Страница:
Вот в этом-то доме тети Гиты и поселился наш дорогой Шеилка. Цадок Эпштейн оказался на редкость щедрым человеком, обожал приключения, любил поездить по свету. Но в то же время он обладал завидной практичностью, которая влияла на жену, так что Гита тоже теперь смотрела на жизнь весьма разумно.
В те годы люди в Одессе были помешаны на музыке, поэтому еврейские дети все как один брали уроки игры на скрипке или на фортепьяно. Не отставать же от других! – и Эпштейны, недолго думая, насильно усадили за клавиши своего сынишку Арика. Благо, пианино фирмы Беккера давно уже собирало пыль в эпштейновской гостиной. Отныне жизнь семьи наполнилась бесконечными гаммами и арпеджио.
Бедняжка Антонина Дмитриевна, дававшая уроки Арику, испытывала, по-видимому, не меньше мук, нежели ее непригодный для этого дела ученик. Мальчик возненавидел уроки музыки, и сколько его ни просила, ни уговаривала мать, – все было бесполезно. Планы Гиты сделать из сына пианиста оказались безуспешными: Арик всем своим существом противился занятиям. Тогда Гита пошла на хитрость, и у Антонины Дмитриевны появился еще один ученик – Шеилка.
К радости Эпштейнов, ход получился удачным. У Шеилки с первого же дня все заладилось. У него выявился замечательный слух, и оказались послушные, наделенные природной гибкостью пальцы. Глядя на него, неожиданно подтянулся и Арик. Шоэль же в самое короткое время догнал и перегнал своего кузена, так что учительница уделяла ему все больше и больше времени. Юноша чувствовал и понимал музыкальный язык, а податливые пальцы и желание работать обещали новоиспеченному музыканту хорошие перспективы.
Наступает зимнее утро, за окнами забрезжило, хотя в столовой, где спит Шеилка, еще совсем темно. Окна выходят на Арнаутскую; улица постепенно просыпается, уже слышны голоса, стучат лошадиные копыта, отбарабанил свое короткий ливень… Все эти звуки словно вспарывают плотный туман, нависший над городом. Шоэль открывает глаза и какое-то время лежит без движения. На часах уже восемь. Служанка Поля суетится на кухне, из соседней комнаты доносится сонный голос Арика. Подумать только – мальчишке восемь лет, а он все просится к матери под одеяло! Шоэль, не привыкший нежиться в постели, одевается.
Позавтракав, тетя Гита с Ариком выходят погулять. В доме наступает тишина – самое время готовить уроки: математику, историю, природоведение… да еще и выучить наизусть отрывок из стихотворения.
Шеилка вдыхает их аромат; он по-настоящему наслаждается удивительными музыкальными переливами, когда звуки, как лепестки, собираются вместе и закрываются в дивный бутон, и тут же вдруг распадаются и стихают, словно опадая с цветочного стебля. Сколько изумительных тайн таит в себе пианино!
В полдень тетя Гита с Ариком возвращаются домой. Шоэль уже закончил свои гаммы и упражнения, и сейчас пришла очередь Арика позаниматься. Мальчик мужественно садится на круглый вертящийся стул, и Гита поднимает сидение. Лицо мальчика не выражает никакого желания дотрагиваться до клавишей, но Гита присаживается рядом.
– Давай, Арик, начали!
Но Арику вдруг срочно хочется пить. Потом ему приспичивает в уборную. Мальчик упрямо оттягивает момент начала своего мучения, мать сердится и теребит его.
А Шоэль в это время читает рассказ Эзры Гольдина о еврейском демоне[45]. В юноше крепко засел иврит – в гимназии «Герцлия» он получил такой мощный заряд, которого хватит до конца жизни. Но вот слышатся неприятные скрежещущие звуки – это Арик приступил к своим упражнениям. Гита сидит как на иголках, фальшивые ноты мешают и Шоэлю. Он встает, подходит к Арику и пробует ему помочь. Удивительно, но мальчик слушается Шеилку, его непослушные пальцы начинают потихоньку работать.
Потом в гостиную выходит Поля: «Обед!». Стол накрыт, пар поднимается над тарелками с горячим супом, Гита и дети рассаживаются по местам. Шоэль уже взрослый, с ним не возникает никаких сложностей, но вот с непоседой Ариком спокойствия не видать – он капризничает, отказывается есть, его приходится уговаривать. Трудно матери с избалованным мальчиком…
В половине второго Шоэль берет сумку и торопится на улицу. Там стоит привычный гвалт, и скрип, и визги, звучит русский одесский говор вперемежку с еврейскими интонациями. Кусты мимозы облепили дома с обеих сторон. Мальчик добирается до гимназии и заходит в класс. А здесь тоже своя жизнь – тридцать учеников, по двое на каждой скамье, каждый со своим норовом и увлечениями.
Сосед Шоэля, Боря Шульберг, обожает приключенческие рассказы, зачитывает и перечитывает их до дыр. В особенности он любит детективные истории с похождениями сыщиков и шпионскими страстями. Его герои во сне и наяву – это Шерлок Холмс, Нат Пинкертон, Ник Картер[46]. Иногда Боря читает прямо на уроках и попросту забывает, где находится, что, конечно, ужасно сердит учителей. Его увлекают описания жутких ситуаций, таинственных убийств; вместе с сыщиками он шаг за шагом ведет сложные расследования, вьет вокруг преступника паутину неопровержимых фактов, ловит волнующий момент, когда опасный злодей наконец понимает, что тайна его раскрыта! Шоэль тоже не пропускает детективы, хотя и знает, что это отнюдь не вершина литературного творчества. И все бы ничего, если бы чтение этих книжек, как бы быстро они ни проглатывались, не отнимало столько драгоценного времени…
Прозвучал звонок, и в класс входит учитель математики Александр Иванович – высокий, с большим выдающимся вперед кадыком. Каштановые волосы падают ему на лоб, и Александр Иванович отбрасывает их резким движением головы. Его сменяет учитель русской литературы Козлов, пожилой человек, которого любят ученики. У него седые усы и красноватое лицо. Затем идет латынь; ее преподает Ярема, инспектор гимназии, небольшого роста, с брюшком. Он работает по собственной методе, используя учебник, который сам же и написал. Ярема любит пошутить, но глаза у него какие-то недобрые, так что шутки не вызывают смеха.
Учебная программа включает и «Закон Божий». От этой дисциплины ученики-евреи освобождены – вместо нее изучается история еврейского народа по книге Дубнова[47]. Но могут ли эти занятия заменить Шоэлю памятные уроки в далекой «Герцлии»?..
Вечереет, заканчивается последний урок. Ученики выбегают из школы, начинают дурачиться, кидать друг в друга сумками. Наконец, угомонившись, расходятся. Шоэль возвращается домой со своим другом Шульбергом. Они одеты в русскую гимназическую форму: серо-зеленую шинель с блестящими пуговицами, на голове – фуражка с лаковым околышком и металлической кокардой желтого цвета. По дороге мальчики взахлеб пересказывают друг другу всевозможные истории. У Бори это чаще всего оказываются грабители, врывающиеся в банк в масках и с пистолетами в руках.
Друзья идут по зимнему холодному городу. Улицы покрыты крепким снежным настом. На столбах висят фонари, но они едва освещают дорогу. Магазины все еще открыты, и в окнах светло. Шоэль украдкой всматривается во встречных молодых женщин. Юноша подрос, созрела и плоть; каждая женщина для Шоэля теперь – неразрешимая загадка. В этом отношении шестнадцатилетним юношам приходится нелегко…
– Пошли ко мне! – соблазняет Шеилку Борис. – Могу дать тебе Пинкертона до завтра.
Но помимо Пинкертона у Бориса есть еще и сестра Хана, которая моложе брата на полтора года. Шоэль давно уже с тайным интересом поглядывает на нее и потому рад приглашению. Хана учится в государственной женской гимназии. Она уже дома и в момент прихода ребят занимается приготовлением уроков.
– А, Шееле! – небрежно кивает она.
У девочки круглое улыбчивое личико с умными еврейскими глазами, подстриженные волосы перехвачены белой шелковой лентой. Но Хана еще слишком юна, чтобы догадаться, какие чувства терзают юношу.
– Боря! – зовет она брата.
Тот вздыхает: сейчас сестра снова будет приставать с вопросами по математике, к которой у нее нет никаких способностей. А Боре вовсе не до математики – в голове его еще стоит картина ограбления, грабители в масках размахивают пистолетами, а знаменитый сыщик Пинкертон готов броситься навстречу смертельной опасности. Зато Шоэлю не до бориных сыщиков. Улыбающееся лицо Ханы тревожит его сердце, каждое ее слово эхом отзывается в душе, словно голос какого-то высшего существа. Он грубовато перебивает борины восторги:
– Ладно, чего рассказывать, дома прочту.
Шеилка засовывает книгу в сумку, и тут Хана вдруг говорит:
– Шееле! Может, ты мне объяснишь?
Стараясь выглядеть равнодушным, Шоэль подходит к девочке:
– Покажи вопрос!
Он изо всех сил пытается не выдать своего смущения, но как прикажешь щекам не краснеть? В горле тоже пересохло, и теперь Шеилке кажется, будто тысячи глаз смотрят только на него! Три юных головы склоняются над ханиной тетрадкой…
Выйдя из бориного дома, Шоэль останавливается во дворе. С одной стороны, он сердится на самого себя: то, что с ним происходит – типичные гимназические глупости! С другой – ему интересно: что происходит сейчас там, за тюлевыми занавесками? Что Шульберги говорят о нем, что думают? Вот Хана поднялась со своего места, и за дымкой легкого тюля хорошо виден ее милый силуэт и лента на голове.
А дома Шоэля ждет письмо от мамы, в котором она сообщает, что отца призвали в армию. Ему уже около сорока, но подошла и его очередь. Война затянулась, госпитали забиты ранеными, медицинского персонала не хватает. И военный санитар Йоэль Горовец призван на службу в екатеринбургский тыловой госпиталь.
Так Фейга осталась одна с маленькой Мирьям на руках, и с большой столовой на плечах. Но сколько бы тягот ни наваливала жизнь на дочь Исайи Рахмилевича, та всегда обнаруживала поистине безграничный запас сил. Управляющая столовой, хозяйка дома, одинокая солдатка – Фейга отважно бралась за все, и все у нее получалось.
Минул 1916 год. Еще немного, и в измученной России начнутся грандиозные перемены. А пока Николай Второй разъезжает по большим городам для поднятия народного духа. Навещает он и Одессу вместе со всей императорской семьей – женой, дочерьми и наследником престола Алексеем. Городская дума организовала торжественную встречу. Ученики гимназий также вышли поприветствовать царя и его свиту. Был там и наш Шоэль Горовец. Когда машины царского кортежа медленно проезжали мимо, учащиеся сдергивали с головы фуражки и, в едином порыве выбрасывая руку, кричали: «Ур-ра!». Эти крики восклицательными знаками застывали в неподвижном воздухе… Впрочем, когда это было, и было ли вообще? Все давно прошло и быльем поросло. Судьба царской России была к тому времени уже решена.
Глава 6
Глава 7
В те годы люди в Одессе были помешаны на музыке, поэтому еврейские дети все как один брали уроки игры на скрипке или на фортепьяно. Не отставать же от других! – и Эпштейны, недолго думая, насильно усадили за клавиши своего сынишку Арика. Благо, пианино фирмы Беккера давно уже собирало пыль в эпштейновской гостиной. Отныне жизнь семьи наполнилась бесконечными гаммами и арпеджио.
Бедняжка Антонина Дмитриевна, дававшая уроки Арику, испытывала, по-видимому, не меньше мук, нежели ее непригодный для этого дела ученик. Мальчик возненавидел уроки музыки, и сколько его ни просила, ни уговаривала мать, – все было бесполезно. Планы Гиты сделать из сына пианиста оказались безуспешными: Арик всем своим существом противился занятиям. Тогда Гита пошла на хитрость, и у Антонины Дмитриевны появился еще один ученик – Шеилка.
К радости Эпштейнов, ход получился удачным. У Шеилки с первого же дня все заладилось. У него выявился замечательный слух, и оказались послушные, наделенные природной гибкостью пальцы. Глядя на него, неожиданно подтянулся и Арик. Шоэль же в самое короткое время догнал и перегнал своего кузена, так что учительница уделяла ему все больше и больше времени. Юноша чувствовал и понимал музыкальный язык, а податливые пальцы и желание работать обещали новоиспеченному музыканту хорошие перспективы.
Наступает зимнее утро, за окнами забрезжило, хотя в столовой, где спит Шеилка, еще совсем темно. Окна выходят на Арнаутскую; улица постепенно просыпается, уже слышны голоса, стучат лошадиные копыта, отбарабанил свое короткий ливень… Все эти звуки словно вспарывают плотный туман, нависший над городом. Шоэль открывает глаза и какое-то время лежит без движения. На часах уже восемь. Служанка Поля суетится на кухне, из соседней комнаты доносится сонный голос Арика. Подумать только – мальчишке восемь лет, а он все просится к матери под одеяло! Шоэль, не привыкший нежиться в постели, одевается.
Позавтракав, тетя Гита с Ариком выходят погулять. В доме наступает тишина – самое время готовить уроки: математику, историю, природоведение… да еще и выучить наизусть отрывок из стихотворения.
Шоэля не особенно привлекают эти занятия, но он положил себе за правило прежде всего избавляться именно от неинтересных уроков. Терпение составляет одно из главных свойств его характера, поэтому он упорно повторяет и повторяет стихотворение, пока оно окончательно не укореняется в памяти. К одиннадцати часам все домашние задания приготовлены. Шеилка складывает тетради и книги в школьную сумку и садится за пианино. На упражнения ему отводится два часа, по часу утром и вечером. Комната наполняется звуками, словно цветами.
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна…
Шеилка вдыхает их аромат; он по-настоящему наслаждается удивительными музыкальными переливами, когда звуки, как лепестки, собираются вместе и закрываются в дивный бутон, и тут же вдруг распадаются и стихают, словно опадая с цветочного стебля. Сколько изумительных тайн таит в себе пианино!
В полдень тетя Гита с Ариком возвращаются домой. Шоэль уже закончил свои гаммы и упражнения, и сейчас пришла очередь Арика позаниматься. Мальчик мужественно садится на круглый вертящийся стул, и Гита поднимает сидение. Лицо мальчика не выражает никакого желания дотрагиваться до клавишей, но Гита присаживается рядом.
– Давай, Арик, начали!
Но Арику вдруг срочно хочется пить. Потом ему приспичивает в уборную. Мальчик упрямо оттягивает момент начала своего мучения, мать сердится и теребит его.
А Шоэль в это время читает рассказ Эзры Гольдина о еврейском демоне[45]. В юноше крепко засел иврит – в гимназии «Герцлия» он получил такой мощный заряд, которого хватит до конца жизни. Но вот слышатся неприятные скрежещущие звуки – это Арик приступил к своим упражнениям. Гита сидит как на иголках, фальшивые ноты мешают и Шоэлю. Он встает, подходит к Арику и пробует ему помочь. Удивительно, но мальчик слушается Шеилку, его непослушные пальцы начинают потихоньку работать.
Потом в гостиную выходит Поля: «Обед!». Стол накрыт, пар поднимается над тарелками с горячим супом, Гита и дети рассаживаются по местам. Шоэль уже взрослый, с ним не возникает никаких сложностей, но вот с непоседой Ариком спокойствия не видать – он капризничает, отказывается есть, его приходится уговаривать. Трудно матери с избалованным мальчиком…
В половине второго Шоэль берет сумку и торопится на улицу. Там стоит привычный гвалт, и скрип, и визги, звучит русский одесский говор вперемежку с еврейскими интонациями. Кусты мимозы облепили дома с обеих сторон. Мальчик добирается до гимназии и заходит в класс. А здесь тоже своя жизнь – тридцать учеников, по двое на каждой скамье, каждый со своим норовом и увлечениями.
Сосед Шоэля, Боря Шульберг, обожает приключенческие рассказы, зачитывает и перечитывает их до дыр. В особенности он любит детективные истории с похождениями сыщиков и шпионскими страстями. Его герои во сне и наяву – это Шерлок Холмс, Нат Пинкертон, Ник Картер[46]. Иногда Боря читает прямо на уроках и попросту забывает, где находится, что, конечно, ужасно сердит учителей. Его увлекают описания жутких ситуаций, таинственных убийств; вместе с сыщиками он шаг за шагом ведет сложные расследования, вьет вокруг преступника паутину неопровержимых фактов, ловит волнующий момент, когда опасный злодей наконец понимает, что тайна его раскрыта! Шоэль тоже не пропускает детективы, хотя и знает, что это отнюдь не вершина литературного творчества. И все бы ничего, если бы чтение этих книжек, как бы быстро они ни проглатывались, не отнимало столько драгоценного времени…
Прозвучал звонок, и в класс входит учитель математики Александр Иванович – высокий, с большим выдающимся вперед кадыком. Каштановые волосы падают ему на лоб, и Александр Иванович отбрасывает их резким движением головы. Его сменяет учитель русской литературы Козлов, пожилой человек, которого любят ученики. У него седые усы и красноватое лицо. Затем идет латынь; ее преподает Ярема, инспектор гимназии, небольшого роста, с брюшком. Он работает по собственной методе, используя учебник, который сам же и написал. Ярема любит пошутить, но глаза у него какие-то недобрые, так что шутки не вызывают смеха.
Учебная программа включает и «Закон Божий». От этой дисциплины ученики-евреи освобождены – вместо нее изучается история еврейского народа по книге Дубнова[47]. Но могут ли эти занятия заменить Шоэлю памятные уроки в далекой «Герцлии»?..
Вечереет, заканчивается последний урок. Ученики выбегают из школы, начинают дурачиться, кидать друг в друга сумками. Наконец, угомонившись, расходятся. Шоэль возвращается домой со своим другом Шульбергом. Они одеты в русскую гимназическую форму: серо-зеленую шинель с блестящими пуговицами, на голове – фуражка с лаковым околышком и металлической кокардой желтого цвета. По дороге мальчики взахлеб пересказывают друг другу всевозможные истории. У Бори это чаще всего оказываются грабители, врывающиеся в банк в масках и с пистолетами в руках.
Друзья идут по зимнему холодному городу. Улицы покрыты крепким снежным настом. На столбах висят фонари, но они едва освещают дорогу. Магазины все еще открыты, и в окнах светло. Шоэль украдкой всматривается во встречных молодых женщин. Юноша подрос, созрела и плоть; каждая женщина для Шоэля теперь – неразрешимая загадка. В этом отношении шестнадцатилетним юношам приходится нелегко…
– Пошли ко мне! – соблазняет Шеилку Борис. – Могу дать тебе Пинкертона до завтра.
Но помимо Пинкертона у Бориса есть еще и сестра Хана, которая моложе брата на полтора года. Шоэль давно уже с тайным интересом поглядывает на нее и потому рад приглашению. Хана учится в государственной женской гимназии. Она уже дома и в момент прихода ребят занимается приготовлением уроков.
– А, Шееле! – небрежно кивает она.
У девочки круглое улыбчивое личико с умными еврейскими глазами, подстриженные волосы перехвачены белой шелковой лентой. Но Хана еще слишком юна, чтобы догадаться, какие чувства терзают юношу.
– Боря! – зовет она брата.
Тот вздыхает: сейчас сестра снова будет приставать с вопросами по математике, к которой у нее нет никаких способностей. А Боре вовсе не до математики – в голове его еще стоит картина ограбления, грабители в масках размахивают пистолетами, а знаменитый сыщик Пинкертон готов броситься навстречу смертельной опасности. Зато Шоэлю не до бориных сыщиков. Улыбающееся лицо Ханы тревожит его сердце, каждое ее слово эхом отзывается в душе, словно голос какого-то высшего существа. Он грубовато перебивает борины восторги:
– Ладно, чего рассказывать, дома прочту.
Шеилка засовывает книгу в сумку, и тут Хана вдруг говорит:
– Шееле! Может, ты мне объяснишь?
Стараясь выглядеть равнодушным, Шоэль подходит к девочке:
– Покажи вопрос!
Он изо всех сил пытается не выдать своего смущения, но как прикажешь щекам не краснеть? В горле тоже пересохло, и теперь Шеилке кажется, будто тысячи глаз смотрят только на него! Три юных головы склоняются над ханиной тетрадкой…
Выйдя из бориного дома, Шоэль останавливается во дворе. С одной стороны, он сердится на самого себя: то, что с ним происходит – типичные гимназические глупости! С другой – ему интересно: что происходит сейчас там, за тюлевыми занавесками? Что Шульберги говорят о нем, что думают? Вот Хана поднялась со своего места, и за дымкой легкого тюля хорошо виден ее милый силуэт и лента на голове.
А дома Шоэля ждет письмо от мамы, в котором она сообщает, что отца призвали в армию. Ему уже около сорока, но подошла и его очередь. Война затянулась, госпитали забиты ранеными, медицинского персонала не хватает. И военный санитар Йоэль Горовец призван на службу в екатеринбургский тыловой госпиталь.
Так Фейга осталась одна с маленькой Мирьям на руках, и с большой столовой на плечах. Но сколько бы тягот ни наваливала жизнь на дочь Исайи Рахмилевича, та всегда обнаруживала поистине безграничный запас сил. Управляющая столовой, хозяйка дома, одинокая солдатка – Фейга отважно бралась за все, и все у нее получалось.
Минул 1916 год. Еще немного, и в измученной России начнутся грандиозные перемены. А пока Николай Второй разъезжает по большим городам для поднятия народного духа. Навещает он и Одессу вместе со всей императорской семьей – женой, дочерьми и наследником престола Алексеем. Городская дума организовала торжественную встречу. Ученики гимназий также вышли поприветствовать царя и его свиту. Был там и наш Шоэль Горовец. Когда машины царского кортежа медленно проезжали мимо, учащиеся сдергивали с головы фуражки и, в едином порыве выбрасывая руку, кричали: «Ур-ра!». Эти крики восклицательными знаками застывали в неподвижном воздухе… Впрочем, когда это было, и было ли вообще? Все давно прошло и быльем поросло. Судьба царской России была к тому времени уже решена.
Глава 6
Шоэль ездил домой три раза в год: в Песах, на летние каникулы и на Новый год. В купе вагона четвертого класса набивались гимназисты и студенты из небогатых семей, теснились плечо к плечу, лежали на трех широких полках, одна над другой. Стоял кислый запах дешевого табака. Колеса стучали по рельсам, молодое сердце радостно откликалось на паровозные гудки, эхо возвращалось из неоглядных далей лежащей за окнами заснеженной страны. В грязном купе светились глаза, студенты смеялись, пели:
В проходе на мешках и ящиках сидели крестьяне, воздух пропах запахами махорки и дыма. Плакали дети, на верхней полке спал под серой шинелью солдат, рядом стояли костыли. Но эта близкая – лишь руку протяни – полная страданий жизнь казалась Шоэлю бесконечно далекой. Да и можно ли не чувствовать себя счастливым, когда ты так молод, и вся твоя душа наполнена ожиданием будущего счастья!
Кончался 1916-ый год; в поезде Шоэль узнал об убийстве Распутина. Газеты напечатали фотографию убитого: грубоватое лицо, широкий нос, пронзительные глаза и большая борода. Открыто говорилось о том, что пока русская армия терпит поражение за поражением, императорский двор погряз в безобразном распутстве и расточительстве. Все знали, что «старец» пользовался любовью и особым доверием царской семьи, поэтому в народе его считали виновником чуть ли ни всех российских бед. Естественно, что убийство Распутина вызвало широкий отклик по всей России и особенно в действующей армии.
Утром поезд прибыл на станцию, где Шоэля встретила его младшая сестра Мирьям. Увидев ее, Шоэль удивился и обрадовался: девочка год от года хорошела и набирала в росте. Мирьям бросилась на шею брату, чмокнула, широко и белозубо улыбнулась. Перед Шоэлем была уже далеко не та прежняя непоседливая болтушка, которая когда-то пинала его под семейным столом.
Снег накрыл городок, иней леденел под ногами, на крышах, на ветвях деревьев, на пешеходных дорожках. Вот взмывает откуда-то стая ворон, разрывая мутный воздух хриплым карканьем. Из труб валит дым. Приезд Шеилки пришелся на базарный день, а потому Фейга не смогла даже встретить сына – иначе пришлось бы закрыть столовую. Городской рынок битком забит людьми – так что и повернуться негде: Рождество, всем нужны продукты и подарки!
Крестьяне то и дело захаживают в столовую погреться и перекусить. Бедняжка Лея-официантка с ног сбилась, бегая с подносом. Фейга здесь же, но у нее голова не на месте – сегодня она ждет сына! А вот и они пришли, ее славные дети – и брат, и сестра, вместе, как когда-то… На кухне шумно, дымно, Фейге и шагу не отойти от раскаленной плиты. Пахнет украинским борщом и жареными котлетами. Незнакомая женщина лет тридцати моет в тазу посуду. Это Паша-служанка, которую Фейга взяла в помощь после отъезда Йоэля. В угарном кухонном чаду встречает Фейга любимого сына, глаза ее светятся от счастья.
Шеилка обнимает мать, а на сердце щемит: изменилась его вечно молодая мама, утомила ее тяжелая работа на кухне – вон, и морщинки появились… Неужели она стала меньше ростом? Да нет же, глупости! Это сам Шоэль так вымахал! Мать с сыном смеются и шутят, держатся за руки, забыв обо всем, не обращая внимания на шум и запахи. Ох! – откуда это так сильно запахло жареным мясом?
– Ой, котлеты! – вскрикивает Фейга и, оставив сына, бросается к плите. Она добавляет в сковороду масла, переворачивает котлеты… – уф, слава Богу, кажется, успела! Паша тем временем уже закончила мыть посуду, она медленно протирает ложки и вилки и смотрит на высокого юношу. Удивленный Шоэль успевает поймать на себе ее странный, полный непонятного выражения взгляд.
– Ну, киндерлах[49], домой! – велит Фейга. – Я приду через два часа!
Она скороговоркой напоминает дочери, что подать брату на завтрак: сметану, яйца, хлеб с маслом, кофе, печенье и яблоки. Брат и сестра уходят. Как приятно вернуться домой и пройтись по знакомым улочкам местечка! Первое смущение Мирьям прошло, и она живо выкладывает брату все местные новости. Как когда-то и все же – иначе. Слушая сестру, Шоэль снова убеждается, что нет уже прежней болтушки, и эта красивая четырнадцатилетняя девушка начала, похоже, неплохо разбираться в том, что происходит вокруг.
Они входят в дом, где заждались Шеилку родные запахи, вещи, книги, воспоминания… Вот фотографии Смоленскина, Бялика, Переца, Жаботинского, Шолом-Алейхема… – все они, как и прежде, на своих местах. Со стены глядит Герцль, на полках выстроились книги на иврите, напечатанные в издательствах «Мория», «Ахиасаф», «Тушия»[50]: Танах, Талмуд[51], антология «Эйн-Яаков», тома подшивки журнала «Ха-Шилоах», полные собрания сочинений Менделя Йегуды Штейнберга…
Накрывая на стол, Мирьям продолжает говорить о разном, и, словно бы невзначай, вспоминает Фаню Шмуэлевич, как раз накануне интересовавшуюся, когда, наконец, Шоэль приедет в отпуск. Вот уже и завтрак на столе.
– Садись, Шееле! – зовет сестра.
Но Шоэль все стоит у книжной полки, бережно поглаживая книжные переплеты. Что-то невыразимо грустное – до комка в горле – чудится ему в этих ивритских книгах… Может быть, встреча с ушедшим детством?
Теперь, за завтраком, приходит черед Шоэля рассказывать о жизни в Одессе, о тете Гите, о Цадоке, о смешном балбесе кузене Арике и о многом другом. Он рассказывает о своем друге Борисе Шульберге, о его забавном увлечении шпионами и сыщиками, но почему-то умалчивает о Хане… Мирьям, затаив дыхание, слушает старшего брата, глядит на него своими чудесными, похожими на вишни глазами.
Где же письма отца? Сестра приносит Шоэлю толстую, перевязанную ленточкой пачку. На прекрасном идише Йоэль описывает свою армейскую жизнь, город Екатеринбург, работу в госпитале, лютые уральские морозы. Фейга в своих письмах забрасывает мужа домашними и столовскими проблемами, просит совета по поводу любой мелочи, как если бы он находился рядом – чтобы помнил, не забывал ни о чем. Зато каждое свое письмо этот пожилой солдат заканчивает словами: «… сердечный поцелуй от преданного до конца жизни мужа».
Взволнованый Шоэль читает отцовские письма, а Мирьям куда-то отлучается из дома. Теперь совсем тихо, только бьют в положенное время старые, знакомые с детства часы. Вот и мама пришла. В честь приезда сына Фейга закрыла сегодня столовую пораньше. А пока она хлопочет по дому и собирает на стол, не расскажет ли сыночек о подробностях своей одесской жизни, об учебе в гимназии, об уроках музыки?
У матери с сыном давний общий язык, они всегда понимали друг друга и умели разглядеть смешное. Как не посмеяться, например, если Шоэль так уморительно описывает кислый вид важного директора, перекатывающийся кадык Александра Ивановича, плоские шутки Яремы? Известно Фейге и то, что всеобщим любимчиком в гимназии считается учитель Козлов. Но Бог с ними, с учителями… а вот что Шееле ест, сколько времени спит, как проводит свободное время? Наконец появляется раскрасневшаяся с мороза Мирьям. Где же она была? Но надо ли приставать к ней с расспросами? Могут ведь быть у девочки свои небольшие интересы… Так, слово за слово, ложка за ложкой проходит обед, вот уже и на исходе короткий зимний день. Разве можно сравнить стряпню Поли в Одессе с тем, как готовит мама!
А что Мирьям? Оказывается, она бегала по родным и знакомым, оповещала о приезде брата. Поэтому, едва завечерело, в доме стали собираться родственники и друзья. Пришли тетя Батья и тетя Лея, пришли два ближайших шоэлевых друга Миша и Зяма, и, конечно же – Фаня Шмуэлевич, удивившая всех своей высокой замысловатой прической. Под кружевным воротничком платья мерцает нитка жемчуга. Лицо у Фани красивое, выразительное, а глаза полны тем особенным выражением, с каким девушки обычно выходят на тропу войны, охотясь за мужскими сердцами.
Фейга поставила на стол угощение, но молодежь даже не взглянула на него: заиграл граммофон и зазвучал модный вальс «На сопках Манчжурии». Ребята отодвинули стол, чтобы освободить место для танцев. Смотрите-ка, Фаня Шмуэлевич, похоже, даже не знает, что такое смущение – вот она уже тянет Шоэля за руку, чтобы станцевать с ним. Фейга и Батья сидят, смотрят на молодежь и не нарадуются. За вальсом следуют краковяк, падэспань, венгерка, гопак… Молодежь плясала и веселилась допоздна.
Хорошо в родном доме, жаль только, что дни так быстро летят. А тут еще как-то ночью к Шоэлю в постель скользнула Паша – та самая работница, помогавшая Фейге по дому и в столовой и с самого начала положившая глаз на красивого гимназиста. Этой ночью Шоэль впервые познал женщину, стали реальностью его беспокойные юношеские сновидения.
Но веселое время каникул стремительно сокращается, и Фаня Шмуэлевич устраивает у себя дома встречу Нового года. Хотя этой девушке всего семнадцать, она уже умеет схватить за хвост удачу, добиться своего. Может, это оттого, что Фаня единственный ребенок у своих родителей, а чего не сделаешь ради любимого чада? Правда, каждый из участников вечеринки сделал свой небольшой взнос, но основная нагрузка по устройству вечера легла все же на плечи Фани и ее семьи. В полночь гости подняли бокалы и встретили 1917 год, пожелав друг другу всего самого доброго. Было славно, пели песни, танцевали, играли в фанты. И как-то само собой выпало Шоэлю поцеловать Фаню. Поцеловал – несмело, но все же…
Скоро утро, новый год начинает свой путь по миру. Разгоряченная молодежь выходит на улицу, под светлеющее небо. Вот уже просыпаются жители, в окнах зажигается свет. Укрытый снегами городок мирно лежит под холодным украинским небом, легкий предрассветный ветерок по-хозяйски проверяет притихшие улицы, ощупывает крыши, шевелит заиндевевшие деревья, похлопывает по заборам. Евреи уже поднялись и, воздав хвалу Создателю, отправляются на работу. Синагогальный служка Хаим растопил печь. Пора зажигать свечу, потому что вот-вот соберется первый миньян.[52]
В компании попадались остроумные ребята, дышалось хорошо и радостно, душа летела к будущему непременному счастью. И хотя Шоэль никогда не считался особенным весельчаком, но, когда пели остальные, подпевал и он:
От стакана вина не болит голова,
А болит у того, кто не пьет вина…
Звучал и непременный студенческий гимн Gaudeamus.[48]
Проведемте, друзья, эту ночь веселей…
В проходе на мешках и ящиках сидели крестьяне, воздух пропах запахами махорки и дыма. Плакали дети, на верхней полке спал под серой шинелью солдат, рядом стояли костыли. Но эта близкая – лишь руку протяни – полная страданий жизнь казалась Шоэлю бесконечно далекой. Да и можно ли не чувствовать себя счастливым, когда ты так молод, и вся твоя душа наполнена ожиданием будущего счастья!
Кончался 1916-ый год; в поезде Шоэль узнал об убийстве Распутина. Газеты напечатали фотографию убитого: грубоватое лицо, широкий нос, пронзительные глаза и большая борода. Открыто говорилось о том, что пока русская армия терпит поражение за поражением, императорский двор погряз в безобразном распутстве и расточительстве. Все знали, что «старец» пользовался любовью и особым доверием царской семьи, поэтому в народе его считали виновником чуть ли ни всех российских бед. Естественно, что убийство Распутина вызвало широкий отклик по всей России и особенно в действующей армии.
Утром поезд прибыл на станцию, где Шоэля встретила его младшая сестра Мирьям. Увидев ее, Шоэль удивился и обрадовался: девочка год от года хорошела и набирала в росте. Мирьям бросилась на шею брату, чмокнула, широко и белозубо улыбнулась. Перед Шоэлем была уже далеко не та прежняя непоседливая болтушка, которая когда-то пинала его под семейным столом.
Снег накрыл городок, иней леденел под ногами, на крышах, на ветвях деревьев, на пешеходных дорожках. Вот взмывает откуда-то стая ворон, разрывая мутный воздух хриплым карканьем. Из труб валит дым. Приезд Шеилки пришелся на базарный день, а потому Фейга не смогла даже встретить сына – иначе пришлось бы закрыть столовую. Городской рынок битком забит людьми – так что и повернуться негде: Рождество, всем нужны продукты и подарки!
Крестьяне то и дело захаживают в столовую погреться и перекусить. Бедняжка Лея-официантка с ног сбилась, бегая с подносом. Фейга здесь же, но у нее голова не на месте – сегодня она ждет сына! А вот и они пришли, ее славные дети – и брат, и сестра, вместе, как когда-то… На кухне шумно, дымно, Фейге и шагу не отойти от раскаленной плиты. Пахнет украинским борщом и жареными котлетами. Незнакомая женщина лет тридцати моет в тазу посуду. Это Паша-служанка, которую Фейга взяла в помощь после отъезда Йоэля. В угарном кухонном чаду встречает Фейга любимого сына, глаза ее светятся от счастья.
Шеилка обнимает мать, а на сердце щемит: изменилась его вечно молодая мама, утомила ее тяжелая работа на кухне – вон, и морщинки появились… Неужели она стала меньше ростом? Да нет же, глупости! Это сам Шоэль так вымахал! Мать с сыном смеются и шутят, держатся за руки, забыв обо всем, не обращая внимания на шум и запахи. Ох! – откуда это так сильно запахло жареным мясом?
– Ой, котлеты! – вскрикивает Фейга и, оставив сына, бросается к плите. Она добавляет в сковороду масла, переворачивает котлеты… – уф, слава Богу, кажется, успела! Паша тем временем уже закончила мыть посуду, она медленно протирает ложки и вилки и смотрит на высокого юношу. Удивленный Шоэль успевает поймать на себе ее странный, полный непонятного выражения взгляд.
– Ну, киндерлах[49], домой! – велит Фейга. – Я приду через два часа!
Она скороговоркой напоминает дочери, что подать брату на завтрак: сметану, яйца, хлеб с маслом, кофе, печенье и яблоки. Брат и сестра уходят. Как приятно вернуться домой и пройтись по знакомым улочкам местечка! Первое смущение Мирьям прошло, и она живо выкладывает брату все местные новости. Как когда-то и все же – иначе. Слушая сестру, Шоэль снова убеждается, что нет уже прежней болтушки, и эта красивая четырнадцатилетняя девушка начала, похоже, неплохо разбираться в том, что происходит вокруг.
Они входят в дом, где заждались Шеилку родные запахи, вещи, книги, воспоминания… Вот фотографии Смоленскина, Бялика, Переца, Жаботинского, Шолом-Алейхема… – все они, как и прежде, на своих местах. Со стены глядит Герцль, на полках выстроились книги на иврите, напечатанные в издательствах «Мория», «Ахиасаф», «Тушия»[50]: Танах, Талмуд[51], антология «Эйн-Яаков», тома подшивки журнала «Ха-Шилоах», полные собрания сочинений Менделя Йегуды Штейнберга…
Накрывая на стол, Мирьям продолжает говорить о разном, и, словно бы невзначай, вспоминает Фаню Шмуэлевич, как раз накануне интересовавшуюся, когда, наконец, Шоэль приедет в отпуск. Вот уже и завтрак на столе.
– Садись, Шееле! – зовет сестра.
Но Шоэль все стоит у книжной полки, бережно поглаживая книжные переплеты. Что-то невыразимо грустное – до комка в горле – чудится ему в этих ивритских книгах… Может быть, встреча с ушедшим детством?
Теперь, за завтраком, приходит черед Шоэля рассказывать о жизни в Одессе, о тете Гите, о Цадоке, о смешном балбесе кузене Арике и о многом другом. Он рассказывает о своем друге Борисе Шульберге, о его забавном увлечении шпионами и сыщиками, но почему-то умалчивает о Хане… Мирьям, затаив дыхание, слушает старшего брата, глядит на него своими чудесными, похожими на вишни глазами.
Где же письма отца? Сестра приносит Шоэлю толстую, перевязанную ленточкой пачку. На прекрасном идише Йоэль описывает свою армейскую жизнь, город Екатеринбург, работу в госпитале, лютые уральские морозы. Фейга в своих письмах забрасывает мужа домашними и столовскими проблемами, просит совета по поводу любой мелочи, как если бы он находился рядом – чтобы помнил, не забывал ни о чем. Зато каждое свое письмо этот пожилой солдат заканчивает словами: «… сердечный поцелуй от преданного до конца жизни мужа».
Взволнованый Шоэль читает отцовские письма, а Мирьям куда-то отлучается из дома. Теперь совсем тихо, только бьют в положенное время старые, знакомые с детства часы. Вот и мама пришла. В честь приезда сына Фейга закрыла сегодня столовую пораньше. А пока она хлопочет по дому и собирает на стол, не расскажет ли сыночек о подробностях своей одесской жизни, об учебе в гимназии, об уроках музыки?
У матери с сыном давний общий язык, они всегда понимали друг друга и умели разглядеть смешное. Как не посмеяться, например, если Шоэль так уморительно описывает кислый вид важного директора, перекатывающийся кадык Александра Ивановича, плоские шутки Яремы? Известно Фейге и то, что всеобщим любимчиком в гимназии считается учитель Козлов. Но Бог с ними, с учителями… а вот что Шееле ест, сколько времени спит, как проводит свободное время? Наконец появляется раскрасневшаяся с мороза Мирьям. Где же она была? Но надо ли приставать к ней с расспросами? Могут ведь быть у девочки свои небольшие интересы… Так, слово за слово, ложка за ложкой проходит обед, вот уже и на исходе короткий зимний день. Разве можно сравнить стряпню Поли в Одессе с тем, как готовит мама!
А что Мирьям? Оказывается, она бегала по родным и знакомым, оповещала о приезде брата. Поэтому, едва завечерело, в доме стали собираться родственники и друзья. Пришли тетя Батья и тетя Лея, пришли два ближайших шоэлевых друга Миша и Зяма, и, конечно же – Фаня Шмуэлевич, удивившая всех своей высокой замысловатой прической. Под кружевным воротничком платья мерцает нитка жемчуга. Лицо у Фани красивое, выразительное, а глаза полны тем особенным выражением, с каким девушки обычно выходят на тропу войны, охотясь за мужскими сердцами.
Фейга поставила на стол угощение, но молодежь даже не взглянула на него: заиграл граммофон и зазвучал модный вальс «На сопках Манчжурии». Ребята отодвинули стол, чтобы освободить место для танцев. Смотрите-ка, Фаня Шмуэлевич, похоже, даже не знает, что такое смущение – вот она уже тянет Шоэля за руку, чтобы станцевать с ним. Фейга и Батья сидят, смотрят на молодежь и не нарадуются. За вальсом следуют краковяк, падэспань, венгерка, гопак… Молодежь плясала и веселилась допоздна.
Хорошо в родном доме, жаль только, что дни так быстро летят. А тут еще как-то ночью к Шоэлю в постель скользнула Паша – та самая работница, помогавшая Фейге по дому и в столовой и с самого начала положившая глаз на красивого гимназиста. Этой ночью Шоэль впервые познал женщину, стали реальностью его беспокойные юношеские сновидения.
Но веселое время каникул стремительно сокращается, и Фаня Шмуэлевич устраивает у себя дома встречу Нового года. Хотя этой девушке всего семнадцать, она уже умеет схватить за хвост удачу, добиться своего. Может, это оттого, что Фаня единственный ребенок у своих родителей, а чего не сделаешь ради любимого чада? Правда, каждый из участников вечеринки сделал свой небольшой взнос, но основная нагрузка по устройству вечера легла все же на плечи Фани и ее семьи. В полночь гости подняли бокалы и встретили 1917 год, пожелав друг другу всего самого доброго. Было славно, пели песни, танцевали, играли в фанты. И как-то само собой выпало Шоэлю поцеловать Фаню. Поцеловал – несмело, но все же…
Скоро утро, новый год начинает свой путь по миру. Разгоряченная молодежь выходит на улицу, под светлеющее небо. Вот уже просыпаются жители, в окнах зажигается свет. Укрытый снегами городок мирно лежит под холодным украинским небом, легкий предрассветный ветерок по-хозяйски проверяет притихшие улицы, ощупывает крыши, шевелит заиндевевшие деревья, похлопывает по заборам. Евреи уже поднялись и, воздав хвалу Создателю, отправляются на работу. Синагогальный служка Хаим растопил печь. Пора зажигать свечу, потому что вот-вот соберется первый миньян.[52]
Глава 7
Жизнь Шоэля в Одессе продолжает идти своим чередом: дом тети Гиты, пятый класс Люблинской гимназии, фортепианные занятия, чтение ивритских и русских книг, которые он берет в библиотеке общества «Просвещение». Он читает Бердичевского и Урбаха, Арцыбашева и Менделе, Толстого и «Воспоминания о Доме Давидовом». Все это глубоко входит в сознание юноши и навсегда откладывается в его душе. Зато Боря Шульберг по-прежнему бредит приключениями великих сыщиков.
В начале марта в Одессу приходят первые слухи о создании в Петрограде Думского Комитета во главе с Родзянко. Главой Временного правительства стал князь Львов, министром иностранных дел – Милюков, а Керенский сделался министром юстиции. Возник Совет рабочих депутатов. Одновременно арестовали членов прежнего правительства – Штормера, Сухомлинова, Протопопова и их товарищей. Потом вдруг объявили об отречении Николая Второго и о созыве Учредительного собрания, в задачу которого входило установление новой власти в будущей России. В городе бесконечной чередой пошли собрания и съезды, демонстрации и митинги, речи и овации, лозунги и декларации, непрерывная агитация, громогласные заявления.
Меньшая часть населения – аристократы, высокопоставленные чиновники, богачи, полицейские и служащие тайной полиции были страшно напуганы сотрясением государственных основ – земля под ними заколебалась. Зато большинство народа радовалось, ожидая перемен и улучшения жизни. Седьмого марта в Одессе состоялся парад местного гарнизона, и Шоэлю удалось пробраться на Соборную площадь. Начальник штаба округа, генерал Маркс, с красной перевязью гарцевал на лошади во главе парада. С Дерибасовской на площадь маршем прошли солдаты, матросы, и офицеры в галифе с алыми лентами, на их саблях и фуражках красовались красные флажки с надписью: «Да здравствует свободная Россия!» Оркестры играли Марсельезу, выступали представители различных партий, а сам Маркс произнес торжественную речь. Затем парад в полном составе промаршировал по улицам города.
Наступила весна, Одесса бурлила. Возникли всевозможные партии, звучали лозунги: «Война до победы! Слава армии! Слава флоту! Слава Временному правительству!» Крупная и средняя буржуазия захватила ключевые позиции в управлении городом и в общественной жизни. В кафе Фанкони принимали пожертвования в пользу больных и раненых бойцов. Проводились благотворительные распродажи, а гимназисты и студенты собирали на улицах деньги на общественные нужды.
В начале марта в Одессу приходят первые слухи о создании в Петрограде Думского Комитета во главе с Родзянко. Главой Временного правительства стал князь Львов, министром иностранных дел – Милюков, а Керенский сделался министром юстиции. Возник Совет рабочих депутатов. Одновременно арестовали членов прежнего правительства – Штормера, Сухомлинова, Протопопова и их товарищей. Потом вдруг объявили об отречении Николая Второго и о созыве Учредительного собрания, в задачу которого входило установление новой власти в будущей России. В городе бесконечной чередой пошли собрания и съезды, демонстрации и митинги, речи и овации, лозунги и декларации, непрерывная агитация, громогласные заявления.
Меньшая часть населения – аристократы, высокопоставленные чиновники, богачи, полицейские и служащие тайной полиции были страшно напуганы сотрясением государственных основ – земля под ними заколебалась. Зато большинство народа радовалось, ожидая перемен и улучшения жизни. Седьмого марта в Одессе состоялся парад местного гарнизона, и Шоэлю удалось пробраться на Соборную площадь. Начальник штаба округа, генерал Маркс, с красной перевязью гарцевал на лошади во главе парада. С Дерибасовской на площадь маршем прошли солдаты, матросы, и офицеры в галифе с алыми лентами, на их саблях и фуражках красовались красные флажки с надписью: «Да здравствует свободная Россия!» Оркестры играли Марсельезу, выступали представители различных партий, а сам Маркс произнес торжественную речь. Затем парад в полном составе промаршировал по улицам города.
Наступила весна, Одесса бурлила. Возникли всевозможные партии, звучали лозунги: «Война до победы! Слава армии! Слава флоту! Слава Временному правительству!» Крупная и средняя буржуазия захватила ключевые позиции в управлении городом и в общественной жизни. В кафе Фанкони принимали пожертвования в пользу больных и раненых бойцов. Проводились благотворительные распродажи, а гимназисты и студенты собирали на улицах деньги на общественные нужды.