Президента Академии наук Келдыша Никита Хрущев, а после него Леонид Брежнев считали самым компетентным и объективным ученым, стоящим над ведомственными интересами и личными амбициями. Авторитет Келдыша был столь велик, что ему поручали руководство экспертными комиссиями в диапазоне от выбора системы боевых ракет до мероприятий по спасению Байкала.
   Как председатель различных экспертных комиссий по ракетно-космической технике и межведомственного совета по космическим исследованиям, он вынужден был проводить по этой тематике множество закрытых заседаний, а как президент академии – открытых пресс-конференций. Основным рабочим местом Келдыша был президентский кабинет в дворцовом здании президиума Академии наук на Ленинском проспекте, дом 14. Однако совещания по ракетно-космической тематике Келдыш проводил в небольшом кабинете директора Института прикладной математики на Миусской площади. Этот институт был строго «режимным». В его стенах можно было говорить о работах совершенно секретных. В здании президиума академии это запрещалось еще и потому, что оно посещалось иностранными учеными, зарубежными делегациями и прессой. На Миусскую площадь Келдыш приезжал во второй половине дня, проведя первую, очень трудную и хлопотливую, в Академии наук на Ленинском проспекте.
   На этот раз он собрал заседание экспертной комиссии, о котором Королев предупреждал меня еще год назад, когда требовал: «Отдай мне 800 килограммов».
   Мы с Бушуевым и Раушенбахом приехали чуть раньше назначенных трех часов, и я пришпилил к доске плакат с текстом распределения работ по Л3. Открывая заседание экспертной комиссии, Келдыш сказал: «Королев уполномочил Бориса Евсеевича сделать доклад о распределении работ и состоянии разработок по системам Л3. Основной вопрос, который всех нас беспокоит, – это состояние с весами. Я прошу в докладе сказать, что творится на самом деле по последним расчетам».
   Я отлично знал, что Келдыша «на мякине не проведешь», тем не менее решил затянуть доклад так, чтобы для серьезных разговоров о весовых сводках времени не осталось. Королев инструктировал перед отъездом меня и Бушуева: «Там соберется два десятка любопытных. При них вступать с Келдышем в дискуссию о наших весовых проблемах – ни в коем случае! Если будет трудно, Костя должен выручать. Он не зря учился в дипломатической школе». Королев не упускал случая уколоть Бушуева, что до начала своей космической карьеры его сманивали на дипломатическую деятельность.
   Я начал рассказ о количестве систем и распределении ответственности между головными исполнителями. Исторического интереса ради приведу основное содержание.
   ОКБ-1 выполняет роль головной организации, но одновременно и самостоятельно разрабатывает ряд систем лунного комплекса Л3. Мы взяли на себя, по договоренности с НИИАПом, разработку систем, по которым уже имели опыт.
   ОКБ-1 разрабатывает следующие системы:
   1. Систему ориентации всего комплекса Л3;
   2. Систему ориентации ЛОКа;
   3. Систему ориентации ЛК;
   4. Систему управления сближением ЛОКа с ЛК;
   5. Автономную ручную систему ориентации и навигации.
   Для всех этих систем чувствительные элементы – оптико-электронные устройства разрабатывают ЦКБ-589 («Геофизика») и киевский завод «Арсенал» Миноборонпрома. Для сближения кораблей используется радиосистема «Контакт», создаваемая в ОКБ МЭИ. Чтобы затянуть время и сделать комплимент Келдышу, я сказал:
   – За эти пять позиций ответственность несет Борис Викторович Раушенбах. Его коллектив после перевода к нам по вашей и Сергея Павловича инициативе по численности увеличился в три раза. Если по этой части будут вопросы, то Борис Викторович может доложить более подробно.
   Вопросов, к сожалению, не было, и я продолжил перечень:
   6. Систему управления бортовыми системами и приборами ЛОКа и ЛК в соответствии с программой полета, единую электрическую схему и бортовую кабельную сеть. Эта система осуществляет прием, передачу, обработку команд управления бортовыми системами с целью реализации логических операций работы бортовой аппаратуры;
   7. Систему единого питания кораблей. При этом для ЛОКа источником электроэнергии служат ЭХГ, создаваемые заводом Минсредмаша, а для ЛК – серебряно-цинковые батареи, разрабатываемые Всесоюзным научно-исследовательским институтом источников тока (ВНИИИТ).
   8. Антенно-фидерные устройства всех радиотехнических систем, кроме «Контакта» и радиовысотомера;
   9. Наземную испытательную аппаратуру для ЛОКа и ЛК на заводе, «техничке» и стартовой позиции.
   НИИАП разрабатывает и изготавливает со своей кооперацией:
   1. Систему управления движением на участках работы двигателей блоков «Г», «Д», «И», «Е», обеспечивающую стабилизацию относительно центра масс и управление движением самого центра масс;
   2. Автоматику управления двигательными установками, в том числе автоматику регулирования кажущейся скорости;
   3. Систему управления движением на участках торможения для схода с орбиты ИСЛ, гашения скорости на участке спуска и «мягкого прилунения»;
   4. Систему управления взлетом с поверхности Луны и выведения на орбиту ИСЛ в район для встречи с ЛОКом;
   5. Систему управляемого спуска на Землю со второй космической скоростью;
   6. Гиростабилизированные платформы для всех участков работы системы управления движением и ориентации, а также акселерометры, реагирующие на ускорения по всем трем осям, и бортовую вычислительную машину.
   НИИ-885 разрабатывает:
   1. Комплексированную радиосистему, обеспечивающую передачу на борт управляющих команд, траекторные измерения на всех участках полета;
   2. Телеметрическую систему и линии передачи телеметрической информации;
   3. Устройства для передачи телевизионного изображения (совместно с НИИ-380);
   4. Аппаратуру для передачи речи и телеграфных посылок (совместно с НИИ-695);
   5. Систему радиопеленгации направления на Землю для ориентации остронаправленных антенн;
   6. Высотомер и вычислительное устройство, обеспечивающее измерения и управление на участках прилунения лунного корабля.
   НИИ-695 разрабатывает:
   1. Системы автономной связи между космонавтами при выходе одного из них на поверхность Луны и при выходе в космос во время перехода из корабля в корабль;
   2. Радиосистему поиска спускаемого аппарата после возвращения на Землю.
   ОКБ МЭИ разрабатывает новую систему измерения параметров относительного движения «Контакт». Эту систему благодаря ее меньшей массе и компоновочным преимуществам решено было использовать вместо «Иглы», разработанной для «Союзов».
   По всем перечисленным мною системам выпущены эскизные проекты, частично разработана рабочая документация, но ни одной системы для штатного исполнения в производстве пока нет. С учетом цикла производства и последующей доводки у разработчиков и на наших экспериментальных установках, поставка систем на штатные корабли и блоки возможна, в лучшем случае, в конце 1967 года. Таким образом, начало летных испытаний кораблей и блоков Л3 возможно не ранее 1968 года.
   Я использовал запрещенный прием. Называть 1968 год на официальных заседаниях было «не положено». Постановлениями, а также обещаниями Королева и Келдыша началом летных испытаний был определен год 1967 – год 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции.
   Совещание зашумело – поднимать дискуссию о сроках было опасно для всех. Келдыш это прекрасно понимал и, не задавая мне вопросов, сказал:
   – Давайте послушаем Николая Алексеевича и затем Михаила Сергеевича. От них в первую очередь зависит судьба систем управления.
   Учтя мой прокол, Пилюгин и Рязанский доложили в оптимистических тонах состояние дел, обойдя проблему массы и сроков. Но оба сочли необходимым обратить внимание экспертной комиссии на проблемные вопросы, которые еще предстояло решить.
   Пилюгин напомнил о своих достижениях по гироплатформам и акселерометрам на поплавковых гироскопах и сказал, что он установил тесный контакт с НИЦЭВТ для разработки БЦВМ.
   – Управлять ракетами и спутниками без использования БЦВМ мы умеем, – отметил Пилюгин, – но для спуска на Луну машина нужна обязательно. Без нее мы можем при посадке стравить столько топлива, что на обратную дорогу не хватит.
   Рязанский поддержал Пилюгина в отношении БЦВМ, сказав, что для НИИ-885 самой сложной является проблема лунного высотомера, измерения которого должны обрабатываться быстродействующей машиной. После обмена репликами о реальности создания вычислительной машины в нужные сроки Келдыш спросил, что происходит с ЭХГ – так называемыми «топливными элементами».
   – Дело в том, – сказал Келдыш, – что мне звонил Славский (министр среднего машиностроения) и жаловался, что один из его свердловских заводов якобы втягивают в «лунную авантюру», а он, министр, об этом ничего не знает и просит пока на них не очень рассчитывать.
   Для меня и Бушуева это сообщение было полной неожиданностью. Накануне Виктор Овчинников и подпиравший его своими связями в МСМ Михаил Мельников докладывали Королеву, что в Свердловске обо всем договорились и мы получим ЭХГ гораздо более надежные, чем предлагает фирма Лидоренко.
   Келдышу мы обещали «разобраться и доложить».
   Мы разобрались спустя дней десять и сильно хохотали. Вот что рассказал нам отвечавший за переговоры по ЭХГ Овчинников. Они действительно по технике договорились с одним очень надежным КБ завода атомной промышленности на Урале. Инженеры-атомщики очень заинтересованно отнеслись к проблеме получения электроэнергии из жидкого кислорода и жидкого водорода, а в придачу еще кислорода для дыхания и чистой питьевой воды для космонавтов. Чтобы узаконить договор, требовалось благословение МСМ – атомного министерства. Чиновники не возражали, но сказали, что хорошо, если кто-либо со стороны доложит об этой интересной работе Славскому, плохо, если он узнает последним.
   У Королева со Славским были сложные отношения. С тех пор как под руководством Михаила Мельникова и при очень активной поддержке Василия Мишина у нас было создано большое подразделение по электрическим ядерно-ракетным двигателям (ЭЯРД), возникало множество проблем, требующих участия профессионалов из атомных фирм. Аппарат МСМ очень ревниво относился к этой «самодеятельности» Королева.
   Королев считал в настоящее время преждевременным обращение к всемогущему Славскому. Тогда Мельников решил сам пробиваться к министру атомной промышленности. Кто-то в аппарате ему помог, и он оказался в кабинете Славского. Невысокий и худой Мельников смело пошел в атаку на огромного роста, могучего министра, бывшего лихого буденовского бойца. Славский выслушал длинную речь Мельникова, в которой он излагал будущее атомной техники в космонавтике, свои проблемы и просьбы к МСМ в части ЭЯРД, поблагодарил за начало работ над электрохимическим генератором. В заключение он допустил непростительную ошибку – перешел к проблеме управляемой термоядерной реакции.
   – Мы добились больших успехов, – похвастался Мельников, – в овладении техникой глубокого вакуума. Ваши специалисты этой техникой не владеют – пусть у нас поучатся.
   О финале встречи Овчинников узнал от референта, бывшего в то время в кабинете. В этом месте, со слов референта, Ефим Павлович побагровел, встал во весь свой могучий рост и, указывая на дверь, произнес:
   – А пошел ты на…
   Мельников понял свою ошибку уже в приемной, когда референт его успокоил и объяснил, что такое обращение Славского – хороший признак.
   – Он все запомнил и обязательно поможет.
   Очевидно, что после этой «беседы» и последовал звонок Славского Келдышу.
   Все уже порядком устали, когда Келдыш задал вопрос, на который мне так не хотелось отвечать:
   – Ну, а все же, Борис Евсеевич, теперь уже пора пришла посмотреть, что творится с весами. Я прошу доложить комиссии последние данные.
   Я не мог скрыть от экспертной комиссии, что теперь, в период согласования заданий, выпуска рабочей документации и проектирования новых систем, самым острым вопросом остается не техника, а ее вес. Келдыш требовал назвать действительные цифры весового дефицита. Я не желал пугать экспертов и всячески уходил от прямого ответа. Наконец потерявший терпение Келдыш с досадой сказал:
   – Борис Евсеевич, если вы не знаете, что на самом деле творится с весами систем, то по крайней мере подскажите, кто же в ОКБ-1 способен ответить на этот вопрос? Если таких людей нет, это значит, что вообще никто не держит в руках проект и все идет стихийно. Но я в это не верю. Не принуждайте меня жаловаться Сергею Павловичу.
   Бушуев решил, что пора меня выручать.
   – Мстислав Всеволодович, у нас каждый грамм под строжайшим контролем. За весовую сводку отвечают проектанты моих отделов. Мы следим за всеми системами, и Черток не имеет права выходить из отведенных ему лимитов.
   Келдыш понимающе улыбнулся и перестал нас терзать. Но нам от этого легче не стало.

Глава 6. ОТСТАЕМ, НО НЕ СДАЕМСЯ

   В период 1963-1965 годов Дмитрий Устинов был Председателем Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР.
   Погрузившись в проблемы координации деятельности совнархозов, которым в регионах была отдана вся власть над промышленностью, Устинов на время отошел от руководства ракетно-космической техникой.
   После отставки Хрущева ВСНХ был ликвидирован. Его функции были переданы Совету Министров и восстановленным отраслевым министерствам.
   Устинов не входил в состав активных участников свержения Никиты Хрущева, но по своему «удельному весу» после «октябрьской революции 1964 года» был вправе рассчитывать на пост Председателя Совета Министров. Однако многие члены нового, брежневского Политбюро опасались волевых качеств Устинова и возможных последствий предоставления ему второго места в партийно-государственной иерархии. На пост Председателя Совета Министров был назначен Алексей Косыгин, который не участвовал в заговоре против Хрущева и был безопасен, ибо, занимаясь экономикой, не претендовал на политическое руководство. Устинову был предоставлен почетный пост секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам. Он был кандидатом в члены Политбюро, а министр обороны Малиновский был членом Политбюро. Председателем Совета Обороны был Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев. Министры всех отраслей промышленности подчинялись Совету Министров. При такой расстановке сил в высших эшелонах власти Анастас Микоян, Николай Подгорный, Андрей Кириленко и другие члены Политбюро могли чувствовать себя более уверенно.
   Оказавшись на посту секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам, Устинов фактически не вмешивался в дела Министерства обороны. Министр обороны и начальник Генштаба предпочитали иметь дело непосредственно с Брежневым. Всю свою энергию Устинов направил на оборонную промышленность, все отрасли которой он хорошо знал. Между ним и министрами находился председатель ВПК Леонид Смирнов – его, Устинова, выдвиженец.
   Активная поддержка, которую Устинов оказал Хрущеву по развитию техники ракетных вооружений в ущерб надводным кораблям морского флота и бомбардировочной авиации, не была забыта руководителями судостроительной и авиационной промышленности. Устинову надо было находить новые формы работы с промышленностью. Формально он не мог ни приказать, ни запретить, ни разрешить. Однако ЦК есть ЦК. Это понимали все министры. Личные судьбы самого министра, его заместителей, начальников главных управлений, директоров крупнейших предприятий решались аппаратом ЦК, его оборонным отделом. Заведующий отделом оборонной промышленности Иван Сербин теперь формально входил в подчинение Устинова. Однако этого «непотопляемого» деятеля аппарата ЦК побаивались больше, чем самого Устинова. Аппарат ЦК не готовил никаких постановлений и решений по оборонной промышленности. Это делала ВПК и аппарат Совета Министров. Но ни одно постановление правительства не выходило без тщательного просмотра и благословения аппарата ЦК.
   После смерти Королева мы своим письмо в ЦК о назначении Мишина главным конструктором помешали Устинову поставить на эту должность Тюлина. Он, Устинов, все подготовил, надо было только получить подписи других секретарей ЦК и доложить Брежневу. Наше обращение было неожиданным ударом по установившейся системе назначения руководителей. Мы с Устиновым даже не посоветовались и не предупредили его. Может быть, и по этой причине, а возможно, и в силу других обстоятельств у него первые года полтора «руки не доходили» до Н1.
   Один за другим появлялись доклады разведки и открытые листы – «белый ТАСС», сообщавшие об американских успехах.
   В августе 1966 года открытая американская печать сообщила об успешном полете «Сатурна-1B» с экспериментальным образцом основного блока «Аполлона». Устинов обратился непосредственно к министру MOM Афанасьеву и президенту АН СССР Келдышу с предложением провести ревизию состояния дел по «Луне», выяснить причины нашего отставания от американцев и срыва сроков, оговоренных постановлениями ЦК КПСС и Совета Министров. Устинов поручил начальнику ЦНИИМаша Юрию Мозжорину подготовить обстоятельный и объективный доклад.
   В декабре 1966 года Мишин был в отпуске. Обязанности главного конструктора ЦКБЭМ исполнял Сергей Охапкин. Для него было неприятной неожиданностью приглашение на совещание в ЦК к Устинову с докладом о ходе работ по Н1. Он попросил Бушуева, Крюкова и меня снабдить его всеми необходимыми справками для доклада.
   Я посоветовал Охапкину через министра или непосредственно самому уговорить Устинова отложить это совещание до выхода Мишина из отпуска. Он ответил:
   – Я это уже пытался сделать. Мне намекнули, что, наоборот, Устинов хочет провести разговор в отсутствие Мишина.
   Состояние дел по отработке конструкции ракеты-носителя Охапкин знал лучше других. Но что творится с кораблями и их системами, он представлял только как «полный провал».
   Я порекомендовал:
   – Нельзя говорить «полный провал», надо сказать, что по вине смежников работы по кораблям «под угрозой срыва».
   От нашего ЦКБЭМ на совещание был приглашен только Охапкин. Из других главных были приглашены Пилюгин и Бармин, которые пользовались особым расположением Устинова. В совещании участвовали Келдыш, Смирнов, Афанасьев, Тюлин, Сербин, Строгонов и Пашков.
   Устинов, сославшись на американские источники информации, сказал, что американцы строго выполняют план, уже объявили о начале полетов «Сатурна-5» в сентябре 1967 года и пилотируемых полетах начиная с 1968 года. Мы, по его словам, запутались с программами облета Луны, срываем сроки по кораблям 7К и непонятно когда намерены начинать ЛКИ носителя Н1. Он, Устинов, просит Мозжорина – директора головного института ракетно-космической отрасли не только объективно доложить о состоянии работ, но и дать объективный прогноз.
   По рассказам Охапкина и самого Мозжорина, он сделал доклад совсем не в том стиле, к которому привык Устинов. Предварительно Мозжорин заставил своих сотрудников, владеющих основами экономики и информацией о состоянии дел в нашей отрасли и у смежников, честно оценить объемы работ. Спустя много лет Мозжорин рассказывал, что он подготовился очень тщательно, понимая, что доклад вызовет не спокойное обсуждение, а возмущенное удивление.
   Мозжорин развесил плакаты, на которых очень доходчиво были изображены по годам графики расходов, необходимых для осуществления экспедиции на Луну, и фактически возможных расходов, исходящих из того, что способен отдать на всю космонавтику госбюджет. Из плакатов и доклада Мозжорина следовало, что реализация проекта в 1968 году невозможна ни при каком угодно героическом труде. Можно ставить задачи о начале ЛКИ в 1969 году, но для этого потребуется принять новые решения о резком увеличении финансирования этого проекта. Существующие в настоящее время планы и графики по Н1 нереальны.
   Он, Мозжорин, кроме всего прочего считает, что значительно большую часть финансирования, чем это предполагалось до сих пор, надо затратить на наземную отработку. К испытаниям такой ракеты, как Н1, нельзя подходить с ракетным методом отработки надежности в полете, не считаясь с числом аварийных пусков. Затратив, возможно, большую часть средств для наземной отработки, мы в конечном счете добьемся удешевления, а не удорожания всей программы в целом.
   Доклад Мозжорина вызвал взрыв возмущения. Впервые на таком уровне, официально, руководитель головного института четко заявляет о нереальности планов, предписанных ЦК КПСС. Больше всех негодовал Устинов. Огласка подобного доклада на Политбюро угрожала его личному авторитету. Его могли спросить: «А где вы сами были раньше, товарищ Устинов? Вы были и министром оборонной промышленности, и председателем ВПК!»
   Возмущение Устинова поддержали Келдыш и Сербин. Все клеймили Мозжорина чуть ли не как в старые времена врагов народа. Келдыш возмущался по той причине, что, будучи председателем экспертной комиссии по проекту Н1-Л3, он подобными расчетами не располагал и одобрил явно заниженные затраты, которые были в наших проектах. Мы, согласно установившейся практике, на бумаге все удешевляли, чтобы не пугать министра финансов и Госплан. О подобной практике все знали, но принято было делать вид, что никто никого не обманывает.
   Келдыш предложил рассмотреть расходы Министерства обороны на спутники разведки и другие нужды военного космоса и как первое мероприятие сократить их в пользу Н1. То же, скрепя сердце, он предложил и по планам автоматов Бабакина для научного космоса.
   Однако Мозжорин предусмотрел возможность таких предложений. Он показал на другом плакате, что объем финансирования всех космических программ вместе взятых составляет не более одной пятой части того, что необходимо добавить к расходам на Н1. Если даже будут найдены средства из других источников, то в настоящее время нет реальной возможности сократить циклы строительства, производства и последующих испытаний для отработки надежности. Предположим, что с начала будущего года каким-то чудом можно начать финансирование в полном объеме потребностей всех участников работ. В этом случае все равно по циклу создания такой системы исходя из имеющегося задела и опыта потребуется не менее трех лет до начала ЛКИ. Стало быть при условии полного финансирования и передачи необходимых фондов для строительства и производства мы выходим на конец 1969-го, вернее на 1970 год!
   Устинов был многоопытным руководителем. Подавив первый всплеск возмущения и желая успокоить себя и остальных, он задал вопрос Охапкину:
   – А вы, головные исполнители, что думаете по этому поводу?
   Вернувшись с совещания, Охапкин нам рассказывал:
   – А что я мог ответить? У меня и так спина была мокрая. Я понимал, что такой вопрос последует, и ответил: «Если, Дмитрий Федорович, нам помогут, то мы выполним работу в сроки, установленные ЦК».
   Устинов внешне был удовлетворен ответом. Бармину, который расходовал огромные средства на строительство грандиозных стартовых сооружений, он вопросов задавать не рискнул. Бармин потом говорил, что внутренне он был согласен с Мозжориным, но решил, если не спросят, промолчать.
   Обращаясь к Афанасьеву, Устинов предложил министру разобраться с «нездоровыми настроениями» директора головного института отрасли. Мозжорин был не настолько наивен, чтобы заранее не ознакомить своего министра с расчетами. Афанасьев заверил, что с Мозжориным он «разберется». Мозжорин и Афанасьев понимали, что возмущение Устинова и Келдыша показное. На самом деле они лучше других представляли общую обстановку, но по «воспитательным» соображениям вести себя по-иному не могли.
   Хрущев за последние два года своего правления успел значительно сократить расходы на обычные вооружения, строительство больших надводных кораблей, создание тяжелых бомбардировщиков и армию в целом. Теперь Брежнев должен был в угоду поддержавшим его в 1964 году военным исправить «ошибки» Хрущева. В этих условиях выходить с предложениями об увеличении финансирования проекта лунной экспедиции, необходимость которой маршалам была вовсе непонятна, Устинову было опасно.
   Узнав подробности совещания, мы еще раз убедились, что если действительное состояние программ, предусмотренных постановлениями высшего политического руководства страны, не совпадает с желаемым, то даже такие многоопытные в технике личности, как Устинов, обрушивают гнев на того, кто осмелился сказать правду. Даже Келдыш – председатель межведомственной экспертной комиссии по Н1-Л3, еще год назад убедившийся, что мы находимся в тяжелейшем «весовом» кризисе, из которого пока не нашли выход, поддержал возмущение Устинова, а не доклад Мозжорина!
   Когда Охапкин собрал нас и рассказал подробности о совещании в ЦК, Бушуев, отвечавший за проектные работы по лунным кораблям, прилетевший из Куйбышева Козлов, опекавший конструкторское сопровождение изготовления носителя на заводе «Прогресс», и я высказались в том смысле, что Мозжорин прав.