Страница:
Наконец Эльвочка позволила мне выпасть из клетки в полубессознательном состоянии и принялась топтать меня, рыча: «Поднимайся, скотина! Попробуй вставить мне, ублюдочный импотент!» Это была по меньшей мере клевета. Другие, не столь взыскательные дамочки прославляли бы мою перманентную эрекцию.
Когда я немного отдышался, мы затеяли такую корриду, что дрожали стены. Даже телевизор слегка пострадал. Зеркала местами утратили блеск. Красноречивых свидетельств наших игр не осталось разве что на потолке – уж очень он был высоким. В пылу забав Эльвира раздавила телефонный аппарат. Вскоре я пригвоздил ее своей шпагой к столику, на котором она расплылась, словно огромный кусок взбитого теста, и устроил ей получасовой «штопор».
По-моему, она просто мечтала быть изнасилованной такой вот бездумной куклой вроде меня; хотела, чтобы ее взяли со звериным натиском и болезненной грубостью, без всякой эстетической и моральной озабоченности, но с чисто человеческим наслаждением жестокостью. Ох как она визжала! От ее визга закладывало уши…
Я терзал ее так долго (и она позволяла мне делать это), что теперь задаю себе вопрос: а не желала ли она покончить с собой столь своеобразным способом? Во всяком случае, тяга к суициду в ней определенно была. Эльвира осознавала свое уродство, и ничего радикально не изменилось бы, даже если бы она потратила кучу денег на пластические операции. Таким образом, она не прогадала, прибегнув к услугам «Маканды». Я оказался для нее сущей находкой – во мне не было затаенного презрения к ней, я был неспособен почувствовать ни влечение, ни отвращение. Со мной ей нечего было скрывать и не надо было притворяться. Она изливала из себя скопившуюся за два десятилетия ненависть к самцам и нереализованную похоть, которые соединились в жутковатый коктейль. Эта тварь была неизлечимо больна. Ее личность разъедал психосексуальный рак.
Под конец она, должно быть, вообразила себя иудейским народом, распявшим Иисуса. Кажется, она заказала крест специально для этого. Хорошо еще, что обошлось без гвоздей! Она подвесила меня на ремнях и всыпала тридцать девять плетей. Моя кровь стекала в алюминиевыйтаз – та кровь, которую она не успевала слизывать с моего стойкого друга.
Потом она начала прижигать мои раны своей золотой зажигалкой. Тут уж мне стало не до художественных воплей. Я еще долго извивался на кресте, а эта свихнувшаяся Магдалина принялась разрисовывать стену, макая в мою кровь свой толстый пальчик.
Я отмыл ее, а заодно и себя, потом что-то делал феном, но не только сушил ее волосы. Напоследок она впилась ногтями в мою физиономию и чуть не отгрызла мне нижнюю губу. Насколько я теперь понимаю, это был благодарный поцелуй.
– Мы встретимся раньше, чем ты думаешь, – прошептала она вместо нежных слов прощания, еле ворочая языком. А я вообще ни о чем не думал. Встретимся, не встретимся – какая разница?! Я отражался в десятке зеркал, и вид у меня был будто у плохо прожаренного бифштекса. Но даже это зрелище не вызвало во мне внутреннего протеста.
Выбросив белье в мусорный ящик и с трудом натянув платье на распухшее тело, Эльвира удалилась, пошатываясь, словно пьяная. Я собрал свою одежду и вышел вслед за нею. В конце коридора ее подхватил какой-то человек из наружного персонала «Маканды» и наверняка проводил в гараж. Она была уважаемым клиентом.
Давно наступил новый день. Получив соответствующий приказ, я отправился в свой бокс и проспал в нем до следующего утра. Скорость, с которой регенерировала моя поврежденная кожа, превышала нормальную приблизительно в сто раз.
29
30
31
Когда я немного отдышался, мы затеяли такую корриду, что дрожали стены. Даже телевизор слегка пострадал. Зеркала местами утратили блеск. Красноречивых свидетельств наших игр не осталось разве что на потолке – уж очень он был высоким. В пылу забав Эльвира раздавила телефонный аппарат. Вскоре я пригвоздил ее своей шпагой к столику, на котором она расплылась, словно огромный кусок взбитого теста, и устроил ей получасовой «штопор».
По-моему, она просто мечтала быть изнасилованной такой вот бездумной куклой вроде меня; хотела, чтобы ее взяли со звериным натиском и болезненной грубостью, без всякой эстетической и моральной озабоченности, но с чисто человеческим наслаждением жестокостью. Ох как она визжала! От ее визга закладывало уши…
Я терзал ее так долго (и она позволяла мне делать это), что теперь задаю себе вопрос: а не желала ли она покончить с собой столь своеобразным способом? Во всяком случае, тяга к суициду в ней определенно была. Эльвира осознавала свое уродство, и ничего радикально не изменилось бы, даже если бы она потратила кучу денег на пластические операции. Таким образом, она не прогадала, прибегнув к услугам «Маканды». Я оказался для нее сущей находкой – во мне не было затаенного презрения к ней, я был неспособен почувствовать ни влечение, ни отвращение. Со мной ей нечего было скрывать и не надо было притворяться. Она изливала из себя скопившуюся за два десятилетия ненависть к самцам и нереализованную похоть, которые соединились в жутковатый коктейль. Эта тварь была неизлечимо больна. Ее личность разъедал психосексуальный рак.
Под конец она, должно быть, вообразила себя иудейским народом, распявшим Иисуса. Кажется, она заказала крест специально для этого. Хорошо еще, что обошлось без гвоздей! Она подвесила меня на ремнях и всыпала тридцать девять плетей. Моя кровь стекала в алюминиевыйтаз – та кровь, которую она не успевала слизывать с моего стойкого друга.
Потом она начала прижигать мои раны своей золотой зажигалкой. Тут уж мне стало не до художественных воплей. Я еще долго извивался на кресте, а эта свихнувшаяся Магдалина принялась разрисовывать стену, макая в мою кровь свой толстый пальчик.
* * *
…Финал расплывчат и подернут багровой дымкой. Госпожа заставила меня отнести ее под душ. Излишне говорить, что я безропотно подчинился.Я отмыл ее, а заодно и себя, потом что-то делал феном, но не только сушил ее волосы. Напоследок она впилась ногтями в мою физиономию и чуть не отгрызла мне нижнюю губу. Насколько я теперь понимаю, это был благодарный поцелуй.
– Мы встретимся раньше, чем ты думаешь, – прошептала она вместо нежных слов прощания, еле ворочая языком. А я вообще ни о чем не думал. Встретимся, не встретимся – какая разница?! Я отражался в десятке зеркал, и вид у меня был будто у плохо прожаренного бифштекса. Но даже это зрелище не вызвало во мне внутреннего протеста.
Выбросив белье в мусорный ящик и с трудом натянув платье на распухшее тело, Эльвира удалилась, пошатываясь, словно пьяная. Я собрал свою одежду и вышел вслед за нею. В конце коридора ее подхватил какой-то человек из наружного персонала «Маканды» и наверняка проводил в гараж. Она была уважаемым клиентом.
Давно наступил новый день. Получив соответствующий приказ, я отправился в свой бокс и проспал в нем до следующего утра. Скорость, с которой регенерировала моя поврежденная кожа, превышала нормальную приблизительно в сто раз.
29
Любая другая сучка на месте Эльвиры приходила бы в себя две недели, но эта явилась через два дня. Мешки под черными злобными глазками набухли еще больше, однако ее пыл не только не угас, а разгорался все сильнее. Она напоминала алкоголика, попавшего на склад готовой продукции ликеро-водочного завода.
И снова состоялся многочасовой секс-марафон, хотя повторением пройденного это назвать нельзя – Эльвира не повторялась. Ей следовало родиться несколько столетий назад – ее мозги были мозгами инквизитора. Она принадлежала к породе тех, кто раскаленными щипцами выдирал ведьмам срамные места. Если она иногда и получала физическое удовлетворение, то утолить голод пожиравшей ее отравленной страсти оказалось невозможным. В душе этого создания зияла сквозная дыра, в которую проваливалось все что угодно, и любые попытки наполнить ее хоть чем-нибудь были абсолютно тщетными.
Наши битвы продолжались регулярно в течение трех месяцев с частотой по крайней мере два раза в неделю. Я неизменно терпел поражение – такова была моя роль. Потом моего общества ей показалось недостаточно.
Не знаю, находила ли она время заниматься бизнесом или же взяла длительный отпуск. В самом деле: зачем нужны деньги, если не можешь получить то, что хочешь? Постепенно она привыкала ко мне, как слепой привыкает к ненавистному псу-поводырю, без которого уже не в состоянии обходиться. Чем глубже зависимость, тем сильнее ненависть. Со временем мое полное равнодушие спровоцировало ее на чудовищные откровения.
В перерывах между оргиями я узнал о том, как она отравила своего мужа и как прибрала к рукам его дело, кто держит то или иное казино, сколько человек и за что было убито с ее подачи и сколько стоила каждая отрезанная голова. На мой взгляд, она знала слишком много и о купленных прокурорах, и о продажных политиках, и об аферах городских властей с недвижимостью, и о происхождении крупнейших состояний, и о ходах на самый «верх». Она ездила в бронированном «мерсе», и, по ее словам, общая численность ее охраны достигала двадцати человек. Позже я убедился в том, что большая часть всего этого дерьма оказалась правдой.
Она стала брать меня с собой в кабак и в бассейн. И в том, и в другом месте на глаза попадались не менее живописные парочки, чем мы с Эльвирой, – чаще разнополые, но иногда и однополые. Не редкостью были и «шведские семьи». В кабаке она познакомилась с громадным негром Ошогбо из Камеруна, который, судя по всему, трахал хрупкую зомбированную блондиночку по имени Снежана (я не понимал, как это возможно, пока сам не увидел, – слишком уж велика была наблюдаемая разница в размерах).
Ошогбо являлся президентом какого-то совместного предприятия и чувствовал себя здесь хозяином. Психология обезьяньего царька идеально соответствовала обстоятельствам. Его самомнение, амбиции и расовый комплекс неполноценности были такими же огромными, как его член. В «Маканде» он нашел то, чего ему не хватало для полного счастья. Делая бизнес, он помыкал светлокожими мужиками, а вне работы подвергал белую, будто присыпанную снегом, малолетнюю любовницу немыслимым унижениям.
Все это я узнал довольно скоро – после того, как Эльвира увидела Ошогбо в бассейне. Содержимое его плавок произвело на нее неизгладимое впечатление, и при следующей встрече в кабаке она предложила черномазому партию «два на два» в смешанном разряде, на что тот немедленно согласился. Естественно, у нас со Снежаной никто ни о чем не спросил, а нам самим все было по фигу.
Уже через день мы кувыркались вчетвером на огромном квадратном сексодроме в номере 2-27. Этот Ошогбо был помешан на белом цвете: вся мебель и драпировки в его комнате были белыми, к тому же в помещении горели все лампы без исключения. В результате любые физические недостатки приобретали гипертрофированный вид, но негру, нанюхавшемуся «снежка», припудренные телеса Эльвиры, судя по всему, пришлись по вкусу. Два сапога нашли друг друга (на мое счастье, я оказался в скромной роли ассистента).
После непродолжительной прелюдии он насадил мою бриллиантовую корову на свой шомпол и в считанные минуты довел ее до экстаза. Она же приняла его целиком, что само по себе казалось почти невероятным. Снежана скрылась где-то под ними, упражняя язык, а я, по приказу Ошогбо, с размеренностью метронома обрабатывал Эльвиру цепью, пока она не стала похожа на красно-белую зебру. Под конец уже было неясно, отчего она визжит – то ли от боли, то ли от наслаждения, то ли от того и другого вместе.
Ошогбо свалил ее наповал, выстрелив свой заряд, и очень скоро принялся за Белоснежку. Той хватило надолго, а негр лишь слегка размялся. Мне повезло – не иначе я показался ему слишком смугленьким и только благодаря этому избежал экзекуции.
Тем временем Эльвира очухалась и предельно озверела. Если бы я хоть что-нибудь соображал, то наверняка решил бы, что тщедушную блондинку придется хоронить. Оба мясных рулета терзали ее, словно резиновую куклу, но она была вынослива, как бельевая веревка. Черный придурок заранее заготовил целый набор рыболовных крючков и занялся ловлей «белого угря». Эпизод закончился почти ритуальным жертвоприношением в соответствии с племенным обычаем – очевидно, Ошогбо придавила ностальгия…
Мне все это было на руку – меня оставили в относительном покое. На некоторое время я выскользнул из фокуса внимания и частенько отдыхал в сторонке.
Оргии повторялись еще трижды, и всякий раз Снежана демонстрировала чудеса живучести, а негроид доказывал свое несомненное превосходство над «белим мущинкай». Но вскоре выяснилось, что Эльвира утрачивает интерес и к этим забавам. Она сожрала блондиночку и чернокожего кобеля-рекордсмена, переварила их и выбросила – а ненасытная утроба требовала новых жертв, новых впечатлений, новых экспериментов…
Я постепенно превращался в некое прикрытие, нелепое свидетельство сексуальной респектабельности этой выживающей из ума охотницы за мужскими черепами и сопровождал Эльвочку повсюду, уже не только обслуживая ее в качестве штатного факера, но и обеспечивая ее непрерывный поиск.
Так при моем молчаливом соучастии она заполучила в свои сети двух гомиков-мазохистов, которые появились в «Маканде» совсем недавно, но очень скоро решили поискать место поспокойнее. Эльвира чуть не прикончила обоих.
Потом был темпераментный ближневосточный гость с двумя курочками: Лолой (номер шестнадцатый) и Люсей (номер сорок шестой). Что касается выносливости, до Ошогбо ему было далеко, зато он мог посоревноваться с Эльвирой по части изобретательности. Однажды во время «карусели» он настолько разошелся, что все-таки придушил Лолу до смерти. Несмотря на это, мы продолжали рубиться до победного конца, а перевозбудившийся араб пользовал свою холодеющую жертву…
Лола пролежала на полу, синея и коченея, несколько часов, а утром разразился небольшой скандальчик. Меня тут же выгнали из номера, но краем уха я услышал, как Виктор начал разбираться с удовлетворенным клиентом. Речь шла о сумме с пятью нулями. Наверное, это и было тем самым «штрафом за нанесение необратимых повреждений».
На следующий же день в бокс номер шестнадцать вселилась другая курочка. Эльвира молчала о том случае, как могила, а виновника переполоха я больше никогда не видел.
Словом, атмосфера сгущалась. Потянуло кладбищенским душком. Клиентура «Маканды» пресытилась, и моей Эльвочке тоже хотелось чего-то новенького. Не знаю, каких высот в экспериментировании мы достигли бы, если бы не очередное появление Фариа, портрет и имя которого просто исчезли из моей памяти.
И снова состоялся многочасовой секс-марафон, хотя повторением пройденного это назвать нельзя – Эльвира не повторялась. Ей следовало родиться несколько столетий назад – ее мозги были мозгами инквизитора. Она принадлежала к породе тех, кто раскаленными щипцами выдирал ведьмам срамные места. Если она иногда и получала физическое удовлетворение, то утолить голод пожиравшей ее отравленной страсти оказалось невозможным. В душе этого создания зияла сквозная дыра, в которую проваливалось все что угодно, и любые попытки наполнить ее хоть чем-нибудь были абсолютно тщетными.
Наши битвы продолжались регулярно в течение трех месяцев с частотой по крайней мере два раза в неделю. Я неизменно терпел поражение – такова была моя роль. Потом моего общества ей показалось недостаточно.
Не знаю, находила ли она время заниматься бизнесом или же взяла длительный отпуск. В самом деле: зачем нужны деньги, если не можешь получить то, что хочешь? Постепенно она привыкала ко мне, как слепой привыкает к ненавистному псу-поводырю, без которого уже не в состоянии обходиться. Чем глубже зависимость, тем сильнее ненависть. Со временем мое полное равнодушие спровоцировало ее на чудовищные откровения.
В перерывах между оргиями я узнал о том, как она отравила своего мужа и как прибрала к рукам его дело, кто держит то или иное казино, сколько человек и за что было убито с ее подачи и сколько стоила каждая отрезанная голова. На мой взгляд, она знала слишком много и о купленных прокурорах, и о продажных политиках, и об аферах городских властей с недвижимостью, и о происхождении крупнейших состояний, и о ходах на самый «верх». Она ездила в бронированном «мерсе», и, по ее словам, общая численность ее охраны достигала двадцати человек. Позже я убедился в том, что большая часть всего этого дерьма оказалась правдой.
Она стала брать меня с собой в кабак и в бассейн. И в том, и в другом месте на глаза попадались не менее живописные парочки, чем мы с Эльвирой, – чаще разнополые, но иногда и однополые. Не редкостью были и «шведские семьи». В кабаке она познакомилась с громадным негром Ошогбо из Камеруна, который, судя по всему, трахал хрупкую зомбированную блондиночку по имени Снежана (я не понимал, как это возможно, пока сам не увидел, – слишком уж велика была наблюдаемая разница в размерах).
Ошогбо являлся президентом какого-то совместного предприятия и чувствовал себя здесь хозяином. Психология обезьяньего царька идеально соответствовала обстоятельствам. Его самомнение, амбиции и расовый комплекс неполноценности были такими же огромными, как его член. В «Маканде» он нашел то, чего ему не хватало для полного счастья. Делая бизнес, он помыкал светлокожими мужиками, а вне работы подвергал белую, будто присыпанную снегом, малолетнюю любовницу немыслимым унижениям.
Все это я узнал довольно скоро – после того, как Эльвира увидела Ошогбо в бассейне. Содержимое его плавок произвело на нее неизгладимое впечатление, и при следующей встрече в кабаке она предложила черномазому партию «два на два» в смешанном разряде, на что тот немедленно согласился. Естественно, у нас со Снежаной никто ни о чем не спросил, а нам самим все было по фигу.
Уже через день мы кувыркались вчетвером на огромном квадратном сексодроме в номере 2-27. Этот Ошогбо был помешан на белом цвете: вся мебель и драпировки в его комнате были белыми, к тому же в помещении горели все лампы без исключения. В результате любые физические недостатки приобретали гипертрофированный вид, но негру, нанюхавшемуся «снежка», припудренные телеса Эльвиры, судя по всему, пришлись по вкусу. Два сапога нашли друг друга (на мое счастье, я оказался в скромной роли ассистента).
После непродолжительной прелюдии он насадил мою бриллиантовую корову на свой шомпол и в считанные минуты довел ее до экстаза. Она же приняла его целиком, что само по себе казалось почти невероятным. Снежана скрылась где-то под ними, упражняя язык, а я, по приказу Ошогбо, с размеренностью метронома обрабатывал Эльвиру цепью, пока она не стала похожа на красно-белую зебру. Под конец уже было неясно, отчего она визжит – то ли от боли, то ли от наслаждения, то ли от того и другого вместе.
Ошогбо свалил ее наповал, выстрелив свой заряд, и очень скоро принялся за Белоснежку. Той хватило надолго, а негр лишь слегка размялся. Мне повезло – не иначе я показался ему слишком смугленьким и только благодаря этому избежал экзекуции.
Тем временем Эльвира очухалась и предельно озверела. Если бы я хоть что-нибудь соображал, то наверняка решил бы, что тщедушную блондинку придется хоронить. Оба мясных рулета терзали ее, словно резиновую куклу, но она была вынослива, как бельевая веревка. Черный придурок заранее заготовил целый набор рыболовных крючков и занялся ловлей «белого угря». Эпизод закончился почти ритуальным жертвоприношением в соответствии с племенным обычаем – очевидно, Ошогбо придавила ностальгия…
Мне все это было на руку – меня оставили в относительном покое. На некоторое время я выскользнул из фокуса внимания и частенько отдыхал в сторонке.
Оргии повторялись еще трижды, и всякий раз Снежана демонстрировала чудеса живучести, а негроид доказывал свое несомненное превосходство над «белим мущинкай». Но вскоре выяснилось, что Эльвира утрачивает интерес и к этим забавам. Она сожрала блондиночку и чернокожего кобеля-рекордсмена, переварила их и выбросила – а ненасытная утроба требовала новых жертв, новых впечатлений, новых экспериментов…
Я постепенно превращался в некое прикрытие, нелепое свидетельство сексуальной респектабельности этой выживающей из ума охотницы за мужскими черепами и сопровождал Эльвочку повсюду, уже не только обслуживая ее в качестве штатного факера, но и обеспечивая ее непрерывный поиск.
Так при моем молчаливом соучастии она заполучила в свои сети двух гомиков-мазохистов, которые появились в «Маканде» совсем недавно, но очень скоро решили поискать место поспокойнее. Эльвира чуть не прикончила обоих.
Потом был темпераментный ближневосточный гость с двумя курочками: Лолой (номер шестнадцатый) и Люсей (номер сорок шестой). Что касается выносливости, до Ошогбо ему было далеко, зато он мог посоревноваться с Эльвирой по части изобретательности. Однажды во время «карусели» он настолько разошелся, что все-таки придушил Лолу до смерти. Несмотря на это, мы продолжали рубиться до победного конца, а перевозбудившийся араб пользовал свою холодеющую жертву…
Лола пролежала на полу, синея и коченея, несколько часов, а утром разразился небольшой скандальчик. Меня тут же выгнали из номера, но краем уха я услышал, как Виктор начал разбираться с удовлетворенным клиентом. Речь шла о сумме с пятью нулями. Наверное, это и было тем самым «штрафом за нанесение необратимых повреждений».
На следующий же день в бокс номер шестнадцать вселилась другая курочка. Эльвира молчала о том случае, как могила, а виновника переполоха я больше никогда не видел.
Словом, атмосфера сгущалась. Потянуло кладбищенским душком. Клиентура «Маканды» пресытилась, и моей Эльвочке тоже хотелось чего-то новенького. Не знаю, каких высот в экспериментировании мы достигли бы, если бы не очередное появление Фариа, портрет и имя которого просто исчезли из моей памяти.
30
Спасительному вмешательству старика предшествовала «надцатая» оргия. Признаться, я сбился со счета. В последнее время Эльвира зациклилась на трансвеститах. Она жаждала изведать «любовь мужчины с душой женщины – и наоборот». У нее была по этому поводу своя дурацкая теория инверсии, согласно которой «трансы» зависают где-то посередине между двумя полами и являются психологическими монстрами – а только такие типы и могли заинтересовать больную самку.
Подозреваю, что в «Маканде» поначалу не нашлось соответствующего материала. Но Эльвира знала, чего хочет, и была согласна платить. В ожидании новых игрушек продолжались наши вялые кувырки при участии номеров третьего, одиннадцатого и двадцать восьмого…
Не так уж много собралось здесь этих «номеров», и рано или поздно случай должен был свести меня с Савеловой. До сих пор не понимаю, почему этого не произошло. Возможно, ее выбрал какой-нибудь сравнительно мирный богатый дедушка, которому Иркиных прелестей хватило за глаза и надолго.
В результате общения с Эльвирой я регулярно приобретал новые рубцы и ожоги. Она выжимала из меня соки, но я всякий раз восстанавливался за считанные часы. Это была работа на износ. Впрочем, как оказалось, я еще дешево отделался. Глисту, например, повезло гораздо меньше.
Вскоре взбалмошной сучке захотелось сменить обстановку, и мы перебрались в номер 2-13. Тут интерьер косил под корабельную каюту. Вполне вероятно, что мне грозило когда-нибудь быть вздернутым на рее (я не удивился бы, если бы хозяева «Маканды», получив хорошие бабки за Лолу, ввели бы в прейскурант пункт «удовольствия со смертельным исходом»). Повсюду были разбросаны части такелажа, которые Эльвира использовала совершенно не по назначению.
Теперь меня просто поражают изощренность ее ассоциативного мышления и беспредельные возможности денег. Во всяком случае, в номере была настоящая пушка, бассейн в виде шлюпки, бушприт какого-то парусника, штурвал, который одновременно мог служить приспособлением для колесования, запасы ямайского рома и целые горы конопляных (!) канатов. Широкоэкранный ящик почти непрерывно показывал жесточайшие «порно», заснятые на яхтах в открытом море, – с живыми дельфинами, угрями, рыбьей икрой и медузами…
Впрочем, я не успел в полной мере испытать все прелести корабельного дизайна. Потому что появился номер сорок девятый – один из последних продуктов «агропромышленного» концерна.
Я не удивился бы, даже если сохранил бы способность чему-либо удивляться, – новые запросы Эльвиры были мне хорошо известны. Я как раз торчал в бассейне, когда в номер вошла угловатая шлюха в мини-платье, туфлях на высоком каблуке и с короткой стрижкой – вошла, утрированно виляя тощими бедрами. Большой рот пылал ярко-красной помадой, а в правой ноздре поблескивало колечко. Ресницы были припорошены угольной пылью; розово-фиолетовая мазня на веках затрудняла опознание.
Моя толстушка, наколовшаяся какой-то дрянью, занялась гостем сама, а я, как вы понимаете, без приказа в атаку не ходил. Эльвира не церемонилась, и платье «транса» вскоре затрещало в ее лапах по швам. Гость остался в чем мать родила, если не считать металлических довесков.
Что ж, над ним (или над ней?) неплохо поработали. Стройные ноги, тонкая талия, бедра узковаты, но это на любителя подросткового стиля. Очень мило торчали маленькие остренькие грудки, казавшиеся особенно игривыми из-за колец в сосках. Над пупком тоже болталось что-то блестящее. Да, с кольцами вышел явный перебор. Но, как потом выяснилось, было еще одно, прицепленное примерно над тем местом, где у настоящей женщины находится клитор…
Тут проревела боевая труба, и мне было велено прикрепить нашу новую «подругу» к мачте. Вблизи ее (или его?) физиономия показалась мне знакомой. Простейшую цепочку сопоставлений я выстраивал чрезвычайно медленно. Когда в результате экзекуции с заплаканного лица номера сорок девятого слезла штукатурка, я окончательно убедился в том, что это был радикально модернизированный Глист.
Гнусное дело. Я прожил с ним в одной палате четыре года. Ловлю себя на том, что так и не узнал его настоящего имени. Он мне не нравился, но зачем же калечить созданное природой? Это позволено только дьяволу… На нормального человека подобная встреча должна была произвести кошмарное, гнетущее впечатление, однако я давно не был НОРМАЛЬНЫМ человеком. Глист, впрочем, тоже.
Мы смотрели друг на друга, видя лишь блестящие шарики в глазницах, – и не испытывали никаких чувств, не вздрагивали от воспоминаний и не покрывались гусиной кожей от ужаса. Возможно, для Глиста психическая кома была единственным способом уцелеть, но чего стоило ТАКОЕ существование? Хотя в том состоянии (я знаю это по себе) ничто не имело значения: ни утрата мужественности, ни бесчеловечные надругательства, ни даже смерть.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что его (ее) организм претерпел радикальные изменения. У Глиста сформировались молочные железы и почти совершенный аналог влагалища, но все еще росли волосы на лице (я это заметил, хотя номер сорок девятый был начисто выбрит). Неприятное сочетание. Однако быстрота изменений впечатляет меня до сих пор. И дело не в чудесах хирургии. Здесь попахивало зловещим колдовством. Позже выяснилось, что примерно так оно и было, но я опять забегаю вперед.
…Если Эльвира хотела поймать кайф, наблюдая терзания мужика в женском теле, то, по-видимому, ошиблась. Глист был спокоен, как подбитый танк, поэтому она обрушила на «транса» свою пиратскую изобретательность, заставив его орать и хныкать от физической боли, но вовсе не сожалеть о потерянном безвозвратно.
Я наблюдал за пытками без содрогания. Госпожа трудилась в поте лица. Невинная жертва ее энтузиазма сделалась похожей на раздавленный помидор, а Эльва еще долго пыталась обнаружить остатки мужского естества.
Не знаю, достигла ли она желаемого результата, однако все в этом мире имеет банальный конец. В завершение мне пришлось делать то, чего Глист уже не мог и никогда не сможет. Я плющил Эльву по обычной схеме «пуансон – матрица», а эта тварь откровенно скучала. Иногда даже позевывала.
Круг замкнулся. Боюсь, что на следующем этапе ее самыми близкими друзьями могли стать бордосские доги, ослики и некрофилы вроде того араба-душегуба, тем более что Общество охраны животных сюда вряд ли добралось бы.
Но эта тухлая перспектива исчезла в один момент. А причиной стал блуждающий ангелочек Фариа.
Только что они были двумя черными прорезями в белой морщинистой маске, а ресницы – лапками спрятанных внутри мертвых насекомых…
И вдруг я увидел, как свет пробивается сквозь шлак. Маленькие миндалевидные озера света – они пробудили во мне забытую тревогу, мучительное неудобство. Впервые за много-много дней. Бесцветные, прозрачные глаза Фариа – я вспомнил их, но пока ничего больше…
Номер сорок девятый валялся где-то в сторонке, зализывая раны. Эльвира перестала дышать; ее язык запал в глотку. От губ отлила кровь, и они превратились в сморщенное резиновое колечко.
Я не узнавал свою хозяйку. С ней происходило что-то странное. Прежде она ни на секунду не теряла настороженности, не расслаблялась полностью; ее зрачки никогда не закатывались так сильно, чтобы упустить меня из виду. Но сейчас ее попросту отключили. Сознание исчезло, как исчезает изображение с экрана испортившегося телевизора.
Однако и Фариа не было рядом – он находился в отдалении, неуловимый для охотников из «Маканды». Я стал свидетелем какого-то нового фокуса с проецированием, воздействием на расстоянии. Фокус заключался в кратковременной остановке жизнедеятельности чужого организма, перестройке клеток, переходе материи в свет…
Линзы хрусталиков пульсировали в гипнотическом ритме. В могилах памяти зашевелились похороненные заживо.
В ту же секунду я почувствовал удушье. Узел галстука затягивался сам собой. Что-то зашипело у меня под подбородком. Эльвира иногда шипела, как змея, но сейчас она явно пребывала в состоянии клинической смерти.
Скользкая петля продолжала затягиваться, а меня не слушались скрюченные пальцы. Красные пузыри лопались перед глазами, в ушах раздавался нарастающий звон. Черные волны снова захлестнули всплывавшие на поверхность свидетельства личной катастрофы…
Фариа, где бы он ни был, наверное, понял, что ему пора убираться.
В легких Эльвиры еще осталось немного воздуха. Его хватило ровно на одну короткую фразу. Совершенно неузнаваемый низкий голос почти нечленораздельно прогудел:
– Я вытащу тебя отсюда, сопляк…
Нестерпимое сияние глаз погасло. Я повалился набок, корчась и хрипя, но почувствовал, что удавка ослабевает. Шипящий звук исчез. Я схватился за горло – оно было скользким от слизи.
Почти сразу же после этого женское тело забилось в судорогах. Эльвира «проснулась и нашла себя мертвой». Ее глотка превратилась в бездонный колодец, жадно всосавший порцию кислорода. В следующую секунду ее вырвало, и она чуть было не захлебнулась собственной блевотиной.
Отдышавшись и перевернувшись на живот, она медленно поползла к бассейну.
– Что это было? – твердила она сдавленным голосом, уставившись в пустоту. – Сучий потрох, что это было?!.
Подозреваю, что в «Маканде» поначалу не нашлось соответствующего материала. Но Эльвира знала, чего хочет, и была согласна платить. В ожидании новых игрушек продолжались наши вялые кувырки при участии номеров третьего, одиннадцатого и двадцать восьмого…
Не так уж много собралось здесь этих «номеров», и рано или поздно случай должен был свести меня с Савеловой. До сих пор не понимаю, почему этого не произошло. Возможно, ее выбрал какой-нибудь сравнительно мирный богатый дедушка, которому Иркиных прелестей хватило за глаза и надолго.
В результате общения с Эльвирой я регулярно приобретал новые рубцы и ожоги. Она выжимала из меня соки, но я всякий раз восстанавливался за считанные часы. Это была работа на износ. Впрочем, как оказалось, я еще дешево отделался. Глисту, например, повезло гораздо меньше.
Вскоре взбалмошной сучке захотелось сменить обстановку, и мы перебрались в номер 2-13. Тут интерьер косил под корабельную каюту. Вполне вероятно, что мне грозило когда-нибудь быть вздернутым на рее (я не удивился бы, если бы хозяева «Маканды», получив хорошие бабки за Лолу, ввели бы в прейскурант пункт «удовольствия со смертельным исходом»). Повсюду были разбросаны части такелажа, которые Эльвира использовала совершенно не по назначению.
Теперь меня просто поражают изощренность ее ассоциативного мышления и беспредельные возможности денег. Во всяком случае, в номере была настоящая пушка, бассейн в виде шлюпки, бушприт какого-то парусника, штурвал, который одновременно мог служить приспособлением для колесования, запасы ямайского рома и целые горы конопляных (!) канатов. Широкоэкранный ящик почти непрерывно показывал жесточайшие «порно», заснятые на яхтах в открытом море, – с живыми дельфинами, угрями, рыбьей икрой и медузами…
Впрочем, я не успел в полной мере испытать все прелести корабельного дизайна. Потому что появился номер сорок девятый – один из последних продуктов «агропромышленного» концерна.
Я не удивился бы, даже если сохранил бы способность чему-либо удивляться, – новые запросы Эльвиры были мне хорошо известны. Я как раз торчал в бассейне, когда в номер вошла угловатая шлюха в мини-платье, туфлях на высоком каблуке и с короткой стрижкой – вошла, утрированно виляя тощими бедрами. Большой рот пылал ярко-красной помадой, а в правой ноздре поблескивало колечко. Ресницы были припорошены угольной пылью; розово-фиолетовая мазня на веках затрудняла опознание.
Моя толстушка, наколовшаяся какой-то дрянью, занялась гостем сама, а я, как вы понимаете, без приказа в атаку не ходил. Эльвира не церемонилась, и платье «транса» вскоре затрещало в ее лапах по швам. Гость остался в чем мать родила, если не считать металлических довесков.
Что ж, над ним (или над ней?) неплохо поработали. Стройные ноги, тонкая талия, бедра узковаты, но это на любителя подросткового стиля. Очень мило торчали маленькие остренькие грудки, казавшиеся особенно игривыми из-за колец в сосках. Над пупком тоже болталось что-то блестящее. Да, с кольцами вышел явный перебор. Но, как потом выяснилось, было еще одно, прицепленное примерно над тем местом, где у настоящей женщины находится клитор…
Тут проревела боевая труба, и мне было велено прикрепить нашу новую «подругу» к мачте. Вблизи ее (или его?) физиономия показалась мне знакомой. Простейшую цепочку сопоставлений я выстраивал чрезвычайно медленно. Когда в результате экзекуции с заплаканного лица номера сорок девятого слезла штукатурка, я окончательно убедился в том, что это был радикально модернизированный Глист.
Гнусное дело. Я прожил с ним в одной палате четыре года. Ловлю себя на том, что так и не узнал его настоящего имени. Он мне не нравился, но зачем же калечить созданное природой? Это позволено только дьяволу… На нормального человека подобная встреча должна была произвести кошмарное, гнетущее впечатление, однако я давно не был НОРМАЛЬНЫМ человеком. Глист, впрочем, тоже.
Мы смотрели друг на друга, видя лишь блестящие шарики в глазницах, – и не испытывали никаких чувств, не вздрагивали от воспоминаний и не покрывались гусиной кожей от ужаса. Возможно, для Глиста психическая кома была единственным способом уцелеть, но чего стоило ТАКОЕ существование? Хотя в том состоянии (я знаю это по себе) ничто не имело значения: ни утрата мужественности, ни бесчеловечные надругательства, ни даже смерть.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что его (ее) организм претерпел радикальные изменения. У Глиста сформировались молочные железы и почти совершенный аналог влагалища, но все еще росли волосы на лице (я это заметил, хотя номер сорок девятый был начисто выбрит). Неприятное сочетание. Однако быстрота изменений впечатляет меня до сих пор. И дело не в чудесах хирургии. Здесь попахивало зловещим колдовством. Позже выяснилось, что примерно так оно и было, но я опять забегаю вперед.
…Если Эльвира хотела поймать кайф, наблюдая терзания мужика в женском теле, то, по-видимому, ошиблась. Глист был спокоен, как подбитый танк, поэтому она обрушила на «транса» свою пиратскую изобретательность, заставив его орать и хныкать от физической боли, но вовсе не сожалеть о потерянном безвозвратно.
Я наблюдал за пытками без содрогания. Госпожа трудилась в поте лица. Невинная жертва ее энтузиазма сделалась похожей на раздавленный помидор, а Эльва еще долго пыталась обнаружить остатки мужского естества.
Не знаю, достигла ли она желаемого результата, однако все в этом мире имеет банальный конец. В завершение мне пришлось делать то, чего Глист уже не мог и никогда не сможет. Я плющил Эльву по обычной схеме «пуансон – матрица», а эта тварь откровенно скучала. Иногда даже позевывала.
Круг замкнулся. Боюсь, что на следующем этапе ее самыми близкими друзьями могли стать бордосские доги, ослики и некрофилы вроде того араба-душегуба, тем более что Общество охраны животных сюда вряд ли добралось бы.
Но эта тухлая перспектива исчезла в один момент. А причиной стал блуждающий ангелочек Фариа.
* * *
Глаза Эльвиры…Только что они были двумя черными прорезями в белой морщинистой маске, а ресницы – лапками спрятанных внутри мертвых насекомых…
И вдруг я увидел, как свет пробивается сквозь шлак. Маленькие миндалевидные озера света – они пробудили во мне забытую тревогу, мучительное неудобство. Впервые за много-много дней. Бесцветные, прозрачные глаза Фариа – я вспомнил их, но пока ничего больше…
Номер сорок девятый валялся где-то в сторонке, зализывая раны. Эльвира перестала дышать; ее язык запал в глотку. От губ отлила кровь, и они превратились в сморщенное резиновое колечко.
Я не узнавал свою хозяйку. С ней происходило что-то странное. Прежде она ни на секунду не теряла настороженности, не расслаблялась полностью; ее зрачки никогда не закатывались так сильно, чтобы упустить меня из виду. Но сейчас ее попросту отключили. Сознание исчезло, как исчезает изображение с экрана испортившегося телевизора.
Однако и Фариа не было рядом – он находился в отдалении, неуловимый для охотников из «Маканды». Я стал свидетелем какого-то нового фокуса с проецированием, воздействием на расстоянии. Фокус заключался в кратковременной остановке жизнедеятельности чужого организма, перестройке клеток, переходе материи в свет…
Линзы хрусталиков пульсировали в гипнотическом ритме. В могилах памяти зашевелились похороненные заживо.
В ту же секунду я почувствовал удушье. Узел галстука затягивался сам собой. Что-то зашипело у меня под подбородком. Эльвира иногда шипела, как змея, но сейчас она явно пребывала в состоянии клинической смерти.
Скользкая петля продолжала затягиваться, а меня не слушались скрюченные пальцы. Красные пузыри лопались перед глазами, в ушах раздавался нарастающий звон. Черные волны снова захлестнули всплывавшие на поверхность свидетельства личной катастрофы…
Фариа, где бы он ни был, наверное, понял, что ему пора убираться.
В легких Эльвиры еще осталось немного воздуха. Его хватило ровно на одну короткую фразу. Совершенно неузнаваемый низкий голос почти нечленораздельно прогудел:
– Я вытащу тебя отсюда, сопляк…
Нестерпимое сияние глаз погасло. Я повалился набок, корчась и хрипя, но почувствовал, что удавка ослабевает. Шипящий звук исчез. Я схватился за горло – оно было скользким от слизи.
Почти сразу же после этого женское тело забилось в судорогах. Эльвира «проснулась и нашла себя мертвой». Ее глотка превратилась в бездонный колодец, жадно всосавший порцию кислорода. В следующую секунду ее вырвало, и она чуть было не захлебнулась собственной блевотиной.
Отдышавшись и перевернувшись на живот, она медленно поползла к бассейну.
– Что это было? – твердила она сдавленным голосом, уставившись в пустоту. – Сучий потрох, что это было?!.
31
С той ночи ее эксперименты прекратились. Глиста она уволила за ненадобностью. Большую часть времени Эльвочка просиживала в номере 2-24, тупо просматривая все порнофильмы подряд. Но духовным перерождением тут и не пахло. Кто-то (я знал – кто) на лету подрезал ей крылья.
Во внешнем мире, кажется, наступил октябрь. Бархатный сезон, если забраться куда-нибудь поближе к экватору. Мне не мешало бы смотаться на курорт. Развеяться. И развеять дурь. Я подвожу к тому, что Фариа начал действовать именно в этом направлении. Свои душеспасительные делишки он проворачивал через марионетку Эльвиру. С такими способностями он мог бы запросто помыкать президентами, но это его, по-видимому, не интересовало.
Не знаю, каким образом ему удавалось внушать Эльвире свои идеи, но в один прекрасный для меня день она позвонила Виктору из номера и объявила, что решила отдохнуть от трудов праведных. По-моему, тот не слишком удивился.
А чему удивляться? Не было ничего странного в том, что богатой стерве захотелось расслабиться на юге и прихватить с собой дрессированного мужичка. Внешне я тогда выглядел вполне представительно, и меня не стыдно было показать на пляже. Хоть в плавках, хоть без.
Добиваясь своего, Фариа не пожалел денег, тем более что деньги были не его. Надо полагать, Эльвира задолбала всех. Я понял, почему ее бизнес процветает. Она перла к цели, будто бронепоезд. Мне неведомо, на какие рычаги она нажимала, однако в конце концов боссы «Маканды» согласились снять свой строжайший запрет на «вывоз тела». Правда, с одним условием, имевшим для меня неприятные последствия, но, как говорится, за все надо платить. Спасибо Фариа – вызволил; без него я, наверное, умер бы «на девушке». Славная смерть – для пенсионеров.
В общем, меня начали готовить к «свадебному путешествию». Пришлось пройти какое-то дурацкое тестирование и обследования, которые выявили мою полную безынициативность и пассивность на грани дебильности. Кстати, аппаратура здесь оказалась посерьезнее, чем в психушке. С головой, облепленной датчиками, как лягушка бородавками, я тыкал пальцами в разноцветные квадратики, отвечал на вопросы типа «Чем птица отличается от самолета?», разглядывал на экранах мониторов послойные срезы собственных мозгов и бесконечные зазубрины энцефалограмм, тупо пялился на кляксы Роршаха, которые не вызывали ни малейших ассоциаций, и беседовал с голографическими призраками, пытавшимися выяснить, что я думаю о какой-то там «свободе».
Мною занимались продажные докторишки, но не они являлись последней инстанцией. Кто-то нарушил безмятежность моих снов. Я не помню, чтобы в них вторгались видения или голоса. Все было гораздо проще и страшнее. Лежа в своем тесном пластмассовом гробике под номером тридцать семь, я ощущал постороннее присутствие – ВНУТРИ черепа. И еще в гробике появился запах. Ни с чем не сравнимый запах.
Кто-то препарировал мое дремлющее сознание, рылся в нем и погружался, как в трясину. Теперь я могу отождествить по крайней мере запах – это была почти нестерпимая вонь, исходившая от латиноса, который нашел меня в подземелье «Маканды».
Когда Виктор убедился в том, что я не в состоянии не только сбежать, а даже рассказать кому-нибудь о своем завидном положении, меня снабдили пачкой совершенно настоящих документов – от свидетельства о рождении до потертого в нужных местах удостоверения дружинника десятилетней давности. Мелочь, а приятно. Какая тонкая, продуманная детализация!
Все документы были на имя некоего Строкова Виктора Борисовича, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения. Вручая их мне, «тезка» снова с ухмылкой похлопал меня по морде. То есть вдохновил и напутствовал.
Кроме бумаг, у меня появились ключи от несуществующей хаты, новые украинские деньги на мелкие расходы, сотовый телефон, несколько пластмассовых кружочков, которые, оказывается, назывались жетонами, а также огромная куча всевозможных шмоток, начиная с китайских носков и заканчивая канадской дубленкой. Универсальный гардероб – на любые случаи жизни. Это барахло хранилось в номере 2-24. Там не было только галстуков. Единственный и неповторимый болтался у меня на шее.
Через надельку появилась Эльвира, немного подавленная и вялая, но по контрасту с прошлым это мог заметить только я один, если бы придавал значение подобной чепухе. Она потрясла у меня перед носом авиационными билетами и загранпаспортами. Оказалось, что мы летим в Барселону, а оттуда нам предстоит добираться на морском пароме до Пальмы на Мальорке. Все-таки деньги – великая вещь! Даже Фариа ими не побрезговал и попользовался на славу.
Во внешнем мире, кажется, наступил октябрь. Бархатный сезон, если забраться куда-нибудь поближе к экватору. Мне не мешало бы смотаться на курорт. Развеяться. И развеять дурь. Я подвожу к тому, что Фариа начал действовать именно в этом направлении. Свои душеспасительные делишки он проворачивал через марионетку Эльвиру. С такими способностями он мог бы запросто помыкать президентами, но это его, по-видимому, не интересовало.
Не знаю, каким образом ему удавалось внушать Эльвире свои идеи, но в один прекрасный для меня день она позвонила Виктору из номера и объявила, что решила отдохнуть от трудов праведных. По-моему, тот не слишком удивился.
А чему удивляться? Не было ничего странного в том, что богатой стерве захотелось расслабиться на юге и прихватить с собой дрессированного мужичка. Внешне я тогда выглядел вполне представительно, и меня не стыдно было показать на пляже. Хоть в плавках, хоть без.
Добиваясь своего, Фариа не пожалел денег, тем более что деньги были не его. Надо полагать, Эльвира задолбала всех. Я понял, почему ее бизнес процветает. Она перла к цели, будто бронепоезд. Мне неведомо, на какие рычаги она нажимала, однако в конце концов боссы «Маканды» согласились снять свой строжайший запрет на «вывоз тела». Правда, с одним условием, имевшим для меня неприятные последствия, но, как говорится, за все надо платить. Спасибо Фариа – вызволил; без него я, наверное, умер бы «на девушке». Славная смерть – для пенсионеров.
В общем, меня начали готовить к «свадебному путешествию». Пришлось пройти какое-то дурацкое тестирование и обследования, которые выявили мою полную безынициативность и пассивность на грани дебильности. Кстати, аппаратура здесь оказалась посерьезнее, чем в психушке. С головой, облепленной датчиками, как лягушка бородавками, я тыкал пальцами в разноцветные квадратики, отвечал на вопросы типа «Чем птица отличается от самолета?», разглядывал на экранах мониторов послойные срезы собственных мозгов и бесконечные зазубрины энцефалограмм, тупо пялился на кляксы Роршаха, которые не вызывали ни малейших ассоциаций, и беседовал с голографическими призраками, пытавшимися выяснить, что я думаю о какой-то там «свободе».
Мною занимались продажные докторишки, но не они являлись последней инстанцией. Кто-то нарушил безмятежность моих снов. Я не помню, чтобы в них вторгались видения или голоса. Все было гораздо проще и страшнее. Лежа в своем тесном пластмассовом гробике под номером тридцать семь, я ощущал постороннее присутствие – ВНУТРИ черепа. И еще в гробике появился запах. Ни с чем не сравнимый запах.
Кто-то препарировал мое дремлющее сознание, рылся в нем и погружался, как в трясину. Теперь я могу отождествить по крайней мере запах – это была почти нестерпимая вонь, исходившая от латиноса, который нашел меня в подземелье «Маканды».
Когда Виктор убедился в том, что я не в состоянии не только сбежать, а даже рассказать кому-нибудь о своем завидном положении, меня снабдили пачкой совершенно настоящих документов – от свидетельства о рождении до потертого в нужных местах удостоверения дружинника десятилетней давности. Мелочь, а приятно. Какая тонкая, продуманная детализация!
Все документы были на имя некоего Строкова Виктора Борисовича, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения. Вручая их мне, «тезка» снова с ухмылкой похлопал меня по морде. То есть вдохновил и напутствовал.
Кроме бумаг, у меня появились ключи от несуществующей хаты, новые украинские деньги на мелкие расходы, сотовый телефон, несколько пластмассовых кружочков, которые, оказывается, назывались жетонами, а также огромная куча всевозможных шмоток, начиная с китайских носков и заканчивая канадской дубленкой. Универсальный гардероб – на любые случаи жизни. Это барахло хранилось в номере 2-24. Там не было только галстуков. Единственный и неповторимый болтался у меня на шее.
Через надельку появилась Эльвира, немного подавленная и вялая, но по контрасту с прошлым это мог заметить только я один, если бы придавал значение подобной чепухе. Она потрясла у меня перед носом авиационными билетами и загранпаспортами. Оказалось, что мы летим в Барселону, а оттуда нам предстоит добираться на морском пароме до Пальмы на Мальорке. Все-таки деньги – великая вещь! Даже Фариа ими не побрезговал и попользовался на славу.