Цветов Яков. Синие берега

   - Ну, давай, немец, при на меня...
   То и дело поглядывал он на лежавшего в кустах, рядом, пулеметчика Васю Руденко. Почти земляк. Из Херсона. Студент. Пилипенко, правда, сторонился его: студенты, они все какие-то... Ротный сказал: ранен. Может, и был ранен. Да не дождался подмоги, отошел. Пилипенко еще раз склонился над телом пулеметчика, сильно потряс за плечо, нашарил в темноте лоб, щеки, руки: молчит, похолодел. Пилипенко вспомнил: нет, пожалуй, Василь, студент этот, был ничего-парень...
   Он свернул цигарку, не таясь чиркнул зажигалкой, закурил.
   - Увидел бы взводный, - съехидничал. - Ну и увидел бы. А шо со мной сделает? Под пули пошлет? - хмыкнул.
   Пилипенко невозмутимо наслаждался цигаркой, долго и глубоко затягиваясь. Он и курил озорно. Начало прижигать пальцы, они едва удерживали короткий окурок, и Пилипенко стал затягиваться медленней и не так часто, курить чтоб подольше.
   - А шо моя цигарка? - возвращался он мыслями к взводному. - Тьфу, и только. Огонечек с комариный глаз. Вон немцы горят, так это да, восхищался пламенем горевших далеко впереди танков. - Эт-то да-а...
   До него донеслись тукающие строчки "дегтяря" Полянцева. Прислушался.
   - От и пуляет русак... - Он восхищался и тем, как ведет Полянцев огонь. - От, чертяка, и пуляет...
   Вспыхивавшие ракеты сделали видным луг и то, что было на лугу.
   - Лю-ми-на-а-а-цыя...
   Пилипенко спокойно водил глазами вправо-влево, смотрел вперед. Глаз у него наметанный, не упустит, чего не надо упускать.
   Он успел увидеть: между холмом, густо черневшим вдалеке, в конце луга, у леса, и его окопом, мелькала еле различимая цепь фигурок, они то бросались на землю, то, склонившись, перебегали, то неслись во весь рост.
   - От и мне, хохлу, наспела работа.
   Он приник к пулемету.
   - Посмотреть в прорезь прицела? - снова хмыкнул Пилипенко. - Нужен он сейчас, прицел! Как прыщ на заднице. Разве наведешь в этой смердючей темноте куда надо? Буду бить вслепую. Уложу, сколько выйдет... Приготовиться! - приказал самому себе. - Приготовился! - доложил через секунду. И еще, через несколько секунд: - Давай!
   Он нажал на спуск. Длинная строчка полилась свободно и весело. Длинная строчка!.. Длинная строчка!.. Гильзы слышно сыпались рядом, на землю.
   Кончилась лента. Он откинул ленту с пустыми гнездами, заправил новую. Взялся за рукоятки пулемета и, не торопясь, повернул направо: немцы обходили его справа. Наметанный, наметанный у Пилипенко глаз.
   - А шо? Столько уже воюю, - будто объяснял кому-то.
   Что - да, то - да: глаз у него точный. И спокойный. Главное спокойный. "С глаз все и начинается, разная там паника и все такое, убежден Пилипенко, - глаза напугают ноги - и бегом назад..."
   - Не, меня не напугаешь... А, чертяка! Весь трясется, как скаженный. - В руки ударяла мелкая дрожь рукояток пулемета. - Давай, Пиль, давай, Пилипенко! - подгонял он себя.
   И нажимал на гашетку. И нажимал, и нажимал...
   - От еще беда!.. Тю! - Вода закипала в кожухе. А воды в обрез, вот только что во фляге осталось. - Себе на несколько глотков. К чертям собачьим, попробую обойтиться. Я же ж понимаю и смогу обойтиться, а пулемет же ж, к бисовой матери, не поймет. А пить хочется!..
   Почти всю воду из фляги вылил в кожух. Потом, запрокинув голову, отправил в широко раскрытый рот тонкую короткую струйку. Вода пахла гарью и еще чем-то, будто болотная. Пока пил, вода была вкусной, очень вкусной. А оторвал от фляги губы, поморщился: вода точно отдавала болотом. Он потряс флягу, и губы поймали еще несколько капель.
   Опять застучал под его руками пулемет.
   Еще лента. Еще лента. Еще лента.
   - Не, аккуратней надо. Потихше... Лент не много уже. - Он с трудом сдерживал себя. - Аккуратней, аккуратней, браток. Не в тире.
   Пилипенко вдруг показалось, что, если не заставит немцев отступить туда, за холм, за рощу, война будет проиграна и Гитлер войдет в Москву.
   Обливаясь потом, облизывая запекшиеся губы, продолжал он стрелять.
   Вдруг остановился.
   - Э, постой, постой. Шо то? В канаве Полянцева вроде граната ухнула? - не мог Пилипенко сообразить, что произошло, и на секунду его охватила оторопь. - Немцы... или сам шибанул?..
   Холодная испарина покрывала лоб, он провел по лбу ладонью, но испарина оставалась. "А, шоб его!.." Похоже, что лоб всегда влажный, только он этого не замечал.
   8
   Здесь луг вдавался в прибрежный песок, и ползти было трудно. Колени, руки вязли в песке, и Рябов еле передвигал свое, показавшееся ему тяжелым, тело. Поравнялся с кустарником, жузгуном. Он выбрасывал руки вперед, напрягал пальцы и отталкивался от кустов, и кусты отходили назад, на шаг, на полшага, все-таки назад... Он переводил дыхание и полз дальше. Он не мог представить, далеко ли отполз от траншеи. Кажется, недалеко. А ползет уже сколько!.. В спокойной обстановке он в две минуты пробежал бы это расстояние.
   Впереди послышался слабый шорох. "Ребята... Они... Шагов пятьдесят до них, не больше". Рябов полз на шорох, полз, полз. Он поворачивал шею то в одну, то в другую сторону, поднимал голову, полз, полз.
   Спина взмокла. Стало жарко. Связка гранат мешала двигаться быстрее, и он злился, что ползет все медленнее и медленнее. Он напружился, набирая силу, сделал несколько рывков. И в голову не могло прийти, что проползти пятьдесят шагов по песку так изнурительно...
   Он услышал сдавленный голос:
   - Возьми левее... Слышь, левее... А мы прямо...
   Рябов не мог вспомнить, чей это голос. Скрыпника? Или Зельцера... А может, Вартанова... "Правильно, нечего кучей, надо рассредоточиться". Именно это хотел Рябов сказать и потому старался доползти до них, троих.
   Передвигаться дальше уже не хватало сил. Ломило в локтях, ломило в коленях. Самое трудное - выбрасывать вперед правую руку, зажавшую гранаты. Какие, оказывается, они тяжелые, гранаты! Нет, ребят не догнать. Далеко отползли, ползут быстро. Не догнать.
   Рябов вытянулся. Губы уткнулись в холодный песок. Рукавом провел по рту, на который налип песок, потом лизнул губы. Он прерывисто дышал, и на щеки тоже лепились тронутые дыханием жесткие песчинки.
   Он двинул локтями, двинул коленями, подгребая под себя песок, и тело переместилось еще на полметра, еще на метр. Метр - такой длинный - неужели состоит всего лишь из сантиметров! А сантиметр-то - с ноготь... "Все! Все! Ничего больше не могу. Ничего... Амба!.." Здесь встретит он танк, если танк пройдет между тем, кто взял влево, и теми, кто пополз прямо. Он вытянулся, ноги вместе, руки чуть выброшены вперед и тоже вместе. Правая рука немного согнута и дрожит - сжимает гранаты.
   Танк и в самом деле шел на него. Рябов слышал рокот мотора и прижался к земле и задержал дыхание, точно боялся, что выдаст себя. И совсем отчетливо, отчетливей, чем прежде, снова возникло поле под Тернополем: танки настигают бойцов, и бойцы с корчами на лицах бегут впереди танков, и танки давят их, давят... Почему-то именно это часто бередило память. Может быть, слишком запомнились лица, отражавшие обреченность и какую-то невозможную долю надежды, дававшую им силы бежать; может быть, не забывалась утренняя земля - красная, как заря в небе, - покрытая кровью тех, от которых ничего не осталось. "Выдержку! Выдержку!" - напомнил себе слова ротного. Сейчас по-настоящему проникся он смыслом этих слов.
   Но танк не приближался к нему.
   Между ним и танком расстояние как бы и не сокращалось. Рокот замолк, танк, должно быть, остановился.
   Гул опять тронулся, надсадный, со скрежетом, и все равно на одном месте: танк, возможно, буксовал в слишком глубоком песке.
   Наконец донеслось громыхание гусениц. "Пошел, пошел..." Теперь танк уже недалеко. Танк строчил из пулемета, и по вспышкам выстрелов, на короткий миг высвечивавших темный кусок железной громадины, Рябов понял, что двигался он чуть в стороне от него.
   Танк все ближе и ближе. Все резче и резче треск пулемета. Рябов вжался в песок, не решаясь поднять голову. Голова лежала на левой согнутой - руке. Что-то смутное, тяжелое поднималось из самой глубины сердца. И сердце билось, билось... "Выдержку, выдержку, и все будет в порядке", - повторял про себя.
   Танк уже шагах в десяти от него, даже ближе на шаг, на два. Пули, слышал он, ложились справа. "Так-так-так..." - кололо в мозгу. Рябов догадался, что находится в непростреливаемом пространстве. "Не промедлить, не промедлить! Секунда, две, три, и танк отойдет, далеко, метров десять, двадцать, больше... И - амба, я пропал..." Сердце еще неприятно билось, но в голове уже было ясно и спокойно. Одно желание завладело всем его существом: взорвать танк, заходивший в тыл обороны. Взорвать танк, ничего больше. Он просто устал от тревог, от риска, и от надежд тоже, они не сбывались и потому утомляли.
   Широко раскрытыми глазами смотрел Рябов в сторону двигавшегося танка. "Амба!"
   Он почувствовал, что рука не в силах бросить гранаты. "Не получится. Не получится... Оттого это, что куда-то в бок стукнуло. Пуля? Может, и пуля. Нельзя, нельзя, чтоб не получилось! Нельзя... Вот-вот танк отойдет..." Рябов испугался этой мысли. Он выдернул чеку, поспешно привстал на левое колено, хотел еще что-то сделать, но не мог сообразить что и, припадая грудью вперед, метнул гранаты... низко... над самой землей... Рука еще ощущала тяжесть, казалось, что еще держит связку гранат. Он почувствовал боль в запястье. "Это от напряжения... во время броска... жилы натянулись... оттого и больно". Он уже врылся головой в песок, в песок судорожно врылись растопыренные пальцы и перестали дрожать.
   Он не дышал. Он ждал взрыва.
   9
   Дрогнули накаты на блиндаже.
   На лугу раздавались долгие взрывы, один за другим, и Писарев видел метавшийся огонь. Горела трава, горел песок, горел воздух.
   Жмурясь от едкого дыма, валившего на траншею, Писарев медленно провел ладонью по лицу, вытер выступивший пот. От радости это, подумал. Сердце больно колотилось, это была боль радости, понимал он.
   - Горит!.. Горит!.. - возбужденно вырвалось у него. И от того, что выкрикнул это, еще более уверился, что танк в самом деле горел.
   Писарев почувствовал слабость. Когда переживаешь радость, оказывается, тоже слабеешь.
   Слева явственно донесся грызущий землю скрежет траков. Слева, слева. Танк, один... Пропустили, выходит, не смогли этот остановить. Где они? Писарев думал о Рябове, думал о Скрыпнике, о Зельцере, о Вартанове. Что с ними?
   Танк приближался, и Писарев забыл о Рябове, о ребятах, он беспокойно думал о том, что танк определенно прорвется и с тыла, из-за спины, сомнет тех, кто ему противостоит.
   - Антонов! - позвал Писарев. - Ан-то-нов!
   - Я! Я! - раздалось из мрака траншеи.
   И тотчас услышал Писарев торопливые шаги.
   - Я!
   - Сколько у тебя осталось в отделении бойцов?
   - Два. Я и вот он... - показал Антонов на темный силуэт жавшегося к стенке траншеи красноармейца в каске. На каске лежал отсвет пламени, и можно было подумать, что голова красноармейца в розовом дыму.
   - Поставь его к телефону. Петреев пропал где-то... - "Связь-то наладил. А не вернулся. Может, укрылся где, пережидает огонь", подумалось. - Поставь бойца к телефону. Пока Петреев не придет.
   - Понял, - откликнулся Антонов.
   - Ротный, если спросит, скажешь: танк прорвался, я по-быстрому Рябову на выручку. Понял? Не успел сам доложить, - спокойно, обыденно добавил Писарев.
   - Куда? Скосит... Товарищ старшина! Пулеметом скосит, - срывающимся голосом выкрикнул Антонов. - Мы с вами и тут справимся с танком. Не мечись, старшина!
   Писарев подвесил противотанковую гранату на поясной ремень.
   - Рисково так, товарищ старшина, штучку эту таскать, - еще прокричал Антонов.
   - Ничего. За обтянутую проволоку подхватил. Ладно. Так ротному скажешь, если спросит, что я Рябову на выручку, - слишком отчетливо повторил Писарев. - Понял? - Тоже слишком отчетливо.
   - Понял!
   - И это пойми: ты и тот боец теперь весь взвод. И если мне не удастся задержать танк, сам с гранатами, с бутылками кидайся...
   Не дожидаясь, что скажет Антонов, Писарев перемахнул через бруствер и неестественно торопливо взял с места. Он понесся туда, где грохотал, двигаясь, танк.
   Антонов испуганно смотрел ему вслед. Длинная фигура Писарева виднелась в светлом от полыхавшего огня пространстве и казалась еще длиннее, чем была.
   Писарев бежал пригнувшись. Ударил пулемет, и он упал, набок, придерживая рукой гранату. Вскочил, короткий бросок и опять наземь.
   Больше Антонов не видел его, тот пропал в гудящей черноте ночи.
   А Писарев выждал, пока оборвалась пулеметная строчка, поднялся и дальше. Противотанковая граната, тяжелая, оттянула книзу ремень, и Писарев почувствовал неловкость в шагу. Он весь вспотел - лицо, шея, руки. Он наткнулся на распростертое тело. "Один из трех", - мелькнула догадка. Полшага - и опять: "Второй из трех?" Шаг, шаг... Писарев опять чуть не свалился на кого-то, недвижно лежавшего на песке. "Третий из трех, сдавленно произнес про себя. - А четвертый? С Рябовым их четверо..." Четвертого не было. Кого?
   Писарев уже не думал об этом. Танк двигался, сбавив скорость. Заподозрил что-нибудь? Танк бил из пулемета, огненный пунктир врезался в темноту, и когда огоньки летели, угадывались контуры машины.
   "Танк пройдет... точно... пройдет... - билось в мозгу. - Пройдет... Уже прошел!.." А в траншее пусто, в ней и укрываться больше некому, Антонов и тот, в каске, жавшийся к стенке траншеи и стоящий сейчас у телефона. Ничего, Антонов услышит танк, прямо же на блиндаж идет. Под рукой у Антонова гранаты и бутылки. "А растеряется вдруг?.." Вспомнился подавленный тон Антонова, хоть тот и произносил твердое: "Понял!" Тогда, второпях, Писарев не обратил внимания на это, а сейчас вспомнил, словно снова услышал Антонова, его подавленный тон. "Испугаешься, - Писарев усмехнулся. - Антонов остался один на один с враждебной неизвестностью. С глазу на глаз с противником обо всем забудешь!" И тут же - успокоенно: "На виду танка, жить если хочешь, и невозможное сделаешь". И Антонов сделает. А почему - Антонов? - спохватился. - Танк-то еще не ушел. Вот он, землю рвет.
   Земля скрежетала, раскалываясь, под танком, и всем телом Писарев ощутил ее содрогание. Ослабевшие ноги едва держали его, и он свалился. Не успел подхватить слетевшее пенсне, заморгал глазами: что-то вокруг изменилось, стало еще черней. Колющая муть какая-то. Руками пошарил по песку, не нашел.
   Никаких мыслей в голове, никаких чувств в сердце, только сознание, что надо в танк швырнуть гранату. Только это. И эта сосредоточенность удваивала силы. Рывком сбросил каску, показалось, что мешает, каска глухо стукнулась о песок. Писарев почувствовал, ветер тронул волосы, лоб. Стало легче, всему телу. Пальцы беспорядочно водили по поясу и никак не могли снять гранату. "Что же это такое! - злился Писарев. - Что же это такое!" Граната не поддавалась. "Что же это, в самом деле!"
   Танк шел теперь быстро, словно торопился выбраться из разгоравшегося луга.
   Впереди, правее и левее, горели танки. Огонь уходил высоко в небо, дым уходил в небо, но до звезд огонь и дым не достигали, звезды были все такие же - спокойные, белые и красные, и голубоватые.
   В малую долю секунды танк продвинулся настолько, чтоб отойти от третьего из трех, мертво растянувшихся всего лишь в пяти-шести метрах позади, и оказаться возле Писарева. Выхлопной дым обдал его, горячий песок из-под траков посыпался в глаза, надсадно взвывал мотор, настигающе лязгали гусеницы. Писарев шевельнул рукой, убедился: жив. У него занялось дыхание, и длилось это две-три секунды, и в эти две-три секунды сознание привыкло и к реву мотора, и к лязгу гусениц, и к виду танка, и вернулись силы, вернулась решимость.
   "Танк не пройдет... не пройдет... Нельзя, чтоб прошел..." - самого себя убеждал Писарев.
   Неуклюже перебирая ногами, сбычив голову, словно разъяренно шел он на кого-то, сделал шаг, и другой, и третий, граната как бы потеряла вес. Он рванул пряжку. Еще шаг, последний, и, резко выпрямившись, с взведенной гранатой на снятом ремне, кинулся танку наперерез.
   Он упал у самого танка, уже наступавшего на его распластавшееся тело. Он почувствовал жаркое прикосновение трака, и тяжелая, свирепо взгремевшая тьма мгновенно надвинулась на него.
   10
   Часы остановились? Восемь с половиной минуты прошло, как тронулись танки? Не может быть, - не верилось Андрею. Он приложил руку с часами к уху, подержал немного. Четкое, поспешное тиканье: идут... Неужели всего восемь с половиной минуты? Показалось, что время замедлилось, растянулось.
   Андрей видел: на лугу горела трава. Должно быть, от разлитого и заполыхавшего бензина. Он понял, подбиты танки. Сколько? Не разобрать... Его беспокоили танки, вырвавшиеся на левый фланг обороны первого взвода. "Что ж Рябов, язви его душу? - раздражался Андрей. - И те, на лугу, не дают о себе знать. Долго как ползут... Танки раздавили их, что ли?" Он подождет немного, самую малость, и, ей-богу, сам кинется с гранатами. И Валерик с ним, и Тимофеев, и Кирюшкин. Все, кто есть на командном пункте.
   "Стой! Стой!.." - екнуло в груди. Даже не поверил тому, что увидел. Там, где предполагал он, должны были находиться Рябов с бойцами, вздыбились бурные костры, полные огня и дыма. "Молодцы! Здорово! - зашлось от радости сердце. - Молодцы!" Он затопал на месте.
   Ночь отступила перед взметнувшимся пламенем, и перед Андреем предстал весь луг, каким видел его днем, под солнцем, пламя держалось долго, и он успел рассмотреть рощу и холм, они были в движении, и он знал, это шли танки, бежала пехота на Рябова, на Вано; потом услышал взрыв, еще один, лопалась земля, и пламя вскинулось выше, выше, перебросилось левее холма, потом правее холма, и не уходило, и гремело - горели танки.
   Андрей возбужденно всматривался в то, что происходило шагах в восьмистах от него, и все в нем билось, радостно и шумно. Будто то, что увидел, принесло самое большое утешение, какого никогда у него не было и после чего и умереть не жаль.
   Фигурки, возникавшие в дыму, видел он в бинокль, неслись к лощине, на Вано. Немцы были храбрые, точно, иначе бы повернули назад, иначе бы залегли: такой огонь! Но и Вано, и ребята с ним - храбрые. Более чем храбрые - не сокрушить! Они не отступят, они продержатся. Андрей и не мог думать по-другому.
   Танки продолжали двигаться. "Сколько их еще бросит немец? Рота не выдержит такого напряжения. Рота может не выдержать, - начал тревожиться Андрей. - По натиску видно, противник решил во что бы то ни стало пробить оборону, выйти нам в тыл. И захватить переправу..." Пулеметный и автоматный треск приближался и приближался, и противник, значит, приближался, значит, рота не в состоянии его сдерживать, волновался Андрей. Его качало из стороны в сторону.
   "Немец думает, наверно, что в обороне по меньшей мере полк, усмехнулся, - вот и двигает силу в расчете на полк". Роте и держаться, как полку. И держится, черт подери!
   Нет, нет, не все потеряно. Во всяком случае за жизнь роты противник дорого заплатит. Сердце сжалось от обидного сознания, что комбат этого не узнает, как жгли танки, как горела под немцами земля, как погибали ребята, хорошие, добрые ребята, вот здесь, у берега реки, перед переправой, где он оставил их.
   У переправы было тихо. "Может, немец думает, что у переправы сосредоточена вся техника, вся сила, и не лезет в лоб? - терялся Андрей в догадках. - Куда ж теперь рванет? Или попробует прорваться у Вано?"
   Его охватило беспокойство: как Вано, как Вано, горячий, своевольный Вано? Не учудил бы чего...
   - Кирюшкин, свяжи с Вано!
   Кирюшкин не успел повернуть ручку, как послышался звонок, и он схватил трубку и передал Андрею.
   - Я! Я! - наклонился Андрей, прижал плечом трубку к уху. - Говори давай. Двинулись? Фрицы двинулись?
   Слишком оживленный голос Вано рокотал в мембране и, чуть притушенный, слышен был и Кирюшкину, и Валерику, стоявшим рядом.
   - Чего, чего?.. Ты что - опупел? - сорвался Андрей на крик. - Какая контратака? Куда контратака? Соображаешь чего-нибудь? Контратака, значит, давай из укрытия. Перебьет всех вас! Воюют не только храбростью, но и с мозгами! - все больше гневился он. - Есть у тебя мозги, я спрашиваю? Есть?
   - Есть, - совершенно серьезно выкрикнул Вано. - Есть мозги! Обойдемся без контратаки, да?
   - Не дури, говорю! Секи пехоту! Кинжальным секи! Ни одного фрица не пускай в лощину! Всем, что у тебя есть, загороди лощину. Не пускай к берегу, нам в тыл! Ясно тебе?
   Андрей выпрямился, словно очень устал стоять вот так, склоненным над телефонным аппаратом.
   Он вышел в траншею.
   Он обратил внимание, что пулемет Данилы и Ляхова уже несколько минут молчит. Слишком близко от их окопа раздавался стук немецких автоматчиков. И - разрывы снарядов. Туда побежал Саша. "Донесет, что там..."
   Мысль Андрея все время возвращалась к переправе. Он взорвет, он взорвет переправу! А если не получится?..
   Андрей с ужасом смотрел на медлительные стрелки часов, будто все злое и беспощадное исходит от них.
   Валерик вывел Андрея из состояния, в котором надежда сменялась чувством неуверенности.
   - Вот она, каска ваша, товарищ лейтенант. Вы на голову ее, товарищ лейтенант, - с ребячьей покровительностью произнес Валерик. И протянул Андрею каску.
   Андрей машинально взял ее, надел. Ремешки, не подвязанные, болтались у подбородка.
   - А ты в блиндаж давай, - рассеянно бросил Андрей. - Посиди с девчонкой. Успокой. Душа у нее, поди, в пятки ушла.
   - А если и ушла, товарищ лейтенант, ваш Валерик мне не утешение. Оказывается, Мария стояла в траншее и Андрей не видел ее. - Не скажете, где Данила? Саша где?
   - Что за дурацкие вопросы! - неожиданно для себя взорвался Андрей. Оттого, наверное, что нервы напряжены. - Доложить тебе или как?..
   - Извините, лейтенант, - перепуганный голос девушки. В нем слышалась слеза.
   "Вот еще на мою голову! С девчонкой возись..."
   - Марш в блиндаж, - приказал Андрей уже менее раздраженно. - И ты, Валерик. Понадобишься, крикну.
   - Нечего мне в блиндаже делать, - поймал Валерик нетвердую интонацию в голосе ротного. - И не гоните, товарищ лейтенант.
   Валерик проговорил это так простодушно и просительно, что Андрей махнул рукой:
   - И шут с тобой, - сказал мягко, почти ласково. - Пропадешь...
   И забыл о нем.
   Что там, на шоссе? - тревожился Андрей. Он связался с третьим взводом.
   - Как у тебя, Володя? Стрельба, говоришь, на шоссе? Держись! Держись! Смотри, противник не должен продвинуться к переправе. Держись, Володя!..
   У Андрея такое чувство, будто все в жизни - это гремящие вблизи разрывы, гул моторов, скрежет гусениц, покрасневшее над рощей и холмом небо, трава, горевшая на лугу... Это и был сейчас весь мир, ничего другого не было, только это, остальное просто не существовало. И когда уши Андрея заложил оглушающий удар, потом еще два таких же, или три, четыре, пять, и глаза ослепил яростный свет, на который, как на солнце, нельзя было смотреть, - ничего уже не добавилось.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   1
   Семен задыхался. Он втягивал в себя воздух, но все равно дышать было трудно. С автоматом наперевес, с двумя гранатами на поясе несся он по шоссе. Чуть не свалился, наскочив на выбоину, выровнял движение и снова кинулся вперед. Стрельба слышалась уже совершенно отчетливо, отрывистая, гулкая, будто стреляли прямо в него.
   А до окопов отделений, выдвинутых к повороту по обе стороны шоссе, еще далеко, очень далеко. "Метров триста - не меньше, даже четыреста. Или метры перестали быть метрами? - удивлялся Семен. - До чего разные представления о расстоянии в мирное время и на войне". Он уже не раз поражался этому несоответствию.
   На переправе, знал он, сбились, опережая друг друга, грузовики, тягачи с орудиями, легковые машины - все торопились: на тот берег. А тут вот эта чертова стрельба! "И немцы рвутся к переправе, - соображал он на бегу. - Какие силы бросил противник? Да какие б ни бросил, круто нам придется. Здесь, у поворота дороги, уже заваривается. Ну что два отделения, неполные? Все, что было. Одно отделение, тоже неполное, осталось у переправы, с Володей. Ему взрывать..."
   Семен уловил по левую сторону шоссе ожесточенные голоса. "Третье отделение, - мелькнуло в голове. - Слева окопалось третье отделение Поздняева. Второе держит оборону справа, подальше от шоссе".
   Он услышал какой-то перепуганный топот. Его осенила недобрая догадка: кто-то убегал из-под огня? Фигура бегущего смутно проступала в темноте.
   - Стой!
   Семен бросился наперерез.
   - Стой бежать! Солдаты не бегут! Стой, говорю! Застрелю!!
   Тот, кого останавливал Семен, ничего не мог произнести, он запаленно дышал.
   - Боишься?
   - Боюсь, товарищ начальник! - откровенно простучали зубы бежавшего. Лицо его скрывала темнота.
   - Трус!
   - Ноги побежали, товарищ начальник...
   - Ты что, не хозяин своим ногам? Вздумали и побежали? - выкрикнул Семен. - Хозяин ты своим ногам или нет? Обратно! - гневно толкнул бойца в спину. - Фамилия?
   - Моя? - не сразу откликнулся мрак. - Шишарев, Шишарев...
   Меньше минуты задержался Семен, а показалось долго, очень долго. Семен и боец, не видя друг друга, бежали рядом.
   - На войне - бойся не бойся, а убей. Или тебя убьют. - Семен бежал, бежал и тот, другой, слышал он. - Сукин ты сын, Шишарев. Тебя расстрелять следует...
   - Шишарев, Шишарев я... - потерянно бормотал боец, словно то, что он Шишарев, должно было все объяснить и оправдать.
   Они задыхались от бега.
   Несколько метров оставалось до отделения, усиленного бойцами, что пригнали лодки к переправе. Отделение окопалось за левым кюветом.