Страница:
Вообще эта аудиенция мне будет настолько же памятна, насколько была неожиданна. На всех станциях, где были встречные эшелоны, идущие на войну, Государь даже поздно вечером выходил и говорил с солдатами».
Однако несмотря на царский оптимизм, положение всё более усугублялось и особенно ухудшилось после убийства фон Плеве в апреле 1904 года, в лице которого революция имела наиболее сильного противника. Осознавая необходимость проведения реформ, министр внутренних дел никогда бы не позволил разговаривать с властью с позиции силы и диктовать ей ультиматумы. Для фон Плеве не было сомнения в том, что реформы не могут проводиться при отсутствии твёрдой власти – пришедший ему на смену князь Святополк-Мирский считал, что власть сначала должна пойти навстречу либеральной оппозиции (возможно, учитывая догматическую ограниченность и нетерпимость последней, правильнее было бы назвать её псевдолиберальной). Произнося правильные слова (с которыми, конечно, трудно поспорить) о том, что он положит в основу своей деятельности «искренно благожелательное и искренно доверчивое отношение к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще», Святополк-Мирский не имел никакой продуманной программы. Широко разрекламированная «эпоха доверия» и «весна» князя обернулась неконтролируемой эскалацией насилия и поставила империю на грань общей катастрофы. После «Кровавого воскресенья» 9 января 1905 года, показавшего крах политики односторонних уступок, преемником Святополка-Мирского в МВД стал Александр Григорьевич Булыгин, но он бездумно продолжил политику своего предшественника.
Столыпин получал из Петербурга противоречивые указания – или вовсе их не получал, в любом случае, сохранять порядок в губернии ему приходилось всё тяжелее. В марте 1905 года царь выражает Петру Аркадьевичу благодарность за успешное подавление беспорядков, но он даже не может себе представить каких усилий это стоило губернатору, действовавшему не столько грубой силой, сколько силой убеждения. К тому же Столыпин явно преувеличивал собственные возможности. Он полагал, что сможет справиться с беспорядками имеющимися в его распоряжении силами полиции и армии, и считал, что не нужно присылать дополнительные воинские контингенты. Развитие событий в губернии показало, что в данном случае Столыпин ошибался: местная власть не сумела обойтись собственными силами и вскоре была вынуждена просить прислать дополнительные войска.
В дальнейшем обращения Столыпина в Петербург станут регулярными, они будут подобны приводимым ниже телеграммам Санкт-Петербургскому генерал-губернатору генералу Дмитрию Фёдоровичу Трепову и в Главный штаб: «[В] городе сегодня порядок не нарушался. Из Пензы батальон прибудет только завтра, такое непоправимое замедление лишило меня возможности принять [в] уездах предупредительные меры и сегодня сожжено и разграблено еще несколько имений, людей не убивают; использовал всевозможные наличные силы, чтобы отстоять несколько крупных опасных центров, дабы не создать новых очагов; разгромы начинаются еще в трех уездах – Балашовском, Сердобском, Петровском; направляются все силы, [чтобы] локализовать распространение. Мариинское земледельческое училище укрепилось, выкинуло красный флаг и приготовилось выдержать осаду. Послал вице-губернатора и войсковую часть и приказал силой взять виновных; телеграфировал командующим войсками о высылке необходимого количества войск, с прибытием которых надеюсь переловить и агитаторов; как только возможно будет выехать из города, не возбуждая опасности нового погрома, сам поеду [в] места беспорядков». (24 октября 1905 год.)
«В Петровском у[езде] вспыхнуло движение, охватившее ранее с особою силою уезды Саратовский, Аткарский, Сердобский и Балашовский. Вчера ночью сожжены, разгромлены хутора: Аплечеева, Огарёва; банды грозят имениям герцога Лейхтенбергского, Ермолаева, Кожина. Войска Петровского у[езда] всего одна полусотня, одна рота. Завтра ночью рассчитываю на прибытие туда сотни из Самары. Самое опасное положение [на] границе Балашовского и Сердобского уездов, где грабят, громят целый ряд имений, жгут мосты, громят железные дороги. В Аткарском у [езде], после взятия земледельческого училища, почти повсеместно водворён порядок, награбленное возвращается, но большинство учеников училища, разбежавшись по уездам, стали во главе банд совместно с крайними революционными элементами и выпущенными из тюрем задержанными во время летнего аграрного движения. В Саратовском у[езде] положение улучшается. Сегодня захвачена важная ириновская банда без кровопролития. В Балашовском у[езде] также разбита шайка, есть раненые. О положении и принятых мерах подробно телеграфировал ежедневно генералу Трепову, распорядился разъяснить манифест, который толкуется агитаторами как равное право всех на землю и отмена всякого начальства. С прибытием достаточного количества войск движение удается подавлять без жертв, но Казанский округ не может удовлетворить потребность; поэтому вновь ходатайствую [о] присылке полка пехоты и двух сотен кавалерии немедленно же из других округов». (25 октября 1905 год.)
Ситуацию в Саратовской губернии особенно усугубило то, что начались выступления не только крайне левых, но и крайне правых. В октябре 1905 года черносотенцы организуют в Саратове еврейский погром, и Столыпин срочно выезжает для его немедленного прекращения. Прибыв в город, губернатор руководит ликвидацией погрома, в том числе лично разгоняя погромщиков (во время чего получает травму своей больной руки). И после этого без преувеличения героического поведения губернатора по защите еврейского населения местная оппозиционная пресса обвиняет его в «потворстве чёрной сотне»! Понятно, что это дало Петру Аркадьевичу полное моральное право назвать этих газетчиков «сворой, завладевшей общественным мнением».
Отметим, что и в дальнейшем Столыпин будет беспощадно бороться с погромами, которые он расценивал как вызов государственности в целом. Уже как глава правительства он в апреле 1907 года разослал губернаторам следующую циркулярную телеграмму, предупреждающую их о личной ответственности за допущение еврейских погромов (наравне с бездействием власти при революционных выступлениях): «Ко мне поступают заявления о готовящихся будто бы во время праздников Пасхи еврейских погромах. Будучи вполне уверен, что властями на месте принимаются все меры для предотвращения каких бы то ни было насилий, предлагаю в видах успокоения населения огласить во всеобщее сведение путём объявлений к населению, что всякая попытка к нарушению порядка будет немедленно пресечена полицейской и военной силой. В настоящее время я не допускаю и мысли о послаблениях администрации и её твёрдости приписываю начинающее водворяться спокойствие в деревнях. Население должно проникнуться прочным убеждением, что законные власти несут обязательство прекращать беззакония незамедлительно и без колебаний, так как за допущение аграрных и других беспорядков, также еврейских погромов, сами власти ответят со всей строгостью закона».
А возвращаясь к саратовским событиям, отметим, что подавление организованного черносотенцами в Саратове еврейского погрома стало первым, но далеко не последним столкновением Столыпина с ультраправыми, которые ненавидели его не меньше революционеров. Будущий премьер считал, что их деятельность наносит такой же вред государству, как и выступления левых, а их так называемые «патриотические демонстрации» (как правило, заканчивавшиеся погромами) только ещё более дестабилизируют ситуацию. Думается, он мог бы дословно повторить слова профессора-экономиста Университета Святого Владимира и редактора «Киевлянина» Дмитрия Ивановича Пихно: «Есть Россия… Думать надо только об одном: как ей помочь… Как помочь этому государю, против которого они повели штурм… Как ему помочь. Ему помочь можно только одним: поддержать власти, им поставленные. Поддержать этого генерал-губернатора, полицию, войска, офицеров, армию… Как же их поддержать? Только одним: соблюдайте порядок. Вы хотите «по примеру их» манифестацию, патриотическую манифестацию… очень хорошие чувства ваши, святые чувства, – только одно плохо – что «по примеру их» вы хотите это делать. Какой же их пример? Начали с манифестации, а кончили залпами. Так и вы кончите. Начнёте крестным ходом, а кончите такими делами, что по вас же властям стрелять придётся. Инее помощь вы будете, а ещё страшно затрудните положение власти… потому что придётся властям на два фронта, на две стороны бороться… И с ними и с вами. Если хотите помочь, есть только один способ, один только… Способ простой, хотя и трудный: «все по местам». Все по местам. Вот вы парикмахер – за бритву. Вы торговец – за прилавок. Вы чиновник – за службу. Вы рабочий – за молот».
Губернатор также делал всё возможное, чтобы не допустить расправ крестьян (среди которых в начале революционных беспорядков сторонники монархии составляли большинство) с представителями левой интеллигенции. Будучи категорическим противником любых неправовых действий, Столыпин был твёрдо уверен в том, что силовая борьба с революцией и её деятелями – дело исключительно государственного аппарата, и подобные отвратительные эксцессы со стороны лояльной части населения объективно играют на руку дальнейшему нарастанию анархии и развалу империи.
Особенно важно для Столыпина было защитить земских служащих, которых он старался всеми силами привлечь на сторону власти. Он понимал, что во многом антиправительственные настроения значительной части интеллигенции обусловлены и ошибками самой власти – неэффективной, не отвечавшей требованиям современности, не имеющей стратегической программы динамического развития страны. Саратовский губернатор стремился всеми доступными ему методами лишить революционеров поддержки в кругах земской интеллигенции, что явилось бы важной победой законной власти в деле успокоения страны. Не менее важно для него было и объяснить крестьянам, что не может быть никакой коллективной ответственности как по национальному, так и по социальному признаку, что действовать таким образом – значит уподобляться кровавым маньякам революционного террора. С этой целью он даже издал в марте 1905 года специальный циркуляр в защиту земцев, которых губернатор пытался представить верными слугами царя (это при том, что их почти поголовная оппозиционность секретом ни для кого не являлась) и одновременно обещал интеллигенции определённое участие в «улучшении государственного благоустройства».
Приведём текст этого чрезвычайно любопытного документа, показывающего не только приверженность Столыпина идее построения правового государства, но и его стратегическое мышление, понимание конечной необходимости консолидации общества: «За последнее время до меня доходят сведения о возникновении в некоторых частях губернии среди населения брожения и возбуждения против учителей, врачей, ветеринаров и других земских работников. Объясняется это, по-видимому, распространённым в народе слухом о том, что эти лица – враги царя. Сеют смуту и занимаются революционной пропагандой.
Распространяемые злонамеренными лицами в селах революционные воззвания и листки, видимо, дают пищу этим слухам, плодят кривотолки и способствуют возбуждению народа против лиц, являющихся часто самоотверженными работниками на пользу народную (зачастую одновременно и пользу революционную. – Авт.). Явление это особенно печально в настоящее время, когда всякое междоусобие и внутренние распри ведут к ослаблению жизненных, творческих сил страны, подъём которых так необходим в переживаемые нами тяжёлые времена.
Государь в знаменательных государственных актах от 18 минувшего февраля сам призывает все духовные и умственные силы России к служению отечеству: не только излюбленные, избранные от населения люди будут участвовать в предварительном рассмотрении законопроектов, но учреждения и частные лица могут доводить до царя предположения об улучшении государственного благоустройства. Всё, что в России мыслит, призвано сплотиться вокруг престола.
В такую минуту рознь в разных слоях населения, недоверие народных масс к культурным силам, которыми мы так бедны, было бы новым и крупным бедствием.
Приглашаю гг. земских начальников объяснить населению, что земский врач, учитель и прочие земские работники – такие же царские слуги, как и остальные служащие, что всякое огульное обвинение определённого разряда людей бесмыссленно и преступно и что обнаружение отдельных злоумышленных лиц, сеющих смуту, влечёт за собой их личную ответственность, но не может набросить тень на целое учреждение или корпорацию.
Чинам полиции предписываю всеми мерами оберегать спокойствие работы, законом возложенной на земских служащих, стараться рассеивать вздорные слухи и о всем, вызывающем тревогу местных жителей, немедленно доносить мне.
В заключение напоминаю, что мы ждем холеру. Всячески надо стараться внушить населению, что врачи и студенты-медики, которые будут приглашены в случае появления холеры, рискуют своей жизнью для спасения ближнего, самоотверженно жертвуют собой, делают святое, великое дело и что население обязано в силу этого само ограждать их от нелепых и злонамеренных наветов, не раз уже парализовавших деятельность врачей во время серьёзных эпидемий». (Можно не сомневаться, что Столыпин хорошо помнил трагическую гибель в 1830 году своего двоюродного деда во время чумного бунта в Севастополе.)
Причём вышеприведённый циркуляр отнюдь не был единственным. Столыпин, имя которого уже стало одиозным для саратовской оппозиционной интеллигенции, делал всё возможное для её защиты от волн революционной бури (которая, вполне ожидаемо, повлекла за собой и ответную контрреволюционную бурю). Буквально через несколько дней после опубликования циркуляра губернатор подписывает следующий ответ на обращение к нему земцев, уже начавших всерьёз опасаться за свою жизнь: «Т. к. до меня и раньше начали доходить слухи о некотором брожении среди населения, то относительно отдельных фактов расследования уже проводятся.
Я вместе с сим даю указания гг. земским начальникам и исправникам относительно зоркого наблюдения за всем происходящим в деревне с тем, чтобы спокойная деятельность местных земских работников – учителей, ветеринаров, врачей и пр. – была всемерно ограждена. Считаю при этом излишним оговорить, что ссылка управы на поощрение полицией разрушительных инстинктов толпы представляется мне ни на чём не основанной и едва ли правдоподобной (земцы традиционно обвинили полицию в организации насилий со стороны монархически настроенных крестьян. Подобные обвинения были столь же «достоверны», как и обвинения властей в организации еврейских погромов. – Авт.). Неправильные действия отдельного десятника, стражника и даже полицейского чиновника всегда возможны, будут расследованы и получат должное возмездие, но обобщать такие явления было бы весьма неосторожно и даже опасно. Что касается проповедей духовенства, то преосвященный Гермоген (саратовский епископ. – Авт.) высказал мне, что все усилия духовных лиц прилагаются и будут прилагаться к проповеди мира и любви, с пояснениями народу греховности мер насильственных и разрушительных. При этом, конечно, и духовенство, и гражданские власти обязаны пояснять и поясняют населению преступность революционных воззваний и листков, распространяемых за последнее время в большом количестве в деревнях. Я полагаю, что земские интеллигентные работники, особенно учителя, действуя в том же направлении, могут оказать существенную услугу делу успокоения населения, возбуждение которого в настоящую тяжёлую историческую минуту, переживаемую Россией, особенно преступно. Что касается земского врачебного персонала и студентов-медиков, то к пояснению населению их высокой самоотверженной миссии мной будут приняты соответствующие меры».
Подобная позиция Столыпина выражалась и во вполне определённых (и весьма нелицеприятных) указаниях губернской полиции, как, например, в нижеприведенном предписании аткарскому уездному исправнику, написанному после выступлений крестьян-монархистов против левых земских учителей: «Из сведений, собранных относительно происшествия в слободе Елани Аткарского уезда 11 минувшего февраля, мною усматривается, что в означенный день толпа крестьян дважды являлась в местную школу с целью потребовать прекращения занятий на повторительных курсах и удаления учителя. Ни в первый, ни во второй свой приход толпа не встретила никакого противодействия со стороны полиции, которая, по объяснению станового пристава, отсутствовавшего к тому же в то время из Елани, не была осведомлена о происходящем в слободе.
Вследствие сего предписываю Вашему Высокоблагородию разъяснить подведомственным Вам чинам полиции, что неосведомленность о положении вещей в подведомственном им районе составляет уже крупный проступок, т. к. они обязаны принимать все законные меры к охранению порядка и пресекать всякие попытки к нарушению его, отнюдь не ожидая особых предупреждений и приглашений на место происшествия от посторонних.
В данном случае полиция имела тем более возможность знать о намерениях некоторой части крестьян относительно повторительных курсов, что накануне в слободе состоялся многолюдный сход, обсуждавший этот именно вопрос и постановивший просить о закрытии курсов и удалении учителя.
Наконец, если полиция по оплошности не успела предупредить первое появление толпы, она имела полную возможность не допустить толпу вторично, задержать до вытрезвления пьяных, если таковые были в толпе, и привлечь зачинщиков к ответственности.
Обращаю на это Ваше внимание и предписываю внушить еще раз всем чинам аткарской полиции, что всякое бесчинство, независимо от причины его возникновения, должно быть немедленно прекращаемо, что малейшая попытка насилия толпы над отдельными лицами, не предупреждённая полицией, будет вменена ей в вину. Еланскому же становому приставу бездействие его ставлю на вид».
Уже позднее, возглавляя МВД, а потом и Совет министров, Столыпин неоднократно подвергался, без преувеличения, бешеным нападкам крайне правых, которые делали всё возможное, чтобы устранить его от власти. Дошло до того, что они ставили ему в вину «недостаточно энергичную» борьбу с революцией в Саратовской губернии!
Сразу же после ликвидации еврейского погрома начались беспорядки в селе Малиновка, которые произвели гнетущее впечатление на губернатора не только из-за кровопролития (которое уже, в общем, стало привычным), но и из-за осквернения святыни со стороны крестьян, которых он считал хранителями православной веры. Он с ужасом писал: «Вчера в селе Малиновка осквернили Божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца». Но одновременно события в Малиновке показали, что при ударе по вере реагируют и оказывают сопротивление даже ранее революционизированные слои населения. После кощунства в Малиновке крестьяне сами забили насмерть перед церковью более 40 причастных к этому человек, а троих руководителей передали властям.
Однако попытки Столыпина сохранить порядок в губернии всё более напоминали тушение пожара на торфяных болотах. За 1905 год в губернии произошло почти 900 крупных аграрных беспорядков и было сожжено более 40 % помещичьих усадеб. Можно было загасить один очаг беспорядков, но тут же, словно из-под земли, в других местах вырывались новые языки пламени. И если в 1904 году речь шла о выступлениях крестьян, часть из которых имела стихийный или полу-стихийный характер, то в следующем году в губернии начался целенаправленный террор со стороны эсеров и анархистов по отношению к представителям власти. Летом сам губернатор чудом несколько раз избегает неминуемой смерти. В самом центре Саратова, на Театральной площади в него бросают бомбу, а при поездке в Балашовский уезд эсеровский боевик трижды почти вплотную стреляет в губернатора. В Столыпина также стреляют из засады во время поездки по губернии, но после этого он лишь иронически замечает: «Сегодня озорники стреляли в меня из-за кустов».
Пётр Аркадьевич остается равнодушным к угрозе смерти, хотя она неоднократно была буквально в шаге от него. Например, однажды, когда губернатор пытался успокоить возбуждённую толпу, стоящий прямо перед ним человек вдруг вынул из кармана револьвер и направил на него. Столыпин, у которого на лице при этом не дрогнул ни один мускул, глядя в упор на хозяина револьвера, распахнул пальто и просто сказал:
– Стреляй!
И поразительно, но революционер в растерянности опустил руку, а оружие вывалилось у него из рук.
Многократно отказываясь от охраны, Столыпин не только показывал презрение к смерти и отвагу. Этим он хотел продемонстрировать, что представитель высшей власти не может позволить показать свой страх перед террористами. Психологически это полностью идентично его словам, которые он позже произнёс в Государственной думе: «Не запугаете!»
В этом отношении характерен другой случай, уже петербургского периода. Как-то Столыпин с детьми плыл по Неве на катере, и мост, под которым они проплывали, переходила шумная демонстрация с красными флагами. Насмерть перепуганные дети спрятались под лавку, и отец им наставительно сказал: «Когда в нас стреляют, дети, – прятаться нельзя».
Лишь по указанию из Петербурга Столыпин в конце 1905 года разрешает охране сопровождать себя, но и то это было больше символически. Но все же, возможно, Пётр Аркадьевич слишком самоуверенно заявлял: «Революционеры знают, что если хоть один волос падёт с моей головы, народ их всех перережет».
Наружная полиция, жандармы, охранное отделение были растеряны и, несмотря на жесткие указания губернатора, не могли справиться с волной террора. Хотя Столыпин, конечно, понимает, что это не их вина – при всём желании нельзя покончить с революционным террором в одной губернии, когда он захлёстывает всю империю.
И вот новый акт террора, произведший на губернатора особенно тяжёлое впечатление. 22 ноября 1905 года прямо в губернаторском доме эсеровская террористка Анастасия Биценко убивает присланного для помощи в организации подавления аграрных беспорядков бывшего военного министра генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова. Это ей удалось без малейших усилий. Убийца просто пришла на приём к генералу (досмотреть её никто и не подумал!) и выстрелила в него несколько раз из браунинга. Последние слова боевого генерала, участника русско-турецкой войны, были: «Не успел…» Показательно для характеристики «кровожадности» тогдашнего строя то, что террористка избежала смертной казни и свою заслуженную пулю получила уже во время сталинского «большого террора» в 1938 году. По иронии истории (или, возможно, её высшей справедливости) «за принадлежность к эсеровской террористической организации»…
Эта смерть ещё и потому была так тяжела для Столыпина, что он надеялся на то, что генерал Сахаров как военачальник возьмёт лично на себя командование войсками при подавлении беспорядков. Как откровенно писал Пётр Аркадьевич: «Я рад приезду Сахарова – все это кровопролитие не будет на моей ответственности (Столыпин имеет в виду именно моральную ответственность. От обычной он никогда не бегал. – Авт.). А еще много прольется крови».
И при всём этом Столыпин остаётся на своем посту, хотя ещё в марте 1905 года у него была прекрасная возможность оставить беспокойную губернию и занять в Петербурге престижное и значительно более высокооплачиваемое место. Министр финансов (и будущий премьер) Владимир Николаевич Коковцов предложил саратовскому губернатору возглавить Крестьянский банк. Почему именно Столыпину – понятно. Пётр Аркадьевич неоднократно говорил о необходимых изменениях в аграрной сфере и особое внимание при этом отводил Крестьянскому банку, который должен кредитовать создание самостоятельных крепких хозяйств. Столыпин был вызван в Петербург и о разговоре с Коковцовым оставил подробную запись: «Вот существо его и моей речей: я остановился на Вас, сказал он, так как слышал о Вашей деятельности и энергии, доложил Государю, назвав 2 имени, и Государь сказал, что выбор Вас будет самый лучший, так как у Вас твёрдо определенные взгляды и богатая энергия. Булыгин отпускает Вас неохотно и сказал, что решение вопроса зависит исключительно от Вас, решайте. Я ответил, что был удивлён предложением, хотел бы знать, что он от меня ждёт, что я человек идеи, что служить делу, которому не верю, я не пойду, что я желаю знать, узко ли кредитное учреждение Крестьянский банк или государственно землеустроительное и затем что я хочу выяснить ещё у министра внутренних] дел вопрос, насколько удобен уход мой в тяжёлый для губернии момент.
Однако несмотря на царский оптимизм, положение всё более усугублялось и особенно ухудшилось после убийства фон Плеве в апреле 1904 года, в лице которого революция имела наиболее сильного противника. Осознавая необходимость проведения реформ, министр внутренних дел никогда бы не позволил разговаривать с властью с позиции силы и диктовать ей ультиматумы. Для фон Плеве не было сомнения в том, что реформы не могут проводиться при отсутствии твёрдой власти – пришедший ему на смену князь Святополк-Мирский считал, что власть сначала должна пойти навстречу либеральной оппозиции (возможно, учитывая догматическую ограниченность и нетерпимость последней, правильнее было бы назвать её псевдолиберальной). Произнося правильные слова (с которыми, конечно, трудно поспорить) о том, что он положит в основу своей деятельности «искренно благожелательное и искренно доверчивое отношение к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще», Святополк-Мирский не имел никакой продуманной программы. Широко разрекламированная «эпоха доверия» и «весна» князя обернулась неконтролируемой эскалацией насилия и поставила империю на грань общей катастрофы. После «Кровавого воскресенья» 9 января 1905 года, показавшего крах политики односторонних уступок, преемником Святополка-Мирского в МВД стал Александр Григорьевич Булыгин, но он бездумно продолжил политику своего предшественника.
Столыпин получал из Петербурга противоречивые указания – или вовсе их не получал, в любом случае, сохранять порядок в губернии ему приходилось всё тяжелее. В марте 1905 года царь выражает Петру Аркадьевичу благодарность за успешное подавление беспорядков, но он даже не может себе представить каких усилий это стоило губернатору, действовавшему не столько грубой силой, сколько силой убеждения. К тому же Столыпин явно преувеличивал собственные возможности. Он полагал, что сможет справиться с беспорядками имеющимися в его распоряжении силами полиции и армии, и считал, что не нужно присылать дополнительные воинские контингенты. Развитие событий в губернии показало, что в данном случае Столыпин ошибался: местная власть не сумела обойтись собственными силами и вскоре была вынуждена просить прислать дополнительные войска.
В дальнейшем обращения Столыпина в Петербург станут регулярными, они будут подобны приводимым ниже телеграммам Санкт-Петербургскому генерал-губернатору генералу Дмитрию Фёдоровичу Трепову и в Главный штаб: «[В] городе сегодня порядок не нарушался. Из Пензы батальон прибудет только завтра, такое непоправимое замедление лишило меня возможности принять [в] уездах предупредительные меры и сегодня сожжено и разграблено еще несколько имений, людей не убивают; использовал всевозможные наличные силы, чтобы отстоять несколько крупных опасных центров, дабы не создать новых очагов; разгромы начинаются еще в трех уездах – Балашовском, Сердобском, Петровском; направляются все силы, [чтобы] локализовать распространение. Мариинское земледельческое училище укрепилось, выкинуло красный флаг и приготовилось выдержать осаду. Послал вице-губернатора и войсковую часть и приказал силой взять виновных; телеграфировал командующим войсками о высылке необходимого количества войск, с прибытием которых надеюсь переловить и агитаторов; как только возможно будет выехать из города, не возбуждая опасности нового погрома, сам поеду [в] места беспорядков». (24 октября 1905 год.)
«В Петровском у[езде] вспыхнуло движение, охватившее ранее с особою силою уезды Саратовский, Аткарский, Сердобский и Балашовский. Вчера ночью сожжены, разгромлены хутора: Аплечеева, Огарёва; банды грозят имениям герцога Лейхтенбергского, Ермолаева, Кожина. Войска Петровского у[езда] всего одна полусотня, одна рота. Завтра ночью рассчитываю на прибытие туда сотни из Самары. Самое опасное положение [на] границе Балашовского и Сердобского уездов, где грабят, громят целый ряд имений, жгут мосты, громят железные дороги. В Аткарском у [езде], после взятия земледельческого училища, почти повсеместно водворён порядок, награбленное возвращается, но большинство учеников училища, разбежавшись по уездам, стали во главе банд совместно с крайними революционными элементами и выпущенными из тюрем задержанными во время летнего аграрного движения. В Саратовском у[езде] положение улучшается. Сегодня захвачена важная ириновская банда без кровопролития. В Балашовском у[езде] также разбита шайка, есть раненые. О положении и принятых мерах подробно телеграфировал ежедневно генералу Трепову, распорядился разъяснить манифест, который толкуется агитаторами как равное право всех на землю и отмена всякого начальства. С прибытием достаточного количества войск движение удается подавлять без жертв, но Казанский округ не может удовлетворить потребность; поэтому вновь ходатайствую [о] присылке полка пехоты и двух сотен кавалерии немедленно же из других округов». (25 октября 1905 год.)
Ситуацию в Саратовской губернии особенно усугубило то, что начались выступления не только крайне левых, но и крайне правых. В октябре 1905 года черносотенцы организуют в Саратове еврейский погром, и Столыпин срочно выезжает для его немедленного прекращения. Прибыв в город, губернатор руководит ликвидацией погрома, в том числе лично разгоняя погромщиков (во время чего получает травму своей больной руки). И после этого без преувеличения героического поведения губернатора по защите еврейского населения местная оппозиционная пресса обвиняет его в «потворстве чёрной сотне»! Понятно, что это дало Петру Аркадьевичу полное моральное право назвать этих газетчиков «сворой, завладевшей общественным мнением».
Отметим, что и в дальнейшем Столыпин будет беспощадно бороться с погромами, которые он расценивал как вызов государственности в целом. Уже как глава правительства он в апреле 1907 года разослал губернаторам следующую циркулярную телеграмму, предупреждающую их о личной ответственности за допущение еврейских погромов (наравне с бездействием власти при революционных выступлениях): «Ко мне поступают заявления о готовящихся будто бы во время праздников Пасхи еврейских погромах. Будучи вполне уверен, что властями на месте принимаются все меры для предотвращения каких бы то ни было насилий, предлагаю в видах успокоения населения огласить во всеобщее сведение путём объявлений к населению, что всякая попытка к нарушению порядка будет немедленно пресечена полицейской и военной силой. В настоящее время я не допускаю и мысли о послаблениях администрации и её твёрдости приписываю начинающее водворяться спокойствие в деревнях. Население должно проникнуться прочным убеждением, что законные власти несут обязательство прекращать беззакония незамедлительно и без колебаний, так как за допущение аграрных и других беспорядков, также еврейских погромов, сами власти ответят со всей строгостью закона».
А возвращаясь к саратовским событиям, отметим, что подавление организованного черносотенцами в Саратове еврейского погрома стало первым, но далеко не последним столкновением Столыпина с ультраправыми, которые ненавидели его не меньше революционеров. Будущий премьер считал, что их деятельность наносит такой же вред государству, как и выступления левых, а их так называемые «патриотические демонстрации» (как правило, заканчивавшиеся погромами) только ещё более дестабилизируют ситуацию. Думается, он мог бы дословно повторить слова профессора-экономиста Университета Святого Владимира и редактора «Киевлянина» Дмитрия Ивановича Пихно: «Есть Россия… Думать надо только об одном: как ей помочь… Как помочь этому государю, против которого они повели штурм… Как ему помочь. Ему помочь можно только одним: поддержать власти, им поставленные. Поддержать этого генерал-губернатора, полицию, войска, офицеров, армию… Как же их поддержать? Только одним: соблюдайте порядок. Вы хотите «по примеру их» манифестацию, патриотическую манифестацию… очень хорошие чувства ваши, святые чувства, – только одно плохо – что «по примеру их» вы хотите это делать. Какой же их пример? Начали с манифестации, а кончили залпами. Так и вы кончите. Начнёте крестным ходом, а кончите такими делами, что по вас же властям стрелять придётся. Инее помощь вы будете, а ещё страшно затрудните положение власти… потому что придётся властям на два фронта, на две стороны бороться… И с ними и с вами. Если хотите помочь, есть только один способ, один только… Способ простой, хотя и трудный: «все по местам». Все по местам. Вот вы парикмахер – за бритву. Вы торговец – за прилавок. Вы чиновник – за службу. Вы рабочий – за молот».
Губернатор также делал всё возможное, чтобы не допустить расправ крестьян (среди которых в начале революционных беспорядков сторонники монархии составляли большинство) с представителями левой интеллигенции. Будучи категорическим противником любых неправовых действий, Столыпин был твёрдо уверен в том, что силовая борьба с революцией и её деятелями – дело исключительно государственного аппарата, и подобные отвратительные эксцессы со стороны лояльной части населения объективно играют на руку дальнейшему нарастанию анархии и развалу империи.
Особенно важно для Столыпина было защитить земских служащих, которых он старался всеми силами привлечь на сторону власти. Он понимал, что во многом антиправительственные настроения значительной части интеллигенции обусловлены и ошибками самой власти – неэффективной, не отвечавшей требованиям современности, не имеющей стратегической программы динамического развития страны. Саратовский губернатор стремился всеми доступными ему методами лишить революционеров поддержки в кругах земской интеллигенции, что явилось бы важной победой законной власти в деле успокоения страны. Не менее важно для него было и объяснить крестьянам, что не может быть никакой коллективной ответственности как по национальному, так и по социальному признаку, что действовать таким образом – значит уподобляться кровавым маньякам революционного террора. С этой целью он даже издал в марте 1905 года специальный циркуляр в защиту земцев, которых губернатор пытался представить верными слугами царя (это при том, что их почти поголовная оппозиционность секретом ни для кого не являлась) и одновременно обещал интеллигенции определённое участие в «улучшении государственного благоустройства».
Приведём текст этого чрезвычайно любопытного документа, показывающего не только приверженность Столыпина идее построения правового государства, но и его стратегическое мышление, понимание конечной необходимости консолидации общества: «За последнее время до меня доходят сведения о возникновении в некоторых частях губернии среди населения брожения и возбуждения против учителей, врачей, ветеринаров и других земских работников. Объясняется это, по-видимому, распространённым в народе слухом о том, что эти лица – враги царя. Сеют смуту и занимаются революционной пропагандой.
Распространяемые злонамеренными лицами в селах революционные воззвания и листки, видимо, дают пищу этим слухам, плодят кривотолки и способствуют возбуждению народа против лиц, являющихся часто самоотверженными работниками на пользу народную (зачастую одновременно и пользу революционную. – Авт.). Явление это особенно печально в настоящее время, когда всякое междоусобие и внутренние распри ведут к ослаблению жизненных, творческих сил страны, подъём которых так необходим в переживаемые нами тяжёлые времена.
Государь в знаменательных государственных актах от 18 минувшего февраля сам призывает все духовные и умственные силы России к служению отечеству: не только излюбленные, избранные от населения люди будут участвовать в предварительном рассмотрении законопроектов, но учреждения и частные лица могут доводить до царя предположения об улучшении государственного благоустройства. Всё, что в России мыслит, призвано сплотиться вокруг престола.
В такую минуту рознь в разных слоях населения, недоверие народных масс к культурным силам, которыми мы так бедны, было бы новым и крупным бедствием.
Приглашаю гг. земских начальников объяснить населению, что земский врач, учитель и прочие земские работники – такие же царские слуги, как и остальные служащие, что всякое огульное обвинение определённого разряда людей бесмыссленно и преступно и что обнаружение отдельных злоумышленных лиц, сеющих смуту, влечёт за собой их личную ответственность, но не может набросить тень на целое учреждение или корпорацию.
Чинам полиции предписываю всеми мерами оберегать спокойствие работы, законом возложенной на земских служащих, стараться рассеивать вздорные слухи и о всем, вызывающем тревогу местных жителей, немедленно доносить мне.
В заключение напоминаю, что мы ждем холеру. Всячески надо стараться внушить населению, что врачи и студенты-медики, которые будут приглашены в случае появления холеры, рискуют своей жизнью для спасения ближнего, самоотверженно жертвуют собой, делают святое, великое дело и что население обязано в силу этого само ограждать их от нелепых и злонамеренных наветов, не раз уже парализовавших деятельность врачей во время серьёзных эпидемий». (Можно не сомневаться, что Столыпин хорошо помнил трагическую гибель в 1830 году своего двоюродного деда во время чумного бунта в Севастополе.)
Причём вышеприведённый циркуляр отнюдь не был единственным. Столыпин, имя которого уже стало одиозным для саратовской оппозиционной интеллигенции, делал всё возможное для её защиты от волн революционной бури (которая, вполне ожидаемо, повлекла за собой и ответную контрреволюционную бурю). Буквально через несколько дней после опубликования циркуляра губернатор подписывает следующий ответ на обращение к нему земцев, уже начавших всерьёз опасаться за свою жизнь: «Т. к. до меня и раньше начали доходить слухи о некотором брожении среди населения, то относительно отдельных фактов расследования уже проводятся.
Я вместе с сим даю указания гг. земским начальникам и исправникам относительно зоркого наблюдения за всем происходящим в деревне с тем, чтобы спокойная деятельность местных земских работников – учителей, ветеринаров, врачей и пр. – была всемерно ограждена. Считаю при этом излишним оговорить, что ссылка управы на поощрение полицией разрушительных инстинктов толпы представляется мне ни на чём не основанной и едва ли правдоподобной (земцы традиционно обвинили полицию в организации насилий со стороны монархически настроенных крестьян. Подобные обвинения были столь же «достоверны», как и обвинения властей в организации еврейских погромов. – Авт.). Неправильные действия отдельного десятника, стражника и даже полицейского чиновника всегда возможны, будут расследованы и получат должное возмездие, но обобщать такие явления было бы весьма неосторожно и даже опасно. Что касается проповедей духовенства, то преосвященный Гермоген (саратовский епископ. – Авт.) высказал мне, что все усилия духовных лиц прилагаются и будут прилагаться к проповеди мира и любви, с пояснениями народу греховности мер насильственных и разрушительных. При этом, конечно, и духовенство, и гражданские власти обязаны пояснять и поясняют населению преступность революционных воззваний и листков, распространяемых за последнее время в большом количестве в деревнях. Я полагаю, что земские интеллигентные работники, особенно учителя, действуя в том же направлении, могут оказать существенную услугу делу успокоения населения, возбуждение которого в настоящую тяжёлую историческую минуту, переживаемую Россией, особенно преступно. Что касается земского врачебного персонала и студентов-медиков, то к пояснению населению их высокой самоотверженной миссии мной будут приняты соответствующие меры».
Подобная позиция Столыпина выражалась и во вполне определённых (и весьма нелицеприятных) указаниях губернской полиции, как, например, в нижеприведенном предписании аткарскому уездному исправнику, написанному после выступлений крестьян-монархистов против левых земских учителей: «Из сведений, собранных относительно происшествия в слободе Елани Аткарского уезда 11 минувшего февраля, мною усматривается, что в означенный день толпа крестьян дважды являлась в местную школу с целью потребовать прекращения занятий на повторительных курсах и удаления учителя. Ни в первый, ни во второй свой приход толпа не встретила никакого противодействия со стороны полиции, которая, по объяснению станового пристава, отсутствовавшего к тому же в то время из Елани, не была осведомлена о происходящем в слободе.
Вследствие сего предписываю Вашему Высокоблагородию разъяснить подведомственным Вам чинам полиции, что неосведомленность о положении вещей в подведомственном им районе составляет уже крупный проступок, т. к. они обязаны принимать все законные меры к охранению порядка и пресекать всякие попытки к нарушению его, отнюдь не ожидая особых предупреждений и приглашений на место происшествия от посторонних.
В данном случае полиция имела тем более возможность знать о намерениях некоторой части крестьян относительно повторительных курсов, что накануне в слободе состоялся многолюдный сход, обсуждавший этот именно вопрос и постановивший просить о закрытии курсов и удалении учителя.
Наконец, если полиция по оплошности не успела предупредить первое появление толпы, она имела полную возможность не допустить толпу вторично, задержать до вытрезвления пьяных, если таковые были в толпе, и привлечь зачинщиков к ответственности.
Обращаю на это Ваше внимание и предписываю внушить еще раз всем чинам аткарской полиции, что всякое бесчинство, независимо от причины его возникновения, должно быть немедленно прекращаемо, что малейшая попытка насилия толпы над отдельными лицами, не предупреждённая полицией, будет вменена ей в вину. Еланскому же становому приставу бездействие его ставлю на вид».
Уже позднее, возглавляя МВД, а потом и Совет министров, Столыпин неоднократно подвергался, без преувеличения, бешеным нападкам крайне правых, которые делали всё возможное, чтобы устранить его от власти. Дошло до того, что они ставили ему в вину «недостаточно энергичную» борьбу с революцией в Саратовской губернии!
Сразу же после ликвидации еврейского погрома начались беспорядки в селе Малиновка, которые произвели гнетущее впечатление на губернатора не только из-за кровопролития (которое уже, в общем, стало привычным), но и из-за осквернения святыни со стороны крестьян, которых он считал хранителями православной веры. Он с ужасом писал: «Вчера в селе Малиновка осквернили Божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца». Но одновременно события в Малиновке показали, что при ударе по вере реагируют и оказывают сопротивление даже ранее революционизированные слои населения. После кощунства в Малиновке крестьяне сами забили насмерть перед церковью более 40 причастных к этому человек, а троих руководителей передали властям.
Однако попытки Столыпина сохранить порядок в губернии всё более напоминали тушение пожара на торфяных болотах. За 1905 год в губернии произошло почти 900 крупных аграрных беспорядков и было сожжено более 40 % помещичьих усадеб. Можно было загасить один очаг беспорядков, но тут же, словно из-под земли, в других местах вырывались новые языки пламени. И если в 1904 году речь шла о выступлениях крестьян, часть из которых имела стихийный или полу-стихийный характер, то в следующем году в губернии начался целенаправленный террор со стороны эсеров и анархистов по отношению к представителям власти. Летом сам губернатор чудом несколько раз избегает неминуемой смерти. В самом центре Саратова, на Театральной площади в него бросают бомбу, а при поездке в Балашовский уезд эсеровский боевик трижды почти вплотную стреляет в губернатора. В Столыпина также стреляют из засады во время поездки по губернии, но после этого он лишь иронически замечает: «Сегодня озорники стреляли в меня из-за кустов».
Пётр Аркадьевич остается равнодушным к угрозе смерти, хотя она неоднократно была буквально в шаге от него. Например, однажды, когда губернатор пытался успокоить возбуждённую толпу, стоящий прямо перед ним человек вдруг вынул из кармана револьвер и направил на него. Столыпин, у которого на лице при этом не дрогнул ни один мускул, глядя в упор на хозяина револьвера, распахнул пальто и просто сказал:
– Стреляй!
И поразительно, но революционер в растерянности опустил руку, а оружие вывалилось у него из рук.
Многократно отказываясь от охраны, Столыпин не только показывал презрение к смерти и отвагу. Этим он хотел продемонстрировать, что представитель высшей власти не может позволить показать свой страх перед террористами. Психологически это полностью идентично его словам, которые он позже произнёс в Государственной думе: «Не запугаете!»
В этом отношении характерен другой случай, уже петербургского периода. Как-то Столыпин с детьми плыл по Неве на катере, и мост, под которым они проплывали, переходила шумная демонстрация с красными флагами. Насмерть перепуганные дети спрятались под лавку, и отец им наставительно сказал: «Когда в нас стреляют, дети, – прятаться нельзя».
Лишь по указанию из Петербурга Столыпин в конце 1905 года разрешает охране сопровождать себя, но и то это было больше символически. Но все же, возможно, Пётр Аркадьевич слишком самоуверенно заявлял: «Революционеры знают, что если хоть один волос падёт с моей головы, народ их всех перережет».
Наружная полиция, жандармы, охранное отделение были растеряны и, несмотря на жесткие указания губернатора, не могли справиться с волной террора. Хотя Столыпин, конечно, понимает, что это не их вина – при всём желании нельзя покончить с революционным террором в одной губернии, когда он захлёстывает всю империю.
И вот новый акт террора, произведший на губернатора особенно тяжёлое впечатление. 22 ноября 1905 года прямо в губернаторском доме эсеровская террористка Анастасия Биценко убивает присланного для помощи в организации подавления аграрных беспорядков бывшего военного министра генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова. Это ей удалось без малейших усилий. Убийца просто пришла на приём к генералу (досмотреть её никто и не подумал!) и выстрелила в него несколько раз из браунинга. Последние слова боевого генерала, участника русско-турецкой войны, были: «Не успел…» Показательно для характеристики «кровожадности» тогдашнего строя то, что террористка избежала смертной казни и свою заслуженную пулю получила уже во время сталинского «большого террора» в 1938 году. По иронии истории (или, возможно, её высшей справедливости) «за принадлежность к эсеровской террористической организации»…
Эта смерть ещё и потому была так тяжела для Столыпина, что он надеялся на то, что генерал Сахаров как военачальник возьмёт лично на себя командование войсками при подавлении беспорядков. Как откровенно писал Пётр Аркадьевич: «Я рад приезду Сахарова – все это кровопролитие не будет на моей ответственности (Столыпин имеет в виду именно моральную ответственность. От обычной он никогда не бегал. – Авт.). А еще много прольется крови».
И при всём этом Столыпин остаётся на своем посту, хотя ещё в марте 1905 года у него была прекрасная возможность оставить беспокойную губернию и занять в Петербурге престижное и значительно более высокооплачиваемое место. Министр финансов (и будущий премьер) Владимир Николаевич Коковцов предложил саратовскому губернатору возглавить Крестьянский банк. Почему именно Столыпину – понятно. Пётр Аркадьевич неоднократно говорил о необходимых изменениях в аграрной сфере и особое внимание при этом отводил Крестьянскому банку, который должен кредитовать создание самостоятельных крепких хозяйств. Столыпин был вызван в Петербург и о разговоре с Коковцовым оставил подробную запись: «Вот существо его и моей речей: я остановился на Вас, сказал он, так как слышал о Вашей деятельности и энергии, доложил Государю, назвав 2 имени, и Государь сказал, что выбор Вас будет самый лучший, так как у Вас твёрдо определенные взгляды и богатая энергия. Булыгин отпускает Вас неохотно и сказал, что решение вопроса зависит исключительно от Вас, решайте. Я ответил, что был удивлён предложением, хотел бы знать, что он от меня ждёт, что я человек идеи, что служить делу, которому не верю, я не пойду, что я желаю знать, узко ли кредитное учреждение Крестьянский банк или государственно землеустроительное и затем что я хочу выяснить ещё у министра внутренних] дел вопрос, насколько удобен уход мой в тяжёлый для губернии момент.