Данливи Джеймс Патрик. Самый сумрачный сезон Сэмюэла С

   - Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы думаете, что я - дура.
   - Я этого не говорил.
   - Зато вы с таким видом отвернулись, будто вам все про меня стало ясно. Между прочим, я перечитала всю классику. И считаю все эти книжки барахлом.
   - Продолжайте, пожалуйста.
   - А еще я прослушала курс по теории человеческих отношений. И на этот счет могу вам сказать кое-что новенькое. Все это тоже дерьмо. Только я не стала бы глумиться над этим, как вы. И все эти знаменитые французские соборы, которые вы считаете такими замечательными, полная дрянь. Я лучше полюбуюсь обычной бензоколонкой и получу от этого больший кайф, чем от ваших паршивых витражей.
   - Продолжайте, пожалуйста.
   - Да хватит корчить из себя умника с этим своим дурацким "продолжайте, пожалуйста".
   - Но я серьезно. Во французских соборах ведь заключена истинная красота. Или вы просто дразните меня.
   - Очень мне надо вас дразнить.
   - Хорошо, тогда я делаю официальное заявление. На самом деле вы обычная стопроцентная американочка, которой не терпится поскорей стать взрослой и не такой, как мама с папой. Но годы вас научат - в жизни все получится не так, как вы ожидаете.
   - Знаем мы эту отеческую мудрость. Но вы-то сами так и не распростились со студенческой общагой, правда. На что вы живете. На подачки. Вы и не скрываете этого. Таскаетесь по библиотекам - проводите колоссальные исследования. Вы из тех, кому уютно и спокойно только в цитаделях образования. Ну и почему же вы не возвращаетесь домой, в Штаты. Сами знаете почему. Потому что вы не выдержите конкуренции. Вас выставят за дверь с такой скоростью, приятель, что вы и пикнуть не успеете.
   Сэмюэл С. не смог сдержать слезы - они, как валуны, покатились из обоих глаз. И даже поднять руку, чтобы утереть их рукавом. Ее голос был где-то далеко - таким кажется едва различимый приглушенный рокот прибоя, когда лежишь на берегу: ветер стих и море совсем рядом. Как ее губы, ласково шепчущие:
   - Ой, простите меня. Надо же, я не хотела вас обидеть. Я просто пошутила.
   Веснушчатый нос Абигайль. Маленькие карие глаза. Большой рот, открывающийся во всей своей зубастой красе. Когда она вставала, хотелось рассмотреть и все остальное. Сейчас она сидела. А Сэмюэл С. стоял.
   - Вы победили.
   - Да бросьте вы.
   - Да, ваша взяла. Я сам напросился. Что ж, я пойду.
   - Не уходите.
   Сэмюэл С. рывком нахлобучил кепку. Махнул официанту - тот, покачивая гигантским черным брюхом, поспешил смахнуть в черный бумажник купюру, брошенную Сэмюэлом С. на стол со словами "сдачи не надо". Официант грозовая туча - скупо улыбнулся и, поклонившись, удалился. Сэм С. медленно стянул свитер со спинки стула и взглянул на Абигайль.
   - Вы не хотите, чтобы я ушел.
   - Я не хочу, чтобы вы ушли.
   - Ни у одного человека еще не хватало духу сказать мне все это. И все-таки я ухожу. До свидания.
   Коричневый свитер волочился по земле - огибая столики, Сэмюэл С. уходил с залитой солнцем террасы. Вверх по ступенькам, на улицу, мимо старой церкви, в тесный раскаленный автобус, который, шумно трясясь, покатил вниз по петляющему шоссе в тенистый и сонный городок Гринцинг. Потом через дорогу, под навесом ждал трамвая, чтобы вернуться в Вену. Обхватив руками колени, Сэмюэл С. сидел на жесткой, повторяющей форму зада скамейке и силился не обращать внимания на тупую боль в "тылу". Как же пережить эти двадцать четыре часа до встречи с герром Доктором завтра в пять. Ничтожество. Пустозвон. Размякший и заплывший жиром не от успехов, а от неудач. Одиноко торчащий посредине громадного нуля.
   Конечная остановка, сверкающий подземный торговый центр. Сэмюэл С. пересек площадку - она почему-то напомнила ему Америку. Застыл на мраморных плитах пола, среди суматошной толпы вышедших на обед венцев, лязга и скрипа прибывающих и отъезжающих трамваев. Испустил протяжный стон - боль перебралась в почки. Пальцы вцепились в бумажник и кошелек с мелочью. На него уставились, стали расступаться - по вожделенной дорожке он устремился в мужскую уборную. Сумасшедший пульс - невозможно сосчитать. Плеснул в лицо водой, судорожно глотнул ртом воздух. Справился с паникой: облегченно вздохнул, выпрямил спину, потащился назад по мрамору пола и навалился на поручни эскалатора. На улице он плюхнулся в такси и прошептал свой адрес. Дикобраз, растерявший все свои иглы.
   За четырьмя плотно занавешенными окнами Сэмюэл С. пустил воду в ванной и смерил температуру. Хотя и не профессиональные, обширные познания в медицине: все его болезни развиваются слишком быстро. Трудно определить, какая из них убьет первой. Трясущейся рукой вытащил термометр красная ниточка вытянулась до 102 . Выронил его из рук - термометр разбился о носок туфли. Хватит ли времени, чтобы успеть добраться до вешалки в прихожей и повиснуть на руках. Проходит две минуты. Три. Вот и дверной проем. Черная дыра. Всегда открыта. Шагнуть туда, во тьму, и уже никогда не возвращаться назад. Кинуться вниз, не касаясь ступеней. Начинаешь падать, летишь назад, в свое прошлое, выкрикиваешь что-то на улицах - зовешь тех, с кем начинал свою жизнь. У них были волосы и руки, они ласкали, садились вокруг, просто садились вокруг тебя, маленького мальчика. Эх, если бы сейчас они опять погладили бы тебя, приговаривая: "Ну-ну, малыш, не бойся, успокойся, маленький".
   Истошный вопль с лестничной площадки. Сэмюэл С. оцепенел на своей "дыбе", стал биться в заветную дверь. Страдальческий голос Гневной Агнессы.
   - Герр С., герр С., что вы там делаете. Вы затопили все здание, вода уже льет по лестнице.
   - Я умираю. Умираю.
   - Сначала закройте кран.
   Вода низвергалась через край ванны равномерным водопадом. Сэмюэл С. ошеломленно взирал на движение потока - настоящая река бежала по коридору и из-под двери вытекала наружу. Собственный микро-Дунай. Несущий свои воды вниз по ступеням, струящийся к парадному сводчатому входу, выбегающий на тротуар - там уже собралась небольшая толпа зевак. Их это забавляло: нескрываемое Schadenfreude, улыбки, чуть ли не похлопывание друг друга по спинам. Сэмюэл С. выскочил на улицу со шваброй в руке в сопровождении Гневной Агнессы - она размахивала другой шваброй над его головой. Толпа загоготала. И он был исцелен. Именно в этот самый миг, в этот самый день.
   В среду, из-за этого комического дневного спектакля, Сэмюэл С. засыпал, терзаемый мыслью, что его могут выселить; эта мысль загоняла его в узкие дымоходы - болтающиеся ноги сдирали пласты сажи. Воскрес сегодня утром, в четверг, и, преодолевая минуту за минутой, дотянул до пяти часов. Пять минут ходьбы по кривой тенистой улочке. Сердце колотится, температура неизвестна. Мимо серой каменной церкви, где холодно даже летом. Лучи солнца пробиваются сквозь легкий прохладный туман. Прошествовал через громадные дубовые двери парадного подъезда и мощеный внутренний дворик. Миновал фонтан и клубы пара, вырывающиеся из открытой двери прачечной. Полутемный мрачный сводчатый вход, статуя Девы Марии. Свеча, горящая перед ее кротким лицом, крошечным красным ртом, голубым покрывалом. Сэмюэл С. отсчитал сорок шесть каменных ступеней, на каждой опираясь рукой о колено. На третьей площадке - массивная дверь. Громко стукнув, ступил в широкую прохладную прихожую и кинул кепку на вешалку. Поворот стеклянной шаровидной ручки. Следующая дверь, за рабочим столом сидит герр Доктор. Кивнул головой. В одной руке - свежезаточенный карандаш, другая покоится на желтом листе бумаги. Два высоких сверкающих окна смотрят в тенистый зеленый сад: под деревьями - белокаменные статуи, окруженные живой изгородью кустов самшита, два жирных сизых голубя, усевшись на сирень, клюют листья. Здесь часто играла маленькая тихая девочка в белоснежных перчатках.
   - Добрый день, герр С.
   - Ух, Док. У меня что-то головка пошаливает.
   - Присаживайтесь, пожалуйста.
   - Заклинило продолговатый мозг.
   Сэмюэл С. приземлился и раскинулся в коричневом мягком кожаном кресле, добела истертом локтями, спинами и седалищами пациентов. В паузах между репликами - громкое тиканье огромных золотых настольных часов, отсчитывающих оплаченные минуты. В застекленном шкафу - семь толковых словарей и один технический: Сэмюэл С. частенько вынуждал герра Доктора туда заглядывать. На стене - дипломы из Вены, Гейдельберга, Берлина, Кембриджа. Горькое напоминание о горстке пепла, оставшейся от собственной ученой степени. Решительно скомканной однажды вечером и сожженной на глазах у спокойно улыбавшегося друга. Запах дыма, латыни, пергамента. Ты не ожидал, что все останется по-прежнему, что это всего лишь ярлык, залепляющий глаза: натыкаешься на стены, стоишь, неспособный ощутить вкус персика или заорать во время оргазма.
   - Итак, герр С.
   - Вчера я был полностью уничтожен. Прямо-таки раскатан в лепешку. Я отступил от своего правила: не возноси себя, принижая других. Я познакомился с одной девушкой. Чисто случайно. Она слышала обо мне. Даже о том, что я был самой колоритной и экстравагантной фигурой в Европе. Я решил, что это обстоятельство дает мне зеленый свет. Но она проскочила под носом и лягнула меня прямо в душу. И я подумал, Док, когда же я наконец соберусь жениться и завести детей - мне не хочется стать развратным стариком.
   - У развратного старика, герр С., может быть жена и десяток детей.
   - Ага, Док, вот вы и подключились - я все-таки вынудил вас высказать свое мнение.
   - Продолжайте, пожалуйста, герр С.
   Сэмюэл С. поджал губы. Герр Доктор разжал свои и потянулся длинными плоскими пальцами за маленьким белым мундштуком. В тисках взгляда Сэмюэла С. его рука примерзла к пластмассе. В затемненной комнате на стене качаются тени от залитых летним светом листьев. Герр Доктор осунулся. Сидит, посасывая пустой белый мундштук. В принципе, можно сделать разные выводы. Даже в грудном возрасте каждый человек хотя бы пару раз сталкивается с отсутствием взаимопонимания. Одна надежда, что у герра Доктора была полногрудая мамаша. За эти пять лет я, наверно, свел его с ума. Стоит мне войти, как он весь сжимается, готовясь к защите. И натягивает маску невозмутимости, когда я выдыхаюсь от серии собственных ударов, напичканных довольно дикими домыслами. Я сказал ему:
   - Док, весь мир должен был полюбить меня с самого младенчества, а вместо этого коварно выскочил из густой зеленой чащи и выпихнул меня на поляну.
   Герр Доктор медленно встает. Обходит меня сзади. Я смолкаю. Он просит продолжать говорить, пожалуйста. Спрашиваю зачем. Говорит, что ему просто захотелось размяться. Я понял, что довел его до улыбки - он прошел в угол к своему креслу и захихикал. Вероятно, герр Доктор все-таки выстоит.
   - Я действительно разрыдался, герр Доктор. Значит ли это, что я окончательно свихнулся.
   - Нет, герр пациент.
   - Что мне было делать. Я решил: подожду минуту с опровержением. И на сей раз воздержусь от схватки. Она меня раскусила. Потом я поразмыслил. Что ж, хорошо. Она меня раскусила - значит, мы вполне можем узнать друг друга поближе. И я смогу пробраться сквозь заросли в самую глубь ее джунглей. Но, Док, меня беспокоит то, что я ищу все более молоденьких. Вот в чем дело.
   - Продолжайте, пожалуйста.
   - Я вот что скажу, герр Доктор. Вы думаете, раз я тяну руки к этой крошке, значит, я пытаюсь соскрести чуточку ее дрожжей, чтобы поддержать собственный процесс брожения. Слушайте, что она могла найти во мне. Нет денег, раз. Странный, только и всего, плюс с головкой не того. Сколько еще пройдет времени, прежде чем я исцелюсь. И смогу предложить кому-нибудь выйти за меня замуж и завести детей. Я даже расстался со всеми своими псевдомодернистскими взглядами. Позволяю здоровым предрассудкам вновь закрасться в мою жизнь. Разве это плохо, Док. Их должно быть полным-полно. По крайней мере, перед смертью я все же намерен получить удовольствие. И даже был бы не прочь, чтобы за упокой моей души отслужили обедню, если бы она стоила чуть подешевле.
   - Понимаю, герр С. Будьте добры, продолжайте, пожалуйста.
   - Что ж. Я родился в Потакете, Род-Айленд, США, в довольно холодный октябрьский день. Моя мать застонала от удивления, обнаружив, что чрево преподнесло ей этот орущий четырехкилограммовый подарочек. Который, сам того не подозревая, вырос на задворках жизни. И всегда разбивал нос о забор, когда старался дотянуться до яств за этим забором.
   - Не надо иронизировать, пожалуйста.
   - Можете ничего не говорить мне. Я просто пересматриваю свое прошлое, чтобы понять, где именно я сел не на тот поезд. Который повез меня в Холостяцк. Док, вот уже пять лет я исправно хожу сюда дважды в неделю. Утром, лежа в постели, я занимался подсчетами. Вышло, что столько же стоит шикарный автомобиль. Такой дорогой вещи у меня не было ни разу в жизни. Знаете, я мог бы дважды в неделю по пятьдесят минут тереть его тряпочкой. И еще: за меня хотят выйти замуж да еще приплачивают мне, а я удираю. От самого обильного яства из всех, что меня когда-либо манили. Я хочу исцелиться. А вчерашний день показал, что я не исцеляюсь.
   - Пожалуйста, не кричите, герр С.
   - Боитесь, что соседи услышат.
   - Пожалуйста, продолжайте.
   - Нет, вы ответьте мне. Вы боитесь, что соседи услышат.
   - Нет, герр С., я не боюсь, что соседи услышат. Пожалуйста, продолжайте. И позвольте мне предупредить вас: все признаки выздоровления у вас налицо.
   - Док, не надо говорить этого. Я так одинок. На самом деле, очень одинок. Как же мне заполучить эту крошку.
   - Здесь нет готовых рецептов.
   Сэмюэл С. подтянул плотные коричневые носки, вздохнул. Тихое жужжание вентилятора. Тиканье часов. За окном заливается свистулька той самой маленькой голубоглазой девочки с длинными каштановыми волосами и в белоснежных перчатках; ей разрешили издавать подобные звуки, когда приходит домой ее папа. Ежедневный маленький праздник ровно в пять пятнадцать. Которого она с нетерпением дожидалась, катая по гравийным дорожкам игрушечную коляску и мысленно разговаривая с куклой.
   - Кажется, на сегодня хватит, Док. Но я хотел бы посидеть здесь до скончания отведенного мне часа.
   - Этот час - ваш, герр С.
   - Я знаю, что этот час - мой. И знаю, что это вас раздражает. Я просто хочу посидеть здесь и помолчать. Мое говорение ни к чему не приводит. Дело в том, Док, что мне не дают найти хорошую работу, хорошую женщину. Возьмите, например, здешнее крупное международное агентство. Это же настоящая большая грудь. И хочется к ней припасть. Но когда замечают, что я разглядываю ее и уже подбираюсь поближе, меня останавливают: "Пошел вон. Мы сами тут сосем, давай-давай, проваливай". Они урвали все лучшее на пиршестве жизни. А меня отпихнули локтем - ползаю под столом и подбираю крошки. Увертываясь от их каблуков - они, ради смеха, давят мои растопыренные пальцы.
   Сэмюэл С. стоял у закрытых дубовых дверей подъезда герра Доктора. Кепка плотно сидит на голове этим августовским вечером, без пяти шесть, в четверг, в Вене. Можно спуститься по Гольдеггассе, чувствуя, что тебя только что отделали. Именно здесь, к востоку от Мюнхена, Парижа и Галифакса (Новая Шотландия). Спокойным, размашистым шагом - по улочкам, прилегающим к Св.Стефану: его большой колокол как раз бьет шесть. На углах по всей Кернтнерштрассе ранние "уличные пташки" уже занимают свои позиции. Бледно-голубые и розовые хлопчатобумажные платья, на плечи наброшены свитера - вечером работать прохладно. Сэмюэл С. сворачивает в узкий серый переулок, заходит в какое-то подобие мавзолея, отделанного дымчато-желтым мрамором. Уселся в отдельную кабинку, положил руки на столик, уткнулся лбом в запястье. Официантка наклоняется к его унылой фигуре.
   - Добрый вечер, герр С. Вам плохо.
   - Я собираюсь спустить свои синапсы в сливовицу. В противном случае все кончится тем, что я, в голубых парусиновых туфлях, буду играть на электропианино на берегу студеного моря.
   Большой колокол пробил восемь. Сэмюэл С., стоя на столике, раскланивался после исполнения замысловатого танца под названием "глупейший гавот" - разнообразные ужимки и вихляние отдельными частями тела. Хозяин остолбенел - Сэмюэл С. стал обучать американскому футболу. Урок третий: введение мяча в игру; вместо мяча - рюмка со сливовицей. Потом задавал вопросы восхищенным зрителям, слизывающим со своих лиц сливовую влагу: "Каждого ли из вас любят. О каждом ли нежно заботятся". За вопросами последовала песенка:
   Окропи меня Пыльцой, Осыпь мне лютиком Макушку, Высади-ка На лужок После всей Петрушки.
   На стол полетели шиллинги и приветственные крики. Присутствующие венцы ограничились сдержанными аплодисментами. Зато заулыбались во весь рот, когда Сэмюэл С. скинул пиджак, намотал на шею желтые подтяжки, взял сигару и, раскинув крестом руки, исполнил в этом гвалте четыре умиротворяющие арии из Моцарта. Собрав даже случайных прохожих - они столпились в дверях и на тротуаре, чтобы разглядеть в облаке дыма Сэмюэла С., поднимающего флаг на большом пальце ноги и складывающего из складок своего живота детскую попку. Дикая история. Менее стойкие стыдливо отворачивались и закрывали лицо руками, подсматривая сквозь пальцы. Сэмюэл С. возвестил на английском языке, что он оказался в глубокой жопе - без респиратора, без фонарика, без компаса: помашите мне на прощанье.
   Пятница. Раннее утро. После весьма бурного четверга Сэмюэл С., распластанный, в беспамятстве лежит под столом, подтяжки так и висят на шее. В левой руке зажата монахиня - маленькая черная куколка. С воплем "боже правый" зашвыривает ее в дальний угол. Все вокруг желтого цвета. Боли в ахилловом сухожилии, липкая проспиртованная слюна во рту. Ночь прогулок по канату над бездной, курс на Одессу (Техас), через заледеневшие просторы, с богатым выбором расчесок для продажи. А теперь - утро. Солнце медленно ползет по стене, тоненький луч заглядывает в щель между занавесками. Сэмюэл С. с трудом встает на колени. Выползает по хлюпающему мокрому ковру в коридор сделать пи-пи. Мир дожидается, когда же печень выдавит по капле весь яд. Теперь назад, на скрипучий волосяной матрац. Подбирается к маленькой монахине - под ее белый воротничок подсунута записка:
   Вам необходимо обследовать свои мозги
   Искренне Ваша,
   гражданка Австрии
   Сэмюэл С. повалился на кровать. Перед глазами заляпанные темными пятнами брюки из кавалерийской саржи, ободранные носы стоптанных туфель, обвисшие подтяжки - сломанные золотые крылья. Уставился в потолок. Треснутый гипсовый медальон - впишешься в него, когда придет время отправляться на небеса. Прямо так, лежа на спине. Отсюда - в никуда. И никакого риска, да-да. В любом случае все уже потеряно. Мозги вареные, а не обследованные. Глаза смотрят внутрь, а не наружу. Уши едва улавливают внешний мир. Гневная Агнесса прокралась мимо двери. Пытается выяснить, стою ли я хоть одного содрогания. Пронзительный визг трамваев удаляется. Погружение в сон. Снится разъяренный бык, вырывающий маргаритки и ревущий: "Я - царь зверей". Естественно, приближаюсь к нему, чтобы вступить в переговоры, - животное нападает. Несется за мной через двор, загоняет в сарай - я стою, дрожа от страха, на тюках сладко пахнущего прессованного сена. Шепчу ему оттуда - животное выпускает из ноздрей клубы дыма. "Слушай, бычок, может, мы договоримся. Я свожу тебя на травку". Рога просвистели прямо под носом. Очередное пробуждение. Капельки пота на лбу. Пора пи-пи. Исключительное напряжение всех сил - скатился на пол. Поднялся с колен и, тряхнув головой, покачиваясь, побрел в ванную.
   Сэмюэл С. осторожно пролавировал между вечно занятыми маленькими муравьями по их заболоченному миру ворсистого ковра. Выполз из одежды, будто из старой кожи. Наполнил ванну до краев кипятком. Закрыл кран. Скомкал туалетную бумагу и обложил дверной звонок. Закопал телефон в гигантской куче грязного белья. Сколол булавками занавески, везде включил свет. Разложил на кресле простыню, полотенце. Сгреб книги в стопку так, чтобы дотянуться до них рукой. Один том прихватил с собой в ванну.
   Сэмюэл С. медленно погрузился в горячую воду. Один муравей, отбившийся от стада, полз по его ноге. Взобрался на колено и заметался по кругу - этот островок безопасности постепенно уходил под воду. Муравей поплыл: судорожно барахтаясь, пытался добраться до берега. Он был в отчаянии. Усики отчаянно шевелились. Сэмюэл С. великодушно подставил ему палец. Поборов инстинктивное желание убить его. Муравей остановился у самой большой на руке веснушки, двигая челюстями. Легким щелчком Сэмюэл С. отправил его в безопасное место. В ту же секунду раздались два отчетливых удара во входную дверь.
   Сэмюэл С. похолодел в горячей воде. Хозяйка. Или полиция - если тебя и не арестуют, будут выяснять, какой зубной пастой ты пользуешься. Еще три удара.
   Это не местный. Обычно венцы, пользуясь твоим отсутствием, расспрашивают о тебе соседей и, если те знают достаточно, уходят вполне удовлетворенные. Еще четыре удара. Полиция. Выследили меня без всяких церемоний. И хотят заставить оплатить все мои пьяные проделки. На которые я спустил все деньги, полученные из Амстердама.
   - Отзовитесь.
   Слишком уж жарко в ванной, чтобы оставаться хладнокровным. Услышав голос Абигайль. Есть ли какой-нибудь смысл или нужда усугублять мучения. Человек чувствует себя виноватым в том, что отверг тебя, и потом является, чтобы сообщить тебе об этом в подробностях.
   - Отзовитесь. Я знаю, что вы здесь. У вас горит свет. Это я, Абигайль.
   Сэмюэл С. с усилием вылез из ванны, роняя капли, прошлепал по коридору. Завернулся в простыню и полотенце, разложенные на кресле, и двинулся к входной двери, чтобы прервать крики, проникающие сквозь тонкие, как картон, стены.
   - Чего вы хотите.
   - Я хочу поговорить.
   - А я нет. Я не одет.
   - Я только хочу вам кое-что сказать.
   - Что именно вы хотите сказать.
   - Еще не знаю. Но я хочу поговорить.
   - Не хочу повторять все сначала. Вы победили. С меня хватит.
   - Что за тупое упрямство. Почему вы не посмотрите на вещи трезво.
   - На что смотреть трезво.
   - Я хочу узнать вас поближе.
   - Придумайте для меня хоть один повод узнать вас поближе.
   - Вы могли бы положить свою голову мне на плечо.
   Чтобы найти ответ на это, на Шпицбергене потребуется шесть месяцев совещаний с группой бомбейских дантистов на дрейфующей льдине. И двадцать секунд в Вене.
   - Сколько вам лет.
   - Достаточно.
   - Я почти вдвое вас старше.
   - Тогда не ведите себя как ребенок. Откройте дверь. Давайте дружить.
   - Это самые чреватые отношения в мире.
   - В чем дело. Вы что, трус.
   - Да. А вы кто.
   - Я - еврейка. На три четверти.
   - А я - антисемит. На четыре четверти.
   - Отлично. Я избавлю вас от расовых предрассудков.
   Придерживая простыню зубами, Сэмюэл С. отомкнул дверные запоры. Его первая посетительница. Во всем коричневом: узорчатая шелковая блузка, кожаная юбка. Большая переметная сума через плечо. На ногах - замшевые ботинки. Остановилась на пороге затхлой полутемной гостиной и пронзительно присвистнула.
   - Елки-палки.
   - Вы же хотели войти.
   - Я читала о европейской нищете, но это прямо для романа. У вас в прихожей мокро. Вы похожи на привидение.
   - Если вам что-то не нравится - вон дверь.
   - Что вы такой обидчивый.
   - Я никого не зазываю к себе в гости. Если сами приходят, я не несу ответственности за те ощущения, которые здесь испытывают.
   - Вы шарлатан, самый натуральный шарлатан.
   - Я уже сказал - вон дверь.
   - Да я бы сама не прочь свалить отсюда. Но не сделаю этого только по одной причине. Это самое грязное жилище из всех, что я видела. Здесь правда очень грязно. И нужно что-то сделать. Зачем вы везде электрический свет включили. А дневной загородили занавесками. Сейчас три часа дня.
   - Для меня сейчас полночь.
   - Можно я присяду.
   - Садитесь.
   Сэмюэл С. вразвалку прошел в ванную. Смочил голову холодной водой, продрал расческой спутанные волосы, прочертил неровный пробор по левому склону черепа. Жизнь сделала новый поворот. Прямо в маленький оазис. Нафаршированный фальшивыми фигами, которые тают в воздухе, как только протянешь к ним руку. И в довершение всего - хозяйка, разводящая в подвале улиток в стеклянном садке. Те с хрустом жуют виноградные листья. Графиня сообщила, что с наступлением темноты с ней произошло что-то странное: она в ярости билась над своей escargot - а утром, кажется, опять пришла в себя.
   Сэмюэл С. вышел из ванной - подбородок вздернут, плечи расправлены, глаза сияют, как солнце. Белый накрахмаленный воротничок, рубашка в голубую полоску. Абигайль сидит нога на ногу. Листает справочник по банковскому делу. Поднимает карие глаза; при электрическом освещении ее губы кажутся пунцовыми.
   - Простите за то, что я сказала тогда, на Каленберге. Я познакомилась с вашими друзьями, и они объяснили мне, что вы проходите курс лечения. Если бы я знала это, я никогда не сказала бы то, что сказала.
   - Люди говорят то, что хотят сказать. И говорят всерьез. А поступают совсем наоборот.
   - Черт, мне стыдно. Даже и не знаю, что ответить. Может быть, откроем окно.
   - Окна заклеены.
   - Не могу привыкнуть к этим европейским запахам.
   - Такой воздух здесь уже четыре месяца. И я не вижу причин его менять. Мне дурно от свежего воздуха.
   - Неужели вам нравится это пещерное существование.
   - Нет.
   - Почему же вы так живете.
   - Потому что нет средств жить по-другому. И потом, никто не станет наводить здесь порядок.
   - Вы сами должны навести здесь порядок.
   - У меня нет желания наводить здесь порядок.
   - Извините, что вмешиваюсь не в свое дело.
   Сэмюэл С. с неприступным видом застыл у импровизированного письменного стола, заваленного кипами бумаг. Подожми все форпосты жизни, честолюбивые замыслы, далекие проекты. Чтобы какой-нибудь случайный налетчик, размахивающий кривым ятаганом, не поотрубал их все. Подойди к финишу живым - это единственное, что имеет значение. Тщательно прощупывай свой путь, пока все зубы на месте. Остерегись протягивать руку к тому маленькому цветочку: он врос корнями в подземный электрический кабель и шарахнет тебя так, что отлетишь в другой конец лужайки. Я протягиваю руку.