадцать лет гиперсексуальность думает за тебя. Потом бывал в Феодосии еще несколько раз – и курортником, и моряком, и яхтсменом – и каждый раз нарывался на любовный роман, яркий и пустой. Другие в курортных городах не расцветают.
Почти две недели мы крейсировали неподалеку от Феодосии, пока я не заметил двухмачтовый неф длиной метра двадцать два и шириной около семи, который, скорее всего, принадлежал генуэзцам. Они чаще других золотили деревянную скульптуру на носу судна. У этого впереди была такая сисястая дама, что ее можно использовать вместо тарана. Неф шел вдоль берега на Феодосию, но, увидев шхуну, рванул к Керченскому проливу, где, как мне говорили, дежурят военные галеры генуэзцев. При северо-восточном ветре нефу пришлось идти крутым бейдевиндом, на что он был мало пригоден. Скорость его упала до одного узла, если не меньше. Мы делали около трех, поэтому догнали его часа через четыре, под вечер, неподалеку от скалы Корабль. Есть там неподалеку от берега островок, издали похожий на парусник. Впрочем, при богатой фантазии все, что угодно, похоже на корабль. Арбалетчики на нефе были намного лучше, чем на ромейских и даже венецианских судах. Поскольку неф и шхуна были примерно одинаковой высоты, перестрелка на арбалетах завязалась нешуточная. На нашей стороне было численное превосходство, на их – нежелание погибнуть или попасть рабом на галеры. Я не досчитался семерых дружинников убитыми и полтора десятка ранеными. Жертв могло быть и больше, если бы мы не зацепились за неф «вороном». Как только арбалетчики поняли, что мы сейчас пойдем на абордаж, их как ветром сдуло с палубы. Наверное, решили, что лучше быть живым рабом, чем мертвым героем. Обычно проигрывает тот, кто больше боится смерти.
Мои арбалетчики тоже поработали неплохо. На главной палубе нефа и фор– и ахтеркастелях лежало с десяток убитых. Среди них и хозяин нефа – дородный мужчина с волнистыми густыми волосами, напоминающими львиную гриву. Арбалетный болт попал ему в левую щеку и вылез позади правого уха. Волосы вокруг раны пропитались кровью. Натекло немало и на палубу, выпачкав белую льняную рубаху генуэзца, чистую и немятую. В эту эпоху еще не одевались перед боем в чистое. Наверное, судовладелец по жизни был чистюлей. Напомнил он мне однокурсника по мореходке, который не только сам был чистюлей, но и требовал того же от своих дам. Придя на свидание, он первым делом поднимал подол платья и проверял, в чистых ли трусах пришла его дама? Самое смешное, что дамы не обижались. Если бы он просто так поднял подол, получил бы по морде, а проверка – это святое, особенно, если трусы чистые и красивые и замуж невтерпеж.
Трюм нефа был забит ремесленными товарами. Чего не отнимешь у итальянцев – умеют они делать красивые вещи. Видимо, идет это еще со времен Римской империи. По крайней мере, в шестом веке товары с Апеннинского полуострова ценились выше, чем произведенные в Мезии и даже в Константинополе. Разве что сирийские в то время были не хуже, особенно оружие и доспехи. В тринадцатом веке сирийцы перестали делать хорошее оружие и доспехи, зато научились производить красивые ткани, ковры, стеклянную посуду, мыло – перепрофилировались на мирную жизнь.
В двух сундуках, стоявших в капитанской каюте, было всего с полфунта золота и около двух серебра, зато много одежды. В одном сундуке – чистая, в другом – почти чистая. Второй был заполнен больше. Экипаж чистоплотностью не страдал, одежды имел по минимуму, в своих сундуках и корзинах вез товары на продажу. Всё это мы конфисковали.
Я оставил на нефе призовую команду, пообещав генуэзским матросам и арбалетчикам, что в порту отпущу их на все четыре стороны. Чем скорее доберемся до Созополя, тем раньше станут свободными. Судя по кривым улыбкам и настороженным взглядам, не сильно они поверили, но деваться все равно было некуда, поэтому дружно взялись за работу. Мы повернули на юго-запад и с теперь уже попутным ветром пошли напрямую через Черное море к берегам Болгарии.
Причину объяснил золотых дел мастер Лазарь Долгий:
– Ты бы предупредил, князь, что надо богато одеться, а то мы пришли, как обычно, а здесь так… – он запнулся, подбирая сравнение, – …как у императора Ромейского.
– У императора намного богаче, – отмахнулся я. – Нарядные одежды приберегите для гостей, а мне нужны ваши советы.
А вот дворне дом не понравился. Жаловались, что в каменном холоднее и дышать нечем. На счет последнего я был полностью согласен: из деревянных вонь дольше выветривается, успеваешь надышаться.
Каменщики получили заказ на строительство подсобных помещений: складов, конюшни, сеновала, амбара. Каменные будут реже гореть. В городе за год случается два-три пожара, не считая мелких возгораний. В последний раз целая улица выгорела. Потом строители займутся облицовкой кирпичом стен и башен Детинца и Посада. Деревянные не внушали мне доверие. Каменщики поняли, что застряли здесь надолго, и перевезли в Путивль свои семьи. Город разрастается все шире. Появилась новая слобода между Посадом и монастырем. Больше народа – больше налогов соберу. Впрочем, море кормило меня и мою дружину щедрее.
В весеннее половодье я отправился в новый морской поход. Как и в предыдущий раз, добрался на ладьях до Днепровских порогов. Оттуда отправил ладьи домой, а сам с экипажем из шестидесяти арбалетчиков пересел на шхуну, которую за два дня подконопатили и просмолили. Зиму она перенесла благополучно, не сгнило ни одной доски, даже запаха гнили в трюме не чувствовалось.
Неделей раньше из Путивлю в Болгарию отправились две сотни тяжелой конницы под командованием Мончука. Их будут сопровождать два десятка кибиток с припасами, каждой из которых будет управлять пара арбалетчиков. Дороги еще были не ахти, но дружинникам добираться до Тырново не меньше месяца. Первое время будут кормить лошадей овсом, который взяли с собой, а потом перейдут на молодую траву. Сотню пикинеров оставил воеводе Увару Нездиничу в придачу к строжевой. Вроде бы никто не собирается нападать на мое княжество, но ситуация в эту эпоху меняется быстро.
На этот раз я не повернул от мыса Сарыч на юг. Решил поохотиться возле крымских берегов на генуэзцев. Не люблю оставаться в долгу. Основная их база была в Феодосии, которую генуэзцы называли Кафой. Это город моей боевой юности. Впервые попал в Феодосию на плавательской практике на буксире-спасателе «Очаковец», который принадлежал АСПТР (Аварийно-Спасательные и Подъемно-Транспортные Работы) – подразделению Черноморского пароходства. Мы в Феодосии обеспечивали подъем затонувшего судна «Абрука». На походном канале в порт был поворот почти на девяносто градусов. Во время крутых поворотов суда кренятся. «Абрука» везла стройматериалы. Они сместились, судно легло на борт, потом перевернулось вверх килем и затонуло. Интересная подробность: вахтенный моторист, который находился в машинном отделении, выпрыгнул за борт первым, обогнав даже вахтенного матроса и штурмана. Наше обеспечение состояло в том, что больше месяца мы стояли у причала в двухчасовой готовности. В течении двух часов мы обязаны были выйти на помощь, если что-то случится. Поскольку тогда мобильных телефонов не было, приходилось, уйдя в увольнение, каждые два часа названивать на судно. Впрочем, это редко кто делал. Я точно не делал. За этот месяц я успел два раза влюбиться и один раз чуть не женился. В семнадцать лет гиперсексуальность думает за тебя. Потом бывал в Феодосии еще несколько раз – и курортником, и моряком, и яхтсменом – и каждый раз нарывался на любовный роман, яркий и пустой. Другие в курортных городах не расцветают.
Почти две недели мы крейсировали неподалеку от Феодосии, пока я не заметил двухмачтовый неф длиной метра двадцать два и шириной около семи, который, скорее всего, принадлежал генуэзцам. Они чаще других золотили деревянную скульптуру на носу судна. У этого впереди была такая сисястая дама, что ее можно использовать вместо тарана. Неф шел вдоль берега на Феодосию, но, увидев шхуну, рванул к Керченскому проливу, где, как мне говорили, дежурят военные галеры генуэзцев. При северо-восточном ветре нефу пришлось идти крутым бейдевиндом, на что он был мало пригоден. Скорость его упала до одного узла, если не меньше. Мы делали около трех, поэтому догнали его часа через четыре, под вечер, неподалеку от скалы Корабль. Есть там неподалеку от берега островок, издали похожий на парусник. Впрочем, при богатой фантазии все, что угодно, похоже на корабль. Арбалетчики на нефе были намного лучше, чем на ромейских и даже венецианских судах. Поскольку неф и шхуна были примерно одинаковой высоты, перестрелка на арбалетах завязалась нешуточная. На нашей стороне было численное превосходство, на их – нежелание погибнуть или попасть рабом на галеры. Я не досчитался семерых дружинников убитыми и полтора десятка ранеными. Жертв могло быть и больше, если бы мы не зацепились за неф «вороном». Как только арбалетчики поняли, что мы сейчас пойдем на абордаж, их как ветром сдуло с палубы. Наверное, решили, что лучше быть живым рабом, чем мертвым героем. Обычно проигрывает тот, кто больше боится смерти.
Мои арбалетчики тоже поработали неплохо. На главной палубе нефа и фор– и ахтеркастелях лежало с десяток убитых. Среди них и хозяин нефа – дородный мужчина с волнистыми густыми волосами, напоминающими львиную гриву. Арбалетный болт попал ему в левую щеку и вылез позади правого уха. Волосы вокруг раны пропитались кровью. Натекло немало и на палубу, выпачкав белую льняную рубаху генуэзца, чистую и немятую. В эту эпоху еще не одевались перед боем в чистое. Наверное, судовладелец по жизни был чистюлей. Напомнил он мне однокурсника по мореходке, который не только сам был чистюлей, но и требовал того же от своих дам. Придя на свидание, он первым делом поднимал подол платья и проверял, в чистых ли трусах пришла его дама? Самое смешное, что дамы не обижались. Если бы он просто так поднял подол, получил бы по морде, а проверка – это святое, особенно, если трусы чистые и красивые и замуж невтерпеж.
Трюм нефа был забит ремесленными товарами. Чего не отнимешь у итальянцев – умеют они делать красивые вещи. Видимо, идет это еще со времен Римской империи. По крайней мере, в шестом веке товары с Апеннинского полуострова ценились выше, чем произведенные в Мезии и даже в Константинополе. Разве что сирийские в то время были не хуже, особенно оружие и доспехи. В тринадцатом веке сирийцы перестали делать хорошее оружие и доспехи, зато научились производить красивые ткани, ковры, стеклянную посуду, мыло – перепрофилировались на мирную жизнь.
В двух сундуках, стоявших в капитанской каюте, было всего с полфунта золота и около двух серебра, зато много одежды. В одном сундуке – чистая, в другом – почти чистая. Второй был заполнен больше. Экипаж чистоплотностью не страдал, одежды имел по минимуму, в своих сундуках и корзинах вез товары на продажу. Всё это мы конфисковали.
Я оставил на нефе призовую команду, пообещав генуэзским матросам и арбалетчикам, что в порту отпущу их на все четыре стороны. Чем скорее доберемся до Созополя, тем раньше станут свободными. Судя по кривым улыбкам и настороженным взглядам, не сильно они поверили, но деваться все равно было некуда, поэтому дружно взялись за работу. Мы повернули на юго-запад и с теперь уже попутным ветром пошли напрямую через Черное море к берегам Болгарии.
11
В Созополе, на удивление генуэзцам, я не только отпустил их, но и дал на дорогу продуктов. Дня за три-четыре они должны дойти до Константинополя. Там большая генуэзская торговая фактория. Наймутся на другое судно.
– Передайте своим купцам, что раньше я генуэзские суда не трогал, но ваши из Херсона напали на меня. Теперь мы квиты, – сказал им на прощанье.
Самые лучшие товары с захваченного нефа мы перегрузили на шхуну. Заполнили трюм почти наполовину. Кое-что я отложил в подарок царю Ивану Асеню. Остальное продал болгарским купцам. Нашелся покупатель и на неф, хотя я думал, что придется перегонять его в Варну. Там, говорят, купцы побогаче. К счастью, и в Созополе не все оказались бедными. Купец долго осматривал неф, заглядывал во все шхеры, хотя мне понятно было, что не разбирается он в больших судах. А вот торговаться умеет. Купец бился за каждый золотой. Наверное, родом из Габрово. В двадцатом веке там будут жить самые болгаристые болгары. Я не уступал потому, что понимал, как важна для него покупка нефа. Это будет его первое большое судно. Раньше, видимо, возил товары на небольшой галере или даже баркасе. Теперь решил подняться на следующую ступень. Не простительно было бы обломать человеку такой торжественный момент. Если купит без торга, решит, что его надули. В итоге он остался доволен. Такое судно в Константинополе обошлось бы ему, как минимум, на четверть дороже.
Закончив с реализацией добычи, я поставил шхуну к причалу под городской стеной и вдали от ворот. Там она не сильно мешала другим судам грузиться и выгружаться и не рисковала быть вышвырнутой на берег во время шторма, если бы осталась стоять на якоре на рейде. Четверо дружинников, легко раненых во время захвата нефа, были назначены охранять шхуну. С остальными отправился в Тырново. Комендант города выделил нам пять верховых лошадей и три телеги, на которые мы погрузили подарки, еду, алебарды и щиты. Арбалеты несли, повесив на плечо, как в будущем станут носить охотничьи ружья. Вряд ли кто-то нападет на военный отряд. Добыча не оправдала бы риск. Просто по моему глубокому убеждению солдат не должен расслабляться за пределами охраняемого лагеря.
– Передайте своим купцам, что раньше я генуэзские суда не трогал, но ваши из Херсона напали на меня. Теперь мы квиты, – сказал им на прощанье.
Самые лучшие товары с захваченного нефа мы перегрузили на шхуну. Заполнили трюм почти наполовину. Кое-что я отложил в подарок царю Ивану Асеню. Остальное продал болгарским купцам. Нашелся покупатель и на неф, хотя я думал, что придется перегонять его в Варну. Там, говорят, купцы побогаче. К счастью, и в Созополе не все оказались бедными. Купец долго осматривал неф, заглядывал во все шхеры, хотя мне понятно было, что не разбирается он в больших судах. А вот торговаться умеет. Купец бился за каждый золотой. Наверное, родом из Габрово. В двадцатом веке там будут жить самые болгаристые болгары. Я не уступал потому, что понимал, как важна для него покупка нефа. Это будет его первое большое судно. Раньше, видимо, возил товары на небольшой галере или даже баркасе. Теперь решил подняться на следующую ступень. Не простительно было бы обломать человеку такой торжественный момент. Если купит без торга, решит, что его надули. В итоге он остался доволен. Такое судно в Константинополе обошлось бы ему, как минимум, на четверть дороже.
Закончив с реализацией добычи, я поставил шхуну к причалу под городской стеной и вдали от ворот. Там она не сильно мешала другим судам грузиться и выгружаться и не рисковала быть вышвырнутой на берег во время шторма, если бы осталась стоять на якоре на рейде. Четверо дружинников, легко раненых во время захвата нефа, были назначены охранять шхуну. С остальными отправился в Тырново. Комендант города выделил нам пять верховых лошадей и три телеги, на которые мы погрузили подарки, еду, алебарды и щиты. Арбалеты несли, повесив на плечо, как в будущем станут носить охотничьи ружья. Вряд ли кто-то нападет на военный отряд. Добыча не оправдала бы риск. Просто по моему глубокому убеждению солдат не должен расслабляться за пределами охраняемого лагеря.