- Да... Это пункт блестящий!.. - Сергей Михайлович задумался, потом процитировал: - "После уничтожения болида прекратить производство ядерных боеголовок и взять оставшиеся ракеты под международный контроль..." И как это они все-таки договорились?..
- Ради такого пункта, - Федор слегка улыбнулся, - стоило бы даже выдумать болид, если бы его не было...
- К сожалению, он не выдуман. - Сергей Михайлович придавил в пепельнице папиросу, побарабанил пальцами по лакированному подлокотнику дивана. - К сожалению...
Он о чем-то задумался, глядя в окно, а Федор смотрел на него и невольно вспоминал до нелепости обидную судьбу этого человека. Когда-то он тоже был в школе космонавтов. Его готовили к первому полету вокруг Луны. Еще без ведомых ракет просто" с кинокамерой. И вдруг его отстранили буквально за три дня до полета. Кто-то как-то случайно обнаружил у него небольшую близорукость. Совсем небольшую. Сергей Михайлович и сам, кажется, не подозревал о ней. Но для врачей этого оказалось достаточно...
Наверно, вот тогда у него и появились эти горькие складки возле рта, которые так старят его. Наверяо, тогда у него и появились первые седые волосы на висках.
Сейчас он доктор наук, его теоретические работы обошли весь мир, а вот горькие складки у рта остались на всю жизнь.
- С завтрашнего дня, мальчики, на нас будут работать одиннадцатый и тринадцатый отделы. - Сергей Михайлович снова посмотрел на Федора и улыбнулся. - Задача у них такая: максимально усилить противорадиационную защиту кабины за счет почти всей телетехники и рассчитать маневр, при котором корабль уйдет от взрыва.
- Вы думаете, есть шансы? - спросил Виктор.
- Предложено найти их.
16.
Давно уже Федор не смотрел иностранной периодики в читальне. Даже, казалось, совсем забыл про нее. Все Ася да Ася... Но, видно, даже самая сильная и самая счастливая любовь не может убить добрых старых привычек. И вот снова потянуло в читальню. И, не желая проводить этот вечер без Аси, Федор позвал ее с собой.
Сейчас, она сидит рядом, листает американские бюллетени по электронике, но думает, кажется, совсем не о том, что читает. То и дело, как бы невзначай, она касается Федора то локтем, то плечом и часто глядит на него, и иногда утаскивает под стол кисть его руки и там тихонько гладит ее.
А на столе шелестят газеты, кричат жирные заголовки:
"Сенатор Уилкинс спрашивает президента: где гарантии того, что русский космонавт не сбросит ведомые им сотни ракет на территорию Штатов?" "Кто будет русским космонавтом-смертником?" "Сколько может заплатить русское правительство семье погибшего героя-космонавта?" "Сенатор Бар отвечает сенатору Уилкинсу; русского космонавта должны освидетельствовать перед полетом американские психиатры. Только сумасшедший может сделать то, о чем говорит Уилкинс".
"Грандиозная программа спасения космонавта! Русские поставили на службу все силы науки, чтобы дать космонавту шансы спастись".
"В России прекращено строительство плотин по берегам морей, рек и озер. Русские верят в успех задуманного ими гигантского космического эксперимента".
"Запрос лейбориста Доджа в палате общин. Что будет, если русский космонавт промахнется? Хватит ли оставшихся на Земле ракет для осуществления начального предложения России?"
Федор задерживает взгляд на газетной полосе. Едва заметно улыбается.
"Не промахнусь! - думает он. - Ни за что не промахнусь! Дали бы мне увести с Земли все военные ракеты! Чтоб ни одной не осталось!.. Эх, дали бы только!"
Шелестят газетные страницы. Мелькают жирные заголовки. Тихо сидят за столами немногочисленные в этот вечер посетители читальни. Уютный свет настольных ламп ровен, спокоен, но почему-то сейчас именно он вызывает у Федора мысль об иллюзорной устойчивости и прочности всего, что создано человеком.
17.
Они идут из читальни пешком. Они долго идут по вечерней Москве. На первый взгляд, она такая же, как обычно; летняя, нарядная вечерняя Москва. Она шуршит по асфальту шинами, шелестит листьями лип, шепчется губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
Но, если приглядеться повнимательней, она не совсем такая, как обычно, эта вечерняя Москва.
Сквозь громадные витрины видны пустые, ярко освещенные залы промтоварных магазинов. Одинокие продавцы вечерних смен читают книги, смотрят карманные телевизоры или разговаривают, собравшись кучками. Этим продавцам нечего делать. Очень уж мало вещей покупают сейчас люди. Только то, без чего совершенно нельзя обойтись. Никто ничего не покупает впрок. Никто не везет домой новую мебель. Никто не несет в подарок рубашку или отрез на платье. В подарок теперь несут билеты на хороший спектакль или редкий концерт, карточку оплаченного ужина в ресторане, месячный абонемент на новые фильмы.
Даже моды остановились на прошлогоднем уровне. И художники и манекенщицы скучают в пустых Домах моделей.
Кому сейчас до новых мод? Кому сейчас нужны вещи?
Вещи потеряли свою прежнюю ценность...
Только игрушки в цене. Очень много игрушек покупают сейчас! Никто не жалеет денег на то, чтобы доставить детям побольше радости...
Ася смотрит в витрины пустых магазинов и тихо, задумчиво говорит:
- Знаешь, Федя... Папа рассказывал... В начале пятидесятых годов было что-то в этом роде... Все боялись атомной войны. Говорили, что она может начаться в любой день. И старались поменьше покупать. А потом поверили, что войны не будет, и кинулись в магазины...
- Тогда было не совсем так, - замечает Федор. - Тогда было мало вещей. И они были дороги. Поэтому... ну, не так бросалось в глаза, что их не берут... Мне тоже рассказывали.
Они медленно идут по Москве, и держатся за руки, и смотрят на играющие неоновые рекламы. Кому нужны сейчас эти рекламы? Зачем они так яростно играют? По инерции?.. У подъездов многих домов светлеют фанерные доски. На всех на них написана одна и та же фраза:
"Все мужчины этого дома (или этого подъезда) готовы лететь к болиду".
Федор помнит, как сразу после Женевского совещания шли по улицам первые манифестации добровольцев. Шли длинные, бесконечные колонны людей, каждый из которых готов был лететь к болиду. В этих колоннах были и женщины, и мальчишки, и даже школьницы с косичками. Потом манифестации прекратились. Потому что они отнимали у людей много времени, а время было дорого.
Но, когда прекратились манифестации, во все руководящие учреждения страны повалили письма. Миллионы людей предлагали себя в качестве космонавтов. Письма эти шли в Москву со всех концов мира. Не было, кажется, на карте такой страны, в которой не объявились бы добровольцы. ТАСС пришлось тогда выступить со специальным сообщением. В нем говорилось, что по решению Советского правительства к болиду полетит только гражданин СССР. " Но и после этого сообщения приходили письма Дзза рубежа. Не все слышали это сообщение. Не все верили ему. Не все считали его справедливым. А Федор так и не написал заявления... И никто из наших космонавтов, кажется, не писал таких заявлений. Это было бы, наверно, просто не по-товарищески. Ведь каждый из космонавтов хотел лететь. И ни у кого не было оснований считать своих товарищей трусами. И еще; все они прекрасно понимали, что полетит кто-то из них, а не из тех добровольцев, которые толпами идут по улице. И сейчас еще идут и идут в Москву письма от добровольцев. Их уже не читают. Их невозможно прочитать все. Их сразу отправляют в Музей космонавтики.
Одно время по призыву какой-то молодежной организации добровольцы начали носить голубые повязки на рукаве. Но уже через несколько дней этих повязок стало так невероятно много, что они потеряли всякий смысл.
Повязки исчезли. И вот недавно стали появляться такие фанерные доски у подъездов жилых домов, у заводских проходных, в учрежденческих вестибюлях. Наверно, скоро не будет такого подъезда, где не висела бы фанерная доска с надписью.
И тогда их снимут. Как сняли повязки.
И появится что-нибудь другое.
Потому что люди изобретательны. И настойчивы.
Лететь хотят миллионы.
А полетит один.
И почему-то Федор все еще верит, что этот один - будет он. Не кто-нибудь другой, а только он. Ася медленно идет рядом. И прижимается щекой к его плечу. И молча глядит на нарядную вечернюю Москву. Ее родную Москву.
А Москва шуршит по асфальту шинами, шелестит широкими листьями лип, играет неоновыми рекламами, шепчется нежными губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
18.
- Федя, а ты не знаешь, кто полетит к этому болиду?
- Не знаю, Асенька... Этого пока никто не знает.
- Почему?
- Еще не решено.
- Но ведь не ты?
- Ты же понимаешь... Каждый был бы счастлив, если бы это доверили ему...
- Это я понимаю!.. Я бы даже предложила себя, если бы это имело смысл... Я только спрашиваю...
- Федя?
- Я, Сергей Михалыч. Доброе утро.
- Здравствуй, Федя... Я вот почему так рано позвонил... Мне только что сообщили... Ну, в общем, тебя сегодня утром могут вызвать на Президиум ЦК... Я хотел тебя предупредить...
- А зачем, Сергей Михалыч? Вы не знаете?
- Видимо, решают - кто... Понимаешь?
- Да.
- Так что приготовься...
- Я всегда готов... Как юный пионер...
- Рад слышать.
- Когда могут вызвать?
- Не знаю. Тебе позвонят.
- Мне ждать дома?
- Зачем? Приходи в обычное время в отдел. Тебя разыщут... Ну, пока...
- Ася... К нам завтра приедет мама... Дня на три.
- Хорошо... Я все приготовлю... А знаешь, мне почему-то немного стыдно перед ней...
- За что?
- Ну, за то, что у нас все так... быстро, что ли...
- Чепуха! Наоборот - медленно.
- А когда мы съездим к моим, Федя?
- Я сейчас не могу уехать. Никак. Меня не отпустят. Может, они к нам приедут?
- Нет! Они первые не приедут. Первый должен ты.
- Тогда придется подождать, Асенька.
- Долго?
- Не знаю. Это от меня не зависит.
- Ну хоть примерно - сколько?
- Даже примерно не знаю.
- Но как только сможешь, съездим? Хоть на три дня!.. Хорошо?
- Конечно, съездим!
19.
- Я завтра уезжаю, Асенька.
- Куда?
- Далеко... Очередная тренировка.
- И надолго?
- Видимо, надолго.
- На неделю?
- Что ты... Глупенькая... Мы в таких случаях уезжаем не меньше чем на три месяца.
- Я без тебя не смогу столько... Просто не смогу, Федя... Мы ведь еще ни разу не расставались...
- Ничего, Привыкнешь... Человек ко всему привыкает... Это ведь неизбежно...
- А мне нельзя туда?.. Ну хоть где-нибудь рядышком! Чтоб хоть по воскресеньям тебя видеть!..
- Нельзя, Ася... Туда женам нельзя... Даже рядышком...
- А если космонавт - женщина?.. Мужу можно?
- Тоже нельзя... Если, конечно, он сам не космонавт.
- А там есть какие-нибудь женщины?
- Есть... Они там работают.
- И они красивые?
- Есть и красивые.
- Хм...
- Глупая!.. Ведь лучше тебя нет!
- А я ничего и не говорю.
- Ну, думаешь.
- И не думаю! Я ведь понимаю, что ты мог бы жениться и на тех женщинах... Если бы захотел...
- Не мог бы!.. Я мог жениться только на тебе!..
- Федя...
- Что?
- Мы так и не съездили к моим...
- Ты же сама видишь, какое сейчас время...
- Да... Конечно... А все-таки обидно... Как будто я их обокрала... Они у меня хорошие... И они все стерпят... И ничего не скажут... Только я знаю, что мама будет уходить в ванную плакать... А папа будет курить... Одну за другой... Мама почему-то всегда уходит плакать в ванную...
- Ну, что я могу сделать, Асенька?.. Хочешь, я напишу им еще одно письмо?
- Напиши... Только не здесь... Оттуда... Пока ты здесь, я хочу, чтобы ты каждую минутку был со мной...
- Хорошо... Я напишу им оттуда в первый же день.
- И мне тоже пиши... Как можно чаще... И звони... Ладно?
- Я буду писать и звонить тебе каждый день, в который только можно будет писать и звонить.
- Федь... А почему ты не сказал мне раньше, что ты туда поедешь? Ведь ты раньше знал...
- А зачем?.. Ты бы только лишние дни мучалась... И потом ведь знаешь, как у нас?.. Иногда все меняется в последнюю минуту...
- А кто полетит к болиду - еще не решено?
- Пока нет.
- А ведь пора уже.
- Вот после этих тренировок будут решать.
- Значит, может, и ты?
- Может, и я.
- Страшно! Мне так страшно, Федька!
- А ты не бойся... Если я - мы еще увидимся...
- Думаешь, от этого легче? Чудак!
- По-моему, должно быть легче...
- Ну, это только по-твоему... А скажи, Федь, - без человека нельзя? Ну, чтобы электронный мозг... Ведь абсолютно все можно предусмотреть и запрограммировать. Все, что доступно человеческому уму. Даже больше!
- Нельзя без человека, Асенька! Никак. Всего не запрограммируешь. В нашем деле - особенно... У нас сплошные неожиданности... И ведь многого просто не знаем. Как это запрограммировать?
- Я не хочу, чтобы ты летел! Лучше пусть я!
- Глупая! Ну, зачем ты плачешь?.. Ну, не плачь!.. Ну, не надо!.. Мне еще могут и не доверить... Есть космонавты намного опытнее меня. Я сосунок по сравнению с ними. Вон с Луны сколько вернулось! Зубры!.. А я и на Луне еще не был... Ну, пожалуйста, не плачь!
- Вот и кончается эта ночь... Ты так ни на минутку и не заснул.
- Ты - тоже...
- Я-то потом отосплюсь!..
- Мне тоже дадут...
- Когда ты едешь?
- Сразу после завтрака.
- И куда - на аэродром?
- Нет, сначала в институт.
- Я провожу тебя, ладно?
- Я как раз хотел попросить тебя об этом.. Все-таки еще двадцать минут вместе.
- Федь... Я всю ночь думала: говорить тебе или не говорить...
- О чем? О чем вообще ты можешь мне не сказать?
- У нас, наверно, будет ребенок.
- Аська! Как здорово! Только почему "наверно"?
- Я еще сама точно не знаю... Я поэтому и не хотела пока говорить. Но ведь ты уезжаешь. Я хочу, чтобы ты себя берег... Не только для меня. Для него - тоже... Ты ему очень нужен! Понимаешь - очень!
- Я знаю, Ася... Я рос без отца. Мне это не надо объяснять...
- Я и не объясняю... Ты только помни о нем, ладно?
- Конечно! Мы назовем его Андреем, хорошо? Ты только послушай - Андрю-уха...
- А если это будет она?
- Тогда Аллой.
- Почему вдруг Аллой? У тебя была девушка, которую звали Аллой?
- У меня не было такой девушки... Просто мне нравится это имя. Оно ближе всех к Анне. Мама - Анна. Ты - Анна... Куда же еще третью Анну?
- Дома ее можно звать Анютой... И никто не перепутает.
- Хорошо. Давай назовем Анной... Я буду только рад.
- Нет, уж лучше давай Аллой... Я хочу, чтобы все было по-твоему...
- Федь...
- Что?
- Я вот все думаю: почему ты такой же, как обычно?.. И вчера весь день, и ночь... И вот кофе сейчас варишь... Как всегда... А ведь ты уезжаешь...
- Ну и что?
- Ведь ты можешь полететь...
- Это моя работа...
20.
Они не увиделись больше. В то утро Ася проводила его до ворот института и долго глядела ему вслед из-за железных прутьев ограды, покрытых белой серебристой эмалью
А он все шел по аллее, и оборачивался, и махал ей. И наконец вошел в подъезд.
А через десять дней он уже сидел в кабине, и это была настоящая кабина ракеты, а не макет, и в ней уже не было телефона.
Он слышал в наушниках тихие песни. Свои любимые песни. И старинные русские романсы в исполнении
Козловского, и грузинскую песню "Тбилисо", которая напомнила ему, что он так и не успел побывать в этом прекрасном южном городе, и последнюю, совсем новую эстрадную песенку "Увези меня на облаке подальше", которую он насвистывал все эти дни на космодроме.
"Впереди были десять минут. Последние десять минут, в которые он еще мог сказать, что не хочет лететь, и мог опуститься вниз, чтобы его заменили дублером.
Его дублеры - Виктор Семенов и Андрей Кедровских - сидели в скафандрах на пульте управления. Они ждали. Федор знал, что они ждут напрасно. И они наверняка это знали. Но так уж положено. Его ничем не отвлекали в эти последние десять минут. Все простились с ним раньше. И Председатель Совета Министров обнял и трижды поцеловал его раньше, и последнее его слово к жителям Земли записали на пленку тоже раньше. Эти десять минут оставили только ему одному. Он, собственно, просил, чтобы их не оставляли. Но его просьбу как бы не заметили.
Он знал, что эти десять минут не нужны. Он все равно не выйдет из ракеты. Но уж коли их дали, нужно все перебрать в памяти - не забыл ли что-нибудь сделать.
Он написал и наговорил на пленку все, что можно было сказать своим близким: и маме, и Асе, и Асиным родителям, и своему будущему ребенку. Он сделал две записи; отдельно Андрюшке и отдельно Аллочке. Ася сама отберет нужную... Он привел в порядок все свои старые заметки о тренировочном полете вокруг Земли и все свои соображения о полете к Марсу с управляемой ракетой, которые он записывал много месяцев - во время подготовки рейса. Когда-нибудь это еще пригодится. Люди ведь все равно полетят к Марсу. Не сейчас, так немного позже...
А, собственно, зачем вот сейчас думать - успел, не успел... Ведь еще так долго лететь! И так долго будет хорошая, надежная связь с Землей! Все, что не успел, можно еще передать... Только разве письма уже не пошлешь...
Все-таки жаль, что он уводит только половину военных ракет. Так и не договорились о том, чтобы увести все. Еще боятся друг друга. Еще не верят друг другу. Еще не все понимают, что Земля стала слишком мала и тесна для войн.
Постепенность... Черт бы ее побрал, эту постепенность! Но, видно, люди иначе не могут... Что ж... Лучше так, чем никак!
Интересно, что будет завтра? Завтра о Федоре узнают все, весь мир. Даже, может, сегодня вечером... Скажут по радио, что улетел Федор Веселов. И все... И Аська повалится на тахту реветь. И маматоже. А Асина мать, наверно, пойдет плакать в свою ванную. Он так и не повидал Асину мать!.. Свинство вообще-то! Нужно было бы как-нибудь вырваться - хоть на денек... Вот уж это, действительно, не успел... И теперь уже не успеешь.
- Федя...
Негромкий, спокойный голос в наушниках.
- Слушаю, Сергей Михайлович...
- Ты готов?
- Давно.
Видно, кончились эти десять минут.
- Можно давать старт?
- Давайте.
- До свиданья, Федя!.. Целую тебя!
- Прощайте, Сергей Михалыч!
- Не "прощайте", а "до свидания!"... Ты там не будь лихачом! Возвращайся! Знаешь ведь - для этого сделано все!
- Знаю, Сергей Михалыч. Постараюсь вернуться!
- Ну, пока...
И сейчас же в наушниках другой голос - густой, жесткий:
- Вышку отвести!
И через три минуты снова тот же голос:
- Счет!.. Десять... девять... восемь... семь...
21.
Он летел почти два месяца. Целый месяц он еще разговаривал с Землей, и передавал показания десятков приборов, и шутил, и даже пел по радио песни.
За ним шли сотни страшных ракет. Они поднялись со всех космодромов Земли через полминуты после того, как поднялся он. Они так и шли за ним на расстоянии в полминуты.
Потом прервалась радиосвязь, и он включил лазер, м земные обсерватории поймали его первое сообщение в пучке света.
"Пересек орбиту Марса. Радиостанций Земли не слышу. Самочувствие нормальное. Управление ракетами работает надежно".
И затем приняли еще два его световых сообщения. И снова он говорил, что все нормально. И еще извинялся, что "пишет редко" - бережет энергию. А потом, в одну из ясных осенних ночей, люди увидели, как на черном небе ярко вспыхнула звезда. Невероятно ярко! И несколько часов, пока не рассвело, она была самой яркой звездой на небе. Все телескопы Земли смотрели на нее в эту ночь. И еще миллионы людей - без телескопов. А на следующую ночь эту звезду уже вовсе не было видно простым глазом.
Газеты и радио сообщили, что гигантский болид, угрожавший Земле, развеян в пыль.
В своих утренних интервью астрономы всех стран отмечали, что взрыв произошел не там, где ожидали его увидеть. Он сдвинулся чуть-чуть в сторону. Всего лишь на две минуты, но сдвинулся.
Многие понимали, что две минуты - это только здесь, на Земле, "чуть-чуть". А там, в космосе, - это гигантские расстояния.
Еще через день люди узнали, что, в соответствии с решением Женевского совещания глав правительств, на следующие сутки после уничтожения болида по всей Земле было прекращено производство атомного и ядерного оружия и строительство военных ракет. Специальная международная комиссия начала проверять выполнение этого решения. Планета, наконец, перестала вооружаться. Впервые за всю свою историю.
А еще через день газеты и радио сообщили, что принят и расшифрован последний сигнал, переданный с помощью лазера Федором Веселовым:
"Болид отклонился от рассчитанной орбиты. Выключаю автоматы. Перехожу на ручное управление.. Прощай, Земля!"
Люди, слушавшие это по радио, снимали шапки.
Люди, читавшие это в газетах, снимали шапки. Многие плакали. На домах как-то стисхийно начали вывеши* вать траурные флаги. Все уже знали, что только автоматы могли осуществить тот маневр, который давал космонавту шансы на спасение.
22.
В Лермонтовском сквере Пензы можно иногда увидеть молодую женщину с детской коляской. У женщины прозрачные, очень красивые серые глаза. И очень печальные.
Эту женщину сразу узнают. Еще бы - ее портреты были во всех газетах и журналах мира. Она так и не осталась в Москве. Она вернулась в Пензу, и живет у родителей, и ходит в гости ^ своей свекрови, и подолгу стоит над крутым обрывом во дворе, где когда-то, еще мальчишкой, играл ее муж. Когда люди узнают ее, они думают:
"Он любил ее! Это его жена..."
И уступают ей дорогу, и очередь у кассы в магазине, и место на скамейке в сквере. Она тоже часто думает, когда глядит на людей:
"Он любил вас!.. Он всех вас любил!.. И ни разу не сказал об этом..." В его дворе по-прежнему бегают мальчишки. Они играют в войну, и гоняют на велосипедах, и бьют окна футбольным мячом. Их ругают и матери, и соседки, и дворники. Они плачут, просят прощения, а на другой день все начинается снова - потому что они мальчишки. Почти все они хотят стать космонавтами. И ведь кто-то из них станет!
- Ради такого пункта, - Федор слегка улыбнулся, - стоило бы даже выдумать болид, если бы его не было...
- К сожалению, он не выдуман. - Сергей Михайлович придавил в пепельнице папиросу, побарабанил пальцами по лакированному подлокотнику дивана. - К сожалению...
Он о чем-то задумался, глядя в окно, а Федор смотрел на него и невольно вспоминал до нелепости обидную судьбу этого человека. Когда-то он тоже был в школе космонавтов. Его готовили к первому полету вокруг Луны. Еще без ведомых ракет просто" с кинокамерой. И вдруг его отстранили буквально за три дня до полета. Кто-то как-то случайно обнаружил у него небольшую близорукость. Совсем небольшую. Сергей Михайлович и сам, кажется, не подозревал о ней. Но для врачей этого оказалось достаточно...
Наверно, вот тогда у него и появились эти горькие складки возле рта, которые так старят его. Наверяо, тогда у него и появились первые седые волосы на висках.
Сейчас он доктор наук, его теоретические работы обошли весь мир, а вот горькие складки у рта остались на всю жизнь.
- С завтрашнего дня, мальчики, на нас будут работать одиннадцатый и тринадцатый отделы. - Сергей Михайлович снова посмотрел на Федора и улыбнулся. - Задача у них такая: максимально усилить противорадиационную защиту кабины за счет почти всей телетехники и рассчитать маневр, при котором корабль уйдет от взрыва.
- Вы думаете, есть шансы? - спросил Виктор.
- Предложено найти их.
16.
Давно уже Федор не смотрел иностранной периодики в читальне. Даже, казалось, совсем забыл про нее. Все Ася да Ася... Но, видно, даже самая сильная и самая счастливая любовь не может убить добрых старых привычек. И вот снова потянуло в читальню. И, не желая проводить этот вечер без Аси, Федор позвал ее с собой.
Сейчас, она сидит рядом, листает американские бюллетени по электронике, но думает, кажется, совсем не о том, что читает. То и дело, как бы невзначай, она касается Федора то локтем, то плечом и часто глядит на него, и иногда утаскивает под стол кисть его руки и там тихонько гладит ее.
А на столе шелестят газеты, кричат жирные заголовки:
"Сенатор Уилкинс спрашивает президента: где гарантии того, что русский космонавт не сбросит ведомые им сотни ракет на территорию Штатов?" "Кто будет русским космонавтом-смертником?" "Сколько может заплатить русское правительство семье погибшего героя-космонавта?" "Сенатор Бар отвечает сенатору Уилкинсу; русского космонавта должны освидетельствовать перед полетом американские психиатры. Только сумасшедший может сделать то, о чем говорит Уилкинс".
"Грандиозная программа спасения космонавта! Русские поставили на службу все силы науки, чтобы дать космонавту шансы спастись".
"В России прекращено строительство плотин по берегам морей, рек и озер. Русские верят в успех задуманного ими гигантского космического эксперимента".
"Запрос лейбориста Доджа в палате общин. Что будет, если русский космонавт промахнется? Хватит ли оставшихся на Земле ракет для осуществления начального предложения России?"
Федор задерживает взгляд на газетной полосе. Едва заметно улыбается.
"Не промахнусь! - думает он. - Ни за что не промахнусь! Дали бы мне увести с Земли все военные ракеты! Чтоб ни одной не осталось!.. Эх, дали бы только!"
Шелестят газетные страницы. Мелькают жирные заголовки. Тихо сидят за столами немногочисленные в этот вечер посетители читальни. Уютный свет настольных ламп ровен, спокоен, но почему-то сейчас именно он вызывает у Федора мысль об иллюзорной устойчивости и прочности всего, что создано человеком.
17.
Они идут из читальни пешком. Они долго идут по вечерней Москве. На первый взгляд, она такая же, как обычно; летняя, нарядная вечерняя Москва. Она шуршит по асфальту шинами, шелестит листьями лип, шепчется губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
Но, если приглядеться повнимательней, она не совсем такая, как обычно, эта вечерняя Москва.
Сквозь громадные витрины видны пустые, ярко освещенные залы промтоварных магазинов. Одинокие продавцы вечерних смен читают книги, смотрят карманные телевизоры или разговаривают, собравшись кучками. Этим продавцам нечего делать. Очень уж мало вещей покупают сейчас люди. Только то, без чего совершенно нельзя обойтись. Никто ничего не покупает впрок. Никто не везет домой новую мебель. Никто не несет в подарок рубашку или отрез на платье. В подарок теперь несут билеты на хороший спектакль или редкий концерт, карточку оплаченного ужина в ресторане, месячный абонемент на новые фильмы.
Даже моды остановились на прошлогоднем уровне. И художники и манекенщицы скучают в пустых Домах моделей.
Кому сейчас до новых мод? Кому сейчас нужны вещи?
Вещи потеряли свою прежнюю ценность...
Только игрушки в цене. Очень много игрушек покупают сейчас! Никто не жалеет денег на то, чтобы доставить детям побольше радости...
Ася смотрит в витрины пустых магазинов и тихо, задумчиво говорит:
- Знаешь, Федя... Папа рассказывал... В начале пятидесятых годов было что-то в этом роде... Все боялись атомной войны. Говорили, что она может начаться в любой день. И старались поменьше покупать. А потом поверили, что войны не будет, и кинулись в магазины...
- Тогда было не совсем так, - замечает Федор. - Тогда было мало вещей. И они были дороги. Поэтому... ну, не так бросалось в глаза, что их не берут... Мне тоже рассказывали.
Они медленно идут по Москве, и держатся за руки, и смотрят на играющие неоновые рекламы. Кому нужны сейчас эти рекламы? Зачем они так яростно играют? По инерции?.. У подъездов многих домов светлеют фанерные доски. На всех на них написана одна и та же фраза:
"Все мужчины этого дома (или этого подъезда) готовы лететь к болиду".
Федор помнит, как сразу после Женевского совещания шли по улицам первые манифестации добровольцев. Шли длинные, бесконечные колонны людей, каждый из которых готов был лететь к болиду. В этих колоннах были и женщины, и мальчишки, и даже школьницы с косичками. Потом манифестации прекратились. Потому что они отнимали у людей много времени, а время было дорого.
Но, когда прекратились манифестации, во все руководящие учреждения страны повалили письма. Миллионы людей предлагали себя в качестве космонавтов. Письма эти шли в Москву со всех концов мира. Не было, кажется, на карте такой страны, в которой не объявились бы добровольцы. ТАСС пришлось тогда выступить со специальным сообщением. В нем говорилось, что по решению Советского правительства к болиду полетит только гражданин СССР. " Но и после этого сообщения приходили письма Дзза рубежа. Не все слышали это сообщение. Не все верили ему. Не все считали его справедливым. А Федор так и не написал заявления... И никто из наших космонавтов, кажется, не писал таких заявлений. Это было бы, наверно, просто не по-товарищески. Ведь каждый из космонавтов хотел лететь. И ни у кого не было оснований считать своих товарищей трусами. И еще; все они прекрасно понимали, что полетит кто-то из них, а не из тех добровольцев, которые толпами идут по улице. И сейчас еще идут и идут в Москву письма от добровольцев. Их уже не читают. Их невозможно прочитать все. Их сразу отправляют в Музей космонавтики.
Одно время по призыву какой-то молодежной организации добровольцы начали носить голубые повязки на рукаве. Но уже через несколько дней этих повязок стало так невероятно много, что они потеряли всякий смысл.
Повязки исчезли. И вот недавно стали появляться такие фанерные доски у подъездов жилых домов, у заводских проходных, в учрежденческих вестибюлях. Наверно, скоро не будет такого подъезда, где не висела бы фанерная доска с надписью.
И тогда их снимут. Как сняли повязки.
И появится что-нибудь другое.
Потому что люди изобретательны. И настойчивы.
Лететь хотят миллионы.
А полетит один.
И почему-то Федор все еще верит, что этот один - будет он. Не кто-нибудь другой, а только он. Ася медленно идет рядом. И прижимается щекой к его плечу. И молча глядит на нарядную вечернюю Москву. Ее родную Москву.
А Москва шуршит по асфальту шинами, шелестит широкими листьями лип, играет неоновыми рекламами, шепчется нежными губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
18.
- Федя, а ты не знаешь, кто полетит к этому болиду?
- Не знаю, Асенька... Этого пока никто не знает.
- Почему?
- Еще не решено.
- Но ведь не ты?
- Ты же понимаешь... Каждый был бы счастлив, если бы это доверили ему...
- Это я понимаю!.. Я бы даже предложила себя, если бы это имело смысл... Я только спрашиваю...
- Федя?
- Я, Сергей Михалыч. Доброе утро.
- Здравствуй, Федя... Я вот почему так рано позвонил... Мне только что сообщили... Ну, в общем, тебя сегодня утром могут вызвать на Президиум ЦК... Я хотел тебя предупредить...
- А зачем, Сергей Михалыч? Вы не знаете?
- Видимо, решают - кто... Понимаешь?
- Да.
- Так что приготовься...
- Я всегда готов... Как юный пионер...
- Рад слышать.
- Когда могут вызвать?
- Не знаю. Тебе позвонят.
- Мне ждать дома?
- Зачем? Приходи в обычное время в отдел. Тебя разыщут... Ну, пока...
- Ася... К нам завтра приедет мама... Дня на три.
- Хорошо... Я все приготовлю... А знаешь, мне почему-то немного стыдно перед ней...
- За что?
- Ну, за то, что у нас все так... быстро, что ли...
- Чепуха! Наоборот - медленно.
- А когда мы съездим к моим, Федя?
- Я сейчас не могу уехать. Никак. Меня не отпустят. Может, они к нам приедут?
- Нет! Они первые не приедут. Первый должен ты.
- Тогда придется подождать, Асенька.
- Долго?
- Не знаю. Это от меня не зависит.
- Ну хоть примерно - сколько?
- Даже примерно не знаю.
- Но как только сможешь, съездим? Хоть на три дня!.. Хорошо?
- Конечно, съездим!
19.
- Я завтра уезжаю, Асенька.
- Куда?
- Далеко... Очередная тренировка.
- И надолго?
- Видимо, надолго.
- На неделю?
- Что ты... Глупенькая... Мы в таких случаях уезжаем не меньше чем на три месяца.
- Я без тебя не смогу столько... Просто не смогу, Федя... Мы ведь еще ни разу не расставались...
- Ничего, Привыкнешь... Человек ко всему привыкает... Это ведь неизбежно...
- А мне нельзя туда?.. Ну хоть где-нибудь рядышком! Чтоб хоть по воскресеньям тебя видеть!..
- Нельзя, Ася... Туда женам нельзя... Даже рядышком...
- А если космонавт - женщина?.. Мужу можно?
- Тоже нельзя... Если, конечно, он сам не космонавт.
- А там есть какие-нибудь женщины?
- Есть... Они там работают.
- И они красивые?
- Есть и красивые.
- Хм...
- Глупая!.. Ведь лучше тебя нет!
- А я ничего и не говорю.
- Ну, думаешь.
- И не думаю! Я ведь понимаю, что ты мог бы жениться и на тех женщинах... Если бы захотел...
- Не мог бы!.. Я мог жениться только на тебе!..
- Федя...
- Что?
- Мы так и не съездили к моим...
- Ты же сама видишь, какое сейчас время...
- Да... Конечно... А все-таки обидно... Как будто я их обокрала... Они у меня хорошие... И они все стерпят... И ничего не скажут... Только я знаю, что мама будет уходить в ванную плакать... А папа будет курить... Одну за другой... Мама почему-то всегда уходит плакать в ванную...
- Ну, что я могу сделать, Асенька?.. Хочешь, я напишу им еще одно письмо?
- Напиши... Только не здесь... Оттуда... Пока ты здесь, я хочу, чтобы ты каждую минутку был со мной...
- Хорошо... Я напишу им оттуда в первый же день.
- И мне тоже пиши... Как можно чаще... И звони... Ладно?
- Я буду писать и звонить тебе каждый день, в который только можно будет писать и звонить.
- Федь... А почему ты не сказал мне раньше, что ты туда поедешь? Ведь ты раньше знал...
- А зачем?.. Ты бы только лишние дни мучалась... И потом ведь знаешь, как у нас?.. Иногда все меняется в последнюю минуту...
- А кто полетит к болиду - еще не решено?
- Пока нет.
- А ведь пора уже.
- Вот после этих тренировок будут решать.
- Значит, может, и ты?
- Может, и я.
- Страшно! Мне так страшно, Федька!
- А ты не бойся... Если я - мы еще увидимся...
- Думаешь, от этого легче? Чудак!
- По-моему, должно быть легче...
- Ну, это только по-твоему... А скажи, Федь, - без человека нельзя? Ну, чтобы электронный мозг... Ведь абсолютно все можно предусмотреть и запрограммировать. Все, что доступно человеческому уму. Даже больше!
- Нельзя без человека, Асенька! Никак. Всего не запрограммируешь. В нашем деле - особенно... У нас сплошные неожиданности... И ведь многого просто не знаем. Как это запрограммировать?
- Я не хочу, чтобы ты летел! Лучше пусть я!
- Глупая! Ну, зачем ты плачешь?.. Ну, не плачь!.. Ну, не надо!.. Мне еще могут и не доверить... Есть космонавты намного опытнее меня. Я сосунок по сравнению с ними. Вон с Луны сколько вернулось! Зубры!.. А я и на Луне еще не был... Ну, пожалуйста, не плачь!
- Вот и кончается эта ночь... Ты так ни на минутку и не заснул.
- Ты - тоже...
- Я-то потом отосплюсь!..
- Мне тоже дадут...
- Когда ты едешь?
- Сразу после завтрака.
- И куда - на аэродром?
- Нет, сначала в институт.
- Я провожу тебя, ладно?
- Я как раз хотел попросить тебя об этом.. Все-таки еще двадцать минут вместе.
- Федь... Я всю ночь думала: говорить тебе или не говорить...
- О чем? О чем вообще ты можешь мне не сказать?
- У нас, наверно, будет ребенок.
- Аська! Как здорово! Только почему "наверно"?
- Я еще сама точно не знаю... Я поэтому и не хотела пока говорить. Но ведь ты уезжаешь. Я хочу, чтобы ты себя берег... Не только для меня. Для него - тоже... Ты ему очень нужен! Понимаешь - очень!
- Я знаю, Ася... Я рос без отца. Мне это не надо объяснять...
- Я и не объясняю... Ты только помни о нем, ладно?
- Конечно! Мы назовем его Андреем, хорошо? Ты только послушай - Андрю-уха...
- А если это будет она?
- Тогда Аллой.
- Почему вдруг Аллой? У тебя была девушка, которую звали Аллой?
- У меня не было такой девушки... Просто мне нравится это имя. Оно ближе всех к Анне. Мама - Анна. Ты - Анна... Куда же еще третью Анну?
- Дома ее можно звать Анютой... И никто не перепутает.
- Хорошо. Давай назовем Анной... Я буду только рад.
- Нет, уж лучше давай Аллой... Я хочу, чтобы все было по-твоему...
- Федь...
- Что?
- Я вот все думаю: почему ты такой же, как обычно?.. И вчера весь день, и ночь... И вот кофе сейчас варишь... Как всегда... А ведь ты уезжаешь...
- Ну и что?
- Ведь ты можешь полететь...
- Это моя работа...
20.
Они не увиделись больше. В то утро Ася проводила его до ворот института и долго глядела ему вслед из-за железных прутьев ограды, покрытых белой серебристой эмалью
А он все шел по аллее, и оборачивался, и махал ей. И наконец вошел в подъезд.
А через десять дней он уже сидел в кабине, и это была настоящая кабина ракеты, а не макет, и в ней уже не было телефона.
Он слышал в наушниках тихие песни. Свои любимые песни. И старинные русские романсы в исполнении
Козловского, и грузинскую песню "Тбилисо", которая напомнила ему, что он так и не успел побывать в этом прекрасном южном городе, и последнюю, совсем новую эстрадную песенку "Увези меня на облаке подальше", которую он насвистывал все эти дни на космодроме.
"Впереди были десять минут. Последние десять минут, в которые он еще мог сказать, что не хочет лететь, и мог опуститься вниз, чтобы его заменили дублером.
Его дублеры - Виктор Семенов и Андрей Кедровских - сидели в скафандрах на пульте управления. Они ждали. Федор знал, что они ждут напрасно. И они наверняка это знали. Но так уж положено. Его ничем не отвлекали в эти последние десять минут. Все простились с ним раньше. И Председатель Совета Министров обнял и трижды поцеловал его раньше, и последнее его слово к жителям Земли записали на пленку тоже раньше. Эти десять минут оставили только ему одному. Он, собственно, просил, чтобы их не оставляли. Но его просьбу как бы не заметили.
Он знал, что эти десять минут не нужны. Он все равно не выйдет из ракеты. Но уж коли их дали, нужно все перебрать в памяти - не забыл ли что-нибудь сделать.
Он написал и наговорил на пленку все, что можно было сказать своим близким: и маме, и Асе, и Асиным родителям, и своему будущему ребенку. Он сделал две записи; отдельно Андрюшке и отдельно Аллочке. Ася сама отберет нужную... Он привел в порядок все свои старые заметки о тренировочном полете вокруг Земли и все свои соображения о полете к Марсу с управляемой ракетой, которые он записывал много месяцев - во время подготовки рейса. Когда-нибудь это еще пригодится. Люди ведь все равно полетят к Марсу. Не сейчас, так немного позже...
А, собственно, зачем вот сейчас думать - успел, не успел... Ведь еще так долго лететь! И так долго будет хорошая, надежная связь с Землей! Все, что не успел, можно еще передать... Только разве письма уже не пошлешь...
Все-таки жаль, что он уводит только половину военных ракет. Так и не договорились о том, чтобы увести все. Еще боятся друг друга. Еще не верят друг другу. Еще не все понимают, что Земля стала слишком мала и тесна для войн.
Постепенность... Черт бы ее побрал, эту постепенность! Но, видно, люди иначе не могут... Что ж... Лучше так, чем никак!
Интересно, что будет завтра? Завтра о Федоре узнают все, весь мир. Даже, может, сегодня вечером... Скажут по радио, что улетел Федор Веселов. И все... И Аська повалится на тахту реветь. И маматоже. А Асина мать, наверно, пойдет плакать в свою ванную. Он так и не повидал Асину мать!.. Свинство вообще-то! Нужно было бы как-нибудь вырваться - хоть на денек... Вот уж это, действительно, не успел... И теперь уже не успеешь.
- Федя...
Негромкий, спокойный голос в наушниках.
- Слушаю, Сергей Михайлович...
- Ты готов?
- Давно.
Видно, кончились эти десять минут.
- Можно давать старт?
- Давайте.
- До свиданья, Федя!.. Целую тебя!
- Прощайте, Сергей Михалыч!
- Не "прощайте", а "до свидания!"... Ты там не будь лихачом! Возвращайся! Знаешь ведь - для этого сделано все!
- Знаю, Сергей Михалыч. Постараюсь вернуться!
- Ну, пока...
И сейчас же в наушниках другой голос - густой, жесткий:
- Вышку отвести!
И через три минуты снова тот же голос:
- Счет!.. Десять... девять... восемь... семь...
21.
Он летел почти два месяца. Целый месяц он еще разговаривал с Землей, и передавал показания десятков приборов, и шутил, и даже пел по радио песни.
За ним шли сотни страшных ракет. Они поднялись со всех космодромов Земли через полминуты после того, как поднялся он. Они так и шли за ним на расстоянии в полминуты.
Потом прервалась радиосвязь, и он включил лазер, м земные обсерватории поймали его первое сообщение в пучке света.
"Пересек орбиту Марса. Радиостанций Земли не слышу. Самочувствие нормальное. Управление ракетами работает надежно".
И затем приняли еще два его световых сообщения. И снова он говорил, что все нормально. И еще извинялся, что "пишет редко" - бережет энергию. А потом, в одну из ясных осенних ночей, люди увидели, как на черном небе ярко вспыхнула звезда. Невероятно ярко! И несколько часов, пока не рассвело, она была самой яркой звездой на небе. Все телескопы Земли смотрели на нее в эту ночь. И еще миллионы людей - без телескопов. А на следующую ночь эту звезду уже вовсе не было видно простым глазом.
Газеты и радио сообщили, что гигантский болид, угрожавший Земле, развеян в пыль.
В своих утренних интервью астрономы всех стран отмечали, что взрыв произошел не там, где ожидали его увидеть. Он сдвинулся чуть-чуть в сторону. Всего лишь на две минуты, но сдвинулся.
Многие понимали, что две минуты - это только здесь, на Земле, "чуть-чуть". А там, в космосе, - это гигантские расстояния.
Еще через день люди узнали, что, в соответствии с решением Женевского совещания глав правительств, на следующие сутки после уничтожения болида по всей Земле было прекращено производство атомного и ядерного оружия и строительство военных ракет. Специальная международная комиссия начала проверять выполнение этого решения. Планета, наконец, перестала вооружаться. Впервые за всю свою историю.
А еще через день газеты и радио сообщили, что принят и расшифрован последний сигнал, переданный с помощью лазера Федором Веселовым:
"Болид отклонился от рассчитанной орбиты. Выключаю автоматы. Перехожу на ручное управление.. Прощай, Земля!"
Люди, слушавшие это по радио, снимали шапки.
Люди, читавшие это в газетах, снимали шапки. Многие плакали. На домах как-то стисхийно начали вывеши* вать траурные флаги. Все уже знали, что только автоматы могли осуществить тот маневр, который давал космонавту шансы на спасение.
22.
В Лермонтовском сквере Пензы можно иногда увидеть молодую женщину с детской коляской. У женщины прозрачные, очень красивые серые глаза. И очень печальные.
Эту женщину сразу узнают. Еще бы - ее портреты были во всех газетах и журналах мира. Она так и не осталась в Москве. Она вернулась в Пензу, и живет у родителей, и ходит в гости ^ своей свекрови, и подолгу стоит над крутым обрывом во дворе, где когда-то, еще мальчишкой, играл ее муж. Когда люди узнают ее, они думают:
"Он любил ее! Это его жена..."
И уступают ей дорогу, и очередь у кассы в магазине, и место на скамейке в сквере. Она тоже часто думает, когда глядит на людей:
"Он любил вас!.. Он всех вас любил!.. И ни разу не сказал об этом..." В его дворе по-прежнему бегают мальчишки. Они играют в войну, и гоняют на велосипедах, и бьют окна футбольным мячом. Их ругают и матери, и соседки, и дворники. Они плачут, просят прощения, а на другой день все начинается снова - потому что они мальчишки. Почти все они хотят стать космонавтами. И ведь кто-то из них станет!