Чешко Фёдор. Как лист увядший падает на душу

   Да, Пашенька, гнида, здорово ты все просчитал. И ментам, дружкам своим, которым это дело поручили расследовать, наверняка уже все про меня выложил: и про ссору, и про машину, - все. Так что, даже, если брошку я продавать не стану, а изничтожу как-нибудь - не поможет. У тебя еще сережки да колечко в запасе есть... Здорово у тебя все вышло, Пашуня, здорово. Одного ты только, мать твою за ноги да в унитаз, не учел. Не мог учесть, потому как не знал, что это такое у меня в тумбочке, в коробке из под конфет лежит. А ведь это смерть твоя лежит, Паша.
   Открыл я тумбочку, коробку достал, вынул на свет божий подарок дядюшкин. Помню, незадолго до смерти отдал мне его дядюшка и сказал: "Возьми. Времена теперь тяжелые, не дай бог - пригодится"... Вот он и пригодился. Тяжелый, чуть тронутый уже ржавчиной немецкий вальтер. Долго он часа своего ждал, с самой войны. Теперь дождался.
   Обтер я его от масла носовым платком и ладонями, сунул в карман и тихонько, на цыпочках выбрался в коридор. Возле комнаты родителей задержался - там не спали, разговаривали негромко:
   - Знаешь, когда они поссорились, я обрадовалась, старая дура... Может, думаю, не сладится у них теперь... Вот он и наказал, Бог...
   - Ладно, спи. Ты-то здесь при чем?
   - А, знаешь, мне вчера Анна Михайловна позвонила. Говорит: "Маша, как в воду опущенная ходит, плачет, не случилось ли у них чего? Может, поссорились они?" Ну, я говорю: "Да, поссорились..." А из-за чего - не сказала. Что уж, думаю, человека расстраивать...
   - Да ты успокойся, спи. Бог даст, все хорошо будет. А ему (это, вероятно, мне) урок будет, на всю жизнь урок... Беречь надо тех, кого любишь. Вот так. Им бы в разведке работать, родителям моим. Хорошие они у меня, жалко их очень, и Машку жалко очень, и ее родителей - тоже. А себя не жалко. И Пашку не жалко.
   Выбрался я без шума из квартиры, на улицу вышел, глянул на часы. Н-да, поздненько уже, за двенадцать перевалило. Трамвая хрен дождешься, конечно. Ладно, двину пешком. Заодно и мозги проветрю.
   Иду это я, воздухом дышу. Машин на улицах нет, прохожих нет, дождя нет - хорошо! Иду, а у самого в голове все та же идиотская фраза засела: "Как лист увядший падает на душу... Как лист увядший падает на душу." И не отвязаться от нее, и не избавиться... И черт с ней.
   До пашкиного дома я добрался довольно быстро. Высокий гулкий подъезд, крутая лестница с истертыми промозглыми ступенями, ледяная затхлость, тусклые пятна света сквозь заросшие пылью и паутиной плафоны... И дверь узкая, оббитая линялым коробящимся дермантином... И шершаво холодная кнопка звонка...
   Я, конечно, не буду убивать Пашку прямо, с порога, вдруг. Нет, я с ним говорить стану, долго, сколько понадобится, чтобы понять: не ошибся. Или ошибся. Господи, если ты все-таки есть, - помоги, пусть окажется, что я ошибаюсь, что не Пашка сделал эту гнусность...
   Он открыл только на пятый или шестой звонок - всклокоченный, недовольный, на заспанном мятом лице краснеет след от подушки. Видать, крепко спалось, безмятежно и сладко... Я ничего ему не сказал. Я молча взял его за майку, протащил на вытянутой руке сквозь всю квартиру и с маху усадил на разворошенную кровать. Потом вернулся и запер дверь. Потом тщательно - от кухни до сортира - осмотрел пашкино логовище. Порядок, никого кроме хозяина здесь не было, да и быть не могло, конечно. Когда я снова вошел в комнату, Пашка был уже в штанах и, сидя за письменным столом, бессмысленно пялился на будильник. Услышав мои шаги, он поднял голову:
   - Он что, стоит? Который час?
   Некоторое время я молчал. Я не мог понять: притворяется он, или настолько уверен в своей безнаказанности? Потом спросил:
   - Ты знаешь, зачем я пришел?
   Он помотал головой:
   - Сначала я было решил, что ты проходил мимо и внезапно захотел в туалет. Но теперь вижу, что для подобных визитов еще рановато... - он с силой растер ладонями лицо, глянул уже осмысленно, тревожно:
   - Что-то случилось?
   - Случилось, - я швырнул на стол брошку. - Узнаешь?
   Да, он ее узнал. Он резко наклонился, вглядываясь, а когда поднял глаза... Это уже не были глаза поднятого среди ночи с постели друга Пашки. Эти глаза были жесткими, что-то чужое зрело в них, ледяное, недоброе...
   Я изо всех сил старался, чтобы мой голос не задрожал, не сорвался на истерический визг:
   - Ну? Ты все понял?
   - Да, - Пашка не говорил - каркал. - Кажется, все.
   Я до боли в пальцах впился в жесткую рукоять, потянул ее из кармана:
   - Вот так, Паша. Сейчас ты получишь то, что тебе причитается...
   Он злобно ощерился:
   - Это тебе не поможет. За все ответишь.
   - Отвечу, Паша, - губы плохо слушались меня, их, будто судорога, свела брезгливая гримаса. - Но сейчас твоя очередь отвечать. За себя я бы пальцем тебя не тронул, поверь. Но за то, что ты с Машкой сделал...
   - С Машей?! Что-то случилось с Машей?! - он вскинулся было, но я швырнул его обратно на стул, заскрипел зубами:
   - Поздно, Пашенька, затеял шкуру спасать. Не выйдет уже. А с Машей... сейчас я тебе расскажу, что с ней случилось...
   И я рассказал. Глядя в упор в его ширящиеся зрачки, пристукивая по столу негнущимися, будто окостеневшими пальцами, я бешено выплевывал ему в лицо все то, что недавно уяснил для себя. Он не перебивал, его бегающие глаза то взглядывали на меня, то утыкались в полированную столешницу, в солнечно отблескивающую на ней брошь.
   И когда я закончил, когда рванулась уже из кармана моя вцепившаяся в пистолетную рукоять ладонь, он произнес то единственное слово, которое могло меня остановить. Он сказал:
   - Дурак.
   А потом добавил:
   - Ты не спеши так, пришить меня всегда успеешь. Сначала скажи: эту, вот именно эту брошь ты когда-нибудь у Маши видел? Я отрицательно помахал головой, и он усмехнулся - мрачно этак, невесело:
   - Тогда с чего ты взял, что это ее брошь?
   Я так и сел. А в действительности, с чего это я взял? Мало что ли на свете кленовых листиков?
   А Пашка уже и не смотрел на меня. Сперва он брошь со всех сторон изучал, потом его вдруг заинтересовала столешница - так заинтересовала, что даже лупу достал. Закончив свои исследования, Паша сунул эту самую лупу мне, поманил пальцем: смотри. И подсунул мне сначала навсегда запечатлевшийся в металле отпечаток чьего-то пальца, а потом показал на полированной столешнице след моего собственного, перемазанного оружейной смазкой. Ну то-есть как две капли воды. Я ведь художник, я сразу такое вижу...
   - П-почему?.. - вот и все, что я смог выдавить из мгновенно осипшей глотки.
   Паша желчно осклабился.
   - Ах, объяснения потребовались? Но ведь это же, кажется, ты собирался все объяснить и даже приговор вынести... - он вздохнул. - Ладно, слушай. Когда ты выложил на стол эту штуку, я ее действительно узнал. Точнее, не ее, а... Понимаешь, кто-то в городе клепает золотые украшения, ставит на них фальшивые пробы и сбывает с рук наивным ослам. Судя по всему, крупная подпольная фирма. Мы охотимся за ней уже несколько месяцев, и за это время я до тошноты насмотрелся образцов их продукции. Поэтому и брошь твою я сразу узнал. Тот же почерк - слегка аляповато, не отшлифовано, высшая проба и штамп пробы слегка дефектный. Эти сволочи для своих поделок используют технический металл (ну, ты знаешь, он не соответствует ни одной ювелирной пробе.) Золото явно откуда-то крадут, а мы даже не можем установить, откуда. Помнишь, я просил тебя кулон сделать? Кулон мне был до фени, я надеялся и, как выяснилось, зря, что ты меня сможешь навести на какие-нибудь связи среди любителей. Правда, недавно у меня появилась одна перспективная идейка... Ну да это к делу не относится. Знаешь, когда ты швырнул эту штуку на стол и полез в карман за своей пушкой, я спросонок вообразил... Ну, ты понял, что именно я вообразил. Но это глупо. Ты слишком лопухастый для мафиози... А теперь подумай, подумай, как следует, это очень, очень важно: когда и для кого ты сделал модельку этого листика?
   Я медленно покачал головой:
   - Нет, Паша. Я никогда и ни для кого не делал моделей. Хотя и предлагали не раз, и деньги сулили немалые... Но видишь ли, моя работа это часть меня самого. А я собой не торгую. Я не проститутка, Паша. Один раз только я сделал похожую вещь - да нет, не похожую, идея та же, но исполнение...
   И вот тут я понял. Все понял. И что из того листика, который я Эллочке подарил, вполне можно было сделать модель для вот этого, который на столе - просто взять надфиль и сточить, упростить, сделать неузнаваемым. И что потом по латунной модельке можно отлить золотую брошь. Так они и сделали - Эллочка, Витек и кто там с ними еще? - когда заметили на подаренном мною Эллочке кулоне отпечаток пальца - моего пальца. В том, что я эту штучку сразу продам, при чем не с рук, а через комиссионку, они, конечно, не сомневались. Уж Эллочка-то меня как облупленного знает. А еще я понял, зачем они все это затеяли, и кто краденное золото переливает в ювелирные изделия с фальшивыми пробами, и зачем Витек все время модельки у меня клянчил, - тоже понял. А еще я понял, что несчастный случай с Машей моей никакого отношения ко всему этому не имеет, что это совпадение просто. Страшное, жуткое, но - совпадение и ничего больше. И почему-то мне легче от этого понимания стало, и злость на Эллочку и Витька как-то сама собой улеглась... И поэтому Пашке я свои догадки сумел изложить спокойно и связно.
   Единственно, что осталось для меня неясным, так это зачем они мне брошку подкинули. Отпечаток пальца на ней есть, так что им еще надо? Спросил я об этом Пашку, и он этак снисходительно скривился:
   - А что им дает один отпечаток? Отпечаток еще идентифицировать надо, а ты ведь под следствием не был, и пальчиков твоих в картотеке нет. Так что им надо было, чтобы ты сам этот листок в комиссионку приволок. Если широко (хотя и скандально) известный любитель художественного литья продает явную самоделку с поддельной пробой - тут уж наверняка его отпечатки с этим, на брошке, сверят, потому что подозрение сразу на него падает...
   - Да, - пробормотал я, - падает... Как лист увядший падает на душу...
   Паша этой фразы не понял, но объяснять я не стал. Уж очень мне тошно было, и пусто как-то, и ничего уже не хотелось, кроме как чтобы Машка сейчас дома оказалась, а я - вместо нее, в реанимации, с проломленным затылком... Я просто сказал:
   - Ладно, Паша, я извиняться за выходку свою и не попытаюсь даже знаю ведь, что бесполезно... Спокойной ночи.
   И пошел было к двери, но он окликнул:
   - А ну, подойди.
   Я подошел. А он двумя пальчиками выволок у меня из кармана пистолет и говорит:
   - Завтра в восемь зайдешь ко мне на работу. Оформим акт добровольной сдачи огнестрельного оружия, изъятого тобой у пьяного хулигана. Примет хулигана ты, естественно, не помнишь, и задержать его не сумел. Понял?
   - Понял, - говорю.
   - Тогда выйди вон, - сказал Паша.