Страница:
Повнимательнее к текстам цитируемых стихов.
Повнимательнее к датам стихов и событий жизни.
И разве не следовало, "отдав вакансию" поэту, научиться понимать его стихи? Тем более, что, как заявлено Надеждой Яковлевной, ее назначение в "тройственном союзе" в том и было: схватывать с голоса, оценивать, понимать.
Как она схватывала стихи, мы уже видели. Посмотрим, как понимает она поэзию женщины-поэта - Анны Ахматовой, которой "с ходу" отдала "единственную вакансию".
"Мандельштам и Эренбург говорили при мне о Цветаевой, но я отмахивалась и от нее", - сообщает Надежда Яковлевна (512) [454]. Вот до какой степени была она предана своей единственной избраннице - Анне Ахматовой! Впоследствии она удостоила симпатией и Марину Цветаеву. Искренне жалеет о несостоявшейся встрече, восхищается некоторыми стихами, с естественной скорбью говорит о ее страшной судьбе. Затем выносит резолюцию: "И Ахматова, и Цветаева - великие ревнивицы, настоящие и блистательные женщины, и мне до них, как до звезды небесной" (520) [471].
Это замечание уже не представляется мне естественным. Удивляет самое сравнивание себя с ними. Разумеется, Надежде Яковлевне до каждой из них, как до небесной звезды: они ведь поэты, она нет. Она жена поэта. Стало быть, она сравнивает лишь способность к ревности. Чтоб ревновать, кому ума не доставало? Судя по "Второй книге", ревновать прекрасно умела и Надежда Яковлевна: обращаться к мужу с криком: "Я или она!", укладывать чемодан и т. д. Разница между Цветаевой и Надеждой Яковлевной, Ахматовой и Надеждой Яковлевной не в том, что Цветаева и Ахматова "великие ревнивицы", а она будто бы нет, а в том, что, ревнуя, они создавали стихи, она же била тарелки.
Обратимся к стихам. К тому, как понимает Надежда Яковлевна поэзию Анны Ахматовой - женщины-поэта, которой она отдала свою единственную вакансию.
К поэзии Анны Ахматовой Надежда Яковлевна как-то на редкость глуха. Об этом свидетельствует разбор "Поэмы без героя", отрывков из поздней пьесы "Пролог", мимоходом вынесенная резолюция по поводу цикла "Полночные стихи" - и многое, многое другое.
Особенно глуха Надежда Яковлевна к ахматовской любовной лирике. Основана эта неспособность понять и услышать, думается мне, на разном отношении к любви. Презрительно оставляет Надежда Яковлевна поклонницам ахматовских любовных стихов "Песню последней встречи" (256) [235], а о своих собственных вкусах сообщает сначала, что меркой для нее служит струя самоотречения в поэзии Ахматовой, а потом - степень неистовости в противостоянии вместе с Мандельштамом "дикому миру, в котором, мы прожили жизнь" (280) [256].
Надежда Яковлевна, хотя иногда и с хвалебными оговорками, в общем не одобряет любовные стихотворения Анны Ахматовой. Ранние за то, что среди почитателей ахматовской любовной лирики в изобилии встречались пошляки, а поздние за то, что написаны они, когда Ахматовой уже было более семидесяти, и, по мнению Надежды Яковлевны, она не умела "вовремя поставить точку" (410) [372]. Разумеется, Надежде Яковлевне прекрасно известно, когда именно и где и после чего следовало Ахматовой поставить точку. Повезло нам, что Анна Андреевна не вняла увещаниям Надежды Яковлевны: иначе мы были бы лишены такого шедевра, как "Полночные стихи", а быть может и "Сожженной тетради" ("Шиповник цветет") и той, еще никогда не звучавшей в ахматовской лирике, новооткрытой гармонии, какая зазвучала в отрывках из "Пролога"... Надежда Яковлевна потешаясь над "Песней последней встречи", перчатки уступает дамам, а себе берет "струю отречения и гнева" (280) [256]. Как будто в любовных стихах Анны Ахматовой не сливаются обе эти струи: отречение и гнев! Как будто в лирике большого поэта возможно отделить гражданский гнев от "личного", а в сугубо личных стихах кротость и нежность не переливаются в презрение и гнев!..
"Нам было не до любви в нашей страшной жизни" (280) [256], - пишет Надежда Яковлевна. К счастью и в этом случае "нам", "мы" - призрак, мираж, мифотворчество, ложь. Людям (если они в самом деле люди) всегда "до любви", а в "страшной жизни" - особенно. "Дамское" в Ахматовой было наносное, объясняет Надежда Яковлевна. - Если оно и прорывалось в стихи (а это, конечно, бывало, и часто), то оно самое слабое в ее поэзии". "Окруженная женщинами, которых называла "красавицами", она поддавалась их лести и начинала изображать из себя даму"1 (280) [256].
Я же нахожу, что т. Жданов, желая унизить Ахматову, употребил слово более выразительное: "барынька". "Барыня" и "дама" - это похоже, это стоит одно другого. Было ли в личности и поведении Ахматовой барское или "дамское" - я судить не берусь: не застала. Я застала лишь нищее, брошенное. (Год, с которого начались наши частые встречи - 1938.) Я застала мужественную женственность, духовную силу, противостоящую нищете, брошенности, гибели. "Красавиц" возле Ахматовой я тоже не видала (видела всего лишь одну, О.А. Глебову-Судейкину, но, к сожалению, лишь мельком, в 1923 году). Мне могут возразить: ну, а до того, как с Ахматовой познакомились вы? Утверждаю: все равно дамского в ней не было и не могло быть: речь ведь идет о поэте. "Существо это странного нрава", - сказала о поэте Ахматова. В Ахматовой ничего не было "дамского", как в Пушкине камер-юнкерского. Никакие перья на шляпе, экипажи или поклонники не делали из Анны Андреевны "даму". Лермонтов оставался Лермонтовым в эполетах и бурке. Личность Ахматовой слишком особенная, от всех отдельная, редкостная; "барыня" или "дама" - это понятия общие, принадлежность к известному кругу, Ахматова же в каждом кругу, интеллигентском, дворянском или разночинном, дореволюционном или послереволюционном, оставалась сама собою, "беззаконной кометой".
----------------------------------------------------------------------
1 Через всю книгу Надежды Мандельштам проходит лютая ненависть к красавицам. Отчего бы это?
----------------------------------------------------------------------
Я сказала бы, что в ранние ее стихи - в сущности еще до-ахматовские прорывалась иногда не "дамскость", а безвкусица, свойственная девяностым годам и рубежу века. Случалось это не часто, как утверждает Надежда Яковлевна, а на удивление редко, потому что Ахматова наделена была безошибочным вкусом, и если в журнальных публикациях мелькали иногда, - в пору, когда Ахматова не осознала себя Ахматовой, - заглавие "Дама в лиловом", или стихи о какой-то маркизе, о каком-то графе, или какаду, то из журналов в сборники они почти никогда не проникали, устраненные ее же непреклонной рукой; в жизни Ахматовой и в стихах не было ровно ничего маркизьего, графского и парадного: всё подлинно, всё всерьез, и неподалеку от смерти. В ахматовской любовной лирике царствует не "дамское", а женское: "дружбы светлые беседы", приближающие часы первой нежности, и жертвенно-женское, и негодующе-женское: нежность, верность, негодование и безутешное вдовство. От "дамы" и "барыни" за тысячи верст.
Ахматовская любовная лирика - одна из вершин великого горного хребта русской поэзии: вершина эта сияет не менее высоко и ослепительно, чем любовная лирика Пушкина, Тютчева, Блока.
На страницах "Второй книги" Надежда Яковлевна отдает должное способности Анны Андреевны быть преданным другом, стойким товарищем по несчастью. Дружеское расположение Анны Андреевны к Надежде Яковлевне мне ведомо не с чужих
слов - я сама имела случай наблюдать его; да и без моих подтверждений свидетельств достаточно. Но по правде сказать, сейчас, через семь лет после кончины Ахматовой, читая "Вторую книгу", я перестаю верить собственной памяти, собственным ушам и глазам; глаза мои видели их обеих вместе, уши, случалось, слышали их беседы, но теперь мне не только смешно читать, будто Анна Андреевна и Надежда Яковлевна представляли собою некое содружество, некое общее "мы" - слишком эти люди различны и слишком уж много злости изливает Надежда Яковлевна на Анну Андреевну, дождавшись ее кончины, но я и вообразить себе не могу того, чему сама была свидетельницей: обыкновенной, заурядной беседы между этими двумя людьми... Да еще беседы о стихах. Каких бы то ни было. Чьих бы то ни было. В особенности ахматовских.
Язык, на котором изъясняется Н. Мандельштам, противостоит поэзии Анны Ахматовой, а значит - и ахматовскому духовному миру. Несовместим с ним, противоположен ему... Быть может, они объяснялись между собою не словами, а знаками? Нет, мне помнятся разговоры. Как же это они могли разговаривать? Непостижимо.
Любовная лирика Анны Ахматовой при кажущейся простоте, при легкости для читателей - восприятия и запоминания, необычайно сложна, глубока, многослойна; сложность - ее основное свойство; любовные стихи Анны Ахматовой выражают чувства не однозначные, а переменчивые, переливчатые, превращающиеся одно в другое, смертельно счастливые или насмерть несчастные, а чаще всего счастливо-несчастливые зараз. При этом все чувства напряжены, доведены до полноты, до предела, до остроты смерти: свиданье, разлука.
"Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа 19-го века", - писал Мандельштам1. И он же: "Сочетание тончайшего психологизма (школа Анненского) с песенным ладом поражает в стихах Ахматовой наш слух... Психологический узор в ахматовской песне так же естественен, как прожилки кленового листа:
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней..."1
И вот в эту ахматовскую "торжественную ночь", в "Зазеркалье", в мир бессонниц, вещих снов, незримых трауров, канунов и годовщин, в мир предчувствий, знамений и тайн, где счастье не отличишь от несчастья и "только слезы рады, что могут долго течь", в мир "небывших свиданий" и "несказанных речей", в человечный мир, наследующий психологию отношений между людьми в романах Тургенева, Достоевского, Гончарова, Толстого или в стихах Тютчева и Анненского, входит развязной походкой всепонимающая Надежда Яковлевна.
Миру этому она совершенно чужда хотя бы потому, что по ее увереньям она смолоду "выдрющивалась как хотела", то есть в любви была победоносна. У Ахматовой любовь, даже счастливая, сплавлена с болью. О себе же Надежда Яковлевна, снова неизвестно почему сопоставляя себя с Цветаевой и Ахматовой, сообщает:
"Цветаева и Ахматова умели извлекать из любви максимум радости и боли. Им можно только позавидовать. Я ведь действительно не знала боли в любви и не ценила боль. Меня наградили другой болью - никому не пожелаю" (521) [472].
----------------------------------------------------------------------
1 О. М а н д е л ь ш т а м. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. N. Y.: Междунар. лит. содруж. 1969, с. 22, 34.
----------------------------------------------------------------------
Какой же это другой болью (не любовной) наградили, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, Надежду Яковлевну, чей муж, Осип Мандельштам, погиб в лагере? Пусть Надежда Яковлевна не знала боли в любви, а извлекала из нее, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, одни удовольствия - но во вдовьей судьбе, характерной для миллионов женщин нашей страны, какая же между Ахматовой, Цветаевой, двумя замечательными поэтами и Надеждой Яковлевной, женою поэта - разница?
Вот тут-то они и сестры, вот тут-то и заложена причина постоянной заботы Анны Андреевны о Надежде Яковлевне.
Вот тут бы мемуаристке и повести речь о союзе - не "тройственном", а многомиллионном! - союзе женщин, о которых у Ахматовой сказано:
По ту сторону ада мы...
...Но вернемся к боли любовной, которой, в отличие от Цветаевой и Ахматовой, не довелось изведать удачливой Надежде Яковлевне, - даже в те минуты, когда она в припадке ревности била тарелки.
Если ты никогда не испытала боли в любви, зачем ты вообще читаешь Ахматову? Да и не одну Ахматову - всю любовную лирику мира!
...Надежда Яковлевна прикасается к узорам кленового листа, как ей мнится смелой, дерзновенной, а на деле всего лишь грубой и равнодушной рукой. Она и тут верна себе - бесчеловечью, которому ее научило время. Ее суждения о любви и стихах ничуть не менее трамвайно-грубы, чем суждения о детях арестованного нэпмана. Они, эти суждения, по глухоте и грубости, мало чем отличаются от критики РАПП'а или т. А.А. Жданова, хотя во "Второй книге" рассуждают о стихах не рапповцы и не Жданов, а вдова поэта, выдающая себя за первого слушателя и настоящего ценителя.
Каким же ключом отпирает сокровищницу тайн, чудес, примет и предзнаменований любовной ахматовской лирики Надежда Яковлевна, никогда не испытавшая боли в любви? Каким инструментом прикасается к прожилкам кленового листа?
Элементарнейшим. Измеритель ею выбран тот, какой был в ходу у первых комсомолок. На книге Надежды Яковлевны всей своей жирной пятерней отпечаталось время. Она и тут верна времени и себе: поэзия Ахматовой человечна, глубока и проста, - бесчеловечны, грубы и элементарны прилагаемые Надеждой Яковлевной мерки.
Послушаем Надежду Яковлевну; ее мысли о любви и жизни, о любви и поэзии:
"...Для моего поколения безнадежно устаревшим казался "культ дамы", душевных переживаний, возникших от случайной встречи, "друга первый взгляд" и те полуотношения, которые культивировались женщинами на десяток лет постарше меня... Честно говоря, я не верю в любовь без постели и не раз шокировала Ахматову прямым вопросом: "А он вас просил переспать с ним?" Есть еще один измеритель, вызывавший всеобщее возмущение: "Сколько он на вас истратил?" Возмущались и "дамы", иначе говоря, ободранные кошки, и энергичные девицы новых поколений. Иначе говоря, я попадала в цель" (159) [146].
Иначе говоря, что это за излишние переживания на пустом месте! Предчувствие встречи, первый взгляд, первое прикосновение, первый поцелуй, прощальная встреча.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Сколько вздора! То ли дело - без всяких таинств - откровенность "Второй книги":
"В Киеве, как я говорила, мы бездумно сошлись на первый день, сообщает Надежда Яковлевна о себе, современно бездумно обращаясь с грамматикой: "сошлись на первый день" - чего же это был первый день? - ...и я упорно твердила, что с нас хватит и двух недель, лишь бы "без переживаний"" (156) [144].
Каждому свое, я не спорю, но если ты твердишь "лишь бы без переживаний", то не следует заводить дружбу с женщиной, которая принесла в русскую лирику всю сложность русского романа, прибавив к ней психологическую сложность таких поэтов как Тютчев и Анненский, и пуще всего не следует беседовать с этой женщиной о любовных стихах. Если единственный измеритель любви, признаваемый Надеждой Яковлевной, "честно говоря", есть постель, зачем же ей вслух размышлять о стихах:
И друга первый взгляд беспомощный и жуткий.
Вообразим себе на минуту - Ахматова будто бы читает:
У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я ее берегу
Ведь она мне любовью дана.
Надежда Яковлевна, прослушав, будто бы справляется для ясности: "а он вас просил переспать с ним"?.. Если бы Надежда Яковлевна на самом деле подобный вопрос задала - вот тут немедленно была бы выставлена за дверь - с хлопаньем или без хлопанья, не знаю. Вернее без шума - одним чуть видным движением губ, руки, глаз или подбородка.
В стихах Анны Ахматовой мы постоянно встречаемся со словами "подруга", "друг", "дружба":
Чужих мужей вернейшая подруга
И многих безутешная вдова,
имела она смелость сказать о себе. В книге Надежды Яковлевны постоянно встречается слово "подружка" и тоже во всех смыслах (кроме нежного пушкинского обращения к няне: "добрая подружка"), во всех разнообразных значениях этого слова: своя или чужая приятельница или чья-то любовница. Мандельштам, повествует она о своей семейной жизни, "перестал бояться, что я удеру в его отсутствие в кабак, на аэродром или к подружке, чтобы почирикать" (295) [270].
"Подружек" у Анны Ахматовой не бывало; у нее, кроме жестоких врагов были надежные друзья, и, как у всякого прославленного человека, множество знакомых, поклонников, посетителей, собеседников. Однако "чирикать" она была неспособна: ни в светской беседе, ни в дружеском тесном общении: гортань не та.
Увы! Среди обожателей Анны Ахматовой я нередко слышу о "Второй книге" такие слова:
- Да, конечно... Надежда Яковлевна оклеветала многих во "Второй книге", да и в первой. Вот, например, Z и NN. Они вовсе не были стукачами, как она намекает... И с Анной Андреевной она во "Второй книге" не очень-то почтительно обращается. Но - но - но признайтесь: оо-чч-ень любопытная книга!.. Да ведь это вы были много лет знакомы с Ахматовой и замечаете ошибки и неправды. А мы видели ее всего один раз, откуда нам-то известно?..
В самом деле! Они видели Ахматову один раз - откуда им известно, способна она была спекулировать переводами или нет?
Ссылка на недостаточную свою осведомленность - пустая потому, что у лжи есть запах. Анна Ахматова писала:
Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь...
"Привольем пахнет дикий мед..."
Неужели мы не узнали навсегда, что ложью пахнет только ложь?! Но если даже читатели "Второй книги" Надежды Мандельштам утратили обоняние и не чуют лжи, то грамотности они ведь не утратили. По-русски читать умеют.
Читайте:
Глава "Свобода и своеволие". Страница 315 [287-288].
"Я не назову свободным человеком Ахматову, потому что слишком часто она попадала под власть общих концепций... Готовые концепции в стихах Ахматовой, выдумка, сочинительство - все это свидетельствует не о свободе, а, с одной стороны, о принадлежности к охранительскому слою, а с другой об известной доле своеволия".
Этот абзац ударил меня по голове внезапно, как шлагбаум, опустившийся в открытом поле. Ахматова принадлежала к охранительскому слою... Перечитываю. Не верю глазам. Пытаюсь понять.
Попадала ли Ахматова под власть общих концепций - или, напротив, она, как утверждает Надежда Яковлевна на странице 280 [256], противостояла вместе с О. Мандельштамом окружающему "дикому миру", то есть в сфере мысли обладала необычайной самобытностью: и в сфере мысли, и в жизни обладала твердостью противостояния; занималась ли она сочинительством и выдумками или, напротив, поэзия ее потрясает читателя ощутимой конкретностью, вещной подлинностью не только наружного, но и духовного мира ("И в памяти черной пошарив, найдешь...") - об этом я спорить не стану. Надежная защита для Н. Мандельштам скользкость, увертливость, невнятица, одна невнятица наползает на другую; пряди авторских суждений запутаны как волосы, сбившиеся в колтун - поди, расчеши! На одной странице так, на другой эдак; на некоторых страницах Надежде Яковлевне бредится в стихах Анны Ахматовой сочинительство, выдумка, - пусть. В конце концов ведь это всего лишь ошибочное мнение, а не клевета. Надежда Яковлевна вольна предаваться сочинительству и выдумкам, сколько ей вздумается.
Но клеветать Надежде Мандельштам на кого бы то ни было и прежде всего на Анну Ахматову я не позволю.
Не позволю документами, стихами, фактами - обращаясь, как критик ее книги, к общественному суду, не к уголовному - хотя и к уголовному столько людей, персонажей ее мемуаров, вправе были бы обратиться.
Живыми голосами. Мертвыми.
Пушкин обмолвился однажды (впрочем, совсем по другому поводу) о безнравственности нашего любопытства. Вся "Вторая книга" написана в расчете на эту безнравственность и расчет оказался правильным. Еще бы! Столько знаменитых и незнаменитых имен выкупаны в грязи! О-ч-чень любопытно! Я же в своей книге обращаюсь не к любопытствующим, а к любящим. Правду и поэзию. Предпочитающим истину самой развлекательной лжи.
Что подразумевает - смеет подразумевать! - Надежда Яковлевна, утверждая, будто Ахматова принадлежала к охранительскому слою? Какой смысл вложен ею в это загадочное выражение? Что означает "охранительский слой"?
Вы, собирающие портреты - знающие наизусть стихотворения Анны Ахматовой, и вы, находящие книгу Н. Мандельштам "оо-чч-ень любопытной" объясните мне, пожалуйста, приведенные выше слова.
"Охранительский слой". Что это такое? Охранка? Нет. ВОХРовцы? Тоже нет. Общество охраны природы? Хранители музеев? Хранители культуры? Охрана памятников старины? Хранители священных заветов? Класс, который охраняет существующий строй? Царский строй? Советский? Старый? Новый?
Читатели прочитали, не прочитав. Мне же необходимо добиться толку. Обращаюсь за разъяснениями ко "Второй книге".
Та же глава "Свобода и своеволие". Читаю:
"Действительно ли есть только два начала - созидательное и разрушительное? Может, есть и третье - пассивное или охранительное, нейтральное к добру и злу, всегда враждебное всему новому, будь то крест, который всегда сохраняет новизну, или поэтический голос... Охранители равнодушно охраняют привычное, куда бы оно ни
вело - к жизни или к гибели. В любом движении действует инерция. Охранители живут по инерции, и в странах, переживающих тяжкие кризисы, они особенно заметны" (311) [283-284].
Определение охранительства дано очень точно. Пример тоже подобран точный: "блаженные старички, просидевшие полжизни в лагерях и продолжающие говорить старыми словами и орудовать прежними понятиями, которые им же искалечили жизнь".
Верно, множество таких старичков.
Это все - с. 311 [284]. А на странице 315 [288] к "охранительному слою" причислена Анна Ахматова! Она, по словам Надежды Яковлевны, противостоявшая "дикому миру", она, пережившая все, что ею было пережито, осознавшая все, что было пережито народом и ею, она, написавшая:
Дом был проклят и проклято дело,
Тщетно песня звенела нежней,
И глаза я поднять не посмела
Перед страшной судьбою своей1 .
Осквернили пречистое слово,
Растоптали священный глагол,
Чтоб с сиделками тридцать седьмого
Мыла я окровавленный пол...
Анна Ахматова, столько раз именуемая Надеждой Яковлевной "неистовой" и "неукротимой" - эта она - как там у Надежды Яковлевны определено охранительство? - оказывается, нейтрально относилась к добру и злу, равнодушно охраняла привычное и жила по инерции!
Оо-чч-ень любопытно!
Надежда Яковлевна не перечитывает того, что пишет. Но читатель-то ведь читает! (Не говорю уж об издателе.) Что же он при этом думает?
----------------------------------------------------------------------
1 Мне известен вариант: "моей".
----------------------------------------------------------------------
И своеволие - в применении к Анне Ахматовой - под пером Надежды Яковлевны не такая уж невинная мелочь. Мне совершенно все равно, в какую именно клеточку запихивает Надежда Яковлевна Анну Ахматову, пребывая в сфере собственных или чужих отвлеченных схем. Но чуть только из мира абстракций, которыми лихо оперирует мемуаристка, мы переходим в живую реальность, мы снова получаем клевету на Ахматову. Вдумайтесь в нижеследующие строки, твердо держа в уме, что Ахматова отнесена, следуя классификации Надежды Яковлевны, с одной стороны, к охранительскому слою, с другой - к тем, кто проявлял известную долю своеволия. "В свете вышеизложенного", как принято у нас выражаться, прочитаем:
"Когда он приступит к окончательному уничтожению мира" ("он" - это, в предыдущей фразе, тот, "кто возвеличил себя и свою волю, отказавшись и даже вытравив из своей души высшее начало"), когда этот он "приступит к окончательному уничтожению мира, ему будут способствовать тупые охранительные силы, которые оберегают сейчас чудовищные сооружения, воздвигнутые своеволием" (319-320) [291-292].
"Так вот куда октавы нас вели!"
В этих тупых охранительных силах, состоящих на службе своеволия, когда оно приступит к окончательному разрушению мира, окажется лепта, внесенная Анной Ахматовой.
Ее поэзия, выходит так, не спасательный круг, брошенный человечностью в океан бесчеловечия, не зеленый листок подорожника, прижимаемый раненым к гноящейся ране, не врачующее душу рыдание над разлуками и над "безмолвьем братских могил" - зримых и незримых, а в известной мере нечто, принадлежащее к тупому охранительству, вытравившему из себя высшее начало...
Не поэзия ли Анны Ахматовой, как поэзия каждого великого поэта, есть одна из форм высшего, одухотворяющего начала?
Впрочем, мне кажется, клевета Н. Мандельштам довольно безопасна.
Клеветать следует с большим искусством, изобразить Анну Ахматову - и ее поэзию - соучастницей в подготовке грядущего самоубийства человечества для этого нахватанности в эсхатологии, бергсонианстве, скоропостижном православии и ноосфере Шардена недостаточно.
Поэзия всегда сильнее клеветы. А быть может окажется сильнее и атомной бомбы.
К тому же, среди членов содружества, именуемого "нас было трое", "их было двое и только двое", "нас двое" и пр., не все оказались зараженными своеволием и охранительством.
"Крупица" своеволия, правда, была и в Мандельштаме и даже в самой Надежде Яковлевне (492) [445]. Принадлежала ли она, подобно Ахматовой, к охранительскому слою - впрочем, остается неизвестным. Зато О. Мандельштам, в отличие от Ахматовой, не был охранителем "ни на йоту" (320) [292]. Таким образом, когда тупые охранительные силы приступят к уничтожению человечества - вины Осипа Мандельштама в этом не будет.
Я - рада.
Эпилог1
23/II 76
Да, говорят мне, Надежда Яковлевна, конечно, оклеветала многих, но зато...
Стоп. О-о! какое знакомое это зато. Оно все оттуда же, из родного 37-го. "Конечно, многие не виноваты, но зато". "Лес рубят, щепки летят. Щепка зря, но зато".
Я отвергаю это зато. Я когда-то любила первую книгу Надежды Яковлевны Мандельштам и сейчас продолжаю считать ее цельным и ценным рассказом о гибели Осипа Мандельштама. Но знающие люди доказали мне, что там оклеветан один человек.
----------------------------------------------------------------------
1 Эпилог составлен из набросков конца книги, написанных в разные годы. - (Примеч. сост.)
Повнимательнее к датам стихов и событий жизни.
И разве не следовало, "отдав вакансию" поэту, научиться понимать его стихи? Тем более, что, как заявлено Надеждой Яковлевной, ее назначение в "тройственном союзе" в том и было: схватывать с голоса, оценивать, понимать.
Как она схватывала стихи, мы уже видели. Посмотрим, как понимает она поэзию женщины-поэта - Анны Ахматовой, которой "с ходу" отдала "единственную вакансию".
"Мандельштам и Эренбург говорили при мне о Цветаевой, но я отмахивалась и от нее", - сообщает Надежда Яковлевна (512) [454]. Вот до какой степени была она предана своей единственной избраннице - Анне Ахматовой! Впоследствии она удостоила симпатией и Марину Цветаеву. Искренне жалеет о несостоявшейся встрече, восхищается некоторыми стихами, с естественной скорбью говорит о ее страшной судьбе. Затем выносит резолюцию: "И Ахматова, и Цветаева - великие ревнивицы, настоящие и блистательные женщины, и мне до них, как до звезды небесной" (520) [471].
Это замечание уже не представляется мне естественным. Удивляет самое сравнивание себя с ними. Разумеется, Надежде Яковлевне до каждой из них, как до небесной звезды: они ведь поэты, она нет. Она жена поэта. Стало быть, она сравнивает лишь способность к ревности. Чтоб ревновать, кому ума не доставало? Судя по "Второй книге", ревновать прекрасно умела и Надежда Яковлевна: обращаться к мужу с криком: "Я или она!", укладывать чемодан и т. д. Разница между Цветаевой и Надеждой Яковлевной, Ахматовой и Надеждой Яковлевной не в том, что Цветаева и Ахматова "великие ревнивицы", а она будто бы нет, а в том, что, ревнуя, они создавали стихи, она же била тарелки.
Обратимся к стихам. К тому, как понимает Надежда Яковлевна поэзию Анны Ахматовой - женщины-поэта, которой она отдала свою единственную вакансию.
К поэзии Анны Ахматовой Надежда Яковлевна как-то на редкость глуха. Об этом свидетельствует разбор "Поэмы без героя", отрывков из поздней пьесы "Пролог", мимоходом вынесенная резолюция по поводу цикла "Полночные стихи" - и многое, многое другое.
Особенно глуха Надежда Яковлевна к ахматовской любовной лирике. Основана эта неспособность понять и услышать, думается мне, на разном отношении к любви. Презрительно оставляет Надежда Яковлевна поклонницам ахматовских любовных стихов "Песню последней встречи" (256) [235], а о своих собственных вкусах сообщает сначала, что меркой для нее служит струя самоотречения в поэзии Ахматовой, а потом - степень неистовости в противостоянии вместе с Мандельштамом "дикому миру, в котором, мы прожили жизнь" (280) [256].
Надежда Яковлевна, хотя иногда и с хвалебными оговорками, в общем не одобряет любовные стихотворения Анны Ахматовой. Ранние за то, что среди почитателей ахматовской любовной лирики в изобилии встречались пошляки, а поздние за то, что написаны они, когда Ахматовой уже было более семидесяти, и, по мнению Надежды Яковлевны, она не умела "вовремя поставить точку" (410) [372]. Разумеется, Надежде Яковлевне прекрасно известно, когда именно и где и после чего следовало Ахматовой поставить точку. Повезло нам, что Анна Андреевна не вняла увещаниям Надежды Яковлевны: иначе мы были бы лишены такого шедевра, как "Полночные стихи", а быть может и "Сожженной тетради" ("Шиповник цветет") и той, еще никогда не звучавшей в ахматовской лирике, новооткрытой гармонии, какая зазвучала в отрывках из "Пролога"... Надежда Яковлевна потешаясь над "Песней последней встречи", перчатки уступает дамам, а себе берет "струю отречения и гнева" (280) [256]. Как будто в любовных стихах Анны Ахматовой не сливаются обе эти струи: отречение и гнев! Как будто в лирике большого поэта возможно отделить гражданский гнев от "личного", а в сугубо личных стихах кротость и нежность не переливаются в презрение и гнев!..
"Нам было не до любви в нашей страшной жизни" (280) [256], - пишет Надежда Яковлевна. К счастью и в этом случае "нам", "мы" - призрак, мираж, мифотворчество, ложь. Людям (если они в самом деле люди) всегда "до любви", а в "страшной жизни" - особенно. "Дамское" в Ахматовой было наносное, объясняет Надежда Яковлевна. - Если оно и прорывалось в стихи (а это, конечно, бывало, и часто), то оно самое слабое в ее поэзии". "Окруженная женщинами, которых называла "красавицами", она поддавалась их лести и начинала изображать из себя даму"1 (280) [256].
Я же нахожу, что т. Жданов, желая унизить Ахматову, употребил слово более выразительное: "барынька". "Барыня" и "дама" - это похоже, это стоит одно другого. Было ли в личности и поведении Ахматовой барское или "дамское" - я судить не берусь: не застала. Я застала лишь нищее, брошенное. (Год, с которого начались наши частые встречи - 1938.) Я застала мужественную женственность, духовную силу, противостоящую нищете, брошенности, гибели. "Красавиц" возле Ахматовой я тоже не видала (видела всего лишь одну, О.А. Глебову-Судейкину, но, к сожалению, лишь мельком, в 1923 году). Мне могут возразить: ну, а до того, как с Ахматовой познакомились вы? Утверждаю: все равно дамского в ней не было и не могло быть: речь ведь идет о поэте. "Существо это странного нрава", - сказала о поэте Ахматова. В Ахматовой ничего не было "дамского", как в Пушкине камер-юнкерского. Никакие перья на шляпе, экипажи или поклонники не делали из Анны Андреевны "даму". Лермонтов оставался Лермонтовым в эполетах и бурке. Личность Ахматовой слишком особенная, от всех отдельная, редкостная; "барыня" или "дама" - это понятия общие, принадлежность к известному кругу, Ахматова же в каждом кругу, интеллигентском, дворянском или разночинном, дореволюционном или послереволюционном, оставалась сама собою, "беззаконной кометой".
----------------------------------------------------------------------
1 Через всю книгу Надежды Мандельштам проходит лютая ненависть к красавицам. Отчего бы это?
----------------------------------------------------------------------
Я сказала бы, что в ранние ее стихи - в сущности еще до-ахматовские прорывалась иногда не "дамскость", а безвкусица, свойственная девяностым годам и рубежу века. Случалось это не часто, как утверждает Надежда Яковлевна, а на удивление редко, потому что Ахматова наделена была безошибочным вкусом, и если в журнальных публикациях мелькали иногда, - в пору, когда Ахматова не осознала себя Ахматовой, - заглавие "Дама в лиловом", или стихи о какой-то маркизе, о каком-то графе, или какаду, то из журналов в сборники они почти никогда не проникали, устраненные ее же непреклонной рукой; в жизни Ахматовой и в стихах не было ровно ничего маркизьего, графского и парадного: всё подлинно, всё всерьез, и неподалеку от смерти. В ахматовской любовной лирике царствует не "дамское", а женское: "дружбы светлые беседы", приближающие часы первой нежности, и жертвенно-женское, и негодующе-женское: нежность, верность, негодование и безутешное вдовство. От "дамы" и "барыни" за тысячи верст.
Ахматовская любовная лирика - одна из вершин великого горного хребта русской поэзии: вершина эта сияет не менее высоко и ослепительно, чем любовная лирика Пушкина, Тютчева, Блока.
На страницах "Второй книги" Надежда Яковлевна отдает должное способности Анны Андреевны быть преданным другом, стойким товарищем по несчастью. Дружеское расположение Анны Андреевны к Надежде Яковлевне мне ведомо не с чужих
слов - я сама имела случай наблюдать его; да и без моих подтверждений свидетельств достаточно. Но по правде сказать, сейчас, через семь лет после кончины Ахматовой, читая "Вторую книгу", я перестаю верить собственной памяти, собственным ушам и глазам; глаза мои видели их обеих вместе, уши, случалось, слышали их беседы, но теперь мне не только смешно читать, будто Анна Андреевна и Надежда Яковлевна представляли собою некое содружество, некое общее "мы" - слишком эти люди различны и слишком уж много злости изливает Надежда Яковлевна на Анну Андреевну, дождавшись ее кончины, но я и вообразить себе не могу того, чему сама была свидетельницей: обыкновенной, заурядной беседы между этими двумя людьми... Да еще беседы о стихах. Каких бы то ни было. Чьих бы то ни было. В особенности ахматовских.
Язык, на котором изъясняется Н. Мандельштам, противостоит поэзии Анны Ахматовой, а значит - и ахматовскому духовному миру. Несовместим с ним, противоположен ему... Быть может, они объяснялись между собою не словами, а знаками? Нет, мне помнятся разговоры. Как же это они могли разговаривать? Непостижимо.
Любовная лирика Анны Ахматовой при кажущейся простоте, при легкости для читателей - восприятия и запоминания, необычайно сложна, глубока, многослойна; сложность - ее основное свойство; любовные стихи Анны Ахматовой выражают чувства не однозначные, а переменчивые, переливчатые, превращающиеся одно в другое, смертельно счастливые или насмерть несчастные, а чаще всего счастливо-несчастливые зараз. При этом все чувства напряжены, доведены до полноты, до предела, до остроты смерти: свиданье, разлука.
"Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа 19-го века", - писал Мандельштам1. И он же: "Сочетание тончайшего психологизма (школа Анненского) с песенным ладом поражает в стихах Ахматовой наш слух... Психологический узор в ахматовской песне так же естественен, как прожилки кленового листа:
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней..."1
И вот в эту ахматовскую "торжественную ночь", в "Зазеркалье", в мир бессонниц, вещих снов, незримых трауров, канунов и годовщин, в мир предчувствий, знамений и тайн, где счастье не отличишь от несчастья и "только слезы рады, что могут долго течь", в мир "небывших свиданий" и "несказанных речей", в человечный мир, наследующий психологию отношений между людьми в романах Тургенева, Достоевского, Гончарова, Толстого или в стихах Тютчева и Анненского, входит развязной походкой всепонимающая Надежда Яковлевна.
Миру этому она совершенно чужда хотя бы потому, что по ее увереньям она смолоду "выдрющивалась как хотела", то есть в любви была победоносна. У Ахматовой любовь, даже счастливая, сплавлена с болью. О себе же Надежда Яковлевна, снова неизвестно почему сопоставляя себя с Цветаевой и Ахматовой, сообщает:
"Цветаева и Ахматова умели извлекать из любви максимум радости и боли. Им можно только позавидовать. Я ведь действительно не знала боли в любви и не ценила боль. Меня наградили другой болью - никому не пожелаю" (521) [472].
----------------------------------------------------------------------
1 О. М а н д е л ь ш т а м. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. N. Y.: Междунар. лит. содруж. 1969, с. 22, 34.
----------------------------------------------------------------------
Какой же это другой болью (не любовной) наградили, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, Надежду Яковлевну, чей муж, Осип Мандельштам, погиб в лагере? Пусть Надежда Яковлевна не знала боли в любви, а извлекала из нее, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, одни удовольствия - но во вдовьей судьбе, характерной для миллионов женщин нашей страны, какая же между Ахматовой, Цветаевой, двумя замечательными поэтами и Надеждой Яковлевной, женою поэта - разница?
Вот тут-то они и сестры, вот тут-то и заложена причина постоянной заботы Анны Андреевны о Надежде Яковлевне.
Вот тут бы мемуаристке и повести речь о союзе - не "тройственном", а многомиллионном! - союзе женщин, о которых у Ахматовой сказано:
По ту сторону ада мы...
...Но вернемся к боли любовной, которой, в отличие от Цветаевой и Ахматовой, не довелось изведать удачливой Надежде Яковлевне, - даже в те минуты, когда она в припадке ревности била тарелки.
Если ты никогда не испытала боли в любви, зачем ты вообще читаешь Ахматову? Да и не одну Ахматову - всю любовную лирику мира!
...Надежда Яковлевна прикасается к узорам кленового листа, как ей мнится смелой, дерзновенной, а на деле всего лишь грубой и равнодушной рукой. Она и тут верна себе - бесчеловечью, которому ее научило время. Ее суждения о любви и стихах ничуть не менее трамвайно-грубы, чем суждения о детях арестованного нэпмана. Они, эти суждения, по глухоте и грубости, мало чем отличаются от критики РАПП'а или т. А.А. Жданова, хотя во "Второй книге" рассуждают о стихах не рапповцы и не Жданов, а вдова поэта, выдающая себя за первого слушателя и настоящего ценителя.
Каким же ключом отпирает сокровищницу тайн, чудес, примет и предзнаменований любовной ахматовской лирики Надежда Яковлевна, никогда не испытавшая боли в любви? Каким инструментом прикасается к прожилкам кленового листа?
Элементарнейшим. Измеритель ею выбран тот, какой был в ходу у первых комсомолок. На книге Надежды Яковлевны всей своей жирной пятерней отпечаталось время. Она и тут верна времени и себе: поэзия Ахматовой человечна, глубока и проста, - бесчеловечны, грубы и элементарны прилагаемые Надеждой Яковлевной мерки.
Послушаем Надежду Яковлевну; ее мысли о любви и жизни, о любви и поэзии:
"...Для моего поколения безнадежно устаревшим казался "культ дамы", душевных переживаний, возникших от случайной встречи, "друга первый взгляд" и те полуотношения, которые культивировались женщинами на десяток лет постарше меня... Честно говоря, я не верю в любовь без постели и не раз шокировала Ахматову прямым вопросом: "А он вас просил переспать с ним?" Есть еще один измеритель, вызывавший всеобщее возмущение: "Сколько он на вас истратил?" Возмущались и "дамы", иначе говоря, ободранные кошки, и энергичные девицы новых поколений. Иначе говоря, я попадала в цель" (159) [146].
Иначе говоря, что это за излишние переживания на пустом месте! Предчувствие встречи, первый взгляд, первое прикосновение, первый поцелуй, прощальная встреча.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Сколько вздора! То ли дело - без всяких таинств - откровенность "Второй книги":
"В Киеве, как я говорила, мы бездумно сошлись на первый день, сообщает Надежда Яковлевна о себе, современно бездумно обращаясь с грамматикой: "сошлись на первый день" - чего же это был первый день? - ...и я упорно твердила, что с нас хватит и двух недель, лишь бы "без переживаний"" (156) [144].
Каждому свое, я не спорю, но если ты твердишь "лишь бы без переживаний", то не следует заводить дружбу с женщиной, которая принесла в русскую лирику всю сложность русского романа, прибавив к ней психологическую сложность таких поэтов как Тютчев и Анненский, и пуще всего не следует беседовать с этой женщиной о любовных стихах. Если единственный измеритель любви, признаваемый Надеждой Яковлевной, "честно говоря", есть постель, зачем же ей вслух размышлять о стихах:
И друга первый взгляд беспомощный и жуткий.
Вообразим себе на минуту - Ахматова будто бы читает:
У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я ее берегу
Ведь она мне любовью дана.
Надежда Яковлевна, прослушав, будто бы справляется для ясности: "а он вас просил переспать с ним"?.. Если бы Надежда Яковлевна на самом деле подобный вопрос задала - вот тут немедленно была бы выставлена за дверь - с хлопаньем или без хлопанья, не знаю. Вернее без шума - одним чуть видным движением губ, руки, глаз или подбородка.
В стихах Анны Ахматовой мы постоянно встречаемся со словами "подруга", "друг", "дружба":
Чужих мужей вернейшая подруга
И многих безутешная вдова,
имела она смелость сказать о себе. В книге Надежды Яковлевны постоянно встречается слово "подружка" и тоже во всех смыслах (кроме нежного пушкинского обращения к няне: "добрая подружка"), во всех разнообразных значениях этого слова: своя или чужая приятельница или чья-то любовница. Мандельштам, повествует она о своей семейной жизни, "перестал бояться, что я удеру в его отсутствие в кабак, на аэродром или к подружке, чтобы почирикать" (295) [270].
"Подружек" у Анны Ахматовой не бывало; у нее, кроме жестоких врагов были надежные друзья, и, как у всякого прославленного человека, множество знакомых, поклонников, посетителей, собеседников. Однако "чирикать" она была неспособна: ни в светской беседе, ни в дружеском тесном общении: гортань не та.
Увы! Среди обожателей Анны Ахматовой я нередко слышу о "Второй книге" такие слова:
- Да, конечно... Надежда Яковлевна оклеветала многих во "Второй книге", да и в первой. Вот, например, Z и NN. Они вовсе не были стукачами, как она намекает... И с Анной Андреевной она во "Второй книге" не очень-то почтительно обращается. Но - но - но признайтесь: оо-чч-ень любопытная книга!.. Да ведь это вы были много лет знакомы с Ахматовой и замечаете ошибки и неправды. А мы видели ее всего один раз, откуда нам-то известно?..
В самом деле! Они видели Ахматову один раз - откуда им известно, способна она была спекулировать переводами или нет?
Ссылка на недостаточную свою осведомленность - пустая потому, что у лжи есть запах. Анна Ахматова писала:
Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь...
"Привольем пахнет дикий мед..."
Неужели мы не узнали навсегда, что ложью пахнет только ложь?! Но если даже читатели "Второй книги" Надежды Мандельштам утратили обоняние и не чуют лжи, то грамотности они ведь не утратили. По-русски читать умеют.
Читайте:
Глава "Свобода и своеволие". Страница 315 [287-288].
"Я не назову свободным человеком Ахматову, потому что слишком часто она попадала под власть общих концепций... Готовые концепции в стихах Ахматовой, выдумка, сочинительство - все это свидетельствует не о свободе, а, с одной стороны, о принадлежности к охранительскому слою, а с другой об известной доле своеволия".
Этот абзац ударил меня по голове внезапно, как шлагбаум, опустившийся в открытом поле. Ахматова принадлежала к охранительскому слою... Перечитываю. Не верю глазам. Пытаюсь понять.
Попадала ли Ахматова под власть общих концепций - или, напротив, она, как утверждает Надежда Яковлевна на странице 280 [256], противостояла вместе с О. Мандельштамом окружающему "дикому миру", то есть в сфере мысли обладала необычайной самобытностью: и в сфере мысли, и в жизни обладала твердостью противостояния; занималась ли она сочинительством и выдумками или, напротив, поэзия ее потрясает читателя ощутимой конкретностью, вещной подлинностью не только наружного, но и духовного мира ("И в памяти черной пошарив, найдешь...") - об этом я спорить не стану. Надежная защита для Н. Мандельштам скользкость, увертливость, невнятица, одна невнятица наползает на другую; пряди авторских суждений запутаны как волосы, сбившиеся в колтун - поди, расчеши! На одной странице так, на другой эдак; на некоторых страницах Надежде Яковлевне бредится в стихах Анны Ахматовой сочинительство, выдумка, - пусть. В конце концов ведь это всего лишь ошибочное мнение, а не клевета. Надежда Яковлевна вольна предаваться сочинительству и выдумкам, сколько ей вздумается.
Но клеветать Надежде Мандельштам на кого бы то ни было и прежде всего на Анну Ахматову я не позволю.
Не позволю документами, стихами, фактами - обращаясь, как критик ее книги, к общественному суду, не к уголовному - хотя и к уголовному столько людей, персонажей ее мемуаров, вправе были бы обратиться.
Живыми голосами. Мертвыми.
Пушкин обмолвился однажды (впрочем, совсем по другому поводу) о безнравственности нашего любопытства. Вся "Вторая книга" написана в расчете на эту безнравственность и расчет оказался правильным. Еще бы! Столько знаменитых и незнаменитых имен выкупаны в грязи! О-ч-чень любопытно! Я же в своей книге обращаюсь не к любопытствующим, а к любящим. Правду и поэзию. Предпочитающим истину самой развлекательной лжи.
Что подразумевает - смеет подразумевать! - Надежда Яковлевна, утверждая, будто Ахматова принадлежала к охранительскому слою? Какой смысл вложен ею в это загадочное выражение? Что означает "охранительский слой"?
Вы, собирающие портреты - знающие наизусть стихотворения Анны Ахматовой, и вы, находящие книгу Н. Мандельштам "оо-чч-ень любопытной" объясните мне, пожалуйста, приведенные выше слова.
"Охранительский слой". Что это такое? Охранка? Нет. ВОХРовцы? Тоже нет. Общество охраны природы? Хранители музеев? Хранители культуры? Охрана памятников старины? Хранители священных заветов? Класс, который охраняет существующий строй? Царский строй? Советский? Старый? Новый?
Читатели прочитали, не прочитав. Мне же необходимо добиться толку. Обращаюсь за разъяснениями ко "Второй книге".
Та же глава "Свобода и своеволие". Читаю:
"Действительно ли есть только два начала - созидательное и разрушительное? Может, есть и третье - пассивное или охранительное, нейтральное к добру и злу, всегда враждебное всему новому, будь то крест, который всегда сохраняет новизну, или поэтический голос... Охранители равнодушно охраняют привычное, куда бы оно ни
вело - к жизни или к гибели. В любом движении действует инерция. Охранители живут по инерции, и в странах, переживающих тяжкие кризисы, они особенно заметны" (311) [283-284].
Определение охранительства дано очень точно. Пример тоже подобран точный: "блаженные старички, просидевшие полжизни в лагерях и продолжающие говорить старыми словами и орудовать прежними понятиями, которые им же искалечили жизнь".
Верно, множество таких старичков.
Это все - с. 311 [284]. А на странице 315 [288] к "охранительному слою" причислена Анна Ахматова! Она, по словам Надежды Яковлевны, противостоявшая "дикому миру", она, пережившая все, что ею было пережито, осознавшая все, что было пережито народом и ею, она, написавшая:
Дом был проклят и проклято дело,
Тщетно песня звенела нежней,
И глаза я поднять не посмела
Перед страшной судьбою своей1 .
Осквернили пречистое слово,
Растоптали священный глагол,
Чтоб с сиделками тридцать седьмого
Мыла я окровавленный пол...
Анна Ахматова, столько раз именуемая Надеждой Яковлевной "неистовой" и "неукротимой" - эта она - как там у Надежды Яковлевны определено охранительство? - оказывается, нейтрально относилась к добру и злу, равнодушно охраняла привычное и жила по инерции!
Оо-чч-ень любопытно!
Надежда Яковлевна не перечитывает того, что пишет. Но читатель-то ведь читает! (Не говорю уж об издателе.) Что же он при этом думает?
----------------------------------------------------------------------
1 Мне известен вариант: "моей".
----------------------------------------------------------------------
И своеволие - в применении к Анне Ахматовой - под пером Надежды Яковлевны не такая уж невинная мелочь. Мне совершенно все равно, в какую именно клеточку запихивает Надежда Яковлевна Анну Ахматову, пребывая в сфере собственных или чужих отвлеченных схем. Но чуть только из мира абстракций, которыми лихо оперирует мемуаристка, мы переходим в живую реальность, мы снова получаем клевету на Ахматову. Вдумайтесь в нижеследующие строки, твердо держа в уме, что Ахматова отнесена, следуя классификации Надежды Яковлевны, с одной стороны, к охранительскому слою, с другой - к тем, кто проявлял известную долю своеволия. "В свете вышеизложенного", как принято у нас выражаться, прочитаем:
"Когда он приступит к окончательному уничтожению мира" ("он" - это, в предыдущей фразе, тот, "кто возвеличил себя и свою волю, отказавшись и даже вытравив из своей души высшее начало"), когда этот он "приступит к окончательному уничтожению мира, ему будут способствовать тупые охранительные силы, которые оберегают сейчас чудовищные сооружения, воздвигнутые своеволием" (319-320) [291-292].
"Так вот куда октавы нас вели!"
В этих тупых охранительных силах, состоящих на службе своеволия, когда оно приступит к окончательному разрушению мира, окажется лепта, внесенная Анной Ахматовой.
Ее поэзия, выходит так, не спасательный круг, брошенный человечностью в океан бесчеловечия, не зеленый листок подорожника, прижимаемый раненым к гноящейся ране, не врачующее душу рыдание над разлуками и над "безмолвьем братских могил" - зримых и незримых, а в известной мере нечто, принадлежащее к тупому охранительству, вытравившему из себя высшее начало...
Не поэзия ли Анны Ахматовой, как поэзия каждого великого поэта, есть одна из форм высшего, одухотворяющего начала?
Впрочем, мне кажется, клевета Н. Мандельштам довольно безопасна.
Клеветать следует с большим искусством, изобразить Анну Ахматову - и ее поэзию - соучастницей в подготовке грядущего самоубийства человечества для этого нахватанности в эсхатологии, бергсонианстве, скоропостижном православии и ноосфере Шардена недостаточно.
Поэзия всегда сильнее клеветы. А быть может окажется сильнее и атомной бомбы.
К тому же, среди членов содружества, именуемого "нас было трое", "их было двое и только двое", "нас двое" и пр., не все оказались зараженными своеволием и охранительством.
"Крупица" своеволия, правда, была и в Мандельштаме и даже в самой Надежде Яковлевне (492) [445]. Принадлежала ли она, подобно Ахматовой, к охранительскому слою - впрочем, остается неизвестным. Зато О. Мандельштам, в отличие от Ахматовой, не был охранителем "ни на йоту" (320) [292]. Таким образом, когда тупые охранительные силы приступят к уничтожению человечества - вины Осипа Мандельштама в этом не будет.
Я - рада.
Эпилог1
23/II 76
Да, говорят мне, Надежда Яковлевна, конечно, оклеветала многих, но зато...
Стоп. О-о! какое знакомое это зато. Оно все оттуда же, из родного 37-го. "Конечно, многие не виноваты, но зато". "Лес рубят, щепки летят. Щепка зря, но зато".
Я отвергаю это зато. Я когда-то любила первую книгу Надежды Яковлевны Мандельштам и сейчас продолжаю считать ее цельным и ценным рассказом о гибели Осипа Мандельштама. Но знающие люди доказали мне, что там оклеветан один человек.
----------------------------------------------------------------------
1 Эпилог составлен из набросков конца книги, написанных в разные годы. - (Примеч. сост.)