Страница:
* * *
С бьющимся сердцем я потянул за цепочку звонка. Веселый звон разорвал мрачную тишину ноябрьского утра. Неуверенно залаял соседский пес. Послышались шаги... ее шаги, и мгновение спустя я увидел Эмму, прекрасную и трогательную, как никогда, в черном траурном платье, подчеркивающем золото волос. Она встретила меня без улыбки, но в ее глазах я прочел страстный призыв. Как только мы оказались в гостиной, Эмма бросилась в мои объятия.– О Жеф! Какое счастье вновь увидеть ваши грустные глаза и этот неизменный чемодан!
Я тоже был безмерно счастлив. Бросив чемодан, я прижал женщину к своей груди.
– С этой минуты ты моя, Эмма, ты принадлежишь только мне!
– Да, мой дорогой!
– Я хочу, чтобы ты сама мне об этом сказала!
– Я принадлежу только тебе, Жеф!
* * *
Для начала мы отправились в ванную комнату. Связанные с ней страшные воспоминания еще не выветрились из моей головы. Приоткрыв дверь, я обнаружил идеальную чистоту и витающий в воздухе аромат дорогого дезодоранта. Лишь человек, наделенный больным воображением, мог представить здесь плавающее в окровавленной воде тело.Эмма, словно прочитав мои мысли, прошептала:
– Вот видишь, его больше нет!
Действительно, все следы пребывания Медины в доме были уничтожены. Жилище отторгло его, как организм отторгает инородное тело. Дом полностью утратил связь с умершим, словно рыночная площадь, которую тщательно подмели после базарного дня.
– Мы одни, Эмма, – произнес я, – мы действительно одни!
– Да.
– Тебе пришлось пережить немало тяжелых минут, моя дорогая!
Эмма отрицательно покачала головой.
– Вовсе нет. Возможно, я и страдала бы, если бы он умер естественной смертью. Но в данном случае мне абсолютно все равно. Он сам решил уйти, что же, остается лишь благополучно вычеркнуть его из своей жизни. К тому же меня постоянно кто-нибудь навещал. Когда же я оставалась одна, то приходилось заниматься бытовыми проблемами.
– Что ты имеешь в виду?
– Мы не были богаты. За этот дом мы еще не расплатились до конца, все заработанные Фернаном деньги уходили на взносы. Его начальник выдал мне чек на триста тысяч франков. После оплаты похорон мало что осталось. Короче, мне следует устраиваться на работу.
От возмущения я подскочил на месте.
– Тебе?! Работать?!
– Ну разумеется, Жеф! Иначе нам не на что будет жить!
Я с нежностью смотрел на нее, такую маленькую, хрупкую, свежую, созданную лишь для того, чтобы, уютно устроившись, сидеть на мягких диванных подушках. Я абсолютно не мог представить ее за рабочим столом.
– Я этого не хочу...
– Но, Жеф, вы должны понять...
– А я на что, Эмма?
– Вы моя единственная поддержка в этой жизни, но мы оба прекрасно знаем, что вам нельзя высовывать наружу носа...
– Да, но...
Эмма, не дав мне договорить, потащила за собой в спальню, где царствовала типично женская атмосфера. Указав на кресло в стиле Людовика XV, обтянутое нежной расцветки атласом, она распорядилась:
– Усаживайтесь, нам необходимо освоить и эту территорию.
Как только я расположился в кресле, она, опустившись на ковер, положила голову мне на колени.
– Как мне хорошо...
– Да, Эмма, мне тоже удивительно хорошо с тобой...
При этом я не мог оторвать глаз от кровати, тщетно силясь представить, как она и Медина занимались на ней любовью. Тем не менее Фернан овладевал ею именно на этом ложе. И каждую ночь против своей воли она была вынуждена удовлетворять его похоть. Здесь она испытала первое разочарование, здесь начала его ненавидеть.
– О чем вы думаете, Жеф?
– Я вряд ли смогу объяснить, Эмма...
Необходимо было вернуться на грешную землю.
– Я буду продолжать писать, Эмма. Коль скоро мои статьи пользуются спросом...
– Но вы же не сможете...
Внезапно она замолчала. Ее глаза округлились, и едва заметная улыбка тронула губы.
– Мне в голову пришла потрясающая идея!
– Ты чудо, Эмма. Я заранее знаю, что ты придумала нечто уникальное.
– Итак, слушайте. Я отправляюсь к издателю газеты, в которой работал Фернан. Я его знаю, это энергичный, очень умный человек.
– И что?
– Я ему скажу: "Месье Торазофф, мой муж все послевоенное время работал в вашей газете ответственным секретарем редакции. Вас не удивили внезапно прорезавшиеся у него способности к журналистике? Наверняка да. Так вот, если вы хотите знать правду, месье, это мне однажды пришла в голову мысль взяться за телекритику. Получилось, как вы помните, неплохо, и я решила, что Бог не обделил меня литературным даром. Последующие статьи, которые Фернан приносил в редакцию, были также написаны мной. Теперь, после его смерти, я пребываю в полной растерянности. Неужели я должна отказаться от журналистики только потому, что серия моих первых сочинений вышла под его именем?!"
Ей-Богу, я был в восторге от актерских способностей этой маленькой женщины. Она великолепно исполняла роль человека, мучимого рефлексией. Я легко представил себе кабинет издателя газеты и самого месье Торазоффа, тронутого до глубины души откровениями убитой горем вдовы, которая тем не менее держалась с таким достоинством.
– Это не просто хорошо, Эмма, это гениально!
– Ты одобряешь?
– Еще бы, черт побери!
– Он не усомнится в моих словах, если я выдам ему следующую статью того же уровня, что и предыдущие?
– Ни на мгновение!
Мне оставалось лишь написать эту статью!
2
Малейший шум заставлял меня вздрагивать. Я ждал уже четыре часа, сил у меня больше не было. Тишина в доме действовала угнетающе. Я бросил еще одно полено в камин, из которого вырвался сноп искр.
Удастся ли Эмме добиться успеха? Не вызовет ли задуманное ею подозрений издателя? Ведь он может догадаться об истинном авторе статей и заняться поисками кого-то третьего, предпочитающего оставаться в тени...
Я открыл окошко, чтобы выветрился дым. Сад под дождем напоминал кладбище. Ощущалось тяжелое дыхание зимы, с ее снегом и стужей. Я с трудом переводил дыхание, больше не в силах переносить одиночество. Вечное противостояние сделало меня пугливым.
Когда мой взгляд случайно упал на калитку, она вдруг открылась, и я увидел идущую по аллее Эмму, которая, заметив меня, торжествующе помахала рукой. Я бросился ей навстречу и, схватив за плечи, с немым вопросов заглянул в глаза.
– Полная победа! Моя история привела издателя в восторг. Он признался, что всегда испытывал сомнения по поводу литературных способностей моего мужа. И предложил двести тысяч франков в месяц за ежедневную статью и телерубрику.
– Но это же просто фантастика!
– Но я отказалась, – надув губки, заявила Эмма, бросая перчатки на стол.
– Ты шутишь!
– Нисколько. Я объяснила ему, что его газета не единственное место, где я смогла бы работать. Ведь Медина успел получить немало других предложений.
– Как он это воспринял?
– Как деловой человек, сразу же прибавив дополнительную сотню тысяч. И тогда уж я дала свое согласие. Надо же с чего-то начать, не так ли, Жеф?
– Потрясающе! Я всегда знал, что умные женщины представляют серьезную общественную угрозу.
Эмма была возбуждена, казалось, счастье переполняло ее.
– В течение долгих, нескончаемых месяцев я прозябала в тени этого ничтожества Фернана, Жеф! И вот теперь я вышла, наконец, на солнце. Как это прекрасно, вы не находите?
– Я отлично тебя понимаю, так как нечто подобное происходит и со мной. Долгие годы я задыхался и вот теперь наконец обрел самого себя. Ты вернула меня к жизни, Эмма!
– Как восхитительно вы говорите!
Наш поцелуй длился целую вечность. Губы Эммы, вобравшие в себя весь холод осенней улицы, быстро согрелись.
– Это еще не все, – сказала она. – Необходимо придумать псевдоним. Я обещала сообщить его по телефону.
– Псевдоним? Разве ты не хочешь подписываться собственным именем?
– Послушайте, Жеф, но это же невозможно! Ведь у меня по-прежнему фамилия Медины. На что это будет похоже? Более того, женщину-памфлетиста никто не воспримет всерьез. Читатели после каждой строчки будут бояться натолкнуться на кулинарный рецепт!
По крайней мере, на славу ей было наплевать! Я имел дело с весьма здравомыслящей девочкой... Немного подумав, я произнес:
– Ну что же, когда-то я предлагал Медине подписывать мои статьи псевдонимом "Циклоп". Как ты его находишь?
– Звучит несколько старомодно. К тому же Торазофф предпочитает какое-нибудь нормальное имя. Ему не нравятся статьи, которых автор словно боится.
– В таком случае...
Эмма призадумалась. Я поглядывал на нее в полной уверенности, что нужное имя она отыщет быстрее меня. И действительно, вскоре ее глаза искрились, словно шампанское в хрустальном бокале.
– Когда я была ребенком, я прочитала роман, главным героем которого был прекрасный белокурый юноша. Я по уши влюбилась в этот образ. А звали его, если не ошибаюсь, Эрве Гино. Что, если мы остановимся на этом имени?
– Ну вот, ты уже начинаешь мне изменять, Эмма, пусть даже и с детскими мечтами. – Мне стало немного грустно.
– Ну неужели ты не понимаешь, Жеф, что именно благодаря тебе эти мечты становятся явью? Ведь это же ты – Эрве Гино.
– Да, действительно...
– В таком случае...
– Ты, как всегда, права, мой ангел! Твое счастье, что ты не только умна, но и красива, иначе мужчины возненавидели бы тебя.
Эмма улыбнулась. Ее щеки раскраснелись. От нее исходил чудный аромат цветочных духов.
– Мне кажется, мы будем очень счастливы, Жеф!
– При условии, что я тебе не надоем через неделю...
– Как ты смеешь это говорить! До твоего появления в этом доме я прозябала, не зная, что на свете есть солнце, а ты, Жеф, распахнул ставни...
Удастся ли Эмме добиться успеха? Не вызовет ли задуманное ею подозрений издателя? Ведь он может догадаться об истинном авторе статей и заняться поисками кого-то третьего, предпочитающего оставаться в тени...
Я открыл окошко, чтобы выветрился дым. Сад под дождем напоминал кладбище. Ощущалось тяжелое дыхание зимы, с ее снегом и стужей. Я с трудом переводил дыхание, больше не в силах переносить одиночество. Вечное противостояние сделало меня пугливым.
Когда мой взгляд случайно упал на калитку, она вдруг открылась, и я увидел идущую по аллее Эмму, которая, заметив меня, торжествующе помахала рукой. Я бросился ей навстречу и, схватив за плечи, с немым вопросов заглянул в глаза.
– Полная победа! Моя история привела издателя в восторг. Он признался, что всегда испытывал сомнения по поводу литературных способностей моего мужа. И предложил двести тысяч франков в месяц за ежедневную статью и телерубрику.
– Но это же просто фантастика!
– Но я отказалась, – надув губки, заявила Эмма, бросая перчатки на стол.
– Ты шутишь!
– Нисколько. Я объяснила ему, что его газета не единственное место, где я смогла бы работать. Ведь Медина успел получить немало других предложений.
– Как он это воспринял?
– Как деловой человек, сразу же прибавив дополнительную сотню тысяч. И тогда уж я дала свое согласие. Надо же с чего-то начать, не так ли, Жеф?
– Потрясающе! Я всегда знал, что умные женщины представляют серьезную общественную угрозу.
Эмма была возбуждена, казалось, счастье переполняло ее.
– В течение долгих, нескончаемых месяцев я прозябала в тени этого ничтожества Фернана, Жеф! И вот теперь я вышла, наконец, на солнце. Как это прекрасно, вы не находите?
– Я отлично тебя понимаю, так как нечто подобное происходит и со мной. Долгие годы я задыхался и вот теперь наконец обрел самого себя. Ты вернула меня к жизни, Эмма!
– Как восхитительно вы говорите!
Наш поцелуй длился целую вечность. Губы Эммы, вобравшие в себя весь холод осенней улицы, быстро согрелись.
– Это еще не все, – сказала она. – Необходимо придумать псевдоним. Я обещала сообщить его по телефону.
– Псевдоним? Разве ты не хочешь подписываться собственным именем?
– Послушайте, Жеф, но это же невозможно! Ведь у меня по-прежнему фамилия Медины. На что это будет похоже? Более того, женщину-памфлетиста никто не воспримет всерьез. Читатели после каждой строчки будут бояться натолкнуться на кулинарный рецепт!
По крайней мере, на славу ей было наплевать! Я имел дело с весьма здравомыслящей девочкой... Немного подумав, я произнес:
– Ну что же, когда-то я предлагал Медине подписывать мои статьи псевдонимом "Циклоп". Как ты его находишь?
– Звучит несколько старомодно. К тому же Торазофф предпочитает какое-нибудь нормальное имя. Ему не нравятся статьи, которых автор словно боится.
– В таком случае...
Эмма призадумалась. Я поглядывал на нее в полной уверенности, что нужное имя она отыщет быстрее меня. И действительно, вскоре ее глаза искрились, словно шампанское в хрустальном бокале.
– Когда я была ребенком, я прочитала роман, главным героем которого был прекрасный белокурый юноша. Я по уши влюбилась в этот образ. А звали его, если не ошибаюсь, Эрве Гино. Что, если мы остановимся на этом имени?
– Ну вот, ты уже начинаешь мне изменять, Эмма, пусть даже и с детскими мечтами. – Мне стало немного грустно.
– Ну неужели ты не понимаешь, Жеф, что именно благодаря тебе эти мечты становятся явью? Ведь это же ты – Эрве Гино.
– Да, действительно...
– В таком случае...
– Ты, как всегда, права, мой ангел! Твое счастье, что ты не только умна, но и красива, иначе мужчины возненавидели бы тебя.
Эмма улыбнулась. Ее щеки раскраснелись. От нее исходил чудный аромат цветочных духов.
– Мне кажется, мы будем очень счастливы, Жеф!
– При условии, что я тебе не надоем через неделю...
– Как ты смеешь это говорить! До твоего появления в этом доме я прозябала, не зная, что на свете есть солнце, а ты, Жеф, распахнул ставни...
3
Под именем Эрве Гино начался третий этап моей карьеры. На сей раз псевдоним меня не раздражал, я с радостью сменил имя. В результате этой перемены я словно приобрел новый гражданский статус, частью которого была Эмма.
Я писал с большим подъемом и вдохновением. Сюжеты роились в моей голове, мне оставалось лишь облачить их в подходящую форму. Рожденные мной статьи Эмма перепечатывала на машинке, с удовольствием играя роль моей помощницы. Всей душой я радовался тому, что мы с ней образуем творческую группу, в которой я являюсь направляющей силой, что, наконец, завершились мои одинокие блуждания по миру. Когда она отправлялась в редакцию, я принимался за домашние дела. Если раньше я почитал ниже своего достоинства сварить яйцо или развести огонь в печи, то теперь я с радостью готовил несложные блюда, натирал полы в ее отсутствие... Новое положение все больше и больше увлекало Эмму. Она постепенно приобретала в газете определенный вес и была вынуждена много времени проводить в редакции, присутствовать на заседаниях у директора или посещать приемы.
Поначалу я тосковал, разлучаясь с ней по вечерам, но постепенно привык и даже стал находить определенную прелесть в ожидании любимой женщины. Все это придавало нашей любви дополнительную таинственность. К ее возвращению в доме царил идеальный порядок. И каждый раз она награждала меня полным восторга взглядом, который с лихвой окупал все мои усилия.
– Неприятности, Эмма?
– Не совсем, но я в полной растерянности, Жеф!
– Что случилось?
– Сегодня вечером я должна уйти...
Она казалась грустной. Впервые ее лицо выглядело слегка увядшим, под лихорадочно блестевшими глазами пролегли круги.
– Куда ты собираешься?
– Честное слово, у меня нет ни малейшего желания, но каждую неделю редакция устраивает вечеринки для сотрудников. До сих пор я отказывалась под предлогом траура. Но сегодня главный редактор особенно настаивал, уверяя, что мой отказ оскорбляет коллег. Пришлось принять приглашение...
Она с плачем бросилась мне на шею.
– Я не хочу туда идти!
– В таком случае, оставайся дома!
– Но я же дала обещание! Теперь уже поздно идти на попятную...
Эмма являла собой пример чисто женской непоследовательности. Она плакала из-за необходимости тащиться куда-то на ночь глядя, но ее возмущало мое предложение остаться дома.
– В таком случае, поступай как знаешь, я не буду досаждать тебе советами!
Эмма промокнула глаза огромным, как салфетка, носовым платком, а затем поднялась к себе, чтобы переодеться. Когда она спустилась, я ахнул от изумления. Передо мной стояла молодая, уверенная в себе женщина, не имеющая ничего общего с порывистой девочкой, к которой я привык. В изысканном вечернем платье, с накинутой на плечи норковой накидкой она выглядела очень элегантно. Вечерний макияж и новая прическа изменили ее до неузнаваемости. Я не мог отвести от нее глаз.
– Ты удивительно прекрасна, Эмма!
В ответ она притворно-недоверчиво пожала плечами – жест девушки, удостоенной комплимента.
– А ты чем займешься в мое отсутствие, бедняжка?
– Буду ждать тебя, черт побери!
– Обещай мне, что поужинаешь!
– Ну конечно.
– Знаю я тебя, погрызешь немного сыра на кухне, и все. Я хочу, чтобы ты приготовил себе ужин, Жеф!
– Хорошо, я накрою себе стол, как в ресторане.
Она поцеловала меня и вышла из дома в темный холодный вечер. Выпавший утром снег растаял, его грязно-белые следы виднелись лишь на крышах домов да на верхушках каштанов. Эмма села в машину и уехала. Мне почудилось, что на мир опустилась великая печаль. Мое сердце ледяной рукой вновь сдавило жестокое, беспощадное одиночество. Дом стал выглядеть враждебно, огонь в камине перестал быть огнем радости.
Я отправился на кухню, чтобы немного поесть, как обещал, но кусок не лез в горло. После "трапезы" я включил телевизор, поскольку к завтрашнему дню предстояло написать "нашу" телекритику. Передача, посвященная цирковому представлению, была сделана очень удачно, но мне не доставляли ни малейшего удовольствия выкрутасы акробатов, жонглеров и иллюзионистов. Я равнодушно взирал на голубей, вылетавших из рукавов, задыхаясь перед экраном телевизора, словно меня заперли в темной тюремной камере, единственным выходом из которой был мерцающий прямоугольник. Не в силах более выносить замкнутого пространства, я выключил телевизор и решил выйти на улицу. Через стеклянную дверь, ведущую на веранду, виднелось свинцовое небо, набухшее от готового обрушиться на город снега. Сделав над собой усилие, я шагнул в тоскливую зимнюю ночь.
Было холодно. В неподвижном воздухе пахло трагедией. Природа словно застыла от ужаса. Мрачное безмолвие нарушалось лишь легким позвякиванием обледенелых ветвей.
Несколько раз глубоко вдохнув, я наполнил легкие морозным воздухом, надеясь, что это придаст мне сил, и, едва передвигая ватные ноги, вышел за ворота. Улица узкой прямой лентой тянулась между двух рядов уютных домиков, в окнах которых маняще горел свет. Не было видно ни единой живой души. Я ощутил себя всеми забытым и покину, тым, мечтая о том, чтобы мимо пробежала хотя бы собака или любое другое живое существо, но моими спутниками оставались лишь зимнее безмолвие да вязкая, обволакивающая пустота.
Я направился по тротуару вдоль домов, тщетно пытаясь уловить знакомые звуки. Изредка доносившиеся до меня шумы, казалось, исходили из других миров, я их не узнавал, они напоминали загробные голоса.
В этом пустынном пространстве я преодолел несколько сот метров, а затем мне в голову вдруг пришла мысль, что Эмма уже вернулась.
Я поспешил обратно. Мимо меня, мерцая фарами, проехала, направляясь из центра города, машина. Когда я убедился, что это не автомобиль Эммы, во мне как будто что-то сломалось. Весь холод ночи сконцентрировался в моей груди, и я застыл под прикрытием сумерек.
Из окошка медленно двигавшегося вдоль улицы автомобиля высунулась голова мужчины, который, судя по всему, силился отыскать нужный ему номер дома. Все замедляя ход, автомобиль, наконец, остановился перед нашей оградой. Человек, разглядывавший номера, вышел и направился к дому. Оставшийся в машине водитель закурил. Мужчина, засунув руки в карманы, принялся внимательно изучать наши окна. Судя по поднятому воротнику пальто и надвинутой низко на лоб шляпе, это мог быть либо полицейский, либо гангстер. Я сразу же догадался, что явились по мою душу. В массивной спине незнакомца чувствовалось нечто решительное и угрожающее. Я спрятался за дерево и старался не дышать, чтобы не выдать своего присутствия. Странный тип, еще немного подождав, вернулся к машине.
– Ну что? – услышал я вопрос водителя.
– В доме горит свет.
В морозом неподвижном воздухе до меня отчетливо доносилось каждое их слово.
– Значит, там еще кто-то остался, – прокомментировал водитель, – ведь дамочка ушла.
– Возможно.
– Может, стоит проверить?
– Еще чего, этого мы делать не нанимались!
Они сели в машину и уехали. Я почти заболел от страха. Теперь уже не оставалось сомнений, что это полиция. Видимо, кто-то настучал, если только... Я внезапно догадался, как легавые вышли на мой след. Наверняка статья, опубликованная Мединой, насторожила их.
Проведя тщательное расследование, они в конце концов вышли на меня, ведь полиция работает весьма эффективно, если захочет. Сволочь Медина! Здорово он меня поимел! Его единственная статья стала завещанием. Прежде чем подохнуть, он успел изрыгнуть свой яд.
Я осторожно вернулся в дом и забаррикадировал дверь. Можно было бы попытаться бежать, у меня еще было время, но я не мог решиться на это. Нет, я не расстанусь с Эммой, буду рядом с ней до конца...
– Ох, я не очень долго отсутствовала, дорогой мой?
– Не очень.
– Этот вечер был ужасен. Все норовили продемонстрировать свой интеллект. Вы не находите, что журналисты ужасно глупы?
– Не более, чем люди других профессий. Но наверняка и не меньше.
– Вы не очень скучали?
– Очень.
Эмма небрежно сбросила накидку.
– Я ненавижу вечерние наряды. В них чувствуешь себя как в рыцарских доспехах.
Она отправилась к себе, чтобы переодеться. Через пару минут Эмма предстала передо мной в юбчонке из мягкого шелка и лифчике. В сочетании с чулками и туфлями на высоких каблуках ее наряд выглядел чрезвычайно сексуально. Женщина словно приготовилась к съемкам для эротического журнала. Великолепная в своем бесстыдстве, Эмма упала в кресло и вызывающе положила ногу на ногу.
– Ох, как же хорошо дома! Что с вами, Жеф? На вас лица нет!
– Разве я могу не волноваться, видя тебя в подобном наряде!
– Ничего не случилось?
– Конечно, нет. А что может случиться?
– Не знаю... Мне показалось... Вы какой-то странный сегодня.
Я хотел было рассказать ей о сегодняшнем происшествии, но передумал. Зачем лишний раз заставлять ее тревожиться? Чему быть, того не миновать. Главное, что она со мной!
Я устроился на подлокотнике ее кресла. Присутствие Эммы помогло мне забыть обо всех неприятностях. Моя рука опустилась на ее колени и заскользила по телу. Я наслаждался исходящим от ее юной волнующей плоти теплом...
– Эмма, я не хотел бы, чтобы ты уходила по вечерам!
– Почему?
– Без тебя этот дом внушает мне ужас. Мне кажется, он всей своей громадой давит мне на плечи.
– Хорошо, я больше не буду никуда уходить, Жеф. К тому же, эти выходы в свет не доставляют мне ни малейшего удовольствия.
– Это правда?
– Ну конечно.
От ее слов я почувствовал себя разом помолодевшим и поглупевшим. В порыве страсти я прижал ее голову к своей груди.
– Эмма...
– Да...
– Поклянись, что ты больше никогда не уйдешь вечером из дома на эти ужины!
– Я вам клянусь.
Я писал с большим подъемом и вдохновением. Сюжеты роились в моей голове, мне оставалось лишь облачить их в подходящую форму. Рожденные мной статьи Эмма перепечатывала на машинке, с удовольствием играя роль моей помощницы. Всей душой я радовался тому, что мы с ней образуем творческую группу, в которой я являюсь направляющей силой, что, наконец, завершились мои одинокие блуждания по миру. Когда она отправлялась в редакцию, я принимался за домашние дела. Если раньше я почитал ниже своего достоинства сварить яйцо или развести огонь в печи, то теперь я с радостью готовил несложные блюда, натирал полы в ее отсутствие... Новое положение все больше и больше увлекало Эмму. Она постепенно приобретала в газете определенный вес и была вынуждена много времени проводить в редакции, присутствовать на заседаниях у директора или посещать приемы.
Поначалу я тосковал, разлучаясь с ней по вечерам, но постепенно привык и даже стал находить определенную прелесть в ожидании любимой женщины. Все это придавало нашей любви дополнительную таинственность. К ее возвращению в доме царил идеальный порядок. И каждый раз она награждала меня полным восторга взглядом, который с лихвой окупал все мои усилия.
* * *
В один из вечеров Эмма вернулась домой раньше обычного. Она выглядела слегка озабоченной. Я не на шутку забеспокоился.– Неприятности, Эмма?
– Не совсем, но я в полной растерянности, Жеф!
– Что случилось?
– Сегодня вечером я должна уйти...
Она казалась грустной. Впервые ее лицо выглядело слегка увядшим, под лихорадочно блестевшими глазами пролегли круги.
– Куда ты собираешься?
– Честное слово, у меня нет ни малейшего желания, но каждую неделю редакция устраивает вечеринки для сотрудников. До сих пор я отказывалась под предлогом траура. Но сегодня главный редактор особенно настаивал, уверяя, что мой отказ оскорбляет коллег. Пришлось принять приглашение...
Она с плачем бросилась мне на шею.
– Я не хочу туда идти!
– В таком случае, оставайся дома!
– Но я же дала обещание! Теперь уже поздно идти на попятную...
Эмма являла собой пример чисто женской непоследовательности. Она плакала из-за необходимости тащиться куда-то на ночь глядя, но ее возмущало мое предложение остаться дома.
– В таком случае, поступай как знаешь, я не буду досаждать тебе советами!
Эмма промокнула глаза огромным, как салфетка, носовым платком, а затем поднялась к себе, чтобы переодеться. Когда она спустилась, я ахнул от изумления. Передо мной стояла молодая, уверенная в себе женщина, не имеющая ничего общего с порывистой девочкой, к которой я привык. В изысканном вечернем платье, с накинутой на плечи норковой накидкой она выглядела очень элегантно. Вечерний макияж и новая прическа изменили ее до неузнаваемости. Я не мог отвести от нее глаз.
– Ты удивительно прекрасна, Эмма!
В ответ она притворно-недоверчиво пожала плечами – жест девушки, удостоенной комплимента.
– А ты чем займешься в мое отсутствие, бедняжка?
– Буду ждать тебя, черт побери!
– Обещай мне, что поужинаешь!
– Ну конечно.
– Знаю я тебя, погрызешь немного сыра на кухне, и все. Я хочу, чтобы ты приготовил себе ужин, Жеф!
– Хорошо, я накрою себе стол, как в ресторане.
Она поцеловала меня и вышла из дома в темный холодный вечер. Выпавший утром снег растаял, его грязно-белые следы виднелись лишь на крышах домов да на верхушках каштанов. Эмма села в машину и уехала. Мне почудилось, что на мир опустилась великая печаль. Мое сердце ледяной рукой вновь сдавило жестокое, беспощадное одиночество. Дом стал выглядеть враждебно, огонь в камине перестал быть огнем радости.
Я отправился на кухню, чтобы немного поесть, как обещал, но кусок не лез в горло. После "трапезы" я включил телевизор, поскольку к завтрашнему дню предстояло написать "нашу" телекритику. Передача, посвященная цирковому представлению, была сделана очень удачно, но мне не доставляли ни малейшего удовольствия выкрутасы акробатов, жонглеров и иллюзионистов. Я равнодушно взирал на голубей, вылетавших из рукавов, задыхаясь перед экраном телевизора, словно меня заперли в темной тюремной камере, единственным выходом из которой был мерцающий прямоугольник. Не в силах более выносить замкнутого пространства, я выключил телевизор и решил выйти на улицу. Через стеклянную дверь, ведущую на веранду, виднелось свинцовое небо, набухшее от готового обрушиться на город снега. Сделав над собой усилие, я шагнул в тоскливую зимнюю ночь.
Было холодно. В неподвижном воздухе пахло трагедией. Природа словно застыла от ужаса. Мрачное безмолвие нарушалось лишь легким позвякиванием обледенелых ветвей.
Несколько раз глубоко вдохнув, я наполнил легкие морозным воздухом, надеясь, что это придаст мне сил, и, едва передвигая ватные ноги, вышел за ворота. Улица узкой прямой лентой тянулась между двух рядов уютных домиков, в окнах которых маняще горел свет. Не было видно ни единой живой души. Я ощутил себя всеми забытым и покину, тым, мечтая о том, чтобы мимо пробежала хотя бы собака или любое другое живое существо, но моими спутниками оставались лишь зимнее безмолвие да вязкая, обволакивающая пустота.
Я направился по тротуару вдоль домов, тщетно пытаясь уловить знакомые звуки. Изредка доносившиеся до меня шумы, казалось, исходили из других миров, я их не узнавал, они напоминали загробные голоса.
В этом пустынном пространстве я преодолел несколько сот метров, а затем мне в голову вдруг пришла мысль, что Эмма уже вернулась.
Я поспешил обратно. Мимо меня, мерцая фарами, проехала, направляясь из центра города, машина. Когда я убедился, что это не автомобиль Эммы, во мне как будто что-то сломалось. Весь холод ночи сконцентрировался в моей груди, и я застыл под прикрытием сумерек.
Из окошка медленно двигавшегося вдоль улицы автомобиля высунулась голова мужчины, который, судя по всему, силился отыскать нужный ему номер дома. Все замедляя ход, автомобиль, наконец, остановился перед нашей оградой. Человек, разглядывавший номера, вышел и направился к дому. Оставшийся в машине водитель закурил. Мужчина, засунув руки в карманы, принялся внимательно изучать наши окна. Судя по поднятому воротнику пальто и надвинутой низко на лоб шляпе, это мог быть либо полицейский, либо гангстер. Я сразу же догадался, что явились по мою душу. В массивной спине незнакомца чувствовалось нечто решительное и угрожающее. Я спрятался за дерево и старался не дышать, чтобы не выдать своего присутствия. Странный тип, еще немного подождав, вернулся к машине.
– Ну что? – услышал я вопрос водителя.
– В доме горит свет.
В морозом неподвижном воздухе до меня отчетливо доносилось каждое их слово.
– Значит, там еще кто-то остался, – прокомментировал водитель, – ведь дамочка ушла.
– Возможно.
– Может, стоит проверить?
– Еще чего, этого мы делать не нанимались!
Они сели в машину и уехали. Я почти заболел от страха. Теперь уже не оставалось сомнений, что это полиция. Видимо, кто-то настучал, если только... Я внезапно догадался, как легавые вышли на мой след. Наверняка статья, опубликованная Мединой, насторожила их.
Проведя тщательное расследование, они в конце концов вышли на меня, ведь полиция работает весьма эффективно, если захочет. Сволочь Медина! Здорово он меня поимел! Его единственная статья стала завещанием. Прежде чем подохнуть, он успел изрыгнуть свой яд.
Я осторожно вернулся в дом и забаррикадировал дверь. Можно было бы попытаться бежать, у меня еще было время, но я не мог решиться на это. Нет, я не расстанусь с Эммой, буду рядом с ней до конца...
* * *
Некоторое время спустя Эмма вернулась, оживленная и веселая.– Ох, я не очень долго отсутствовала, дорогой мой?
– Не очень.
– Этот вечер был ужасен. Все норовили продемонстрировать свой интеллект. Вы не находите, что журналисты ужасно глупы?
– Не более, чем люди других профессий. Но наверняка и не меньше.
– Вы не очень скучали?
– Очень.
Эмма небрежно сбросила накидку.
– Я ненавижу вечерние наряды. В них чувствуешь себя как в рыцарских доспехах.
Она отправилась к себе, чтобы переодеться. Через пару минут Эмма предстала передо мной в юбчонке из мягкого шелка и лифчике. В сочетании с чулками и туфлями на высоких каблуках ее наряд выглядел чрезвычайно сексуально. Женщина словно приготовилась к съемкам для эротического журнала. Великолепная в своем бесстыдстве, Эмма упала в кресло и вызывающе положила ногу на ногу.
– Ох, как же хорошо дома! Что с вами, Жеф? На вас лица нет!
– Разве я могу не волноваться, видя тебя в подобном наряде!
– Ничего не случилось?
– Конечно, нет. А что может случиться?
– Не знаю... Мне показалось... Вы какой-то странный сегодня.
Я хотел было рассказать ей о сегодняшнем происшествии, но передумал. Зачем лишний раз заставлять ее тревожиться? Чему быть, того не миновать. Главное, что она со мной!
Я устроился на подлокотнике ее кресла. Присутствие Эммы помогло мне забыть обо всех неприятностях. Моя рука опустилась на ее колени и заскользила по телу. Я наслаждался исходящим от ее юной волнующей плоти теплом...
– Эмма, я не хотел бы, чтобы ты уходила по вечерам!
– Почему?
– Без тебя этот дом внушает мне ужас. Мне кажется, он всей своей громадой давит мне на плечи.
– Хорошо, я больше не буду никуда уходить, Жеф. К тому же, эти выходы в свет не доставляют мне ни малейшего удовольствия.
– Это правда?
– Ну конечно.
От ее слов я почувствовал себя разом помолодевшим и поглупевшим. В порыве страсти я прижал ее голову к своей груди.
– Эмма...
– Да...
– Поклянись, что ты больше никогда не уйдешь вечером из дома на эти ужины!
– Я вам клянусь.
4
Несмотря на свои клятвы, Эмма уже на следующий вечер вновь ушла. Она стала исчезать по вечерам все чаще и чаще, оставляя меня одного. При этом всякий раз у нее находилась какая-нибудь веская причина для ухода: или это был прием, который она не могла пропустить, или же коктейль для почетных гостей, либо генеральная репетиция в театре, куда ее направляли от редакции. Эти вечерние вылазки вовсе не были ей в тягость, хотя она уверяла в обратном. Поначалу я протестовал, но, осознав всю тщетность своих протестов, скоро сдался. У меня было достаточно поводов убедиться, что Эмма всегда поступает так, как хочет. Она была не просто упряма, упрямство являлось ее сущностью.
Обычно она внимательно выслушивала мои доводы, но в последний момент всегда находила аргумент, который перечеркивал все мои слова. И она упархивала, скорчив на прощание нежную рожицу, чмокнув меня в щеку, бросив ласковое словцо, и я оставался один в мрачной, опустевшей гостиной, которая разом теряла всю свою приветливость, оставался в компании с липким, обволакивающим страхом. Я уже больше не пытался выходить на улицу, боясь столкнуться нос к носу с одним из обнаруженных мной полицейских. Я чувствовал их невидимое присутствие неподалеку от дома. Поскольку я не высовывался наружу, они тоже не подавали признаков жизни. Но стоило мне показаться, они не преминули бы перейти к активным действиям.
Из-за сидячего образа жизни я неимоверно растолстел. Лишний вес причинял мне страдания. Я стал похож на больного пса. Одутловатое, отечное лицо приобрело ужасный сероватый оттенок.
В голову постоянно лезли разные неприятные мысли. Я стал сомневаться в Эмме. Она не выдержала свалившегося на нее испытания. Жизнь в замкнутом мирке, рассчитанном на двоих, оказалась для нее еще невыносимей, чем предыдущее существование с нелюбимым мужем. Я был слишком стар для нее, хуже того, в свои сорок пять лет я превратился в настоящего старика, в полной мере ощутившего на себе разрушительное воздействие времени. Общая обветшалость, точно проказа, опутала меня, подтачивая организм...
Я продолжал писать статьи, единственное, что я по-прежнему делал хорошо, но работа больше не доставляла мне радости.
Все чаще Эмма не забегала домой даже на обед, ограничиваясь телефонным звонком. Я с горечью выслушивал ее путаные объяснения. Когда же она заявлялась за полночь, то без протестов принимала мои упреки, а потом бросалась мне на шею с уверениями, что любит меня и что наша любовь для нее важнее всего.
Я смирился со своей судьбой, довольствуясь тем немногим, что она еще могла мне предложить. Я уговаривал себя, что это не так уж мало.
Однажды вечером, когда я в привычном одиночестве сидел перед камином, раздался телефонный звонок. Эмма лишь несколько минут назад покинула дом, следовательно, звонить она не могла. Я принялся кругами ходить вокруг телефонного аппарата, словно дикий зверь около приманки, заложенной в капкан. Я не хотел снимать трубку, ко телефон упорно не умолкал. У меня в конце концов сдали нервы. Я решительно понес трубку к уху и услышал мужской голос, отчаянно рычащий: "Алло! Алло!"
– Слушаю вас! – жалобно пролепетал я.
– Это вы, Гино? – в голосе прозвучали фамильярные нотки.
– Кто вам нужен?
– Эрве Гино. Он дома?
– Кто вы?
– Массонье, главный редактор. Мне необходимо поговорить с Гино.
– Мадам Медина только что ушла... я ее дядя.
– Месье Гино отправился вместе с ней?
Я не понимал этих вопросов. Может быть, меня разыгрывали? Впрочем, насколько я мог понять по голосу, человек звонил явно по делу и не был похож на шутника. Да и шутка была бы более чем странной. На всякий случай я переспросил:
– Простите, как вы сказали?
– Месье, я спрашиваю вас, находится ли сейчас Эрве Гино в обществе мадам Медины, – теряя терпение, проговорил редактор. – Мне необходимо связаться с ним во что бы то ни стало.
– Нет, моя племянница ушла одна.
– Хорошо, прошу прощения.
И он повесил трубку. А я еще добрый десяток минут пребывал в полном недоумении, не понимая толком, что же произошло...
Я ждал ее, растянувшись на диване. Видимо, Эмма рассчитывала, что я давно сплю, так как, включив свет и обнаружив мое присутствие, она вскрикнула от неожиданности.
– Как вы меня напугали!
– Извини. Мне не терпелось тебя увидеть. Произошла странная вещь, которую только ты сможешь объяснить.
С ее лица исчезла улыбка.
– Что случилось?
Я впервые заметил, каким жестким становится ее взгляд, когда она чем-то озабочена.
– Звонил главный редактор твоей газеты. Он требовал к телефону Гино и интересовался, ушел ли он с тобой. Что все это значит?
Эмма расхохоталась, моментально обретя тот облик совершенной невинности, который я так любил.
– Видимо, он был не один и не мог говорить откровенно! Ты же понимаешь, никто не должен догадываться о том, что Гино женщина... А может быть, он просто побоялся тебе довериться.
– Ну слава Богу, нечто подобное я и сам подумал...
Потом мы долго говорили о статье, которая должна была выйти на следующий день, затем отправились в постель. И я получил причитающуюся мне порцию счастья!
Обычно она внимательно выслушивала мои доводы, но в последний момент всегда находила аргумент, который перечеркивал все мои слова. И она упархивала, скорчив на прощание нежную рожицу, чмокнув меня в щеку, бросив ласковое словцо, и я оставался один в мрачной, опустевшей гостиной, которая разом теряла всю свою приветливость, оставался в компании с липким, обволакивающим страхом. Я уже больше не пытался выходить на улицу, боясь столкнуться нос к носу с одним из обнаруженных мной полицейских. Я чувствовал их невидимое присутствие неподалеку от дома. Поскольку я не высовывался наружу, они тоже не подавали признаков жизни. Но стоило мне показаться, они не преминули бы перейти к активным действиям.
Из-за сидячего образа жизни я неимоверно растолстел. Лишний вес причинял мне страдания. Я стал похож на больного пса. Одутловатое, отечное лицо приобрело ужасный сероватый оттенок.
В голову постоянно лезли разные неприятные мысли. Я стал сомневаться в Эмме. Она не выдержала свалившегося на нее испытания. Жизнь в замкнутом мирке, рассчитанном на двоих, оказалась для нее еще невыносимей, чем предыдущее существование с нелюбимым мужем. Я был слишком стар для нее, хуже того, в свои сорок пять лет я превратился в настоящего старика, в полной мере ощутившего на себе разрушительное воздействие времени. Общая обветшалость, точно проказа, опутала меня, подтачивая организм...
Я продолжал писать статьи, единственное, что я по-прежнему делал хорошо, но работа больше не доставляла мне радости.
Все чаще Эмма не забегала домой даже на обед, ограничиваясь телефонным звонком. Я с горечью выслушивал ее путаные объяснения. Когда же она заявлялась за полночь, то без протестов принимала мои упреки, а потом бросалась мне на шею с уверениями, что любит меня и что наша любовь для нее важнее всего.
Я смирился со своей судьбой, довольствуясь тем немногим, что она еще могла мне предложить. Я уговаривал себя, что это не так уж мало.
Однажды вечером, когда я в привычном одиночестве сидел перед камином, раздался телефонный звонок. Эмма лишь несколько минут назад покинула дом, следовательно, звонить она не могла. Я принялся кругами ходить вокруг телефонного аппарата, словно дикий зверь около приманки, заложенной в капкан. Я не хотел снимать трубку, ко телефон упорно не умолкал. У меня в конце концов сдали нервы. Я решительно понес трубку к уху и услышал мужской голос, отчаянно рычащий: "Алло! Алло!"
– Слушаю вас! – жалобно пролепетал я.
– Это вы, Гино? – в голосе прозвучали фамильярные нотки.
– Кто вам нужен?
– Эрве Гино. Он дома?
– Кто вы?
– Массонье, главный редактор. Мне необходимо поговорить с Гино.
– Мадам Медина только что ушла... я ее дядя.
– Месье Гино отправился вместе с ней?
Я не понимал этих вопросов. Может быть, меня разыгрывали? Впрочем, насколько я мог понять по голосу, человек звонил явно по делу и не был похож на шутника. Да и шутка была бы более чем странной. На всякий случай я переспросил:
– Простите, как вы сказали?
– Месье, я спрашиваю вас, находится ли сейчас Эрве Гино в обществе мадам Медины, – теряя терпение, проговорил редактор. – Мне необходимо связаться с ним во что бы то ни стало.
– Нет, моя племянница ушла одна.
– Хорошо, прошу прощения.
И он повесил трубку. А я еще добрый десяток минут пребывал в полном недоумении, не понимая толком, что же произошло...
* * *
Эмма вернулась после часа ночи, более уставшая, чем обычно. Было очевидно, что новый образ жизни не шел ей на пользу. Присущая ей свежесть исчезла без следа.Я ждал ее, растянувшись на диване. Видимо, Эмма рассчитывала, что я давно сплю, так как, включив свет и обнаружив мое присутствие, она вскрикнула от неожиданности.
– Как вы меня напугали!
– Извини. Мне не терпелось тебя увидеть. Произошла странная вещь, которую только ты сможешь объяснить.
С ее лица исчезла улыбка.
– Что случилось?
Я впервые заметил, каким жестким становится ее взгляд, когда она чем-то озабочена.
– Звонил главный редактор твоей газеты. Он требовал к телефону Гино и интересовался, ушел ли он с тобой. Что все это значит?
Эмма расхохоталась, моментально обретя тот облик совершенной невинности, который я так любил.
– Видимо, он был не один и не мог говорить откровенно! Ты же понимаешь, никто не должен догадываться о том, что Гино женщина... А может быть, он просто побоялся тебе довериться.
– Ну слава Богу, нечто подобное я и сам подумал...
Потом мы долго говорили о статье, которая должна была выйти на следующий день, затем отправились в постель. И я получил причитающуюся мне порцию счастья!