Страница:
Устинов подвел итоги, как мы и предвидели, воспитательной речью.
— Мы вели беседу толковую, серьезную. Я хочу, чтобы вы не только поняли, что беспокоит ЦК КПСС. Надо, чтобы за этим пониманием последовали действия. То, о чем мы сегодня говорили, — это курс. Ложитесь на него и свято выполняйте эту линию. Упаси вас Бог бросать и думать о посадке человека на Луну. Это неглубокое и безответственное отношение. Вам всем оказывают величайшее доверие, вы тратите огромные государственные средства, вас славят на весь мир, а вы вдруг усомнились в задаче, которую поставила партия, на которую уже затрачены с вашей подачи огромные средства. Имейте в виду, что долготерпению ЦК тоже скоро придет конец.
Сейчас представляется единственный случай поправить положение. ДОС надо использовать не для срыва работ по Н1-Л3, а для того, чтобы выправить всю нашу работу. Нас пока обогнали американцы на одном очень важном направлении. Но у нас ведь есть «Молнии», есть «Метеор», есть космические разведчики, есть «Союзы». Мы везде первые, кроме Луны. Мы обязаны доказать прежде всего самим себе: реванш будет взят. Над этим надо работать, и упаси вас Бог, еще раз повторяю, усомниться в посадке нашего человека на Луну. Кончайте всякие сомнения. Во главе работы должны стоять коммунисты. Забота о надежности должна быть задачей номер один. Для организации работ никого и ничего не жалеть. Если кто-либо сомневается, пусть уступит место другому. Мне говорили, что Мишин проявляет упрямство. Он часто бывает неправ. У МОМа должна быть тяжелая рука. Я давал указания о подготовке постановления по ДОСу. Прошел месяц, а проекта еще нет. Куда смотрит министр? Не ослаблять, а усиливать требовательность необходимо в такой критической обстановке.
До Нового года мы уже не увидимся. Примите мои лучшие пожелания, будьте здоровы, и я надеюсь на новые успехи в новом году.
Расходились мы в приподнятом настроении.
Энтузиазм, охвативший коллективы, включившиеся в создание ДОСа, был не показным, не казенным, а искренним. Никаких митингов, лозунгов для принятия социалистических обязательств не требовалось.
В этот период (конец 1969 и по существу весь 1970 год) как грибы после теплого дождя возникали новые проблемы. Внимание и энергия каждого руководителя рассредоточивались в течение рабочего дня по многим направлениям.
Ни пяти-, ни шести-, ни семилетний единый план развития космонавтики так и не был утвержден постановлением правительства. Однако фронт работ оставался исключительно широким.
Экспедиция на Луну после американских успехов постепенно переставала осознаваться задачей «особой важности», как того требовали старые постановления. За весь 1970 год Советский Союз вывел в космос 88 различных аппаратов. Из них только «Космосов» было 72. Подавляющее большинство этих «Космосов» составляли «Зениты» различных модификаций разработки Куйбышевского филиала ЦКБЭМ, изготовленные куйбышевским заводом «Прогресс».
Стоит напомнить читателю, что в прошлом гиганты авиационной промышленности заводы «Прогресс» и ЗИХ на тот момент определяли промышленный потенциал советской космонавтики. Завод «Прогресс» работал по тематике ОКБ-1, то есть Королева, затем Мишина и ставшего вскоре самостоятельным главным конструктором Козлова.
Директор «Прогресса» отвечал за изготовление боевых ракет Р-9, спутников космической разведки, всех модификации ракеты-носителя Р-7 для всех пилотируемых и беспилотных объектов, которые она способна была вывести в космос, и за изготовление сверхракеты H1 в Куйбышеве и на своем филиале на полигоне.
Директор ЗИХа прежде всего отвечал за выпуск и обслуживание многих сотен «соток», самых многочисленных боевых межконтинентальных ракет. Он же выпускал «пятисотки» — «Протоны», а теперь еще надо было делать «Алмаз» и ДОС.
В числе 72 «Космосов» оказался и экспериментальный лунный корабль ЛК комплекса Л3. Удивительно, но летная отработка лунного посадочного корабля — ЛК (11Ф94) опережала отработку основного лунного орбитального корабля — ЛОК (11Ф93). Космические корабли программы Л3 (ЛОК, ЛК), все виды космических кораблей 7К, разгонные блоки «Д» для ракет-носителей Р-7 и УР-500К — это мелкосерийное производство. Оно было уделом нашего ЗЭМа. Я пишу «нашего», потому, что директор ЗЭМа подчинялся главному конструктору Мишину, а директоры «Прогресса» и ЗИХа — непосредственно министерству. За ЛОК несли ответственность проектанты отдела Феоктистова, отвечавшие за пилотируемые полеты ''Союза», значительные силы которых переключили на ДОС.
ЛК выделили в самостоятельную разработку. Форсированию работ во многом способствовало то обстоятельство, что блок «Е», включающий двигательную установку для посадки и взлета, разрабатывался Янгелем, который категорически требовал приземной летной отработки. Первый же полет ЛК, именовавшегося Т2К («Космос-379»), 24 ноября 1970 года, во время которого было несколько включений блока «Е», прошел без серьезных замечаний. Во многом этому способствовали самоотверженные усилия начальника отдела 222 Прудникова, его заместителя Евгения Рязанова, начальника сектора Юрия Фрумкина, а также Юрия Лабутина, Вячеслава Филина. Всего пусков было три.
ЦК КПСС, ВПК, Академия наук, Минобщемаш и Минобороны все же договорились разработать космический пятилетний план. Основной движущей силой этой разработки был наш Минобщемаш. Афанасьев понимал, что он несет главную ответственность за разработку плана. Все головные КБ и НИИ представили свои предложения еще в марте. По околоземным пилотируемым программам, «Союзам», ДОСам и «Алмазам», «Метеорам», «Молниям», «Зенитам», по программам запусков к Луне, Венере, Марсу и «прочей мелочи», как говорили строители Н1-Л3 и орбитальных станций, была, если не на пять, то по крайней мере на ближайшие три года, некоторая ясность.
Постановление по созданию долговременных орбитальных станций в нужной нам редакции вышло 9 февраля 1970 года.
По этому поводу, собрав трех своих заместителей, одиннадцать подчиненных мне начальников отделов и их заместителей, я начал свое выступление так: «Михаил Зощенко писал, что одни попадают в баню случайно, другие — под давлением окружающих. Мы до сих пор имели планы случайно-стихийные, идущие снизу. Теперь под давлением окружающих мы должны париться организованно по многолетнему, вероятно пятилетнему, плану, но первая долговременная орбитальная станция через год должна летать».
До чего же близки мне были эти разные люди! Все они уже были опалены полигонным солнцем, прошли через многочисленные производственные авралы, имели и выговоры и награды, но не потеряли чувства юмора, оптимизма и веры в свои силы. С каждым из этих людей можно было идти в разведку.
5 мая 1970 года Афанасьев с Литвиновым и Керимовым снова приехали к нам в ЦКБЭМ посоветоваться по поводу планов. После иронических замечаний в адрес пятилетних планов итогом совещания стало наше незапланированное заявление: «И ДОС сделаем!» Но министр высказался по поводу лунной программы.
— Обстановка вокруг Н1-Л3 сильно осложнилась, — сказал он. — Я долго и обстоятельно разговаривал с Келдышем. Он считает, что с точки зрения большой науки высадка одного человека на Луну не интересна. Это вопрос техники и инженерных решений, фундаментальных результатов мы не получим. Я пытался возражать и доказывал, что всякая экспедиция на Луну — это большая наука. К сожалению, каждый остался при своем мнении. Чтобы поставить флаг и взять грунт, взвод космонавтов не нужен. Нам надо определиться, сколько человек мы высаживаем на Луну.
Я ходил советоваться к Рябикову. Задал вопрос: «Может быть, не стоит выходить с предложением о посадке одного человека на Луну?» Он ответил, что отказа от высадки на Луну в Политбюро никто не поймет. Надо, чтобы советский человек на Луну ступил. Это теперь уже вопрос не науки, а большой политики. Эту операцию надо вьполнить, по его мнению, в интересах отработки носителя. Как видите, все сходится к тому, что нельзя бросать Н1-Л3. Каким же образом мы гарантируем надежность всей этой операции? Вот что меня больше всего беспокоит. Американцы даже своей аварией на «Аполлоне-13» нас подвели. Устинов приказал доложить результаты проработки состояния надежности проекта Н1-Л3 по опыту «Аполлона-13». ЦНИИМаш утверждает, что при аналогичной ситуации мы вернуть людей на Землю не способны. Что же, так и прикажете докладывать Устинову? После взрыва H1 № 5Л у членов Политбюро была разная реакция. Брежнев спросил: «Живы все? Ну, слава Богу! Хотя мало радостного вы нам сообщили, что дальше делать — подумайте!» Косыгин упрекал: «Что же вы, не разобравшись, снова пошли на такой риск? Как же так? Кто это у вас там решает? Еще раз просмотрите этапность отработки». Я понимаю, Косыгин эти вопросы не определяет, но считаться с ним нужно. Остальные члены Политбюро промолчали. Там тоже, поймите это, каждый имеет своего советчика.
Н1-Л3М вызывает разные мнения. Если настаивать на водороде, то надо решать вопрос о его хранении. На испарении мы рискуем терять один кубометр в сутки. Когда я заикнулся о строительстве еще двух стартов на случай программы Л3М, это в Госплане и Минфине вызвало улыбки: «Вы, что, хотите еще два старта взорвать?» По-моему, для Л3М в пятилетнем плане может быть предусмотрен только эскизный проект. Нужен ли новый носитель с водородом? Вы должны поставить задачу и объяснить, зачем.
Мое мнение: надо запланировать высадку на 1973 год — это дает нам три-три с половиной года. Келдыш требует включить в пятилетку полеты H1 к Марсу, разработку новых направлений по энергетике. Ядерные двигатели, мощные установки для использования энергии Солнца — это очень заманчиво, но где мы на все это найдем средства?
Мы еще раз рассматривали проблемы орбитальных станций. ДОС и «Алмаз» — очень близкие станции и по конструкции, и по назначению. Надо еще включить в план, если вас послушать, многоцелевую станцию на базе H1.
Вы сами выдвинули решение по МОК-Н1. Это орбитальная станция для нового космического оружия на 70-80 тонн. Что с ней делать? Если планировать запуск, то на какой год?
Есть решение ВПК по этому поводу, ему уже два года. Раньше чем войну в космосе затевать, нам надо на Земле американцев догнать. Мы все еще сильно отстаем по количеству ракет в шахтах и на подводных лодках. Вот куда сейчас основные средства уходят. На обеспечение военно-технического могущества государства Госплан и Минфин будут планировать на следующую пятилетку огромные средства. На НИОКР планируют 9,4 миллиарда рублей плюс 3,3 миллиарда только на капитальное строительство, из них 2,1 миллиарда рублей только на экспериментальные установки. И это все без расходов Минсредмаша. Там у атомщиков свой счет. Его никто не знает.
А вот спутник непосредственно телевизионного вещания, по нашим данным, в США к 1975 году будет. Почему мы над этим не работаем? Вам необходимо быстрее разобраться с орбитальными кораблями. Я чувствую, что мы скоро запутаемся: 7К-ОК, 7К-ВИ, 7К-С, 7К-Т — и что там еще Василий Павлович нам предложит? — Афанасьев сделал паузу, просматривая свои записи. Нашел самое больное для H1 место:
— Келдыш мне снова напомнил про огневые технологические испытания. Ему представили справку, что американские двигатели для «Сатурна» три раза проходят огневые испытания и после прожогов в блоке без переборки идут в полет. А вы с Кузнецовым ни одного не допускаете. Что прикажете мне отвечать? Мне Дементьев обещал, что Кузнецов тоже начнет разработку многоразовых двигателей. Так, может быть, подождем? Не будем спешить с H1, пойдем «наверх» покаемся и попросим отложить полет на Луну? Я только боюсь, что после этого совсем закроют Н1. Помяните мое слово.
Этот спокойный разговор был еще одним поводом для размышлений. Только в июле 1970 года Кузнецов в ОКБ-276 начал разработку двигателей для H1 в многоразовом исполнении с большим запасом по ресурсу. Эта работа не афишировалась во избежание вопроса: а как быть сейчас?
В начале 1970 года было еще не поздно остановить летные испытания H1 со старыми двигателями. Через три года действительно появились новые, настолько надежные двигатели, что ими теперь, спустя четверть века, восхищаются американцы, пожелавшие их приобрести для установки на свои ракеты-носители.
Однако тогда казалось недопустимым, что с новыми двигателями продолжение летных испытаний H1 могло возобновиться не ранее конца 1973 года.
На перерыв в летных испытаниях в три с половиной года не осмелился ни Келдыш, ни Афанасьев, ни Мишин, ни Кузнецов. Только их совместное, согласованное с военными выступление, мотивированное необходимостью применения новых двигателей и перспективными предложениями по новой системе Л3М, могло остановить сползание H1 к окончательному провалу. Всеми овладело некое стадное чувство. Все: от рабочего-монтажника в большом МИКе и до министра — неслись как табун лошадей, в котором задние неминуемо столкнут в пропасть тех, кто впереди.
Люди, создававшие космонавтику, составляли очень тонкий слой советского общества. Если бы у них, разбросанных по разным КБ и заводам, главкам, министерствам, полигонам и даже отделам ЦК, возникло некое общее понимание ситуации, сформировалось общее представление о действительности, общая солидарность, снимающая психологическое давление высшего политического руководства, то история космонавтики могла бы пойти по-другому. Идеология борьбы «за план» пронизывала все формы общественной жизни. Постановления ЦК КПСС и Совета Министров не подлежали критике. Впрочем, это касалось не только космонавтики.
После снятия цензурных ограничений на публикации по истории ракетной техники и космонавтики при описании тех или иных разработок стали ссылаться на дату и номер соответствующего постановления ЦК КПСС и правительства.
На выпуск постановлений о начале новых работ во времена Сталина затрачивалось несколько дней, а большей частью часов. Решение принималось у него в кабинете Сталиным лично после доклада им же вызванных лиц. Если он одобрял, видоизменял, дополнял или отклонял, в любом случае это было окончательное решение, которое в считанные часы размножалось и рассылалось ответственным за исполнение.
Постсталинский государственный аппарат постепенно начал обретать некоторые черты демократизма. Хрущев допускал значительно более свободное обсуждение. Исчез сковывавший ранее страх, но окончательное решение без одобрения Хрущева не могло быть принято. Ему, так же как и Сталину, аппарат не рисковал подсовывать на подпись угодную ему, аппарату, бумагу. Обсуждения и дискуссии заканчивались только при его личном участии.
В постхрущевские времена процесс бюрократизации аппарата развивался быстро и на согласование текста постановления, сбор необходимых виз иногда уходили месяцы.
Тем большим событием был выход каждого нового постановления. Стала очевидной необходимость выработки единого постановления с планом-доктриной перспектив развития космонавтики.
Путаница с распределением приоритетов в ранее вышедших постановлениях, срыв сроков по многим из них, успехи американской космонавтики диктовали необходимость разработки единой политики, определения главных целей и задач, четкой расстановки приоритетов. У каждого главного конструктора были свои идеи и пристрастия. В партийном и государственном аппаратах каждый главный имел своих сторонников.
Решения готовились не только в тиши кабинетов, но и на полигонах, вызревали в бурных дискуссиях экспертных комиссий, на различных советах главных конструкторов. Однако окончательно постановление принималось только после доклада на Политбюро, после одобрения аппаратом ЦК КПСС. Среди многих текущих мелких и даже ошибочных были решения, которые определяли судьбу космической техники на многие годы.
Инициатива разработки и выпуска того или иного постановления по созданию новой ракетно-космической системы могла возникнуть «сверху» и спускалась «вниз» как директива. Министерства и главные конструкторы в этом случае эту инициативу приводили к виду, пригодному для исполнения, аппарат придавал необходимую формализацию тексту и появлялся обязывающий всех очередной закон. Такими были постановления, обязывающие Королева в качестве главного конструктора создать межконтинентальный носитель для водородной бомбы в 1954 году, и постановление 1964 года, обязывающее его быть главным конструктором системы для высадки советского человека на Луну.
Но со времен Сталина были и другие источники появления постановлений: это когда инициатива шла «снизу вверх». Главный конструктор предлагал создать нечто совершенно необычное, эффективное, гарантирующее нашей науке и технике приоритет, но при условии, что будет выпущено специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров. Это было необходимо для финансирования, получения различных благ, привлечения кооперации заводов и т.д. Рекордсменом по выпуску предложений по инициативе «снизу» был генеральный конструктор Челомей. Боевую межконтинентальную ракету УР-100 и тяжелую УР-500 ему приказали разрабатывать только после того, как он сам их предложил и разработал проект постановления. Далее он предлагает «ИС» — истребитель спутников и орбитальную пилотируемую станцию «Алмаз» для космической разведки.
По всем этим предложениям «снизу» выходили постановления, из текста которых неосведомленный человек не мог понять, то ли все видящий, все понимающий мудрый генсек сам догадался, что надо это делать, то ли генеральный конструктор «соблазнил» высшее политическое руководство страны поручить ему эту разработку.
Конкуренция между школами Королева, Янгеля, Челомея, Надирадзе существовала в условиях тоталитарного государства и отсутствия пресловутой рыночной экономики. Была конкуренция и между смежниками — разработчиками систем для головных главных.
В научно-техническом плане такая конкуренция государством поощрялась и приносила свои положительные результаты.
Не только наш опыт, но и опыт Китая, рыночных США, Японии, Англии и Франции показывает, что компетентное твердое государственное руководство и жесткий контроль для создания больших техногенных систем оборонного или крупномасштабного экономического значения совершенно обязательны.
Глава 14
— Мы вели беседу толковую, серьезную. Я хочу, чтобы вы не только поняли, что беспокоит ЦК КПСС. Надо, чтобы за этим пониманием последовали действия. То, о чем мы сегодня говорили, — это курс. Ложитесь на него и свято выполняйте эту линию. Упаси вас Бог бросать и думать о посадке человека на Луну. Это неглубокое и безответственное отношение. Вам всем оказывают величайшее доверие, вы тратите огромные государственные средства, вас славят на весь мир, а вы вдруг усомнились в задаче, которую поставила партия, на которую уже затрачены с вашей подачи огромные средства. Имейте в виду, что долготерпению ЦК тоже скоро придет конец.
Сейчас представляется единственный случай поправить положение. ДОС надо использовать не для срыва работ по Н1-Л3, а для того, чтобы выправить всю нашу работу. Нас пока обогнали американцы на одном очень важном направлении. Но у нас ведь есть «Молнии», есть «Метеор», есть космические разведчики, есть «Союзы». Мы везде первые, кроме Луны. Мы обязаны доказать прежде всего самим себе: реванш будет взят. Над этим надо работать, и упаси вас Бог, еще раз повторяю, усомниться в посадке нашего человека на Луну. Кончайте всякие сомнения. Во главе работы должны стоять коммунисты. Забота о надежности должна быть задачей номер один. Для организации работ никого и ничего не жалеть. Если кто-либо сомневается, пусть уступит место другому. Мне говорили, что Мишин проявляет упрямство. Он часто бывает неправ. У МОМа должна быть тяжелая рука. Я давал указания о подготовке постановления по ДОСу. Прошел месяц, а проекта еще нет. Куда смотрит министр? Не ослаблять, а усиливать требовательность необходимо в такой критической обстановке.
До Нового года мы уже не увидимся. Примите мои лучшие пожелания, будьте здоровы, и я надеюсь на новые успехи в новом году.
Расходились мы в приподнятом настроении.
Энтузиазм, охвативший коллективы, включившиеся в создание ДОСа, был не показным, не казенным, а искренним. Никаких митингов, лозунгов для принятия социалистических обязательств не требовалось.
В этот период (конец 1969 и по существу весь 1970 год) как грибы после теплого дождя возникали новые проблемы. Внимание и энергия каждого руководителя рассредоточивались в течение рабочего дня по многим направлениям.
Ни пяти-, ни шести-, ни семилетний единый план развития космонавтики так и не был утвержден постановлением правительства. Однако фронт работ оставался исключительно широким.
Экспедиция на Луну после американских успехов постепенно переставала осознаваться задачей «особой важности», как того требовали старые постановления. За весь 1970 год Советский Союз вывел в космос 88 различных аппаратов. Из них только «Космосов» было 72. Подавляющее большинство этих «Космосов» составляли «Зениты» различных модификаций разработки Куйбышевского филиала ЦКБЭМ, изготовленные куйбышевским заводом «Прогресс».
Стоит напомнить читателю, что в прошлом гиганты авиационной промышленности заводы «Прогресс» и ЗИХ на тот момент определяли промышленный потенциал советской космонавтики. Завод «Прогресс» работал по тематике ОКБ-1, то есть Королева, затем Мишина и ставшего вскоре самостоятельным главным конструктором Козлова.
Директор «Прогресса» отвечал за изготовление боевых ракет Р-9, спутников космической разведки, всех модификации ракеты-носителя Р-7 для всех пилотируемых и беспилотных объектов, которые она способна была вывести в космос, и за изготовление сверхракеты H1 в Куйбышеве и на своем филиале на полигоне.
Директор ЗИХа прежде всего отвечал за выпуск и обслуживание многих сотен «соток», самых многочисленных боевых межконтинентальных ракет. Он же выпускал «пятисотки» — «Протоны», а теперь еще надо было делать «Алмаз» и ДОС.
В числе 72 «Космосов» оказался и экспериментальный лунный корабль ЛК комплекса Л3. Удивительно, но летная отработка лунного посадочного корабля — ЛК (11Ф94) опережала отработку основного лунного орбитального корабля — ЛОК (11Ф93). Космические корабли программы Л3 (ЛОК, ЛК), все виды космических кораблей 7К, разгонные блоки «Д» для ракет-носителей Р-7 и УР-500К — это мелкосерийное производство. Оно было уделом нашего ЗЭМа. Я пишу «нашего», потому, что директор ЗЭМа подчинялся главному конструктору Мишину, а директоры «Прогресса» и ЗИХа — непосредственно министерству. За ЛОК несли ответственность проектанты отдела Феоктистова, отвечавшие за пилотируемые полеты ''Союза», значительные силы которых переключили на ДОС.
ЛК выделили в самостоятельную разработку. Форсированию работ во многом способствовало то обстоятельство, что блок «Е», включающий двигательную установку для посадки и взлета, разрабатывался Янгелем, который категорически требовал приземной летной отработки. Первый же полет ЛК, именовавшегося Т2К («Космос-379»), 24 ноября 1970 года, во время которого было несколько включений блока «Е», прошел без серьезных замечаний. Во многом этому способствовали самоотверженные усилия начальника отдела 222 Прудникова, его заместителя Евгения Рязанова, начальника сектора Юрия Фрумкина, а также Юрия Лабутина, Вячеслава Филина. Всего пусков было три.
ЦК КПСС, ВПК, Академия наук, Минобщемаш и Минобороны все же договорились разработать космический пятилетний план. Основной движущей силой этой разработки был наш Минобщемаш. Афанасьев понимал, что он несет главную ответственность за разработку плана. Все головные КБ и НИИ представили свои предложения еще в марте. По околоземным пилотируемым программам, «Союзам», ДОСам и «Алмазам», «Метеорам», «Молниям», «Зенитам», по программам запусков к Луне, Венере, Марсу и «прочей мелочи», как говорили строители Н1-Л3 и орбитальных станций, была, если не на пять, то по крайней мере на ближайшие три года, некоторая ясность.
Постановление по созданию долговременных орбитальных станций в нужной нам редакции вышло 9 февраля 1970 года.
По этому поводу, собрав трех своих заместителей, одиннадцать подчиненных мне начальников отделов и их заместителей, я начал свое выступление так: «Михаил Зощенко писал, что одни попадают в баню случайно, другие — под давлением окружающих. Мы до сих пор имели планы случайно-стихийные, идущие снизу. Теперь под давлением окружающих мы должны париться организованно по многолетнему, вероятно пятилетнему, плану, но первая долговременная орбитальная станция через год должна летать».
До чего же близки мне были эти разные люди! Все они уже были опалены полигонным солнцем, прошли через многочисленные производственные авралы, имели и выговоры и награды, но не потеряли чувства юмора, оптимизма и веры в свои силы. С каждым из этих людей можно было идти в разведку.
5 мая 1970 года Афанасьев с Литвиновым и Керимовым снова приехали к нам в ЦКБЭМ посоветоваться по поводу планов. После иронических замечаний в адрес пятилетних планов итогом совещания стало наше незапланированное заявление: «И ДОС сделаем!» Но министр высказался по поводу лунной программы.
— Обстановка вокруг Н1-Л3 сильно осложнилась, — сказал он. — Я долго и обстоятельно разговаривал с Келдышем. Он считает, что с точки зрения большой науки высадка одного человека на Луну не интересна. Это вопрос техники и инженерных решений, фундаментальных результатов мы не получим. Я пытался возражать и доказывал, что всякая экспедиция на Луну — это большая наука. К сожалению, каждый остался при своем мнении. Чтобы поставить флаг и взять грунт, взвод космонавтов не нужен. Нам надо определиться, сколько человек мы высаживаем на Луну.
Я ходил советоваться к Рябикову. Задал вопрос: «Может быть, не стоит выходить с предложением о посадке одного человека на Луну?» Он ответил, что отказа от высадки на Луну в Политбюро никто не поймет. Надо, чтобы советский человек на Луну ступил. Это теперь уже вопрос не науки, а большой политики. Эту операцию надо вьполнить, по его мнению, в интересах отработки носителя. Как видите, все сходится к тому, что нельзя бросать Н1-Л3. Каким же образом мы гарантируем надежность всей этой операции? Вот что меня больше всего беспокоит. Американцы даже своей аварией на «Аполлоне-13» нас подвели. Устинов приказал доложить результаты проработки состояния надежности проекта Н1-Л3 по опыту «Аполлона-13». ЦНИИМаш утверждает, что при аналогичной ситуации мы вернуть людей на Землю не способны. Что же, так и прикажете докладывать Устинову? После взрыва H1 № 5Л у членов Политбюро была разная реакция. Брежнев спросил: «Живы все? Ну, слава Богу! Хотя мало радостного вы нам сообщили, что дальше делать — подумайте!» Косыгин упрекал: «Что же вы, не разобравшись, снова пошли на такой риск? Как же так? Кто это у вас там решает? Еще раз просмотрите этапность отработки». Я понимаю, Косыгин эти вопросы не определяет, но считаться с ним нужно. Остальные члены Политбюро промолчали. Там тоже, поймите это, каждый имеет своего советчика.
Н1-Л3М вызывает разные мнения. Если настаивать на водороде, то надо решать вопрос о его хранении. На испарении мы рискуем терять один кубометр в сутки. Когда я заикнулся о строительстве еще двух стартов на случай программы Л3М, это в Госплане и Минфине вызвало улыбки: «Вы, что, хотите еще два старта взорвать?» По-моему, для Л3М в пятилетнем плане может быть предусмотрен только эскизный проект. Нужен ли новый носитель с водородом? Вы должны поставить задачу и объяснить, зачем.
Мое мнение: надо запланировать высадку на 1973 год — это дает нам три-три с половиной года. Келдыш требует включить в пятилетку полеты H1 к Марсу, разработку новых направлений по энергетике. Ядерные двигатели, мощные установки для использования энергии Солнца — это очень заманчиво, но где мы на все это найдем средства?
Мы еще раз рассматривали проблемы орбитальных станций. ДОС и «Алмаз» — очень близкие станции и по конструкции, и по назначению. Надо еще включить в план, если вас послушать, многоцелевую станцию на базе H1.
Вы сами выдвинули решение по МОК-Н1. Это орбитальная станция для нового космического оружия на 70-80 тонн. Что с ней делать? Если планировать запуск, то на какой год?
Есть решение ВПК по этому поводу, ему уже два года. Раньше чем войну в космосе затевать, нам надо на Земле американцев догнать. Мы все еще сильно отстаем по количеству ракет в шахтах и на подводных лодках. Вот куда сейчас основные средства уходят. На обеспечение военно-технического могущества государства Госплан и Минфин будут планировать на следующую пятилетку огромные средства. На НИОКР планируют 9,4 миллиарда рублей плюс 3,3 миллиарда только на капитальное строительство, из них 2,1 миллиарда рублей только на экспериментальные установки. И это все без расходов Минсредмаша. Там у атомщиков свой счет. Его никто не знает.
А вот спутник непосредственно телевизионного вещания, по нашим данным, в США к 1975 году будет. Почему мы над этим не работаем? Вам необходимо быстрее разобраться с орбитальными кораблями. Я чувствую, что мы скоро запутаемся: 7К-ОК, 7К-ВИ, 7К-С, 7К-Т — и что там еще Василий Павлович нам предложит? — Афанасьев сделал паузу, просматривая свои записи. Нашел самое больное для H1 место:
— Келдыш мне снова напомнил про огневые технологические испытания. Ему представили справку, что американские двигатели для «Сатурна» три раза проходят огневые испытания и после прожогов в блоке без переборки идут в полет. А вы с Кузнецовым ни одного не допускаете. Что прикажете мне отвечать? Мне Дементьев обещал, что Кузнецов тоже начнет разработку многоразовых двигателей. Так, может быть, подождем? Не будем спешить с H1, пойдем «наверх» покаемся и попросим отложить полет на Луну? Я только боюсь, что после этого совсем закроют Н1. Помяните мое слово.
Этот спокойный разговор был еще одним поводом для размышлений. Только в июле 1970 года Кузнецов в ОКБ-276 начал разработку двигателей для H1 в многоразовом исполнении с большим запасом по ресурсу. Эта работа не афишировалась во избежание вопроса: а как быть сейчас?
В начале 1970 года было еще не поздно остановить летные испытания H1 со старыми двигателями. Через три года действительно появились новые, настолько надежные двигатели, что ими теперь, спустя четверть века, восхищаются американцы, пожелавшие их приобрести для установки на свои ракеты-носители.
Однако тогда казалось недопустимым, что с новыми двигателями продолжение летных испытаний H1 могло возобновиться не ранее конца 1973 года.
На перерыв в летных испытаниях в три с половиной года не осмелился ни Келдыш, ни Афанасьев, ни Мишин, ни Кузнецов. Только их совместное, согласованное с военными выступление, мотивированное необходимостью применения новых двигателей и перспективными предложениями по новой системе Л3М, могло остановить сползание H1 к окончательному провалу. Всеми овладело некое стадное чувство. Все: от рабочего-монтажника в большом МИКе и до министра — неслись как табун лошадей, в котором задние неминуемо столкнут в пропасть тех, кто впереди.
Люди, создававшие космонавтику, составляли очень тонкий слой советского общества. Если бы у них, разбросанных по разным КБ и заводам, главкам, министерствам, полигонам и даже отделам ЦК, возникло некое общее понимание ситуации, сформировалось общее представление о действительности, общая солидарность, снимающая психологическое давление высшего политического руководства, то история космонавтики могла бы пойти по-другому. Идеология борьбы «за план» пронизывала все формы общественной жизни. Постановления ЦК КПСС и Совета Министров не подлежали критике. Впрочем, это касалось не только космонавтики.
После снятия цензурных ограничений на публикации по истории ракетной техники и космонавтики при описании тех или иных разработок стали ссылаться на дату и номер соответствующего постановления ЦК КПСС и правительства.
На выпуск постановлений о начале новых работ во времена Сталина затрачивалось несколько дней, а большей частью часов. Решение принималось у него в кабинете Сталиным лично после доклада им же вызванных лиц. Если он одобрял, видоизменял, дополнял или отклонял, в любом случае это было окончательное решение, которое в считанные часы размножалось и рассылалось ответственным за исполнение.
Постсталинский государственный аппарат постепенно начал обретать некоторые черты демократизма. Хрущев допускал значительно более свободное обсуждение. Исчез сковывавший ранее страх, но окончательное решение без одобрения Хрущева не могло быть принято. Ему, так же как и Сталину, аппарат не рисковал подсовывать на подпись угодную ему, аппарату, бумагу. Обсуждения и дискуссии заканчивались только при его личном участии.
В постхрущевские времена процесс бюрократизации аппарата развивался быстро и на согласование текста постановления, сбор необходимых виз иногда уходили месяцы.
Тем большим событием был выход каждого нового постановления. Стала очевидной необходимость выработки единого постановления с планом-доктриной перспектив развития космонавтики.
Путаница с распределением приоритетов в ранее вышедших постановлениях, срыв сроков по многим из них, успехи американской космонавтики диктовали необходимость разработки единой политики, определения главных целей и задач, четкой расстановки приоритетов. У каждого главного конструктора были свои идеи и пристрастия. В партийном и государственном аппаратах каждый главный имел своих сторонников.
Решения готовились не только в тиши кабинетов, но и на полигонах, вызревали в бурных дискуссиях экспертных комиссий, на различных советах главных конструкторов. Однако окончательно постановление принималось только после доклада на Политбюро, после одобрения аппаратом ЦК КПСС. Среди многих текущих мелких и даже ошибочных были решения, которые определяли судьбу космической техники на многие годы.
Инициатива разработки и выпуска того или иного постановления по созданию новой ракетно-космической системы могла возникнуть «сверху» и спускалась «вниз» как директива. Министерства и главные конструкторы в этом случае эту инициативу приводили к виду, пригодному для исполнения, аппарат придавал необходимую формализацию тексту и появлялся обязывающий всех очередной закон. Такими были постановления, обязывающие Королева в качестве главного конструктора создать межконтинентальный носитель для водородной бомбы в 1954 году, и постановление 1964 года, обязывающее его быть главным конструктором системы для высадки советского человека на Луну.
Но со времен Сталина были и другие источники появления постановлений: это когда инициатива шла «снизу вверх». Главный конструктор предлагал создать нечто совершенно необычное, эффективное, гарантирующее нашей науке и технике приоритет, но при условии, что будет выпущено специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров. Это было необходимо для финансирования, получения различных благ, привлечения кооперации заводов и т.д. Рекордсменом по выпуску предложений по инициативе «снизу» был генеральный конструктор Челомей. Боевую межконтинентальную ракету УР-100 и тяжелую УР-500 ему приказали разрабатывать только после того, как он сам их предложил и разработал проект постановления. Далее он предлагает «ИС» — истребитель спутников и орбитальную пилотируемую станцию «Алмаз» для космической разведки.
По всем этим предложениям «снизу» выходили постановления, из текста которых неосведомленный человек не мог понять, то ли все видящий, все понимающий мудрый генсек сам догадался, что надо это делать, то ли генеральный конструктор «соблазнил» высшее политическое руководство страны поручить ему эту разработку.
Конкуренция между школами Королева, Янгеля, Челомея, Надирадзе существовала в условиях тоталитарного государства и отсутствия пресловутой рыночной экономики. Была конкуренция и между смежниками — разработчиками систем для головных главных.
В научно-техническом плане такая конкуренция государством поощрялась и приносила свои положительные результаты.
Не только наш опыт, но и опыт Китая, рыночных США, Японии, Англии и Франции показывает, что компетентное твердое государственное руководство и жесткий контроль для создания больших техногенных систем оборонного или крупномасштабного экономического значения совершенно обязательны.
Глава 14
ДОС № 1
Сферой деятельности заместителей главного конструктора были также неформальные обсуждения в кабинетах Кремля, ЦК и министерствах технической политики по наиболее актуальным проблемам. Для начала полагалось выслушать, какие мы все нехорошие, как много у нас сорванных сроков, в умах нет ясности, в планах — многотемность, в проектах нет перспективы и целеустремленности, на испытаниях — дисциплины, к смежникам не хватает требовательности и, вообще, все наши работы провалены.
Работники аппарата, если в их кабинете не было посторонних, позволяли себе высказывать то, что они на самом деле думали о поведении главного конструктора Мишина или генерального — Челомея. Иногда они намекали, что удивляются нашему долготерпению по поводу вражды между Мишиным и Глушко.
Когда такие разговоры раздражали, я прикидывался простачком и возражал:
— Зачем вы их критикуете заочно? Вы — власть, доложите более высокой власти, наведите порядок, если вам все ясно. Мне и, как я понимал, другим замам объясняли:
— В своем доме вы сами должны наводить порядок. Мы можем только помогать. Управдом должен обеспечить работу мусоропровода, но убирать квартиру должна хозяйка.
Посещение высоких кабинетов удовлетворяет, с одной стороны, чувство тщеславия — «я причислен к немногим людям, которых сюда приглашают», а с другой стороны, испытываешь некий дискомфорт от чувства своей второсортности по сравнению с заседающей здесь элитой. Аппарат признает твой талант, высокие ученые и прочие звания, но дает тебе почувствовать, даже при самой радушной встрече, что он, аппарат, все-таки стоит над тобой.
Новый 1971 год был богат совещаниями, на которых снова обсуждались пути развития космонавтики. Готовилось совещание в ЦК по перспективам орбитальных станций и состоянии работ по H1. Мы предварительно собрались у Мишина для выработки платформы, с которой следует выступать. На «репетиции» я попытался сформулировать мысли, которые излагал минут тридцать, пока
Мишин меня не перебил: «Ты говоришь много правильного, но это для студентов. Устинову говорить такие истины бесполезно. Дядя Митя теперь уже не тот, что прежде».
Что же я успел сказать?
Вот что сохранилось в записной книжке:
«Более года мы работаем над созданием первых орбитальных долговременных станций. ДОС-1 в ближайшие дни будет отправлена на полигон, ДОС-2 прибывает в КИС для прохождения заводских испытаний. Более чем годовой опыт работы дает возможность сделать ряд важных выводов и предложений. После окончания работ над ДОСами № 1 и №2 мы должны сосредоточить усилия на следующем, более совершенном поколении станций. В сотрудничестве с филиалом ЦКБМ, институтом Иосифьяна, НИЦЭВТом, зеленоградским центром микроэлектроники, академической наукой, военными институтами и всей остальной кооперацией мы должны создать станцию, которая может выполнять основные задачи „Алмаза“ и в то же время проводить работы в интересах фундаментальной науки и народного хозяйства. Первое требование — работоспособность в космосе не менее одного года, малый расход рабочего тела при точной ориентации — пять-десять угловых минут в орбитальной системе и одна-две угловые секунды при точной ориентации по звездам.
Благодаря своей бескарданной системе точной ориентации и сверхточной стабилизации научных инструментов такая станция будет выполнять широкий спектр научных задач. Если мы создадим такую станцию в 1973-1974 годах, она будет использоваться для отработок в космосе основных систем будущей МКБС.
МКБС следует планировать на 1975-1976 годы. За 1971 год мы должны понять, что мы хотим от МКБС. ДОСы № 1, № 2, а затем № 3 дадут богатый опыт. Кардинальным вопросом будет проблема искусственной тяжести. Пока можно утверждать, что если человек сохраняет работоспособность в невесомости в течение 20-30 суток, то этого достаточно для обеспечения работоспособности станции. Надо ввести сменность экипажей. При хорошей подготовке на Земле 90% задач можно решать автоматическими или полуавтоматическими средствами. Я не вижу оборонных задач, требующих постоянного присутствия человека на орбите.
Другое дело — научные задачи. Вынос в космос большой и хорошо оснащенной лаборатории с квалифицированными учеными-исследователями может привести к фундаментальным открытиям, которые обеспечат приоритет нашей науки и, возможно, приведут к далеко идущим последствиям по использованию космического пространства.
В наше время трудно быть пророком по новым научным открытиям. Однако опыт истории науки учит, что недооценка возможности быстрого практического использования результатов фундаментальных исследований может привести к трагическим последствиям.
В 1933 году патриарх ядерной физики Резерфорд высмеял мысль о практическом использовании ядерной энергии. Это охладило пыл многих ученых. А всего через семь лет Эйнштейн в своем знаменитом письме к Рузвельту потребовал немедленно начать практические исследования в широких масштабах с целью создания атомной бомбы. Мир был спасен только потому, что ученые, доказавшие экспериментально возможность возникновения цепной реакции, бежали из фашистской Германии, Италии и Венгрии.
Спор о роли или преимуществах человека и автомата в космосе зачастую носит субъективный или схоластический характер. Намного дешевле на Луну отправлять автоматы на луноходах. Но даже «Луна-16», будь она три раза успешно повторена, не способна дать тех сведений и произвести те наблюдения, которыми человечество обогатилось после того, как с Луны вернулись шесть человек.
Очень велик и приоритетный политический фактор. Человек должен привыкать и учиться существовать в космосе, в новой для него среде. Никакие автоматы не способны были заменить людей на первой станции «Северный полюс-1» в 1937 году. После Великой Отечественной войны скептиков по освоению Арктики не осталось. Теперь мы гордимся достижениями в деле освоения Арктики.
Необходимо решить и проблему искусственной тяжести. Гораздо выгоднее воспользоваться естественным спутником — Луной и ее естественной тяжестью. На ней проводить длительные исследования в широком аспекте военных и научных проблем, вместо того чтобы ломать голову над конструкциями искусственной тяжести на МКБС. Мы накопили свой богатый опыт, но нельзя игнорировать и американский опыт. Пора вернуться к идеям долговременных лунных баз. Такая задача ставилась еще во времена Королева и записывалась в постановлениях ЦК КПСС и Совмина.
На лунную базу исследователей можно отправлять на два-три месяца, а может, и на полгода. Эта идея вполне реальна для современного уровня техники. Основная трудность, вероятно, будет не в создании самой базы, а в транспортной системе, в первую очередь, надежном носителе.
А что делать на Луне до этого?
Уже в 1972 году надо соединить программу Л3 с программами луноходов и создать проект «Лунная орбитальная станция — лунный корабль — луноходы». Для этого нужно преодолеть психологический барьер — соединить разные программы, разных главных, как мы поступали, соединив программы ДОСа, «Алмаза» и «Союза».
Работники аппарата, если в их кабинете не было посторонних, позволяли себе высказывать то, что они на самом деле думали о поведении главного конструктора Мишина или генерального — Челомея. Иногда они намекали, что удивляются нашему долготерпению по поводу вражды между Мишиным и Глушко.
Когда такие разговоры раздражали, я прикидывался простачком и возражал:
— Зачем вы их критикуете заочно? Вы — власть, доложите более высокой власти, наведите порядок, если вам все ясно. Мне и, как я понимал, другим замам объясняли:
— В своем доме вы сами должны наводить порядок. Мы можем только помогать. Управдом должен обеспечить работу мусоропровода, но убирать квартиру должна хозяйка.
Посещение высоких кабинетов удовлетворяет, с одной стороны, чувство тщеславия — «я причислен к немногим людям, которых сюда приглашают», а с другой стороны, испытываешь некий дискомфорт от чувства своей второсортности по сравнению с заседающей здесь элитой. Аппарат признает твой талант, высокие ученые и прочие звания, но дает тебе почувствовать, даже при самой радушной встрече, что он, аппарат, все-таки стоит над тобой.
Новый 1971 год был богат совещаниями, на которых снова обсуждались пути развития космонавтики. Готовилось совещание в ЦК по перспективам орбитальных станций и состоянии работ по H1. Мы предварительно собрались у Мишина для выработки платформы, с которой следует выступать. На «репетиции» я попытался сформулировать мысли, которые излагал минут тридцать, пока
Мишин меня не перебил: «Ты говоришь много правильного, но это для студентов. Устинову говорить такие истины бесполезно. Дядя Митя теперь уже не тот, что прежде».
Что же я успел сказать?
Вот что сохранилось в записной книжке:
«Более года мы работаем над созданием первых орбитальных долговременных станций. ДОС-1 в ближайшие дни будет отправлена на полигон, ДОС-2 прибывает в КИС для прохождения заводских испытаний. Более чем годовой опыт работы дает возможность сделать ряд важных выводов и предложений. После окончания работ над ДОСами № 1 и №2 мы должны сосредоточить усилия на следующем, более совершенном поколении станций. В сотрудничестве с филиалом ЦКБМ, институтом Иосифьяна, НИЦЭВТом, зеленоградским центром микроэлектроники, академической наукой, военными институтами и всей остальной кооперацией мы должны создать станцию, которая может выполнять основные задачи „Алмаза“ и в то же время проводить работы в интересах фундаментальной науки и народного хозяйства. Первое требование — работоспособность в космосе не менее одного года, малый расход рабочего тела при точной ориентации — пять-десять угловых минут в орбитальной системе и одна-две угловые секунды при точной ориентации по звездам.
Благодаря своей бескарданной системе точной ориентации и сверхточной стабилизации научных инструментов такая станция будет выполнять широкий спектр научных задач. Если мы создадим такую станцию в 1973-1974 годах, она будет использоваться для отработок в космосе основных систем будущей МКБС.
МКБС следует планировать на 1975-1976 годы. За 1971 год мы должны понять, что мы хотим от МКБС. ДОСы № 1, № 2, а затем № 3 дадут богатый опыт. Кардинальным вопросом будет проблема искусственной тяжести. Пока можно утверждать, что если человек сохраняет работоспособность в невесомости в течение 20-30 суток, то этого достаточно для обеспечения работоспособности станции. Надо ввести сменность экипажей. При хорошей подготовке на Земле 90% задач можно решать автоматическими или полуавтоматическими средствами. Я не вижу оборонных задач, требующих постоянного присутствия человека на орбите.
Другое дело — научные задачи. Вынос в космос большой и хорошо оснащенной лаборатории с квалифицированными учеными-исследователями может привести к фундаментальным открытиям, которые обеспечат приоритет нашей науки и, возможно, приведут к далеко идущим последствиям по использованию космического пространства.
В наше время трудно быть пророком по новым научным открытиям. Однако опыт истории науки учит, что недооценка возможности быстрого практического использования результатов фундаментальных исследований может привести к трагическим последствиям.
В 1933 году патриарх ядерной физики Резерфорд высмеял мысль о практическом использовании ядерной энергии. Это охладило пыл многих ученых. А всего через семь лет Эйнштейн в своем знаменитом письме к Рузвельту потребовал немедленно начать практические исследования в широких масштабах с целью создания атомной бомбы. Мир был спасен только потому, что ученые, доказавшие экспериментально возможность возникновения цепной реакции, бежали из фашистской Германии, Италии и Венгрии.
Спор о роли или преимуществах человека и автомата в космосе зачастую носит субъективный или схоластический характер. Намного дешевле на Луну отправлять автоматы на луноходах. Но даже «Луна-16», будь она три раза успешно повторена, не способна дать тех сведений и произвести те наблюдения, которыми человечество обогатилось после того, как с Луны вернулись шесть человек.
Очень велик и приоритетный политический фактор. Человек должен привыкать и учиться существовать в космосе, в новой для него среде. Никакие автоматы не способны были заменить людей на первой станции «Северный полюс-1» в 1937 году. После Великой Отечественной войны скептиков по освоению Арктики не осталось. Теперь мы гордимся достижениями в деле освоения Арктики.
Необходимо решить и проблему искусственной тяжести. Гораздо выгоднее воспользоваться естественным спутником — Луной и ее естественной тяжестью. На ней проводить длительные исследования в широком аспекте военных и научных проблем, вместо того чтобы ломать голову над конструкциями искусственной тяжести на МКБС. Мы накопили свой богатый опыт, но нельзя игнорировать и американский опыт. Пора вернуться к идеям долговременных лунных баз. Такая задача ставилась еще во времена Королева и записывалась в постановлениях ЦК КПСС и Совмина.
На лунную базу исследователей можно отправлять на два-три месяца, а может, и на полгода. Эта идея вполне реальна для современного уровня техники. Основная трудность, вероятно, будет не в создании самой базы, а в транспортной системе, в первую очередь, надежном носителе.
А что делать на Луне до этого?
Уже в 1972 году надо соединить программу Л3 с программами луноходов и создать проект «Лунная орбитальная станция — лунный корабль — луноходы». Для этого нужно преодолеть психологический барьер — соединить разные программы, разных главных, как мы поступали, соединив программы ДОСа, «Алмаза» и «Союза».