Страница:
– Есть исключительный вариант, – сообщила Дез без малейшего самодовольства. – Все как в бульварном романе; тебе должно понравиться. Представь себе уединенное и довольно суровое местечко. Замок принадлежит двум сестрам. Они близнецы и бисексуалки. По слухам, также спят вместе. Развлекаются обычно в городе, но радиационный сезон предпочитают пересидеть в гнездышке. Добавь сюда неразборчивость в знакомствах, наркотики, всевозможные комбинации – и получишь, что называется, опасные связи. К тому же одна из сестричек сумасшедшая. Никто, даже семейный врач, точно не знает, какая именно. Они обожают мистификации и удачно пользуются своим абсолютным сходством. Я расспросила бывшего священника, отлученного от церкви, которого сестры ввели в искушение. Он признает, что да, был грешок. Говорит, это дочери дьявола, и папочка по-прежнему любит обеих. Бедняга беспробудно пьет, но кое-что помнит и всерьез считает, что еще дешево отделался. По его словам, у сестер идентичны даже родинки в интимных местах. В общем, скучно не будет, это я тебе обещаю. Род старинный и обедневший, однако на веселую жизнь хватает. Гарды – шуты гороховые. Парочка недоношенных лилипутов. Пытались меня разыграть…
– Ну и как? – встрепенувшись, вставил Лоун. Ему никогда не надоедало наблюдать за маленькими победами Дез на любых фронтах.
Она только криво усмехнулась и продолжала:
– Родители сестричек погибли при странных обстоятельствах. Подозревали ту, которая не в себе, то есть обеих, но ничего доказать не удалось. Поместье огромное. Поблизости находятся развалины кризисного монастыря. Замок тоже слишком велик и полузаброшен. Слуги не менялись уже лет двадцать. Они хорошо дрессированы и привычны ко всему. В замке полно средневекового барахла. Исключительная библиотека. Парк, лес и морское побережье прилагаются. Нас готовы принять по меньшей мере на все лето. Я уже оформила разрешение Департамента туризма и заплатила вперед. Надеюсь, ты не возражаешь?
Раньше он возразил бы просто из чувства противоречия, но сразу подавил подростковую реакцию. Ему и самому уже захотелось увидеть этот псевдоготический кошмар, а если повезет, то и принять в нем участие. Он подозревал, что они устраивают очередной эксперимент, уготовив ему незавидную роль белой мыши, – но разве вся жизнь не была цепочкой экспериментов или, вернее, «матрешками» вложенных друг в друга паскудных опытов , каждый из которых обнаруживал человеческую несостоятельность?
12
13
14
15
Одно время он был бродячим торговцем, затем – магом. Когда-то ему даже нравились оба занятия. Он крепко усвоил и не забывал уроки той поры.
Где-то под Южным Сегментом он встретил троих, которые хотели прервать его долгое странствие. Они требовали, чтобы он шел с ними в оазис Вифлеем. Они были хорошо упитанны, одеты в длинные плащи и олицетворяли собой то, что он ненавидел, – цивилизацию, загнавшую его в эту гигантскую, но все равно тесную ловушку, в которой он задыхался. И вот они становились у него на пути, когда он искал выход…
Они называли себя волхвами. Они несли кому-то дары и показали ему знамения. Парис ждал, пока они нападут первыми. Он дал им шанс. Они действительно пытались вести себя так, как предписывала их зарождавшаяся религия, и были настолько любезны, что объяснили ему, в чем состоит его преступление. Они неоднократно упоминали слово «грех», смысла которого Парис не улавливал.
Наверное, придуманное недавно заклятие, решил он. Смешные люди! – они думали, что повторение усиливает эффект. Заклятия не работали против него. Он был слишком хорошо защищен. Грубая шкура варвара…
Зато он слишком хорошо понимал, что значит поссориться с богами и быть наказанным ими. Однако от своих богов он мог откупиться. Как-никак он был торговцем.
Трое незнакомцев не торговались. Они хотели взять себе его душу. Он понял, что ему придется убить их. Это его никогда не останавливало. Но он жаждал узнать, кто именно посылает палачей, кого следует задобрить и кому впредь приносить жертвы…
16
17
18
19
– Ну и как? – встрепенувшись, вставил Лоун. Ему никогда не надоедало наблюдать за маленькими победами Дез на любых фронтах.
Она только криво усмехнулась и продолжала:
– Родители сестричек погибли при странных обстоятельствах. Подозревали ту, которая не в себе, то есть обеих, но ничего доказать не удалось. Поместье огромное. Поблизости находятся развалины кризисного монастыря. Замок тоже слишком велик и полузаброшен. Слуги не менялись уже лет двадцать. Они хорошо дрессированы и привычны ко всему. В замке полно средневекового барахла. Исключительная библиотека. Парк, лес и морское побережье прилагаются. Нас готовы принять по меньшей мере на все лето. Я уже оформила разрешение Департамента туризма и заплатила вперед. Надеюсь, ты не возражаешь?
Раньше он возразил бы просто из чувства противоречия, но сразу подавил подростковую реакцию. Ему и самому уже захотелось увидеть этот псевдоготический кошмар, а если повезет, то и принять в нем участие. Он подозревал, что они устраивают очередной эксперимент, уготовив ему незавидную роль белой мыши, – но разве вся жизнь не была цепочкой экспериментов или, вернее, «матрешками» вложенных друг в друга паскудных опытов , каждый из которых обнаруживал человеческую несостоятельность?
12
Непроницаемая тьма. Отличная звукоизоляция – снаружи не доносилось ни единого звука. И ничто не напоминало о Железном Бароне, кроме бесшумных колебаний тверди.
Ну, чем не могила? Казалось бы, самое время расслабиться, отдохнуть, забыться – и будь что будет. Однако именно сейчас, когда кровь из раны уже достигла паха и возникло отвратительное ощущение, что я обделался, жажда жизни обострилась до предела. Эта жажда была необъяснимой, всепоглощающей и безусловной, не зависящей от слишком уступчивого рассудка. Если бы жизнь была палкой, зажатой в моих сведенных болью челюстях, никто не сумел бы отобрать ее у меня…
Но еще ничего не кончилось. Рано было валиться без сил и шептать слова благодарности. Передышку не получишь именно тогда, когда она нужна больше всего – если, конечно, не передумал жить. Аборигены запросто могли расстрелять «полынью» в упор. «Плева» не пропускала света и звуков, но это ни в коей мере не относилось к пулям.
Я еще пытался отползти в глубь норы, царапался обо что-то и громко стонал сквозь зубы. Куда угодно, лишь бы подальше от «полыньи», а там разберемся… Сирена помогала. Она тащила меня, хрипло дыша от натуги, и мне, задержавшемуся на грани реальности и бреда, вдруг почудилось, что я уже попал в лапы к гигантскому крысоиду. К той самой самке, чьего детеныша я недавно сожрал. И теперь она хочет рассчитаться. Всего лишь рассчитаться…
Мои полубредовые мысли снова перескочили на Сирену. Она ведь тоже была самкой, лишившейся детеныша. Его украли двуногие… Сирена – крысоид? Бр-р-р-р! В моей башке происходили жуткие метаморфозы образов. Наверное, я начал отбиваться, пытаясь вырваться из цепких рук (когтей?!). Тесно, ужасно тесно. Какой узкий гробик, усеянный обломками косточек и битым стеклом! И придвинулось чье-то лицо (морда!), полыхающее звериным духом…
Я чуть не раскроил себе череп об острые торчащие углы. Кто-то рядом рычал, стонал, шептал, визжал, уговаривал… Ослепший, я бился в конвульсиях ужаса, пока хохочущий кошмар заживо погребенных пожирал мой рассудок и высасывал из меня остаток сил. А потом пресс беспамятства опустился, и я был расплющен в ничтожно тонкий слой среди многовековых скоплений праха. Слой толщиной в одну жизнь, из которого…
Ну, чем не могила? Казалось бы, самое время расслабиться, отдохнуть, забыться – и будь что будет. Однако именно сейчас, когда кровь из раны уже достигла паха и возникло отвратительное ощущение, что я обделался, жажда жизни обострилась до предела. Эта жажда была необъяснимой, всепоглощающей и безусловной, не зависящей от слишком уступчивого рассудка. Если бы жизнь была палкой, зажатой в моих сведенных болью челюстях, никто не сумел бы отобрать ее у меня…
Но еще ничего не кончилось. Рано было валиться без сил и шептать слова благодарности. Передышку не получишь именно тогда, когда она нужна больше всего – если, конечно, не передумал жить. Аборигены запросто могли расстрелять «полынью» в упор. «Плева» не пропускала света и звуков, но это ни в коей мере не относилось к пулям.
Я еще пытался отползти в глубь норы, царапался обо что-то и громко стонал сквозь зубы. Куда угодно, лишь бы подальше от «полыньи», а там разберемся… Сирена помогала. Она тащила меня, хрипло дыша от натуги, и мне, задержавшемуся на грани реальности и бреда, вдруг почудилось, что я уже попал в лапы к гигантскому крысоиду. К той самой самке, чьего детеныша я недавно сожрал. И теперь она хочет рассчитаться. Всего лишь рассчитаться…
Мои полубредовые мысли снова перескочили на Сирену. Она ведь тоже была самкой, лишившейся детеныша. Его украли двуногие… Сирена – крысоид? Бр-р-р-р! В моей башке происходили жуткие метаморфозы образов. Наверное, я начал отбиваться, пытаясь вырваться из цепких рук (когтей?!). Тесно, ужасно тесно. Какой узкий гробик, усеянный обломками косточек и битым стеклом! И придвинулось чье-то лицо (морда!), полыхающее звериным духом…
Я чуть не раскроил себе череп об острые торчащие углы. Кто-то рядом рычал, стонал, шептал, визжал, уговаривал… Ослепший, я бился в конвульсиях ужаса, пока хохочущий кошмар заживо погребенных пожирал мой рассудок и высасывал из меня остаток сил. А потом пресс беспамятства опустился, и я был расплющен в ничтожно тонкий слой среди многовековых скоплений праха. Слой толщиной в одну жизнь, из которого…
13
Свет.
Откуда взялся этот тусклый луч?
Он напоминает мне пепел, просеянный сквозь мельчайшее сито темноты. Летящий вверх серый снег.
Опять снится? Холодная комната, с невидимого потолка которой сыплются ажурные крупинки. И тают на лице. Нет, это чужие пальцы. Мне кажется, что секунды, превратившиеся в пылинки, кружатся в потустороннем сиянии. Откуда оно взялось?
Ах да, фонарь…
Но разве я успел включить фонарь? Неужели я не разбил его во время припадка? И я не помню, держал ли я его вообще…
Сейчас он в руке у Сирены. Другая ее рука у меня на лбу. Тебе лучше держаться за пистолет, детка… При свете, падающем снизу, у нее жуткое лицо – получереп-полумаска, выделанная из белой кожи. Маска с темными морщинами… Что, я был без сознания так долго? Но это не морщины, а порезы. Кровь уже запеклась. Сколько же времени прошло? Более чем достаточно, чтобы распространился одуряющий запах свежатинки и крысоиды поняли, что обед подан. Самый обильный обед в их нелегкой жизни…
Я снова проваливаюсь в темноту. Предпочитаю не видеть, как меня обгладывают…
Откуда взялся этот тусклый луч?
Он напоминает мне пепел, просеянный сквозь мельчайшее сито темноты. Летящий вверх серый снег.
Опять снится? Холодная комната, с невидимого потолка которой сыплются ажурные крупинки. И тают на лице. Нет, это чужие пальцы. Мне кажется, что секунды, превратившиеся в пылинки, кружатся в потустороннем сиянии. Откуда оно взялось?
Ах да, фонарь…
Но разве я успел включить фонарь? Неужели я не разбил его во время припадка? И я не помню, держал ли я его вообще…
Сейчас он в руке у Сирены. Другая ее рука у меня на лбу. Тебе лучше держаться за пистолет, детка… При свете, падающем снизу, у нее жуткое лицо – получереп-полумаска, выделанная из белой кожи. Маска с темными морщинами… Что, я был без сознания так долго? Но это не морщины, а порезы. Кровь уже запеклась. Сколько же времени прошло? Более чем достаточно, чтобы распространился одуряющий запах свежатинки и крысоиды поняли, что обед подан. Самый обильный обед в их нелегкой жизни…
Я снова проваливаюсь в темноту. Предпочитаю не видеть, как меня обгладывают…
14
Потом я еще дважды приходил в себя. И уходил
обратно
. Это слово немедленно потянуло за собой другое:
оборотень
. Что он поделывал? Хорошо, если тоже пребывал в отключке. Лишь бы не задушил Сирену.
Наконец наступил более или менее длительный период просветления.
Я лежал, а Сирена тихо читала мне наизусть что-то очень старое. Она выговаривала фразы нараспев и ласково поглаживала меня по голове. Я погружался в сладостную дремоту под этот речитатив, и даже раны болели меньше.
«…И праведные унаследовали Чистую Долину, землю вечной весны, животворящих источников, цветущего райского сада – землю, окруженную тройной цепью гор, раскинувшуюся под небесами, звонкими, как хрусталь, издающий священный звук, и над непоколебимым панцирем Основы, откуда исходят мировые потоки, – и создали там Страну Святых, сокрытую от разоренного мира.
И было сказано, что лишь истинно очистившиеся отыщут туда дорогу, но таковых уже не осталось вне избранных пределов, ибо скверна распространилась повсюду, – и напрасно плодились варвары, и настала жатва новой чумы, и свет городов померк…
Праведные же, пребывая в невиданных доселе достоинстве и мощи, имели силу изменять реальность. Сотни лет Зыбкой Империи минули, будто сон – чудесный сон в преддверии кошмара. Пробуждение наступило, когда Страна Святых перестала посылать миссионеров в земли дикарей. Отверженные племена снова принялись за старое. И только Ангелы удержали мир на краю преисподней.
Но никакие перемены не вредили Чистой Долине, где почила святость. Порукой тому – искаженное пространство и петля времени, стражи вечного льда и Тайная Мантра, и обманы на грешных путях человечьего мозга, внутренние оковы и неуязвимые призраки…
Пролог истории, начавшейся после конца времен, был писан кровью. И так велико оказалось желание праведных разорвать порочный круг извечного самоубийственного движения, что им дана была власть влиять на весь обитаемый свет, и насаждать Закон, и проникать в мысли, и знать тщету намерений, и посылать Ангела Мщения за каждым, нарушившим Великий Запрет.
И с тех пор никто не избегал заслуженной кары – ни черной ночью, ни ясным днем, ни в часы серого рассвета, ни в лиловых сумерках заката, ни в мистической тени, ни слившись со стаей, ни в сокрытом уединении, ни на воде, ни под землей, ни в горних высях. И Птица склевала Червя, и Змея сожрала Яйцо. А всем прочим тварям была дана свобода жить в естестве своем – и природа воспряла, и раны земли затянулись, и шрамы войны рассосались, и рабы стали вольными. То была заря предвечного света, бившего из-за гор. Не сияние солнца, но бледное зеркало луны.
И было установлено Царство Света, Любви и Добра на вечные времена.
А непримиримых заперли в Монсальвате и отправили куда подальше…»
Я открыл глаза и вскинулся. Боль резанула по нервам. Но гораздо сильнее последние слова Сирены царапнули по сердцу.
– Откуда это? – спросил я у темноты.
Молчание.
– Где ты прочла это, твою мать?!
Сирена придвинула лицо почти вплотную к моему. Было так темно, что даже теперь я не различал его очертаний. Зато ощущал дыхание, щекотавшее мои ноздри. Запах самки, знающей свое место. Она поцеловала меня очень нежно, будто я был ее украденным ребеночком.
Этот поцелуй немного испугал меня. Если она медленно и почти незаметно сходит с ума, то что ждет нас впереди? И еще эта дурацкая сказка… Зачем травить каменеющий мозг кислотой никчемных воспоминаний?
И все же… Я был уверен, что она прочла чертову легенду совсем недавно, потому что раньше я ее не слышал – в отличие от библейских побасенок. Прочла – и не помнит где? Может быть, это и называется фотографической памятью, но я называю это бабьей безалаберностью.
Слишком сильные эмоции. Я перевозбудился. Теперь наступил откат. Полное безразличие. Пропадите вы пропадом с вашей Чистой Долиной!
Сирена что-то шептала о золотой плите на черном алтаре. «Сколько языков ты знаешь, порождение дьявола? Я в своем уме. Я помню плиту и помню алтарь, но мне плевать. Не осталось ничего, кроме боли и жара…»
Сирена сует мне в рот какие-то капсулы. Антибиотик. Замечательно. Крысоидам достанется здоровое мясо.
Темнота.
«…Ее черные глаза и мягкая…»…
Наконец наступил более или менее длительный период просветления.
Я лежал, а Сирена тихо читала мне наизусть что-то очень старое. Она выговаривала фразы нараспев и ласково поглаживала меня по голове. Я погружался в сладостную дремоту под этот речитатив, и даже раны болели меньше.
«…И праведные унаследовали Чистую Долину, землю вечной весны, животворящих источников, цветущего райского сада – землю, окруженную тройной цепью гор, раскинувшуюся под небесами, звонкими, как хрусталь, издающий священный звук, и над непоколебимым панцирем Основы, откуда исходят мировые потоки, – и создали там Страну Святых, сокрытую от разоренного мира.
И было сказано, что лишь истинно очистившиеся отыщут туда дорогу, но таковых уже не осталось вне избранных пределов, ибо скверна распространилась повсюду, – и напрасно плодились варвары, и настала жатва новой чумы, и свет городов померк…
Праведные же, пребывая в невиданных доселе достоинстве и мощи, имели силу изменять реальность. Сотни лет Зыбкой Империи минули, будто сон – чудесный сон в преддверии кошмара. Пробуждение наступило, когда Страна Святых перестала посылать миссионеров в земли дикарей. Отверженные племена снова принялись за старое. И только Ангелы удержали мир на краю преисподней.
Но никакие перемены не вредили Чистой Долине, где почила святость. Порукой тому – искаженное пространство и петля времени, стражи вечного льда и Тайная Мантра, и обманы на грешных путях человечьего мозга, внутренние оковы и неуязвимые призраки…
Пролог истории, начавшейся после конца времен, был писан кровью. И так велико оказалось желание праведных разорвать порочный круг извечного самоубийственного движения, что им дана была власть влиять на весь обитаемый свет, и насаждать Закон, и проникать в мысли, и знать тщету намерений, и посылать Ангела Мщения за каждым, нарушившим Великий Запрет.
И с тех пор никто не избегал заслуженной кары – ни черной ночью, ни ясным днем, ни в часы серого рассвета, ни в лиловых сумерках заката, ни в мистической тени, ни слившись со стаей, ни в сокрытом уединении, ни на воде, ни под землей, ни в горних высях. И Птица склевала Червя, и Змея сожрала Яйцо. А всем прочим тварям была дана свобода жить в естестве своем – и природа воспряла, и раны земли затянулись, и шрамы войны рассосались, и рабы стали вольными. То была заря предвечного света, бившего из-за гор. Не сияние солнца, но бледное зеркало луны.
И было установлено Царство Света, Любви и Добра на вечные времена.
А непримиримых заперли в Монсальвате и отправили куда подальше…»
Я открыл глаза и вскинулся. Боль резанула по нервам. Но гораздо сильнее последние слова Сирены царапнули по сердцу.
– Откуда это? – спросил я у темноты.
Молчание.
– Где ты прочла это, твою мать?!
Сирена придвинула лицо почти вплотную к моему. Было так темно, что даже теперь я не различал его очертаний. Зато ощущал дыхание, щекотавшее мои ноздри. Запах самки, знающей свое место. Она поцеловала меня очень нежно, будто я был ее украденным ребеночком.
Этот поцелуй немного испугал меня. Если она медленно и почти незаметно сходит с ума, то что ждет нас впереди? И еще эта дурацкая сказка… Зачем травить каменеющий мозг кислотой никчемных воспоминаний?
И все же… Я был уверен, что она прочла чертову легенду совсем недавно, потому что раньше я ее не слышал – в отличие от библейских побасенок. Прочла – и не помнит где? Может быть, это и называется фотографической памятью, но я называю это бабьей безалаберностью.
Слишком сильные эмоции. Я перевозбудился. Теперь наступил откат. Полное безразличие. Пропадите вы пропадом с вашей Чистой Долиной!
Сирена что-то шептала о золотой плите на черном алтаре. «Сколько языков ты знаешь, порождение дьявола? Я в своем уме. Я помню плиту и помню алтарь, но мне плевать. Не осталось ничего, кроме боли и жара…»
Сирена сует мне в рот какие-то капсулы. Антибиотик. Замечательно. Крысоидам достанется здоровое мясо.
Темнота.
«…Ее черные глаза и мягкая…»…
15
СНЫ ОБОРОТНЯ: ВОЛХВЫ
Одно время он был бродячим торговцем, затем – магом. Когда-то ему даже нравились оба занятия. Он крепко усвоил и не забывал уроки той поры.
Где-то под Южным Сегментом он встретил троих, которые хотели прервать его долгое странствие. Они требовали, чтобы он шел с ними в оазис Вифлеем. Они были хорошо упитанны, одеты в длинные плащи и олицетворяли собой то, что он ненавидел, – цивилизацию, загнавшую его в эту гигантскую, но все равно тесную ловушку, в которой он задыхался. И вот они становились у него на пути, когда он искал выход…
Они называли себя волхвами. Они несли кому-то дары и показали ему знамения. Парис ждал, пока они нападут первыми. Он дал им шанс. Они действительно пытались вести себя так, как предписывала их зарождавшаяся религия, и были настолько любезны, что объяснили ему, в чем состоит его преступление. Они неоднократно упоминали слово «грех», смысла которого Парис не улавливал.
Наверное, придуманное недавно заклятие, решил он. Смешные люди! – они думали, что повторение усиливает эффект. Заклятия не работали против него. Он был слишком хорошо защищен. Грубая шкура варвара…
Зато он слишком хорошо понимал, что значит поссориться с богами и быть наказанным ими. Однако от своих богов он мог откупиться. Как-никак он был торговцем.
Трое незнакомцев не торговались. Они хотели взять себе его душу. Он понял, что ему придется убить их. Это его никогда не останавливало. Но он жаждал узнать, кто именно посылает палачей, кого следует задобрить и кому впредь приносить жертвы…
16
…Несколько мощных ударов по голове встряхнули бесчувственное существо, висевшее в черной колбе. Я медленно приходил в себя. Пахло кислятиной пороховой гари, и я наконец осознал, что мою бедную голову никто не трогал. Это Сирена стреляла по крысоидам.
Свет фонаря заметно потускнел. Аккумулятор подсел; возможно, его хватит всего на несколько минут. В седом луче крысоидная нора казалась корявым дуплом гнилого зуба. Нагромождения ржавого, рваного, скрученного металла составляли разительный контраст с геометрической правильностью лабиринта двуногих. Твердые, режущие, опасные коричневые лохмотья торчали отовсюду. И клочья окалины сдирали кожу. И стены ощетинились стальными шипами. И змеились спутанные провода…
Неужели мы здесь ползли? А если да, то где мы теперь находимся? Сирена, детка, ты не хочешь нарисовать еще одну карту? Нет, я, хоть убей, не верил, что женщина сумела протащить меня по этим иззубренным зигзагообразным ходам. Здесь слишком мало места, чтобы идти согнувшись. Передвигаться можно только на четвереньках. И как называются эти штуки, свисающие с потолка и торчащие из пола? Сталактиты? Сталагмиты? Совсем как в пещерах, где прятался Иуда Четвертый со своей Клаудией. Но эти штуки – точно из металла. Я уверен, что Иуде было легче. Я еретик. Хоть сейчас в секту.
Но как болит…!…!…!…!…!.!…!!!
Свет фонаря заметно потускнел. Аккумулятор подсел; возможно, его хватит всего на несколько минут. В седом луче крысоидная нора казалась корявым дуплом гнилого зуба. Нагромождения ржавого, рваного, скрученного металла составляли разительный контраст с геометрической правильностью лабиринта двуногих. Твердые, режущие, опасные коричневые лохмотья торчали отовсюду. И клочья окалины сдирали кожу. И стены ощетинились стальными шипами. И змеились спутанные провода…
Неужели мы здесь ползли? А если да, то где мы теперь находимся? Сирена, детка, ты не хочешь нарисовать еще одну карту? Нет, я, хоть убей, не верил, что женщина сумела протащить меня по этим иззубренным зигзагообразным ходам. Здесь слишком мало места, чтобы идти согнувшись. Передвигаться можно только на четвереньках. И как называются эти штуки, свисающие с потолка и торчащие из пола? Сталактиты? Сталагмиты? Совсем как в пещерах, где прятался Иуда Четвертый со своей Клаудией. Но эти штуки – точно из металла. Я уверен, что Иуде было легче. Я еретик. Хоть сейчас в секту.
Но как болит…!…!…!…!…!.!…!!!
17
Голова прояснилась. Мне стало гораздо лучше – возможно, благодаря капсулам с антибиотиком, которые подбросил ЕБ. Я начинал наивно верить в свою ценность и незаменимость.
Чувство времени развито у Сирены вполне прилично. Она прикинула, что с момента нашего проникновения в лабиринт крысоидов прошло около трети суток. Значит, «снаружи» уже наступил вечер. В течение нескольких ночных часов нормальные люди отсиживались в своих убежищах, потому что в темноте все горизонтали замка становятся одинаково опасными.
Я испытывал жестокий дискомфорт, сильнейшее, чуть ли не параноидальное ощущение беззащитности. Иногда я с трудом сдерживался, чтобы не закрыть голову руками. Или наоборот – не начать палить во все стороны. Презирал себя за это и все равно хотел бы забиться в логово, свернуться в позе зародыша и сосать женскую грудь. Ваша Бестелесность, что Вы сделали со мной?! Зачем посылать в дальнюю разведку рожденного в консервной банке?…
Мне казалось, что за нами отовсюду наблюдают крысоиды. Скорее всего, так оно и было. Однако осторожные твари не спешили нападать. Сирена подстрелила двоих, и когда мы поползли дальше, нам пришлось протискиваться мимо теплых трупов. Я испачкал в крови руку и колени. Слишком много крови…
Два крупных взрослых экземпляра. Это была еда, которой хватило бы на несколько дней, но сейчас я не мог думать о ней без отвращения. Сирена тоже не захотела разделывать тушки здесь, теряя драгоценное время. Заряд аккумулятора был на исходе. Если фонарь погаснет, нам вряд ли поможет даже мой исключительный нюх. Патронов хватит ненадолго. Пока мы будем ползти по следу счастливчика, крысоиды начнут обгладывать наши ноги…
Кстати, о счастливчике. Я все еще чуял его запах в густом слое спертых звериных выделений. Это была путеводная нить, которая могла оборваться в любой момент или завести туда, откуда нет возврата. И все же я надеялся, что парень найдет выход или доберется до следующей «полыньи», – уж очень уверенным и быстрым казался этот безрассудный одиночка. Его успех означал бы спасение и для нас с Сиреной. Правда, пока я был без сознания, она не слышала его ни разу – ни выстрелов, ни шорохов. Еще одна загадка. Парень умудрился пробраться здесь до нас с изрядной форой, не оставив после себя ни мертвых крысоидов, ни капли собственной крови.
А я медленно истекал кровью. Она сочилась из мелких порезов и ран. Слово «заражение» уже маячило в моей башке, словно знак окончательного тупика. При этом не было возможности как следует осмотреть себя. Я знал, что штаны протерты до дыр, локти и колени ободраны, рана в боку не затянулась. Казалось, что я ползу по стеклянной крошке; все тело зудело, словно изнутри прорастала шерсть. И даже в мозгу не проходил зуд: «…а непримиримых заперли в Монсальвате и отправили куда подальше…» Я повторял это даже в бреду. Что означали слова, выбитые на черном алтаре? Кто охранял алтарь, от кого и зачем? Неужели мы прикоснулись к запретной тайне?
Что ж, цена за это – кусок свинца, засевший где-то между сломанными ребрами. Легкие целы – и на том спасибо, иначе я бы уже выхаркал с кровью свою жизнь… И я ползу дальше на другом боку, прижимая локоть к ране. Я задерживаю проворную Сирену. Пышная корма вроде не сильно ей мешает. Сирена часто останавливается и ждет, пока я переведу дыхание и сдвинусь с места. Но я должен ползти первым, чтобы не потерять след.
Лабиринт сильно разветвлен. Я слышу шорохи и писки, сверлящие уши. Когти скребут прямо по обнажившимся нервам. Когда Сирена направляет луч фонаря в боковые норы, там тускло поблескивают красные точки. Крысоиды по-прежнему ведут себя осторожно; они не подходят ближе, чем на несколько шагов, будто догадываются, что патронов у нас – в обрез. В отличие от двуногих, твари усваивают горький опыт: гибель сородичей стала назиданием прочим. Теперь крысоиды знают: жертвы вооружены. Но они знают и другое: надо всего лишь терпеливо ждать. Осталось недолго. Луч фонаря начинает мигать…
Я настолько свыкся с болью, что ее всплески, сопровождающие любое движение, уже не выдавливают из меня хриплых стонов. Стоны умирают в глотке. Думаю, если измерить преодоленное нами расстояние, оно составило бы по прямой не больше сотни метров. Но каждый из них дается с огромным трудом.
Свет. Тьма. Свет. Тьма. Мысли тоже подчинены этому ритму. Они увязают во мраке и делают неожиданные рывки на свету. В одно из таких мгновений я сообразил, что давно не слышу голоса ЕБа. Оставалось сопоставить Его долгое молчание и отсутствие ловушек в крысоидном лабиринте.
Кажется, я сделал важное открытие. Вероятно, важнейшее за всю мою жизнь…
Свет. Тьма. Свет.
Я пытался поймать обрывки мыслей, метавшихся на раскаленной сковородке мозга… Уровни… Зоны… Контроль… Неужели в Монсальвате действительно имелись зоны вне Его контроля? Или целые горизонтали?! Подожди-ка, не будем забегать вперед… О чем я? Ах да. Это называется… Как ни крути, это называется свобода. Другого слова еще не придумали… То непонятное, что олицетворяет дурацкая Статуя – неуклюжая и ежедневно меняющая позы…
Какая горькая ирония! После многих лет поисков обнаружить свободную зону – и что же?! Она находилась там, где невозможно выдержать дольше нескольких суток!
Свет. Тьма…
Для начала свобода отозвалась страданием. Я понял: лучше не обретать ее даже в мыслях, чтобы не почувствовать в скором времени жутчайшую утрату. Тут уже не обвинишь ЕБа в издевательской шутке…
Тьма. Свет. Долгая пауза на свету… Утрата – это заноза, которую не выдернешь из сердца…
Но возник и побочный эффект: теперь Его Бестелесности не надо было ни в чем меня убеждать; я сам поверил в существование Того Места. И если выживу, начну искать его по собственной воле. Зерно одержимости дало всходы. Я даже догадывался, как называется То Место. Разобравшись со свободой , я рискнул забраться дальше и ухватил за хвост следующую ускользающую мыслишку…
Тьма. Свет.
Короткое слово из Новейшего Завета.
Рай.
Свет. Тьма.
Все еще помню слово: рай .
Кажется, я начинал догадываться, что оно означало.
Уровень, где здешний божок наконец-то оставит нас в покое! Местечко, где никого не будет надо мной.
Тьма.
В мозгу трусливо пищали призраки: жратва! вода! логово! патроны!…
Идите к черту! Я добуду все это сам !
Свет. Тьма.
Оборотень заворочался внутри. Я впервые осознавал его намерение, стремление выбраться наружу. Должно быть, он тоже почуял свободу . Назад, урод! Посиди на цепи в темноте. Куда тебе к свету, ты ослепнешь! Я еще не нашел потайной двери, через которую можно ускользнуть – в том числе от своего темного двойника. Я даже не собрал себя из кусочков, на которые рассыпался по пути…
А крысиный лабиринт – что ж, будем считать его адом. Временно. Пока не отыщется местечко похуже. Почему-то я был уверен, что за Его Бестелесностью не заржавеет.
Я начал выкрикивать ругательства в Его адрес – все то, что когда-либо слышал от хулителей. На ругательства у меня память прекрасная. Они сыпались из моей перекошенной пасти, минуя сознание. Но я не бредил. Я должен был проверить кое-что. Я хотел убедиться, что ЕБ ни хрена не слышит.
Поскольку меня не испепелила на месте электрическая дуга, я расхохотался. Потом обернулся, чтобы посмотреть на Сирену. Иногда мне кажется, что она может улавливать мои мысли или, во всяком случае, состояние.
В тусклом мигающем свете я вдруг увидел ее лицо. Злобное, оскалившееся и… безумное.
И тут фонарь…
Чувство времени развито у Сирены вполне прилично. Она прикинула, что с момента нашего проникновения в лабиринт крысоидов прошло около трети суток. Значит, «снаружи» уже наступил вечер. В течение нескольких ночных часов нормальные люди отсиживались в своих убежищах, потому что в темноте все горизонтали замка становятся одинаково опасными.
Я испытывал жестокий дискомфорт, сильнейшее, чуть ли не параноидальное ощущение беззащитности. Иногда я с трудом сдерживался, чтобы не закрыть голову руками. Или наоборот – не начать палить во все стороны. Презирал себя за это и все равно хотел бы забиться в логово, свернуться в позе зародыша и сосать женскую грудь. Ваша Бестелесность, что Вы сделали со мной?! Зачем посылать в дальнюю разведку рожденного в консервной банке?…
Мне казалось, что за нами отовсюду наблюдают крысоиды. Скорее всего, так оно и было. Однако осторожные твари не спешили нападать. Сирена подстрелила двоих, и когда мы поползли дальше, нам пришлось протискиваться мимо теплых трупов. Я испачкал в крови руку и колени. Слишком много крови…
Два крупных взрослых экземпляра. Это была еда, которой хватило бы на несколько дней, но сейчас я не мог думать о ней без отвращения. Сирена тоже не захотела разделывать тушки здесь, теряя драгоценное время. Заряд аккумулятора был на исходе. Если фонарь погаснет, нам вряд ли поможет даже мой исключительный нюх. Патронов хватит ненадолго. Пока мы будем ползти по следу счастливчика, крысоиды начнут обгладывать наши ноги…
Кстати, о счастливчике. Я все еще чуял его запах в густом слое спертых звериных выделений. Это была путеводная нить, которая могла оборваться в любой момент или завести туда, откуда нет возврата. И все же я надеялся, что парень найдет выход или доберется до следующей «полыньи», – уж очень уверенным и быстрым казался этот безрассудный одиночка. Его успех означал бы спасение и для нас с Сиреной. Правда, пока я был без сознания, она не слышала его ни разу – ни выстрелов, ни шорохов. Еще одна загадка. Парень умудрился пробраться здесь до нас с изрядной форой, не оставив после себя ни мертвых крысоидов, ни капли собственной крови.
А я медленно истекал кровью. Она сочилась из мелких порезов и ран. Слово «заражение» уже маячило в моей башке, словно знак окончательного тупика. При этом не было возможности как следует осмотреть себя. Я знал, что штаны протерты до дыр, локти и колени ободраны, рана в боку не затянулась. Казалось, что я ползу по стеклянной крошке; все тело зудело, словно изнутри прорастала шерсть. И даже в мозгу не проходил зуд: «…а непримиримых заперли в Монсальвате и отправили куда подальше…» Я повторял это даже в бреду. Что означали слова, выбитые на черном алтаре? Кто охранял алтарь, от кого и зачем? Неужели мы прикоснулись к запретной тайне?
Что ж, цена за это – кусок свинца, засевший где-то между сломанными ребрами. Легкие целы – и на том спасибо, иначе я бы уже выхаркал с кровью свою жизнь… И я ползу дальше на другом боку, прижимая локоть к ране. Я задерживаю проворную Сирену. Пышная корма вроде не сильно ей мешает. Сирена часто останавливается и ждет, пока я переведу дыхание и сдвинусь с места. Но я должен ползти первым, чтобы не потерять след.
Лабиринт сильно разветвлен. Я слышу шорохи и писки, сверлящие уши. Когти скребут прямо по обнажившимся нервам. Когда Сирена направляет луч фонаря в боковые норы, там тускло поблескивают красные точки. Крысоиды по-прежнему ведут себя осторожно; они не подходят ближе, чем на несколько шагов, будто догадываются, что патронов у нас – в обрез. В отличие от двуногих, твари усваивают горький опыт: гибель сородичей стала назиданием прочим. Теперь крысоиды знают: жертвы вооружены. Но они знают и другое: надо всего лишь терпеливо ждать. Осталось недолго. Луч фонаря начинает мигать…
Я настолько свыкся с болью, что ее всплески, сопровождающие любое движение, уже не выдавливают из меня хриплых стонов. Стоны умирают в глотке. Думаю, если измерить преодоленное нами расстояние, оно составило бы по прямой не больше сотни метров. Но каждый из них дается с огромным трудом.
Свет. Тьма. Свет. Тьма. Мысли тоже подчинены этому ритму. Они увязают во мраке и делают неожиданные рывки на свету. В одно из таких мгновений я сообразил, что давно не слышу голоса ЕБа. Оставалось сопоставить Его долгое молчание и отсутствие ловушек в крысоидном лабиринте.
Кажется, я сделал важное открытие. Вероятно, важнейшее за всю мою жизнь…
Свет. Тьма. Свет.
Я пытался поймать обрывки мыслей, метавшихся на раскаленной сковородке мозга… Уровни… Зоны… Контроль… Неужели в Монсальвате действительно имелись зоны вне Его контроля? Или целые горизонтали?! Подожди-ка, не будем забегать вперед… О чем я? Ах да. Это называется… Как ни крути, это называется свобода. Другого слова еще не придумали… То непонятное, что олицетворяет дурацкая Статуя – неуклюжая и ежедневно меняющая позы…
Какая горькая ирония! После многих лет поисков обнаружить свободную зону – и что же?! Она находилась там, где невозможно выдержать дольше нескольких суток!
Свет. Тьма…
Для начала свобода отозвалась страданием. Я понял: лучше не обретать ее даже в мыслях, чтобы не почувствовать в скором времени жутчайшую утрату. Тут уже не обвинишь ЕБа в издевательской шутке…
Тьма. Свет. Долгая пауза на свету… Утрата – это заноза, которую не выдернешь из сердца…
Но возник и побочный эффект: теперь Его Бестелесности не надо было ни в чем меня убеждать; я сам поверил в существование Того Места. И если выживу, начну искать его по собственной воле. Зерно одержимости дало всходы. Я даже догадывался, как называется То Место. Разобравшись со свободой , я рискнул забраться дальше и ухватил за хвост следующую ускользающую мыслишку…
Тьма. Свет.
Короткое слово из Новейшего Завета.
Рай.
Свет. Тьма.
Все еще помню слово: рай .
Кажется, я начинал догадываться, что оно означало.
Уровень, где здешний божок наконец-то оставит нас в покое! Местечко, где никого не будет надо мной.
Тьма.
В мозгу трусливо пищали призраки: жратва! вода! логово! патроны!…
Идите к черту! Я добуду все это сам !
Свет. Тьма.
Оборотень заворочался внутри. Я впервые осознавал его намерение, стремление выбраться наружу. Должно быть, он тоже почуял свободу . Назад, урод! Посиди на цепи в темноте. Куда тебе к свету, ты ослепнешь! Я еще не нашел потайной двери, через которую можно ускользнуть – в том числе от своего темного двойника. Я даже не собрал себя из кусочков, на которые рассыпался по пути…
А крысиный лабиринт – что ж, будем считать его адом. Временно. Пока не отыщется местечко похуже. Почему-то я был уверен, что за Его Бестелесностью не заржавеет.
Я начал выкрикивать ругательства в Его адрес – все то, что когда-либо слышал от хулителей. На ругательства у меня память прекрасная. Они сыпались из моей перекошенной пасти, минуя сознание. Но я не бредил. Я должен был проверить кое-что. Я хотел убедиться, что ЕБ ни хрена не слышит.
Поскольку меня не испепелила на месте электрическая дуга, я расхохотался. Потом обернулся, чтобы посмотреть на Сирену. Иногда мне кажется, что она может улавливать мои мысли или, во всяком случае, состояние.
В тусклом мигающем свете я вдруг увидел ее лицо. Злобное, оскалившееся и… безумное.
И тут фонарь…
18
В наступившем мраке меня окатила ледяная волна. Я был парализован и превратился в поверженную статую, внутри которой билась замурованная птичка паники. Потом я не выдержал, открыл рот, и птичка выпорхнула наружу.
От моего вопля закладывало уши. В нем уже не осталось почти ничего человеческого. Эхо, долго блуждавшее в закоулках лабиринта, вернулось целым хором призрачных голосов, среди которых я уже не различал собственного.
Сирена сильно врезала мне по ноге рукояткой пистолета. Это привело меня в чувство. И я сказал себе: «Что-то она больно смелая, твоя крошка. В крысоидной клоаке чувствует себя как дома. Не иначе эта поганая сучка верно служит ЕБу. Протри глаза, придурок! Она приставлена к тебе, гребаная Мата Хари…»
Подлые мысли иногда спасают от безумия. Невольно сосредоточиваешься и начинаешь усиленно вырабатывать желчь. Горечь во рту компенсирует умственный гной. Кто такая Мата Хари? Не помню. Какая-то стерва из «Деяний неприкасаемых». Так чьи же это мысли?! Лучше вообще ни о чем не думать.
Я подавил искушение пнуть Сирену в ответ и двинулся вперед. Свет погас, но струйка человеческого запаха еще не прервалась.
Крысоиды осмелели. Я чуял их возбуждение, предвкушение, голод… Это было все равно что ползти сквозь сгустившийся желудочный сок. Нестерпимое ощущение медленного растворения постоянно преследовало меня; казалось, с каждой секундой ветшает одежда, истончается кожа на лице и руках, превращается в паутину, лоскутами сползает с мяса – и кровь застывает, соприкоснувшись с чернотой…
Писк раздался совсем рядом – он был очень похож на комариный и, будто игла, вонзился в ухо. Лицо перекосило так, что хрустнула челюсть. Здоровой рукой я выхватил нож, ткнул им наугад. Не попал. Но шорох, сводящий с ума, не смолкал, обволакивал шершавой пеленой, оплетал коконом, внутри которого непрерывно шелестели трещотки. Я узнал, что звуком можно казнить… Боль ворочалась в боку взбесившимся дикобразом. Несколько секунд я отчаянно сражался с пустотой, кромсая ее клинком, пока не понял, что твари собираются напасть сзади.
Очень скоро мои опасения подтвердились. Сирена вскрикнула, и в тот же миг раздался выстрел. Вспышка распорола мрак – но она была слишком кратковременной, чтобы осознать увиденное. Я зажал нож в зубах и вытащил из-за пояса пистолет. Стрелять назад было нельзя без огромного риска попасть в Сирену. Я ничем не сумел бы ей помочь.
Крысоид визжал слишком долго – значит, был всего лишь ранен. Вскоре из темноты донесся отвратительный влажный хруст. Сперва я решил, что твари заживо пожирают сородича; затем сообразил, что они просто убирают его тело с узкой тропы. Медленное преследование продолжалось, превращаясь в бесконечную пытку. Инструментами этой пытки стали мои собственные органы чувств. Тягучая волна зловония, крови и пороховой гари опередила меня, накрыла с головой. Я уже не верил, что сумею вырваться из-под нее, чтобы снова «схватиться» за спасительную нить единственного нужного мне запаха…
Моя рука прикоснулась к чему-то скользкому и шелестящему. Почти сразу же я почуял слабый запах женского молока. Но это было не молоко Сирены. Я поднес к лицу то, что на свету наверняка оказалось бы небольшим куском фольги. Обычный упаковочный материал для «призов» ЕБа.
Крысоиды успели дочиста вылизать пакет, однако кисловатый запах остался. Молоко хранилось в нем по крайней мере несколько дней. Значит, счастливчик тащил с собой молоко?! От этого простого предположения по моей зудящей спине пробежала ледяная волна…
Еще два выстрела. Короткий предсмертный визг. Черт возьми, женщина обыгрывала меня всухую. «Какой от тебя толк, рваный мешок с дерьмом?» Если я не найду выхода, то – никакого толку. И тогда…
От моего вопля закладывало уши. В нем уже не осталось почти ничего человеческого. Эхо, долго блуждавшее в закоулках лабиринта, вернулось целым хором призрачных голосов, среди которых я уже не различал собственного.
Сирена сильно врезала мне по ноге рукояткой пистолета. Это привело меня в чувство. И я сказал себе: «Что-то она больно смелая, твоя крошка. В крысоидной клоаке чувствует себя как дома. Не иначе эта поганая сучка верно служит ЕБу. Протри глаза, придурок! Она приставлена к тебе, гребаная Мата Хари…»
Подлые мысли иногда спасают от безумия. Невольно сосредоточиваешься и начинаешь усиленно вырабатывать желчь. Горечь во рту компенсирует умственный гной. Кто такая Мата Хари? Не помню. Какая-то стерва из «Деяний неприкасаемых». Так чьи же это мысли?! Лучше вообще ни о чем не думать.
Я подавил искушение пнуть Сирену в ответ и двинулся вперед. Свет погас, но струйка человеческого запаха еще не прервалась.
Крысоиды осмелели. Я чуял их возбуждение, предвкушение, голод… Это было все равно что ползти сквозь сгустившийся желудочный сок. Нестерпимое ощущение медленного растворения постоянно преследовало меня; казалось, с каждой секундой ветшает одежда, истончается кожа на лице и руках, превращается в паутину, лоскутами сползает с мяса – и кровь застывает, соприкоснувшись с чернотой…
Писк раздался совсем рядом – он был очень похож на комариный и, будто игла, вонзился в ухо. Лицо перекосило так, что хрустнула челюсть. Здоровой рукой я выхватил нож, ткнул им наугад. Не попал. Но шорох, сводящий с ума, не смолкал, обволакивал шершавой пеленой, оплетал коконом, внутри которого непрерывно шелестели трещотки. Я узнал, что звуком можно казнить… Боль ворочалась в боку взбесившимся дикобразом. Несколько секунд я отчаянно сражался с пустотой, кромсая ее клинком, пока не понял, что твари собираются напасть сзади.
Очень скоро мои опасения подтвердились. Сирена вскрикнула, и в тот же миг раздался выстрел. Вспышка распорола мрак – но она была слишком кратковременной, чтобы осознать увиденное. Я зажал нож в зубах и вытащил из-за пояса пистолет. Стрелять назад было нельзя без огромного риска попасть в Сирену. Я ничем не сумел бы ей помочь.
Крысоид визжал слишком долго – значит, был всего лишь ранен. Вскоре из темноты донесся отвратительный влажный хруст. Сперва я решил, что твари заживо пожирают сородича; затем сообразил, что они просто убирают его тело с узкой тропы. Медленное преследование продолжалось, превращаясь в бесконечную пытку. Инструментами этой пытки стали мои собственные органы чувств. Тягучая волна зловония, крови и пороховой гари опередила меня, накрыла с головой. Я уже не верил, что сумею вырваться из-под нее, чтобы снова «схватиться» за спасительную нить единственного нужного мне запаха…
Моя рука прикоснулась к чему-то скользкому и шелестящему. Почти сразу же я почуял слабый запах женского молока. Но это было не молоко Сирены. Я поднес к лицу то, что на свету наверняка оказалось бы небольшим куском фольги. Обычный упаковочный материал для «призов» ЕБа.
Крысоиды успели дочиста вылизать пакет, однако кисловатый запах остался. Молоко хранилось в нем по крайней мере несколько дней. Значит, счастливчик тащил с собой молоко?! От этого простого предположения по моей зудящей спине пробежала ледяная волна…
Еще два выстрела. Короткий предсмертный визг. Черт возьми, женщина обыгрывала меня всухую. «Какой от тебя толк, рваный мешок с дерьмом?» Если я не найду выхода, то – никакого толку. И тогда…
19
Не думал, что все окажется так просто. Когда чудом избегаешь гибели, поневоле ждешь неимоверных трудностей, долгого выкарабкивания и фантастической радости в конце. Ничего подобного не было.
Добравшись до того места, где след обрывался (я прополз два лишних метра, прежде чем убедился, что человеческий запах ослабевает, – два метра, стоивших целого десятилетия жизни! Не могу сказать точно, в какие часы я поседел, но это, безусловно, случилось в лабиринте крысоидов, и думаю, что большинство седых волос я приобрел на последнем рубеже), – так вот, добравшись до этого места, я начал ощупывать стены норы. Боковых ходов не было на изрядном протяжении, зато мои руки наконец наткнулись на нечто податливое.
В первую секунду я принял это за мертвеца. «Вот и встретились, счастливчик! Ну, теперь расскажи мне, каково это – быть заживо съеденным крысоидами. Только говори шепотом, иначе твой рассказ подействует на меня сильнее, чем песня Сирены. Шепчи, шепчи тихо, мой бедный друг…»
Добравшись до того места, где след обрывался (я прополз два лишних метра, прежде чем убедился, что человеческий запах ослабевает, – два метра, стоивших целого десятилетия жизни! Не могу сказать точно, в какие часы я поседел, но это, безусловно, случилось в лабиринте крысоидов, и думаю, что большинство седых волос я приобрел на последнем рубеже), – так вот, добравшись до этого места, я начал ощупывать стены норы. Боковых ходов не было на изрядном протяжении, зато мои руки наконец наткнулись на нечто податливое.
В первую секунду я принял это за мертвеца. «Вот и встретились, счастливчик! Ну, теперь расскажи мне, каково это – быть заживо съеденным крысоидами. Только говори шепотом, иначе твой рассказ подействует на меня сильнее, чем песня Сирены. Шепчи, шепчи тихо, мой бедный друг…»