— Надо же было выдумать такое!
— Не припоминаю, чтобы ты сильно возражала. По-моему, ты была в восторге. Оно и понятно, тебе не терпелось собрать свой гарем в полном составе. Тщеславия горькие плоды!
— Филип, не говори ерунды.
— Фрэнсис, ты пьяна.
Кушла и Дэвид трезвы. Сестра намазывает масло на теплый хлеб, брат ест хлеб из ее рук. Он мог бы поцеловать ее пальцы. Но сдерживается.
— Да пошел ты, Филип, нечего валить все на меня. Сам виноват!
— Фрэнсис, ты несешь хрен знает что.
Дэвид смеется невысказанной шутке Кушлы, и ее младенческое сердце опять начинает разбухать. Она подается вперед и молчит. Оба понимают, что пора уходить. Кушла встает, бесшумно вынимает пальто из шкафа. Дэвид открывает входную дверь, кричит хозяевам «до свидания» и «спасибо», но те не слышат, ибо уже не стесняясь орут друг на друга. Дэвид помогает Кушле одеться, она берет его за руку — ее пронзает жар его тела. Он вынимает ее волосы из-под воротника, и светлая копна ласкает его пальцы. С кухни доносится грохот бьющейся посуды. Кушла смеется. Ее работа здесь закончена. Она не знает, что работа Дэвида только начинается. Они уходят.
44
45
46
— Не припоминаю, чтобы ты сильно возражала. По-моему, ты была в восторге. Оно и понятно, тебе не терпелось собрать свой гарем в полном составе. Тщеславия горькие плоды!
— Филип, не говори ерунды.
— Фрэнсис, ты пьяна.
Кушла и Дэвид трезвы. Сестра намазывает масло на теплый хлеб, брат ест хлеб из ее рук. Он мог бы поцеловать ее пальцы. Но сдерживается.
— Да пошел ты, Филип, нечего валить все на меня. Сам виноват!
— Фрэнсис, ты несешь хрен знает что.
Дэвид смеется невысказанной шутке Кушлы, и ее младенческое сердце опять начинает разбухать. Она подается вперед и молчит. Оба понимают, что пора уходить. Кушла встает, бесшумно вынимает пальто из шкафа. Дэвид открывает входную дверь, кричит хозяевам «до свидания» и «спасибо», но те не слышат, ибо уже не стесняясь орут друг на друга. Дэвид помогает Кушле одеться, она берет его за руку — ее пронзает жар его тела. Он вынимает ее волосы из-под воротника, и светлая копна ласкает его пальцы. С кухни доносится грохот бьющейся посуды. Кушла смеется. Ее работа здесь закончена. Она не знает, что работа Дэвида только начинается. Они уходят.
44
Фрэнсис и Филип орут друг на друга, стоя по колено в фарфоровых осколках и крепком чесночном маринаде. Элегантная кухня тонет в пьяной ярости и битой посуде. Фрэнсис вооружилась серебряной вилкой. Филип схватил разделочный нож. Смекнув, что находятся в слишком опасном помещении, они перемещают свою ярость в более мирную гостиную, где поливают грязной руганью любовников Фрэнсис и баб Филипа. Они дерутся без рук и пользуются в основном односложными словами.
Кушла смотрит на Дэвида.
Джонатан решает еще раз навестить Салли. В последней отчаянной попытке убедить ее, что стал другим человеком. Салли однако не верит в весну посреди зимы. Они съедают ужин, заказанный в китайском ресторане, выпивают две бутылки «ламбруско», прежде чем полуодетая и вдвойне соблазнительная Салли вышвыривает Джонатана в холодную ночь, поведав напоследок о новом любовнике. Во всех похотливых подробностях она рассказывает о восемнадцатилетнем автомеханике, что спит сейчас наверху, в спальне, которую они с Джонатоном вместе обставляли. Джонатан возвращается домой ночным поездом — поездом одиноких душ — и засыпает в своей комнате в родительском доме. На обоях изображены гоночные машины.
Кушла нежно проводит пальцем по брови Дэвида, к глазу и дальше к острым, как зубы, скулам и намеку на улыбку, спрятанному в уголке рта.
Мартин и Джош встречаются на нейтральной территории в заурядном ресторане — в попытке примириться. Они заказывают блюда, которые ни кому из них по-настоящему не нравятся, надеясь, что выбор напомнит каждому о прошлых совместных обедах. Суп из омара для Мартина и запеченный палтус для Джоша остывают так же быстро, как потенциальная общность оборачивается подсчетом взаимных обид. Обед не приносит результатов. Решение было принято заранее. Мартин сыт по горло. Он побывал в монастыре и в долгой, откровенной беседе с отцом Бенедиктом принял несколько важных решений относительно своего будущего. Он уйдет от Джоша, уедет из Лондона, оставит эту жалкую бессмысленную жизнь, которую здесь ведет. А еще Мартин предоставляет Джошу оплачивать счет.
Кушла прислушивается к своему сердцу и без удивления обнаруживает, что оно сменило мотив. Сердце больше не плачет по Джошу, оно вообще больше не плачет. Кушла слушает песню своего сердца и чувствует себя чудесно, страх исчез.
Бен будит спящих кузенов сообщением, что его родители разводятся. Близнецы опять засыпают, а Бен лежит по горло укрытый тьмой и на пару с кузиной Стефани строит фантастические планы о детстве с родителями-одиночками. Оба с радостью предвкушают двойные подарки и карманные деньги. Стефани и Бен усыпляют друг друга слюнявыми детскими поцелуями и отнюдь небезопасной жвачкой — ею можно подавиться во сне. Жвачку Стефани извлекла из тумбочки. Скоро ей все вернется сторицей.
Кушла чувствует, как ее тянет к Дэвиду. Вдалеке маячит башня. Кушле хочется поцеловать его тонкие мягкие губы, но она не доверяет себе. Ее сердце уходит в пятки.
В дворцовом саду, на верхушке заброшенной водонапорной башни, вдруг затряслось сорочье гнездо — его настигло раскатистое эхо, проделавшее путь из спальни в Южном крыле, где в воплях рожает Ее Величество и где по традиции родились многие поколения королев и королей. Где произвели на свет веселую нежную Кушлу, где чуть ли не щипцами и кровососными банками вытащили Дэвида из уюта материнской утробы. Мистер Сорока прилетел домой, нагруженный пятью золотыми кольцами, двумя карманными часами и новенькой сверкающей монеткой. Монетка была частью необыкновенной коллекции из шестисот экземпляров, и все они завтра будут отправлены на переплавку. На деньгах выбьют черты нового дворцового ребенка, когда тот родится. Но монетка в клюве сороки избежит этой участи. Она навсегда останется без лица, и сорочьи птенцы станут практиковаться на ней в воровстве, как только научатся летать.
Ее Величество снова кричит, земля содрогается, а люди бормочут молитвы, хотя официальной религии в стране не существует. Король заставляет себя проглотить восемнадцатый бутерброд с медом за день и приказывает испечь еще одну булку с семенами подсолнуха. О здоровье жены мистера Сороки никто и не подумал осведомиться.
Кушла ведет Дэвида к башне. Они идут, бегут, летят по пустынным темным улицам, по безвременью между Рождеством и Новым годом. Кушла крепко держит Дэвида за руку, и когда его левый указательный палец гладит ее большой палец, прикосновение пронзает ее насквозь.
Фея Сострадания взяла выходной. В компании с бутылкой «Джека Дэниелса» и подмалеванными сепией фотографиями она оплакивает свое долгое будущее. Жаворонок влетает в комнату через закрытое окно и опускается на стол. Старуха ласково берет его в руку и гладит талантливое горлышко. Королева опять взвыла, ее первобытный царственный рык тяжелой волной катится по лесу, по темной воде и падает прямо посередине коттеджа. Фея Сострадания вливает в себя полбутылки виски и, окончательно расстроившись, сворачивает нежной птичке шейку.
К тому времени, как они добрались до башни, Кушла совершенно измучена. Дэвид отправляет ее полусонную наверх в лифте, к счастью, отмытом и начищенном ради праздника. Сам в одиночестве взбирается по ста ступеням, прорубая путь в густом шиповнике и колючих зарослях терновника. Когда он добирается до квартиры сестры, Кушла уже не только проснулась, но и распустила золотые локоны и задвинула в угол прялку. Она также подмела, убрала и стерла пыль во всем доме, насвистывая во время работы. Сварила свежего кофе и нарезала бутерброды с ветчиной, уложив их на блюдо на кухонном столе.
Джонатану снятся два гея в гоночном автомобиле на обоях, они несутся по узким белым коридорам дома, похожего на те, что стоят в Ислингтоне.
Мартин смотрит фильм — печальную историю о том, как расстались парень и девушка, любившие друг друга с детства.
Фрэнсис идет на кухню, не зажигая света, открывает холодильник и съедает половину французского батона, четыре сливочных крекера, банку сгущенки и три баночки взбитых сливок с орехами.
Короля вырвало двадцать третьим бутербродом с медом, и он приказывает запечатать дворцовые ульи.
Королевская кошка бросает недоеденную мышь и несется в родильную комнату. Ничто так не любит дворцовая кошка, как свежую королевскую плаценту.
Кушла обнимает Дэвида. Она понимает и не понимает, зачем он здесь. Они не разговаривают. Кушла открыла окна на башне, ясная ночь и морозный северный ветер волной накрывают их. Они танцуют, Кушла смотрит на Дэвида снизу вверх, пот струится по ним ручьями, слепит глаза, они срывают одежду со взмокших тел, пытаясь охладить кожу. Когда они раздеваются догола, ветер стихает и в наступившей тишине они слышат далекий крик младенца.
Новый младенец пинками и толчками прокладывает себе путь между ног королевы, молотит головой, как тараном, по царственной тазовой кости, разрывает давно зажившие внутренние швы, оставленные первыми и вторыми родами. Агонизирующая королева ненавидит свою дочь, проклинает сына, презирает мужа и сожалеет о каждой минуте своей жизни. Она костерит нового ребенка и грозит отмщением дворцовому врачу. Когда голова ребенка выходит из матери, дворцовые художники, сгрудившись вокруг завывающей королевы, принимаются зарисовывать младенческий лик для отливки монет. Доктор выдергивает скользкое тельце из матери; королева знаменует изгнание плода завершающим воплем. Изумленный шорох пробегает по толпе вельмож. Ребенка подносят матери, чтобы она увидела, чем вызван этот шорох.
Посылают за королем, и он прибегает запыхавшись. Королева возлежит на окровавленных атласных простынях в царственной славе. К появлению короля младенца отмыли и выложили голенького на материнскую грудь. Потрясенный король замирает и опускается на колени перед ликующей королевой. Повитуха, колдуя, ошиблась. Наверное, все-таки зря они удалили аппендикс тому парню. Король с королевой и без аппендикса получили, что хотели. Годы осточертевших бутербродов с медом в конце концов оправдали себя. Особая диета принесла успех, и сперма Его Величества стала поистине чудодейственной. Ребенок — не просто девочка, это гермафродит. Громовая весть разносится по стране. Цель достигнута! Королева-мать и ребенок чувствуют себя хорошо, с гордостью объявляет отец, Ее Величество подарила жизнь крепышу Оба.
Кошка облизнулась. Кушла лизнула Дэвида. Дэвид зализывал ее раны.
Кушла смотрит на Дэвида.
Джонатан решает еще раз навестить Салли. В последней отчаянной попытке убедить ее, что стал другим человеком. Салли однако не верит в весну посреди зимы. Они съедают ужин, заказанный в китайском ресторане, выпивают две бутылки «ламбруско», прежде чем полуодетая и вдвойне соблазнительная Салли вышвыривает Джонатана в холодную ночь, поведав напоследок о новом любовнике. Во всех похотливых подробностях она рассказывает о восемнадцатилетнем автомеханике, что спит сейчас наверху, в спальне, которую они с Джонатоном вместе обставляли. Джонатан возвращается домой ночным поездом — поездом одиноких душ — и засыпает в своей комнате в родительском доме. На обоях изображены гоночные машины.
Кушла нежно проводит пальцем по брови Дэвида, к глазу и дальше к острым, как зубы, скулам и намеку на улыбку, спрятанному в уголке рта.
Мартин и Джош встречаются на нейтральной территории в заурядном ресторане — в попытке примириться. Они заказывают блюда, которые ни кому из них по-настоящему не нравятся, надеясь, что выбор напомнит каждому о прошлых совместных обедах. Суп из омара для Мартина и запеченный палтус для Джоша остывают так же быстро, как потенциальная общность оборачивается подсчетом взаимных обид. Обед не приносит результатов. Решение было принято заранее. Мартин сыт по горло. Он побывал в монастыре и в долгой, откровенной беседе с отцом Бенедиктом принял несколько важных решений относительно своего будущего. Он уйдет от Джоша, уедет из Лондона, оставит эту жалкую бессмысленную жизнь, которую здесь ведет. А еще Мартин предоставляет Джошу оплачивать счет.
Кушла прислушивается к своему сердцу и без удивления обнаруживает, что оно сменило мотив. Сердце больше не плачет по Джошу, оно вообще больше не плачет. Кушла слушает песню своего сердца и чувствует себя чудесно, страх исчез.
Бен будит спящих кузенов сообщением, что его родители разводятся. Близнецы опять засыпают, а Бен лежит по горло укрытый тьмой и на пару с кузиной Стефани строит фантастические планы о детстве с родителями-одиночками. Оба с радостью предвкушают двойные подарки и карманные деньги. Стефани и Бен усыпляют друг друга слюнявыми детскими поцелуями и отнюдь небезопасной жвачкой — ею можно подавиться во сне. Жвачку Стефани извлекла из тумбочки. Скоро ей все вернется сторицей.
Кушла чувствует, как ее тянет к Дэвиду. Вдалеке маячит башня. Кушле хочется поцеловать его тонкие мягкие губы, но она не доверяет себе. Ее сердце уходит в пятки.
В дворцовом саду, на верхушке заброшенной водонапорной башни, вдруг затряслось сорочье гнездо — его настигло раскатистое эхо, проделавшее путь из спальни в Южном крыле, где в воплях рожает Ее Величество и где по традиции родились многие поколения королев и королей. Где произвели на свет веселую нежную Кушлу, где чуть ли не щипцами и кровососными банками вытащили Дэвида из уюта материнской утробы. Мистер Сорока прилетел домой, нагруженный пятью золотыми кольцами, двумя карманными часами и новенькой сверкающей монеткой. Монетка была частью необыкновенной коллекции из шестисот экземпляров, и все они завтра будут отправлены на переплавку. На деньгах выбьют черты нового дворцового ребенка, когда тот родится. Но монетка в клюве сороки избежит этой участи. Она навсегда останется без лица, и сорочьи птенцы станут практиковаться на ней в воровстве, как только научатся летать.
Ее Величество снова кричит, земля содрогается, а люди бормочут молитвы, хотя официальной религии в стране не существует. Король заставляет себя проглотить восемнадцатый бутерброд с медом за день и приказывает испечь еще одну булку с семенами подсолнуха. О здоровье жены мистера Сороки никто и не подумал осведомиться.
Кушла ведет Дэвида к башне. Они идут, бегут, летят по пустынным темным улицам, по безвременью между Рождеством и Новым годом. Кушла крепко держит Дэвида за руку, и когда его левый указательный палец гладит ее большой палец, прикосновение пронзает ее насквозь.
Фея Сострадания взяла выходной. В компании с бутылкой «Джека Дэниелса» и подмалеванными сепией фотографиями она оплакивает свое долгое будущее. Жаворонок влетает в комнату через закрытое окно и опускается на стол. Старуха ласково берет его в руку и гладит талантливое горлышко. Королева опять взвыла, ее первобытный царственный рык тяжелой волной катится по лесу, по темной воде и падает прямо посередине коттеджа. Фея Сострадания вливает в себя полбутылки виски и, окончательно расстроившись, сворачивает нежной птичке шейку.
К тому времени, как они добрались до башни, Кушла совершенно измучена. Дэвид отправляет ее полусонную наверх в лифте, к счастью, отмытом и начищенном ради праздника. Сам в одиночестве взбирается по ста ступеням, прорубая путь в густом шиповнике и колючих зарослях терновника. Когда он добирается до квартиры сестры, Кушла уже не только проснулась, но и распустила золотые локоны и задвинула в угол прялку. Она также подмела, убрала и стерла пыль во всем доме, насвистывая во время работы. Сварила свежего кофе и нарезала бутерброды с ветчиной, уложив их на блюдо на кухонном столе.
Джонатану снятся два гея в гоночном автомобиле на обоях, они несутся по узким белым коридорам дома, похожего на те, что стоят в Ислингтоне.
Мартин смотрит фильм — печальную историю о том, как расстались парень и девушка, любившие друг друга с детства.
Фрэнсис идет на кухню, не зажигая света, открывает холодильник и съедает половину французского батона, четыре сливочных крекера, банку сгущенки и три баночки взбитых сливок с орехами.
Короля вырвало двадцать третьим бутербродом с медом, и он приказывает запечатать дворцовые ульи.
Королевская кошка бросает недоеденную мышь и несется в родильную комнату. Ничто так не любит дворцовая кошка, как свежую королевскую плаценту.
Кушла обнимает Дэвида. Она понимает и не понимает, зачем он здесь. Они не разговаривают. Кушла открыла окна на башне, ясная ночь и морозный северный ветер волной накрывают их. Они танцуют, Кушла смотрит на Дэвида снизу вверх, пот струится по ним ручьями, слепит глаза, они срывают одежду со взмокших тел, пытаясь охладить кожу. Когда они раздеваются догола, ветер стихает и в наступившей тишине они слышат далекий крик младенца.
Новый младенец пинками и толчками прокладывает себе путь между ног королевы, молотит головой, как тараном, по царственной тазовой кости, разрывает давно зажившие внутренние швы, оставленные первыми и вторыми родами. Агонизирующая королева ненавидит свою дочь, проклинает сына, презирает мужа и сожалеет о каждой минуте своей жизни. Она костерит нового ребенка и грозит отмщением дворцовому врачу. Когда голова ребенка выходит из матери, дворцовые художники, сгрудившись вокруг завывающей королевы, принимаются зарисовывать младенческий лик для отливки монет. Доктор выдергивает скользкое тельце из матери; королева знаменует изгнание плода завершающим воплем. Изумленный шорох пробегает по толпе вельмож. Ребенка подносят матери, чтобы она увидела, чем вызван этот шорох.
Посылают за королем, и он прибегает запыхавшись. Королева возлежит на окровавленных атласных простынях в царственной славе. К появлению короля младенца отмыли и выложили голенького на материнскую грудь. Потрясенный король замирает и опускается на колени перед ликующей королевой. Повитуха, колдуя, ошиблась. Наверное, все-таки зря они удалили аппендикс тому парню. Король с королевой и без аппендикса получили, что хотели. Годы осточертевших бутербродов с медом в конце концов оправдали себя. Особая диета принесла успех, и сперма Его Величества стала поистине чудодейственной. Ребенок — не просто девочка, это гермафродит. Громовая весть разносится по стране. Цель достигнута! Королева-мать и ребенок чувствуют себя хорошо, с гордостью объявляет отец, Ее Величество подарила жизнь крепышу Оба.
Кошка облизнулась. Кушла лизнула Дэвида. Дэвид зализывал ее раны.
45
На этом месте не всегда возвышалась башня. На этом месте не всегда жили люди. До шестидесятых годов на плоскости, узурпированной башней, пролегала обычная лондонская улица с длинными симметричными рядами викторианских домов. Каждый домик начинался общей комнатой и заканчивался кухней, уборная отдельно, на улице. В каждой комнате цвели розы до потолка, красовались лепные карнизы и камины из кованого железа — камины, которые теперь легко уходят на аукционах за тысячу фунтов. Подлинность не ценилась столь высоко, когда она была современностью. Подлинность не ценилась столь высоко и тогда, когда строители сносили ее гигантскими стальными шарами. Там, где стояли впритык двадцать восемь домов с огороженными садиками, теперь на глубоком цементном фундаменте расселась многоквартирная башня. Вряд ли пластиковые дверные ручки и бетонные перекрытия когда-нибудь достигнут сияющих высот своих викторианских предшественников. Даже если им позволят продержаться столь же долго.
Домов больше нет, как нет и полей и лесов, что некогда простирались в этой части города, но сегодня Кушла открыта мнимому простору, и прошлое гурьбой врывается в ее сознание. Она открыта пристальному взгляду принца, и видит в его глазах бесчисленных оборвышей с диккенсовских гравюр, что дерутся или играют; видит молчаливые викторианские пары, осуществляющие свою исключительную прерогативу — воспроизводение потомства; видит юношей и девушек — как они шепотом делятся секретами за закрытыми дверьми и как оступаются в запретную сексуальность в высокой траве, под старым дубом. Кушла слушает Дэвида, рассказывающего о своем долгом путешествии к ней, о том, сколько дорог он исходил, пока нашел ее. Кушла слышит приглушенный плач младенцев; горестный вой матери, потерявшей ребенка; задушенный мужским плечом вскрик девушки, только что потерявшей девственность. Если бы Дэвид не так увлеченно ласкал ее тело, она бы почувствовала их боль. Но Дэвид слишком увлекся. И ничего другого Кушла уже не чувствует.
Она льнет к его коже, мурлычущей кошкой трется о его тонкие ноги, тонкие руки, изгибается и запрыгивает на колени его желания. Это кошку он не прогонит. Принц наполовину гол, наполовину одет; узкая грудь с пересчитанными ребрами обнажена; ноги затянуты в брюки, носки и ботинки с толстыми шнурками и двумя слишком длинными рядами дырок — с такими ботинками сексуальная спонтанность, пожалуй, исключена. Он рассказывает, а она снимает с него ботинки, торопясь изо всех сил, и все же опаздывает на полчаса. Он рассказывает о Стоук Ньюингтон и Хайбери Филдз, о крышах лондонских автобусов; а она стягивает с него носки, обнажает ступни, непривычные к огромным расстояниям его рассказов, мозоли расцветают под ее прикосновением, она зацеловывает их, слизывает боль, успокаивает языком.
Кушла расстегивает ремень, обнимает широкую мужскую талию и натыкается на тяжесть охотничьего ножа. Она неуверенно смеется. Она чует Дэвида, но не знает, кто он такой. Она лишь знает, что должна взять его, насладиться им, ей необходимо вкусить его плоти, его костей. Ее голые пальцы опускаются на охотничий нож и сквозь кожаный футляр нож нападает на нее — костяная рукоятка с ручной резьбой доведет дело до конца, даже если принц забудет о своей миссии. С врожденной семейной целеустремленностью нож режет и протыкает Кушлу, бедренная кость дедушки верна семейному долгу. Кушла в изумлении отступает. Кровь из раненого указательного пальца стекает на деревянный пол. Собирается в красную лужу, медленно разрастается и впитывается в древесные волокна. Еще одна капля вот-вот упадет с изумленной руки Кушлы, и Дэвид подносит ее палец к губам, ловит каплю крови и глотает ее. Его Высочество мучает жажда, сегодня был трудный день.
Дэвид пробует кровь сестры, и жидкое железо вырывает его из забытья вожделения, принц мгновенно приходит в сознание. Рассудок возвращается к нему, и нож, пихавший хозяина в спину, прыжком перемещается в его правую руку. Дэвид делает шаг назад, низко кланяется и представляется:
— Ваше Императорское Высочество, моя досточтимая сестра, я поистине в восхищении от знакомства с вами.
Теперь Кушла знает, кто он. Теперь ее мозг знает то, что кожа знала с того момента, как он дотронулся до нее. Искушенная в дворцовом протоколе Кушла делает книксен, но успевает лишь наполовину согнуть ноги, как вмешивается рассудок. Она еще не ответила на приветствие, а принц уже хватает ее за шею, наматывает на руку длинные светлые волосы, рывком притягивает к себе и ножом рассекает рубашку на ее груди. Маленькое незаконное сердце бьется от любви и ужаса. Оно чует запах лезвия.
Внезапно Кушла понимает, что ненависть к сердцу прошла, что она хочет оставить его, сохранить. Она отталкивает Дэвида, но ее пальцам нравится прикасаться к нему. Она кусает его щеку, но зубы предлагают только поцелуи. Сердце растет в ее груди, набухая, стремительно заполняет место, оставленное предыдущими сердцами. Сердце знает, что его час близок, и все же не может позволить Кушле оттолкнуть Дэвида. Оно колотится о стенки полости, борется в ожидании исхода. Сердце растет с каждой упавшей каплей крови с пальца принцессы. Оно заполняет полость; Кушла задыхается, для легких, селезенки не остается места. Сердце сокрушает все прочие органы, Кушле не хватает воздуха, она цепляется за Дэвида и за себя, рвется недвижимо на волю. Ей больше нечем дышать, больше некуда бежать. Кушла стала сердцем.
Дэвид видит, как сестра умирает у него на руках. Его работа — вынуть сердце, пока оно бьется. Он может сделать это прямо сейчас. Кушла бледна, столь же бледна, как и он. Она падает на пол. Дэвид мог бы легко разрезать ее. Она упала рядом с каплями крови. Кровавая лужа расползается на древесных волокнах. Кушла умрет, если Дэвид ничего не предпримет. Он не хочет удалять сердце. Ему нравится, как оно бьется, нравится сила сердечных ударов. Все молекулы, что образуют принца, жаждут вернуть Кушлу к жизни; хотят, чтобы она очнулась, коснулась его, поцеловала, взяла его. Кушла без сознания, а Дэвид влюблен. Королева ожидала большего от своего единственного сына.
К счастью, нож знает, что делать. Он направляет руку Дэвида, опытным лезвием надрезает плоть, разбухшее сердце пульсирует в узком отверстии. Кушла кричит, приходя в себя; сердце молотит воздух; оно наполовину внутри нее, наполовину снаружи. Дэвид хватается за сердце, уперев босую ногу в грудь Кушлы. Он тащит сердце, толстое и гладкое, — руки крепко обхватили пульсирующую массу; Дэвид пригвождает Кушлу к полу и выдергивает сердце. Длинные щупальца с корнями выдираются из глубин; ноги и руки Кушлы, раздираемые изнутри, скрючиваются, спина выгибается навстречу брату, она смеется и кричит в агонии и благодарном облегчении. Дэвид смыкает ладони над сердцем, он крепко держит его, и Кушле нравится его прикосновение. Он дергает сильнее, она скрючивается на полу у его ног, древесные волокна вытягиваются и впиваются в нее, сдирая с настоящей принцессы плоть другой женщины. Напрягая силы, Дэвид делает последний рывок, выдирая последний корень из сотрясающегося тела сестры — женщины так неохотно расстаются с претензиями на сердечность. Дэвид в изнеможении прислоняется к стене; заляпанный кровью Кушлы, он вскидывает над головой трофей.
Постепенно Кушла приходит в себя. Половицы ослабляют хватку, она садится. Кушла уже в своем истинном обличье. Кожа, волосы, тело — все ее собственное. Она — принцесса Кушла, а напротив, привалясь к стене, сидит ее брат — в обнимку со все еще бьющимся сердцем. Пора вспомнить об этикете, официальных ритуалах приветствий и пожеланий доброго здравия. Принц осторожно прижимает сердце к груди, встает, кланяется три раза в ответ на четыре поклона сестры. Она ведь старшая. Кушла вручает ему церемониальную шкатулку, вынув из нее предварительно драгоценности. Принц кладет кровоточащее, пульсирующее сердце на пурпурный бархат и закрывает крышку. Сердце почти поместилось. Крышка тихонько поднимается и опадает в синкопическом сердечном ритме. Дэвид кладет шкатулку на деревянный пол, впитавший кровь. Затем снимает остатки одежды, чтобы соответствовать новой обнаженности Кушлы. Они стоят друг против друга, трогая одинаковые родинки. Она нащупывает его сердце, оно бьется спокойно, медленно и ритмично. Он кладет руку поверх раны в ее боку. Она предложила бы ему воды и вина, но он больше не испытывает жажды. Его рука врачует зияющую рану, и они падают в постель, изможденные и окровавленные. Мальчик и девочка спят в обнаженной невинности.
И просыпаются в плотском вожделении. Дэвид просыпается первым, разбуженный высотой башни и светом в сине-зеленой комнате. Он поворачивается — высокий мужчина в маленькой белой постели — и приминает плечом волосы Кушлы. В утреннем свете схожесть очевидна. Дэвид целует глаза своей матери, нос своего отца, свои собственные прекрасные губы. Кушла еще спит, но ее губы отвечают на поцелуй. Дэвид кладет нежную руку на ее сердечное пространство: там ничего нет, ни стука, ни звука. Рана свежа и чиста, он целует трогательные тонкие швы, заживляет шрамы. Его слюна растекается по ране, и вот уже раны нет, как нет и шрама. Кушла медленно просыпается; ее тело тянется к его телу; ее тело знает, из чьей плоти оно произошло. Кушла чувствует Дэвида рядом, и ее сны становятся явью. Она открывает глаза и заглядывает в глаза брата, такие же, как у нее. Она открывает тело мужчине, который чувствует так же, как и она.
Кушла и Дэвид встречаются в долгожданном соитии, они словно возвращаются домой. Не то, чтобы Кушла или ее брат не ведали прежде хорошего секса; мы знаем, что Кушла ведала, а кухарки и ливрейные лакеи во дворце непременно засвидетельствуют энергичность их совокуплений с принцем Дэвидом. Но это другое. Это — мудрый секс, который способна породить лишь генетическая связь, это секс далекой страны, которая на самом деле очень близка. Когда Кушла прижимает Дэвида к себе, его сердце ударяется и отскакивает от ее сердечного пространства — их тела не только впору друг другу, но и его сердце может биться за двоих. Сексуальное единение уникально и абсолютно нормально. Оно подобно тысячам других, и все же единственное в своем роде. Оно ординарно и экстраординарно, оно в едином вдохе. Кушла и Дэвид соединяются в совершенном забвении и полном сознании. Их слияние не запятнано запретом кровосмешения и тревогой о разнице в возрасте. Женщина на десять лет старше, мужчина — ее младший братик. Эти соображения не имеют значения перед лицом переполняющего их желания и высшей правильности их союза. Без брата Кушла — свирепа и опасна. Без сестры Дэвид — безволен и слаб. Вместе они — две подлинные версии единого целого. На пути ДНК встречается одна-единственная пуповина, серебряная, она спутывает сестру и брата на весь бессмертный век. Жаль, что у Платона не было сестры.
Их оргазм сотрясает башенные блоки и проходит полностью незамеченным. Он врывается в голоса и призраки викторианцев и не более занимателен, чем перепих юной соседки, согнувшейся перед тощим прыщавым парнем и крепко сомкнувшей губы, чтобы не разбудить спящую мать. Они кончают вместе не потому, что настроены друг на друга или искусны, но потому что у них нет выбора, потому что он ей как раз в пору, а она хочет его — вот и все объяснение.
Когда они закончили, Кушла усыпляет братика колыбельной. Колыбельной молодой, растущей любви, той песенкой, что пел им отец при рождении. Они спят два дня. В полусне принц передает матери церемониальную шкатулку с сердцем. Кладет в ее ладони, целует ее холодные пальцы. Мать принимает коробочку и отсылает его в детскую играть с сестрой. И наказывает больше никогда не баловаться со шкатулкой, полной драгоценностей. Этим украшениям цены нет, и они не для маленьких детей. Он это поймет на своей собственной коронации. Когда Кушла и Дэвид просыпаются, церемониальная шкатулка и сердце возвращены во дворец, а там, где кровь Кушлы впиталась в древесину, вырос розовый куст. Розы — крошечные бутоны, а шипы в шесть дюймов длиной. Кушла осторожно срезает один шип, когда ее брат ест тосты с мармеладом на кухне и не видит, чем она занимается. Она не сомневается, что длинный шип когда-нибудь окажется весьма кстати.
Домов больше нет, как нет и полей и лесов, что некогда простирались в этой части города, но сегодня Кушла открыта мнимому простору, и прошлое гурьбой врывается в ее сознание. Она открыта пристальному взгляду принца, и видит в его глазах бесчисленных оборвышей с диккенсовских гравюр, что дерутся или играют; видит молчаливые викторианские пары, осуществляющие свою исключительную прерогативу — воспроизводение потомства; видит юношей и девушек — как они шепотом делятся секретами за закрытыми дверьми и как оступаются в запретную сексуальность в высокой траве, под старым дубом. Кушла слушает Дэвида, рассказывающего о своем долгом путешествии к ней, о том, сколько дорог он исходил, пока нашел ее. Кушла слышит приглушенный плач младенцев; горестный вой матери, потерявшей ребенка; задушенный мужским плечом вскрик девушки, только что потерявшей девственность. Если бы Дэвид не так увлеченно ласкал ее тело, она бы почувствовала их боль. Но Дэвид слишком увлекся. И ничего другого Кушла уже не чувствует.
Она льнет к его коже, мурлычущей кошкой трется о его тонкие ноги, тонкие руки, изгибается и запрыгивает на колени его желания. Это кошку он не прогонит. Принц наполовину гол, наполовину одет; узкая грудь с пересчитанными ребрами обнажена; ноги затянуты в брюки, носки и ботинки с толстыми шнурками и двумя слишком длинными рядами дырок — с такими ботинками сексуальная спонтанность, пожалуй, исключена. Он рассказывает, а она снимает с него ботинки, торопясь изо всех сил, и все же опаздывает на полчаса. Он рассказывает о Стоук Ньюингтон и Хайбери Филдз, о крышах лондонских автобусов; а она стягивает с него носки, обнажает ступни, непривычные к огромным расстояниям его рассказов, мозоли расцветают под ее прикосновением, она зацеловывает их, слизывает боль, успокаивает языком.
Кушла расстегивает ремень, обнимает широкую мужскую талию и натыкается на тяжесть охотничьего ножа. Она неуверенно смеется. Она чует Дэвида, но не знает, кто он такой. Она лишь знает, что должна взять его, насладиться им, ей необходимо вкусить его плоти, его костей. Ее голые пальцы опускаются на охотничий нож и сквозь кожаный футляр нож нападает на нее — костяная рукоятка с ручной резьбой доведет дело до конца, даже если принц забудет о своей миссии. С врожденной семейной целеустремленностью нож режет и протыкает Кушлу, бедренная кость дедушки верна семейному долгу. Кушла в изумлении отступает. Кровь из раненого указательного пальца стекает на деревянный пол. Собирается в красную лужу, медленно разрастается и впитывается в древесные волокна. Еще одна капля вот-вот упадет с изумленной руки Кушлы, и Дэвид подносит ее палец к губам, ловит каплю крови и глотает ее. Его Высочество мучает жажда, сегодня был трудный день.
Дэвид пробует кровь сестры, и жидкое железо вырывает его из забытья вожделения, принц мгновенно приходит в сознание. Рассудок возвращается к нему, и нож, пихавший хозяина в спину, прыжком перемещается в его правую руку. Дэвид делает шаг назад, низко кланяется и представляется:
— Ваше Императорское Высочество, моя досточтимая сестра, я поистине в восхищении от знакомства с вами.
Теперь Кушла знает, кто он. Теперь ее мозг знает то, что кожа знала с того момента, как он дотронулся до нее. Искушенная в дворцовом протоколе Кушла делает книксен, но успевает лишь наполовину согнуть ноги, как вмешивается рассудок. Она еще не ответила на приветствие, а принц уже хватает ее за шею, наматывает на руку длинные светлые волосы, рывком притягивает к себе и ножом рассекает рубашку на ее груди. Маленькое незаконное сердце бьется от любви и ужаса. Оно чует запах лезвия.
Внезапно Кушла понимает, что ненависть к сердцу прошла, что она хочет оставить его, сохранить. Она отталкивает Дэвида, но ее пальцам нравится прикасаться к нему. Она кусает его щеку, но зубы предлагают только поцелуи. Сердце растет в ее груди, набухая, стремительно заполняет место, оставленное предыдущими сердцами. Сердце знает, что его час близок, и все же не может позволить Кушле оттолкнуть Дэвида. Оно колотится о стенки полости, борется в ожидании исхода. Сердце растет с каждой упавшей каплей крови с пальца принцессы. Оно заполняет полость; Кушла задыхается, для легких, селезенки не остается места. Сердце сокрушает все прочие органы, Кушле не хватает воздуха, она цепляется за Дэвида и за себя, рвется недвижимо на волю. Ей больше нечем дышать, больше некуда бежать. Кушла стала сердцем.
Дэвид видит, как сестра умирает у него на руках. Его работа — вынуть сердце, пока оно бьется. Он может сделать это прямо сейчас. Кушла бледна, столь же бледна, как и он. Она падает на пол. Дэвид мог бы легко разрезать ее. Она упала рядом с каплями крови. Кровавая лужа расползается на древесных волокнах. Кушла умрет, если Дэвид ничего не предпримет. Он не хочет удалять сердце. Ему нравится, как оно бьется, нравится сила сердечных ударов. Все молекулы, что образуют принца, жаждут вернуть Кушлу к жизни; хотят, чтобы она очнулась, коснулась его, поцеловала, взяла его. Кушла без сознания, а Дэвид влюблен. Королева ожидала большего от своего единственного сына.
К счастью, нож знает, что делать. Он направляет руку Дэвида, опытным лезвием надрезает плоть, разбухшее сердце пульсирует в узком отверстии. Кушла кричит, приходя в себя; сердце молотит воздух; оно наполовину внутри нее, наполовину снаружи. Дэвид хватается за сердце, уперев босую ногу в грудь Кушлы. Он тащит сердце, толстое и гладкое, — руки крепко обхватили пульсирующую массу; Дэвид пригвождает Кушлу к полу и выдергивает сердце. Длинные щупальца с корнями выдираются из глубин; ноги и руки Кушлы, раздираемые изнутри, скрючиваются, спина выгибается навстречу брату, она смеется и кричит в агонии и благодарном облегчении. Дэвид смыкает ладони над сердцем, он крепко держит его, и Кушле нравится его прикосновение. Он дергает сильнее, она скрючивается на полу у его ног, древесные волокна вытягиваются и впиваются в нее, сдирая с настоящей принцессы плоть другой женщины. Напрягая силы, Дэвид делает последний рывок, выдирая последний корень из сотрясающегося тела сестры — женщины так неохотно расстаются с претензиями на сердечность. Дэвид в изнеможении прислоняется к стене; заляпанный кровью Кушлы, он вскидывает над головой трофей.
Постепенно Кушла приходит в себя. Половицы ослабляют хватку, она садится. Кушла уже в своем истинном обличье. Кожа, волосы, тело — все ее собственное. Она — принцесса Кушла, а напротив, привалясь к стене, сидит ее брат — в обнимку со все еще бьющимся сердцем. Пора вспомнить об этикете, официальных ритуалах приветствий и пожеланий доброго здравия. Принц осторожно прижимает сердце к груди, встает, кланяется три раза в ответ на четыре поклона сестры. Она ведь старшая. Кушла вручает ему церемониальную шкатулку, вынув из нее предварительно драгоценности. Принц кладет кровоточащее, пульсирующее сердце на пурпурный бархат и закрывает крышку. Сердце почти поместилось. Крышка тихонько поднимается и опадает в синкопическом сердечном ритме. Дэвид кладет шкатулку на деревянный пол, впитавший кровь. Затем снимает остатки одежды, чтобы соответствовать новой обнаженности Кушлы. Они стоят друг против друга, трогая одинаковые родинки. Она нащупывает его сердце, оно бьется спокойно, медленно и ритмично. Он кладет руку поверх раны в ее боку. Она предложила бы ему воды и вина, но он больше не испытывает жажды. Его рука врачует зияющую рану, и они падают в постель, изможденные и окровавленные. Мальчик и девочка спят в обнаженной невинности.
И просыпаются в плотском вожделении. Дэвид просыпается первым, разбуженный высотой башни и светом в сине-зеленой комнате. Он поворачивается — высокий мужчина в маленькой белой постели — и приминает плечом волосы Кушлы. В утреннем свете схожесть очевидна. Дэвид целует глаза своей матери, нос своего отца, свои собственные прекрасные губы. Кушла еще спит, но ее губы отвечают на поцелуй. Дэвид кладет нежную руку на ее сердечное пространство: там ничего нет, ни стука, ни звука. Рана свежа и чиста, он целует трогательные тонкие швы, заживляет шрамы. Его слюна растекается по ране, и вот уже раны нет, как нет и шрама. Кушла медленно просыпается; ее тело тянется к его телу; ее тело знает, из чьей плоти оно произошло. Кушла чувствует Дэвида рядом, и ее сны становятся явью. Она открывает глаза и заглядывает в глаза брата, такие же, как у нее. Она открывает тело мужчине, который чувствует так же, как и она.
Кушла и Дэвид встречаются в долгожданном соитии, они словно возвращаются домой. Не то, чтобы Кушла или ее брат не ведали прежде хорошего секса; мы знаем, что Кушла ведала, а кухарки и ливрейные лакеи во дворце непременно засвидетельствуют энергичность их совокуплений с принцем Дэвидом. Но это другое. Это — мудрый секс, который способна породить лишь генетическая связь, это секс далекой страны, которая на самом деле очень близка. Когда Кушла прижимает Дэвида к себе, его сердце ударяется и отскакивает от ее сердечного пространства — их тела не только впору друг другу, но и его сердце может биться за двоих. Сексуальное единение уникально и абсолютно нормально. Оно подобно тысячам других, и все же единственное в своем роде. Оно ординарно и экстраординарно, оно в едином вдохе. Кушла и Дэвид соединяются в совершенном забвении и полном сознании. Их слияние не запятнано запретом кровосмешения и тревогой о разнице в возрасте. Женщина на десять лет старше, мужчина — ее младший братик. Эти соображения не имеют значения перед лицом переполняющего их желания и высшей правильности их союза. Без брата Кушла — свирепа и опасна. Без сестры Дэвид — безволен и слаб. Вместе они — две подлинные версии единого целого. На пути ДНК встречается одна-единственная пуповина, серебряная, она спутывает сестру и брата на весь бессмертный век. Жаль, что у Платона не было сестры.
Их оргазм сотрясает башенные блоки и проходит полностью незамеченным. Он врывается в голоса и призраки викторианцев и не более занимателен, чем перепих юной соседки, согнувшейся перед тощим прыщавым парнем и крепко сомкнувшей губы, чтобы не разбудить спящую мать. Они кончают вместе не потому, что настроены друг на друга или искусны, но потому что у них нет выбора, потому что он ей как раз в пору, а она хочет его — вот и все объяснение.
Когда они закончили, Кушла усыпляет братика колыбельной. Колыбельной молодой, растущей любви, той песенкой, что пел им отец при рождении. Они спят два дня. В полусне принц передает матери церемониальную шкатулку с сердцем. Кладет в ее ладони, целует ее холодные пальцы. Мать принимает коробочку и отсылает его в детскую играть с сестрой. И наказывает больше никогда не баловаться со шкатулкой, полной драгоценностей. Этим украшениям цены нет, и они не для маленьких детей. Он это поймет на своей собственной коронации. Когда Кушла и Дэвид просыпаются, церемониальная шкатулка и сердце возвращены во дворец, а там, где кровь Кушлы впиталась в древесину, вырос розовый куст. Розы — крошечные бутоны, а шипы в шесть дюймов длиной. Кушла осторожно срезает один шип, когда ее брат ест тосты с мармеладом на кухне и не видит, чем она занимается. Она не сомневается, что длинный шип когда-нибудь окажется весьма кстати.
46
В отсветах розового сияния Лондон обоняет запах новых надежд. Новый год наступает, он принесет с собой празднование, и сожаление, и блаженную забывчивость. Новые листья и новый выбор. Простое решение назвать год другим именем заставляет людей верить, что это все изменит. Не меняет. Вечер четверга ничем не отличается от утра пятницы. Меняется лишь последняя цифра, а люди громко требуют новизны. Они слишком много съели и слишком много выпили, и сгодится любой предлог, чтобы начать все сначала. Кушла принимает душ, бреет ноги, моет голову, и пока она любовно отмывает свое самое собственное тело, Дэвид, посвистывая, снует по дому. Меняет простыни, готовит тосты, и снова и снова заходит в дышащую паром ванную, чтобы поцеловать сестру. Слушает Радио-4. На улице тепло, даже тает. Майкл Фиш приятно удивляется, комментируя в обеденном метеопрогнозе необычайную солнечность.
Фрэнсис и Филип убирают на кухне. Медленно смывают паштет и зимние фрукты со стен, убирают ножи и вилки в шкафчики и ящички. Отскребают засохшее яйцо с прохладных кафельной плитки. Они пристыжено хихикают. А потом начинают истерично хохотать. Они смеются над собственной глупостью и дурацкими желаниями. Фрэнсис тянется целительными руками к мужу, хочет обнять его. Хочет любить его. Филип с благодарностью падает в ее объятья. У них еще один день в запасе, чтобы побыть вдвоем, пока сын гостит у сестры Филипа. И они извлекут из этого дня максимум. Они любят друг друга и буду любить. Что бы ни случилось.
Джош и Мартин снова встречаются на нейтральной территории, чтобы обсудить свою жизнь. Они согласны, что они выше дрязг. Они могут через них переступить. И преступят. Мужчины покидают интернет-кафе и идут домой вместе. Мартин открывает дверь, Джош переносит любовника через порог. Они нежны и мягки друг с другом,и долго и медленно целуются на лестничной площадке, в холле, на лестнице. Мартин готовит ланч, Джош идет наверх, чтобы приняться за новую скульптуру. Это будет голова Мартина, и она будет прекрасной. Потом Мартин скрывается в своем кабинете, а Джош сооружает ужин при свечах. Мартин работает над новым романом. О духовном росте, вызванном страданием, и итоговом возврате к счастью. Они спят вместе и не мерзнут при открытых окнах зимней ночью.
Салли звонит Джонатану. Говорит, что, пожалуй, она передумала. Джонатан вне себя от радости, восторга, экстаза. Он мчится в квартирку, проезжая два раза на красный свет и трижды на радары дорожной полиции. Салли стоит большего, чем штрафы и аннулированные водительские права; Салли стоит больше, чем Джонатан может сосчитать. Они любят друг на друга на полу в гостиной. Потом смотрят видео и заказывают пиццу — с добавочной порцией грибов для Салли и двойным перцем для Джонатана. Они с радостью забирают свои половинки пицц у обрадованного хорошими чаевыми посыльного. Салли выбегает в магазин, пока Джонатан звонит в круглосуточную службу заказов авиабилетов и бронирует два места до Малаги туда и обратно. В Малаге они предполагали провести медовый месяц. В Малаге они распланируют всю оставшуюся жизнь. Салли довольна, что не выбросила подвенечное платье. Кроме того, во всем этом напряге она потеряла килограмм семь. Что может быть лучше? Полет первым классом назначен на послезавтра, и Джонатан даже осмеливается зарезервировать первоклассный номер в первоклассном отеле. Он изумляет самого себя, не говоря уж о Салли. Салли и ее будущий муж остаются в постели, пока не приходит пора спуститься в метро. Салли очень нравится секс. Джонатан удивлен ее дерзостью. Удивлен и впечатлен. В разлуке они оба многому научились. Салли сказала бы, что новый опыт стоил разлуки. Но пока не скажет. Она извлекает выгоды из виноватости Джонатана и пока не собирается снимать его с крючка.
Фрэнсис и Филип убирают на кухне. Медленно смывают паштет и зимние фрукты со стен, убирают ножи и вилки в шкафчики и ящички. Отскребают засохшее яйцо с прохладных кафельной плитки. Они пристыжено хихикают. А потом начинают истерично хохотать. Они смеются над собственной глупостью и дурацкими желаниями. Фрэнсис тянется целительными руками к мужу, хочет обнять его. Хочет любить его. Филип с благодарностью падает в ее объятья. У них еще один день в запасе, чтобы побыть вдвоем, пока сын гостит у сестры Филипа. И они извлекут из этого дня максимум. Они любят друг друга и буду любить. Что бы ни случилось.
Джош и Мартин снова встречаются на нейтральной территории, чтобы обсудить свою жизнь. Они согласны, что они выше дрязг. Они могут через них переступить. И преступят. Мужчины покидают интернет-кафе и идут домой вместе. Мартин открывает дверь, Джош переносит любовника через порог. Они нежны и мягки друг с другом,и долго и медленно целуются на лестничной площадке, в холле, на лестнице. Мартин готовит ланч, Джош идет наверх, чтобы приняться за новую скульптуру. Это будет голова Мартина, и она будет прекрасной. Потом Мартин скрывается в своем кабинете, а Джош сооружает ужин при свечах. Мартин работает над новым романом. О духовном росте, вызванном страданием, и итоговом возврате к счастью. Они спят вместе и не мерзнут при открытых окнах зимней ночью.
Салли звонит Джонатану. Говорит, что, пожалуй, она передумала. Джонатан вне себя от радости, восторга, экстаза. Он мчится в квартирку, проезжая два раза на красный свет и трижды на радары дорожной полиции. Салли стоит большего, чем штрафы и аннулированные водительские права; Салли стоит больше, чем Джонатан может сосчитать. Они любят друг на друга на полу в гостиной. Потом смотрят видео и заказывают пиццу — с добавочной порцией грибов для Салли и двойным перцем для Джонатана. Они с радостью забирают свои половинки пицц у обрадованного хорошими чаевыми посыльного. Салли выбегает в магазин, пока Джонатан звонит в круглосуточную службу заказов авиабилетов и бронирует два места до Малаги туда и обратно. В Малаге они предполагали провести медовый месяц. В Малаге они распланируют всю оставшуюся жизнь. Салли довольна, что не выбросила подвенечное платье. Кроме того, во всем этом напряге она потеряла килограмм семь. Что может быть лучше? Полет первым классом назначен на послезавтра, и Джонатан даже осмеливается зарезервировать первоклассный номер в первоклассном отеле. Он изумляет самого себя, не говоря уж о Салли. Салли и ее будущий муж остаются в постели, пока не приходит пора спуститься в метро. Салли очень нравится секс. Джонатан удивлен ее дерзостью. Удивлен и впечатлен. В разлуке они оба многому научились. Салли сказала бы, что новый опыт стоил разлуки. Но пока не скажет. Она извлекает выгоды из виноватости Джонатана и пока не собирается снимать его с крючка.