– Мне придётся идти с вами. А вдруг без вас заявится этот государственный прыгун с поезда?
На стадион шли молча, сосредоточенно, как на финальный кубковый матч. Дядя Коля изредка бросал ободряющие взгляды на чрезмерно озабоченного Шурика.
Егор Весёлых то яростно, то нервно, то самоуверенно крутил свои огромные чёрные усы и на Шурика поглядывал снисходительно.
– А я сегодня поразительный сон видел, – вдруг сказал дядя Коля доверительным тоном. – Будто бы вознесся я на небеса. Там настоящие футбольные ворота. Встал я в них, а бить пенальти собирался сам господь. Разбежался…
– Забил? – нетерпеливо вырвалось у Егора Весёлых.
– Проснулся я… И знаю, до конца дней своих буду мучиться в догадке: взял бы я или нет пенальти от самого господа бога?
– Бог – это… сказки! – Егор Весёлых отмахнулся. – Какое он отношение к футболу имеет? Вот мне, тоже во сне правда, предложил пробить по воротам сам бог вратарей – Лев Иванович Яшин. И я тоже проснулся не вовремя. И тоже нет-нет, да подумаю: забил бы я или нет хотя бы один мяч? А?
Дядя Коля задумчиво проговорил:
– Недаром, видимо, судьба нас свела на жизненном пути. Не знаю, взял бы я или нет одиннадцатиметровый от самого господа, но простым смертным я себе голы забивать не дам.
Егор Весёлых возмущённо крякнул, яростно и крайне быстро покрутил свои огромные чёрные усы и чрезвычайно грозно произнес:
– Не знаю, как бы я пробил пенальти самому богу вратарей – Льву Ивановичу Яшину, но простому бывшему попу десять из десяти сделаю точно! Как в аптеке на весах! Николай! – ещё чрезвычайно грознее позвал он. – Я за просто так с тобой соревноваться не буду! Предлагаю серьёзнейшее условие: десять ударов. Если счет в твою пользу, я сегодня же сбриваю гордость и радость мою – усы! Если же счет в мою пользу, ты стрижешься вот как я сейчас выгляжу – наголо!
– Ни в коем случае! – испуганно возразила бабушка Анфиса Поликарповна. – Организуйте дуэль достойных! Кто проиграет, тот готовит вкусный ужин. Зачем рисковать усами и шевелюрой?! Это неспортивно!
– А вдруг вы поссоритесь? – умоляюще воскликнул Шурик. – А вам можно играть в одной команде!
– Мы ещё не дружили, – глухо проговорил Егор Весёлых, – и ссориться нам не из-за чего. А спорт требует серьёзного к себе отношения. В нём не место болтунам. Десять ударов, десять: ноль, ты идешь в парикмахерскую.
– Не бывать этому, – ещё глуше отозвался дядя Коля. – Хочу посмотреть, как ты без усов будешь выглядеть.
– Значит, согласен, Николай?
– Значит, согласен, Егор.
«Чем всё это кончится? – с большой тоской и с не меньшей тревогой подумал Шурик. – Они ведь в любом случае поссорятся! И всё происходит из-за того, что дядя Коля работал попом, а дяде Егору это не нравится. А я хочу дружить с ними обоими».
– Стойте, стойте погодите! – Бабушка Анфиса Поликарповна подождала, когда спорщики подойдут к ней. – Вы ведёте себя неразумно, как маленькие дети!
– У детей таких усов не бывает, – очень мрачно пошутил Егор Весёлых, – и попами дети не работают.
– Тогда объясните мне, – предельно строго потребовала бабушка Анфиса Поликарповна. – Объясните мне, будьте настолько любезны, какая связь между футболом, усами и такой роскошной шевелюрой, как у Николая?
– Он же ни разу не стоял в настоящих воротах, дядя Егор! – совсем жалобно воскликнул Шурик, а дядя Коля спокойно сказал:
– Как говорится, уговор дороже денег. Человек должен отвечать за свои слова. Если я безосновательно самонадеян, так мне и надо.
– Золотые слова, – согласился Егор Весёлых. – Прошу нам не мешать.
На стадионе строительного комбината дядя Коля сразу прошёл к воротам, походил между штангами, ощупал их, в прыжке дотронулся до перекладины, а Егор Весёлых жонглировал мячом, разминался, потом резко спросил:
– Начнём?
Коротко кивнув, дядя Коля занял место в воротах.
– Но ведь нет судьи, – рассудительно заметила бабушка Анфиса Поликарповна, – это осложнит вашу дуэль или вообще всё испортит.
– Поздно уже рассуждать, – еле слышно сказал Шурик.
Егор Весёлых аккуратнейше поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку, медленно и недалеко отошёл, подбежал к мячу небыстрыми шагами и не очень сильно ударил в левый верхний угол.
Дядя Коля даже не пошевелился, только внимательно проследил за мячом.
Гол! ОДИН: НОЛЬ В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ. Он имел все основания гордо покрутить свои огромные чёрные усы.
Со вторым ударом повторилась та же самая история, с той лишь разницей, что мяч влетел в правый нижний угол. А дядя Коля опять даже не пошевелился, только внимательно проследил за мячом.
ДВА: НОЛЬ В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ. И он ласково поглаживал свои огромные чёрные усы.
– Это не вратарь, – возмутилась бабушка Анфиса Поликарповна, – не вратарь, а, извините, какое-то недоразумение!
– Что же вы делаете?! – крикнул Шурик. – Вернее, почему же вы ничего не делаете?!
– Дайте привыкнуть, – с очень большим спокойствием отозвался дядя Коля. – Я ведь впервые в настоящих воротах пребываю.
Третий удар Егор Весёлых нанес в правый верхний угол, четвёртый – в левый нижний угол.
И оба раза дядя Коля опять даже не пошевелился, только внимательно проследил за мячом.
Счет стал ЧЕТЫРЕ: НОЛЬ В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ. И он сказал очень пренебрежительно:
– Пожалуй, тебе и в команде Жоржа Свинкина места не найдётся. Мне даже и бить-то неинтересно.
– А что будет в случае ничьей? – возбужденно спросила бабушка Анфиса Поликарповна.
– Ничьей не будет! – в голос ответили дядя Коля с Егором Весёлых.
Пятый удар оказался куда сильнее предыдущих – мяч прогудел и…
И, крепко держа его в руках, дядя Коля неторопливо поднялся с земли.
ЧЕТЫРЕ: ОДИН В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ.
Несколько озадаченно покрутив свои огромные чёрные усы, он очень тщательно установил мяч, отошёл подальше обычного, разбежался быстрыми длинными шагами и ударил.
Мяч стремительно летел в верхний левый угол…
Шурик непроизвольно зажмурился, услышав знакомый воинственный вскрик дяди Коли, а когда открыл глаза, тот уже вскочил с земли, прижав мяч к груди.
– Это уже неплохо, – удовлетворенно произнесла бабушка Анфиса Поликарповна.
А Шурик восторженно прошептал:
– ДВА: ЧЕТЫРЕ В НАШУ ПОЛЬЗУ!
Но Егор Весёлых расслышал это и ответил:
– Как говорил мой любимый командир, старший лейтенант Синица, цыплят по осени считают, а пули в мишени после полного отстрела.
Седьмой удар получился весьма коварным, и дядя Коля еле-еле сумел дотянуться до мяча и перебросить его через перекладину.
– Подумайте, УЖЕ ТРИ: ЧЕТЫРЕ! – обрадовалась бабушка Анфиса Поликарповна. – Это уже серьёзная заявка на победу, то есть на усы.
На сей раз Егор Весёлых долго стоял над мячом, забыв покрутить свои огромные чёрные усы, трижды поправил мяч осторожными, даже нежными движениями, медленно отошёл с неестественно равнодушным видом, постоял, разбежался широченными шагами – УДАРил…
Дядя Коля вздрогнул, но не пошевелился, и мяч от штанги отлетел далеко в сторону.
– ЧЕТЫРЕ: ЧЕТЫРЕ! ЧЕТЫРЕ: ЧЕТЫРЕ! – с такими сверхрадостными криками Шурик сбегал за мячом, поставил его на отметку. – Так держать, дядя Коля! – И тут он увидел лицо Егора Весёлых. Оно было таким зловещим, словно он собирался на бой с врагом, причем заклятым.
Дядя Коля пронзительным взглядом следил за каждым его движением, и пальцы рук чутко шевелились, готовые ощутить мяч.
Каким-то неимоверно ловким усилием Егор Весёлых перед самым ударом сменил ногу и пробил левой.
Но ещё более неимоверно ловким усилием дядя Коля, качнувшись в одну сторону, прыгнул в другую. Он вместе с мячом грохнулся на землю, охнул, полежал немного, с трудом поднялся, потер бок и вернул мяч со словами:
– ВОТ И ПЯТЬ: ЧЕТЫРЕ.
«Хоть бы ничья! Хоть бы ничья! – пронеслось во взъерошенной голове Шурика. – Ничья хоть бы…»
Когда он взглянул на Егора Весёлых, тот уже ударил. Невидимый глазу, мяч загудел в полёте, но тут же раздалось шипение. Мяч обмяк и упал на землю перед воротами.
– Вот это ударчик! – и восторженно, и разочарованно крикнул Шурик, а бабушка Анфиса Поликарповна недоуменно спросила:
– Как же быть со счетом? Пять: четыре или…
Дернув себя сначала за один, потом за другой ус, Егор Весёлых ответил:
– Завтра приду без усов.
– Я не согласен, – устало возразил дядя Коля. – Надо или последний мяч перебить или повторить всю серию.
– Я проиграл, – упрямо повторил Егор Весёлых. – Нечего меня утешать. Вратарём ты будешь отменным. Это я тебе говорю. Завтра вместе будем устраиваться на работу и записываться в команду. Пока!
И он, не оглядываясь, быстро пошёл прочь спокойной, четкой походкой сильного человека, который знает, что ему делать.
– Его-о-о-ор! – не своим голосом закричал дядя Коля. – Обожди-и-и-и! – Он догнал бывшего соперника, они о чём-то говорили, размахивая руками, и дядя Коля вернулся с поникшей головой, сообщил: – Принципиальный. Ничего и слышать не желает.
– Ах, молодость, молодость! – умилилась бабушка Анфиса Поликарповна. – Как мальчишки! Потерять такие прекрасные усы! Ну, а как с ужином?
– Угощу вас на славу, – заверил дядя Коля. – Попьем чаю из моего самоварчика. У меня ещё и шанежки остались.
Так всё оно и получилось. Дядя Коля нажарил картошки с луком, достал сало, соленые огурцы, приготовил бутерброды с колбасой и сырками, а в довершение вскипятил на улице самоварчик.
– Оригинально и вкусно, – похвалила бабушка Анфиса Поликарповна. – Кто куда, а я к телевизору. Нет удовольствия выше после чудесного ужина… Николай, а вы чем недовольны?
– Самим собой, – хмуро отозвался дядя Коля. – Глупо же с усами-то получилось. А если бы я не взял последний мяч? И Свинкин у меня из головы не выходит.
– Он вас искать уехал в леспромхоз, – сказал Шурик. – А зачем он вам?
– Он-то мне нисколько не нужен. Но ведь мои документы у него.
– Как?! – совсем поразился Шурик. – Как вы могли доверить ему документы?
– А вот так… – Дядя Коля беспомощно развёл руками. – Опутал меня, ровно бес лукавый. Но ведь он и сам запутался. С чего он решил меня в леспромхозе искать?
– Значит, не исключена возможность, – уныло проговорила бабушка Анфиса Поликарповна, – что этот клетчато-полосатый опять явится сюда?
– А вы не беспокойтесь, – грозно сказал дядя Коля, – разговор у меня с ним будет короткий и результативный.
– А если он опять с чего-нибудь спрыгнет и опять весь ужасно разобьётся? Ешли жубы шнова шломает?
Скоро вы убедитесь, уважаемые читатели, что бабушка Анфиса Поликарповна была не так уж далека от истины.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На стадион шли молча, сосредоточенно, как на финальный кубковый матч. Дядя Коля изредка бросал ободряющие взгляды на чрезмерно озабоченного Шурика.
Егор Весёлых то яростно, то нервно, то самоуверенно крутил свои огромные чёрные усы и на Шурика поглядывал снисходительно.
– А я сегодня поразительный сон видел, – вдруг сказал дядя Коля доверительным тоном. – Будто бы вознесся я на небеса. Там настоящие футбольные ворота. Встал я в них, а бить пенальти собирался сам господь. Разбежался…
– Забил? – нетерпеливо вырвалось у Егора Весёлых.
– Проснулся я… И знаю, до конца дней своих буду мучиться в догадке: взял бы я или нет пенальти от самого господа бога?
– Бог – это… сказки! – Егор Весёлых отмахнулся. – Какое он отношение к футболу имеет? Вот мне, тоже во сне правда, предложил пробить по воротам сам бог вратарей – Лев Иванович Яшин. И я тоже проснулся не вовремя. И тоже нет-нет, да подумаю: забил бы я или нет хотя бы один мяч? А?
Дядя Коля задумчиво проговорил:
– Недаром, видимо, судьба нас свела на жизненном пути. Не знаю, взял бы я или нет одиннадцатиметровый от самого господа, но простым смертным я себе голы забивать не дам.
Егор Весёлых возмущённо крякнул, яростно и крайне быстро покрутил свои огромные чёрные усы и чрезвычайно грозно произнес:
– Не знаю, как бы я пробил пенальти самому богу вратарей – Льву Ивановичу Яшину, но простому бывшему попу десять из десяти сделаю точно! Как в аптеке на весах! Николай! – ещё чрезвычайно грознее позвал он. – Я за просто так с тобой соревноваться не буду! Предлагаю серьёзнейшее условие: десять ударов. Если счет в твою пользу, я сегодня же сбриваю гордость и радость мою – усы! Если же счет в мою пользу, ты стрижешься вот как я сейчас выгляжу – наголо!
– Ни в коем случае! – испуганно возразила бабушка Анфиса Поликарповна. – Организуйте дуэль достойных! Кто проиграет, тот готовит вкусный ужин. Зачем рисковать усами и шевелюрой?! Это неспортивно!
– А вдруг вы поссоритесь? – умоляюще воскликнул Шурик. – А вам можно играть в одной команде!
– Мы ещё не дружили, – глухо проговорил Егор Весёлых, – и ссориться нам не из-за чего. А спорт требует серьёзного к себе отношения. В нём не место болтунам. Десять ударов, десять: ноль, ты идешь в парикмахерскую.
– Не бывать этому, – ещё глуше отозвался дядя Коля. – Хочу посмотреть, как ты без усов будешь выглядеть.
– Значит, согласен, Николай?
– Значит, согласен, Егор.
«Чем всё это кончится? – с большой тоской и с не меньшей тревогой подумал Шурик. – Они ведь в любом случае поссорятся! И всё происходит из-за того, что дядя Коля работал попом, а дяде Егору это не нравится. А я хочу дружить с ними обоими».
– Стойте, стойте погодите! – Бабушка Анфиса Поликарповна подождала, когда спорщики подойдут к ней. – Вы ведёте себя неразумно, как маленькие дети!
– У детей таких усов не бывает, – очень мрачно пошутил Егор Весёлых, – и попами дети не работают.
– Тогда объясните мне, – предельно строго потребовала бабушка Анфиса Поликарповна. – Объясните мне, будьте настолько любезны, какая связь между футболом, усами и такой роскошной шевелюрой, как у Николая?
– Он же ни разу не стоял в настоящих воротах, дядя Егор! – совсем жалобно воскликнул Шурик, а дядя Коля спокойно сказал:
– Как говорится, уговор дороже денег. Человек должен отвечать за свои слова. Если я безосновательно самонадеян, так мне и надо.
– Золотые слова, – согласился Егор Весёлых. – Прошу нам не мешать.
На стадионе строительного комбината дядя Коля сразу прошёл к воротам, походил между штангами, ощупал их, в прыжке дотронулся до перекладины, а Егор Весёлых жонглировал мячом, разминался, потом резко спросил:
– Начнём?
Коротко кивнув, дядя Коля занял место в воротах.
– Но ведь нет судьи, – рассудительно заметила бабушка Анфиса Поликарповна, – это осложнит вашу дуэль или вообще всё испортит.
– Поздно уже рассуждать, – еле слышно сказал Шурик.
Егор Весёлых аккуратнейше поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку, медленно и недалеко отошёл, подбежал к мячу небыстрыми шагами и не очень сильно ударил в левый верхний угол.
Дядя Коля даже не пошевелился, только внимательно проследил за мячом.
Гол! ОДИН: НОЛЬ В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ. Он имел все основания гордо покрутить свои огромные чёрные усы.
Со вторым ударом повторилась та же самая история, с той лишь разницей, что мяч влетел в правый нижний угол. А дядя Коля опять даже не пошевелился, только внимательно проследил за мячом.
ДВА: НОЛЬ В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ. И он ласково поглаживал свои огромные чёрные усы.
– Это не вратарь, – возмутилась бабушка Анфиса Поликарповна, – не вратарь, а, извините, какое-то недоразумение!
– Что же вы делаете?! – крикнул Шурик. – Вернее, почему же вы ничего не делаете?!
– Дайте привыкнуть, – с очень большим спокойствием отозвался дядя Коля. – Я ведь впервые в настоящих воротах пребываю.
Третий удар Егор Весёлых нанес в правый верхний угол, четвёртый – в левый нижний угол.
И оба раза дядя Коля опять даже не пошевелился, только внимательно проследил за мячом.
Счет стал ЧЕТЫРЕ: НОЛЬ В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ. И он сказал очень пренебрежительно:
– Пожалуй, тебе и в команде Жоржа Свинкина места не найдётся. Мне даже и бить-то неинтересно.
– А что будет в случае ничьей? – возбужденно спросила бабушка Анфиса Поликарповна.
– Ничьей не будет! – в голос ответили дядя Коля с Егором Весёлых.
Пятый удар оказался куда сильнее предыдущих – мяч прогудел и…
И, крепко держа его в руках, дядя Коля неторопливо поднялся с земли.
ЧЕТЫРЕ: ОДИН В ПОЛЬЗУ ЕГОРА ВЕСЁЛЫХ.
Несколько озадаченно покрутив свои огромные чёрные усы, он очень тщательно установил мяч, отошёл подальше обычного, разбежался быстрыми длинными шагами и ударил.
Мяч стремительно летел в верхний левый угол…
– Это уже неплохо, – удовлетворенно произнесла бабушка Анфиса Поликарповна.
А Шурик восторженно прошептал:
– ДВА: ЧЕТЫРЕ В НАШУ ПОЛЬЗУ!
Но Егор Весёлых расслышал это и ответил:
– Как говорил мой любимый командир, старший лейтенант Синица, цыплят по осени считают, а пули в мишени после полного отстрела.
Седьмой удар получился весьма коварным, и дядя Коля еле-еле сумел дотянуться до мяча и перебросить его через перекладину.
– Подумайте, УЖЕ ТРИ: ЧЕТЫРЕ! – обрадовалась бабушка Анфиса Поликарповна. – Это уже серьёзная заявка на победу, то есть на усы.
На сей раз Егор Весёлых долго стоял над мячом, забыв покрутить свои огромные чёрные усы, трижды поправил мяч осторожными, даже нежными движениями, медленно отошёл с неестественно равнодушным видом, постоял, разбежался широченными шагами – УДАРил…
Дядя Коля вздрогнул, но не пошевелился, и мяч от штанги отлетел далеко в сторону.
– ЧЕТЫРЕ: ЧЕТЫРЕ! ЧЕТЫРЕ: ЧЕТЫРЕ! – с такими сверхрадостными криками Шурик сбегал за мячом, поставил его на отметку. – Так держать, дядя Коля! – И тут он увидел лицо Егора Весёлых. Оно было таким зловещим, словно он собирался на бой с врагом, причем заклятым.
Дядя Коля пронзительным взглядом следил за каждым его движением, и пальцы рук чутко шевелились, готовые ощутить мяч.
Каким-то неимоверно ловким усилием Егор Весёлых перед самым ударом сменил ногу и пробил левой.
Но ещё более неимоверно ловким усилием дядя Коля, качнувшись в одну сторону, прыгнул в другую. Он вместе с мячом грохнулся на землю, охнул, полежал немного, с трудом поднялся, потер бок и вернул мяч со словами:
– ВОТ И ПЯТЬ: ЧЕТЫРЕ.
«Хоть бы ничья! Хоть бы ничья! – пронеслось во взъерошенной голове Шурика. – Ничья хоть бы…»
Когда он взглянул на Егора Весёлых, тот уже ударил. Невидимый глазу, мяч загудел в полёте, но тут же раздалось шипение. Мяч обмяк и упал на землю перед воротами.
– Вот это ударчик! – и восторженно, и разочарованно крикнул Шурик, а бабушка Анфиса Поликарповна недоуменно спросила:
– Как же быть со счетом? Пять: четыре или…
Дернув себя сначала за один, потом за другой ус, Егор Весёлых ответил:
– Завтра приду без усов.
– Я не согласен, – устало возразил дядя Коля. – Надо или последний мяч перебить или повторить всю серию.
– Я проиграл, – упрямо повторил Егор Весёлых. – Нечего меня утешать. Вратарём ты будешь отменным. Это я тебе говорю. Завтра вместе будем устраиваться на работу и записываться в команду. Пока!
И он, не оглядываясь, быстро пошёл прочь спокойной, четкой походкой сильного человека, который знает, что ему делать.
– Его-о-о-ор! – не своим голосом закричал дядя Коля. – Обожди-и-и-и! – Он догнал бывшего соперника, они о чём-то говорили, размахивая руками, и дядя Коля вернулся с поникшей головой, сообщил: – Принципиальный. Ничего и слышать не желает.
– Ах, молодость, молодость! – умилилась бабушка Анфиса Поликарповна. – Как мальчишки! Потерять такие прекрасные усы! Ну, а как с ужином?
– Угощу вас на славу, – заверил дядя Коля. – Попьем чаю из моего самоварчика. У меня ещё и шанежки остались.
Так всё оно и получилось. Дядя Коля нажарил картошки с луком, достал сало, соленые огурцы, приготовил бутерброды с колбасой и сырками, а в довершение вскипятил на улице самоварчик.
– Оригинально и вкусно, – похвалила бабушка Анфиса Поликарповна. – Кто куда, а я к телевизору. Нет удовольствия выше после чудесного ужина… Николай, а вы чем недовольны?
– Самим собой, – хмуро отозвался дядя Коля. – Глупо же с усами-то получилось. А если бы я не взял последний мяч? И Свинкин у меня из головы не выходит.
– Он вас искать уехал в леспромхоз, – сказал Шурик. – А зачем он вам?
– Он-то мне нисколько не нужен. Но ведь мои документы у него.
– Как?! – совсем поразился Шурик. – Как вы могли доверить ему документы?
– А вот так… – Дядя Коля беспомощно развёл руками. – Опутал меня, ровно бес лукавый. Но ведь он и сам запутался. С чего он решил меня в леспромхозе искать?
– Значит, не исключена возможность, – уныло проговорила бабушка Анфиса Поликарповна, – что этот клетчато-полосатый опять явится сюда?
– А вы не беспокойтесь, – грозно сказал дядя Коля, – разговор у меня с ним будет короткий и результативный.
– А если он опять с чего-нибудь спрыгнет и опять весь ужасно разобьётся? Ешли жубы шнова шломает?
Скоро вы убедитесь, уважаемые читатели, что бабушка Анфиса Поликарповна была не так уж далека от истины.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Жорж Свинкин продолжает метаться в поисках вратаря Попова Николая, попадает в ужаснейшие ситуации и оказывается в милиции
Итак, началась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.
Казалось, что с каждой минутой бочка становилась ловчее, наглее, сильнее, а силы человека с каждой секундой таяли.
Вскоре клетчатый пиджак был уже не совсем клетчатый, а полосатые брюки – не совсем полосатыми: он, они, лицо и руки Жоржа Свинкина ужасно обмазутились.
И когда силы его были уже на исходе и бескомандный тренер готовился к бесславной гибели в неравной борьбе с неодушевленным предметом, тракторчонок вдруг заглох, и в сердце борца с бочкой вспыхнула ненависть к виновнику всего этого мазутного безобразия. Он скрипло прохрипел:
– Гав… гав… гав… – Переждав немного, очень крепко сжав стальные и золотые зубы, Жорж Свинкин снова попытался: – Гав… гав… га-а-а-ав…рила! Гаврила! Убить тебя мало, такую Гаврилу! Что ты со мной сделал, изверг чумазый? Мне же в таком виде нигде показываться нельзя!
– Это уж точно, – охотно согласился Гаврила. – Бегом разбегутся люди в разные стороны. Но я вас силком не подсаживал в кузов-то. Вы напросились.
– А бочку-то ты, Гаврила несчастная, зачем мне подсунул? Ведь она меня изуродовать пыталась! Ведь я погибнуть мог! Или калекой инвалидной на всю жизнь остаться!
– Да, да, это уж точно, – подумав, согласился Гаврила. – Но опять же – не такси. Да мы попросим тёщу мою баньку истопить. Денька через два приведём вас в порядок.
– Какая банька?! – хрипло простонал Жорж Свинкин. – Как это – денька через два?! Мне сегодня надо в леспромхозе быть! Поехали, Гаврила ты непутевая, поехали!
– Поедем, конечно, поедем. Но пока обождать придётся.
– Чего, чего ждать? Выбрасывай бочку и поехали!
– С характером у меня машина-то, – объяснил Гаврила, приняв достаточно важный вид. – Она у меня самоходная иногда. Сама, значит, ходит, сама останавливается, когда захочет. И ничего с ней не сделать. Никаких указаний человеческих не признает.
Жорж Свинкин простонал громко-громко, жалобно-жалобно и хрипло спросил:
– Какие там ещё указания? Ты включи что-нибудь, нажми, поверни, дерни!
– Бесполезно. Пока она, милая, сама не захочет ехать…
И тут тракторчонок затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал, задергался, подпрыгивая, и покатился вперёд.
– Машина будущего! – восторженно крикнул Гаврила и бросился её догонять. Сначала он сзади, со стороны прицепа взобрался на кабину, оттуда приветственно помахал Жоржу Свинкину чёрными руками, показал в широченной улыбке белые зубы и каким-то чудом оказался в кабине.
А Жорж Свинкин, когда прицеп уж очень здорово дернуло, не удержался на обессиленных ногах, упал лицом вниз, и бочка прокатилась по нему туда и обратно.
Опять возобновилась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.
Но теперь человек не готовился к бесславной гибели. Нет, нет, он, борец с бочкой, знал, что он непобедим, если сам не будет вести себя как неодушевленный предмет. Проклиная судьбу и Гаврилу, Жорж Свинкин предельно храбро и довольно ловко отражал все атаки бочки и сам иногда переходил в неожиданные, короткие контратаки.
Он пинал бочку, отталкивал её руками, увертывался и, наконец, изловчившись, прижал её всем телом в углу. Он явственно чувствовал, что почти насквозь медленно, но обильно пропитывается мазутом.
«Ничего, ничего, ничего, – мысленно утешал себя Жорж Свинкин, – главное, что я еду к цели, еду в леспромхоз, где разыщу этого подлого негодяя Попова Николая. Скоро меня накормят блинами со сметаной, и умная голова моя заработает ещё умнее. Узнать бы, куда делись деньги и документы… Крепись, Жорж Робертович, сегодня в „Питателе“ появится первый игрок!»
Тракторчонок остановился и заглох.
– Приехали! Приехали! Прибыли! – раздался показавшийся слишком громким в наступившей тишине радостный голос Гаврилы. – Слезайте давайте! Давайте слезайте! Меня здесь ожидайте! Я человек добрый, а тёща у меня – золото!
Жорж Свинкин начал слезать с прицепа и – упал на землю, упал и с блаженным удовольствием вытянул ноги… Ему было уже безразлично, где лежать – хоть в луже, хоть в канаве, – до того он был обмазучен.
Но долго лежать он себе не позволил, кое-как, еле-еле-еле-еле встал, лопухами вытер руки, не подозревая, что и лицо у него в мазуте, не заметил, что к одежде приклеилось множество листьев, травинок, щепочек, в полнейшем изнеможении присел на нижнюю ступеньку высокого крыльца.
Из открытых окон избы так невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным, что у фальшивого государственного тренера закружилась израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова.
На крыльцо вышел чистенький, переодевшийся в желтый спортивный костюм Гаврила, а за ним, в ярком цветастом платье, веселая, с молодыми глазами, пожилая женщина.
– Вот, мамаша, мой гость. Прошу его любить и жаловать. Правда, в дороге он чуток поизмазался. Заходите, дорогой гость, отведайте блинов со сметаной. Мамаша, пригласите гостя сами, а то он стесняется, хотя и трудится на государственной работе!
Веселое лицо женщины сразу стало серьёзным, затем – строгим, потом – очень суровым, и она резко произнесла:
– Такого я в избу не пущу и угощать не стану!
– Какого – такого? – возмущённо и хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Почему – угощать не стану?
– Крокодильца такого не пущу!
– Кра… кро… крак… крок… – ни стальные, ни золотые зубы не слушались своего ужасно разгневанного владельца, сколько он ни старался. – Кра… крок… крок…
– Да в журнале «Крокодил» таких, как ты, частенько рисуют! Ты мне, Гаврила, больше жуликов не привози!
– В первый и последний раз, мамаша! – Гаврила низко поклонился ей в пояс. – Гражданин пассажир, ждите меня у моей машины. Если она сама двинется с места, зовите меня! Гаврила – человек добрый, но с дорогой тёщей никогда ссориться не будет! – И он скрылся в избе, а тёща его дорогая предупредила несчастного и ею не званного гостя:
– У нас собака на цепи волка позлее! На мелкие куски разорвать может! – И тоже скрылась в избе, откуда через открытые окна невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным.
– Абли… абли… абли… Гав… гав… – еле-еле-еле слышно скрипло прохрипел Жорж Свинкин. – Гав…. абли… гав… га-а-а-вв… рила! – выкрикнулось наконец у него. – А блины, Гаврила? Ты же обещал! Гав… гав… гав…
Окна в избе быстренько закрылись будто сами собой.
И тут Жорж Свинкин, хотя его и пошатывало от бессилия, хотя у него и кружилась от голода израненная, украшенная тремя разноцветными шишками и вся в мазуте голова, вспомнил о своей цели, вспомнил, куда и за кем он едет. Он поднял с земли какой-то сучок, чуть похожий на пистолет, кое-как, еле-еле взошёл на высокое крыльцо, медленно миновал сени, резко открыл дверь, перешагнул через порог, выбросил вперёд руку, в которой был зажат сучок, чуть похожий на пистолет, и самым страшным голосом, какой только ему удалось извлечь из своего голодного существа, скрипло прохрипел:
– Ррррррруки вверррррррх! Ма-а-а-а-арш к стене! Да быстро! При малейшем движении или звуке открываю огонь взрывающимися пулями! Я государственный тренер, не делайте из меня государственного пррррреступника!
Добрый Гаврила и его тёща-золото испуганно, суетливо, но в точности выполнили приказания, а Жорж Свинкин как сел за стол, так и не встал, пока не проглотил почти все блины и не выпил почти всю сметану.
Лишь после этого он, немного отдышавшись, заговорил:
– Немедленно к своему драндулету, Гаврила несчастная, иначе я за себя не отвечаю! У меня задание государственной важности! Жду тебя, Гаврила, через четыре с половиной минуты! – И Жорж Свинкин с подлинным достоинством, хотя и немного нервничая, удалился из негостеприимной избы.
У машины его догнал Гаврила, переодевшийся уже в свой обычный комбинезон, любезно распахнул дверцу кабины, но ничего не мог выговорить, кроме:
– Пр… пр… пр…
– Понимаю, понимаю, – снисходительно отозвался Жорж Свинкин, к которому вместе с ощущением сытости в желудке пришла в сердце крохотная долька доброты. – Прошу, ты хочешь сказать. Давно бы так. В кабине, пожалуй, всё-таки лучше. Везде у тебя грязь несусветная.
Вдруг тракторчонок быстро-быстро затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал и рванулся вперёд. Гаврила восторженно ойкнул, бросился за ним следом, крикнув оторопевшему Жоржу Свинкину:
– Догоняйте, а то она укатится! А мне её не остановить! Она у меня с характером! Машина будущего! Самоходка!
Проклиная судьбу, Гаврилу и его тёщу, незадачливый поглотитель блинов со сметаной сначала бежал довольно неохотно, но потом сообразил, что на своей неуправляемой машине будущего Гаврила может укатить в леспромхоз один!
Но сколько бы и как бы ни старался Жорж Свинкин прибавить скорости, расстояние между ним и тракторчонком не уменьшалось, а всё заметнее увеличивалось, пока наконец своенравная машина не скрылась за поворотом.
Жорж Свинкин до того изнемог, что шёл уже не по прямой, а зигзагами, так как его от страшной усталости качало из стороны в сторону.
Лечь бы прямо на дорогу и уснуть…
Но вот чуткое левое ухо бескомандного тренера уловило тишину – тарахтение, скрипение, стукание и повизгивание не слышались более, но можно было различить голос Гаврилы:
– …е-е-е! …е-е-е-е!
Быстрее! Быстрее! А то этот самоходный, практически не управляемый драндулет будущего опять помчится вперёд, не обращая внимания на своего водителя.
Тракторчонок оказался сразу же за поворотом. Не мешкая, уже хорошо зная его характер, Жорж Свинкин взобрался на сиденье рядом с Гаврилой, спросил:
– Всегда она у тебя так вот?
– Всегда, всегда! – с гордостью отозвался Гаврила. – Поэтому никто на ней и не ездит. А я привык. Да вы не беспокойтесь, скоро, может быть, поедем.
– А доедем? Сегодня мы в леспромхоз попадём или нет?
– Всё может быть, – очень уж глубокомысленно произнес Гаврила, помолчал и повторил ещё более глубокомысленно: – Всё быть может… Зря вот вы тёщу мою дорогую напугали. Сейчас она на своем мотоцикле в милицию укатила. Очень она жаловаться любит!
– Пусть жалуется, – с презрением бросил Жорж Свинкин, но тут же мельком подумал, что ничего хорошего в этом для него не предвидится, и резко спросил: – Ну, если ты знал о безобразнейшем характере своего самоходного драндулета, то зачем ты меня взял с собой?
– Для компании, – охотно объяснил Гаврила, – одному-то мне до леспромхоза добираться – скука ведь смертная. А тут я беру попутчика, смотрю-наблюдаю-замечаю-запоминаю, как он мучится, мне и веселее. Я с вас даже денег не возьму за ваши страдания. Опять же будет что людям рассказать. А вас я как увидел, сразу сообразил, что весело прокатимся… Зря вот вы тёщу мою обидели. Это вам дорого обойдется. Глафира Сосипатровна – золотой человек, но ужасно вредный.
– Поедем мы или нет?!?!?!
– Обязаны, обязаны… Сейчас вот начнётся…
И точно – тут же тракторчонок с тарахтением, скрипением, стуканием и повизгиванием покатил вперёд, выбрасывая из трубочки клубики дыма.
В кабинке трясло ещё больше, чем в прицепе, дышать было трудно, но всё это уже мало беспокоило Жоржа Свинкина. И угрозы Гаврилы по поводу его тёщи – золотого, но вредного человека – на него не действовали. Он думал только о своей цели, о том, что должен попасть в леспромхоз и вернуться оттуда с этим негодяем Поповым Николаем.
Именно в этот момент тракторчонок зачихал, закашлял, задергался сильнее прежнего, подпрыгнул несколько раз и – заглох.
– Вот сейчас она надолго, – с уважением произнес Гаврила. – Всего каких-то километриков десять до леспромхоза осталось. Не так уж много.
«Не так уж много, – уныло подумал Жорж Свинкин, – не так уж и плохо… Хорошо еще, что тарахтелка эта не взорвалась!» А вслух он поинтересовался:
– В школе ты двоечником был?
– А что, заметно? – приятно удивился Гаврила.
– Сразу видно. Что делать будем?
– Лично я никогда ничего не делаю. Просто жду. Рано или поздно она всё равно покатится. И вам нервничать не советую. Деваться вам некуда. Такого грязного вас ни в одну машину никто не пустит. А я могу к тёще вернуться. Скоро она как раз из милиции приедет.
Они посидели ещё немного и вылезли из кабинки, чтобы размяться и подышать свежим воздухом. Жорж Свинкин тут же пожалел об этом, ибо тракторчонок сначала довольно быстро покатился вперёд и лишь затем начал тарахтеть, скрипеть, стучать и повизгивать.
– Что я говорил?! – восторженно закричал Гаврила. – Не машина, а чудо двадцатого века! Теперь её не догнать! Она сама скорости переключила!
– Убить тебя мало, – глухо сказал Жорж Свинкин. – В кого ты ленивый такой?
– В себя, – поразмыслив несколько минут, твёрдо ответил Гаврила и ещё более твёрдо повторил: – В себя, я весь в себя.
– Самолодырь, значит?
– Вроде бы…
Впервые в жизни Жорж Свинкин возненавидел лентяйство, впервые понял, какой вред оно может приносить людям. И ещё он почти понял: не учись в школе
Гаврила на одни только двойки и тройки, не убегал бы от него тракторчонок.
– Ты же меня подводишь, Гаврила несчастная! – не выдержав, почти завопил Жорж Свинкин. – Ты же обещал меня сегодня в леспромхоз доставить! Совесть у тебя есть?
– Кто его знает… – Гаврила вздохнул.
– А почему бы нам с тобой пешком не пойти?
– А это ещё зачем? Вам надо, вы и идите. А я обратно к тёще.
– Как же ты можешь машину бросить?! – возмутился Жорж Свинкин. – Как ты меня, человека, бросить можешь?
– А что? – недоуменно отозвался Гаврила. – Машины я не бросал, вы сами видели. Она меня бросила. Завтра утром тёща моя Глафира Сосипатровна меня на своем мотоцикле и отвезёт в леспромхоз. А вы мою тёщу, золотого человека, обидели. Вот одни и остались. Так что счастливого пути. Всё прямо, прямо.
И вот Жорж Свинкин уныло, но очень упрямо шагал по дороге, стараясь ни о чём не думать. Сейчас ему хотелось бы превратиться в этакий полуживой полуавтомат, чтобы машинально идти, идти, идти… Однако его израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова всё-таки потихонечку пыталась сообразить: что же, собственно, произошло?
Почему обладатель этой бедной головы на полном ходу прыгает с поезда, трясется в ужасном прицепе, борется с железной бочкой, бегает за самоходным драндулетом, а сейчас вот топает по незнакомой дороге, которой и конца не видно? И скоро наступит ночь… И ещё неизвестно, удастся ли забрать с собой этого негодяя Попова Николая… А ведь если Жорж Свинкин его не уговорит или не запугает, а, честнее говоря, не обманет, быть ему, футбольному тренеру, ночным сторожем!
Казалось, что с каждой минутой бочка становилась ловчее, наглее, сильнее, а силы человека с каждой секундой таяли.
Вскоре клетчатый пиджак был уже не совсем клетчатый, а полосатые брюки – не совсем полосатыми: он, они, лицо и руки Жоржа Свинкина ужасно обмазутились.
И когда силы его были уже на исходе и бескомандный тренер готовился к бесславной гибели в неравной борьбе с неодушевленным предметом, тракторчонок вдруг заглох, и в сердце борца с бочкой вспыхнула ненависть к виновнику всего этого мазутного безобразия. Он скрипло прохрипел:
– Гав… гав… гав… – Переждав немного, очень крепко сжав стальные и золотые зубы, Жорж Свинкин снова попытался: – Гав… гав… га-а-а-ав…рила! Гаврила! Убить тебя мало, такую Гаврилу! Что ты со мной сделал, изверг чумазый? Мне же в таком виде нигде показываться нельзя!
– Это уж точно, – охотно согласился Гаврила. – Бегом разбегутся люди в разные стороны. Но я вас силком не подсаживал в кузов-то. Вы напросились.
– А бочку-то ты, Гаврила несчастная, зачем мне подсунул? Ведь она меня изуродовать пыталась! Ведь я погибнуть мог! Или калекой инвалидной на всю жизнь остаться!
– Да, да, это уж точно, – подумав, согласился Гаврила. – Но опять же – не такси. Да мы попросим тёщу мою баньку истопить. Денька через два приведём вас в порядок.
– Какая банька?! – хрипло простонал Жорж Свинкин. – Как это – денька через два?! Мне сегодня надо в леспромхозе быть! Поехали, Гаврила ты непутевая, поехали!
– Поедем, конечно, поедем. Но пока обождать придётся.
– Чего, чего ждать? Выбрасывай бочку и поехали!
– С характером у меня машина-то, – объяснил Гаврила, приняв достаточно важный вид. – Она у меня самоходная иногда. Сама, значит, ходит, сама останавливается, когда захочет. И ничего с ней не сделать. Никаких указаний человеческих не признает.
Жорж Свинкин простонал громко-громко, жалобно-жалобно и хрипло спросил:
– Какие там ещё указания? Ты включи что-нибудь, нажми, поверни, дерни!
– Бесполезно. Пока она, милая, сама не захочет ехать…
И тут тракторчонок затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал, задергался, подпрыгивая, и покатился вперёд.
– Машина будущего! – восторженно крикнул Гаврила и бросился её догонять. Сначала он сзади, со стороны прицепа взобрался на кабину, оттуда приветственно помахал Жоржу Свинкину чёрными руками, показал в широченной улыбке белые зубы и каким-то чудом оказался в кабине.
А Жорж Свинкин, когда прицеп уж очень здорово дернуло, не удержался на обессиленных ногах, упал лицом вниз, и бочка прокатилась по нему туда и обратно.
Опять возобновилась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.
Но теперь человек не готовился к бесславной гибели. Нет, нет, он, борец с бочкой, знал, что он непобедим, если сам не будет вести себя как неодушевленный предмет. Проклиная судьбу и Гаврилу, Жорж Свинкин предельно храбро и довольно ловко отражал все атаки бочки и сам иногда переходил в неожиданные, короткие контратаки.
Он пинал бочку, отталкивал её руками, увертывался и, наконец, изловчившись, прижал её всем телом в углу. Он явственно чувствовал, что почти насквозь медленно, но обильно пропитывается мазутом.
«Ничего, ничего, ничего, – мысленно утешал себя Жорж Свинкин, – главное, что я еду к цели, еду в леспромхоз, где разыщу этого подлого негодяя Попова Николая. Скоро меня накормят блинами со сметаной, и умная голова моя заработает ещё умнее. Узнать бы, куда делись деньги и документы… Крепись, Жорж Робертович, сегодня в „Питателе“ появится первый игрок!»
Тракторчонок остановился и заглох.
– Приехали! Приехали! Прибыли! – раздался показавшийся слишком громким в наступившей тишине радостный голос Гаврилы. – Слезайте давайте! Давайте слезайте! Меня здесь ожидайте! Я человек добрый, а тёща у меня – золото!
Жорж Свинкин начал слезать с прицепа и – упал на землю, упал и с блаженным удовольствием вытянул ноги… Ему было уже безразлично, где лежать – хоть в луже, хоть в канаве, – до того он был обмазучен.
Но долго лежать он себе не позволил, кое-как, еле-еле-еле-еле встал, лопухами вытер руки, не подозревая, что и лицо у него в мазуте, не заметил, что к одежде приклеилось множество листьев, травинок, щепочек, в полнейшем изнеможении присел на нижнюю ступеньку высокого крыльца.
Из открытых окон избы так невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным, что у фальшивого государственного тренера закружилась израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова.
На крыльцо вышел чистенький, переодевшийся в желтый спортивный костюм Гаврила, а за ним, в ярком цветастом платье, веселая, с молодыми глазами, пожилая женщина.
– Вот, мамаша, мой гость. Прошу его любить и жаловать. Правда, в дороге он чуток поизмазался. Заходите, дорогой гость, отведайте блинов со сметаной. Мамаша, пригласите гостя сами, а то он стесняется, хотя и трудится на государственной работе!
Веселое лицо женщины сразу стало серьёзным, затем – строгим, потом – очень суровым, и она резко произнесла:
– Такого я в избу не пущу и угощать не стану!
– Какого – такого? – возмущённо и хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Почему – угощать не стану?
– Крокодильца такого не пущу!
– Кра… кро… крак… крок… – ни стальные, ни золотые зубы не слушались своего ужасно разгневанного владельца, сколько он ни старался. – Кра… крок… крок…
– Да в журнале «Крокодил» таких, как ты, частенько рисуют! Ты мне, Гаврила, больше жуликов не привози!
– В первый и последний раз, мамаша! – Гаврила низко поклонился ей в пояс. – Гражданин пассажир, ждите меня у моей машины. Если она сама двинется с места, зовите меня! Гаврила – человек добрый, но с дорогой тёщей никогда ссориться не будет! – И он скрылся в избе, а тёща его дорогая предупредила несчастного и ею не званного гостя:
– У нас собака на цепи волка позлее! На мелкие куски разорвать может! – И тоже скрылась в избе, откуда через открытые окна невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным.
– Абли… абли… абли… Гав… гав… – еле-еле-еле слышно скрипло прохрипел Жорж Свинкин. – Гав…. абли… гав… га-а-а-вв… рила! – выкрикнулось наконец у него. – А блины, Гаврила? Ты же обещал! Гав… гав… гав…
Окна в избе быстренько закрылись будто сами собой.
И тут Жорж Свинкин, хотя его и пошатывало от бессилия, хотя у него и кружилась от голода израненная, украшенная тремя разноцветными шишками и вся в мазуте голова, вспомнил о своей цели, вспомнил, куда и за кем он едет. Он поднял с земли какой-то сучок, чуть похожий на пистолет, кое-как, еле-еле взошёл на высокое крыльцо, медленно миновал сени, резко открыл дверь, перешагнул через порог, выбросил вперёд руку, в которой был зажат сучок, чуть похожий на пистолет, и самым страшным голосом, какой только ему удалось извлечь из своего голодного существа, скрипло прохрипел:
– Ррррррруки вверррррррх! Ма-а-а-а-арш к стене! Да быстро! При малейшем движении или звуке открываю огонь взрывающимися пулями! Я государственный тренер, не делайте из меня государственного пррррреступника!
Добрый Гаврила и его тёща-золото испуганно, суетливо, но в точности выполнили приказания, а Жорж Свинкин как сел за стол, так и не встал, пока не проглотил почти все блины и не выпил почти всю сметану.
Лишь после этого он, немного отдышавшись, заговорил:
– Немедленно к своему драндулету, Гаврила несчастная, иначе я за себя не отвечаю! У меня задание государственной важности! Жду тебя, Гаврила, через четыре с половиной минуты! – И Жорж Свинкин с подлинным достоинством, хотя и немного нервничая, удалился из негостеприимной избы.
У машины его догнал Гаврила, переодевшийся уже в свой обычный комбинезон, любезно распахнул дверцу кабины, но ничего не мог выговорить, кроме:
– Пр… пр… пр…
– Понимаю, понимаю, – снисходительно отозвался Жорж Свинкин, к которому вместе с ощущением сытости в желудке пришла в сердце крохотная долька доброты. – Прошу, ты хочешь сказать. Давно бы так. В кабине, пожалуй, всё-таки лучше. Везде у тебя грязь несусветная.
Вдруг тракторчонок быстро-быстро затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал и рванулся вперёд. Гаврила восторженно ойкнул, бросился за ним следом, крикнув оторопевшему Жоржу Свинкину:
– Догоняйте, а то она укатится! А мне её не остановить! Она у меня с характером! Машина будущего! Самоходка!
Проклиная судьбу, Гаврилу и его тёщу, незадачливый поглотитель блинов со сметаной сначала бежал довольно неохотно, но потом сообразил, что на своей неуправляемой машине будущего Гаврила может укатить в леспромхоз один!
Но сколько бы и как бы ни старался Жорж Свинкин прибавить скорости, расстояние между ним и тракторчонком не уменьшалось, а всё заметнее увеличивалось, пока наконец своенравная машина не скрылась за поворотом.
Жорж Свинкин до того изнемог, что шёл уже не по прямой, а зигзагами, так как его от страшной усталости качало из стороны в сторону.
Лечь бы прямо на дорогу и уснуть…
Но вот чуткое левое ухо бескомандного тренера уловило тишину – тарахтение, скрипение, стукание и повизгивание не слышались более, но можно было различить голос Гаврилы:
– …е-е-е! …е-е-е-е!
Быстрее! Быстрее! А то этот самоходный, практически не управляемый драндулет будущего опять помчится вперёд, не обращая внимания на своего водителя.
Тракторчонок оказался сразу же за поворотом. Не мешкая, уже хорошо зная его характер, Жорж Свинкин взобрался на сиденье рядом с Гаврилой, спросил:
– Всегда она у тебя так вот?
– Всегда, всегда! – с гордостью отозвался Гаврила. – Поэтому никто на ней и не ездит. А я привык. Да вы не беспокойтесь, скоро, может быть, поедем.
– А доедем? Сегодня мы в леспромхоз попадём или нет?
– Всё может быть, – очень уж глубокомысленно произнес Гаврила, помолчал и повторил ещё более глубокомысленно: – Всё быть может… Зря вот вы тёщу мою дорогую напугали. Сейчас она на своем мотоцикле в милицию укатила. Очень она жаловаться любит!
– Пусть жалуется, – с презрением бросил Жорж Свинкин, но тут же мельком подумал, что ничего хорошего в этом для него не предвидится, и резко спросил: – Ну, если ты знал о безобразнейшем характере своего самоходного драндулета, то зачем ты меня взял с собой?
– Для компании, – охотно объяснил Гаврила, – одному-то мне до леспромхоза добираться – скука ведь смертная. А тут я беру попутчика, смотрю-наблюдаю-замечаю-запоминаю, как он мучится, мне и веселее. Я с вас даже денег не возьму за ваши страдания. Опять же будет что людям рассказать. А вас я как увидел, сразу сообразил, что весело прокатимся… Зря вот вы тёщу мою обидели. Это вам дорого обойдется. Глафира Сосипатровна – золотой человек, но ужасно вредный.
– Поедем мы или нет?!?!?!
– Обязаны, обязаны… Сейчас вот начнётся…
И точно – тут же тракторчонок с тарахтением, скрипением, стуканием и повизгиванием покатил вперёд, выбрасывая из трубочки клубики дыма.
В кабинке трясло ещё больше, чем в прицепе, дышать было трудно, но всё это уже мало беспокоило Жоржа Свинкина. И угрозы Гаврилы по поводу его тёщи – золотого, но вредного человека – на него не действовали. Он думал только о своей цели, о том, что должен попасть в леспромхоз и вернуться оттуда с этим негодяем Поповым Николаем.
Именно в этот момент тракторчонок зачихал, закашлял, задергался сильнее прежнего, подпрыгнул несколько раз и – заглох.
– Вот сейчас она надолго, – с уважением произнес Гаврила. – Всего каких-то километриков десять до леспромхоза осталось. Не так уж много.
«Не так уж много, – уныло подумал Жорж Свинкин, – не так уж и плохо… Хорошо еще, что тарахтелка эта не взорвалась!» А вслух он поинтересовался:
– В школе ты двоечником был?
– А что, заметно? – приятно удивился Гаврила.
– Сразу видно. Что делать будем?
– Лично я никогда ничего не делаю. Просто жду. Рано или поздно она всё равно покатится. И вам нервничать не советую. Деваться вам некуда. Такого грязного вас ни в одну машину никто не пустит. А я могу к тёще вернуться. Скоро она как раз из милиции приедет.
Они посидели ещё немного и вылезли из кабинки, чтобы размяться и подышать свежим воздухом. Жорж Свинкин тут же пожалел об этом, ибо тракторчонок сначала довольно быстро покатился вперёд и лишь затем начал тарахтеть, скрипеть, стучать и повизгивать.
– Что я говорил?! – восторженно закричал Гаврила. – Не машина, а чудо двадцатого века! Теперь её не догнать! Она сама скорости переключила!
– Убить тебя мало, – глухо сказал Жорж Свинкин. – В кого ты ленивый такой?
– В себя, – поразмыслив несколько минут, твёрдо ответил Гаврила и ещё более твёрдо повторил: – В себя, я весь в себя.
– Самолодырь, значит?
– Вроде бы…
Впервые в жизни Жорж Свинкин возненавидел лентяйство, впервые понял, какой вред оно может приносить людям. И ещё он почти понял: не учись в школе
Гаврила на одни только двойки и тройки, не убегал бы от него тракторчонок.
– Ты же меня подводишь, Гаврила несчастная! – не выдержав, почти завопил Жорж Свинкин. – Ты же обещал меня сегодня в леспромхоз доставить! Совесть у тебя есть?
– Кто его знает… – Гаврила вздохнул.
– А почему бы нам с тобой пешком не пойти?
– А это ещё зачем? Вам надо, вы и идите. А я обратно к тёще.
– Как же ты можешь машину бросить?! – возмутился Жорж Свинкин. – Как ты меня, человека, бросить можешь?
– А что? – недоуменно отозвался Гаврила. – Машины я не бросал, вы сами видели. Она меня бросила. Завтра утром тёща моя Глафира Сосипатровна меня на своем мотоцикле и отвезёт в леспромхоз. А вы мою тёщу, золотого человека, обидели. Вот одни и остались. Так что счастливого пути. Всё прямо, прямо.
И вот Жорж Свинкин уныло, но очень упрямо шагал по дороге, стараясь ни о чём не думать. Сейчас ему хотелось бы превратиться в этакий полуживой полуавтомат, чтобы машинально идти, идти, идти… Однако его израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова всё-таки потихонечку пыталась сообразить: что же, собственно, произошло?
Почему обладатель этой бедной головы на полном ходу прыгает с поезда, трясется в ужасном прицепе, борется с железной бочкой, бегает за самоходным драндулетом, а сейчас вот топает по незнакомой дороге, которой и конца не видно? И скоро наступит ночь… И ещё неизвестно, удастся ли забрать с собой этого негодяя Попова Николая… А ведь если Жорж Свинкин его не уговорит или не запугает, а, честнее говоря, не обманет, быть ему, футбольному тренеру, ночным сторожем!