Дар Фредерик. Волк в бабушкиной одежке

   - Смотри-ка! Наш дорогой комиссар! Она показывает на свою обезьяну и представляет меня:
   - Это о нем всегда речь... И, адресуясь ко мне:
   - Элоиза, моя новая служанка. Служанка! У Берю! В их бардаке! Я кланяюсь Новой Элоизе.
   - Добавьте горячей воды и достаньте из дильника холодный паштет! приказывает мадам Берюрье. - Вы попробуете кусочек, комиссар?
   Комиссар замечает, что еще только девять утра, и ссылается на недавно съеденную булочку, чтобы отказаться от паштета. Б. Б. начинает поглощать его соло. С полным ртом она объясняет, что горчичная ванна усиливает кровообращение.
   Я хотел бы порекомендовать ей использовать гидравлический насос, но засомневался, не поперхнется ли она.
   - Производитель-то дома? - спрашиваю я.
   - А как же! - ответствует она. - В разгаре лечения. Представляете, этот дурило собирался утром спуститься в кафешку внизу. Я вот что скажу. Здоровье, это как спичка: нельзя играть с... Надо лечиться - будет лечиться! Хотите его повидать - валяйте прямо в спальню. Думаю, он отдыхает...
   Следую в спальню. В полутьме, подходящей для отдыха или медитации, Берю распластан на кровати брюхом вниз. Голый. Недвижимый. Храпящий. Его впечатляющие полушария, щедро открытые человеческому вожделению, похожи на Скалистые горы. Что-то белое торчит из Большого Каньона Колорадо. Это термометр. Я щелкаю по инструменту, и вибрация доходит до неисследованных областей Скалистых. Берю зевает и переворачивается на спину. Включает мигалки, зевает снова и узнает меня.
   - А, Сан-А!
   - Ты меряешь температуру? - говорю я вежливо.
   - Да.
   - Хотел бы заметить, что он у тебя еще вставлен.
   - А! - ответствует Толститель хладнокровно. - Я тоже так думаю...
   Он пытается достать термометр, но безуспешно[6].
   - Дерьмо! Я его заглотил! - громыхает его Важнячество. - Кто мне приволок такой малюсенький и скользкий термометр? Вот подлюга: проскальзывает, зараза!
   - Надо было заказать шипованный термометр, - советую я.
   Он пробует с усилием снова, терпит опять неудачу и раскатисто зовет.
   - Элоиза!
   Появляется тихая образинушка.
   Толстяк объясняет ей драматизм ситуации, требует от субретки приложить все силы, чтобы извлечь гуляку. Та, в свою очередь, исследует проблему вблизи и заявляет, что придется попотеть. Для достижения успеха она вооружается древними пружинными щипцами для сахара и начинает операцию без анестезии пациента. Если бы это видели операторы "Антенна-2", они примчались бы с камерой. Прямой репортаж из пукальника Берю, ничего себе? По Евровидению, пожалуйста!
   Образина испускает крик триумфа!
   - Поймала! - говорит она. И объявляет:
   - 36,9! Незачем было так глубоко и засовывать!
   - Да ты горничная на все руки, - замечаю я.
   - Но позволь, - брюзжит Берю, - за восемь тысяч в месяц можно и постараться, не так ли?
   - Где ты откопал эту жемчужину?
   - В деревне. Она прозябала у одного старого навозного вдовца, который отстегивал ей пятнадцать сотен в неделю и подбивал клинья сверх нормы. А я теперь - старший инспектор, мне же нужна служанка и страж в конуре, чтоб соответствовать рангу без вопросов. Ну вот, я и предложил Элоизе. Ее смущало то, что она не любит город. Но явление заработка и моя обольстительная улыбка сподействовали, как же.
   Он свешивается со своего дебаркадера, чтобы схватить мятую газету, валяющуюся на изношенном ковре. Он свешивается слишком и оказывается вверх тормашками, ругаясь как ломовой извозчик, приложившийся ладонью к вращающемуся колесу. Я помогаю ему взгромоздиться на "семейный суперавтомобиль с двумя выхлопными трубами".
   - Не гожусь я для режимной жизни, - вздыхает Берю. - Я не сообщал тебе, что Берта провозглаквакала чрезвычайное положение? Эта корова заставляет меня заглатывать отварной рис и овощи, а сама чмакает деликатесы типа свинины с картошкой и квашеной капустой прямо на моих глазах. Не хочу сказать ничего плохого, Сан-А, но не удивлюсь, если ей понравится чем дальше, тем больше.
   - Ты станешь милашкой, Толстяк, - обещаю я, чтобы скрасить его убогое настоящее.
   - Ну, я никогда не буду на обложке журналов мод, - отказывается Толстяк. - У каждого в жизни свое гнездо. Моя стезя - суп-жульен и седло барашка; фруктовый салат - это для мисс Шпингалет. Старшему инспектору необходимы калории. На морковном соке не осилишь двести кило в толчке.
   Он ностальгически глядит на свои красивые плечи орангутанга, покрытые шерстью и шрамами. Да, он не плотоядный, наш Берю. В разворошенной койке, с огромным брюхом, по которому вьются зигзаги следов многочисленных хирургических чревосечений, с обильной щетиной, усталым взглядом и ртом в форме вентиля сливного бачка, можно сказать, чудовищный король лентяев или околевающая корова, на выбор.
   - Ты хотел меня видеть, о преданный друг?
   - А, да, подай-ка мне эту мятую штуку, из-за которой я чуть себе морду не разбил.
   - Это называется "Аврора", - говорю я, перепасовывая газету.
   Он останавливается на первой странице, где расположено фото дамы Ренар.
   - Я хотел тебе сказать, что я знаю эту дамочку с претензиями, изрекает он. - Я прочел статью и сказал себе, что это может полить воду на твою мальницу...
   - Давай, я весь внимание.
   - Эту мамашу я встретил в прошлом году. Она была кассиршей в гостинице около Восточного вокзала.
   - Верно. И при каких же обстоятельствах ты ее узнал? Ты что, прищучил какую-нибудь монашку в ее борделе?
   Берю изображает выражение ужаса.
   - Не ори так громко! - умоляет он. - Если Берта, у которой такой слух, тебя услышит, это будет целая драма: она же ревнучая, как тигрица! Нет, я узнал эту добрую женщину не в частном порядке, а во время расследования. Ты помнишь дело Симмона?
   - Матрасника?
   - Ну, ты балда, клянусь! Нет, ты не можешь помнить, как потому ты был за границей, когда это произошло. Ты что, не слышал о Рудольфе Симмоне?
   - Секретном агенте?
   - Да. Он умер в прошлом году. Отравился в гостинице, где работала мамаша Ренар.
   Я навостряю уши. Вот это начинает меня интересовать.
   - Надо же!
   - Ага, задергал носом? - ликует Здоровяк, потрепывая шерсть на груди. Вот история в двух словах. Рудольф Симмон появляется в гостинице "Дунай и кальвадос". Заказывает комнату с видом на вокзал, с ванной и прочее. Устраивается. Утро. Выходит позавтракать. Возвращается в три пополудни с видом весельчака. Подымается к себе в конуру. Ты следишь?
   - Шаг за шагом, - уверяю я, - дальше, мальчик!
   - Где-то в 17 часов, ему телефонный звонок. Поскольку в комнате треплофона нет, горничная-субретка карабкается, чтоб его позвать. Но он не отвечает, и его ворота задвинуты изнутри... На задвижку! Фиксируешь?
   - На мраморных скрижалях! Следуй далее!
   - Субретка взывает! Ни фига! - как говорят в народе. - Она беспокоится и зовет настоятельницу... Та прибывает на место. Ответа нет как нет. Тогда она вызывает полицию. Ворота взламывают и находят месье Симмона не живее макрели в белом вине вместо воды. Этот олух проглотил отбеливательную кислоту...
   - Это что, коктейль?
   - Постой, промашечка вышла: я хочу сказать синильную кислоту, рагрыз ампулу. Осколки стекла нашли во рту...
   - Ну и?
   - Когда комиссар транспортной полиции усек, что речь идет о международном агенте, он свалил дело на нас. И я был задействован разобраться вплотную. Так я узнал мамашу Ренар.
   - А по Симмону расследование что-нибудь дало?
   - Черта с два! Приятель действительно покончил с собой. Окно закрыто, задвижка задвинута, сечешь рельеф? Я перетряхнул шмотки и даже отдал их ребятам в лабо: ничего. Впрочем, у него и был-то всего один чемоданишко с вещичками.
   - Ты должен знать Фуасса, хозяина гостиницы.
   - Да так, видел издалека. Он отсутствовал, когда это случилось.
   - Это он вчера явился с Пинюшем.
   - А я и не узнал его. Да я и смотрел-то только на нашего хрыча.
   - И дело Симмона так и замерло? - спрашиваю я после некоторого раздумья.
   - Ага, А что там могло быть после установления факта самоуйбиства? У этого типа наверняка были заботы. При его ремесле обычное дело.
   - Он был постоянным клиентом гостиницы?
   - Нет. Остановился там впервые.
   - А телефонный звонок? Не навел на что-нибудь?
   - Анонимный. Чей-то голос просит месье Симмона. Управительница говорит: "Подождите, сейчас его позовут". Логично? Апосля начинается дерганье из-за клиента. Мамаша Ренар говорит абоненту: "Его никак не найдут, позвоните попозже".
   - И что, потом позвонили? Масис[7] краснеет.
   - Я не знаю.
   - Ты должен был знать, дистрофик! Не понимаю, как это присваивают Старшего Инспектора таким бездарным легавым.
   Ребенок подземелья артачится.
   - Я повторяю, речь шла о банальном самоубийстве, Сан-А. Не стану же я выдергивать ноги из задницы нашему Пинтрюшу, чтобы пытаться узнать девичью фамилию его прабабушки!
   - Самоубийство может быть и банально, но не личность самоубийцы! уточняю я. - Задача настоящей ищейки - это именно попытаться раскрыть тайны, которые прячутся под различными фактами.
   Толстяк, заметно униженный, выбирается из ситуации воистину нестандартно:
   - А мою ж... видел? - спрашивает он твердым голосом.
   И поскольку он дал мне возможность полюбоваться вышеупомянутой частью своего тела, я формулирую приговор без обжалования:
   - Она заставила бы, Берю, покраснеть даже обезьяну.
   Тут происходит явление Китихи. Она надела кимоно, привезенное из Японии знаменитым супругом. Кимоно черное, с громадным солнцем на груди и огромной луной на заду (великий шелковый путь). Мадам Берюрье: жует куриную ножку (чтобы кое-как дотянуть до обеда, объясняет она). Ее партнер не прочь бы тоже.
   - Клянусь, немного белого мясца мне бы не повредило, - жалобно канючит Толстяк. Берта негодует.
   - Никогда не видела большего обжоры! - вопит она. - Этот сундук готов жмакать весь день, дай ему волю!
   - А сама-то что делаешь! - стонет Сундук.
   - У меня особый случай, по утрам спазмы желудка, - парирует Китообразная.
   Я чувствую, что дискуссия может очень быстро обостриться, и решаю исчезнуть, внеся свою лепту в конфликт.
   - Я вас покидаю, дети мои. Берю, если та рыженькая малютка, которая каждое утро приходит к тебе в контору, позвонит опять, что ей сказать?
   У бедняги выкатились шары, как в кегельбане. Его мегера синеет, заглатывает куриную конечность и требует голосом, похожим на гром, запертый в стиральной машине:
   - Это что за история?
   - Да он чушь несет! - неубедительно отпирается Пузо. - Я клянусь, Бертунечка, что он сказал это в шутку...
   Я поднимаюсь.
   - Ну вот, опять я оплошал, - говорю я, - как всегда. Счастливого излечения, Пузо!
   И я удаляюсь, тогда как первая фаянсовая ласточка вольтижирует по комнате, а сенбернар, запертый в нужнике, начинает выть, как по покойнику.
   Глава четвертая
   Утверждать, что "Дунай и кальвадос" является заведением первого или даже второго класса, было бы ложью, которую я себе не мог бы простить. Тем не менее, как говорила Клеопатра, это чистенькое гнездышко, задумано и устроено для изнуренного путешественника и скромного туриста.
   Какой-то тип, вроде как сидящий за конторкой под истинно фальшивое красное дерево, строчит цифры в соответствующем гроссбухе. Он довольно молод, тощ. Брюнет с головкой алчного хорька и в одежде цвета "средне-анонимный француз, желающий путешествовать инкогнито". Мое появление озаряет его бледное лицо улыбкой в четыре золотых и два железных зуба.
   Затем его взгляд констатирует, что я без багажа, и улыбка медленно растворяется, подобно таблетке сельтерской в стакане теплой воды.
   - Месье? - вопрошает он с остатками надежды, улетучивающимися из его естества, как пар из замерзшего локомотива (он же рядом с вокзалом).
   - Вы владелец этого дворца? - спрашиваю я. Моментально улыбка исчезает полностью, он принимает меня за торговца щетками для придания блеска звездочкам (которые на фуражках) или за распространителя непременно иллюстрированной библии. Я рассеиваю его жестокие колебания, выкладывая профессиональную воскресную визитку со всеми аксессуарами. Это его, как говорится, беспокоит.
   - Мне бы хотелось только поболтать с вами, - успокаиваю я.
   Он вылезает из-за конторки, что позволяет мне одновременно отметить две вещи: он не сидел, а стоял, и в нем на все про все метр с кепкой. Или этот тип от рождения карлик, или притворяется, причем довольно ловко.
   - Зайдем в кабинет, - говорит он.
   Легкий маневр для него, ввиду его малости, но деликатный для меня, ввиду моих совершенных атлетических габаритов, так как бюролога вообще-то размером метр на два. Тем не менее, с помощью рожка для обуви нам удается там разместиться, и беседа начинается.
   - Могу ли я осведомиться, как вас зовут, дорогой месье?
   - А в чем дело? - бормочет миниатюрус.
   - Удачное имя для хозяина, - констатирую я, - немножко длинновато, но звучит понятно.
   Это ставит его в тупик. Я пользуюсь ситуацией, чтобы притупить его больше.
   - Может, это просто псевдоним?
   - Меня зовут Жюль Эджим[8], - сообщает тощая задница.
   - Вы купили гостиницу у некоего Фуасса, не так ли? Маленькая мордочка, как у щеголеватой крысы, загорается.
   - Я понял, - говорит он, - я читал газету... Хитрец! Себе на уме, избави Боже!
   - Месье Эджим, мне бы хотелось узнать, как именно вы приобрели это приятненькое заведение, такое комфортное и даже с горячей и холодной водой.
   У него задрожала от тика правая бровь.
   - Как обычно, через торговца недвижимостью. У меня был трактир в Рондюбей-Шалды-Балды, в Марокко. Из-за известных событий я вернулся на родину и купил этот дом.
   - А Фуасса вы знали?
   - По правде говоря, я видел его только два раза: когда я осматривал гостиницу и когда мы подписывали акт купли-продажи у нотариуса.
   - Ну и какие у вас впечатления?
   - Мне показалось, что это хороший человек, не очень крепкого здоровья, желающий пожить оставшееся время в свое удовольствие.
   - Он не сказал вам, почему продает?
   - Вот именно: по причине здоровья.
   - А мадам Ренар вы знали?
   - Жертву прошлой ночи?
   - Да.
   - Я видел ее вместе с Фуасса. Я понял, что она не только его кассирша...
   Он улыбается кисло, как на рекламе слабительного.
   - Есть ли у вас соображения по поводу этого преступления? - спрашиваю я с определенной резкостью. Он растерян.
   - У меня???
   - Да это я так, - успокаиваю я его. - Теперь зай-мемся другими упражнениями. Остался у вас кто-нибудь из старой обслуги?
   - Конечно. Фирмен - коридорный и Бланш - кастелянша.
   - Хотелось бы поговорить с Фирменом, это возможно?
   - Ну... да... Сию минуту?
   - Прямо сейчас.
   - Он убирает комнаты на втором, я сейчас позову, - сообщает с сожалением владелец притона.
   Я чувствую, что сердце его рвется при мысли о неожиданном отдыхе прислуги.
   - Не беспокойте его, - быстро успокаиваю я, - пойду поднимусь и поговорю с ним там.
   Сказав это, я пру наверх по деревянной лестнице со ступеньками, покрытыми красной дорожкой.
   Нахожу молодца Фирмена в номере 69. Оперся на метлу и разглядывает возню двух мух, занятых самовоспроизводством. Это здоровенный тип, такой же длинный, как генерал Мухоглот, с носом, занимающим двойное место, физиономией как после бомбежки Хиросимы, серыми волосами, длинными и жирными, и взглядом опустошенной скорлупки. Поймать его взгляд можно, только плюнув в глазницы.
   - Вы Фирмен? - требую я, заранее уверенный в позитивном ответе.
   Это он.
   Я опять вываливаю удостоверение. Он проводит по нему пальцем, будто удостоверясь, что текст не напечатан шрифтом для слепых, затем возвращает его мне, честно уверяя меня, что мое фото не очень-то похоже.
   - Видели, что случилось этой ночью с мадам Ре-нар? - атакую фейсом по тейблу.
   Он испускает вздох, подобный старту реактивного самолета.
   - Я не собираюсь по ней рыдать, - сообщает чистильщик биде.
   Ага, кое-что в характере усопшей усатенькой выпирает так же, как шея жирафа из фальшивого воротничка.
   - В самом деле?
   - Редкостная скотина!
   Вот по крайней мере лакей, который не дрожит перед полицией и который отвечает за свои слова.
   - Вы к ней не расположены?
   - Мягко сказано. Это г..., я помню, как она появилась. Кассиршей. Поначалу медом растекалась. Меня называла господином Фирменом с уважением необъятным, как ее ляжки. Стелила всем так мягко, особенно хозяину. Как-то раз папаша Фуасса и раздухарился с ней в бельевой. Он думал, никто не заметит, да только весь персонал был в коридоре, сгибаясь вдвое от хохота. Прямо порнофильм! Она ему сыграла, он себя чувствовал Казановой. На самом-то деле, если образчик вам известен, это не Валентино...
   Он пожимает плечами.
   - С того момента старая шлюха совершенно изменилась. Я стал бездельник Фирмен!
   Новый вздох, такой же замечательный, как первый. Он садится на кровать и обметает ботинки.
   - Таким образом, - продолжает перетряхиватель матрасов, - когда старик продал отель, все вздохнули с облегчением.
   Тут он вздохнул в третий раз. Если и другие так же вздохнули, народ в квартале мог подумать, что мистраль завернул в Париж вместе со своим приятелем сирокко.
   - Дорогой Фирмен, - говорю я, - мне бы хотелось уточнить кое-что о самоубийстве, произошедшем в этой гостинице в прошлом году.
   Он соглашается.
   - Вы хотите поговорить об этом Симмоне, который отравился синильной кислотой?
   - Именно. Вы были на работе, когда это случилось?
   - Конечно...
   - Не могли бы вы мне рассказать?
   Он вынимает окурок из нагрудного кармана фартука, смотрит, не дефилирует ли в секторе видимости Жюль Эджим, и снисходит до пламени моей зажигалки.
   - Знаете, особенно-то рассказывать и нечего. Как-то утром этот тип заселился к нам. Вышел пообедать и к вечеру вернулся весьма веселым. Я как раз убирал коридор... Он прошел мимо меня, напевая. Если бы я знал, что бедняга так кончит! Ах! Клянусь вам...
   У меня внутри дзенькнул тревожный звоночек, сообщая что-то нужное.
   - И что потом, дитя мое? - шепчу я приглашающим тоном исповедовальника, принимающего деликатные грехи хорошенькой распутницы.
   - Вскоре Марта, горничная, пришла позвать его к телефону. Он не ответил. Изнутри было заперто. Мадам Ре-нар забеспокоилась и вызвала полицию...
   Я мимоходом фиксирую, что показания лакейского совпадают с повествованием диетика Берю.
   - Эти шпионы... Он возобновляет:
   - Приехали легавые. Взломали дверь и нашли Симмона мертвым на матрасе. Вот и все дела.
   Он слышит шаги за углом и торопится вынуть сигарету из слюнявых губ. Но это только кто-то из постояльцев.
   - Мне бы вообще-то взглянуть на нумер, можно?
   - Почему бы и нет! - ответствует малый. Во мужик, как только есть возможность свести до минимума подметальную активность, он готов хоть на пресс-конференцию при свете прожекторов.
   Он ведет меня по коридорам, останавливается перед нужной дверью, вынимает универсальный ключ и открывает. Комната отнюдь не пуста. Можно даже сказать, она занята весьма занятыми людьми. В наличии дама, затиснутая, как серединка сандвича, между матрасом и мужчиной. Она орет такие гнусности, что уши вянут. Ее партнер, оставивший слухоаппарат на тумбочке, не слышит их, тем более не слышит нашего вторжения, и остается распростертым. Фирмен, мой ментор, входит без смущения. Он столько видел за те тридцать лет, что меняет человечеству простыни...
   - Смотрите, - произносит он, - это здесь. Я осматриваю фатеру. Умывальник на стене. Даже ширмы нет. Окно выходит на бульвар, кровать на высоких ножках. Короче, очевидно, что никто не может притаиться в такой комнате. Вывод: Симмон действительно покончил с собой. Забавно, что я вдруг забыл про странную смерть мадам Ренар, получение миллионов папашей Фуасса и прочее, заинтересовавшись этим делом годичной давности.
   На станке дама рекомендует ускориться. Месье согласен, но матрас протестует, заявляя, что это сумасшедшие и что он - пас. Мы стыдливо выходим, тогда как ни один из партнеров не замечает нашего короткого визита.
   - Дорогой Фирмен, - возобновляю я, - соберите ваши воспоминания в случае, если они у вас в отпуске. Я задам вам несколько важных вопросов.
   - К вашим услугам, комиссар!
   - В конце концов, именно телефонный звонок позволил обнаружить самоубийство?
   - Ну, его все равно бы обнаружили, - возражает чемпион перьевой метелки в весе... пера.
   - Конечно, но не так быстро. Посмотрим, что вы сможете рассказать мне об этом звонке.
   - Ничего! - сообщает Фирмен категорически. - Не я был на проводе.
   - Кажется, мадам Ренар ответила, что клиент отсутствует. Звонивший должен был перезвонить позднее, я полагаю?
   - Да. И на этот раз отвечал я, - подтверждает Фирмен.
   - Молодец Фирмен! Дорогой Фирмен! Прелестный Фирмен! Вот, вот, именно это я и хотел узнать! - ликую я. - Это был мужчина или женщина?
   - Женщина.
   - Что же она сказала?
   - Ну, она вновь попросила Симмона.
   - И что вы ответили?
   - Правду: что Симмон покончил с собой.
   - Ну и что?
   - Она не поверила. Но так как я уверил ее, что это правда, она бросила трубку.
   Ну он устроил мне преждевременную радость, этот чертов Фирмен! Проклятый Фирмен! Придурок Фирмен! Жидковатые сведения, а? Плотная тишина следует за последней фразой.
   - И эта дама больше никогда не звонила?
   - Нет, но она приходила!
   - Что же вы сразу не сказали, обожаемый Фирмен! Чудесный Фирмен! Увлекательный Фирмен! И когда она приходила?
   Он тушит малюсенький окурок. Я предлагаю ему совершенно новую сигарету из нераспечатанной пачки. Он соглашается, говорит спасибо, я даю ему прикурить, он затягивается, я гашу зажигалку.
   - Я не хотел бы вводить вас в заблуждение, - начинает он осторожно. Когда я сказал, что дама приходила, это просто впечатление. У персоны, говорившей со мной по телефону, был иностранный акцент. Очень слабый, но у меня же слух, подумайте сами, со всеми этими туристами, которые тут дефилируют. А вечером явилась такая красотка. Меховое манто, крокодильная сумка и все такое... Без багажа. Это меня удивило. Она захотела поговорить с патроном. Господин Фуасса как раз был тут. Они уединились в кабинете. Затем поднялись на этаж в комнату. Тело только что было отправлено в морг. Потом дама отбыла. Едва она слиняла с горизонта, папаша Фуасса позвал свою шлюху, и они завели разговор без конца...
   Понятно, что я не могу удержаться. Я выуживаю тысячу рваных, отнеся их заранее в счет казенных спецрасходов, и катапультирую их в карман драгоценного Фирмена, богом ниспосланного Фирмена.
   Он протестует.
   - Нет, нет, комиссар. Вам самим пригодится ваш заработок! Я хорошо знаю, что у вас сволочная работа... и весьма малооплачиваемая...
   - У меня большое наследство от деда Мороза из моего детства, - уверяю я, чтобы успокоить доблестные сомнения.
   Он поглаживает черепушку.
   - Я вижу, - говорит он мрачно. - Скрытые доходы, да?
   Если он продолжит в том же духе, схлопочет скрытый пинок. Фелиция, моя храбрая женоматерь, всегда говорит: "Поможешь злодею - дерьмом замажешь шею". У нее полно поговорок на все случаи жизни.
   - Фирмен, опишите мне эту элегантную даму. Полузакрыв глаза, он снова приглаживает свои жалкие волосы. Сосредоточенный он, наш Фирмен. Можно подумать, что хочет посостязаться с калькулятором.
   - Она была высокая, тонкая, с отличной фигурой. Примерно тридцати лет. Яркая брюнетка. Светло-голубые глаза. Темный цвет лица. На шее очень странное украшение. Маленькая золотая рука. Не рука судьбы: уменьшенная модель настоящей кисти руки. А в руке драгоценный камень. Я думаю - рубин. Акцент ее был немного похож на испанский, но это не был испанский акцент. У нее еще был совсем маленький шрам на подбородке, кажется, с левой стороны. Шрам чуть побольше кофейного зернышка. Я говорю кофейного, потому что он был такой формы.
   Он умолкает, размышляет, покачивает умной бестолковкой и вздыхает:
   - Это все.
   - Между нами, старина, - признаю я, награждая его похлопыванием в стиле Людовика XIV, - вы должны работать у нас в курятнике. Вместо мозгов у вас фотоаппарат с вмонтированными серыми клеточками.
   - Да, - признает уважаемый Фирмен! Непобедимый Фирмен! Скрупулезный Фирмен! - У меня чрезвычайно острая память... Зрительная, слуховая, обонятельная, осязательная, и я скажу более того: вкусовая.
   Он пускает пузыри во всю ивановскую. До неприличия, стоит сделать комплимент посредственности, и вот он опорожняется, чтобы продемонстрировать качество своего материала.
   Я говорю ему большое "браво" и возвращаю на землю с высот лиризма.
   - Вы больше никогда не видели эту приятную персону?
   - Никогда!
   - И никто другой не являлся из-за усопшего?
   - Никто, конечно, кроме легавых... Я хочу сказать фараонов! Среди прочих, не говоря о присутствующих, вы мне внушаете уважение, был один такой, хочется вспомнить его незлым тихим словом! Толстяк, похожий на мусорный бак после праздничной ночи. Представляете, он сожрал мой завтрак практически без спросу!
   По этому картинному описанию я узнаю доблестного Берю.
   - В полиции, - продолжает опоражниватель урн и плевательниц, - не у всех ваше воспитание и выправка!
   Если он надеется на новый кредит в тысячу бабок, то напрасно, Сан-Антонио нечувствителен к подхалимажу.
   Я покидаю гостиницу "Дунай и кальвадос" с удовлетворительным ощущением свершения чего-то полезного, большого и благородного.
   Глава пятая
   В бюрологе меня ожидает цветное пинорамическое представление.
   Преподобный восседает в моем собственном кресле и обливает слезами усы, подпаленные экономно выкуриваемыми окурками. Сегодня на нем блестящий костюм, блестящий до дикости, прямо подойти страшно. Серая жемчужина! В черную крапинку. Красивый вязаный галстук. Замшевые ботинки не лишены вида, а бледно-голубая рубашка молодит моего старого товарища на добрый десяток дней.